Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Проблемы теории языкового табу (вопрос о табу в этнологии и лингвистике) 15
1.1. Табу в этнологическом освещении 15
1.2. Лингвистические аспекты изучения табу 18
1.2.1. Источники изучения языкового табу в традиции славян 18
1.2.2. Вопрос о языковом табу в современной научной литературе 24
1.2.3. Проблемы выделения и типологии языковых табу 27
1.2.4. Табу и эвфемизмы на фоне теории семантического поля 30
1.2.5. Способы табуирования слов 33
1.2.6. Характеристика табу и эвфемизмов в сопоставлении с тропами и фигурами речи 38
1.2.6.1. Табу-умолчание и эллипсис 38
1.2.6.2. Эвфемизм, метафора и перифраза 39
Глава II. Языковое табу в фольклорных поэмах М. Цветаевой 45
2.1. Табу в поэтическом идиолекте М. Цветаевой 45
2.2. Фольклорная основа поэм М. Цветаевой «Царь-Девица, «Молодец», «Переулочки», «Егорушка» 53
2.2.1. Фольклоризм М. Цветаевой 53
2.2.2. Народные сюжеты как основной источник фольклорных поэм М. Цветаевой 55
2.3. Классификация языковых табу в фольклорных поэмах М. Цветаевой по способу табуирования 60
2.3.1. Табу, замещенные эвфемизмами 60
2.3.2. Табу-умолчания 62
2.3.2.1. Табу-неназывания 63
2.3.2.2. Табу-недоговаривания 64
2.4. Лексико-семантическая классификация слов-табу в фольклорных поэмах М. Цветаевой. Особенности тематических групп 66
2.4.1. Тематическая группа «смерть» 66
2.4.2. Тематическая группа «нечисть» 92
2.4.3. Тематическая группа «имена» 134
2.4.4. Тематическая группа «люди» 145
2.4.5 Тематическая группа «части тела» 150
2.4.6. Тематическая группа «действия» (кроме действий, связанных со смертью) 156
2.4.7. Тематическая группа «небеса» 167
2.4.8. Тематическая группа «одежда, украшения» 178
2.4.9. Тематическая группа «пища / напитки» 179
2.4.10. Тематическая группа «болезнь» 181
2.4.11. Тематическая группа «любовь» 183
2.5. Этикетные табу и их особенности в фольклорных поэмах М.Цветаевой 187
2.6. Функции языковых табу в фольклорных поэмах М. Цветаевой 189
Заключение 196
Использованные источники и словари 205
Библиография 206
- Табу в этнологическом освещении
- Табу в поэтическом идиолекте М. Цветаевой
- Фольклорная основа поэм М. Цветаевой «Царь-Девица, «Молодец», «Переулочки», «Егорушка»
Введение к работе
Одним из важных направлений современной лингвистики является исследование языка художественной литературы как совокупности поэтических идиолектов различных авторов. В связи с этим представляется актуальным обращение к идиолекту М. Цветаевой, отражающему свойственную литературе XX в. установку на поэтический эксперимент, подкрепленную глубоким лингвистическим чутьем автора. Сама Цветаева отрицала строгое следование языковым законам в процессе творчества: «Я не лингвист, мне некогда было изучать, полагаюсь на врожденное чувство языка» (СС 4,627). Однако ее записные книжки и черновики, отражающие тщательные поиски верного слова и неоднократную правку как замыслов, так и текстов, свидетельствуют об обратном, что позволило ученым говорить о Цветаевой как «интуитивном лингвисте», «филологе в его девственном значении — "любящем слово"» [Муратова 2006,117] и о сочетании «исключительной лингвистической интуиции М. Цветаевой» с «исключительной аналитичностью в ее языковых поисках», в результате которого «слово в ее творчестве приобретает такую выразительность и емкость» [Зубова 1989,6].
Эксперимент М. Цветаевой проявился в том числе в освоении ею фольклорных языковых традиций, в частности традиции словесного табуирования, основанного на древнейшем, архаическом представлении о мире. Сочетая архаические черты с современными, табу в поэтическом идиолекте М. Цветаевой представляет собой уникальное, специфическое по природе, семантике и функциям образование. Такая амбивалентность табу тесно связана с особенностями фольклоризма и философско-эстетической концепции М. Цветаевой.
Научная разработка проблемы. Русская литература на протяжении всей своей истории обращалась к народно-поэтическим истокам. При этом своеобразие исторической действительности накладывало печать на особенности восприятия и освоения писателями фольклора, что в первую очередь отражалось в языке художественных произведений. Фольклоризм предполагает большую или меньшую степень вторжения автора в традиционный фольклорный процесс. С этой точки зрения творчество М.И. Цветаевой, в особенности ее фольклорные поэмы, — это богатый, но малоизученный материал для исследований.
Под фольклорными поэмами понимаются поэмы М. Цветаевой, написанные на народные сюжеты с использованием элементов фольклорного языка и поэтики фольклора («Молодец», «Царь-Девица», «Переулочки», «Егорушка»)1. Данное значение термина фольклорный отличается от академического, но является употребительным в исследованиях по творчеству М. Цветаевой.
