Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Просторечие в лингвистическом и лингвокультурологическом освещении 20-124
1.1. Просторечие как объект лингвистического исследования 20-60
1.2. Базовые лингвокультурологические понятия, используемые при анализе просторечия 60-74
1.3. Этические основания культуры 74-93
1. 4. Культурный сценарий: определение понятия и типология 93-112
1. 5. Общий культурный сценарий: опыт реконструкции 112-121
Выводы 121-124
ГЛАВА 2. Культурные сценарии «жизнь в деревне» и «путь в город» 125-219
2.1. Культурный сценарий «Жизнь в деревне» 125-196
2. 1.0. Предварительные замечания 125-130
2. 1. 1. Пространственно-временная организация 130-142
2. 1. 2. Субъектная организация «своего круга» 142-154
2. 1. 3. Функционально-ролевая характеристика членов «своего круга» 154-170
2. 1.4. Предметно-вещный мир и досуг деревенской семьи 170-183
2. 1. 5. Базовые ценности 183-196
2.2. Культурный сценарий «Путь в город» 196-218
2. 2. 1. Хронотоп и субъектно-ролевая организация 196-206
2. 2. 2. Культурные ценности и установки в границах дихотомии деревня — город 207-216
Выводы 217-219
ГЛАВА 3. Культурный сценарий «жизнь в городе»: структура и специфика 220-387
Часть I Освоение города
3.0. Предварительные замечания 220-222
3. 1. Культурный сценарий-1 «Начало самостоятельного пути» 223-291
3. 1. 1. Пространственно-временная организация 224-231
3. 1.2. Субъектная организация: в поисках «своего круга» 231-234
3. 1.3. Функционально-ролевая характеристика членов «своего круга» 235-249
3. 1.4. Предметно-вещный мир и досуг 249-253
3.2. «От знакомства к браку»: фрагменты культурного сценария-2 253-273
3. 2. 1. Знакомство и начало семейной жизни 254-261
3. 2. 2. Семейная жизнь как она есть 261-273
3. 3. «Трудовая деятельность и общественная работа»: культурный сценарий-3 и его фрагменты 273-291
Выводы 291-293
Часть II Городская жизнь сегодня и сейчас: звенья культурного сценария «Жизнь в городе»
3. 4. Субъектная организация «своего круга» 294-300
3. 5. Культурные представления носителей просторечия о пространстве, времени и событиях настоящего с позиций прожитой жизни 300-323
3. 6. Свои и чужие: микроколлективы и типажи 324-325
3. 6. 1. Семейный микроколлектив 325-362
3. 6. 2. Микроколлектив соседей 362-372
3. 6. 3. Микроколлектив друзей и знакомых 373-378
3.6.4. Временный микроколлектив 378-387
Выводы 387-390
Заключение 390-393
Список словарей 394-395
Список литературы 396-435
Приложение 436-437
- Базовые лингвокультурологические понятия, используемые при анализе просторечия
- Функционально-ролевая характеристика членов «своего круга»
- Культурные ценности и установки в границах дихотомии деревня — город
- «Трудовая деятельность и общественная работа»: культурный сценарий-3 и его фрагменты
Введение к работе
Являясь подсистемой русского национального языка и разновидностью городской речи, просторечие представляет собой уникальный материал для разработки актуальных проблем русистики – собственно лингвистических, лингвокультурологических, этнолингвистических, социолингвистических, лингвогеографических и др. Настоящее исследование посвящено изучению уральского городского просторечия.
Описание подсистем национального русского языка в их становлении и взаимовлиянии (Л. И. Баранникова, В. В. Виноградов, Г. О. Винокур, Б. А. Ларин, С. П. Обнорский, Ф. П. Филин, А. А. Шахматов, Л. П. Якубинский и др.) стимулировало интерес лингвистов к собственно просторечию, определению его статуса, истоков, социальной базы, выявлению его языковых особенностей. В фундаментальной коллективной монографии «Городское просторечие: проблемы изучения» (1984) просторечие было определено как «речь городских жителей, не владеющих нормами литературного языка» (Е. А. Земская, М. В. Китайгородская). На материале записей живой речи авторами были обобщены результаты системно-языкового анализа просторечия, осмыслен его статус.
В последующие годы в научной литературе освещались результаты системно-структурного, лексико-семантического, функционально-стилевого, социолингвистического, регионального, культурно-речевого, лексикографического описания просторечия и его элементов (Ю. А. Бельчиков, К. А. Войлова, А. Н. Еремин, О. П. Ермакова, Е. В. Ерофеева, Т. И. Ерофеева, Живая речь уральского города, Живое слово в русской речи Прикамья, Е. А. Земская, З. Кестер-Тома, М. В. Китайгородская, Л. П. Крысин, Н. А. Купина, Б. И. Осипов, Н. А. Прокуровская, Н. Н. Розанова, Г. Н. Скляревская, А. А. Скребнева, В. В. Химик, В. Д. Черняк, А. А. Юнаковская, Языковой облик уральского города и др.). Можно утверждать, что время опровергает трактовку просторечия как маргинального явления. Из современного поликультурного пространства России просторечие не вытеснено. Напротив, оно ”помолодело” и ”социально окрепло”.
Описание структуры и состояния современного русского языка, немыслимое без создания объективной картины функционирования его нелитературных подсистем, одной из которых является просторечие, требует исчерпывающего набора «собственно лингвистических, социолингвистических и прагматических характеристик этого функционирования» (Е. Н. Ширяев).
