Проблемы влияния современного терроризма на саморазвитие личности (социально-философский анализ) Удалова Лариса Викторовна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Основные черты и особенности современного терроризма 18

1.1. Онтологические и социально-духовные составляющие терроризма 18

1.2. Феномен терроризма в контексте междисциплинарного дискурса 48

1.3. Социально-философский дискурс об особенностях современного терроризма 71

Глава 2. Проблемы саморазвития личности в эпоху современного терроризма 90

2.1. Личностные характеристики фигуры террориста 90

2.2. Способы личностной самозащиты в эпоху терроризма 111

Заключение 144

Список литературы 147

• Онтологические и социально-духовные составляющие терроризма
• Феномен терроризма в контексте междисциплинарного дискурса
• Социально-философский дискурс об особенностях современного терроризма
• Способы личностной самозащиты в эпоху терроризма

Введение к работе

Актуальность исследования. Терроризм – маркер и эпохальное явление ХХI века. Наследуя от ХХ века такие характерные черты, как экстремальные векторы развития мировой цивилизации, разрушение традиционных этосов и этносов, острые социальные конфликты глобального и локального уровней, неразрешимые противоречия социального и личностного, публичного и приватного, гражданского и государственного, современность вынуждена «экзистировать» в таком наличном способе социально-ориентированного бытия, когда доминирующей становится миссия по изменению «Мирового порядка вещей» с помощью безграничного, нелегитимного насилия, а каждый человек становится потенциальной жертвой этого процесса.

Прямое или косвенное соприкосновение с актами террора, осознанное и аффективное переживание ближайших и отдаленных его последствий, инициированы наступившей эпохой вовлеченности и практиками мобильности, которые навязывают непроизвольную безличностную глобальную социальную интегрированность, такую социальную экспансию, когда благодаря медиа и информационным технологиям, зомбирующих когно-нейро-ресурс человека, он оказывается живущим на порождаемой терроризмом волне аффекта и с непосредственной перспективой лишения жизни.

Первопричины масштабности современного терроризма, экстремизма,
преступного насилия также в том, что мировая финансово-спекулятивная
модель экономики, родившая монстра-потребителя с неуемными

потребительскими инстинктами, спровоцировала вселенский бунт против насаждения социально-духовных псевдоценностей и множественных имитаций цивилизационных смыслов и значений.

Сопротивление террору как критический поиск многообразных его
причин, зрелое мышление, рациональная аргументация, подрывающая
основные позиции и основания идеологии терроризма, предстают как
философский способ борьбы с позицией Абсолютного Зла и с отрицанием
мирового гуманистического порядка. Наступило время несмирения,

противостояния, последовательной борьбы с преступностью, которое предстает как ядро современного качества социальности. Разделяя данную позицию, предлагается исследовательский и технологический проект противления террор-насилию.

Речь идет о личностном противостоянии и самозащите молодого человека вирулентности идеологемы, техник и технологий терроризма, о раскрытии личностного потенциала молодежи в образовательных практиках, о формировании и развитии тех личностных качеств и субъектно-когнитивных ресурсов молодого человека, которые «преломляют» технологический путь вовлечения в пространство беспредельного насилия.

Проблема. Сегодня происходит качественное изменение практики,
практических способов воздействия на молодежь как объектов терроризма. Она
видится как общемировой тренд масштабности, повышенной опасности,
«мажорности» и разрушительных последствий актов терроризма для
значительной части людей. В качестве инструментов «поддержки» террора
используются такие особенности социальной жизни, как эпохальная
«вовлеченность», глобальная мобилизация, тотальное влияние современных
технологий воздействия на человека. Онтологическими и социально-духовными
источниками, «провокаторами» явления «Абсолютного зла» признаются
глобализм, неразрешимые социально-экономические и политические

конфликты, финансово-спекулятивная модель мировой экономики,

неразрешимые социальные конфликты, всеобщий кризис идентичности, мировоззренческая картина мира человека-логоцентрика. В эпоху терроризма с его объективной непреодолимостью как одна из возможностей остается субъективный, личностный путь противостояния.

В современном терроризме доминантно проявляются вместе с информационными его социально-психологические аспекты. Поэтому наше исследовательское внимание в диссертации концентрируется на проблеме теоретической и практической разработки модели личностного саморазвития, определения личностных и субъектных качеств у молодежи, которые способны сохранить целостность и позитивную самоидентичность, сформировать духовно-нравственные образы и ценностные приоритеты во множественных глобальных коммуникациях и социальных интеракциях, при этом сохранить достоинство личности.

Степень научной разработанности проблемы.

Ключевые положения диссертации основаны на принципах, положениях,
категориях, понятиях и концептах современной философии и науки,
постнеклассической научной рациональности, междисциплинарной парадигме
познания, разрабатываемых в работах отечественных методологов

В.И. Аршинова, П.С. Гречко, В.В. Ильина, И.Т. Касавина, В.А. Лекторского, В.А. Лепского, Л.А. Микешиной, А.П. Огурцова, В.М. Розина, М.А. Розова, В.С. Степина и др.¹

¹ Антология концептов. Том 1. Волгоград: Парадигма, 2005. 352 с.; Аршинов В.И. Синергетика как феномен постнеклассической науки. М.: ИФРАН, 2003. 203 с.; Гречко П.К. Онтометодологический дискурс современности: Историческая продвинутость и ее вызовы. М.: ЛЕНАНД, 2015. 312 с.; Гуревич П.С. Философская интерпретация человека (К 80-летию проф. П.С. Гуревича). Санкт-Петербург, 2013. 482 с.; Гуревич П.С. Расколотость человеческого бытия. М.: ИФ РАН, 2009. 197 с.; Розин В.М. Типы и дискурсы научного мышления. М.: URSS., 2012. 248 с.; Розин В.М. Феномен множественной личности: по материалам книги Дэниела Киза «Множественные умы Билли Миллигана». М: ЛИБРОКОМ, 2008. 195 с.; Кемеров В.Е. Ключи к современности - в сдвигах методологии // Вопросы философии. 2014. № 2. С. 3-13; Кокорин А.А. Философский алгоритм познания: содержание и практические возможности. М.: Издательство МГОУ, 2013. 322 с.; Касавин И.Т., Лекторский В.А., Швырев В.С. Рациональность как ценность культуры // Вестник

О глобализационном мире, который провоцирует, поддерживает,
сопровождает существование и расширение террористического пространства, о
негативной стороне и влиянии реалий глобализма размышляют такие авторы,
как А.C. Ахиезер, З. Бауман, И. Валернстайн, И.А. Гобозов, А.А. Гусейнов,
К.Х. Делокаров, Н.Н. Моисеев, А.П. Назаретян, В.А. Песоцкий,

В.И. Самохвалова, Н. Хомский и др.²

Социально-философской основе исторической реконструкции понятий террор/терроризм посвящены работы таких современных философов, как С. Бак-Морс, Ж. Бодрийяр, О.М. Вирильо, Б. Гройс, Ж. Деррида, О.М. Замолодская, С. Жижек, В.А. Подорога, М.П. Рыклин, и др.³

Понятию и феномену «конфликта», лежащего в основе насилия и терроризма над телом и психикой, дан глубокий анализ в таких работах, как

Российской Академии Наук. 2005. № 11. С. 1028-1037; Лепский В.Е. Рефлексивно-активные среды инновационного развития. М.: Когито-Центр, 2010. 255 с.; Лепский В.А. Этические модели В.А. Лефевра в контексте развития научной рациональности // Философские науки. 2016. № 8. С. 40-53; Лепский В.Е. Аналитика сборки субъектов развития. Москва: Когито-Центр, 2016. 130 с.; Микешина Л.А. Феноменология и обогащение понятий в эпистемологии // Вопросы философии. 2016. № 2. С. 85-94; Неретина С.С, Огурцов А.П. Концепты политической культуры. М.: ИФРАН, 2011. 279 с.; Розов М.А. Философия науки в новом видении. М.: Новый хронограф, 2012. 440 с.; Степин В.С. Классика, неклассика, постнеклассика: критерии различения // Постнеклассика: философия, наука, культура: Коллективная монография. СПб.: Издательский дом «Мир», 2009. С. 249-295; Степин В.С. Теоретическое знание. М.: Прогресс-Традиция, 2003. 744 с.; Филлипс Л., Йоргенсен М.В. Дискурс-анализ: Теория и метод. Харьков: Гуманитарный центр, 2008. 354 c.