Специфике фольклоризма М Цветаевой посвящены статьи В.Ю. Александрова [1983,1989,1990,1993], Ли Янг Ий [1996], П.П. Червинского [1989] и др. Анализ этих работ позволил глубже разобраться в природе переосмысления поэтом народных источников. Более подробно об этом см. п. 2.2.1.
Явление табуирования напрямую связано с особенностями мифологического мышления, поэтому при анализе языкового табу в фольклорных поэмах были использованы материалы исследований цветаевского мифологизма [Афанасьева, Шишкина 2002; Жогина 2002, 2006; Малкова 1994, 2000; Мей-кин 1997; Осипова 1998; Павловская 2006; Переславцева 1998; Семенова 2002; Фарыно 1985; Фуксман 2000 и др.].
Определению символики некоторых табуированных понятий, правильной расстановке смысловых акцентов способствовали литературоведческие исследования [Бородавкина2001; Коркина 1987,1990,1992; ЛиЯнгИй 1996; Разова 1993; Телетова 1988,2000; Титова 2000 и др.].
Методика лингвистического анализа путем интерпретации художественного текста аналогична методике, принятой в работах, в которых представлен лингвистический анализ фольклорных поэм М. Цветаевой или отдельных их фрагментов [Зубова 1992а, 1999; Кудрова 1982, 1992; Черных 2006]. Исследования по другим направлениям цветаеведения и работы биографического характера привлекались в той мере, которой требовал анализ.
Проблема табуирования в цветаевских текстах в той или иной степени затрагивается в отдельных работах [Александров 1989; Жогина 2006; Зубова 1985, 1989, 1992а, 1999; Малкова 2000; Мейкин 1997; Павловская 2006]. В определенный период творчества, а именно в 20-х годах XX века (одновременно с оформлением «русского» русла в творчестве М. Цветаевой), табуи-рование было одним из наиболее ярких и часто используемых ею приемов.
1 Н.В. Крицкая называет эти поэмы «русскими» [Крицкая 2004,19].
Это отмечают некоторые исследователи: «Вспомним характерное для религиозного сознания табуирование слов, называющих (и "вызывающих") потусторонние силы. У Цветаевой этот прием — один из самых востребованных: вспомним эвфемизмы "Дог", "Мышатый" в очерке "Черт", обрыв заветного слова или его неназывание:
Рассказать, что сделала, узнав про...? Тсс... Оговорилась. По привычке. Жизнь и смерть давно беру в кавычки, Как заведомо пустые сплеты.
(СС 3,132)» [Павловская 2006,374].
Тем не менее подробного и всестороннего исследования этого явления в цветаеведении нет, что, возможно, связано со сложностью, проблематичностью и дискуссионностью вопроса о табу в современной лингвистике. Особую значимость приобретает исследование приема табуирования в фольклорных поэмах М. Цветаевой, поскольку в этих произведениях гармонично сочетаются народная, архаическая основа и ее индивидуально-авторское переосмысление.
Чтобы проблема фольклорного языка авторских произведений в целом и цветаевских поэм в частности органично вошла в проблематику науки, необходимо глубже разобраться в ее сущности, границах и действительной сложности.
Табу (в широком смысле) является объектом исследования нескольких наук: религиоведения, истории, этнологии, психологии и т.д., причем в этих науках оно исследовано подробно. В современной лингвистике разработан более узкий аспект — вербальное табу, но только как явление современного языка, то есть как запрет на употребление определенных слов, вызванный в основном социальными факторами: этикетом, цензурой и т.д. Словесное табу в исторически первичном значении (как обусловленное религиозно-мировоззренческими архаическими требованиями) не привлекает внимания ученых как, видимо, не актуальное для языка на современном этапе. Между тем в поэмах М. Цветаевой, написанных на народные сюжеты, табу является одним из ярчайших языковых приемов. Оно сочетает архаические черты с индивидуально-авторскими особенностями и играет одну из основных смыслообразующих ролей, поэтому явление табуирования в фольклорных поэмах М. Цветаевой должно быть проана-
лизировано с позиций современной лингвистики (в том числе этнолингвистики). Этим обусловлена актуальность выбранной темы. Кроме того, существует еще несколько причин для обращения к фольклорным поэмам и их исследования с целью выявления традиционного и индивидуально-авторского в процессе табуирования: 1) архаические элементы духовной культуры постепенно вытесняются современными реалиями. Применительно к явлению словесного табу можно говорить, например, об усилении в языке влияния цензуры. Между тем русские писатели, обращаясь к фольклору, бережно сохраняли веками накопленный культурный опыт народа, в том числе языковой. Несмотря на значительное переосмысление М. Цветаевой традиции, ее фольклорные произведения позволяют получить представление о некоторых особенностях архаического славянского мировидения, поэтому в условиях повышенного интереса общества к духовной культуре, во многом утраченной в течение XX в., подобное исследование кажется необходимым; 2) с открытием для широкой общественности дневниковых записей и писем М. Цветаевой, архивных материалов, касающихся ее жизни и творчества, увеличилось количество текстуальных «темных» мест, расшифровка и интерпретация которых затруднена. Данное исследование может помочь в разрешении некоторых проблемных вопросов анализа источников. К примеру, в сводных тетрадях и записных книжках М. Цветаевой много пропущенных слов, которые можно интерпретировать по-разному. При этом анализ подобных пропусков как проявлений словесного табуирования может оказаться плодотворным.