Формирование антропоцентрической парадигмы гуманитарного знания привело к развороту лингвистической проблематики в сторону человека и его места в культуре. Антропологическую направленность получила лингвокультурология, в границах которой осуществляется описание вербализованных культурных ценностей, т.е. получающих языковое воплощение нравственных и эстетических идеалов, норм и образцов коммуникативного поведения, национальных обычаев и традиций (Е. М. Верещагин, В. В. Воробьев, Е. И. Зиновьева, В. И. Карасик, В. В. Красных, В. Г. Костомаров, В. А. Маслова, Л. Н. Мурзин, Ю. Е. Прохоров, Г. Г. Слышкин, И. А. Стернин, З. К. Тарланов, В. Н. Телия, Е. Е. Юрков и др.). Необходимость исследования просторечия как явления культуры, а лиц, говорящих на просторечии, как носителей «культурно-языковых и коммуникативно-деятельностных ценностей, знаний, установок и поведенческих реакций» (В. И. Карасик) обоснована в работах В. Е. Гольдина, Е. А. Земской, О. А. Михайловой, А. Ф. Прияткиной, Н. И. Толстого, А. Д. Шмелева и др. Рассмотрение языка и культуры как явлений, связанных отношениями равнозначности и равноправности, позволило обнаружить изоморфизм структур в функциональном и внутрииерархическом (системно-стратиграфическом) плане: литературный язык был соотнесен с культурой образованного слоя, диалекты – с культурой народной, крестьянской, а просторечие – с культурой промежуточной, которую обычно называют «третьей культурой» (Н. И. Толстой). Наметилась перспектива открытия новых граней разноаспектного описания городского просторечия как особого ментально-психологического и социального мира, вырабатывающего своеобразный кодекс речевого поведения (Е. А. Земская).
Объект диссертационного исследования – уральское городское просторечие. Предмет анализа – извлекаемые из живого речевого взаимодействия горожан-уральцев коммуникативно-этические константы просторечия как лингвокультуры.
Основная гипотеза исследования: просторечная лингвокультура выступает как городской вариант культуры народной.
Утрата духовных ориентиров, обусловленная идеологическими катаклизмами рубежа веков, привела к кризису идентичности, возникновению мозаичности ценностной картины мира. В этих условиях актуальным становится описание речевого быта групп горожан, сохраняющих традиции национальной культуры, ее ценности и установки.
Наши информанты – это горожане-уральцы, люди разных возрастов, жители Екатеринбурга, районных рабочих городов и поселков Свердловской области: квалифицированные рабочие, разнорабочие, мелкие служащие, работники торговли, домашние хозяйки, милиционеры, пенсионеры, а также заключенные. Вслед за Л. П. Крысиным дифференцируем носителей просторечия-1 (горожане старшего возраста, не имеющие образования, речь которых обнаруживает явные связи с диалектом или полудиалектом) и носителей просторечия-2 (горожане среднего и молодого возраста, как правило, имеющие среднее образование, речь которых лишена диалектной окраски и в значительной степени жаргонизирована).
Формальный критерий «образование» не всегда является показательным. Среди пожилых носителей просторечия-1 есть люди полуграмотные, но есть и те, кто имеет законченное среднее или среднее специальное образование. Среди носителей просторечия-2 много людей с незаконченным средним образованием, но есть и те, кто учится заочно в колледжах и вузах. Последние активно или пассивно владеют литературным языком. Включаясь в просторечную коммуникацию, молодые могут реализовывать просторечные языковые варианты, намеренно использовать просторечную манеру ведения диалога для поддержания доверительности разговора. В реальном коммуникативном взаимодействии “коэффициент просторечности” индивидуально варьируется (М. В. Китайгородская).
Исследуемые материалы – устные тексты-разговоры (Н. А. Купина), дневники, частная переписка, письма, адресованные Президенту РФ, представителям городской администрации, а также письменные высказывания на заданную тему. Материал собран автором настоящей диссертации. К анализу частично привлекаются записи текстов, осуществленные проживающими в городах и поселках Свердловской области студентами-заочниками М. О. Махнутиным, К. А. Барановой и др. Объем исследуемого материала во временной протяженности его звучания около 50 часов, что в письменной фиксации составляет около 400 страниц печатного текста. Расшифровка звучащей речи сделана с опорой на методику оформления разговорных текстов, принятую на кафедре риторики и стилистики русского языка Уральского государственного университета, в целом преемственную по отношению к методике, разработанной коллективом ученых Института русского языка им. В. В. Виноградова Российской академии наук и реализованной в книге «Русская разговорная речь. Тексты» (1978).
В диссертации анализируются преимущественно тексты-разговоры и письма пожилых людей. Демонстрационно представлены образцы речи людей молодых, сохраняющих в ситуациях профессионального или семейного общения приверженность ценностям и традициям унаследованной от родителей культуры, а иногда – отторжение этих ценностей. Последнее позволяет судить о межпоколенческих связях и прогнозировать судьбу просторечия. Устные и письменные тексты рассматриваются как документы эпохи, правдиво воссоздающие биографию целого поколения людей, входивших в одну типизированную лингвосоциокультурную общность и перешедших в другую лингвосоциокультурную среду.
Цель диссертационного исследования – выявление, описание и систематизация коммуникативно-этических констант просторечной лингвокультуры. Для достижения этой цели поставлены следующие задачи:
– собрать и обработать монологический, диалогический и полилогический текстовой материал, отражающий живое речевое взаимодействие носителей уральского городского просторечия;
– представить очерк языковых особенностей уральского городского просторечия;
– уточнить необходимые для описания лингвокультуры составляющие ее когнитивного фундамента;
– реконструировать и описать типовые культурные сценарии, их фрагменты и звенья;
– выявить имеющие речевую оформленность презумпции, представления, стереотипы, установки, определяющие поведение носителей просторечия в типовых коммуникативных ситуациях;
– охарактеризовать специфику речеповеденческих практик, отражающих существующие в просторечной лингвокультурной среде представления о коммуникативных и этических нормах;
– выявить и описать характерные для определенных микроколлективов лингвокультурные типажи.
