Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ И АДАПТАЦИОННАЯ ПРАКТИКА В КРИЗИСНОМ СОЦИУМЕ 14
1. Общественные отношения в адаптационной перспективе: теоретико- методологический аспект 14
2. Особенности реформирования российского общества с точки зрения кризисной составляющей социальных преобразований 28
3. Особенности социальной адаптации в кризисном обществе: негативная практика как жизненная стратегия 58
ГЛАВА II. ФОРМЫ НЕГАТИВНЫХ АДАПТАЦИОННЫХ ПРАКТИК В УСЛОВИЯХ СЕГОДНЯШНЕГО РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА 83
1. Дегуманизация общественных отношений в контексте культурно-цивилизационной специфики сегодняшней России 83
2. Насилие и агрессия как формы негативной адаптации 113
3. Феноменология агрессии: интерпретативное измерение негативной адаптации 131
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 148
БИБЛИОГРАФИЯ 154
- Общественные отношения в адаптационной перспективе: теоретико- методологический аспект
- Особенности реформирования российского общества с точки зрения кризисной составляющей социальных преобразований
- Дегуманизация общественных отношений в контексте культурно-цивилизационной специфики сегодняшней России
Введение к работе
Актуальность исследования. Процессы глубоких и драматичных социальных изменений, переживаемых российским обществом на протяжении двух последних десятилетий не только обострили ситуацию в демографической, социально-стратификационной и нормативно-ценностной сферах жизнедеятельности отечественного социума, но и поставили вопрос о формах, мехнизмах и логике приспособительных стратегий, избираемых его членами. Общественные отношения в современной России характеризуются, в этой связи, серьезными и пролонгированными проблемами в плане адаптационных практик индивидов и общностей. В социальной науке уже выделена и охарактеризована таксономия адаптационных стратегий, включающая как позитивные, так и негативные практики. К позитивным, как правило, причисляется такая традиционная активность индивидов, как приобретение образования, повышение квалификации, смена профессии, брак, и т.д. К негативным адаптационным практикам относят паразитизм и откровенно криминальную деятельность. Однако, это, так сказать, «морфология» адаптационных стратегий, что же касается содержательных аспектов, то они изучены в гораздо меньшей степени, хотя являются, по сути, определяющими характер и конечный эффект адаптации любой таксономии - позитивной или негативной. В этой связи, не может не привлекать внимания то обстоятельство, что в содержательном аспекте эти стратегии в значительной степени дегуманизируются, то есть, приобретают грубый, агрессивный, «нецивилизованный», и зачастую - неправовой характер, что, с одной стороны, является естественной приспособительной реакцией к среде, в которой в значительной степени выросли риски и угрозы, но, с другой стороны - выступает, в свою очередь, также угрожающим и рискогенным фактором, проблематизирующим усилия по гармонизации и нормализации общественных отношений в сегодняшнем российском обществе. Таким
образом, налицо явно амбивалентный характер дегуманизации или брутализации общественных отношений в современной России, которая становится сегодня повседневной реальностью, пронизывая собой все уровни социальных интеракций - от объективированных до субъективированных модальностей, от политического дискурса до поведения на дороге, от рекламы мобильных операторов до вандализма, принимающего массовый характер. С одной стороны, «нецивилизованный», грубый характер этих интеракций вызывает естественное сожаление и очевидно деструктивен в дальней перспективе развития общественных отношений в отечественном социуме, с другой же стороны, брутальность, парадоксальным образом, выступает конструктивным началом, поскольку, так или иначе, позволяет индивиду адаптироваться к рискогенной среде, что, в свою очередь, результируется в возникновении некоего равновесного состояния общества. Естественно, данное состояние отличается неустойчивостью, и дальнейшее развитие может пойти в любом направлении - как самой откровенной и безнадежной демодернизации и архаизации, так и гармонизации общественных отношений на основании в большей степени присущих цивилизованному обществу принципов.
Ситуация обостряется и проблема актуализируется также за счет того, что кризис, переживаемый сегодня отечественным обществом, носит, по нашему убеждению, и свидетельству целого ряда исследований, обширный и сложный характер, усугубляемый, к тому же, дезорганизацией российского социума как культурно-цивилизационного структурного целого.