Научная новизна данной работы состоит, во-первых, в том, что она является первым комплексным исследованием особенностей табуирования в цветаевских текстах (на примере фольклорных поэм). Во-вторых, в данной диссертации представлена разработанная автором классификация запретных слов не только на основе семантики (тематические группы), но и по способу табуирования (табу, замещенные эвфемизмами ('умереть' - уйти под полог, 'волчица-оборотень' - Сама, 'черт' - не-наш1), и умолчания. Умолчания в свою очередь делятся на неназывания и недоговаривания. Пример неназывания (о груди): «Ходи шибче, II Ходи выше, II Медом сыщенная - II Эх! II Моя -
1 Курсивом выделены эвфемизмы, встречающиеся в фольклорных поэмах М. Цветаевой. Полный список эвфемизмов см. в Приложении I.
выше, II Твоя - выше, II У Мару си - выше всех!» (СС 3, 281). Пример недого-варивания: «Лют брачный твой пир, II Жених твой у— [пырь]1» (СС 3, 290). В-третьих, впервые предпринято исследование опущения (неназывания) слова как одного из приемов табуирования, который получает право на существование в связи с особой ролью молчания как ритуала в культуре многих народов. В фольклорных поэмах М. Цветаевой такой способ табуирования является одним из основных и функционально значимых.
Цель исследования — выявить авторские особенности табу в поэмах М. Цветаевой, написанных на народные сюжеты, в сопоставлении с архаической традицией табуирования. Для этого необходимо решить следующие задачи: 1) определение фонетических, семантических и функциональных особенностей слов-табу в архаической традиции; 2) отбор на этом основании всех примеров словесного табу в фольклорных поэмах М. Цветаевой; 3) классификация отобранных слов на основе семантики и способа табуирования; 4) анализ степени влияния традиции на процесс табуирования в поэмах М. Цветаевой путем сопоставления примеров из текста с данными этнологии; 5) выявление авторских особенностей табуирования в поэмах, в том числе формальных, семантических и функциональных; 6) определение места и роли табуирования в поэтическом идиолекте М. Цветаевой.
В работе используются следующие методы исследования: сравнительно-исторический метод; интерпретация художественного текста и лингвистического материала; семантический (с опорой на словарные дефиниции), фонетический и структурный анализ; сопоставление; описание.
Основные термины. Термин языковое табу представляется более широким по сравнению с термином словесное, вербальное табу и означает любой запрет, существующий в языке. Однако на практике языковое табу сводится, в основном, к словесному. Потенциально, в определенных условиях возможен запрет на употребление некоторых звуков в речи, букв на письме и т.п. (например, М.М. Маковский отмечает, что в семитских языках табуиро-вано написание гласных в виде отдельных букв, поэтому они заменяются диакритическими значками [Маковский 2000, 14]). Тем не менее, подобные та-
В квадратных скобках восстановленный элемент, не дописанный М. Цветаевой.
бу не являются общеупотребительными и регулярными, поэтому во избежание тавтологии мы используем вышеперечисленные термины как равнозначные. Итак, под терминами языковое (словесное, вербальное) табу в исследовании подразумеваются запрет на употребление определенных слов (как в устной, так и в письменной речи) и сами запрещенные слова.
Языковое табу в исторически первичном (архаическом) значении — это запрет, налагаемый на произнесение определенных слов во избежание проявления негативного действия сверхъестественных сил на говорящего или слушающего. Такое табу было связано в первую очередь с внутренними опасениями и психологическими установками участников коммуникативного акта и являлось одним из механизмов социальной регламентации жизни народа. Исторически более позднее табу в современном русском языке проявляется в основном как цензурный либо этикетный запрет на произнесение слов определенной семантики1: физиологические отправления и процессы, половой акт, инвективная лексика (ругань) и т.д. Табу этой группы представляются нам более искусственными по сравнению с архаическими.
Традиционно и те и другие запретные слова заменялись эвфемизмами.
