Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Теоретические основы исследования 13
1. Исследуемый материал 13
2. Риторика в её отношении к языкознанию и риторическая специфика данной работы 17
3. Принципы организации текста и когезия 21
4. Авторы исследуемых текстов 34
5. Глоссарий 51
Глава II. Лингво-текстологический анализ адвокатских речей с учётом их риторических особенностей 53
1. Синтаксис 53
1.1. Дореволюционный период 53
1.2. Советский период 75
1.3. Современный период 86
2. Морфология (временные формы глагола) 93
2.1. Дореволюционный период 94
2.2. Советский период 116
2.3. Современный период 123
3. Лексические и лексико-грамматические средства когезии 132
3.1. Повтор личного местоимения. 134
3.1.1. Дореволюционный период 134
3.1.2. Советский период 147
3.1.3. Современный период 152
3.2. Повтор словообразовательного аффикса 156
3.2.1. Дореволюционный период 157
3.2.2. Советский период 175
3.2.3. Современный период 179
Заключение 183
Список использованной литературы
- Риторика в её отношении к языкознанию и риторическая специфика данной работы
- Авторы исследуемых текстов
- Современный период
- Лексические и лексико-грамматические средства когезии
Введение к работе
Актуальность избранной темы обусловлена следующими позициями:
-
рассмотрением противоречия между частными подразделами науки о языке с точки зрения динамичности их теоретических постулатов и механизмов интерпретации одного и того же языкового факта, с учётом накопленного теоретического и практического материала по теме;
-
целесообразностью уточнения взаимоотношений лингвистики и риторики при обращении лингвистического интереса к текстам риторически обусловленных жанров; 3) необходимостью упорядочения и детального описания тех исторических изменений, которые претерпевает язык жанра под влиянием временных, в том числе экстралингвистических факторов; 4)
недостаточной изученностью текстов, представляющих собой материал данного исследования - русскоязычных судебных адвокатских речей за определённый исторический период.
В последние десятилетия возрос интерес исследователей-лингвистов к проблеме отражения человеческого мышления в языковой деятельности, особенностям восприятия мира в фактах языка. Решение вопросов о воздействии языка на поведение и мышление человека, о взаимоотношении языка и общества, о развитии духовной культуры народа, менталитета нации и т.д. находится в русле антропологической лингвистики, ставшей важным направлением современного языкознания.
Одновременно современная лингвистика уже с конца XX века представляет собой сложный агломерат когнитивных механизмов, в своей совокупности ещё соответствующих традиционным представлениям о познавательной и истолковывающей функциях языкознания как науки, однако в частных, специализированных штудиях эти представления полностью или частично уже утрачивающих. Отдельные области и разделы языкознания, такие как социолингвистика, текстология, когнитивная лингвистика и так далее, могут быть сравнимы с разделами высшей математики: зачастую не имея конкретного, практического приложения своим построениям, они, тем не менее, развивают широкий инструментарий познавательных механизмов, выстраивают множественные и сложные теоретические построения.
Напротив, традиционные направления языкознания, такие как синхронические морфология, синтаксис, фонетика и лексика, в наше время обретают сугубо приземлённый характер, оперируют описательными и рекомендательно-дидактическими конструкциями, не претендуя на новизну теоретических построений. Привязанность к меняющемуся, но всё-таки инертному, в отличие от экстралингвистических «сознания», «психотипа», «концепта», «идеи», факту языка, необходимость его классификации и
таксономической квалификации в пределах сложившихся представлений заставляют учёных, придерживающихся традиционных направлений языковедческого исследования, быть осторожными в выборе и смене своего инструментария, принятых постулатов и общетеоретических положений.
Так возникает проблема противоречия между частными подразделами науки о языке с точки зрения динамичности их теоретических постулатов и механизмов интерпретации одного и того же языкового факта. Число работ, «примиряющих» две возникшие интерпретационные системы, описанные выше, всё ещё невелико, ещё меньшее их количество выполнено с учётом жанровой специфики исследуемого текста.
Если по своей природе описываемый жанр является риторическим, нельзя не принимать во внимание эту его природу, имея в виду лингвистическое описание единицы.
Однако научный инструментарий и самостоятельное значение лингвистики и риторики различны, хотя обе дисциплины входят в состав наук, изучающих семиотические системы, и имеют прямое отношение к словесности как единому феномену, кодируемому в языке и реализуемому в речи. Поэтому для совмещения двух различных научных принципов -лингвистического и риторического описаний - исследователю необходим метод, совместимый как с реалиями риторического описания текста, так и с традицией его лингвистического анализа.