Методы и приемы исследования. Сбор живого разговорного материала производился в течение десяти лет (1999–2009) способом включенного наблюдения методами скрытой («скрытый микрофон») и открытой («открытый микрофон») магнитофонной записи. Достоверность собранного устного материала обеспечивается знанием описываемой социальной среды «изнутри», личным знакомством со многими информантами, воспринимавшими собирателя текстов как члена «своего круга». В процессе записи устной речи, протекающей в условиях неофициального неподготовленного общения, автор диссертации переходил на просторечный код.
Анализ текстов осуществлялся с помощью метода реконструкции культурных сценариев. В процессе сценарной реконструкции использовалась группа методов и приемов лингвистической диагностики языковых средств текста, контекстологического анализа, стилистического комментирования, лингвокультурологической интерпретации речевых элементов текста, сценарных фрагментов и звеньев, а также лингвокультурологического портретирования.
Научная новизна исследования. Лингвокультурологический анализ корпуса текстов, отражающих современное состояние определенного среза языкового существования уральского города, позволил охарактеризовать городское просторечие как тип лингвокультуры, выявить особенности мировидения носителей уральского просторечия, описать ценностные опоры, коммуникативно-этические константы просторечной лингвокультуры, сближающие ее с народной крестьянской культурой.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Взгляд «извне» и взгляд «изнутри» – принципиально разные подходы к исследованию просторечия. Взгляд «извне» способствует выявлению языковых неправильностей, которые становятся яркими диагностическими пятнами речевого портрета, особенно в ситуации взаимодействия просторечия с литературным языком. Для внутрикультурной коммуникации, осуществляемой в рамках того или иного микроколлектива, структурно-ортологическая ущербность речи нерелевантна. Взгляд «изнутри», направленный на поиск ментально значимых ценностных объектов, получающих вербализацию в речеповеденческих практиках носителей просторечия, дает возможность описать просторечие как лингвокультуру.
2. Находящая воплощение в речеповеденческих практиках, ролевом поведении, репертуаре жанров традиционная система ценностей, стереотипов, установок образует когнитивный фундамент просторечной лингвокультуры, позволяющий определить последнюю как городской вариант народной культуры.
3. «Полиглотизм горожанина» (Б. А. Ларин) обусловливает кодовые переключения, которые осуществляются в границах оппозиции свой чужой в процессе речевой деятельности и обнаруживают пересечение просторечия с литературным языком, диалектом, жаргонами.
4. Для осмысления лингвокультуры оказывается существенной ее коммуникативно-этическая составляющая (нормы, оценки, презумпции, запреты, предписания), исследование которой открывает перспективы выявления основ внутренней коммуникативной ортологии.
5. Социоцентризм, обеспечивающий устойчивость коллективной идентичности, проявляется в чувстве принадлежности к семейной, дружеской, профессиональной общностям, выступает как константа просторечной лингвокультуры, находящая воплощение в культурных представлениях, языковых предпочтениях, речеповеденческих практиках.
6. Культурный сценарий является способом представления и описания разномасштабных событий жизни носителей просторечия. Он имеет особый хронотоп, композицию и типовую субъектную организацию. Реконструкция общего и частных культурных сценариев позволяет выявить набор находящих воплощение в кооперативном и конфликтном речевом взаимодействии ценностных представлений, доминантных установок, охарактеризовать лингвокультурные типажи (учитель жизни, защитница семьи, разрушительница семьи, настоящий мужик, энтузиаст своего дела, балагур и др.).
7. Речеповеденческая и ментальная специфика просторечной лингвокультуры наиболее ярко проявляется в коммуникативном взаимодействии представителей разных лингвокультур, объединенных не только во временный (например, очередь в поликлинике к врачу), но и постоянный (например, семейный) микроколлектив.
8. Целостность просторечной лингвокультуры обеспечивается устойчивостью коммуникативно-этических констант, системностью установок, внутрикультурной преемственностью, эволюционным характером развития: от культурно-языкового консерватизма (просторечие-1) к свободе, не отвергающей целесообразности сложившихся традиций (просторечие-2).
Теоретическая значимость исследования. Интерпретация уральского городского просторечия как лингвокультурного феномена углубляет сложившиеся теоретические представления о национальном коммуникативно-культурном пространстве, способствует решению задачи полномасштабного описания общенародной лингвокультуры.
Практическая значимость исследования. Результаты исследования внедрены в практику преподавания лингвокультурологии, русского языка и культуры речи в Уральском государственном университете. Материалы диссертации составили основу разработанного автором спецкурса «Живая речь уральского города».
Апробация результатов исследования. Основные положения работы излагались автором в докладах на международных научных конференциях («Русский язык в контексте современной культуры» (Екатеринбург, октябрь 1998); «Лингвокультурологические проблемы толерантности» (Екатеринбург, октябрь 2001); «Современный город: межкультурные коммуникации и практики толерантности» (Екатеринбург, ноябрь 2004); «Риторика и риторизация образования» (Москва, МПГУ, 2004); «Риторика в системе коммуникативных дисциплин» (Санкт-Петербург, апрель 2005); конференции, посвященной 90-летию со дня рождения проф. Лидии Ивановны Баранниковой (Саратов, ноябрь 2005); «Язык города» (Бийск, ноябрь 2007); Российско-Белорусском семинаре «Языковое существование Урала и Республики Беларусь: проблемы идентичности и толерантности» (Екатеринбург, май 2007); «Славянские языки: аспекты исследования. VI Cупруновские чтения» (Минск, декабрь 2008); «Советская культура в современном социопространстве России: трансформации и перспективы» (Екатеринбург, октябрь 2008)); всероссийских научных конференциях («Язык. Система. Личность» (Екатеринбург, апрель 2006); «Взаимодействие национальных художественных культур: литература и лингвистика (проблемы изучения и обучения) (Екатеринбург, октябрь 2007)); региональных конференциях и семинарах в Екатеринбурге (май 1999; октябрь 2000; апрель 2007; май 2008; апрель 2009 и др.).