Б.А. Ларин указывал на то, что довольно трудно подобрать термины, в полной мере отражающие различия между двумя типами слов-табу, а следовательно, и эвфемизмов, их заменяющих [Ларин 1961, 119]. Наименование одних старыми, других — новыми он считает крайне неудачным и предлагает как оптимальный вариант термины переименования по запрету (для древних эвфемизмов) и собственно эвфемизмы (для более поздних). Однако по сути и те и другие лексические образования — эвфемизмы, переименования по запрету, только в одном случае запрет основан на глубокой внутренней убежденности [Жельвис 2001,22; Маковский 2000,9; Фрезер 1986,27, Фрейд 1997,32], а в другом обусловлен внешними факторами. Тем не менее, подбор
Проявлениями более поздней формы можно считать «семейные» табу [см.: Капанадзе 1989; Кукушкина 1989], табуирование из жеманства (примеры — в «Мертвых душах» Н.В. Гоголя, журналах А.И. Новикова) и сокрытие сведений, связанных с военными и разведывательными действиями, в т. ч. игровыми (позывные, кодовые названия населенных пунктов и т.д.). Задача «жеманных» табу—привлечь к себе внимание окружающих, флирт, установление контакта. Задача табу, связанных с военными действиями, — передать информацию «своим» так, чтобы сведения не стали понятны врагу — «чужим», то есть очевидна непосредственная связь с традиционной оппозицией «свой—чужой» и ее этнологическим значением. Таким образом, табуирование в более поздней форме обусловлено внешними причинами.
универсальных терминов затруднен, поскольку оба проявления традиции та-буирования слов в культуре человечества тесно связаны между собой, во многом вытекают одно из другого. Предложим некоторые варианты, указав характерологический признак, положенный в основу дифференциации.
Использование применительно к запретным словам современного языка термина табу, обусловленные экстралингвистическими факторами, для причинной дифференциации неудачно, поскольку психологический запрет, боязнь негативного влияния извне — это тоже экстралингвистический фактор.
Называние одних табу древними, а других — современными по признаку времени активного использования носителями языка более удачно, но возможно лишь в определенном контексте. Многие слова, запрещенные в современном обществе (инвективная лексика, физиологическая), являются древними по происхождению сакральными словами. Например, слова со значением 'половые органы' наделялись особой семантикой в связи с сакральностью полового акта как продолжения рода [Алешковский 1999, 19; Виноградов 1993, 32; Жельвис 2001, 23-25]. Позже образовались переносные значения подобных слов как бранных выражений, поэтому на их использование в общественных местах, в литературе и СМИ был наложен запрет. Современны при этом лишь внешние условия соблюдения запрета (нормы приличия, цензура и т.д.)1. В то же время многие архаические табу соблюдаются в современном языке, не утратив сакральной семантики (запрет на называние нечисти и всего, что связано со смертью; боязнь «перехвалить», «сглазить» и т.д.).
По тем же причинам не слишком подходящими кажутся термины табу первичного/вторичного образования, построенные на основе хронологического признака возникновения.
В нашей работе применительно к табу, связанным с древнейшими верованиями и основанным в первую очередь на психологической боязни возмездия со стороны могущественных сил или попытке объяснить окружающий мир, используется термин архаичные (архаические) табу. Табу, обусловленные современными требованиями, названы этикетными, поскольку все подобные табу в фольклорных поэмах М. Цветаевой так или иначе связаны с
1 Именно такими — древними по происхождению — являются примеры современных (этикетных) табу в фольклорных поэмах М. Цветаевой (см. п. 2.S).
нормами поведения, приличия, этикета. Слова, заменяющие любые табуированные лексемы, называются эвфемизмами.
При анализе и классификации табуированных слов используется термин тематическая группа (ТГ) как более широкий по сравнению с термином лек-сико-семантическая группа (ЛСГ). Под тематической группой понимается группа слов, иногда различных по частеречной принадлежности, но объединяемых на основе определенной семантики.
Объект исследования — табу на слова в фольклорных поэмах — может быть объектом изучения не только лингвистики, поэтому в работе используется этнологический и фольклорный материал.
Предмет исследования — семантические, структурные и функциональные механизмы, лежащие в основе приема табуирования в поэтическом идиолекте М. Цветаевой.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав и заключения. Во введении обоснованы актуальность и научная новизна выбранной темы, описаны методы исследования, сформулированы его цели и задачи, определены положения, выносимые на защиту. В первой главе излагаются проблемы теории табу и языкового табу в частности, описывается современное состояние вопроса и степень его разработанности в научной литературе, рассматриваются проблемы выделения и типологии языкового табу, а также дается характеристика табу и эвфемизмов в рамках теории семантического поля и в сопоставлении с тропами и фигурами языка. Во второй главе выявляются особенности фольклоризма М.И. Цветаевой (усвоение фольклора с обязательным глубоким авторским переосмыслением; необходимость соучастия читателя в сотворении смысла произведения, основанного на фольклорных источниках); определяется место словесного табуирования в поэтическом идиолекте М. Цветаевой. Табуированные слова анализируются и классифицируются: по форме, способу табуирования (табу, замещенные эвфемизмами, и умолчания); по семантике (слова-табу различных тематических групп); по мотивировке (архаичные и этикетные). На основе сопоставлений с этнологическими данными выявляются как структурные и семантические, так и функциональные особенности слов-табу. В заключении формулируются основные выводы по итогам исследо-
вания. Промежуточные выводы приводятся в конце каждой части. Работа включает списки источников и словарей, библиографию, состоящую из 263 наименований, и четыре приложения, в которых даются: лексико-семантическая классификация архаичных табу, замещенных эвфемизмами, в фольклорных поэмах М. Цветаевой (Приложение I); лексико-семантическая классификация архаичных табу-умолчаний в контексте (Приложение II); перечень слов-табу, связанных с проявлением этикета, в контекстуальном окружении (Приложение III); обобщающий перечень традиционных и авторских черт словесного табу в поэтическом идиолекте М. Цветаевой (Приложение IV). В Приложениях I-III даются примеры табу со ссылкой на источник, с указанием номера страницы, а также перечнем основных семантических ассоциаций слов-табу.
