Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Концептуализация множественности описания социальных рисков 14
1.1. Описание как теоретическая проблема социальных наук 14
1.2. Экспликация способов описания рисков в социальной теории 29
Глава 2. Проблема описания рисков в современных социально-философских проектах 51
2.1. Комплексность социальных рисков в акторно-сетевой теории и объектно-центричной социологии 51
2.2. Системно-коммуникативный подход в контексте современных дискуссий о рисках 66
2.3. Тематизация социальных рисков в практиках описания социогуманитарной экспертизы 100
Заключение 112
Список литературы 117
- Описание как теоретическая проблема социальных наук
- Комплексность социальных рисков в акторно-сетевой теории и объектно-центричной социологии
- Системно-коммуникативный подход в контексте современных дискуссий о рисках
- Тематизация социальных рисков в практиках описания социогуманитарной экспертизы
Описание как теоретическая проблема социальных наук
Развитие социальных наук на протяжении последних полутора столетий демонстрирует, что, в отличие от практик исследования в естественных науках, обладающих набором проверенных согласованных методов, исследовательские практики социальных наук не располагают единым выверенным методологическим аппаратом. Современные методы исследования социального пространства, как будет показано ниже, не ориентированы на выявление «объективных» законов функционирования общества. В этом проявляется их очевидная критическая установка, рефлексия границ собственной применимости.
Отказ от онтологизации объекта в современных теоретико-социологических проектах оборачивается и отсутствием единства различных методологических позиций. Между тем, отчетливо наблюдаются определенные тренды, задающие тон в социальной науке.
Задачей данного параграфа является анализ стратегий теоретико-социологического описания в перспективе концептуализации социальных рисков. Для экспликации основных методологических и теоретических ресурсов, применяемых в практиках описания социальных рисков, рассмотрим кратко ряд значимых подходов, выработанных социологическими школами на различных этапах развития данной дисциплины.
В рамках классических подходов в социологии (М. Вебер, Э. Дюркгейм) проводится попытка построения «больших» теорий, методы которых позволят описать социальные процессы с единых непротиворечивых позиций.
Для Макса Вебера постановка задачи социологом, означает «дать интерпретирующее представление о социальном действии, чтобы с помощью этого представления получить причинное объяснение его развития и результаты»58. Вебер, как и Дюркгейм, полагал, что посредством анализа «социального действия» можно репрезентировать общественные процессы во всем их многообразии. Под социальным действием он подразумевал деяние, недеяние, претерпевание, в которое действующий вкладывает смысл, отсюда неосмысленное действие не маркируется им как социальное. Согласно Дюркгейму, «социальное действие» является исчерпывающим понятием, так как «не социальное» действие невозможно, а любые интеракции индивида всегда опосредованы социальным контекстом. Эта позиция была поддержана в ряде социологических теорий (феноменологическая социология А. Щюца, исследования символического интеракционизма и др.).
Одним из основных для классической социологии являлся спор о первичности личного или коллективного. С одной стороны, Вебер отказывал понятию общества в онтологическом статусе, утверждая, что дело социологии – интерпретация социального действия, которое всегда субъективно (осмыслено индивидом). С другой стороны, Дюркгейм (представитель объясняющей социологии) рассматривал общество как надындивидуальную реальность, наделяя его особым онтологическим статусом. Это позволяло ему указать социальную природу всех общественных и психических процессов. Так, Дюркгейм, анализируя феномен самоубийства, связывает его распространение с аномией как состоянием общества, характеризующегося распадом ценностных структур; это состояние сопровождается социальным кризисом59. Риски самоубийства возрастают в кризисном обществе, и это позволяет Дюркгейму утверждать, что феномен самоубийства связан, в первую очередь, с социальными причинами.
Стремясь выявить тренды социологического описания, американский социолог Р. Коллинз полагает, что существует только четыре социологических традиции, которые обладают уникальными методами исследования60: 1) традиция конфликта, развиваемая в работах Маркса и Вебера, 2) традиция ритуальной солидарности Дюркгейма, 3) микроинтеракционистская традиция Дж. Г. Мида, Г. Блумера и Г. Гарфинкеля, 4) утилитарно-рациональная традиция выбора.