В этой связи, изучение причин, логики и механизмов брутализации общественных отношений как адаптационного ресурса в современной России представляется весьма актуальным, поскольку именно такое исследование должно установить и проанализировать комплексный содержательный профиль негативных адаптационных стратегий в нашем обществе, и дать,
следовательно, возможность определить вероятные направления развития таких тенденций и их коррекции.
Степень научной разработанности проблемы. Разработанность проблемы диссертационного исследования имплицитно предполагает двойной ракурс: с точки зрения феномена общественных отношений, как динамического взаимодействия индивида и среды в адаптационном контексте, и с точки зрения рискогенного и стрессогенного содержания общественных отношений в современном российском социуме и их соответствующей дегуманизации или брутализации.
Проблема общественных отношений в контексте их адаптационного содержания разрабатывалась как в собственно социально-философском, так и в социологическом и социально-психологическом ракурсах, тесно, впрочем, переплетенных, благодаря специфике объекта. Философский ракурс выражен, в частности, работами таких исследователей, как Н.И. Лапин, который в рамках формулируемого им «антропосоциетального подхода» предлагает рассматривать социализацию как выражение действия личности в пространстве, которое образуют две пересекающиеся оси - рефлексивная и коммуникативная, К.В. Рубчевский, исследующий диахроническое соотношение социализирующего воздействия общества и собственно социализации личности, Е.М. Авраамова, изучающая стратегии адаптации в трансформирующемся российском обществе с точки зрения экзистенциальных «адаптационных ресурсов», В.А. Туев, который исходит из того, что архитектоника становления новой потребности человека включает в себя развитие его способностей, то есть, основой развития в адаптационном контексте выступает не потребительная, а творчески-преобразовательная деятельность субъекта [1; 67; 91; 106].
Социологический ракурс представлен работами таких, например, авторов, как Е.С.Балабанова, анализирующая негативные адаптационные стратегии, К. Муздыбаев, исследующий адаптацию, как стратегии
«совладания», Н.Е. Покровский и И.П. Попова, анализирующие адаптацию в изменяющемся российском обществе в межпоколенческом аспекте [7; 78; 85].
В рамках социальной психологии значительный задел исследования общественных отношений, как взаимодействия индивида/ группы и среды в адаптационном контексте сделан в таком направлении, как «теория ресурсов», начала которой были положены К. Левиным, чья концепция адаптации как сочетания требований среды и ресурсов индивида, получила затем наиболее значительное развитие в работах Ю. Фоэ, разработавшего систему классификации ресурсов, основанной на двух координатах: конкретность - символизм, и партикуляризм - универсальность, и в трудах таких авторов, как У. Инзел, Н. Лин, Р. Тернер, П. Рочел [72; 133; 134; 161]. В отечественной социальной психологии проблемами адаптационных стратегий в условиях кризисного социума занимаются, в частности, такие исследователи, как В.А. Бодров, Т.Л. Крюкова, Л.И. Анцыферова [11; 64].
Проблема рискогенного и стрессогенного содержания общественных отношений в современном российском обществе и их соответствующей брутализации рассматривается сегодня в работах таких авторов, как А.С. Ахиезер, доказывающий, что российское общество находится в состоянии онтологического раскола, вызвавшего его архаизацию, В.Д.Соловей, описывающий ситуацию в сегодняшней России в прямых дефинициях разрушения, определяя её в качестве «социоантропологической деградации» и варваризации, В.Г. Федотова, говорящая о разрушении российской ментальносте в результате «усиленной рекультуризации», что привело к культурной демодернизации и подъему архаики, О.Н. Яницикий, определяющий сегодняшнюю Россию как общество риска, переживающего демодернизацию и социокультурный самораспад, в ходе которой выживают преимущественно архаические социальные структуры, В.Э. Шляпентох, рассматривающий российское общество в контексте «катастрофизации»
массового сознания, в ходе которой актуализируется эмоционально-мифологическое наследие, в том числе архаическая компонента социальных страхов [3; 99, 109; 116; 124], А.Е. Кащаев и В.А. Решетников, исследующие деструктивные проявления в общественных отношениях сегодняшнего российского социума с позиций конфликтологической проблематики и в рамках интереса к проблемам современного гуманизма [52; 53].
Вместе с тем, следует отметить практическое отсутствие социально-философских работ, в которых дегуманизация общественных отношений в кризисном социуме исследовалась бы с комплексных позиций, во-первых, не просто как стратегия «негативной адаптации», а в качестве естественной реакции социальной системы любого уровня на возросшую стрессогенность и рискогенность социальной среды, обусловленной, в том числе и нейропсихопатологической этиологией, и во-вторых - с точки зрения взаимообусловленности брутальных жизненных стратегий и культурно-цивилизационного профиля сегодняшнего российского общества.