Все ссылки на источники даются по собранию сочинений М. Цветаевой в 7-ми томах (М.: Эллис Лак, 1993-1995), двухтомнику «М. Цветаева. Неизданное. Записные книжки» (М.: Эллис Лак, 2000-2001) с указанием номера тома и страницы, изданию «М. Цветаева. Неизданное. Сводные тетради» (М.: Эллис Лак, 1997) с указанием страницы.
Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в следующем: разработаны такие проблемы теории языкового табуирования, как определение слов-табу в тексте и их типология, характеристика табу в рамках теории семантического поля и в сопоставлении с тропами и фигурами речи; предложены термины для обозначения табу, различных по природе, структуре и функциям; развита теория словесного табуирования применительно к поэтическому идиолекту М. Цветаевой и языку художественной литературы в целом; намечены место и роль этого явления в поэтическом идиолекте М. Цветаевой, которые могут быть окончательно определены при комплексном анализе других авторских текстов; продолжены разработка концепции семантической емкости слов1 как одной из ведущих черт поэтического идиолекта М. Цветаевой и исследование специфики цветаевского фольклоризма.
Практическая значимость:
1. Результаты исследования могут использоваться при составлении словарей поэтического языка; при анализе других текстов М. Цветаевой и про-
1 Семантическая емкость слова — «одновременная актуализация нескольких семем одной лексемы» [Введенская 1988,24].
изведений иных авторов; возможно применение результатов и методов данной работы при исследовании концептов в идиолекте М. Цветаевой. Материал исследования, вынесенный в Приложения, может быть использован при анализе фольклоризма М. Цветаевой, семантической емкости слов, языковых связей в системе поэтического идиолекта.
Использование предложенного в работе алгоритма анализа позволяет реализовать в учебном процессе один из ведущих постулатов современного образования — межпредметные связи в обучении.
Результаты исследования могут применяться в лингвистических и литературоведческих курсах и спецкурсах по творчеству М.И. Цветаевой, фольклоризму, этнолингвистике.
Возможно продолжение исследования в сторону расширения материала, то есть анализ табу в других текстах М. Цветаевой (наиболее яркими в этом отношении объектами представляются проза М. Цветаевой и ее письма).
Положения, выносимые на защиту:
Общая семантика табуированных слов позволяет М. Цветаевой остаться в рамках традиции, в то время как их семантические оттенки свидетельствуют об авторском переосмыслении традиционных понятий.
В процессе табуирования проявилась специфика цветаевских оценочных характеристик окружающего мира, характерная для нее смена знаков на противоположные.
Способы табуирования слов в фольклорных поэмах М. Цветаевой (эв-фемизация, умолчание) традиционны, но их реализация в рамках одного текста, иногда применительно к одному объекту, способствует детальному описанию табуированных явлений и образов, актуализации их значимых черт, поддержанию постоянного читательского интереса.
Эвфемизмы М. Цветаевой, как традиционные, так и индивидуально авторские, обладают семантической емкостью, которая выражается в богатстве их семантических оттенков, изменении смысла слова-эвфемизма (от прямого значения к табуированному), опредмечивании метафор и фразеологизмов, оживлении внутренней формы слов.
Недоговаривания в фольклорных поэмах, помимо внутренних причин табуирования, всегда имеют внешнее, сюжетное обоснование.
Помимо традиционных функций (предохранительной, объяснительной, регламентирующей), табу в фольклорных поэмах М. Цветаевой выполняют и специфические функции, обусловленные авторским замыслом (привлечение читателя к сотворению смысла произведения и поддержание его постоянного интереса к тексту, отражение амбивалентности цветаевского мира, моделирование сюжета художественного произведения, создание фона повествования и параллельной композиции, анонсирующая функция).
Явление словесного табу в фольклорных поэмах М. Цветаевой представляет собой сочетание традиционных черт со специфическими авторскими, что, с одной стороны, позволяет говорить об усвоении автором фольклорного материала, с другой стороны, подчеркивает способность М Цветаевой переработать известный материал в соответствии с собственной концепцией, актуализирует отношение М. Цветаевой к слову как сакральному и амбивалентному явлению.