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы, словарей и приложения, включающего основные сведения об информантах.
Базовые лингвокультурологические понятия, используемые при анализе просторечия
Развитие лингвокультурологии - отрасли языкознания, возникшей на стыке лингвистики и культурологии - закономерный результат формирования антропоцентрической парадигмы гуманитарного знания вообще и лингвистики в частности. Постулат о взаимосвязи и взаимовлиянии языка и культуры сформулирован в трудах В. Гумбольдта, Ш. Балли, Э. Сепира, Б. Л. Уорфа, А. А. Потебни, Ю. Н. Караулова, Э. С. Маркаряна, В. Н. Телия и др. исследователей. Например, согласно Э. Сепиру, культура - это «то, что данное общество делает и думает», язык же, по его мнению, есть «то, как думают» [См.: Сепир 1993]. Иными словами, национальный склад мышления зафиксирован в национальном языке представителей данной культуры. В современных лингвистических исследованиях углубляются представления о функциональных возможностях языка, выступающего как средство фиксации и сохранения в языковых единицах информации о постигнутой человеком действительности [См.: Верещагин, Костомаров 2005], средство формирования культуры в сознании членов общества, средство создания текстов как явлений культуры [См.: Стернин 1999: 12-13].
Одной из ключевых проблем, требующих поиска методологических координат описания, является проблема соотношения человек - язык - культура. Понятие «культура» является для лингвокультурологии базовым и раскрывается в тесной взаимосвязи с понятием «человек». Ср.: «Человек живет в контексте культуры. Она является для него «второй реальностью». Он создал ее, и она стала для него объектом познания. Природа познается извне, культура - изнутри» [Арутюнова 1991: 3]. Культура трактуется как «результат (и бесконечный процесс) самопознания и самосознания человека, осознающего себя личностью в макро- и микрокосме, в социальной и духовной сферах личностного и надличностного бытия», а «человек выступает как творец совокупности создаваемых им окультуренных представлений, дополняющих собой природно-биологическое его бытие» [Телия 2004: 679].
В настоящее время в гуманитарных науках сформировались разные подходы к исследованию культуры [См.: Резник 2001; Маслова 2001; Шумихина 2006 и др.]. Обобщим основополагающие идеи некоторых из них, позволяющие сформулировать принципы лингвокультурологического описания социальной общности людей как носителей того или иного типа культуры вообще и лингвокультуры в частности.
В рамках философского подхода человек рассматривается как субъект творческой деятельности, а культура как система воспроизводства и развития такого человека. Предметом описания становится поле человеческого существования в виде всего накопленного богатства универсально признанных способов деятельности, форм общения, норм поведения, ценностей, закрепленных в структурах сознания, категориях мышления и - шире - духовных практиках [См.: Братусь 1985; Бытие человека ... 1991]. Всякий человек, таким образом, мыслится как «человек культуры»: будучи носителем и выразителем культурных представлений, установок, культуросообразных способов поведения и общения, он становится функцией культуры. Вместе с тем культура не только творит человека, но и творится им (человек есть «культурогенный субъект») [См.: Каган 1996].
Культурно-антропологический подход дает возможность познать культуру как систему артефактов (искусственно созданных знаков), верований, знаний, обычаев, обеспечивающих включение адаптационных механизмов поведения людей и воспроизведение уклада их жизни (Культура есть образ жизни, передаваемый по наследству [См.: Tubbs, Moss 1987. Цит. по: Стернин 1999: 12]). Воспроизведение предполагает «трансляцию всего социокультурного комплекса, свойственного данному обществу, от поколения родителей к поколению детей, благодаря чему общество сохраняет себя как социальную целостность со свойственной ему культурной спецификой» [Флиер 2000: 210]. В таком понимании культура играет роль своего рода генетической программы, позволяя человеку при жизни «формировать самостоятельно способности, которыми обладали люди предыдущих поколений» [Тарасов 2000: 46]. Человек рассматривается как вместилище его культуры, а культура как набор контрольных механизмов поведения - планов, рецептов, правил, инструкций (программ), управляющих поведением [См.: Шумихина 2006: 11]. В научный оборот культурологической антропологии, отрасли знания, изучающей символические системы культуры, в том числе и язык [См.: Козлова 1998: 9], введено понятие культурной реальности как «самостоятельного мира, особого миропорядка, универсума», в котором содержательно раскрывается человеческая сущность «с аутентичными ей формами существования человека» [Бытие человека ... 1991: 95]. Любая данность этого универсума - человек, его знания, представления, ценности, нормы поведения, языковые субкоды, освоенные коммуникативные практики и др. - получает культурное измерение, выступает как феномен культуры и как элемент универсума в его целостности и универсальной упорядоченности.
Доминантой социологического подхода становится система ценностей и норм, опосредующих взаимодействие людей как социальных агентов, носителей социального статуса и социальной роли [См.: Беликов, Крысин 2001]. Роль «устанавливает «социальное положение» [зд. и далее выделено автором. - И. Ш.] человека, или комплекс прав, которые должен признавать за ним данный общественный круг, а также устанавливает его «общественную функцию», т.е. комплекс обязанностей, исполнения которых данный круг может требовать». Таким образом, роль мыслится как «система нормативно оформленных отношений человека и его окружения» [См.: Козлова 2007: 553].