² Алле М. Глобализация: разрушение условий занятости и экономического роста. Эмпирическая
очевидность. М.: ТЕИС, 2003. 314 с.; Бауман З. Индивидуализированное общество. М.: Логос, 2002.
390 с.; Бауман З. Текучая современность. Москва: Питер, 2008. 238 с.; Валлерстайн И., Коллинз Р.,
Манн М., Дерлугьян Г., Калхун К. Есть ли будущее у капитализма?. М.: Изд-во Института Гайдара,
2015. 320 с.; Гобозов И.А. Глобализация и терроризм // С. 11 - 26;
Гусейнов А.А. Еще раз о возможности глобального этоса // Век глобализации №1(3). 2009. С. 16-27;
Мартин Г.-П., Шуман Х. Западня глобализации. Атака на процветание и демократию. М:
Издательский Дом «АЛЬПИНА», 2001. 335 с.; Песоцкий В.А., Горбунов В.С., Петров А.В.
Современный терроризм: история, теория, проблемы и противоречия: монография. М.: ИИУ МГОУ,
2017. 196 с.; Самохвалова В.И. Реальность глобализуемого мира и образ человека. Часть 1 //
С. 7-16; Самохвалова В.И. Реальность глобализуемого мира и образ
человека Часть 2. // Философские науки. 2016. № 5. С.24-38; Стиглиц Дж. Глобализация: тревожные
тенденции. М.: Национальный общественно-научный фонд, 2003. 304 с.; Harutyunyan G. The
Multipolar Realities, Middle East and News Ticker Genocide // 21st Century. 2013. № 2 (14). P. 5-23;
Хомский Н. Прибыль на людях: Неолиберализм и мировой порядок. М.: Праксис, 2002. 245 с.;
Моисеев Н.Н. Судьба цивилизации. Путь разума. Москва: Язык русской культуры, 2000. 223 с.

³ Бодрийяр Ж. Дух терроризма. Войны в заливе не было. М.: РИПОЛклассик, 2016. 224 с.;
Замолодская О.М. Социально-философский анализ истории понятий террор/терроризм: диссертация
… канд. филос. наук: 09.00.11. Москва, 2013. 217 с.; Жижек С.О насилии. М.: Издательство «Европа»,
2010. 184 с.; Подорога В.А. Гибель Twinpeaks (заметки по поводу события) [Электронный ресурс] //
Отечественные записки. 2001. №1. Режим доступа: (дата
обращения 15.05.2018); Рыклин M.П. Террологики. Тарту: Издательство «Эйдос», 1992. 114 с.;
Рыклин M.П. Apocalypse now. Философия после 11 сентября // Отечественные записки. 2002. № 3. С.
319-337.

К. Левин «Разрешение социальных конфликтов»⁴, Р. Дариндорфа «Элементы социального конфликта»⁵, Ж. Делеза, Ф. Гваттари «Капитализм и шизофрения»⁶, Н.В. Гришиной «Психология конфликта»⁷, Жан-Люк Нанси «Корпус»⁸, М. Фуко «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы»⁹ и др. Данные источники, в свою очередь, осмысливаются в перспективе историко-философских работ таких авторов, как Гераклит (начало конфликта – в борьбе противоположностей)¹⁰, Платон, Августин, Фома Аквинский (конфликт как война)¹¹. О всеобщности «бытия конфликта» в обществе писал Макиавелли¹². Известна концепция Т. Гоббса о причинах конфликта как стремлении к равенству, эгалитаризму¹³. То, что в основе социального конфликта лежит разделение общества на классы и экономическое соперничество, доказывал А. Смит в работе «Исследования о природе и причинах богатства народов»¹⁴. Г. Гегель, К. Маркс, Ф. Энгельс, В.И. Ленин, Г. Маркузе и др. разделяли тезис о том, что социальный конфликт – результат определенной социальной структуры в определенном обществе¹⁵.

Родовыми для явления терроризма предстают понятия «насилия»¹⁶, «власти и революции»¹⁷, «тоталитаризма»¹⁸, «экстремизма»¹⁹. В разных

⁴ Левин, К. Разрешение социальных конфликтов. СПб.: Речь, 2000. 408 с.

⁵ Дарендорф Р., Элементы теории социального конфликта // Социологические исследования. 1994.
№ 5. С. 142-147.

⁶ Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007.
672 с.

Гришина Н. В. Психология конфликта. СПб.: Питер, 2008. 544 с.

Нанси Жан-Люк. Corpus. М.: Ad Marginem, 1999. 255 с.

Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. 479 с.

¹⁰ Гераклит Эфесский: все наследие: на языках оригинала и в русс. пер.: крат. изд. М.:
ООО «Ад Маргинем Пресс», 2012. 416 c.

¹¹ Новая философская энциклопедия: в 4 т. М: Мысль, 2010.; Анцупов А.Я., Шипилов А.И.
Конфликтология: Учебник для вузов. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2012. 591 с.; Августин А. Исповедь
блаженного Августина, епископа Гиппонского. М.: АСТ, 2003. 440 с.

¹² Шульц Э.Э. Никколо Макиавелли и складывание основ теории социального протеста / Научные
ведомости. 2014 № 1 (172). Выпуск 29. С. 198-201.

¹³ Гоббс Т. Сочинения в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1991. 735 с.

¹⁴ Смит А. М.: 2016. 1056 с.

¹⁵ Гегель Г. Философия истории. СПб., 1993. 248 с.; Маркс К. Капитал: критика политической
экономии: сочинение Карла Маркса. Москва: Эксмо, 2011. 1197 с.; Энгельс Ф. Роль насилия в
истории. Соч. 2-е издание, Т. 21, М.: Государственное издательство Политической литературы, 1955.
С. 419-483; Ленин В. И. Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения. Т. 6. М.:
Государственное издательство Политической литературы, 1963. 619 с.; Маркузе Г. Эрос и
цивилизация. Одномерный человек: Исследование идеологии развитого индустриального общества.
М: ООО «Издательство ACT», 2002. 526 с.; Ольшанский, Д. В. Психология террора. Екатеринбург:
Деловая книга, 2002. 412 с.

¹⁶ Сорель Ж., Беньямин В. К критике насилия. М.: РГГУ, 2012. 290 с.; Батай Ж. Внутренний опыт.
Петербург: Axioma/МИМФРИЛ, 1997. 333 с.; Батай Ж. Проклятая часть. М.: Ладомир, 2006. 742 с.;
Жирар Р. Насилие и священное. М.: Новое литературное обозрение, 2000. 400 с.

¹⁷ Маркс К. Шмитт К. Диктатура.
От истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы. СПб.: Наука, 2005.

исследовательских традициях феномен террора/терроризма различается как особая социальная практика, одна из форм экстремистского сознания, или в виде представление о нем как историческом понятии²⁰. Вместе с философским материалом по теме современного терроризма диссертационные выводы опирались и на публицистическую литературу²¹.

Важную роль в постановке проблемы саморазвития и самозащиты личности в современную эпоху глобализма, цифрового мира, сетевого сообщества, терроризма сыграли философские и социологические работы Т.В. Адорно, Э. Гидденса, З. Баумана, У. Бека, Ж. Бодрийяра, М. Кастельса, Н. Лумана, Ф. Фукуямы, Ю. Хабермаса, и др.²²

326 с.; Арендт Х. О революции. М.: Европа, 2011, 464 с.; Агамбен Дж. Homo sacer. Чрезвычайное положение. М.: Издательство «Европа», 2011. 148 с.

¹⁸ Merleau-Ponty M. Humanisme et terreur. Essai sur le problme communiste. Paris: Gallimard, 2001. 310
р.; Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью.
М.: Праксис, 2002. 384 с.; Арендт Х. О насилии. М.: Новое издательство, 2014. 147 с.; Арендт Х.
Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996. 672 с.; Серио П. Квадратура смысла. Французская школа
анализа дискурса. М.: Прогресс, 2002. 416 с.; Гололобов И.В. Эрнесто Лаклау и его «субъект
политики» // Гуманитарная мысль Юга России. 2005. № 1. С. 127-132.; Ernesto Laclau, «The
Impossibility of Society», Canadian Journal of Political and Social Theory, vol. 15, no. 1-2 & 3 (1991),
p. 24-27.; Муфф Ш. К агонистической модели демократии. М.: Логос. 2004. № 2.(42). С. 180-197.;
Ван Дейк Т.А. Дискурс и власть. Репрезентация доминирования в языке и коммуникации. М.:
Либроком, 2013. 344 с.

¹⁹ Экстремизм и его причины / под ред. Ю.М. Антоняна. М.: Логос, 2010. 288 с.

²⁰ Эмануилов Р.Я., Яшлавский А.Э. Терроризм и экстремизм под флагом веры: религия и
политическое насилие: проблема соотношения. М.: Наука, 2010. 300 с.;.