В качестве таковой традиции в работе избрано историческое описание жанра. Синхроническое описание любого феномена, в том числе и языкового, в любом его аспекте функционирования не даёт полного представления о его природе, в лучшем случае предлагая таксономическую его классификацию или описание отдельных приобретённых свойств. Только историческое языкознание имеет объясняющую силу. Панхронический и диахронический подходы к материалу, представленные и в данной работе,
попытка проследить динамику изменений и её механизмы позволяют не только получить наиболее полную картину существования феномена, но и частично прогнозировать его дальнейшее развитие.
Последнее заявление тем более актуально, когда материалом
исследования становится узкий специализированный жанр, до сих пор не
имеющий адекватного лингвистического описания, несмотря на его
значимость в качестве культурного и социального феномена, каковым
материалом в данной работе выступают адвокатские речи. Собственно
источник наблюдений, делаемых в данной работе, не оставался вне внимания
лингвистов, однако имеющиеся на данный момент исследования этого
материала носят как правило узкоспециализированный - описание отдельных
лексических единиц или категорий, средств выразительности и частных
принципов создания экспрессии (Г.И.Баязитова, А.В.Богатырёв,
Е.К.Викулов, Е.С.Гаврилова, Р.Т.Зайнагутдинов, Д.В.Зотов, Г.М.Лежнина,
Н.В.Маланина, О.Е.Наседкина, Т. А. Туру синова, Г.Х.Шамсеева и другие) -
или обобщающе-обучающий характер (Л.В.Айдинова, А.А.Власов,
Е.Н.Горбачёва, С.Ю.Курилова, М.В. Ласкова, М.С.Медведева,
Р.Г.Мельниченко, А.М.Резелкин, В.А.Романова, З.В.Соловьёва,
А.Ю.Хворостов и другие).
Что касается исторического описания языка адвокатских речей на каком-либо значимом временном интервале, то таковых работ в отечественной лингвистике практически нет.
Цель исследования заключается в рассмотрении собственно речевых условий реализации языковых единиц в текстах риторического жанра судебной адвокатской речи за определённый период истории.
Для достижения поставленной цели были поставлены следующие задачи:
-
предложить собственный метод лингвистического анализа риторического текста на основе существующих текстологических методологий;
-
соотнести разные функции языковых единиц в пределах одного и того же текстового пространства, отделяя собственно текстологические реализации единицы от риторически обусловленных;
-
проанализировать выделенные реализации языковых единиц;
-
рассмотреть влияние на анализируемые феномены экстралингвистических факторов, определяемых принадлежностью текста в тому или иному историческому этапу в рамках заданного периода, а также -в ряде случаев - личностью автора текста;
-
сформулировать закономерность трансформации жанра судебной адвокатской речи с точки зрения её лингво-риторической природы за определённый период.
Объектом предпринятого исследования выступает синтагматическая реализация языковых фактов в жанрово и прагматически ограниченном круге текстов заданного исторического периода, обусловленная специфической лингво-риторической природой этих текстов, предметом -функционирование отдельных языковых единиц в текстах жанра, обусловленное в разных случаях разными семантическими и стилистическими параметрами.
Теоретической базой исследования послужили работы, в первую
очередь, Р.И.Аванесова, Э.А.Балалыкиной, В.А.Богородицкого,
В.В.Виноградова, А.А.Зализняка, П.А.Леканта, В.М.Маркова, Г.А.Николаева, М.В.Панова, А.А.Потебни, Н.М.Шанского, А.А.Шахматова - с одной стороны, и С.С.Аверинцева, В.И.Аннушкина, Р.Барта, Р.-А.деБогранда, И.Р.Гальперина, В.Дресслера, В.В.Колесова, Н.Н.Кохтева и других - с другой.
В работах первой из названных групп исследователей собран и систематизирован необходимый для нашего исследования лингвистический научный инструментарий, выработаны теории и методы обращения с языковым материалом в тексте и жанре в собственно лингвистическом аспекте. В трудах Аванесова, Балалыкиной, Богородицкого, Виноградова, Зализняка, Панова, Потебни, Шахматова рассматриваются феномены русского морфологического и отчасти - как необходимо связанного с морфологией - синтаксического строя русского языка интересующего нас периода. Соответственно, работы Балалыкиной, Леканта, Маркова, Николаева, Потебни, Шанского посвящены вопросам лексикологии русского языка, её деривационному аспекту - словообразованию - и отношениям морфологической и лексической деривации, взаимодействию формо- и словообразования. В целом работы названных авторов представляют собой собственно лингвистическую часть теоретических основ нашего исследования.
Работы учёных, перечисленных во второй группе интересуют нас в плане обоснования представлений о риторической природе текста (Аверинцев, Аннушкин, Кохтев) и его семиотической природе (Аверинцев, Барт, Гальперин), а также представлений об отношении в тексте означающего и означаемого, основах текстологического анализа (Богранд, Гальперин, Дресслер, Колесов). Отсюда мы черпаем основания для предлагаемого в данном исследовании нового метода текстологического анализа языковых единиц, а также основания для совмещения в одном исследовании инструментария лингвистики и риторики.
