Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Феномен К.И. Чуковского-переводчика как русской языковой личности 15
1.1. Теория языковой личности и аспекты ее развития 19
1.2. Специфика переводческой деятельности языковой личности художника слова 27
1.3. Вклад К.И. Чуковского как русской языковой личности в переводи переводоведение 34
1.4. Витализм как интернациональное явление. К.И. Чуковский и У. Уитмен (мотивация личностной корреляции выбора данных языковых личностей) 42
1.5. Репрезентация виталистических принципов в русскоязычном переводе К.И. Чуковского 51
Выводы по первой главе 58
Глава II. Семиотические аспекты русскоязычных переводов уитменовского текста, выполненных К.И. Чуковским 61
2.1. «Листья травы»: семиотический потенциал перевода на русский язык 62
2.2. Основные семиотические ракурсы русскоязычного перевода К.И. Чуковского 76
2.2.1. Семантический вектор русскоязычного перевода уитменовского текста 76
2.2.2. Перевод «Листьев травы» на русский язык в структурно-синтаксическом измерении 83
2.2.3. Функционально-прагматическая специфика текста русскоязычного перевода «Листьев травы» 90
2.3. Индивидуально-авторская специфика перевода «Листьев травы» на русский язык 98
Выводы по второй главе 105
Глава III. Потенциал номинационно синтаксического анализа русскоязычного перевода, выполненного К.И. Чуковским 108
3.1. Виталистические основы интерпретации текста художественного перевода с позиции динамического синтаксиса 109
3.2. Художественный перевод и ресурсы номинационно-синтаксический подхода к тексту 119
3.3. Метатекстовое портретирование автора в русскоязычном переводе: номинационно-синтаксический ракурс 126
3.4. Роль номинационно-синтаксического анализа в раскрытии подтекста русскоязычного перевода «Листьев травы» 143
Выводы по третьей главе 154
Заключение 156
Список литературы 161
- Специфика переводческой деятельности языковой личности художника слова
- «Листья травы»: семиотический потенциал перевода на русский язык
- Семантический вектор русскоязычного перевода уитменовского текста
- Функционально-прагматическая специфика текста русскоязычного перевода «Листьев травы»
Специфика переводческой деятельности языковой личности художника слова
Прежде чем приступить к анализу русской языковой личности К.И. Чуковского как переводчика поэтического текста, скажем несколько слов о переводческих аспектах диссертационной проблемы. Это необходимо сделать для того, чтобы предварить решение основной диссертационной задачи - проанализировать собственно русскоязычные аспекты переводных текстов.
Переводческая деятельность стала объектом серьезного научного исследования только в середине XX века, когда появились первые попытки создания переводоведческой модели процесса анализа контакта нескольких языков как определенного вида общеречевой или художественно-литературной деятельности. Исследование перевода позволило обратить внимание на его специфику как принципиально особого вида проявления языковой личности. Постепенно в лингвистике оформляется подход к переводоведению как к особой лингвистической дисциплине, которая оперирует понятиями и терминами языкознания [Комиссаров 1973: 6]. Это обусловлено как необходимостью научного осмысления переводческой деятельности (в частности - вопросом об информативной адекватности перевода), так и языковой корреляции информативного и художественного перевода, когда соотносятся когнитивные и авторские представления о денотате и фрагменте действительности, который с ним связан. Процесс перевода начинает осмысляться как определенное отношение между языками, имеющее как лингвистическую, так и психологическую составляющие. Это соотношение влияет на точность и полноту передачи информации и сопровождающей ее экспрессии.
Кроме того, возникает необходимость определения статуса того, кто осуществляет перевод. Хотя к настоящему времени переводоведение и достигло значительных успехов в своем развитии, отдельные моменты перевода не получили еще достаточного научного освещения. Один из этих моментов - анализ языковой личности переводчика, которая неизбежно коррелирует с языковой личностью автора переводимого текста. Скажем сразу: ни в переводоведении, ни в русистике на данный момент нет исследований, которые были бы непосредственно посвящены анализу языковой фактуры русскоязычных текстов перевода, которая представляет интерес в ракурсе данного диссертационного исследования.
Филологическая традиция связывает языковую личность автора художественного текста с проявлением художественно-эстетической позиции автора (В.В. Виноградов, Г.И. Богин, В.П. Нерознак, Ю.Н. Караулов, Н.Д. Голев, Н.С. Болотнова, В.И. Тхорик, А.А. Буров и др.)