²¹ Томалинцев В. Н. Социальный экстремизм в системе координат культуры: Типы личности и война.
Санкт-Петербург: АЛЕТЕЙЯ, 2016. 264 с.; Толстой Л.Н. Мысли мудрых людей на каждый день,
собранные графом Л.Н. Толстым. Москва: ACT: Астрель, 2011. 415 с.; Савинков Б.В. Воспоминания
террориста: мемуары. Москва: Зебра Е: АСТ, 2009. 347 с.; Робеспьер М. Революционная законность и
правосудие: статьи и речи. М.: Государственное издательство юридической литературы, 1959. 279 c.;
Кафтан В.В. Институционализация террологии в России как философско-эпистемологическая
проблема: дис. … док. филос. наук. 09.00.01. М. 2009. 396 с.; Герцен A.И. Молодая и старая Россия //
Собр. соч. в 30-ти томах. М., 1954-1966. Т. XVI. С. 201; Сталин, И. В. Анархизм или социализм? М:
Госполитиздат, 1950. 63 с.

²² Адорно Т.В. Исследование авторитарной личности. Москва: Астрель, 2012. 473 с.; Гидденс Э.
Последствия современности. М.: «Праксис», 2011. 343 с.; Giddens А. Modernity and self-idenlity.
Stanford: Stanford University press, 1991. 256 с.; Бауман З. Текучая современность. СПБ: Питер, 2008;
Бауман З. Индивидуализированное общество. М.: Логос, 2005; Бодрийяр Ж. Прозрачность зла; М.:
Добросвет, 2000. 258 с.; Кастельс М. Галактика Интернет. Размышления об Интернете, бизнесе и
обществе. Екатеринбург: У-Фактория, 2004. 328 с.; Кастельс М. Власть коммуникации. Москва: Изд.
дом Высшей школы экономики, 2017. 590 с.; Луман Н. Реальность массмедиа. М: Праксис, 2005; Бек
У. «Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Новая всемирно-политическая экономия» М:
Прогресс-Традиция, 2007; Фукуяма Ф. Наше постчеловеческое будущее: Последствия
биотехнологической революции. М.: Изд-во АСТ, ЛЮКС, 2004. 349 с.; Хабермас Ю. Вовлечение
Другого: Очерки политической теории. М.: Наука, 2008. 417 с.; Соснин В.А., Нестик Т.А.
Современный терроризм: Социально-психологический анализ. М.: Издательство «Институт
психологии РАН», 2008. 240 с.; Соснин В.А. Психология терроризма и противодействие ему в
современном мире. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2016. 344 с.

Молодежь, ее личностное саморазвитие и субъектное конституирование –
пристальный и проблемный объект для воздействия насильственными
технологиями. Субъектный, субъектно-ориентированный и личностный
подходы разрабатываются такими авторами от философии и

социогуманитарных наук, как А.Ж. Аверина, А.Г. Асмолов, А.С. Ахиезер, А.В. Брушлинский, А.П. Давыдов, В.П. Зинченко, А.Л. Журавлев, В.А. Лекторский, А.А. Пелипенко, В.А. Петровский, Е.А. Сергиенко, Р. Фрейджер и др²³.

Сложные проблемы молодежной политики, философии образования взывают и обращают к изучению пока малоизученного философского и междисциплинарного предмета исследований – личностного саморазвития в «эпоху» терроризма. Эта эпоха характеризуется социальными катастрофами, которые порождают кризис идентичности личности, катастрофическое мышление, девальвацию ценностей человеческой жизни, аномию молодежи, молодежный радикализм, экстремальные настроения и экстремизм. Этим темам посвящены работы следующих авторов: А.И. Гусева, Ю.А. Зубок, С.Г. Кара-Мурза, Г.В. Корниловой, Д.А. Леонтьев, С. Московичи, Е.Л. Омельченко, Л.Г. Почебут, и др.²⁴

²³ Аверина А.Ж. Личностный потенциал: структура и диагностика. Москва: Смысл, 2011. 679 с.;
Асмолов, А.Г. Психология личности. М.: Изд-во МГУ, 1990. 367 с; Асмолов А.Г. От Мы-медиа к Я-
медиа: трансформации идентичности в виртуальном // Вопросы психологии. 2009. № 3. С. 3-15;
Ахиезер А.С. Проблема субъекта: человек - субъект // Вопросы философии. 2007. № 12. С. 3-15;
Брушлинский А.В. Психология индивидуального и группового субъекта. М.: ПЕР СЭ, 2002. 368 с;
Брушлинский А.В. О критериях субъекта / Психология индивидуального и группового субъекта. М.,
2002. С. 9-33; Давыдов А.П. Социокультурные типы в науке об обществе. К типологии ментальности.
Статья 2. //Философские науки. 2016. № 3. С. 84-98.; Зинченко, В.П. Блуждание в трех соснах, или
тоска по личности // Человек. 2011. № 4. С. 5-21; Субъектный подход в психологии / Под ред. А.Л.
Журавлева, В.В. Знакова, З.И. Рябикиной, Е.А. Сергиенко М.: Изд-во «Институт психологии РАН»,
2009. 619 с.; Лекторский В.А. Современные технологии и человеческие ценности // Человек и его
будущее: Новые технологии и возможности человека. М.: ЛЕНАНД, 2012. С. 283-295; Пелипенко
А.А. Свобода в культуре // Культура vs свобода: материалы круглого стола в рамках IV Московского
форума культуры «Культура как стратегический ресурс России в XXI веке» (Москва, 24 апреля 2013
г.). М.: МГУКИ, 2014. С. 123-133; Меськов В.С., Мамченко А.А. Цикл трансформации когнитивного
субъекта. Субъект, среда, контент // Вопросы философии. 2010. № 5. С. 67-80; Петровский В.А. «Я» в
персонологической перспективе. М.: Изд. дом Высш. шк. экономики, 2013. 502 с.; Фрейджер Р.
Фейдимен Дж. Личность. Теории, упражнения, эксперименты. СПб.: Прайм-Еврознак, 2006. 706 с.

²⁴ Гусев А.И. Толерантность к неопределенности: проблематика исследований // Практическая
психология и социальная работа. 2007. № 8. С. 75-80.; Зубок Ю.А., Чупров В.И. Социология
молодежи. Учебное пособие. М.: МИИТ, 2009. 322 с; Зубок Ю.А., Чупров В.И. Угрозы в
трансформирующейся среде обитания как фактор социальных рисков: прогнозирование и
регулирование // Социологические исследования. 2017. № 5. С. 57-67; Зубок Ю.А., Чупров В.И.
Молодежный экстремизм: сущность и особенности проявления // Социологические исследования.
2008. № 5. С.37-47; Кара-Мурза С.Г. Сложные проблемы молодежной политики. М.: «Когито-Центр,
2016. 56 с.; Корнилова Т.В. Психология риска и принятия решений. М.: Аспект Пресс, 2003. 286 с.;
Личностный потенциал: структура и диагностика / Под ред. Д. А. Леонтьева. М.: Смысл, 2011. 680 с.;
Леонтьев Д.А. Лабиринт идентичностей: не человек для идентичности, а идентичность для человека //
Философские науки. 2009. № 10. С. 5-10.; Леонтьев Д.А. Новые ориентиры понимания личности в

Объект исследования – современный терроризм как социальный феномен, глобально влияющий на социальное и личное бытие; предмет исследования – личностное саморазвитие в эпоху терроризма.

Цель и задачи исследования. Цель исследования состоит в изучении влияния современного терроризма на саморазвитие личности, в обосновании внутренних, субъектно-личностных средств противодействия деструктивному воздействию терроризма на личность, а также в разработке релевантной личностной модели саморазвития в эпоху терроризма.

Для достижения данной цели поставлены следующие взаимосвязанные

задачи:

– выявить онтологические, социальные и духовные составляющие

терроризма;

– дать междисциплинарную интерпретацию феномена терроризма с

определением его существенных признаков;

– обосновать с помощью социально-философского дискурса

особенности терроризма в современном мире в эпоху глобализации;

– раскрыть личностные черты фигуры террориста;

– выявить личностные составляющие студенческой молодежи,

которые становятся объектом технологического воздействия терроризма.