Методологической базой исследования послужили работы Р.-А.де Богранда, В.Дресслера (1981, 1987). Для решения поставленных задач в данной работе использовались следующие методы:
1) описательный - для описания семантических и грамматических признаков отдельных языковых единиц;
-
структурно-семантический - для наблюдения над рассматриваемыми языковыми единицами в тексте адвокатской речи, выявления их структурных и семантических характеристик, дифференциации облигаторных и факультативных свойств;
-
трансформационный анализ - для выявления функциональных изменений в текстологической семантике языковой единицы;
А) приём синонимических замен - для проверки статуса конкретного текстового употребления языковой единицы подстановкой синонима с возможно полным набором дифференциальных признаков;
5) количественный анализ - для квантитативной характеристики исследуемого материала.
Материалом послужили тексты, отобранные с помощью поисковых систем Национального корпуса русского языка (), Научной электронной библиотеки (http//), электронной поисковой системы «Libra: классика» (). Поиск осуществлялся исходя из следующих критериев: 1) принадлежность текстов к одному специализированному жанру - адвокатской судебной речи; 2) соотносительный объём текстов; 3) отнесённость текста к интересующему нас историческому периоду в один из трёх его указанных выше этапов; 4) наличие в текстах выраженных риторических особенностей жанра применительно к соответствующему этапу исторического периода; 5) разнообразие предмета речи (политические и уголовные процессы), преследующее цель получить картину жанра в целом, а не узкого поджанра; 6) известность автора текста в свою и последующие эпохи как параметр «образцовости», авторитетности текста.
Научная новизна исследования определяется следующим: 1) до настоящего времени отобранные для исследования тексты либо были слабо изучены в лингвистическом отношении (речи Александрова, Андреевского, Арсеньева, Жуковского, Карабчевского, Калистратовой и других), либо вовсе не являлись предметом такого изучения (речи Спасовича, Урусова,
Хартулари, Холева, Брауде, Кана, Дервиза, Киселёва и так далее), либо были неоднократно и в разных аспектах описаны, однако не как комплексное явление лингво-риторической природы (речи Кони, Плевако); 2) с конца XIX века накапливалось противоречие между сопряжёнными и взаимозависящими научными дисциплинами - лингвистикой и риторикой, -которое требует своего методологического разрешения с позиций современного видения филологии как целостной научной дисциплины; 3) требует расширения и уточнения взятая нами в качестве методологической основы теория Богранда-Дресслера о критериях текстуальности применительно к русскому языку.
Теоретическая значимость состоит в том, что, во-первых, в данной работе делается попытка связать в пределах единого комплексного метода анализа факты лингвистического и риторического характера, а во-вторых, в корректировке существующего метода текстологического анализа применительно к условиям и требованиям русского языка.
Практическая значимость исследования определяется тем, что полученные выводы могут быть использованы при изучении текстологии и риторики русского языка, на их основе могут быть разработаны спецкурсы по различным аспектам лингвистического анализа текста для вузов, а также спецдисциплины лингво-риторического характера для юридических специальностей вузов. Материалы диссертации, демонстрируя и характеризуя разного рода внутритекстовые взаимодействия исследуемых единиц, обусловленные их различными - текстообразующими и риторическими - функциями, могут пополнить базу данных современного юридического делопроизводства как традиционно востребованными риторическими и лингвистическими приёмами создания дискурса, так и потенциально значимыми, перспективными аналогичными средствами и единицами, позволят создать новые шаблоны воспроизводства адвокатской судебной речи в соответствии с лучшими образцами данной текстовой традиции.
На защиту выносятся следующие положения:
-
Принципы, методы и приёмы описания текста в лингвистике и риторике как самостоятельных научных дисциплинах могут быть объединены и применены в качестве единого комплексного метода лингво-риторического описания к тексту риторической природы.
-
Основанием для совмещения лингвистических и риторических механизмов описания текста должна служить интерпретационная технология текстообразования, которая может основываться на концепции Богранда-Дресслера о критериях текстуальности (в частности, на уровне средств когезии).
-
Будучи применённой, указанная технология анализа текста позволяет исчерпывающе описать любой текстовый материал риторической природы, выделяя в нём собственно текстообразующие и риторические функции единиц отдельных уровней языка в их взаимодействии.
-
Применительно к текстам одного риторического жанра (в нашем случае - судебной адвокатской речи) данная технология позволит определить их эффективность в качестве убеждающего (персвазивного) средства коммуникации и выявить критерии, влияющие на персвазивность. Будучи рассмотренными с учётом конкретной исторической эпохи их создания, эти критерии лягут в основу теоретического описания динамики жанра судебной адвокатской речи.
-
Полученные сведения позволят сформулировать общие принципы воспроизводства текстов данного жанра с целью усиления их убеждающей силы в исторической перспективе.