Мы предполагаем, что здесь важно учитывать момент авторской индивидуализации в художественном тексте, связанной с портретированием языковой личности художника слова, который, с одной стороны, формирует текст, а с другой - формируется в нем сама, что говорит уже о более высокой эстетической организации пространства дискурса. Именно «... второй путь представляется нам очень важным с точки зрения характеристики языковой картины мира и идиостиля языковой личности, ее творящей (и творящей себя при этом), - тем более что в пространстве текста как дискурса оба этих пути образной интеграции взаимодействуют, пересекаясь» [Буров 2003: 154].
Переводчик художественного текста как раз и имеет дело с «образной интеграцией индивидуальности как языковой личности в тексте», с его творческой трансформацией. Совмещение функций интерпретатора и созидателя нового позволяет говорить о его личностно-языковой б и валентности. Две картины мира, которые пересекаются в его художественном сознании, что вполне понятно, не абсолютно тождественны одна другой, их разделяют не только разные эпохи и социумы, этносы и культуры, различия в индивидуальном мировосприятии автора и переводчика, но и языковые особенности оригинала и перевода. Достичь абсолютного соответствия невозможно, да это и не требуется. Переводчик так или иначе обречен на билингвизм, который можно определить как профессиональный [Николаев 2004: 25], что, тем не менее, не предполагает его объективных расхождений в индивидуальном восприятии мира в сравнении с автором переводимого текста. Рассуждая о ситуации перевода, С.Г. Николаев считает специалиста-переводчика несомненным билингвом, отмечая при этом, что он «действует как билингв лишь в момент перевода» и в отличие от спонтанного билингва «обладает филологическим знанием», выступает посредником общения [там же: 27].
Обязанность и автора, и переводчика соблюдать имманентность любой языковой картины мира, что является главным условием художественного перевода, допускающим и момент вымысла, и момент необходимого метакомментария, присутствия «метатекстовых нитей» [Вежбицка 1978: 402]. Последний момент связан с еще неразработанной проблемой адекватности метатекстовых позиций автора текста и автора его перевода, с их личностной, в том числе ментальной, спецификой, определяемой природой и традициями двух языковых пространств с неизбежным привнесением своего личностного идиостилевого восприятия данных моментов в текст перевода. Обратимся в качестве примера к переводу К.И. Чуковского на русский язык с английского стихотворного текста У.Уитмена и сопоставим оба контекста:
W. Whitman
"When 1 Read the Book"
When I read the book, the biography famous,
And is this then (said I) what the author calls a man s life?
And so will some one when I am dead and gone write my life?
(As if any man really knew aught of my life,
Why even I myself I often think know little or nothing of my real life,
Only a few hints, a few diffused faint clews and indirections
I seek for my own use to trace out here.)
[Whitman 2012: 24]
Перевод К.И. Чуковского «Читая книгу»
Читая книгу, биографию прославленную,
И это (говорю я) зовется у автора человеческой ж-изныо?
Гак, когда я умру, кто-нибудь имою опишет жизнь?
(Будто кто по-настоящему знает что-нибудь о жизни моей.
Нет, зачастую я думаю, я и сам ничего не знаю о своей подлинной жизни,
Несколько слабых намеков, несколько сбивчивых, разрозненных, еле заметных штрихов,
Которые я пытаюсь найти для себя самого, чтобы вычертить здесь).
[Уитмен 1970: 34]
Уитменовский текст четко обозначает присутствие двух метатекстовых операторов - вставных конструкций. В первой вставке, с актуализированным предикатом («said I») позиция автора-метакомментатора лишь обозначена штрихом, тогда как основной комментирующий «упор» сделан на второй вставной конструкции - это четыре последних стихотворных строки текста. Именно здесь содержится основной метатекстовый комментарий автора.
К.И. Чуковский-переводчик сохраняет уитменовские метатекстовые позиции в тексте, однако устраняет грамматический субъект действия из заголовочной номинации, представленной в тексте У. Уитмена придаточным времени, и употребляет в заглавии перевода деепричастную конструкцию («читая книгу»). Делается это, на наш взгляд, с целью обозначить авторское присутствие субъекта лирического монолога, а значит - и комментатора в собственно метатекстовых образованиях - парентезах. Кроме того, здесь проявляется и языковая специфика: русская языковая личность - и в силу грамматической традиции, и по причинам этноментального порядка представляет себя менее четко и выглядит «скромнее», более нейтрально.