Теоретико-методологическая основа исследования. Итоговые выводы
диссертации базируются на принципах социально-философского и

общенаучного познания, диалектическом, системном, феноменологическом
методах, герменевтике, междисциплинарном познании. Используются

психологии: от необходимого к возможному // Вопросы психологии. 2011. № 1. С. 3-27; Московичи С. Машина, творящая богов. М.: Центр психологии и психотерапии. 1998, 560 с.; Московичи С. Методологические и теоретические проблемы психологии // Психологический журнал. 1995. Т. 16. № 2. С. 3-14.; Стэндинг Г. Прекариат: новый опасный класс. М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. 28 с.; Бышок С.О., Валяев Е.Ю. Экстремистские движения в России и украинский кризис. М.: ФРИГО «Народная дипломатия», 2015. 128 с.; Чагин Б.А. Общественное сознание и сознание индивида. [Электронный ресурс]. Режим доступа: (дата обращения 17.04.2017); Яковук Т.И. Фактор неопределенности в социокультурной регуляции духовной жизни молодежи: автореф. дис. ... доктора социологических наук: 22.00.06. М., 2006. 47 с.; Луков В. А. Теории молодежи: междисциплинарный анализ. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2012, 528 с.; Чупров, В. И., Михеева, В. В. Доверие в саморегуляции социальных взаимодействий в условиях неопределенности. Почему нет мира в Украине? М.: Норма, 2015. 160 с.; Учебное пособие. Ростов-на-Дону: Феникс, 2001. 576 с.; Шабанов Л.В. Социально-психологические характеристики молодежных субкультур: вынужденная маргинальность?: монография. Томск: изд-во ТГУ, 2005. 399 с.; Омельченко Е.Л. Молодежные культуры и субкультуры: монография. М.: Изд-во «Институт социологии РАН», 2000. 264 с.; Омельченко Е. Л., Сабирова Г. А. К вопросу о молодежных культурах в современной России // В кн.: XVII Апрельская международная научная конференция по проблемам развития экономики и общества. М.: Издательский дом НИУ ВШЭ, 2017. С. 183-191; Почебут Л. Г., Чикер В. А. Организационная социальная психология: Учебное пособие. СПб.: Изд-во «Речь», 2002. 298 с.

субъектный и личностный подходы, разрабатываемые в философии и
междисциплинарных исследованиях. Философско-методологической основой
анализа выступает взаимосвязь теоретического и эмпирического уровня
познания. Феномен современного терроризма рассматривается как социальное
явление и эпоха. Объектами воздействия технологий современного терроризма
является молодежь, личностное саморазвитие которой требует

исследовательского внимания философов, психологов, педагогов в

образовательных практиках.

Научная новизна исследования заключается в следующем:

– выявлены такие онтологические, социальные и духовные

составляющие современного терроризма, как глобализация (унификация мира, ценностей, смыслов), деструктивные последствия социальных конфликтов, кризис идентичности, человек-логоцентрик как культурно-антропологический тип;

– дана междисциплинарная интерпретация феномена терроризма с

определением его существенных признаков. Правовой, социально-

политологический, психологический, медийный, философский дискурсы выделяют узкое и широкое толкование современного терроризма; его существенными особенностями является многообразие и изменчивость; множество его дефиниций указывают на расширяющиеся семантическое пространство и когнитивный диссонанс этого социального феномена;

– в социально-философском дискурсе обоснованы такие особенности

современного терроризма, как глобальный способ современного мирового социального существования и всеобщее явление современности в его бесконечности, вездесущности, непредсказуемости;

– раскрыта социокультурная обусловленность личностных

характеристик фигуры современного террориста;

– определены устойчивые субъектно-когнитивные и личностные

качества у студенческой молодежи, которые «толерантны» к технологическим воздействиям со стороны террористов.

Основные положения диссертации, выносимые на защиту

1. Современный терроризм – многоуровневое и многопричинное

комплексное явление и трансформирующееся понятие. Он становится
эпохальным явлением. Под эпохой терроризма понимается такой наличный
способ социально-ориентированного бытия, когда доминирующей становится
миссия упразднить традиционную рациональность, утвердить новый порядок
вещей путем беспредельного, нелегитимного, цепного, конкретно-

избирательного насилия, и где каждый человек становится заложником и потенциальной жертвой этого процесса. Ключевыми онтологическими, социальными и духовными источниками феномена «современного терроризма» являются глобализация, деструктивные последствия социальных конфликтов,

проблема кризиса идентичности, культурно-антропологический тип человека-
логоцентрика, а среди апокалиптических последствий глобализации – такие
реалии как хаос социального мира, цивилизационный кризис, этнорелигиозные
и национальные конфликты, обострение межгосударственных противоречий,
десуверенизация государств, резкая социальная поляризация,

самопроизвольность, стихийность, безответственность. К деструктивным,
разрушающим последствиям острых социальных конфликтов относятся

стагнация и кризис общественного развития, дезинтеграция общества, подрывание традиционных социальных коммуникаций, социокультурное отчуждение, возникновение диктаторских и тоталитаристских режимов, стресс как доминантное состояние психики и сознания человека, переживание подавленности, пессимизма и тревоги. Борьба с Мировым Злом – миссия современного терроризма, которую может легко «разделять» такой социокультурный тип человека как логоцентрик. Такая сверхценная идея несет в себе предельную нелегитимность. Она опасна тем, что напоминает веру человека в то, что возможен абсолютный и тотальный контроль за мировым порядком и устройством своего мира, что эффект такого контроля обеспечивает легитимность самого мироустройства. Мировоззренческая позиция быть трансцендентным, над мировым существом, тайным судьей мира в битве миров, укрепляет «террор-веру» в своей радикальной негации, в мистическом возмездии миру, который стал человеку «чужим».

2. Изучение терроризма в контексте междисциплинарного анализа

предполагает синергию всех современных подходов к пониманию этого
феномена – правового (конфликтологического, криминалистического),

социально-политологического, психологического, медийного, философского.
В проекции правового видения современный феномен терроризма описывается
как радикальный способ разрешения социального конфликта, используемый в
качестве инструмента политического насилия и как средство устрашения со
стороны субъектов, исповедующих идею исключительности и превосходства с
релевантной мировоззренческой картиной мира. Социально-политологический
подход акцентирует внимание на том, что терроризм – продукт процессов
деполитизации развитых обществ и государств в условиях глобализации, на
нелигитимности политических действий, на источниках возникновения
терроризма, среди которых – цивилизационные и политические противоречия в
обществе, острые социальные конфликты, борьба за политическую власть,
геополитическое влияние. В данном подходе проблематизируются

концептуальное определение «терроризма», статус государственного

терроризма, применение насилия со стороны государства.

Психологический вектор исследований указывает на разрушающие
склонности и отклоняющееся (девиантное) поведение, на установку насилия, на
ненависть как способ бытия, на кризис идентичности, слабость

общечеловеческого начала, фанатичный поведенческий паттерн фигуры
террориста. Психологический дискурс показывает, что подлинное влияние
терроризма на людей имеет психологический характер – с помощью технологий
устрашения и самоманифестации целенаправленно унизить человека,
травмировать массы людей, погрузить их в апатию, расшатать ум, заразить
общей подозрительностью, притупить способность к обороне и дисциплине,
разоружить волю. Медиа-дискурс нередко провоцирует когнитивный диссонанс
в представлениях о терроризме. Значение СМИ в формировании представлений
о терроризме двойственно: формируемые ими образы не требуют
«декодирования», способны маскироваться под априорный, реальный опыт,
последствиями чего становится травматизация населения, дезадаптивное,
девиантное поведение. В рамках общефилософского подхода терроризм
рассматривается в своих четырех измерениях: онтологическом,

гносеологическом, аксиологическом, праксиологическом. Философская

рефлексия над междисциплинарным познанием раскрывает терроризм как основной тренд глобального развития мира, множество его дефиниций указывают на расширяющиеся семантическое пространство и когнитивный диссонанс этого социального феномена.

3. Сопротивление террору как критический поиск многообразных его

причин, зрелое мышление, рациональная аргументация, подрывающая
основные позиции и основания идеологии терроризма, предстают как
философский способ борьбы и возмездие с позицией Абсолютного Зла и с
отрицанием мирового гуманистического порядка. Качественное

(содержательное) изменение современного терроризма – предмет социально-философской дискуссии. Современный социально-философский дискурс разворачивается вокруг решения проблемы морального оправдания насилия и терроризма, возможности или невозможности концептуально и нравственно совместить государственную практику неизбирательного насилия и императив борьбы с терроризмом. Он объясняет терроризм как модальность современного мирового социального существования. Доктрина терроризма органично вписывается в существующий порядок вещей, глобализм, финансово-спекулятивную модель экономики, политико-правовые компоненты мировой системы, право на насилие, чрезвычайное положение, что несет в себе внутреннюю катастрофу и гибель. Глобализация, понятая как единомыслие, унификация смыслов, информация, технологии, рынок, промискуитет всех ценностей, осуществляет экстрим-насилие над универсальным, понятым как универсальное мышление, права человека, разнообразие культур и свобод, демократия, которое гибнет вместе со всякой культурой, теряя свою сингулярность. Распад и переход универсального в глобальное, имморальность глобализма предстают источниками символического насилия, тотальности

Абсолютного Зла. Характерными чертами экстремизма-терроризма становятся бесконечность, вездесущность, непредсказуемость.