Результаты работы были отражены в докладах и обсуждались на:
X и XII Международных научно-тематических конференциях «Марина Цветаева в русской культуре XX века» (г. Москва, Дом-музей М. Цветаевой, 9-11 октября 2002 г.) и «Стихия и разум в жизни и творчестве М. Цветаевой» (там же, 9-11 октября 2004 г.);
Международной научной конференции «Рациональное и эмоциональное в фольклоре и в литературе» (г. Волгоград, 2003 г.);
Международной научной конференции «Язык в пространстве и времени» (г. Самара, 2002 г.);
Всероссийской (с международным участием) научной конференции «Эстетические и лингвистические аспекты анализа текста и речи» (г. Соликамск, 2002 г.);
конференции аспирантов и соискателей РГУ (2003 г.);
конференциях аспирантов факультета филологии и журналистики РГУ (2001,2002,2004 гг.);
студенческих научных конференциях Ростовского государственного университета (1999,2000,2001 гг.).
Табу в этнологическом освещении
Общие сведения о табу как универсальном культурном явлении. Явление табу (полинез. ta — выделять ,/я/ — совершенно , всецело ; букв, совершенно выделенный ) было впервые обнаружено в Полинезии Дж. Куком в конце XVIII в. Ученые заинтересовались этим явлением в конце XIX в. и, применяя сравнительный метод исследования, установили, что у других народов есть слова, в целом эквивалентные слову табу [Де Кастро 1954, 194; Дуглас 2000, 30; Фрейд 1997, 31]. У греков практически то же понятие выражалось словом схуод, у римлян — словом sacer (ср. русск. сакральный). В других древ них языках также можно найти семантические аналоги термина табу, что сви детельствует о распространенности этого явления во многих культурах. Как социальное явление табу было широко распространено в первобытном обществе эпохи «присваивающего хозяйства» [Рыбаков 1987, 145], бытовало по всему миру и представляло собой систему запретов, регламентирующих личную, хозяйственную и культурную жизнь всех членов сообщества [Рэдклифф-Браун
2001, 177], направленную на воспитание определенных качеств, свойств личности члена этноса (в этом и заключается регламентирующая функция табу).
Однако несомненно, что табуирование — это еще и проявление психики, индивидуального сознания говорящего, поскольку в основе этого явления лежит, во-первых, страх человека перед вероятным наказанием за нарушение запрета (отсюда предохранительная функция табу), и только от воли индивида зависит, нарушить табу или нет [Арнаутова 2004, 134; Жельвис 2001, 27], во-вторых, попытка человека объяснить самому себе и членам социума устройство окружающего мира (объяснительная функция табу).
В современном мире архаические табу, основанные на мифологизме мышления, комплексно представлены в жизни некоторых племен Африки, аборигенов Австралии и Новой Зеландии, народов Крайнего Севера, в этно-конфессиях экономически развитых обществ (например, в среде русских старообрядцев до середины XX в. можно было обнаружить следы языческих ритуалов, восходящих к праславянской эпохе, в том числе связанных с системой табу [Велецкая 2003, 96]). Применительно к поэтическому идиолекту М. Цветаевой продуктивным кажется в первую очередь исследование славянской традиции словесного табуирования, которая нашла отражение в фольклоре, диалектах, частично сохранилась в современном языке.
Исследованием явления табу в разное время занимались этнографы, историки [Дуглас 2000; Итс 1990; Рэдклифф-Браун 2001; Тайлор 1989, 2000; Фрезер 1986; Northcote W. Thomas 1957], психологи и философы [Де Кастро 1956; Фрейд 1997], лингвисты [Видлак 1965]; в нашей стране — этнографы [Афанасьев 1982, 1988; Байбурин 1983, 1988,1992,1993; Зеленин 1929-1930; Попович 1985; Рыбаков 1987,1988; Токарев 1990], лингвисты [Ахметов 1986; Кагаров 1981; Маковский 1989, 1992, 1996, 2000; Топоров 1990; Трубачев 1958] и др. Каждый из них анализировал табу с позиций своей науки, уточняя некоторые значимые аспекты этого явления, но получить комплексную характеристику табу можно лишь при изучении всех позиций. Лингвистические аспекты теории табу подробно изложены в п. 1.2. В то же время языковое табу как элемент поэтического идиолекта М. Цветаевой должно быть исследовано с позиций этнолингвистики, поскольку во многом его использование в архаическом значении связано с влиянием фольклора (см. п. 2.2).
Функции табу. На основе функциональных характеристик запретов, представленных в этнологических и психологических исследованиях [Фрейд 1997; Northcote W. Thomas 1957 и др.], можно выделить такие основные функции табу, как: 1) предохранительная (защита как соблюдающего запрет, так и объекта табуирования (вождей, новорожденных, слабых) от нежелательных последствий, в том числе от естественной опасности (общение с чужаками, контакт с больными и т.п.) и потенциальной (гнева богов, воздействия сверхъестественных сил)); 2) объяснительная (снятие зачастую трудноразрешимой для сознания первобытного человека проблемы взаимосвязи между действием и его последствиями или объектом и последствиями контакта с ним); 3) регламентирующая (семейная, личная и социальная жизнь сообщества протекает по определенным законам и правилам, которые усваиваются членами сообщества в детстве и формируют знание об их обязанностях перед соплеменниками).
Табу в поэтическом идиолекте М. Цветаевой
Охарактеризуем поэтический идиолект М. Цветаевой, чтобы определить место и роль словесных табу в нем.