Некоторые исследователи утверждают, что для русской лингвокультуры не характерно частое употребление местоимения «я» [см., например: Караулов 2001; Маслова 2001], хотя в ряде случаев акцентуация личного местоимения вполне оправдана. Это имеет отношение и к рассматриваемому нами переводу. В пределах вставных конструкции субъект «я» решает задачи метатекстового плана, фиксируя автора, которому принадлежит метакомментарий.
«Листья травы»: семиотический потенциал перевода на русский язык
В первой главе работы нами были рассмотрены предпосылки комплексного текстового анализа сборника стихов У. Уитмена «Листья травы» на русский язык, выполненного К.И. Чуковским. Мы пришли к выводу, что в основе диалога, возникшего между автором текста и его переводчиком, лежит концепция витализма, которая сближает двух великих художников слова в процессе их диалога в художественном пространстве. Во второй главе работы предстоит выяснить, какова собственно языковая основа данного виталистического диалога. Мы считаем, что в основу анализа текста перевода К.И. Чуковского должен быть положен семиотический принцип. Это позволит:
а) взглянуть на текст перевода как на сложный знак, обладающий пространственной формой, основными параметрами оценки которой являются три важнейших критерия семиозиса: семантика, синтактика, прагматика [Лотман 1990; Степанов 1971 и др.].
б) адекватно оценить степень соответствия текста перевода как вторичного знака тексту оригинала как первичного знака и установить характер диалога между переводчиком и автором К.И. Чуковским и У. Уитменом;
в) определить наиболее интересные и значимые в семиотическом отношении языковые и стилистические соприкосновения двух великих языковых личностей сквозь призму пространства русского текста перевода, учитывая при этом типологические различия русского и английского языков и т.д.; г) объективно посмотреть на проблему несоответствия текста источника перевода и текста самого перевода. То, что мы называем оригиналом перевода, является авторским вариантом вербализации того фрагмента картины мира, который лежит в основе текста-источника. Невозможно достичь абсолютного соответствия в изображении одной языковой картины мира средствами языка другой картины мира. Этот естественный «зазор», с нашей точки зрения, даже необходим, так как он оставляет возможность для осознания различий в идентичности носителей одного и другого языков.
Кроме того, мы должны представлять, что семиотика перевода как творческий, креативный процесс коррелирует с семиотикой перевода как результат этого процесса. Это значит, что необходимо, с нашей точки зрения, разграничивать процесс создания текста перевода и отбор тех средств, которые максимально приближены автором в результате перевода к переводимому тексту. Между начальной и конечной стадией перевода есть ниша, которая может быть заполнена не только вариантами переводимого материала (например, синонимы), но и изменение в авторской интерпретации как содержания, так и формы исходного текста. В любом случае, здесь присутствует элемент семиотической динамики нового текста на базе переводимого.
Именно текст перевода как результат трансъязыкового семиозиса и является объектом нашего дальнейшего исследования.
Насколько нам известно, о трансъязыковом семиозисе в существующем банке научно-исследовательских работ в области пере во доведения не упоминается, хотя данный момент представляется нам ключевым для объяснения того качественно нового продукта, которым является даже самый адекватный перевод с одного языка на другой. Здесь речь идет даже не о творческом контакте двух художников слова - автора и переводчика, а о возникновении некоего третьего пространства, которое, формально наполняясь переводом авторского текста, является качественно иным образованием, в котором присутствуют следы взаимодействия двух языков и, соответственно, переводимого текста. Мы предполагаем, что трансъязыковой семиозис неизбежно связан с субъективно ощущаемым качественным приращением смысла. Видимо, в этом и заключается тайна семиозиса перевода (понимая, что употребление в научном трактате слов типа «тайна» является известной смелостью, мы, тем не менее, считаем, что сам процесс означивания мыслей и эмоций, обозначенных в одном языке средствами другого языка, является очень сложным и подчас граничащим с невозможностью следовать истине, о которой думал или мечтал автор). И поэтому мы не рассматриваем перевод художественного текста в качестве некоей системы, подчиняющейся строго сформулированным законам.