Социальная роль рассматривается как «единица передачи социально-типического опыта» [Асмолов 2001: 294]. Благодаря ей посредством механизма тиражирования поддерживаются социальные образцы общежительства [См.: Ерасов 2000], формируется «жизненный мир», главной особенностью которого является восприятие людьми того аспекта социальной жизни, который предстает в качестве непреложного, само собой разумеющегося, обыденного [См.: Семенова 1998: 222]. Культура рассматривается как «средство превращения социального опыта поколений в индивидуальный и наоборот» [Коган 1993: 12].
Исследования социальной структуры общества способствовали формированию понятия «коллективная идентичность» как «феномена, возникающего из ... взаимосвязи индивида и общества» [Бергер, Лукман 1995: 281]. Согласно В. Хёсле, элементами коллективной идентичности являются коллективная память, представленная традициями, вера в общее будущее, отношение к ценностям другой культуры и др. [См.: Хёсле 1994].
Даже весьма беглое сопоставление отдельных аспектов изучения культуры позволяет заметить их общность: человек и культура рассматриваются не просто как рядоположенные, но как внутренне соотносимые и осознаваемые посредством друг друга явления. Инвариантной частью определения культуры в рамках обозначенных подходов является указание на то, что культура - это специфически человеческий способ жизнедеятельности [См.: Тарасов 2002: 112]. Представляется, что специфика жизнедеятельности людей проявляется в том, что возделываемая ими культурная среда, или «совокупность организованных форм, духовных процессов и состояний человека, видов его деятельности» [Соколов 1972: 20], становится одновременно естественным средоточием социально-нравственного бытия людей и, что особенно важно для нас, средой их речевого существования. Эта среда взращивает, наполняет, формирует и обновляет человека как личность, в которой интегрируются значимые в социокультурном и языковом отношениях черты.
Функционально-ролевая характеристика членов «своего круга»
«Мир как семья», «мир как покой» [Колесов 1986: 228] «ассоциируется с домом, где все устроено» [Шмелев 2005: 111], где «фокусируется пространство, культура и быт в их проекции на отдельное человеческое существование» [Яворская 2004: 716]. Концепт семья неразрывно связан с концептами дом, родина. Истинно свое, обжитое пространство имеет значение дома, который мыслится как «первая вселенная», «угол мира» человеческого существа [Башляр 2004] и противопоставляется пространству внешнему. В культурной памяти пожилых людей хранятся воспоминания об устройстве деревенского дома и укладе семьи. Разговоры на эту тему выявляют «и определенные признаки материальной культуры, и элементы ментальносте» [Лебина 1999: 178]. Дифференцируются нарративы о вещном и нарративы о духовном.
Дом - это главный локус существования человека. Концепт дом описывается как «часть личной сферы», «особый обжитой мир, уклад жизни, средоточие традиций ... имеющее культурную ценность» [Левонтина 1999: 84-87]. Дом, выстроенный руками членов рода / семьи, в первую очередь мужчин, воспринимается как живое существо. Он не только очерчивает внешние границы семейного мира, но имеет и хранит свою историю, связанную с важными событиями жизни большой семьи (скоко воспоминаний), поэтому о доме, как о близком человеке, может болеть душа, сердце кровью обливается. Так, в следующем текстовом фрагменте речевая характеризующая формула душа болит актуализирует память о душевных переживаниях, тревоге и беспокойстве домочадцев, вынужденных расстаться с частью своей жизни:
Ф.П. Вот я все время задумываюсь / почему вы из своёва большого дома уехали? З.С. Потому что не поднимешь его //Маме тяжело было его содержать / отца уже не было в живых /уже ремонтировать надо было // Ф.П. Ну как-то это / душа-то у вас не болела? 3. С. Мы-то маленькие были // Ой как болела /када мы дом продали /уехали в Мезенку [соседняя деревня. — И. Ш.] //Ведь скоко воспоминаний! Вызванные смертью отца продажа дома, раздел имущества и по прошествии многих лет воспринимаются взрослой дочерью как трагические события. Продажа дома, которая в молодости казалась выгодной сделкой, оборачивается распадом семейных связей, непрекращающейся душевной болью, вызванной запустением родового гнезда, утратой чувства укорененности на родной земле, ощущением вины за предательство: А.Ф. Простить себе не могу /Мы наш дом продали / када [пауза] Дак вскоре как папа умер / в шисят девятом [шестьдесят девятом] ли чё ли // Чё вот / по триста рублей / мне / Катерине [сестра] /Витьке [брат] /вещи кой-какие //Дак еще делили / перессорились // Кажный раз / как в Заречный [город в Свердловской области. - И. Ш.] едем /проезжаем /у меня сердце кровью обливается //Щас там пьянчужки какие-то живут //Все развалилось // ««Вещный космос» организует домашнее пространство, составляющее личную сферу человека» [Китайгородская, Розанова 2000: 176]. Материал позволил зафиксировать речевое клише казенный + сущ. {казенный дом, казенная еда, казенный человек, казенные люди, казенная одежда), в котором прилагательное казенный употребляется в значении не свой, чужой , не имеющий своего дома , не самостоятельный , не свободный, служилый . Можно утверждать, что семья как микроколлектив формирует свой быт, который противопоставляется всему казенному. Наш материал не дает возможности представить развернутое описание вещного мира: тема вещного не самоценна, она всплывает, когда информанты вспоминают о сиюминутном, бытовом. В таком случае вещь (т.