Идиолектом называется «совокупность форм и стилистических особенностей, свойств речи отдельного носителя данного языка» [Виноградов 1998, 144]. Поэтический идиолект — это совокупность особенностей поэтической речи какого-либо автора. Анализ поэтических идиолектов — одно из продуктивно развивающихся направлений современной лингвистики. Из произведений, обобщающих теорию исследования и описания идиолектов, выделим «Очерки истории языка русской поэзии XX века» [Очерки... 1990, 1993, 1995] и монографию В.П. Григорьева [Григорьев 1983]. В этих работах изложены теоретические положения исследования идиолектов и описаны идиолекты ведущих поэтов Серебряного века. Исследованию особенностей идиолекта М. Цветаевой посвящены научные труды СИ. Ельницкой [2004], Л.В. Зубовой [1987,1989,1999 и др.], А.А. Козаковой [2000], И. Кудро-вой [1982, 1992], СЮ. Лавровой [2000], М.Ю. Нарынской [2004], И.О. Осиновой [1998, 1999 и др.], О.Г. Ревзиной [1990, 1991, 1995 и др.], А.А. Саакянц [1997а, б], Е. Фарыно [1985], Н.В. Черных [2003] и других авторов. Изучение поэтического идиолекта связано с проблемой периодизации творчества автора. Своеобразие и изменение элементов поэтического идиолекта вызваны изменением философско-эстетических взглядов автора и его задач на различных этапах жизни и творчества. Исчезновение одних и утверждение других творческих приемов знаменуют собой новый этап в творчестве и системе поэтической речи автора. Об этом писала сама М. Цветаева: «Не вправе судить поэта тот, кто не читал каждой его строки. Творчество — преемственность и постепенность... Хронология — ключ к пониманию» (СС 5,276).
Применительно к языку М. Цветаевой в целом можно говорить о ярчайшем своеобразии, выразительности, богатой изобразительности, органичном использовании языковых средств, как обычных в поэтической практике, так и индивидуально-авторских. Тем не менее, эти черты проявлялись неодинаково в различные периоды ее творчества.
Первый этап творчества М. Цветаевой (с 1908 по 1913 гг.) характеризовался детским восприятием окружающего мира — верой в существование сказки, колдовства — и во многом определил некоторые черты цветаевского мировоззрения, в частности, осознание магической, претворяющей силы слова, собственного колдовского дара. Вера М. Цветаевой в магию слова ритуальна и «тождественна народной» [Александров 1989, 9], когда суеверная боязнь заклинаний, магического действия зова, прямого наименования породила в человеческом сообществе запреты на слова, деление слов на общие и «сокровенные» [Ларин 1961, 110]. Вероятно, на этом этапе творчества М. Цветаевой уже существовали предпосылки для развития приема вербального табуирования, хотя в стихотворениях этого времени он практически не используется.
Второй период творчества М. Цветаевой (1914-1921 гг.) ознаменован тем, что «с начала 1917 года обозначилось два главных русла цветаевской поэзии. Первое: надуманная, книжно-театральная романтика... Вторым руслом... было народное, или, как она сама (М. Цветаева. — P.O.) говорила, "русское". Оно обозначилось еще в 1916 году, и стихи этого типа с каждым
1 В основу положена данная О.Г. Ревзиной [Ревзина 1990] периодизация, согласно которой в творчестве М. Цветаевой можно выделить 4 этапа. Эта же исследовательница предложила другую периодизацию, описывающую пять творческих этапов М. Цветаевой [Ревзина 1995]. Однако в этой периодизации не так очевиден «русский», фольклорный этап, в течение которого ярче всего проявилось табуирование. годом все больше избавлялись от литературности, становились более естественными... И в стихах все увереннее звучала русская народная "молвь"» [Саакянц 1997а, 13-15]. Лексика поэтического языка М. Цветаевой в это время характеризуется стилистическим разнообразием: во-первых, используется классический литературный, «книжный» язык, во-вторых, многочисленны архаизмы и старославянизмы, в-третьих, значительную долю лексического пласта поэтического языка этого периода составляют просторечие, фольклорные элементы. Требования, предъявляемые М. Цветаевой к языковым и поэтическим приемам, изменяются, поскольку изменяется задача автора. Усиливается роль подтекста, объясняющего глубинную суть произведения, и прямые значения слов уступают место переносным значениям, метафорам, словам-символам. В основе вербального табуирования, точнее, в основе подбора эвфемизмов для замены запретных слов, лежит, наряду с другими языковыми способами, и метафорический перенос ( тело — домок, любовь — гостья, поцелуй — мед, ожог), и перифрастическая замена (например, умереть — уйти под полог, кладбище — крестовая улица, крестовый садик и т.д.). В написанной в это время первой фольклорной поэме «Царь-девица» (1920) и начатой поэме «Егорушка» (1921-1928, не окончена) табу и эвфемизмы начинают использоваться и играть смыслообразующую роль. Закладывается основа для перехода к следующему этапу развития цветаевского идиолекта.