Считается, что перевод художественного текста, в результате которого образуется знаковое пространство другого языка, имеющего свои историко-культурные, этимологические, этнические и национальные и иные корни, не может быть ничем иным, как динамическим речевым образованием, в котором соотносятся два начала. С одной стороны, это исконное, генетическое, имеющее свою типологическую основу представления о картине мира, а с другой - это производная трансъязыкового семиозиса как результата семиотической трансформации в зоне взаимодействия двух картин мира [Виноградов 2001].
Возможность семиотического осмысления корреляции «Leaves of Grass» и «Листья травы» обусловлена рядом обстоятельств:
1. Известно, что современный подход к языковой личности, соответственно, к лингвоперсонологии, предполагает рассматривать так называемый персонотекст в качестве авторского текстового образования, в котором отчетливо проявляются индивидуальные признаки его автора как определенной языковой личности. В своей совокупности эти признаки образуют своеобразный лингвистический портрет, который молено отнести к фактам вторичной номинации, рассматривая текст в качестве комплексного производного авторского семиозиса. 2. В сфере поэтического творчества невозможно рассматривать персонотекст (например, какое-то стихотворное произведение, созданное определенным автором) как первичный или вторичный текст. В том случае, если данное стихотворное произведение подвергается переводу на другой язык, можно говорить о первичности или вторичности текста перевода, учитывая лишь сам процесс замены одной семиотической системы (язык-источник) элементами другого источника (язык - перевод). Первичность или вторичность здесь условны, поскольку предполагается, что текст перевода по отношению к языку, на который он переведен, выступает как первичный, представляющий непосредственно языковую личность автора оригинала.
3. Приведенное выше рассуждение нуждается в коррекции, если речь идет о поэтическом тексте. Поэзия является принципиально особой областью отражения мира, когда его картина полностью подчиняется авторской индивидуализации и когда формирующийся образ действительности или ее фрагментов предельно субъективен. Именно поэтому текст поэтического перевода допускает аналогичный субъективизм и со стороны переводчика, что, в свою очередь, предполагает соотнесение двух самостоятельных творческих актов поэтического семиозиса. Достижение их динамического равновесия - главная задача переводчика-поэта.
4. Художественный перевод поэтического текста характеризуется спецификой семиозиса еще и потому, что адекватный перевод исключает любую возможность применения принципа так называемого подстрочника. Даже при переводе в пространстве двух и более близких по типологии языков исключается механическая замена смысловых элементов переводимой знаковой цепи без учета синтаксической структуры и решаемых в тексте эстетических задач.
Сделав данные замечания, перейдем к коррелятивному анализу текста источника и текста перевода как двух соотносимых актов поэтического семиозиса. Главное, что позволяет рассчитывать на положительный результат этого сопоставления, заключается в высоком уровне художественной индивидуальности как автора первоисточника, так и автора перевода.
Основной сопоставительный анализ проведем на трех уровнях семиозиса - семантическом, синтаксическом и функциональном [Лотман 1970; Степанов 1971; Барт 1994; Рождественский 1990]. Однако есть все основания утверждать, что текст перевода, и это относится в первую очередь к языку поэзии, выходит на особый, четвертый, уровень семиозиса, где формируется сугубо индивидуальный семиотический облик текста, воспринимаемого как метатекст. Но это уже вопрос, выходящий за рамки исследования.
В наши задачи входит оценка степени семиотичности уитменовского текста как объекта перевода, аналогичная характеристика текста переводов К.И. Чуковского и, наконец, их семиотическая совместимость. К сожалению, подобный ракурс анализа совершенно не изучен в лингвистической науке -ни в переводоведении, ни в семиотике языка, ни в общетеоретическом языковедческом аспекте.
Сама постановка этой проблемы представляется чрезвычайно интересной и актуальной, особенно в плане осмысления переводческого потенциала русского языка и переводчика как русской языковой личности. Деятельность К.И. Чуковского в данном направлении дает богатейший материал для анализа.
На основе семиотического взгляда на текст перевода должен быть осмыслен по трем традиционным параметрам семиотики можно постичь лингвоэстетическую тайну трансляции семиозиса - авторского перевоплощения в знаковом пространстве одной лингвокультуры (в нашем случае - русской) лингвокультуры другой - англо-американской. Средство выражения этого процесса целесообразно рассмотреть по трем указанным направлениям.