Дж. Ритцер в своей исследовательский рефлексии истории социологии уделяет внимание теории систем, структурному функционализму и теории обмена и рационального выбора61. Именно эти традиции, полагает Ритцер, оказали существенное влияние на трансформацию социальной науки.
Помимо указанных выше методологических трендов отчетливо прослеживается тенденция к интеграции микросоциологии и макросоциологии. Существующее классическое представление о том, что микро- и макрообъекты необходимо изучать различными инструментами, в современных исследованиях трансформируется в представления о междисциплинарности и вариативности способов описания. Так, например, М. Деланда полагает, что интеграция микро-и макромиров посредством концепта «ассамбляжа» (как разновидности гетерогенной сети) позволяет устранить многие противоречия в описании социальных явлений62.
В контексте нашего исследования значимым представляется анализ методов социологического объяснения, свойственных современным социальным теориям (Ю. Эльстер)63. В этой связи представляется важным кратко рассмотреть подход Эльстера к проблеме описания социальных рисков.
В первую очередь, задачей социальной науки всегда, так или иначе, являлось описание и объяснение социальных явлений. Понятийная социология придавала мотиву объяснения социального действия важнейшее значение. Для исследователя представлялось первостепенным – объяснить прошлое событие, как нечто, что требует этого объяснения, а получившееся описание положить в основу будущих прогнозов.
Эльстер отмечает, что подобный подход к описанию конструирует факты, а не фиксирует реальное положение дел. Аргументируя свою точку зрения, исследователь предварительно фиксирует, что любое объяснение в социальных науках каузальное, то есть базируется на понимании того, что экспланандум (событие-следствие) объясняется через эксплананс (событие-причина). Это базовая схема формирования всякого объяснения.
Далее, на объяснения могут влиять ряд аксиоматических условий, которые заложены в методах используемых теорий. Любая теория обладает исходными положениями, вокруг которых выстраивается объяснение социальных явлений. Эльстер полагает, что некритическое включение исходных положений в объяснительные схемы не учитывает возможные отклонения от заданных теорией аксиоматических условий, что искажает результаты исследований. Любые «большие» теории, стремящиеся предложить целостное описание общественных процессов, использовали гипотезу о рациональном субъекте, т.е. представление о том, что человек действует исходя из утилитаристских ценностей. Подобным схемам предписывается дать обобщенное представление как о социальных процессах, так и о поведении человека. Например, несмотря на склонность к идеализации, гипотеза рационального субъекта позволила говорить о политической науке, включая в объяснительные схемы политической науки XX в. достижения экономики. Homo politicus стал отождествляться с homo oeconomicus. Появляется представление о том, что политические субъекты считаются «рациональными эгоистическими существами», стремящимися максимизировать свои функции полезности64.
Однако классические варианты теорий рационального выбора не учитывают экстерналии , возникающие в виде возможного иррационального поведения индивида, что отражается на их способностях прогнозировать поведение65.О существовании непредсказуемых эффектов и их рисках говорил еще Адам Смит (описывая «невидимую руку» рынка). Экстерналии не всегда предполагают исключительно неблагоприятные последствия, но только в виде таких последствий могут быть замечены.
Экстерналии (в виде иррационального поведения) показывают, что изучение социального поведения не может базироваться только на модели рационального субъекта. В нашем случае важно отметить то, что гипотеза ограниченной рациональности позволяет моделировать политические и экономические процессы с целью минимизации рисков, разрабатывая предсказательные теории, учитывая, что в социальных процессах могут возникать непредвиденные (нерациональные) случаи, вроде «охоты на ведьм» в позднем Средневековье. Риск возникновения экстерналий может быть также связан с гиперрациональностью акторов, т.е. склонностью «к поиску абстрактно оптимального решения, … которое было бы оптимальным, если бы мы игнорировали издержки на сам процесс принятия решения»66 и желанием всегда совершать рациональный выбор. Это может приводить к противоположному – иррациональности.
Дополнение исходных положений включением в теорию представлений об ограниченной рациональности серьезно расширило описательные и прогностические возможности данной группы теорий.