Объектом исследования являются общественные отношения современного российского социума с точки зрения процесса их дегуманизации.
Предметом исследования выступают причины, логика и формы брутализации как содержательного аспекта общей дегуманизации общественных отношений и её значение как адаптационного ресурса в сегодняшней России.
Цель и задачи исследования. Целью исследования является анализ общественных отношений современного российского социума с точки зрения причинно-следственных связей, основной симптоматики и форм негативной адаптации. Данная цель определила постановку и решение следующих задач:
анализ феномена общественных отношений с точки зрения их социально-адаптационного содержания;
анализ феномена социального кризиса и его типологическое определение применительно к сегодняшнему российскому обществу;
исследование специфики формирования негативной адаптации как одной из жизненных стратегий в условиях социального кризиса;
исследование феномена негативных адаптационных практик в контексте критического анализа основных концепций культурно-цивилизационного профиля сегодняшней России;
анализ особенностей экстернальных, «родовых» стратегий брутальной адаптации - агрессии и насилия в сегодняшнем российском обществе в их аналитическом и феноменологическом содержании.
Теоретико-методологическую основу исследования составляют положения теории социальной аномии в её классическом варианте, с особым вниманием к ценностной составляющей «социальных контрактов - Э. Дюркгейм, и структурно-функциональный подход к ценностям с точки зрения их мотивационного потенциала Т. Парсонса [36; 152]. Перспективной также оказалась теория баланса требований и ресурсов К. Левина, в части подхода к адаптации как взаимодействию личности и среды, что имеет прямые социально-философские эвристические следствия в отношении содержательной и мотивационной проблематики общественных отношений [72]. При дальнейшей характеристике и обосновании адаптационного содержания общественных отношений автором были использованы также некоторые положения «антропосоциетального подхода» Н.И. Лапина [67], в части социетально-деятельностного угла анализа социализационно-адаптационных процессов.
При рассмотрении специфики адаптационных стратегий в условиях пролонгированного стресса автор опирался на некоторые данные нейрофизиологии и нейропсихиатрии, в особенности, касающиеся феномена боевой психической патологии и приспособительных реакций индивидов к стрессогенной среде, разработанные, прежде всего, в отечественной науке
(И.П. Павлов, В.Е. Снедков) [82; 98]. При обосновании типологии и классификации брутальных форм адаптационных стратегий был использован подход Э. Фромма, в части рассмотрения им агрессии, как филогенетически заложенной приспособительной и защитной реакции, наряду с другой стратегией защиты от витальных угроз - избегания [112].
При характеристике и обосновании феномена «абсурдной дополнительности» как определяющего элемента культурно-цивилизационного профиля сегодняшнего российского общества, также вносящего свой вклад в общую брутализацию общественных отношений, мы опирались на основы известного принципа дополнительности Н. Бора и некоторые положения семиотики культуры Ю.М. Лотмана, в части дуальности семиотической структуры, как основы и условия культурного формообразования [77].
В целом, автор опирался на общенаучную методологию познания, с применением аналитических, системных, сравнительных и междисциплинарных методов. Эмпирической базой послужили данные Госкомстата РФ о социально-экономическом и демографическом положении России (2005), и результаты проведенного автором в 2006 г. конкретного социального исследования. Основными методами сбора первичной информации являлись анкетирование, тематический апперцептивный тест (ТАТ) Э. Фромма и М. Маккоби [136], и транссимволический анализ (ТСА) [47].
Научная новизна диссертационного исследования определяется тем, что осуществлен комплексный социально-философский анализ особенностей общественных отношений в сегодняшнем российском обществе с точки зрения их дегуманизации, включающий теоретико-методологическую операционализацию такой негативной адаптационной практики, как феномен брутальносте, рассмотренный в контексте кризисной и культурно-
цивилизационной причинности, с эмпирической верификацией теоретических пролегоменов.