е. отдельный предмет, изделие ) рассматривается как рядовой элемент обстановочного контекста. Вместе с тем вещь может предстать как «душевно значимый предмет» [Китайгородская, Розанова 2000: 176], вызывающий теплую эмоциональность, сохраняющий символическую связь с миром прошлого и родительским домом. Ср: Шаль китайская /как память о маме берегу //; Мамино колечко с сапфиром / цены ему нет // (Ф;П.); Кувшинчик остался от папы / шкатулка с розами жестяная // (З.А.); Иконку мне свекровь подарила / она у меня на стене висит на кухне // (В.И.). Ср. также: Е.Ю. Кулончик у меня был / сердцем такой / этот //Мама мне его подарила //А у меня Соня попросила сходить на вечер / и грит / «Я потеряла его» // Золотая це почка и медальон / сердечком // Ничё у меня не осталось / так жалко // И перстень мне давала мама / кольцо золотое // Потеряла в Камыишове [город в Свердловской области. - И. Ш.] / картошку копали // Мыла руки / а там у та песок / и он видимо у меня спал // И так мы искали с тетей Липой / искали / всю землю перерыли //А у них колонка была прямо во дворе / и она стекала в огород / вода-то / туда / наклоном // Так и не нашли // Чуть зубами всю землю не перерыла / aha // Что ты /единственная мамина память // Реконструируем обстановочный контекст. Выделяется несколько групп лексики, с помощью которой описывается этнография семейного мира: «Внутреннее убранство дома». «Одежда и украшения». «Еда». Логично начать с описания внутреннего убранства дома. Внутри дом подразделяется на несколько функционально ориентированных локусов: печь (очаг печи); полати т.е. нары для спанья, устраиваемые под потолком между печью и стеной ; кухня; место для еды; место для отдыха; горница. Например: Ф.П. Как в дом войдешь / налево печь и полати // Мы там спали и грелись // С одной стороны печи очаг маленький / с другой / большой // Рядом лестница / чтоб на полати залезать // Слева кухня на два окна // Из окна кухни всегда было видно / кто в дом идет // Направо кровать стояла / там папа спал / потом стол между окнами // За кроватью направо горница // Там мы с Зойкой [сестра. — И. Ш.] жили // Старшие дети уже отдельно жили / своими семьями // В горнице у нас стояла голландка / печь // Горка с посудой была / зеленый кованый сундук со всяким добром //
Описание обстановочного контекста позволяет выявить социальный статус семьи - ее место в социальной системе. Речевая формула "хорошо жить" получает емкое культурное осмысление, в частности может символизировать материальный достаток. Зажиточность, богатство как результат трудолюбия и активности членов семьи считаются нормой. Достаток признается одной из основ семейного спокойствия и благополучия [См. об этом также: Купина 1996: 60-63].
Бедность принимается, но семья всеми силами стремится выбраться из нужды.В сознании членов семьи формируется житийная эстетическая установка: Обязанность каждого члена семьи - скрасить бедность. По представлениям коммуникантов, родной дом, прежде всего, должен быть уютным. Ср.: «С понятиями дома, семьи тесно связаны слова уют, уютный, уютность, соотносимые с представлениями об «обжитости» пространства, заполненности его «душевно значимыми предметами» [Китайгородская, Розанова 2000: 176]. Уют создается преимущественно руками членов семьи, наводится. Так, недостаток мебели или ее отсутствие заменяется цветами; окна, пол, кровать чем-либо украшаются, застилаются:
Культурные ценности и установки в границах дихотомии деревня — город
Диалог выявляет взаимодействие субъектов, принадлежащих разным культурно-коммуникативным пространствам. Субъект У. - жительница поселка (по сути, большой деревни), приобщенная к деревенской культуре. В ее речевой партии формируется презумпция единения со своей деревней, с деревенскими, на что указывают маркеры групповой идентичности .у нас; соседки. Ср.: А я не одна /у меня ... соседки; ...всегда кто-нить рядом есть „. . С другой стороны, профессия учительницы начальных классов, полученная в городском педагогическом училище, позволяет позиционировать ее как носительницу литературной культуры, знакомую с ценностями культуры городской, однако в разговоре с попутчиком, человеком простым, она не старается говорить правильно, не следит за нормативностью речи, а, напротив, приспосабливает звучание своей речевой партии к звучанию речевой партии попутчика. Культурно-речвой облик диалога приобретает целостность.
У. не только сохранила верность родной среде, своим землякам, но и выступает как антагонист городской жизни. Субъекты-оппоненты У. - носители индустриально-городской культуры. Это Б.Б., городской житель (Я всю жись на железной дороге провкалывал / сорок лет нонче / и всю жись в городе //), а также дети У. (один студент / другої! давненько уже здесь [в городе] /женился /дочкароди лась //).
Выделяется еще одна субъектная оппозиция, получающая лингвокультурную специфику: старые - молодые. Левый член оппозиции поддерживается таксономическими номинациями старые люди, дедок; характеризующим предикатом развалина развалиной, темпоральным наречием раньше, числительными шийсят, сорок лет, восимисят, клишированным темпоральным словосочетанием всю жись с утра до ночи, правый член - таксономическим рядом молодые, робята, студенты, внучка, внук, наречием щас. Возраст и крестьянские корни как идентификационные факторы становятся маркерами витальности и нравственных ориентации человека. Представления коммуникантов эксплицируются посредством следующей цепочки хода мысли: Деревенские, а также те. кто живет в городе, старшее поколение - люди старые. Они лучше молодых в физическом и нравственном плане - крепче, добрее, потому что следуют традициям и заветам отцов и дедов.