Семантический вектор русскоязычного перевода уитменовского текста
Семантический вектор перевода уитменовских текстов ориентирует нас на словарь картины мира того временного периода, в течение которого К.И. Чуковский обращался к переводу стихотворений, входящих в сборник «Листья травы». Используя термины В.Г. Костомарова, конструктивно-стилевой вектор «беллетристикум» начала XX века отразил те изменения, которые произошли в словаре русского языка в связи с революционными потрясениями того времени [Костомаров 2005]. С одной стороны, русский литературный язык уже с самого начала XX века меняется буквально на глазах за счет активизации употребления демократических элементов и обшей тенденции к развитию разговорного стиля, а с другой -революционные потрясения первых десятилетий столетия способствовали росту социализации русского языка, в том числе, в его художественно-литературной разновидности. Более того, именно поэзия как наиболее остро реагирующая на все происходящее в формах художественного мышления выражала все происходящие в обществе изменения. К.И. Чуковского-демократа, воспитанного на традициях НА. Некрасова и М.Е. Салтыкова-Щедрина, не могла увлечь ни бунтарская поэзия футуризма, ни крестьянская или рабочая поэзия, далекая от классических традиций декабристов и народовольцев. В поэзии У. Уитмена К.И. Чуковский увидел эстетическую универсалию, в основе которой лежали общечеловеческие принципы свободы, равенства и братства людей всей Земли, основанные на подлинном гуманизме, имеющим интернациональную основу.
Именно поэтому семантический уровень переводов «Листьев травы» отражает общую тенденцию к преобладанию в словаре картины мира двух семантических планов - демократического и революционного. Причем оба они - и это К.И. Чуковский очень четко почувствовал у У. Уитмена - носят гуманистический характер, когда человеческая субстанция является основной действующей силой. Отсюда и семантика словаря переводов К.И. Чуковского: преобладание гуманистического фактора при описании социальных и личностных преобразований, происходивших в Америке в середине и второй половине XIX века. Известно, что переводы стихов «Листьев травы» охватывают довольно длительный период - с начала 1900-х до середины 40-х годов прошлого столетия. К.И. Чуковский, в отличие от многих своих поэтических переводческих современников, сделал текст У. Уитмена образцом выражения передовых смыслов и идей. Современная К.И. Чуковскому действительность не давала ему пищу для выражения подобных мнений. Обращение к переводу У. Уитмена - американского поэта XIX века ярко характеризует не только художественную, но и гуманистическую позицию К.И. Чуковского-переводчика.
Именно поэтому человек представлен во всем многообразии его проявлений - личных и общественных, находится в центре «Листьев травы», и его картина мира приобретает не конкретно-исторический (собственно американский или обновленный на русской почве) характер, а предельно обобщает предметы и их признаки, обнажая общечеловеческие философские смыслы. Таким образом, семантика каждого отдельного денотата и его атрибутов носит подчеркнутый общечеловеческий характер. Иными слова, для переводчика К.И. Чуковского демократизм и гуманизм американского поэта прошлого века несут значительно более глубокие смыслы, чем происходящие вокруг революционные преобразования. Истоки революционности К.И. Чуковский черпал в интернациональном гуманизме. Это, без сомнения, сказывается на направленности семантического вектора текста его переводов уитменовских стихов.
Можно предположить, что в обеих формирующих семантику переводов областях знания (концептосфера) и смысла (семиосфера) динамически уравновешены, с одной стороны, значимые для У. Уитмена и близкие переводчику общечеловеческие и интернационалистские ценности, являющиеся революционными, бунтарскими по своему духу, а с другой -индивидуально-авторские гуманистические основания, сформировавшиеся на традициях классической русской культуры, но ничего общего не имеющие с советской революционностью и той «семантикой», которая ею пропагандировалась. Глубокие смыслы уитменовского текста становятся для К.И. Чуковского гуманистической альтернативой в отношении политической большевистской «семантики», несоответствие которой общечеловеческим нравственным ценностями так остро ощущал переводчик «Листьев травы». Вот почему перевод этого текста на русский язык именно в начале XX века звучит так осмысленно.
Рассмотрим в качестве иллюстрации к сказанному перевод небольшого уитменовского стихотворения «Stronger lessons»:
«Лучшие уроки»
«Брал ли ты уроки лишьу тех, что холили тебя, и восхищались тобою, и во всем уступали тебе?