Фольклорная основа поэм М. Цветаевой «Царь-Девица, «Молодец», «Переулочки», «Егорушка»
Характер взаимоотношений литературы и фольклора можно обозначить как взаимовлияние. Эта позиция получила должное обоснование и стала общепринятой в филологии с 60-х гг. XX в. Исследованием фольклоризма литературы занимается литературоведение, поэтому в нашей работе этому вопросу уделяется столько внимания, сколько необходимо для анализа и понимания специфики явления языкового табуирования в соответствии с фольклорной традицией и его авторским переосмыслением М. Цветаевой.
Фольклоризм — это «процесс адаптации, трансформации и репродукции фольклора в повседневной жизни общества, в культуре и искусстве» [Гусев, Штробах 1991,150; Гусев 1993,407].
Исследованию фольклоризма М. Цветаевой с 80-х гг. XX в. уделяется много внимания [Александров 1983, 1989, 1993; Ельницкая 2004; Зубова 1999; Коркина 1987; Ли Янг Ий 1996; Мейкин 1997; Титова 1997; Червинский 1989]. Вопрос изучен детально, поэтому мы остановимся лишь на некоторых особенностях фольклоризма М. Цветаевой.
Исследователи отмечают, что фольклоризм М. Цветаевой имеет особый, «мифопорождающий» характер [Ельницкая 2004, 33]. Ее фольклоризм — это «усвоение и трансформация [фольклора] с целью утверждения своего миро-чувствования» [Грякалова 1984, 78]. Часто фольклор отражается ее поэтическим языком в сугубо авторских формах, но при этом не теряет своего исконного своеобразия. Это позволило В.Ю. Александрову назвать фольклоризм М. Цветаевой «природным», «натуральным» [Александров 1989, 2]. Фольклорные приемы, усвоенные поэтом, равно как и литературные, ассимилировались в ее творчестве, так что ни одно из произведений М. Цветаевой, написанных в результате обращения к фольклору, нельзя считать обыкновенной, традиционной стилизацией. Однако П.П. Червинский вводит применительно к фольклорным произведениям термин стилизация: «Колористичность и стилизованность — отличительные черты поэтики М. Цветаевой — определяют смысл, типологию и вид ее фольклорных включений... Цветаевские включения внешни, колористичны. Это типично фольклорные лексические элементы... Это фольклорные сюжетные схемы, не получающие, однако, характерного для фольклора развития: заимствуется состав, а не развитие и насыщение схемы... Помимо семантической стилизации для Цветаевой характерны стилизации ритмические, интонационные» [Червинский 1989,193-205]. Не совсем понятна коннотация термина стилизация в данном контексте, поэтому следует уточнить смысл этого термина. Если понимать стилизацию в отрицательном смысле как намеренную и не всегда удачную имитацию художественного стиля, характерного для какого-либо автора, жанра, течения, народа или эпохи, создание с целью быть похожим на кого-то или что-то великое и популярное, то для М. Цветаевой она не характерна. Если же допустить, что стилизация подразумевает и внутреннее переосмысление содержания, составляющего основу имитируемого стиля, и его изменение с сохранением его основных признаков (о таком понимании стилизации говорит, например, В.Г. Базанов [Базанов 1983, 63]), то фольклорные произведения М. Цветаевой можно признать стилизованными. В понимании М. Цветаевой «стилизация не обман, а явное задание одеть (или раздеть) свою душу так, как ее одевали (илираздевали) в таком-то десятилетии такого-то века» (СС 5,301).
Тем не менее фольклоризм М. Цветаевой своеобразен. Во-первых, он «нуждается в дешифровке» [Александров 1989, 7], то есть читатель должен его додумать, поучаствовать в сотворении смысла. Во-вторых, по мнению В.Ю. Александрова, М. Цветаева не изучала фольклористику специально, а во многом опиралась на фольклористические искания поэтов-современников: А. Блока и А. Ахматовой. В связи с этим он определил характер фольклориз-ма как «вторичный» или «опосредованный», то есть обязанный своим происхождением не фольклорной, а литературной традиции [Александров 1989,4]. Думается, что это не совсем верно, ведь доподлинно известно, что М. Цветаева обращалась к народным первоисточникам (сборникам сказок, собранных А.Н. Афанасьевым, сказаниям о Егории Храбром), вчитывалась в них с особенным вниманием, вдумывалась и переосмысливала, видела свою задачу в том, чтобы «вскрыть суть», «расколдовать вещь», а «совсем не создать "новую форму" или "народную форму"» (СС 5, 296). Согласимся с мыслью В.Ю. Александрова о том, что М. Цветаева превратила фольклор из объекта творчества в субъект, который сам требовал домысливания и разгадывания себя, и в результате она оказалась бессознательно «конгениальна истинным древним творцам фольклора» настолько, что сама могла бы этому удивиться [Александров 1989, 8-9]. По мысли Е.Б. Коркиной, М. Цветаева приобщилась «к народной жизни и стихии национального характера» настолько, насколько «это было возможно в рамках творческого индивидуализма» [Коркина 1987,161].