В отличие от стариков, молодые люди видят в деревенской жизни источник скуки и однообразия, деревенский простор подавляет и нивелирует их уникальность, индивидуальность, поэтому они стремятся выделиться из деревенского пространства: место в общежитии становится для них лучше целого дома, лучше воли. Утрата детьми связи с домом, чувства причастности родному пространству, нежелание жить в деревне {не хотят) - все это непонятно матери (... чё их сюда тянет / не пойму //), причиняет ей душевную боль.
«Сумнительный разговор» (термин М.В. Ломоносова) случайных попутчиков строится на дихотомии город - деревня, заданной аксиологически: В деревне жить лучше, чем в городе - в городе тоже свои плюсы. Она обнажает цепочку нравственно-эмоциональных концептов в их внутренних (содержательных) и внешних проявлениях, которые выражают ценностные ориентации крестьянина и горожанина. Так, деревня - это свой круг, воля, свобода, простор, дружелюбие, общение, жизненная устойчивость, физическое здоровье: Дома целый дом //;... на воле выросли; ... все свое //; В деревне люди улыбаются друг другу //;... всегда кто-нитъ рядом есь / и поговорить / и поплакать / и помочь / если надо //; работа; соседки. В характеризующей отношение к деревенскому бытию формуле-резюме живи не хочу воплощается свойственное национальному сознанию нормативное представление о миропорядке и гармонии, которые связываются с волей, простором, покоем [См.: Левонтина, Шмелев 2005: 70-71; 115-117], со свободой, соединенной с простором, ничем не огражденным пространством [См.: Лихачев 1997], жизненной крепостью людей из народа [См.: Козлова 1998].
В отличие от деревни, город — это ограниченное пространство, тюрьма, зоопарк, злоба, звери, «чужой круг», болезни, формализация человеческих связей и отношений: ... живут в общежитии //; Тюрьма здесь / а не жисъ // Злые все как, собаки / толкаются / чахнут тут как звери в зоопарке //; Разорвать готовы / не дай Бог на ногу наступишь / или заденешь / или посмотришь не так //; ... каких токо болячек на ней [внучке] нет //; ... развалина развалиной / все по санаториям и лечебницам //; ... в городе вы одиночества боитеся //
По представлениям У., которая поэтизирует деревню, город уродует тело и душу человека. «Монструозный» образ города создается за счет метафоризации городского пространства {тюрьма; зоопарк), которая поддерживается параллельной метафоризацией образов горожан {звери; разорвать готовы; злые как собаки). Тропеическая образность усиливает аксиологическую поляризацию локусов. Ценностные объекты город, деревня и ценностные объекты добро, зло связываются отношениями включения: город символизирует зло; деревня символизирует добро. Такосономические предикаты трансформируются в этические: деревенские —» добрые; городские —» злые. Они целенаправленно указывают на моральную норму, устои деревенского уклада жизни: прочные семейные связи, обустроенный дом, благополучие, физическое и душевное здоровье, социальная связь «личностного типа». Соответственно интерпретируется моральная антинорма, устои городского уклада жизни: распад семейной общности, ограниченность городского пространства и отсутствие уюта, агрессия горожан, уродство человеческих взаимоотношений, базирующихся на анонимных социальных связях, разобщенность. Идентификационную функцию выполняют вербализаторы внешнего вида, эмоционально-психического и физического состояния горожан и деревенских.
Коммуникативное напряжение партнеров снимается общими ценностными установками. Общекультурная константа прослеживается в представлениях обоих коммуникантов о труде и о семье как смысложизненных ценностях. Так, установка Жить - значит работать на благо семьи извлекается из вербализованных представлений коммуникантов о жизненной норме: Робили всю жись с утра до ночи //; Я всю жись [на железной дороге] провкалывал // Глаголы робить, вкалывать содержат семы, указывающие на тяжесть и интенсивность, изнурительность каждодневного физического труда.
«Трудовая деятельность и общественная работа»: культурный сценарий-3 и его фрагменты
География реального пространства, реконструируемого в данном культурном сценарии, по сравнению с географией пространства, описанного в культурном сценарии «Деревенская семья», расширяется. Социально-пространственная целостность города образуется «пространством мест» и «пространством сил». Первая составляющая определяет насыщенность городской среды промышленными предприятиями, местами отдыха и развлечений, торговыми или транспортными точками; локальную сосредоточенность бедных и богатых слоев населения, тех или иных национальных групп и др. Вторая составляющая определяет систему отношений и взаимосвязей людей. То или иное социально-пространственное место, в которое попадает человек, формирует «силовое поле», навязывающее ему определенные виды активности, тип межличностных отношений, стереотипы речевого поведения и мышления [См.: Заборова 2006: 8-9; Левченко 2006: 99]. Люди, переселившиеся из деревни в город, оказываются вовлеченными в разнообразные городские практики. Увеличивается количество пространственных объектов, к которым они оказываются привязанными и которые обживают: местожительство, место учебы, работы, досуга.
Освоение чужого пространства происходит «по правилам: ... имена, знаки, вещи» [Журавлева 2006: 42]. Индивидуальная и коллективная культурная память информантов хранят их как своего рода опознавательные метки прошлой жизни, ретроспекции, актуализирующие и продлевающие ее в настоящем.