Не врал ли ты мудрых уроков у тех, что отвергают тебя и враждуют с тобой?
Или у тех, что оскорбляют тебя и хотят спихнуть тебя с дороги?»
[Уитмен 1970: 286]
Текст перевода К.И. Чуковского на своем поверхностном семантическом уровне содержит ряд риторических вопросов, включающих обобщение жизненного опыта, чья диалектика требует учиться не только у друзей, но и у врагов. В тексте перевода его автор по-своему актуализирует отдельные смысловые позиции, о которых говорит автор первоисточника, и тем самым смещает семантические акценты в область глубинных, подтекстных смыслов. Обратим внимание, в частности, на два контекста перевода: а) «мудрые уроки» К.И. Чуковского в позиции «great lessons» У. Уитмена с акцентом переводчика на семантике прилагательного «основанный на больших знаниях» [Ожегов 2009]. У. Уитмена; б) разговорный инфинитив «спихнуть» как эквивалент нейтрального «dispute the passage» получает в переводе более емкую лексическую форму, включающую чисто русскую разговорно-просторечную экспрессивную коннотацию [там же].
В процессе перевода задействуются скрытые смыслы, идентифицирующие этническую русскую языковую личность К.И. Чуковского, в языке которого естественные движения человеческого характера могут нарушить нравственные нормы речевого этикета.
В целом, при переводе данного текста К.И. Чуковский усиливает антитезу уроков жизни, подбирая синонимы, включающие наибольший элемент экспрессии. При этом он опирается на значительно более богатый экспрессивно-синонимический потенциал русских глаголов и глагольных словосочетаний в сравнении с английскими.
Семантический план переводческого семиозиса хорошо виден на примере микрословаря перевода текста «Испания, 1873-1874»:
Перевод К.И. Чуковского «Испания, 1873-1874»
Из мрака гнетущих туч,
Из-под феодальных обломков, из-под груды королевских скелетов,
Из-под старого европейского хлама, когда рухнул шутовской балаган,
Из-под развалин дворцов, и церквей, и церковных гробниц
Вот оно глянуло вдруг, свежее, светлое лицо Свободы, знакомое бессмертное лицо.
(Колумбия, как будто матери твоей лицо мелькнуло,
Как будто меч перед тобой сверкнул,
И нас с тобой это сверкание сроднило!)
Тебя мы не забыли, родная!
Что же ты медлишь? Или ты .ждешь, чтобы тучи заволокли тебя вновь?
Но вот явилась же ты перед нами, мы увидали тебя,
Теперь уже нам нельзя сомневаться, мы уже знаем тебя
Ты там, как и всюду, ждешь, чтобы пришло твое время.
[Уитмен 1970:273]
Wi Whitman
Spain, 1873-74"
Out of murk the heaviest clouds,
Out of the feudal wrecks, and heap d-up skeletons of Kings,
Out of that old entire European dehns - the shatter d mummeries,
Ruin d cathedrals, crumble of palaces, tombs of priests,
Lo! Freedom sfeatures, fresh, undimm d, look forthhe same immortal face looks forth; (A glimpse as of thy Mother \s face, Columbia,
A flash significant as of a sword,
Beaming towards thee.)
Nor think we forget thee, Maternal;
Lagg st thou so long? Shall the clouds close again upon thee?
Ah, but thou hast Thyself now appear d to us - we know thee;
Thou hast given us a sure proof, the glimpse of Thyself;
Thou w attest there, as everywhere, thy time.
[Whitman 2012: 541]
Функционально-прагматическая специфика текста русскоязычного перевода «Листьев травы»
Функционально-прагматическая составляющая текста перевода как факта семиозиса является производной по отношению к его структурно семантическому основанию. Функция всегда обусловлена особенностями языковой структуры, как неоднократно отмечали многие исследователи, в частности представители Пражского лингвистического кружка (Н.С. Трубецкой, В. Скаличка и др.) и их последователи. Прагматический план переводов, выполненных К.И. Чуковским, непосредственно обусловлен когнитивным и семантическим планами содержания и его структурно-синтаксической организацией. Функциональная составляющая этих текстов, в полной мере отражая специфику русского литературного языка как системы, способствует решению главной задачи переводчика - соотнести лингвокультурные составляющие текста-источника и текста-перевода и актуализировать те моменты, которые наиболее показательны для ментального фона русского языка. Любая языковая трансформация, которая наблюдается при переводе, должна быть функционально обусловлена, что мы и наблюдаем в русскоязычном переводе К.И. Чуковского.