Апробация результатов исследования проводилась на следующих международных конференциях: 1) VIII Международная заочная научно-практическая конференция «Научная дискуссия: вопросы филологии, искусствоведения и культурологии» 2) Международная научно-практическая
конференция «Современная филология: теория и практика», а также на итоговых конференциях Казанского (Приволжского) федерального университета.
По теме диссертации опубликовано 5 статей (в том числе 3 статьи в ведущих научных изданиях, рекомендованных ВАК), в которых раскрываются основные положения работы.
Структура исследования. Диссертация включает введение, две главы, заключение и список использованной литературы и приложение.
Риторика в её отношении к языкознанию и риторическая специфика данной работы
Материалом исследования в работе выступают судебные адвокатские речи трёх последовательных периодов русской истории – дореволюционного, советского и современного (ХХI век). Таким образом, целостность материала исследования определяется принадлежностью всех изучаемых текстов к одному узкому жанру, специфика которого состоит в невозможности однозначного его отнесения к какому-либо из функциональных стилей языка. Так, обращаясь к этому вопросу, современные исследователи вынуждены признать, что устные выступления участников судебного процесса (в том числе – адвокатская речь) «находятся на границе официально-делового и публицистического стиля» [98], поскольку, несмотря на структурную и языковую их природу, относящую данные тексты к административно-канцелярскому подстилю официально-делового стиля, в этих текстах «возможны языковые и текстовые средства, характерные для публицистического стиля» [там же].
Жанр, не могущий быть отнесённым однозначно к какой-либо одной из существующих стилистических классификаций, сам по себе заслуживает уже пристального внимания филолога, а тем более если этот жанр является разновидностью судебного выступления, или, как это часто называют в работах по предмету, – судебного красноречия. Свидетельством не угасающего лингвистического интереса к феномену судебной адвокатской речи может служить огромное число работ, посвящённых ему и касающихся различных аспектов его языковой реализации. К природе юридического красноречия, отражённой в текстах данного жанра, обращены современные исследования Е.К.Викулова, В.В.Девяткиной, О.В.Демидова, Н.Н.Ивакиной, Ю.А.Костанова, Л.В.Лисоненко, В.Ломовского, Л.М.Любимовой, Т.В.Непряхиной, И.Овсянникова, Ю.К.Орлова, А.Паничевой, Н.В.Пириновой, Е.Подголина, В.И.Радченко, И.М.Резниченко, Л.Рогачевского, Р.А.Руденко, В.И.Смолярчука, А.Соболевой, П.Сергеича, Н.В.Шевченко, М.Л.Шифмана, М.Л.Шустовой, В.Ю.Яблонского и других исследователей.
Итак, с одной стороны, судебное адвокатское выступление опирается на строгую организацию, характерную для текстов официально-делового стиля, с другой – содержит средства, естественные для публицистики, то есть более свободной в формах выражения текстовой традиции. С одной стороны, привычные сочетания и традиционные для жанра языковые единицы обращаются автоматизированными компонентами структуры текста, перестают привлекать внимание рецепиента речи, с другой – «всякое отклонение от привычного уже содержит в себе некоторую долю дополнительной информации и потому не сразу, а иногда и вовсе не автоматизируется» [43: 19], новизна информации и оригинальность её подачи зиждутся на балансе повторяемости и отклонений от неё. И.Р.Гальперин, анализируя в работе «Информативность единиц языка» проблему передачи информации в речи (как устной, так и письменной), отмечает, что пропускная способность канала связи в этом случае включает в себя «такие вопросы, как темп речи, характер сообщения и способы его кодирования, учёт ситуации передачи сигнала, время для его передачи, запас знаний получателя сообщения и целый ряд других вопросов» [43: 25]. Иными словами, качество информации, её доступный рецепиенту объём будут применительно к речи определяться тем кодом, который используется в данной схеме коммуникации – «системой символов, служащих для передачи сообщения» [там же: 26]. Кодирование – то есть «перевод сообщения на язык, специально приспособленный к данному каналу для повышения его пропускной способности»(цит. по [43: 96]) же предполагает системность и неизменность знаков, обеспечивающих автоматизированное их восприятие как принадлежности обиходной речи, с одной стороны, и – с другой – не автоматизированное восприятие знаков, не адекватных коду обиходной речи, таких как знаки поэтического или риторического характера. В последних «реализуются особые методы передачи информации» [43: 29]. Возможность совмещения двух кодов (нормализованного, стандартного, связанного с обиходной речью и не адекватного ей, особого, не равнозначно интерпретируемого) обеспечивается в речевом произведении за счёт периодичности реализаций составляющих их единиц.