К положениям новизны в работе относится следующее:
обоснована эвристичность теории баланса требований среды и доступных ресурсов в сочетании с теорией символа, развитой в социальной науке, для социально-философского анализа общественных отношений в их адаптационном аспекте;
осуществлена типологизация и классификация адаптационных стратегий, включающая когнитивное, социально-психологическое, социокультурное и социоэкономическое измерения. Классифицированы и охарактеризованы комплексы личностных и структурно-институциональных ресурсов, и симптоматика брутализации, соответствующие каждому названному измерению;
показана связь между пролонгированным социальным стрессом, схожим по нозографии с боевой психической патологией, и спецификой негативных адаптационных стратегий;
осуществлена эмпирическая верификация дегуманизации общественных отношений, как феноменологической данности в сознании членов сегодняшнего российского общества.
Положения, выносимые на защиту:
1. Стресс, переживаемый в результате разрушения основных витальных сфер социума: биологической, структурной, нормативно-ценностной подобен по многим параметрам стрессу, переживаемому личностью в условиях боевой обстановки, с соответствующими же приспособительными когнитивными, социальными и психологическими реакциями. Увеличившиеся и расширившиеся риски и угрозы, с которыми сталкиваются в своих повседневных практиках люди, возросший уровень социальной тревожности и страхов, восприятие социальной среды как
угрожающей и агрессивной обусловливает и дегуманизацию общественных отношений в социуме.
Дегуманизация общественных отношений возникает в кризисном социуме, актуализирует проблему социальной адаптации и в значительной степени определяет формы последней (экстернальную и интернальную). Брутальность, тем самым, становится негативным адаптационным ресурсом, инструментом приспособления к стрессогенной и рискогенной среде, что, в итоге, результируется в неустойчиво равновесном характере общественных отношений и социума, в целом.
Культурно-цивилизационная специфика сегодняшнего российского общества определяется принципом абсурдной дополнительности, когда реальность описывается в существующих параллельно и не интегрируемых знаково-символических кодах - традиции и современности, архаизации и модернизации. Интеграции не происходит, в свою очередь, по причине отсутствия «метаописания», которое сняло бы противоречия в неком новом структурном единстве. Таким образом, принцип абсурдной дополнительности усугубляет дезинтеграцию и хаотизацию общества, внося свой вклад в общую дисфункциональность его социальных практик и брутализацию общественных отношений.
Агрессия и насилие являются производными от конкретных социальных обстоятельств, в которых «застигает себя» индивид и/ или общество. Условия затяжного социального кризиса, как пролонгированной провоцирующей ситуации создают благоприятную обстановку для рутинизации и институционализации насилия в качестве само собой разумеющейся практики общественных отношений. Брутальность, тем самым, превращается в своего рода ценность, что усугубляется конфликтом созданных в обществе потребностей и ресурсов их удовлетворения, и в долгосрочной перспективе может привести к дальнейшей социоантропологической деградации общества.
5. Россияне (в опрошенных группах) не только демонстрируют значительную степень брутализации сознания, выраженную через лояльное восприятие примеров жестокости, но и приписывают эту же брутальность как собственно криминальной активности, так и деятельности формализованных институтов правопорядка. Социальная обусловленность этого также достаточно очевидна в проанализированном восприятии, поскольку имеет место постоянная отсылка к социально-средовым условиям, детерминирующим конкретные социальные практики. В нашем случае -агрессивная среда детерминирует негативные адаптационные практики, что и проявилось достаточно отчетливо в особенностях массового сознания и восприятия опрошенных россиян.
Теоретическая и практическая значимость работы состоит в том, что полученные данные позволяют судить о содержательных и динамических аспектах общественных отношений в современном российском обществе, анализировать тенденции их дегуманизации, и, соответственно, научно обосновать постановку целей и задач концепций и программ гармонизации социальных связей и противодействия дальнейшей архаизации социальных практик. Сформированные теоретические положения и выводы развивают и дополняют ряд разделов социальной философии в части общественных отношений как проблемы социально-философского анализа, проблематики взаимодействия человека и общества, социально-философской трактовки потребностей и интересов действующего субъекта. Вносится определенный вклад и в разделы таких дисциплин, как социология личности, социология культуры и духовной жизни, социальная психология, конфликтология. Материалы исследования могут быть применены при дальнейшем анализе социальных процессов в современном российском обществе, использованы в учебном процессе в вузах.