Вполне понятно, что базовым функциональным началом переводимого текста является его коммуникативная организация. Для К.И. Чуковского-переводчика в коммуникации, если мы по традиции будем выделять в ней три аспекта - сообщение, общение и воздействие [Виноградов 1971], многое определяется типом текста [см. об этом: Костомаров 2005]. Поэтому, с учетом публицистического пафоса «Листьев травы» У. Уитмена, в переводе его стихов доминировать должны аспекты сообщения и воздействия. Между тем, для К.И. Чуковского именно общение составляет суть творчества поэта, а значит - и сотворчества переводчика. Здесь как раз и проявляется направленность текста-перевода на общение с теми, кому стихи адресованы, ради кого они создаются. На фоне этой глобальной задачи контакта со всем миром К.И. Чуковский вслед за У. Уитменом решает конкретные функциональные задачи, задействуя весь богатый арсенал прагматики русского языка. В итоге русский читатель узнает о событиях американской истории второй половины XIX века, сочувствует американскому народу и его передовым лидерам, обращает внимание на общечеловеческий характер описываемых событий. В процессе решения данных задач автор перевода опирается на специфику коммуникативного, и прежде всего экспрессивного, потенциала русского языка.
Решение этих прагматических задач носит и у поэта, и у переводчика одновременно обобщающий и адресный характер. Это значит, что то, о чем пишет У. Уитмен и что переводит на русский язык К.И. Чуковский, касается всех и каждого. Именно поэтому К.И. Чуковский ощущает ответственность не только за содержание переводимого материала и адекватность перевода, но и за ту коммуникативно-ментальную окрашенность, которую придает переводу специфика русской языковой формы.
Вот почему для функциональной составляющей переводимого К.И. Чуковским на русский язык текста так важен эмоциональный настрой, когда любое транслируемое содержание передается с соответствующей авторской экспрессией. В рассматриваемом нами случае свою позитивную роль играет форма белого стиха, непосредственно граничащего с прозой, предоставляющего возможность максимального варьирования мыслей и чувств, поскольку отсутствует зависимость от рифмы и даже от ритмики. Показателен в этом плане уже упоминавшийся текст перевода стихотворения «Испания 1873-74» (см. раздел 2.2.1.). Его фактура организована таким образом, чтобы максимально передать свободолюбивые настроения автора. Данный текст свидетельствует о том, что К.И. Чуковский-переводчик тонко почувствовал, что в оригинале уитменовского текста синтезированы содержательный и формальный аспекты. Именно поэтому переводчик актуализирует такие стилистические признаки текста, как анафорический повтор (первые четыре строчки текста), метатекстовая парентеза (вставка -обращение к Колумбии), риторические восклицания и вопросы во втором фрагменте текста. Эти и другие моменты говорят о том, что К.И. Чуковский постиг сам дух поэтического мышления У. Уитмена и сумел передать особенности в художественной коммуникации перевода.
Для функционально-прагматического аспекта семиотики перевода особую важность представляет жанр текста. К.И. Чуковский-переводчик сохраняет речежанровое предпочтение У. Уитмена, который, избегая жанрового разнообразия, все внимание сосредоточивает на экспрессии внутренней формы текста. Поэтому для ее выражения выбрано развернутое стихотворное риторическое обращение к своему современнику. Обычно подобные тексты включают две части: несущую сообщение о каком-то событии, о личности, и эмоционально воздействующую часть, требующую какого-то ответа. Рассмотрим, к примеру, перевод текста уитменовского стихотворения «One Hour to Madness and Joy»: « Час безумству и счастью»
Час безумству и счастью! о бешеная! дай же мне волю!
(Почему эти бури и смерчи несут мне такую свободу?
Почему я кричу среди молний и разъяренных ветров?)
О, испить этот загадочный бред глубже всякого другого мужчины!
О дикие и нежные боли! (Я завещаю их вам, мои дети,
Я предрекаю их вам, о новобрачные муж- и жена!)
О, отдаться тебе, кто бы ни была ты, а ты чтобы мне отдалась наперекор всей вселенной!