Периодичность, по Гальперину, в сознании человека строится на «изохронности периодов между двумя однотипными явлениями» [43: 30]. Соответственно, «повторяемость единиц, время и расстояние между ними, опыт наблюдений над их характером и над их причинно-следственным функционированием увеличивает объём информации» [там же]. Правда, в своей работе И.Р.Гальперин утверждает, что повторяемость ритмических единиц поэтической речи проще воспринимается человеком, чем, «скажем, ритм в однотипной структуре производных слов» [там же], однако для нас важен сам принцип повторяемости языкового знака как механизм автоматизации восприятия, с одной стороны, и – с другой – как механизм порождения непредсказуемых, не автоматизированных информационных единиц в тексте. Стиль, жанр, ритмо-мелодическая структура речевого произведения, смысловая сторона высказывания диктуют автору определённый код – последовательность автоматически воспринимаемых языковых единиц. Противоречие между стилями, авторское намерение, неопределённость жанра требуют включения в текст непредсказуемых языковых элементов. При этом те и другие создают некоторые последовательности, необходимость в которых проистекает из интуитивного понимания «закона о периодичности явлений» [43: 29].
Следовательно, традиционные для работы в пределах одного стиля и жанра подходы к анализу текста адвокатской речи могут оказаться недостаточными (достаточно привести в качестве примера статьи З.Баишевой [24], О.Баркаловой и Л.Сидоровой [28]). В результате работы с текстами названного выше жанра можно придти к выводу, что наиболее интересной сферой приложения лингвистических наблюдений в них оказываются применяемые адвокатами риторические приёмы, определяющиеся для каждого отдельного текста авторским стилем изложения, но, тем не менее, демонстрирующие и определённое сходство, могущее лечь в основу общей характеристики жанра. Приёмы эти основываются на отклонении от неких принятых в данном тексте стандартизированных схем, обеспечивающих его (текста) целостность и предсказуемость для слушателя / читателя.
Авторы исследуемых текстов
Синтаксис речей С.А.Андреевского довольно схож с описанным выше синтаксисом речей П.А.Александрова. И здесь целостность речевого произведения на всём его пространстве обеспечивается, в первую очередь, простыми предложениями. Сложность синтаксической конструкции – если говорить о сложном предложении – не превышает четырёх простых частей, в большинстве случаев при этом используется гипотактическая связь частей, когда придаточная (придаточные) часть или вторая часть бессоюзного предложения комментирует, уточняет главную или первую часть. Таковы примеры из речи по делу Андреева: «По своим ощущениям он мог бы поклясться, что эта женщина ни в ком другом не нуждается», «И мы должны отдать справедливость обоим супругам первого брака: каждый из них свято оберегал интересы детей», «Положение обострялось, потому что жена, возмущенная наглостью Левиной, принимала свои меры, чтобы избавить от нее мужа» и так далее.
Основным средством как внешней, так и внутренней когезии при этом у Андреевского выступают последовательности однородных членов. Изобилие подобных рядов, видимо, можно считать специфической чертой авторского стиля изложения. Так, в пределах абзаца из 136 слов встречаем 15 однородных членов, соединённых попарно и в троичной фигуре, а также два употребления однородных и противопоставленных частей в составе сложноподчинённого: « … Брак был спокойный, без особенного увлечения. Девушка была из хорошей семьи, на три года моложе Андреева. … Разнообразия в женщинах он не искал, не любил и даже не понимал. … В нем заговорила, если хотите, "вторая молодость", потому что первая прошла незаметно. Это роковое чувство гораздо глубже и полнее захватывает воздержанного и неразвратного человека, нежели первое, естественное влечение к женщине. Скромный мужчина, прозевавший бурные страсти юности, в таких случаях думает себе: "Вот оно, наконец, то настоящее счастье, которое, кажется, все знают, а я еще никогда не испытал"...». Заметим при этом, что основная когезийная синтаксическая цепь, строящаяся на использовании простых предложений, и здесь сохранена (необходимость сокращения объёма приводимого фрагмента не позволяет оценить это обстоятельство, так что нам приходится делать отсылку к источнику или электронному Приложению), более того – как и во всех текстах речей Андреевского – здесь начало абзаца (и, соответственно, по замыслу речи – новой микротемы) оформляется простым неосложнённым предложением.