Апробация работы. Основные положения и выводы диссертации изложены на межрегиональной научно-практической конференции
«Проблемы управления развитием социальных систем: личности, организации, территории» (Иркутск, 2007 г.), межрегиональной научно-практической конференции «Сибирь сегодня и завтра: проблемы регионального развития» (Иркутск, 2006 г.), всероссийской научно-практической конференции «Правовое образование: опыт, проблемы, перспективы» (Иркутск, 2002, 2003 гг.), всероссийской научно-практической конференции «Современные проблемы безопасности и духовное развитие личности» (Иркутск, 2000 г.), межвузовской научно-практической конференции «Реформирование правовой системы в условиях современного развития» (Иркутск, 2004г.).
На основе материалов и выводов диссертационного исследования автором разработан спецкурс «Формы и особенности негативной адаптации в современном российском обществе».
По теме диссертационного исследования опубликовано 7 печатных работ общим объемом 1, 8 п.л.
Структура и объём работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, включающих шесть параграфов, заключения, библиографического списка, содержащего 165 названий. Объём основной части работы составляет 153 страницы.
Общественные отношения в адаптационной перспективе: теоретико- методологический аспект
Под «общественными отношениями» в социальной философии понимаются, как известно, «многообразные связи, возникающие между социальными группами, классами, нациями, а также внутри них в процессе их экономической, социальной, политической, культурной жизни и деятельности» [111, 435]. Таким образом, общественные отношения реализуются как в объект-объектных, так и субъект-субъектных интеракционных модальностях социума, как по горизонтали, так и по вертикали социальных связей и диспозиций. Прежде чем рассматривать общественные отношения в контексте одного из ключевых содержательных элементов последних - адаптационных практик, необходимо проанализировать содержательные характеристики феномена социальной адаптации в сопоставлении с типологически близким, но не тождественным феноменом социализации.
Собственно социализация, как процесс усвоения индивидом норм, ценностей и образцов поведения, принятых в данном обществе в данную эпоху, в целом не вызывает особых противоречий или столкновений в социальном теоретизировании. И психологическая трактовка социализации, представленная 3. Фрейдом, Э. Эриксоном, Ж. Пиаже, и воззрения символических интеракционистов - Ч.Х. Кули, Дж.Г. Мида, Г. Блумера, и структурно-функционалистский подход в лице Т. Парсонса и Р. Мертона исходят из, в целом, общих посылок о том, что: 1) личность есть в высшей степени социальный продукт, то есть формируемый в ходе повседневного взаимодействия с другими членами группы; 2) самоидентификация, как инструмент социализации, носит позитивный (есть «такие же, как я») и негативный (есть «другие») характер; 3) процесс социализации может быть подразделен на стадии и этапы, которые определяются возрастом, обстановкой, и набором конкретных норм, передаваемых в данный период; 4) «обобщенный другой» выступает совокупностью ролей, которые необходимо принять, и принципов, которые необходимо усвоить; 5) «значимые другие» есть агенты социализации, которые представлены (по степени значимости) -ровесниками, семьёй, школой, средствами массовой информации; 6) возможны десоциализация и ресоциализация.
Вместе с тем, важным в контексте нашей работы представляется нам то обстоятельство, что с конца прошлого века ведущими теоретиками акцентируется всё большее внимание на дискурсивном содержании социализационного процесса и его обусловленности или даже ангажированности соответствующими социетальными императивами. Данный угол анализа был инициирован, прежде всего, сторонниками критической социальной теории, а также теми подходами в социальной науке, которые уделяли традиционное внимание содержательным и телеологическим характеристикам социализационного процесса, включая и недавно подключившийся к такого рода рассмотрению социокультурный подход отечественной социальной науки. «Все знание о социальном мире, -писал Пьер Бурдье, - является актом конструирования исполнительных схем мысли и выражения, а между условиями существования и практиками или репрезентациями находится структурирующая активность агентов, которые, далеко не механически реагируя на механические стимулы, отвечают на призывы или угрозы мира, чье значение они помогали создавать. Принцип этой структурирующей активности не есть некая система универсальных форм и категорий, он представляет собой систему интернализованных, воплощенных схем, которые, будучи конституированными в ходе коллективной истории, усваиваются в ходе истории индивидуальной, и функционируют в своем практическом состоянии и в практических целях (а вовсе не ради чистого знания)» [126, 