О, снова вернуться врай! о женственная и застенчивая!
О, притянуть тебя близко к себ)е и впервые прижать к тебе настойчивые губы мужчины.
[Уитмен 1970: 111]
Wi Whitman
"One Hour to Madness and Joy "
One hour to madness and joy! О furious! О confine me not! (What is this that frees me so in storms? What do my shouts amid lightnings and raging winds mean?) О to drink the mystic deliria deeper than any other man!
0 savage and tender achings! (I bequeath them to you my children,
1 tell them to you, for reasons, О bridegroom and bride.)
О to be yielded to you whoever you are, and you to he yielded to me in defiance of the world!
О to return to Paradise! О bashful and feminine!
О to draw you to me, to plant on you for the first time the lips of a determin \l man.
[Whitman 2012: 121]
В уитменовском тексте, который включает, с одной стороны, риторические восклицания и вопросы, а с другой - риторические парентезы, динамическое равновесие плана сообщения и плана воздействия смещено в сторону последнего. Однако экспрессивная функция, доминирующая в тексте, не заслоняет информативного его аспекта. В переводе К.И. Чуковского такая пространственная диспозиция сохраняется и, соответственно, делается функциональный акцент на семантике и грамматике элементов текстового словаря. Это относится, в частности, к употреблению в переводе инфинитивных форм глаголов, усиливающих экспрессивную категоричность авторских желаний.
Для русского языка, прежде всего, в его экспрессивном проявлении, показательно употребление неопределенной формы глагола как локуса концентрации авторского интенции непременно достичь желаемого результата. Данное утверждение стало уже хрестоматийным. Об этом пишет, в частности, Т.В. Жеребило: «Действие в инфинитивном предложении представлено как желательное, возможное, неизбежное, т.е. потенциальное: оно не выражено как процесс, а лишь названо [Жеребило 2010: 125]. Динамика процессуальной энергетики в инфинитиве скована остатками «генетической памяти» бывшей именной формы древнего русского существительного. Сказанное определяет экспрессию русского инфинитива, которая задействуется К.И. Чуковским при переводе.
Общефункциональный фон ситуации, лежащей в основе текста, подчинен экспрессии авторского внутреннего «движения-крика»: обыкновенные человеческие чувства, которые испытывает безумно влюбленный и счастливый человек. Переводчик за счет отдельных деталей старается усилить этот фон. Так, в частности, К.И. Чуковский переводит словосочетание «bridegroom and bride» не как «жених и невеста», а как «новобрачные муж и жена». Последнее сочетание можно рассматривать как художественный плеоназм, однако усиление экспрессии делается К.И. Чуковским сознательно, так как общий план текста предполагает возможность нарушения норм с целью усиления экспрессивности общего впечатления. То же молено сказать и о переводе последней синтагмы текста «(he lips of a deiermin d man», когда эпитет «настойчивый» переводчик соотносит с губами, смещая акцент на метонимические детали, что кажется ему более актуальным в функциональном плане. Русский язык, с его богатством синтетических производных области атрибуции, благодаря употреблению имени прилагательного, позволяет в данном случае реализовать функциональный потенциал именного словообразования.
Мы видим, что в целом переводу К.И. Чуковского свойственно идти в унисон с текстом подлинника, однако, опираясь на функциональные возможности русского словаря и синтаксиса, переводчик вносит частичные изменения в авторский текст, стараясь подчеркнуть те детали, которые являются более выигрышными в контексте русского языкового восприятия. Сравним замену во второй строке анализируемого текста местоименно-соотносительного блока в английской фразовой номинации «What is (his (hat trees me so in storms» лексическими номинациями-конкретизаторами при переводе: «эти бури и смерчи». Если автор текста пытается определить то, «что несет ему свободу в буре», но точно еще не знает этого, то К.И. Чуковский уходит от неопределенности и, следуя логике сильного характера американского поэта, акцентирует внимание на конкретизации понятия слова «storms». На первый взгляд, это незначительные детали перевода, но они свидетельствуют как об исключительно внимательном отношении переводчика к тексту-подлиннику и о тонком понимании языковой личности автора переводимого текста, так и о владении автором перевода глубокими знаниями в области типологии русского языка, а также психологии и ментальносте, проявляющихся при его использовании в качестве языка перевода.