Означает ли это, что авторскому стилю Андреевского был совершенно чужд и незнаком синтаксис сложного предложения с разными видами связи, с числом частей большим трёх и с нелинейной их последовательностью? Разумеется, нет. В тексте речей по делам Богачёва и Иванова мы находим такие примеры, как: 1) «Хотя мы разбираем дело супружеское, а судить мужа с женой вообще считается трудным, но здесь мы имеем некоторое облегчение в том, что сожительство между супругами продолжалось всего четыре месяца» и 2) «Легко допускаю, что характер у Богачева был тяжеловатый и угрюмый, какой обыкновенно бывает у людей, сформировавшихся в одиночестве; вполне верю, что Богачев не имел тех округленных манер и улыбающихся глаз, какими отличаются члены увеселительных кружков, смазливые актеры-любители и вообще закулисные дон-жуаны», а также 3) «Он будто целиком взят из самых странных романов нашей эпохи: в нем есть и карамазовская кровь, есть большое сходство с Позднышевым из "Крейцеровой сонаты", он отчасти сродни и много думающим жуирам, постоянно изображаемым французскими писателями». Однако употребление Андреевским подобных конструкций чрезвычайно редко и всегда оправдано неким ритуалом: тезис оформляется подобным сложным предложением или даже двумя-тремя сложными, чтобы затем быть комментируемым в уже знакомом нам более естественном для данного адвоката стиле. Таким образом, все подобные конструкции у Андреевского могут быть интерпретируемы лишь как средства внутренней когезии в пределах абзаца или как фокусные точки уже не текстологической интерпретации.
Возвращаясь к тезису о предпочтении простых предложений как характерной черте авторского стиля Андреевского, приведём пример сложноподчинённого предложения из вступления к речи по делу Иванова, где наш тезис получает неожиданное подтверждение в сложной синтаксической структуре: «Была она горничной, попала в любовницы к женатому буфетчику, родила ребенка, отвезла его в воспитательный дом, причем по дороге сломала себе руку, отлежала в больнице, жила на Пороховых заводах весьма бедно, вместе со своим маленьким братом, любила свою мать и среди своей неказистой жизни сохранила, однако, свежесть, бодрость и ту привлекательность обращения, которые сразу подкупили в ее пользу подсудимого». Как видим, при значительном объёме имеем предложение из двух простых частей, первая из которых изобилует однородными сказуемыми и дополнениями, а придаточная часть выступает всего лишь распространителем последних, выводя контекст на тему обсуждения уже другого лица – от личности потерпевшей к личности обвиняемого. В этом и подобных случаях говорить о текстологической, когезийной необходимости подобных построений практически невозможно и, видимо, необходимо видеть в их использовании требования риторического свойства.
Современный период
Выступления В.И.Жуковского по делу Гулак-Артемовской, Н.П.Карабчевского на процессах Имшенецкого и Мироновича мало что прибавляют к уже созданной благодаря анализу работ Александрова и Андреевского картине.
Можно привести примеры создания когезийной последовательности глагольных форм в этих текстах. Так, во вступлениях к адвокатской речи можно наблюдать следующее. Например, у Жуковского: «предъявить / нахожу / было / предъявляла / предъявляли / было / признавали / восходило / определялось / обусловливалась / имело / представлялись / понимается / обязывать / значило бы / принять / следовали бы / дошли бы / были / представляется / определяется / вытекает / обусловливаются» – 23 формы на 260 словоформ вступления, в том числе 3 формы инфинитива, 5 форм настоящего времени, 2 формы условного наклонения; остальное – формы прошедшего времени. Шаг когезии колеблется от двух до восьми словоформ. Сравним с соотносительным объёмом вступления у Карабчевского (дело Мироновича): «приходится / потрясло / взволновало / было / заставить / следовало бы / ухватились / поверили / усмотрели / было / был / не противоречило / была / не желали / подал / не было / была / проник / было / была / направила / были / было»– 23 формы на 262 слова, в том числе одна форма инфинитива, одна форма настоящего времени, прочее – формы прошедшего времени, шаг когезии колеблется от семи до десяти словоформ. В отличие от Жуковского, Карабчевский сразу начинает перечислять события, сопровождавшие ситуацию преступления, отсюда и изобилие форм прошедшего времени. Сходные данные: 21 к 258 при относительной пропорциональности между количествами употреблённых глагольных форм (во вступлении к этой речи преобладают формы настоящего времени, отмечено 5 употреблений инфинитива, два – будущего времени, четыре – прошедшего) демонстрирует вступление к речи по делу Имшенецкого, целиком посвящённое обзору намерений адвоката по защите обвиняемого.
Полные числовые данные по обсуждаемым текстам отражают уже не раз указанную выше закономерность отношения единиц глагольной когезийной цепи к общему числу словоформ в пределах одной десятой при среднем шаге когезии 4-10 словоформ. Существенные отличия между выступлениями названных адвокатов в плане реализации данной когезийной цепи можно отметить лишь ближе к концу выступлений, когда изложение фактической части дела и логические построения защитника сменяют формулировки выводов защиты. Сравним когезийные цепи в заключительных фрагментах речей Жуковского и Карабчевского.