467]. По словам П. Бергера и Т. Лукмана, - «Вторичная социализация требует приобретения специфическо-ролевого словаря, что означает, прежде всего, интернализацию семантических полей, структурирующих обыденные интерпретации и поведение в рамках институциональной сферы. Кроме того, требуются "невыразимое словами понимание", оценки, эмоциональная окраска этих семантических полей» [10, 225]. Достаточно оригинальный в сходном ключе подход сформулирован в рамках когнитивной социологии Э. Зерабевелом, считающим социализацию, прежде всего, и главным образом - когнитивным процессом. «Именно когнитивная социализация, - по словам Зерабевела, -позволяет нам войти в социальный, интерсубъективный мир. Становление "социальным" предполагает обучение не только тому, как действовать, но и тому - как думать социальным образом. Когда мы социализируемся и учимся смотреть на мир через ментальные линзы тех или иных мыслительных сообществ, мы начинаем присваивать объектам те же смыслы, которые они имеют для окружающих, начинаем игнорировать или запоминать те же вещи, что и окружающие, и смеяться над вещами, которые и они находят смешными. Только тогда мы действительно вступаем в социальный мир» [165, 15]. Н.И. Лапин, в рамках формулируемого им «антропосоциетального подхода», предлагает рассматривать социализацию как выражение действия личности в пространстве, которое образуют две пересекающиеся оси -рефлексивная и коммуникативная, причем ось рефлексии фиксирует базовую способность homo sapiens к мышлению, без которой нет социального действия, а ось коммуникаций обращена одним вектором к культуре (языку, ценностям, нормам, образцам), а другой - к социальным субъектам (индивидам, общностям). «На стороне культуры, - по мнению Н.И. Лапина, -формируется функция идентификации индивида с соответствующими ценностями, нормами, которые индивид усваивает в процессе социализации и которые только и делают возможным его мышление и общение, в том числе при решении конкретных задач жизнеобеспечения. На другой, социальной стороне оси коммуникации представлена функция взаимодействия индивида с другими субъектами (индивидами, общностями), удовлетворяющая интеракционистские потребности человека и реализующаяся путем включения homo activus в ближайшую статусно-ролевую дифференциацию, а через нее - в социальную структуру социума» [67, 25]. Таким образом, отечественный исследователь задает социетально-деятельностный угол анализа социализационных процессов, что представляется нам весьма эвристичным и обещающим в русле нашей темы.
Социальная адаптация неизбежно и естественно связана с процессами социализации, десоциализации и ресоциализации. Вместе с тем, их соотношение и содержание зачастую некритически смешивается исследователями. Например, по мнению К.В. Рубчевского, «начальная фаза -социализирующее воздействие общества, затем - собственно социализация личности. Последняя включает, если, конечно, так можно выразиться, "подфазы": а) интериоризации (личность знакомится с предложенным, выборочно запоминает и начинает усваивать что-либо, эмоционально переживая и осмысливая новый материал) и б) адаптации (личность преобразует, "подгоняет" под себя имеющийся в ее распоряжении культурный опыт и использует его в своих целях - вливается, "вживается" в группу, коллектив, "находит свое место под солнцем") [91, 149]». Отметим, что в данном подходе приоритетность в традиционной оппозиции общего и частного безусловно отдается общему - стартовой точкой признается «социализирующее воздействие общества». Вместе с тем, ещё Дж. Г. Мид утверждал в свое время, что «хотя индивидуальное сознание и самость являются, преимущественно, социальными продуктами, феноменами общественной стороны человеческого опыта, нельзя упускать из виду психологическую обусловленность их возникновения и существования, поскольку индивидуальный опыт и поведение являются физиологически базовыми для социального опыта и поведения - процессы и механизмы последнего (включая те, что являются определяющими для возникновения и существования сознания и самости) находятся в физиологической зависимости от процессов и механизмов первого и его социального функционирования» [148, 2]. С нашей точки зрения, жесткое противопоставление начальных, импульсных точек социализационного процесса и его заданных характеристик не является эвристически оправданным. Логичнее строить рассуждение с учетом постоянной взаимной обусловленности между общим и частным, между структурой и агентом, между обществом и индивидом. Точно так же необходимо, на наш взгляд, подходить и к соотношению и сочетанию социализации и социальной адаптации. Последнее не есть элементарная часть первого, так же как первое не исчерпывает собой содержание последнего. Другими словами, данные феномены нельзя полностью противопоставлять, но нельзя и полностью смешивать.