1. Личность фигуры террориста предстает как определенный социокультурный тип с признаками логоцентричности и авторитарности. Интегрированности в человеконенавистническую установку террориста способствуют такие личностные качества и субъектно-когнитивные предикторы, как герметичное сознание с фанатичными веровательными установками. Последствия этого – монологичность, догматизм, негативная идентичность, инициирующая самоотрицание, а также мировоззренческие установки и ориентиры как некрофилия (влечение к смерти), экстремальный нарциссизм, рессентимент, аддикции, агрессивность, интолерантность к неопределенности.

2. Под личностным саморазвитием и конституированием понимается формирование в актах сознания тех качеств, которые придают волевую интенцию жизнедеятельности человека. Личностное саморазвитие форматирует реальность через фильтр личностных и субъектных качеств. Релевантной личностному саморазвитию и конституированию предстает биофилия (Э. Фромм) как веровательная смысложизненная и личностная стратегия противостояния псевдоценностям терроризма. Кроме собственно личностных качеств таких, как свобода (автономия), ответственность, поступок, в качестве превентивных мер у обучающейся молодежи эксплицируется развитие следующих субъектно-личностных качеств как позитивная идентичность, доверие к себе и другому, рефлексивность, толерантность к неопределенности, достоинство. Результаты проведенного эмпирического исследования среди студенческой молодежи подтверждают теоретические выводы.

Теоретическая и практическая значимость диссертации. Полученные
в исследовании результаты могут быть использованы для построения
интегральной модели современного терроризма как социального и личностного
феноменов, для дальнейшего осмысления социально-философской

проблематики насилия и терроризма. Выводы диссертационной работы акцентируют внимание на теме личностного саморазвития и конституирования, выборе способов самозащиты от разрушающего воздействия террор-технологий у молодежи в эпоху терроризма.

Практическая значимость заключается в возможности дальнейшего
применения полученных путем социально-философского анализа, современного
философского и междисциплинарного дискурсов знаний для разработки
социальных и образовательных проектов по формированию и развитию в
современных практиках тех субъектно-личностных мотиваторов

самоутверждения, которые противостоят появлению фигуры террориста. Полученные результаты могут быть применены для учебного процесса по таким

дисциплинам как философия, социология, политология, психология,

педагогика, конфликтология.

Апробация результатов исследования.

Основные результаты диссертационного исследования обсуждались на
межвузовских, региональных и международных конференциях, в том числе: на
Международной научно-практической конференции «Православие в Тверском
крае: истоки и современность» (Тверь, 17 декабря 2014 г.); на XI Торопецкой
Свято-Тихоновской православной международной конференция «пастырь
добрый» «Духовность – основа патриотизма и единства в истории России»
(Тверская область, Торопец, 9 октября 2014 г.); на XII Торопецкой Свято-
Тихоновской православной международной научно-практической конференции
«Пастырь добрый» – «Семейные ценности – основа стабильности и единства
государства. Духовность, традиции, патриотизм» (Тверская область, Торопец,
28 октября 2015 г.); на XIII Торопецкой Свято-Тихоновской православной
международной конференции «пастырь добрый» «Малая и большая Родина:
духовно-нравственные уроки XX-XXI столетий» (Тверская область, Торопец,
2016); на XIV Торопецкой Свято-Тихоновской православной международной
научно-практической конференции «Пастырь добрый» – «Нравственные
ценности и будущее человечества: православие и экология» (Тверская область,
Торопец, 6 октября 2017 г.); на ХII Международной научно-практической
конференции «Детская литература и воспитание» (Тверь, 14-15 мая 2015 г.); на
ХIII Международная научно-практическая конференция «Детская литература и
воспитание» (Тверь, 12-13 мая 2016 г.); на Международной научно-
практической конференции «Подьем экономики регионов – стратегический
приоритет для России» (Москва 20 мая 2016 г.); на II Международной научно-
практической конференции «Качество жизни: современные риски и технологии
безопасности» (Тверь, 18-19 апреля 2017 г.); на XII Международной научно-
практической конференции «Корпоративная социальная ответственность и
этика бизнеса» (Москва, 26-27 мая 2016 г.); на III Международной научно-
практической конференции студентов, магистрантов, аспирантов и молодых
ученых «Диалектика достоинства: личностные, социальные и

профессиональные константы» (Тверь, 4 - 5 апреля 2018 г.).

Диссертация обсуждалась на кафедре философии государственного образовательного учреждения высшего образования Московской области Московского государственного областного университета. Основные (итоговые) результаты диссертационного исследования нашли отражение в 10 публикациях общим объемом 4,78 п.л., в том числе в коллективной монографии и в 3 статьях в периодических научных журналах, рекомендованных ВАК РФ.

Диссертационная работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы. Общий объем диссертации – 173 страницы.

Онтологические и социально-духовные составляющие терроризма

Терроризм – это сложный, изменчивый феномен, существующий не одно тысячелетие и встречающийся в истории чуть ли не всех народов. Как таковой он имеет разные причины, целый ряд аспектов, многоуровневую структуру. Однако, как отмечают В.А. Гуторов и А.А. Ширинянц, терроризм «в общественном сознании как важнейший фактор современной политики, … воспринимается, как правило, … поверхностно» и субъективно1. И это касается не только Российской Федерации. По наблюдениям В.Д. Путятина и В.В. Собольникова, «законодательство большинства стран мира содержит правовые дефиниции терроризма, которые по своей формулировке различны и носят произвольный характер»2. Недаром А.С. Макарычев пишет, что «сфера, в которой наблюдается … дефицит исследований – речь идет о концептуальном прочтении феномена (пост) современного терроризма»3. Поверхностность и субъективность, произвольность и разноречивость определений терроризма, а также нехватка концептуальных трудов по терроризму, как видится, связаны с недооценкой онтологических основ терроризма. Только характеристика всех форм бытия феномена терроризма позволит определить, какие из них имеют гносеологический, какие – аксиологический, а какие – праксеологический характер.

Вокруг определения самого понятия «терроризм» до сих пор между современными исследователями продолжаются дискуссии. Самая острая из них связана с соотношением концептов «террор» и «терроризм». Сложность заключается в том, что хотя этимологически они едины (оба происходят от латинского слова terror – «страх», «ужас»), они используются с неодинаковыми значениями, что вызывает путаницу в юридической деятельности по совершенствованию нормативных основ противодействия террористическим угрозам1. Также эта путаница препятствует выявлению онтологических оснований феномена терроризма.

Стремясь устранить эту проблему, С.Ю. Каргапольцев и И.Ю. Лапина отстаивают «смысловое единство терминов террор и терроризм»2, а для М.Ф. Мусаеляна смысловое содержание терминов «террор» и «терроризм» различно3. По мнению С.Ю. Каргапольцева и И.Ю. Лапиной, и террор и терроризм являются инструментами одного и того же – насилия над личностью4. С точки зрения А.С. Валеевой и М.Ф. Мусаеляна как террор, так и терроризм можно считать средствами борьбы за власть, но террор – средство ее сохранения, а терроризм – ее приобретение5. Причем А.С. Валеева, обосновывая первичность терроризма, конкретизирует эту позицию, выстраивая ряд: терроризм как политика – террористический акт как проявление этой политики – террор как ее реализация6. С этими двумя позициями полемизируют В.Д. Путятин и В.В. Собольников: для этих ученых терроризм – это реализация террористического акта, и потому «является составной частью более широкого понятия «террористическая деятельность»7, то есть террора. Сравнивая данные точки зрения, Ю.С. Горбунов отмечает, что каждая из них отчасти правомерна, и в чем-то уязвима для критики, потому что они не учитывают историческую эволюцию феноменов террора и терроризма. По наблюдению этого исследователя, на самом деле между концептами «террор» и «терроризм» присутствует определенное смысловое единство. Но оно лишь частично, потому что у слова «террор» не один, а два смысла – не только страх и ужас (как и у слова «терроризм»), но и еще «предмет страха, устрашающее обстоятельство» (чем терроризм не является)1.

По утверждению Ю.С. Горбунова, недостаточно обоснована позиция, по которой под терроризмом понимается практика и тактика «политического противоправного насилия со стороны негосударственных сил», а под террором – репрессии со стороны государства. Он указывает, что уже в Римской империи террор мог осуществляться как государством, так и силами политической оппозиции. То есть изначально в понятие «террор» входило и «осуществление террора» и «средство осуществления насилия» то, что сейчас входит в смысловое содержание концептов «терроризм» и «террор»2. Также Ю.С. Горбунов пишет, что терроризм не всегда был составляющей террора как террористической деятельности. По его наблюдениям, в эпохи античности, средневековья и раннего Нового времени терроризму «наряду с политической мотивацией была присуща еще и утраченная им в последующем экономическая мотивация» (эта утрата стала очевидна с конца XVIII столетия, впервые это продемонстрировал террористический режим якобинцев)3. В связи с этим Ю.С. Горбунов указывает на некорректность однозначного соотнесения концептов «террор» и «терроризм» (вне учета конкретных исторических реалий и специфики социальной обстановки). При анализе современных обществ Ю.С. Горбунов исходит из того, что терроризм как политика порождает террор как практику4. С данной аргументацией, как представляется, можно согласиться.