У Жуковского это цепь: «подает / затягивает / идут / изумляется / врывается / замечу / надеюсь / не поставите / ставит / вынесет / позволяю / ограничитесь» – в заключении речи: «Это подает повод … , которая затягивает … . По воде идут круги, а прокурор … изумляется глубине общественной язвы. … она врывается даже в совесть судей, а я замечу, что совесть судей не должна быть … . Я надеюсь, господа присяжные заседатели, что вы не поставите … того, что ставит ей прокурор. Она, без сомнения, вынесет горький урок из настоящего дела, и я позволяю себе думать, что вы этим уроком и ограничитесь» – 12 форм настоящего и будущего времени на фрагмент текста объёмом в 100 слов, обладающий смысловой завершённостью и самостоятельностью. Как видим, выбор глагольной формы диктуется направленностью смыслового плана высказывания в будущее – защитник пытается оказать влияние на мнение судей. На смену изобильно представленным в предыдущем абзаце выступления формам прошедшего времени приходит чёткая последовательность презенсных форм. С одной стороны – очевидное следование текстообразовательной логике развёртывания монолога, а с другой – в том числе и за счёт сужения возможностей когезийной последовательности только до презенса – очевидная фокусная точка когезийной цепи, имеющая риторическую природу.
У Карабчевского в речи по делу Мироновича заключительная часть выступления, напротив, насыщена формами прошедшего времени: «протягивала / поворачивала / не могла / мстила / пугала / бежали / вспомните / ужаснетесь / бы хотелось – открывался / открывается / начните / кончите / оправдайте / не удалитесь», которые, как и на всём текстовом пространстве взаимодействуют с формами настоящего времени, а также – здесь, в заключении, с рядом форм повелительного наклонения («начните / кончите / оправдайте / не удалитесь») – в текстовом фрагменте «Убитая … протягивала … , поворачивала … ... Разжалобить их она, конечно, не могла, но зато она мстила. Она пугала их, и они бежали. Вспомните, … и вы ужаснетесь … . Нам все бы хотелось, чтобы ларчик похитрее открывался. А он открывается просто: Миронович не виновен. Начните с этого и кончите этим: оправдайте его! Вы не удалитесь от истины» (15 к 86). Риторическую природу ряда глагольных форм здесь можем видеть только в финальном «нагнетании» императивных единиц [12: 106-107]. Предшествующая часть заключения к речи продолжает нейтральную риторически текстообразовательную цепь, пронизывающую весь текст.
В рассмотренных в рамках данного исследования речах В.Д. Спасовича (дела Дементьева и Дюзинга) можно обнаружить, что внешняя грамматическая когезия на уровне глагольных единиц опирается на формы настоящего времени – их преобладание на протяжении обоих текстов очевидно. Второй с точки зрения количества глагольной формой в когезийной последовательности у Спасовича, как и следовало ожидать, выступает форма прошедшего времени, третье место принадлежит инфинитивным конструкциям. В обоих текстах глагольная когезия не создаёт фокусных точек, могущих быть интерпретированными с позиций внетекстологических (в частности – риторических) потребностей. Соотношение числа глагольных форм в цепи к общему числу словоформ (611 к 3902 в деле Дементьева и 297 к 2640 в деле Дюзинга) и шаг когезии (в среднем от трёх до восьми словоформ), а также примерная пропорция между формами настоящего и прошедшего времени (с преобладанием первых) укладываются в пределы, уже описанные выше для других текстов этого периода.
Лексические и лексико-грамматические средства когезии
Наиболее интересной является речь И.Д.Брауде по делу троцкистского центра в интересующем нас аспекте. Общее число суффиксально оформленных единиц основных цепей внешней когезии данного типа здесь составляет для -ние – 38, для -ость – 11 и для -ство – 4 употребления (текст невелик по объёму). Как и в последних рассмотренных текстах дореволюционного периода словоупотребления на -ние количественно преобладают над единицами остальных двух последовательностей. Единая линия данной когезийной схемы выглядит так: «положения / чувства / возмущения / чувство / чувства / тяжести / преступления / защиту / осуществлении / защиту / угоду / показания / стоны / оснований / защиты / преступлений / явления / преступления / преступления / близостью и связанностью / вербовки / обман / вымогательство и запугивание / сущности / сомнения / разведкой / колебаниями и сомнениями /переговоры / разведки / отказом / разговорах / предложениях / отношениях / согласие / деяний / продолжения /разговора / отпор / предложение / разведки / разведки / разведка / показаниях / положение / согласием / разведки / вступления / малодушия / недостаточности / основания / смягчения / признание / признаниях / основания / отношения / преступления / показаниях / заявлении / снисхождения / поведение / стремление / расследовании / мерзости / тяжесть / преступлений».