Ключевой топоним Урал репрезентируется цепочкой базовых лексических единиц (а также соответствующими однокоренными образованиями) и формульных обозначений: Южный Урал, Средний Урал; север Урала, (жетцина) с Урала, уральский (город). Лексема Урал используется и для образования геолокальных идентификаторов: уралец, (коренная) уралочка, уральцы. Среди единичных номинаций встречаются также названия граничащих со Средним Уралом или близко расположенных локусов: Сибирь, Башкирия, Пермь, например: Родственники меня в Пермь увезли к двоюродной сестре //; Я как приехала в Башкирию /ничё не понимала / чё они говорят // (П. А.) Географическая карта Урала номинируется локусами разной протяженности: область, район, город, поселок городского типа. Лексемы город, поселок могут функционально замещать имена собственные. Представим извлеченные из текстов-разговоров топонимические номинации локусов, их дериваты и формульные номинации: — область Челябинская область, Свердловская область; — район, город Белоярский район; город (производственный), Свердло век (Свердловск)11, свердловский, свердловчанин, Верхневинск, Богданович, Уфалей, Тавда, Ирбит, Верхняя Салда, Асбест, Шадринск, Карпинск, Артемовский, Касли, Ревда, Камыгилов, Сухой Лог, Нижние Серьги, верхнесалдинский {хлебокомбинат), (Володя) асбестовский; — поселок городского типа Буланаш, Еланский, Шаля, Белоярский. Приведем выборочные примеры: Ну и все-таки мы потом уехали в Верхневинск //; Я в Камышлов привезла детей к маме // (З.И.); И мы переехали в Богданович / это где-то в сороковом году //; Вокруг Богдановича много деревень было //; И очень часто легковая машина стояла за воротами / за отцом / в Сухой Лог / туда отца забирали тоже для какой-то там наладки //; Када мне исполнилось двадцать лет / я переехала в город Карпинск / да так и осталась здесь насовсем (А.Б.); Приехали мы на станцию Маук / Челябинская область / 4 мая 1943 года //; Родители у нас похоронены в Каслях // (В.И); Здравствуйте дорогие наши родные! Привет с Урала от всех наших уральцев (из письма Ф.П.); Отец мамку привез сюда / в Свердловск //; Приехала в город [имеет в виду Свердловск. -И. Ш.] (А.И). В некоторых линейных сегментах с ключевым словом город употребляются конкретизаторы, выполняющие дифференцирующую функцию: они позволяют разграничить типы городов, например большой город и маленький (город поселкового типа). Ср.: Касли / город он производственный / там завод / а рядом совхоз очень большой / животноводство большое // (В.И.); Раньше всюду по ночам скот воровали у нас в городе / у кого овцу / у кого козу / коров резали // (А.Б.). Оппозиция большой город - маленький город поддерживается прилагательными производственный, большой, существительным завод, конкретными и 11 Некоторые информанты, употребляя локальную номинацию Свердловск, традиционно ставят ударение на первый слог. собирательными обозначениями домашних животных овца, коза, корова, скот. Следует различать объективно существующую оппозицию и ту, которая является жизненно важной для человека: деревня - город промыишенный (заводской, рабочий); районный город, поселок городского типа, «большая деревня». Отдельные наименования, вступая в синтагматические отношения с существительными и прилагательными, закрепляются, стереотипизируются, становятся формульными, служат для идентификации лица: Я часто ездила в гости к Володе асбестовскому [брату, который жил в Асбесте. - И. Я/.]) // (Ф.П.); А чё я / девчонка салдинская // (К.П.); Он можно сказать коренной уралец / родился в деревне Мурзинка / потом в Све рдловске жил // (А.Н.). Идентификатор коренной уралец может указывать и на деревенского жителя, и на городского жителя, независимо от того, в большом или маленьком городе последний живет. Дальнейшая субкатегоризация городского пространства позволяет выделить локусы меньшей протяженности: административные районы, специализированные городские зоны, улицы, переулки. Представим отдельные участки географической карты Свердловска в воспроизведении информантов: - административный район Вторчермет, Уралмаш, ВИЗ, ВИЗовский район, Ленинский район, Чкаловский район, Пионерский поселок; - улица / переулок Крылова, Чапаева, Щорса, Сакко и Ванцетти, на Большакова, на Ляпустина, Ревдинский переулок, Девятое Января и др. Некоторые локусы получают функциональную закрепленность: к рабочим (заводским) районам относятся Уралмаш, Вторчермет, ВИЗ: Жили на Уралмаше в общежитии и работали на заводе // (З.С.), в центральной части города находится Ленинский район: Напротив Дворг а молодежи / в центре / находилась партийная организация Ленинского района (В.И.). Обозначения типовых участков городского пространства закрепляются в составе формульных сочетаний, в виде отдельных аббревиатур и сложносокращенных слов, а также номинируются отдельными лексемами, образованными неморфологическими способами: - местожительство (жилые помещения): мужское общежитие на Гурзуфской, комната на Сакко и Ванцетти, бараки по Большакова; - место учебы (образовательные учреждения): медучилище на Уралмаше, ФЗУ, торговый техникум; курсы механиков; ремесленное училище; - место работы (торгово-производственные и промышленные учреждения): визовский завод, химкомбинат, Геологоуправление, ЦУМ, табачная фабрика, фабрика «Горбыт», фабрика одежды, Уралобувь, Первая городская (больница), магазин «Светлана», обувной магазин, мехколонна № 70; - место отдыха (культурно-досуговые учреждения): Кауровский дом отдыха, Ишимский дом отдыха, Клуб Профинтерна, Клуб железнодорожников, драмтеатр, танцплощадка, парк Маяковского, парк Павлика Морозова, Зеленая Роща.
Приведем развернутые примеры: А мы на квартире жили / мы люди казенные были/Рая [сестра] и еще две девки // Улица Щорса 25//; (В.И.); ... тада первый год медучилище на Уралмаше открыли / первое в Свердловске трехгодичное //; От училища меня отправляли отдыхать бесплатно // Ишимский / Коуровский дом отдыха /раза четыре отдыхала // (Ф.П.); И я пошла на Площадь Пятого года снег сбрасывать // (А.И.).