Также, думается, неправомерно чрезмерно сближать концепт «террор» с «войной», «агрессией», «насилием», «партизанством», «революцией». Если террор – это практика, присущая политике терроризма, то не всякая война является следствием данной политики (например, военная операция Грузии против Южной Осетии в августе 2008 году имела все признаки террора, а связанное с ней силовое принуждение Грузии к миру при помощи вооруженных сил России таких признаков не имеет). Террор связан с агрессией и всегда предполагает применение насилия, однако причины агрессивного поведения и мотивы совершения насильственных действий более разнообразны, чем цели и задачи террора как средства реализации террористической политики (в частности, боевик может расстрелять человека за его неповиновение, а может – в качестве акции устрашения). Очевидны сходства между актами террора и партизанства. Но если террористические акты совершаются против легитимного политического режима, то партизаны борются против оккупационной, незаконной власти (например, недавняя попытка боевиков ИГИЛ совершить террористический акт в Санкт-Петербурге, нацелена на дестабилизацию Российской Федерации, а действия партизан-талибов в современном Афганистане, нацелены против войск НАТО, воспринимаемых в качестве оккупантов). Сравнительный анализ показывает некоторые общие моменты между действиями революционеров и террористов. И те и другие практикуют террор. Но революционный террор осуществляется с целью приближения кардинальной насильственной перемены социума, тогда как есть вид террора, связанный с борьбой за удержание политической власти – государственный террор (пример первого случая – действия колумбийских левых радикалов против правительства Колумбии и его сторонников, а пример второго случая – террор колумбийских силовых структур против этих латиноамериканских марксистов).

Многие современные исследователи признают глобализм главным онтологическим аргументом наличия и процветания современного терроризма1.

В том, что терроризм приобрел международный характер также «повинен» глобализм. Он рассматривается также как социокультурное основание и как последствия феномена Абсолютного Зла1. Среди апокалиптических последствий глобализации называются следующие – хаос социального мира, цивилизационный кризис, этнорелигиозные и национальные конфликты, обострение межгосударственных противоречий, резкая социальная поляризация, в том числе на богатых и бедных, элиту и массы. Начало эпохи глобализации связывают с исчезновением двухполюсного мира, с развалом Советского Союза, с наднациональной торговлей и транснациональными корпорациями2. В концепцию «глобализации», исключающую концепцию «универсализации» входят такие реалии как детерриториаризация, безграничье, десуверенизация государств, стихийность, хаос, самопроизвольность, безответственность и т.п.

Пока существует глобализм, терроризм непобедим. Недаром в основу американского понимания глобализации входит обеспечение глобального политического лидерства США3 и, как следствие, предотвращение появления геополитических соперников, способных мешать США доминировать в мире так, как это делал СССР во второй половине ХХ века, где для ее реализации все шире используется международный терроризм, особенно после 11 сентября 2001 года.

Феномен терроризма в контексте междисциплинарного дискурса

Содержание концепта «дискурс» многоаспектно. Поэтому оно, несмотря на многовековую традицию его использования, интерпретируется по-разному. Для решения этой проблемы М. Фуко осуществляет анализ феномен дискурса с четырех аспектов. Во-первых, с властного аспекта (за обладание дискурсом ведут борьбу, с помощью дискурса манипулируют). Во-вторых, с пространственного аспекта (дискурс предстает как сеть и совокупность прерывностей и рассеиваний смыслов). В-третьих, с коммуникативного аспекта (дискурс влияет на практику межличностного общения). В-четвертых, с языкового аспекта (в дискурсе на языковой основе взаимодействуют опыт людей и их социокультурная реальность).1

В дискуссионных исследованиях темы «терроризма» концепт «дискурс», трактуется в основном в первом из этих четырех смыслов. Также важно учитывать, что дискурс – это посредник между языком, общим для всех субъектов соответствующей культуры, и их речью, излагаемой на основе языка.2

Как видится, каждый дискурс является для человека и объединяющим коммуникативным пространством, и проблемным полем, неявно манипулирующим человеком. Все дискурсы можно разделить на две группы: частные и универсальные дискурсы.

В первую группу входят частные дискурсы. Их специфика состоит в том, чтобы обособлять свое проблемное поле и для этого отмежевывать тех людей, которые вовлечены в смысловое пространство этого дискурса, от тех, кто пребывает вне его. В этом случае первый план выходит воздействие на людей смыслового аспекта дискурса. В любом обществе осуществляется, контролируется и подвергается селекции производство дискурсов, и потому каждый аспект деятельности людей связан со своим дискурсом.1

Вторая группа – это универсальные дискурсы. Важнейшей функцией таких дискурсов является интеграция. Дискурс не только предопределяет ситуацию, в которой пребывают люди, но и диктует им присущие ему значения и ценности.2 Такому дискурсу в разной степени присуща интерсубъективность и содействие коммуникации людей.3 Люди вовлекаются в контекст универсального дискурса следующим образом: оказавшись в обстановке, благоприятной для начала и ведения общества (то есть в коммуникативном пространстве) и имея равно интересующих их набор тем для обсуждения (проблемное поле), они становятся партерами по этому общению, вступают в его процесс. При этом они в определенной степени абстрагируются от своих частных, дисциплинарных дискурсов, то есть получают некоторую автономию от них. Это происходит благодаря их участию в диалоге, потому что между участниками диалога, как отмечает П. Рикер, возникает феномен интерсубъективности4, который как раз и объединяет людей как друг с другом, так и со всем миром, являющим себя в качестве бесконечного смыслового ресурса для этой беседы. Так появляется такой вид универсального дискурса как междисциплинарный дискурс.

Данность, наличие междисциплинарного дискурса является в какой-то мере надеждой для современных исследователей феномена «терроризм». Достаточно аргументов для того признания, что терроризм является первостепенной угрозой национальной безопасности государств в мировом политическом процессе, все же устоявшегося и общепринятого «классического» как наиболее полного и емкого определения терроризма пока не выработано. Существует большое количество различных подходов к пониманию данного явления. Проблема, с которой сталкиваются исследователи терроризма, заключается не только в том, что «для многих поиск возможных причин и методов для объяснения террористической деятельности» сопряжен с искушением ее эмоционального осуждения, неизбежно одностороннего. А здесь требуется «беспристрастное изучение всех факторов», связанных с феноменом терроризма.1

Эта беспристрастность с трудом достижима еще и потому, что анализ терроризма неизбежно приходится начинать в контексте одного из дискурсов. Проблема еще и в том, что властное влияние этого дискурса побуждает исследователя обосновывать и отстаивать именно ту точку зрения на терроризм, которая совместима с содержанием этого дискурса. Например, следователь воспримет терроризм как преступление, а социолог будет склонен видеть в терроризме проявление острого общественного конфликта. Также работе исследователя терроризма мешает «небрежное отношение к терминам, … даже определенное жонглирование понятиями», нередкое для деятельности различных средств массовой информации и выгодное ряду политических сил (например, заинтересованных в том, чтобы провозглашать терроризмом национально-освободительное движение и партизанство).2

Уже к середине 1990-х годов было известно более сотни определений терроризма, что побудило М.П. Одесского и Д.М. Фельдмана заявить о том, что каждый принимает решение о границах понятия «терроризм» в призме либо идеологических установок, либо интуитивного видения: «что считать, а что не считать «терроризмом»»3.

Учитывая все вышесказанное, при изучении терроризма в контексте междисциплинарного дискурса необходимо в равной степени пристально относиться ко всем современным походам к объяснению этого феномена. Лишь учет всех частных, дисциплинарных дискурсов, воздействующих на тех или иных исследователей терроризма, позволит его всесторонне понять и философски отрефлексировать.

В правовом дискурсе значительная часть авторов работ, посвященных осмыслению причин и сущности терроризма, а также антитеррористической борьбе, ориентированы на так называемый криминалистический подход, который сопоставим с тем, что в медицине и психологии называется клинический или патологический подходы.