Особенности реформирования российского общества с точки зрения кризисной составляющей социальных преобразований
Как было сказано выше, социальная адаптация всегда прагматически ориентирована. Строго говоря, адаптационная практика, уже по определению, предполагает некую проблемность существования индивида и/ или общности. Коль скоро возникла потребность в адаптации, мы можем говорить о некоем изменении среды, которое выступило императивом этого приспособления. Что же может представлять собой это изменение, или этот императив? Представляется, что наиболее адекватно такое состояние может быть определено в дефинициях «кризис» и «стресс», причем, в рамках нашей работы мы будем использовать термин «кризис» преимущественно для характеристики состояния социетальных сфер общества, то есть, относящихся к социуму в целом, в то время как термин «стресс» мы будем применять для анализа состояния индивидуального/ группового/ общественного настроения и сознания.
Наиболее серьезной и драматичной формой социального кризиса являются общественные бедствия, представляющие собой глубокие и драматичные социальные потрясения, воздействующие на все сферы жизни общества, то есть имеющие социетальный характер. Для того чтобы диагностировать состояние социетального бедствия необходимо проанализировать состояние ключевых, витальных систем жизнедеятельности социума. В социальной науке сложился известный консенсус относительно состава таких систем. Питирим Сорокин ещё в работе 1925 г. «Социология революции» говорил, что социальное потрясение (революция) «означает, во-первых, смену в поведении людей, их психологии, идеологии, верованиях и ценностях. Во-вторых, знаменует собой изменение в биологическом составе населения, его воспроизводства и процессов отбора. В-третьих, это - деформация всей социальной структуры общества» [158, 269-270]. Американский исследователь гуманитарных и социальных эффектов катастроф и бедствий Чарльз Э. Фритц определял бедствие следующим образом: это, по его мнению, «событие, сконцентрированное во времени и в пространстве, когда общество или относительно самостоятельная часть общества подвергается суровой опасности и подвергает своих членов и физическую среду таким лишениям, что социальная структура разрушается и осуществление всех или некоторых важных функций становится невозможным. Таким образом, бедствие является событием, которое нарушает жизненные функции общества. Оно влияет на систему биологического выживания (питание, кровь, здоровье, воспроизводство), систему порядка (разделение труда, модели власти, культурные нормы, социальные роли), систему значений (ценности, общее определение реальности, механизмы коммуникации) и на мотивацию людей в пределах всех этих систем» [135, 202]. Эти же параметры (причем, в точно такой же последовательности) уже в наше время были сформулированы Петром Штомпкой в его известной работе, посвященной культурной травме [160; 120, 10]. Возможно, имело место какое-то взаимное влияние1, с другой стороны, биологический, структурный и культурный (ценностный) параметры выступают, в общем, достаточно очевидными несущими опорами любого общественного организма, первоочередное внимание к которым в случае социальных потрясений является вполне естественным.
Учитывая приведенные выше определения, мы считаем, что сегодняшнее российское общество можно охарактеризовать как переживающее именно состояние социетального бедствия. Обоснуем это положение через выделенные системные параметры: биологический, структурный, ценностный.
Состояние системы биологического выживания. Ситуация с воспроизводством народонаселения в российском обществе определяется сегодня драматичным превышением смертности над рождаемостью. Постперестроечный период в России ознаменовался, фактически, демографической катастрофой, которая на графике изображается как пересечение двух кривых: резкого возрастания смертности и столь же резкого падения рождаемости.
Дегуманизация общественных отношений в контексте культурно-цивилизационной специфики сегодняшней России
Вопрос об универсальности брутальносте и брутализации, или, другими словами, о том - насколько это явление специфично именно для России, - возникает неизбежно. На наш взгляд, брутализация носит, в значительной степени, универсальный характер. Агрессия и насилие в общественных отношениях присутствуют в любом социокультурном образовании - в любой, даже высокоразвитой стране сегодняшнего мира. Однако в одних случаях эти явления не покидают рамки социально приемлемого уровня патологии, в других же - переходят эту грань. Степень такого «нарушения» и его разрушительности определяются, по всей видимости, способностью общества и его институтов, как формального, так и неформального типов, контролировать патологические проявления. В тех случаях, когда социальный контроль со стороны всех норм, - включая неформальные, - ослабевает, социальная патология покидает отведенные ей пределы, распространяясь в широком социальном пространстве. Вместе с тем, на способность социальных институтов осуществлять контроль, и на особенности последнего, оказывает влияние как текущее состояние общества, так и его специфичные культурно-цивилизационные характеристики.