Единственная фокусная точка данного типа когезии, обнаруживаемая в тексте речи, строится на последовательности употреблений первой когезийной цепи (единицы на -ние) и представлена в следующем контексте: 1) «В чем же я вижу еще моменты, которые дают основания для смягчения его участи? Это – полное и действительно чистосердечное признание своей вины. Как это принято в судебной практике, мы в таких признаниях видим известные основания для более мягкого отношения к обвиняемому, как бы, казалось, ни тяжелы были его преступления» – семь единиц в составе вопросно-ответной схемы построения текста, отражающей единственное доступное Брауде средство испросить у суда смягчения приговора Князеву. Стечение единиц двух когезийных цепей наблюдаем также в заключительной формуле выступления: 2) «Хочется верить в искренность этого заявления Князева. И это дает мне право просить вас обсудить вопрос о возможности сохранения Князеву жизни», что также может быть интерпретировано как фокусная точка, обладающая риторической потенцией.
С.В.Калистратова в своей речи по делу Михайлова демонстрирует широчайшее использование обсуждаемых единиц в качестве средства создания риторически значимых контекстов. Общее количество обсуждаемых единиц в тексте следующее: -ние – 265, -ость – 48, -ство – 85. При этом максимальный шаг когезии достигает 40-60 словоупотреблений, а минимальный равен нулю (в контактном положении здесь могут оказываться от двух до четырёх единиц). В качестве фокусной точки, обрадающие риторическими потенциями, адвокат использует все три способа сочетания суффиксально оформленных средств.
Так, возможно создание фокусной точки средствами одной из внешних когезийных цепей. Такой механизм насыщения контекста формами на -ние видим в следующих фрагментах: 1) «Вы слышали эти показания, граждане судьи. Разве эти показания не подтверждают объективно утверждение Михайлова о том, что он пытался зажать рану своей рукой?» – три единицы – и 2) «Как же может прокурор говорить, что Федоров подтвердил в суде свои показания, данные в предварительном следствии? Единственные показания, которые подтвердил Федоров, показания, которые он не изменил ни разу, – это показания о том, что видел в подсобном помещении закусочной Лукашева с ножом. Так он показывал и до своего незаконного ареста, и в период этого ареста, и после освобождения, и здесь, на суде. Эта часть его показаний является истиной» – семь единиц соответственно.
Совмещение средств двух цепей внешней когезии иллюстрируется следующим контекстом: 3) «Чтобы кара правосудия со всей тяжестью обрушилась на человека действительно виновного в совершении тяжкого преступления, –совершенно необходимо строжайшее соблюдение законности при расследовании преступления» – пять и две единицы двух первых цепей внешней когезии соответственно.
Взаимодействие всех трёх цепей внешней когезии как способ создания фокусной точки, отражающей риторическую патетику фрагмента обнаруживаем в следующих примерах: 4) «Это и дает мне основание утверждать, что самый факт безмотивности, беспричинности убийства заставляет сомневаться в виновности. Для того, чтобы доказать виновность Михайлова в убийстве Матицина, надо вскрыть и доказать мотивы этого убийства» –одна, четыре и три единицы соответственно; 5) «Следовательно, заключения экспертизы как доказательства по существу дела нет. Недостаточность материалов для разрешения вопроса экспертом может доказывать неполноту следственных материалов, но не доказывает виновность Михайлова в убийстве ни прямо, ни косвенно» –по два употребления для каждой цепи когезии; 6) «Версия Михайлова находит непосредственное подтверждение в показаниях свидетеля Медведева, и непонятно, почему прокурор ссылается на показания этого свидетеля как на доказательство виновности Михайлова. Не менее важные показания дали другие свидетели, присутствовавшие при задержании Михайлова» – пять единиц первой цепи и по одной – двух последних; 7) «Если взять заключение эксперта в совокупности с описанием вещественных доказательств, то не является ли это заключение, наоборот, подтверждением версии Михайлова?» – четыре единицы первой и по одной – второй и третьей цепей; 8) «При таком положении нельзя утверждать, что заключение судебно-медицинской экспертизы о пятнах крови на одежде Михайлова является достаточным доказательством виновности Михайлова в убийстве» – две, одна и вновь две единицы; 9) «Это не основание для осуждения. Для осуждения человека, для признания его виновным в столь тяжком преступлении, как умышленное убийство, нужна абсолютная уверенность, основанная на незыблемых доказательствах. Даже одно «может быть» – это основание для вынесения оправдательного приговора» – семь, одна и две единицы соответственно. Все приведённые контексты представляют собой значимые для смысловой структуры текста в целом места, вкупе отражающие два основных направления защиты: недостаточное качество предварительного следствия и возможность двоякого истолкования свидетельских показаний, привлекаемых со стороны обвинения.
Таким образом, данная работа С.В.Каллистратовой демонстрирует творческое использование обсуждаемых когезийных единиц в риторической функции, являющееся новым шагом в освоении данного типа языковых средств как материала для создания риторической патетики в жанре адвокатской речи. Все способы насыщения контекста однотипными суффиксально оформленными единицами, встречающиеся в выступлениях адвокатов дореволюционного периода, здесь представлены в совокупности, что делает работу Каллистратовой максимально убедительной и риторически выразительной.