Исходя из этого подхода, законодатели квалифицировали акт терроризма как вид общественного опасного преступления (в цитированных ранее статьях №№ 205 и 361 Уголовного кодекса Российской Федерации). Но сторонники криминалистического подхода сталкиваются со значительными затруднениями. «Современный терроризм характеризуется исключительным многообразием проявлений», что осложняет задачу «четкого отнесения того или иного преступного деяния к террористическим»1 преступлениям. Не помогает исправить положение и международное уголовное право. Р.А. Адельханян отмечает, что в нем отсутствует понятие термина «терроризм», что оно в своем понимании терроризма опирается не на набор характерных признаков терроризма, на преступления, которые являются проявлениями терроризма, то есть на самые разные общественно-опасные деяния.2 По наблюдению В.В. Чеботарева, проблема определения данного понятия является «одним из наиболее сложных во всем комплексе проблем, связанных с изучением данного феномена»3 в мировой (в том числе и в российской) юриспруденции.

Поэтому корректность криминалистического подхода к изучению феномена терроризма спорна. А.Е. Емельянцев пытается ее обосновать, сближая концепты «терроризм» и «организованная преступность». Согласно его утверждению, «терроризм – это практически всегда проявление такой внутренней характеристики преступности, как ее организованность»1. И это потому, что, согласно А.Е. Емельянцеву, любой террористический акт носит организованный характер, почти всегда являются частью системы умышленных деяний преступного характера, в каждом случае совершается незаконными организованными формированиями, нередко имеющими межрегиональные и международные связи. На основании всего, этого, как считает этот исследователь, «терроризм, можно характеризовать по признаку соучастия как организованную группу или преступное сообщество»2. Также А.Е. Емельянцев пишет, что «многие признаки организованной преступности могут служить определению свойств терроризма», в частности, проявления сложной криминальной активности, в состав которой входят насильственные преступления.3 Вместе с тем сам он вынужден признать, что точнее было бы говорить о частном совпадении большей части признаков терроризма и организованной преступности, чем об этих полном тождестве друг другу. А также указать на два существенных различия между данными феноменами – на цели и, соответственно, мотивы преступных посягательств: террористов в основном мотивируют «политические цели», тогда как организованная преступность «обычно направлена на достижение корыстной цели»4.

Социально-философский дискурс об особенностях современного терроризма

В параграфе с помощью социально-философского дискурса по теме современного терроризма будут рассматриваются позиции Ж. Бодрийяра, С. Жижека, К. Шмитта, Алена де Бенуа, Дж. Агамбена на решение проблемы морального оправдания насилия и терроризма. Выводы неутешительны, терроризм стал модальностью современного мирового социального существования. Доктрина терроризма органично вписывается в существующий порядок вещей, глобализм, политико-правовые компоненты мировой системы, право на насилие, что несет в себе внутреннюю катастрофу и гибель.

Терроризм – эпохальное явление ХХI века. Наследуя от ХХ века такие характерные черты как экстремальные векторы развития мировой цивилизации, разрушение традиционных этосов и этносов, острые социальные конфликты глобального и локального уровней, неразрешимые противоречия социального и личностного, публичного и приватного, гражданского и государственного и т.д., современность «экзистирует» в таком наличном способе социально ориентированного бытия, когда доминирующей становится идея и миссия безграничного, беспредельного, нелегитимного, цепного насилия, а каждый человек становится заложником и потенциальной жертвой этого процесса.

Прямое или косвенное соприкосновение с актами террора, осознанное и аффективное переживание ближайших и отдаленных его последствий инициировано наступившей эпохой вовлеченности и практиками мобильности, которые навязывают непроизвольную глобальную социальную интегрированность, такую социальную экспансию, когда благодаря медиа и информационным технологиям, зомбирующих когно-нейро-ресурс человека, он оказывается живущим на порождаемой терроризмом волне аффекта и с непосредственной перспективой лишения жизни. Первопричины масштабности современного терроризма, экстремизма, преступного насилия также в том, что мировая финансово-спекулятивная модель экономики, родившая монстра-потребителя с неуемными потребительскими инстинктами спровоцировала вселенский бунт против насаждения псевдоценностей и множественных имитаций цивилизационных смыслов и значений.

Сопротивление террору как критический поиск многообразных его причин, зрелое мышление, рациональная аргументация, подрывающая основные позиции и основания идеологии терроризма – предстают как философский способ борьбы и возмездие с позицией Абсолютного Зла и с отрицанием мирового гуманистического порядка, который оперируют понятием «терроризм» с определенной концептуальной целью. Разъясним их полемические аргументы, которые выдвигаются вокруг моральной проблемы политического насилия.

Ж. Бодрийяр соизмеряет явление терроризма с глобальным символическим событием, символическим насилием, символическим вызовом и ударом по самой глобализации и наличному мировому порядку. Обостряя наличный порядок вещей, определенную логику насилия и неуверенности, в своей крайности и запредельной мощи терроризм как саморазрушение и самоубийство: «инспирировало то насилие, которое захлестнуло весь мир, а следовательно, инспирировало то террористическое воображаемое, которое без нашего ведома живет в каждом из нас»1. Философ размышляет о том, что сама мировая система способствует разгулу и развороту терроризма. Такие ее условия как внутренняя непрочность, централизация на глобальном уровне, единая сеть, усиленный технологический эффект запустили вселенский катастрофический процесс. Категоричность террористического деяния предстает как невозможность обмена. Ж. Бодрийяр настаивает: «Терроризм – акт восстановления непокорной единичности в самом сердце системы обобщенного обмена. Все сингулярности (племена, отдельные личности, культуры), которые заплатили смертью за установление глобального оборота всего и вся, управляемого единственной властью, сегодня мстят за себя с помощью террористического разворота»2.

Философское разоблачение бессилия терроризма, согласно французскому мыслителю, состоит в том, что террор-идеологема присваивает как свое решающее оружие бессмыслицу и безразличие, лежащие в основе мировой системы, которая сама безразлична к собственным ценностям и тем самым «пожирает себя изнутри». Жалкая попытка самоукоренения и самооправдания терроризма – в том, что он: «… возрождает то, что в системе различий и обобщенного обмена не подлежит обмену. Различие и безразличие отлично между собой обмениваются. Событием является то, что не имеет эквивалента. И террористический акт не имеет эквивалента в виде какой-то трансцендентной истины»3. Иначе говоря, террористы не открывают метафизику истины, а борются с симулякрами, с виртуальностью, вместо того, чтобы возвратиться к реальности.

Кроме того, самообман терроризма в том, что он приписывает себе уничтожение западной культуры, в то время как она вымирает сама, доводит себя до самоубийства, до исповедования призрачных ценностей, призрачной идентичности, до саморазрушительного внутреннего насилия, до жизни в негационистском обществе.

Разоблачая притязания террористов на моральную борьбу с гегемонистским господством, со Злом, Ж. Бодрийяр доказывает, что терроризм над-идеологичен и имморален, он вездесущ как вирусы и реверсивен мировой системе и мировому порядку. Терроризм бросает символический вызов моральному, любой форме его интерпретации, перспективе Добра, выходит за пределы морального императива безусловного уважения к человеческой жизни. Имморальность терроризма «инъектируется» имморальностью глобализма. Глобализация как процесс и идеология репродуцирует терроризм.

Глобализация, понятая как единомыслие, унификация смыслов, информация, технологии, рынок, промискуитет всех ценностей, осуществляет террор-насилие над универсальным, понятым как универсальное мышление, права человека, разнообразие культур и свобод, демократия, которое гибнет вместе со всякой культурой, теряя свою сингулярность. Здесь следует вспомнить о философской оценке глобализации З. Баумана. В книге «Индивидуализированное общество» он пишет: «Концепция глобализации» была создана для того, чтобы заменить прежнюю концепцию «универсализации», когда стало ясно, что установление глобальных связей и сетей не имеет ничего общего с преднамеренностью и контролируемостью. Понятие глобализации описывает процессы, представляющиеся самопроизвольными, стихийными и беспорядочными, процессы, происходящие помимо людей, сидящих за пультом управления, занимающихся планированием и тем более принимающих на себя ответственность за конечные результаты. Без большого преувеличения можно сказать, что это понятие отражает беспорядочный характер процессов, происходящих на уровне, оторванном от той «в основном скоординированной» территории, которая управляется законной «высшей властью», то есть от суверенных государств»1.