Российское общество в своем описанном в предыдущей главе состоянии является одновременно естественным и парадоксальным. Естественным - потому что агрессивная среда и должна, как будто, порождать соответствующие приспособительные реакции. Парадоксальным, потому что реакции эти, всё таки, не должны быть свойственны обществу современного типа, с развитой системой общественных отношений, с понятием о цивилизованности и высокой культуре.
Р. Штихве, развивая свою мысль о страхе и враждебности в общественных отношениях, утверждает: «давлению ограниченности ресурсов противостоят широко распространенные во всех обществах институционализированные мотивы реципрокности, которые вводят в ранг нормы помощь и гостеприимство по отношению к бедным и чужим. ...Отсутствующая повседневная враждебность, - по мнению немецкого мыслителя, - больше не должна компенсироваться действующими вне повседневных ситуаций / в необычных ситуациях / в чрезвычайных ситуациях институтами дарения и гостеприимства. Учитывая эти обстоятельства, уже нельзя утверждать, что преодоление и переработка чуждости является основной проблемой современных обществ. Схематизм «друг / враг» работает лишь в экстремальных ситуациях как политический схематизм. Вместо подобного жесткого механизма в будущем речь идет скорее о механизмах, побуждающих нас и других перейти от нормальной установки на индифферентность к процессам социального взаимодействия» [118, 35-37]. Исследователи катастрофического сознания, в свою очередь, утверждают: «По-видимому, имеются количественные и содержательные различия в культурной памяти различного типа обществ. Эти различия оказывают влияния на соотносительный вес эмоциональной и рациональной составляющей массового сознания. Они являются глубокой основой того, что в одних случаях архаическая культурная память гнездится на локальном уровне, в ограниченных группах, у отдельных личностей, в маргинальных слоях культуры. В других случаях она занимает более прочные позиции и более важное место в культуре, в сознании населения, что, в частности, не может не находить выход и в политической жизни того или иного сообщества. От этих соотношений зависит и содержание, и уровень катастрофизма как яркой эмоциональной составляющей культурной памяти» [116, 67]. Таким образом, на уровень брутализации общественных отношений в первую очередь влияют культурно-цивилизационные характеристики социума. Что же представляет собой в этом плане сегодняшнее российское общество?
Прежде всего, очевидным представляется нам тот факт, что в российском обществе установка на индифферентность (Штихве), как равнодушие, уживается с личными, персональными отношениями между, в том числе, и совершенно незнакомыми людьми, с брутализацией этих отношений - то, что свойственно в наибольшей мере обществу традиционного, архаичного типа. Вместе с тем, уровень российской культуры, в широком смысле этого слова, от его материального, технологического содержания до образцов «высокого искусства» является гораздо более сложным и развитым, чем культура традиционных обществ, что не нуждается в дополнительной аргументации. Означает ли это, что Россия является «современным» обществом? На наш взгляд, российское общество нельзя пока отнести в полной мере к «современным» или постиндустриальным. Вообще, наша страна, по мнению некоторых исследователей, на протяжении многих десятилетий демонстрирует странную смесь черт «развивающейся», то есть, относящейся, фактически, к третьему миру, и индустриальной, то есть, обладающей известным промышленным потенциалом, причем, все наши многочисленные «перестройки» были, согласно этому подходу, ничем иным, как вынужденной реакцией на последовательные вызовы Запада - сначала «торгово-промышленный», потом «индустриальный», и, наконец, «постиндустриальный», или «информационный» [см., напр.: 30; 137; 142; 156]. Это позволяет наблюдателям делать вывод о том, что Россия является, по-прежнему, во многом «традиционной» страной, где сильны патриархальные установки и четко проявлено деление на «своих» и «чужих». Применительно к общественным отношениям в системе «личность личность» патриархальность демонстрирует себя, например, в малой степени формальной ролевой дифференциации, неприятии роли анонимного агента той или иной социальной организации - от бюрократической до предпринимательской. Другими словами, россияне склонны персонализировать, делать «личными» контакты не только на уровне семьи, -что, в общем, нормально, как нам кажется, - но и на уровне связей со структурами более сложного порядка. Польский исследователь Ежи Гирус иллюстрирует это, используя понятие «военного танца», рассматривавшегося Максом Вебером в качестве неизменного атрибута примитивного общества1. «Когда современные представления и практики начали распространяться в периферийных обществах, - говорит Гирус, - реакция на них представляла собой глубокое недоверие, соединенное со страхом и инстинктивным стремлением защититься.