Французский философ дает разъяснения особенностей насилия глобального в оптике перехода универсального к глобальному, уничтожения универсального и универсализма как принципа традиционного мирового порядка. Универсальное предстает как Идея или идеальная цель, как культура трансцендентности, субъекта и концепта, реального и репрезентации. Референтами универсального были мир, тело, память. Историческое и революционное насилие представлялись как диалектическое напряжение и критическое движение. Насилие глобального как пространство имманентности, экрана, сетей и цифр – иное. В глобальном Идея исчезает и тогда: «Человеческое становится единственной точкой отсчета, и человечество, имманентное самому себе, занимает пустующее место Бога – отныне человеческое царит безраздельно, но оно больше не имеет конечного смысла. Не имея больше врагов, оно вырабатывает их изнутри, выделяя из себя всевозможные нечеловеческие метастазы»1. За этим стоит насилие глобального и мировой системы, которая преследует любую форму негативности и сингулярности. Насилие глобального и террор-насилие однопорядковы по природе их вирулентности, ядовитости, что влечет заражение, разрушает человеческий и культурный иммунитет и способность сопротивляться.

Из логики умозаключений Ж. Бодрийяра следует, что современная доктрина терроризма органично вписывается в существующий мировой порядок и систему, которая несет в себе внутреннюю катастрофу, что-то самоубийственное. Изначально будучи внешней силой для западной доминирующей в мире системы – как глобальной, с плодами западного прогресса, его технического совершенства, терроризм стал имманентной силой насилия. Моральная проблема оправдания насилия, в том числе политического, остается неразрешимой, а сама мировая ситуация становится более террористической. При этом терроризм остается общепланетарным явлением, его существование сопряжено с существованием самой цивилизации и безвременно.

Способы личностной самозащиты в эпоху терроризма

Предпосылкой или предтечей наших рассуждений о способах самозащиты молодого человека, у которого наблюдается хрупкость и ломкость ценностных веровательных установок, служат глубокие философские «откровения» отечественного мыслителя Г.С. Померанца. Он пишет: «...Одна из проблем, которую нельзя решить высокоточными ракетами, – миллиарды недорослей, недоучек, недоразвитков.

Примитивные народы умели воспитывать своих мальчиков и девочек. Простая культура целиком влезала в одну голову, и в каждой голове были необходимые элементы этики и религии, а не только техническая информация. Культура была духовным и нравственным целым. Естественным примером этой цельности оставались отец с матерью. Сейчас они банкроты.

Тинейджер, овладевший компьютером, считает себя намного умнее деда, пишущего авторучкой. Мир изменился, каждые пять лет он другой, и все старое сбрасывается с корабля современности. Растут миллиарды людей, для которых святыни, открывшиеся малограмотным пастухам, не стоят ломаного гроша. Полчища Смердяковых, грядущие гунны, тучей скопились над миром. И они в любой день готовы пойти за Бен Ладеном или Баркашовым. Записку Иконникова гунны не прочли (а если б и прочли – что им Иконников? Что им князь Мышкин?). Судьбу Другого они на себя не возьмут…

Одно из бедствий современности – глобальная пошлость, извергаемая в эфир. Возникает иллюзия, что глобализм и пошлость – синонимы. И глобализм уже поэтому вызывает яростное сопротивление. Не только этническое. Не только конфессиональное...

Одна из особенностей великих культурных миров – способность к историческому повороту, переходу от расширения вовне к внутреннему росту, от захваченности центробежными процессами к созерцанию духовного центра и покаянию за отрыв от него… Лидерами станут страны, которые лучше других сумеют создать новый стиль жизни, включить паузу созерцания в череду дел, избавиться от лихорадки деятельности, от «блуда труда, который у нас в крови» (Мандельштам). Пионерами могут быть и большие и маленькие страны, сильные и слабые. Мы не знаем, кто вырвется вперед. Но начинать должны все.

Решающей становится не экономика, а педагогика, начиная с детского сада. Дети схватывают начатки нового быстрее взрослых. Я вспоминаю слова девочки четырех лет: «Мама, не говори громко, от этого засыхают деревья»… С самого раннего детства можно воспитывать понимание радости, которую дает созерцание. И это подготовит людей к переоценке ценностей, к переходу от инерции неограниченного расширения техногенного мира к цивилизации созерцания, духовного роста и равновесия с природой.

Если мы будем просто звать людей ограничить свои потребности, ничего не выйдет, кроме раздора. Петр кивнет на Ивана, Европа на Америку, Азия на Европу. Поворот может дать только открытие ценности созерцания, паузы созерцания в делах, в диалогах и дискуссиях, в развитии мысли…

Школа не может отвлечься от сегодняшнего дня, не может не готовить программистов, юристов, менеджеров. Но сегодняшний день скоротечен, и течение несет его к смерти. Слово «кала» на санскрите – омоним: и время, и смерть. Культура, не нашедшая опоры в вечном, падет под напором перемен.

Школы могут и должны учить паузе созерцания: через искусство, через литературу. Со временем – используя телевидение, если оно повернется к величайшей проблеме века…»1.

Эти яркие, глубоко смысловые высказывания нацеливают на разработку нашего проекта по раскрытию и формированию у молодежи тех личностно субъектных качеств, которые противоположны личностному профилю террориста.

Известно, что для достижения своей цели по изменению политической ситуации в том или ином государстве идеологи терроризма используют молодежь в качестве средства совершения террористических актов и используют инструментом влияния на ее сознание современные когно- и - инфо технологии. Этот факт находит подтверждение. Директор ФСБ России А.В. Бортников на XIV Совещании руководителей специальных служб, органов безопасности и правоохранительных органов иностранных государств – партнеров ФСБ России, проходившем 29 июля 2015 года в городе Ярославле заявил: «Террористы, используя новейшие информационные технологии, прежде всего возможности сети Интернет, распространяют идеологию радикального ислама, делая упор на своей «мессианской роли» и пропагандируя террор как единственный метод ведения тотальной войны против «неверных».

Умело играя на росте недоверия граждан к государственным институтам, разочаровании в общепринятых христианских и мусульманских ценностях, главари и вербовщики ИГИЛ стремятся мобилизовать под свои знамена широкие массы населения, делая ставку в первую очередь на молодежь. Считаю, что складывающаяся обстановка требует от нас оперативных и решительных действий в рамках единого замысла, предусматривающего физическое, информационное и идеологическое подавление террористического движения. При этом необходимо создание и гармонизация системы мер противодействия идеологии экстремизма и терроризма, выработка общих подходов к решению данной задачи как на уровне отдельных государств, так и в рамках межгосударственного сотрудничества»1.

Действительно, большинство реальных и потенциальных жертв технологий терроризма – молодежь. Такие личностно-ориентированные маркеры как вовлеченность и мобильность у молодежи становятся привлекательным «материалом» для применения террор-технологий на фоне глобальной транзитивности, тотальной социальной неопределенности, множащихся рисков чрезмерной тревожности, деформации ценностных приоритетов, личностных потребностей в самоутверждении.

Особо выделим такие, антропологического и даже метафизического уровня, сопутствующие этому процессу обстоятельства как то, что человечество в целом: «…вступило на путь Мортидо (влечения к смерти) и на передовых рубежах продуцирует идеи самоуничтожения. Не отдавая в этом отчета. Антропология превращается в антропофобию. Более того, стремясь представить этот суицид благом, начинает культивировать состояние эвтаназии»1. В призме темы нашего исследования, проекта по идентификации личностных дескрипторов у молодежи, речь идет о «двойном», фундаментальном, затрагивающем саму природу человека повороте к техническому и технологическому массированному воздействию на человека. Получается, что молодежь, в первую очередь, оказывается на первой линии страшной борьбы между личностью и технической цивилизацией, между становлением личностного начала у молодого человека и информационными, психогенными технологиями, используемыми во «благо» террора.

Здесь следует актуализировать такое философское, и этическое, и религиозное понятие как благо. Благо соизмеряется с совершенством, с тем, что отрицает всякое подозрение. Благо рассматривается и как оптимальный статус. Согласно И. Канту благо предстает как предмет желающей способности разумных конечных существ. Современное звучание блага – это признание в нем высшей положительной ценности, Добра. Для конкретного человека высочайшее благо – это самоутверждение как сущностная природа каждого существа.

Самоутверждение в своем личностном статусе – девиз выживания молодежи в обстоятельствах гонки террор-угроз и технологического подавления. Потребность в самоутверждении – одна из основных причин вступления молодых людей в ИГИЛ2.

Как было замечено выше, саморазвитие и конституирование личности в эпоху терроризма с учетом наличия мобильных практик, «вовлеченности» как доминирующей модальности социального бытия, глобального кризиса идентичностей, требует колоссальных ресурсов по сохранению личностного способа бытия, рефлексивного самоутверждения, позитивной идентичности, доверия к себе и другому, толерантности к неопределенности. Постоянного самоизменения на личностном уровне требует «коварная» диалектика объективного развития, которой надо противостоять, адаптироваться, потенцировать. Речь идет также о саморефлексировании, самоосмыслении себя в изменяющихся социальных реалиях. Раскрытие личностного потенциала как путь к самоизменению и самоутверждению в образовательной среде, предстает личностной антиципацией терроризма.