Комплексность социальных рисков в акторно-сетевой теории и объектно-центричной социологии
Рассмотрев многообразие практик и концептуальную сложность описания рисков, для решения исследовательской задачи обратимся во второй части работы к тем теоретическим ресурсам, которые вырабатываются в современных социально-философских проектах. К таким ресурсам следует, в первую очередь, отнести объект-центричную социологию и системно-коммуникативную теорию, поскольку именно эти инструменты, на наш взгляд, позволяют пересмотреть и дополнить классические установки в работе с рисками как проявлением социальной сложности.
Так, разрабатываемая в рамках объект-центричной социологии тематика «поворота к материальному» содержит познавательный ресурс для системной работы с социальными рисками. Одно из ключевых положений объект-центричной социологи – сопряжение социальности с миром объектов, – значительно преобразует понятийный аппарат социальной теории. В свою очередь, предлагаемый теоретиками указанного подхода отказ от наивной онтологизации позволяет рассмотреть саму социальность как конструируемый проект, который позволяет с позиции наблюдателя-исследователя по-новому обратиться к социальным рискам в их дискурсивной реализации. Соотношение «рисков» и «дискуссии о рисках» также становится предметом нашего исследовательского рассмотрения.
Отметим также, что теоретико-познавательная сложность описания социальных рисков связана именно с необходимостью анализа самой возможности различных экспликаций (в отличие от рассмотрения уже зафиксированных и тематически оформленных смысловых структур). Это задает необходимость рассмотрения политематического сетевого взаимодействия школ и направлений, исследующих риски.
Проблематизация отношения человека и объекта интересует исследователей различных школ. В частности, рассмотрение антропологических практик (Д. Харауэй) показывает необходимость включения человека в объектную сеть, но при этом приоритет отдается человеку, совершающему самостоятельное и независимое социальное действие. Харауэй описывает человека через метафору «киборг». Исследователь стремится показать, что современные политические практики обращаются к человеку, радикально отличающемуся от представлений о человеке в классической теоретической социологии. С учетом того, что современный человек отождествляется с киборгом, Харауэй предлагает радикально пересмотреть позицию человека как объекта в управленческих сетях и продемонстрировать иную его функциональность, сориентированную на поведение самостоятельного социального актора143.
Значительные результаты для нашей работы представляет парижская школа объект-центричной социологии. Так, Б. Латур демонстрирует обозначенную нами тенденцию гибридизации отношения объекта к человеку через проект симметричной антропологии144.
В понимании Латура «антропоморфность» – это помимо внешнего подобия объекта человеку, также способность объекта осуществлять действия делегированные ему человеком. Это позволяет открыть новые свойства социальности. Таковая мыслится теперь уже не как солидарность субъектных отношений, а как гетерогенная сеть, где акторы (люди и объекты) действуют каким-либо образом в одном пространстве.
Латур считает, что вещь становится частью социальной сети только когда она действует, т.е. состоит в устойчивых отношениях, являясь объектом-институтом, объектом-проектом или объектом-событием145.
Объект-институт предполагает устойчивые связи между участниками социальных отношений. Самолет становится объектом для социологии, когда он встроен в устойчивые отношения с инженерами, полетом, диспетчерами, взлетными полосами и пассажирами. Любой технический объект на первом этапе своего существования является только объектом-проектом, который может не иметь материального воплощения (например, проект нового здания, который существует только виде чертежей и расчетов). Изначально объект совпадает со своим проектом, и только технологически состоявшийся проект становится объектом-институтом. Объект-событие – это траектория/сеть трансформаций объекта, которая выстраивается после того как акторы оставляют следы в социальном пространстве.
Таким образом, понимание «антропологического» расширяется, объекты получают возможность действовать, быть частью социальной структуры. «Дислоцируя взаимодействие посредством ассоциации с не-человеками, мы выходим за пределы настоящего, за пределы нашего тела, мы можем осуществлять взаимодействие на расстоянии»146. Запуская сеть ассоциаций путем делегирования действий объектам во фреймированном пространстве, человек получает способность повысить эффективность своей деятельности. Важно то, что действуют еще и сами объекты: «вещи бастуют»147. Теоретики сетевого подхода стремятся проследить границы такого действия и риски, следующие за подобным «оживлением» объектов.
В представлении Латура человеческое общество отличается от общества приматов тем, что фреймирует свое взаимодействие посредством объектов. Он утверждает, что общество приматов комплексно, общество людей – сложно.
Сложность обусловлена многоуровневыми связями внутри общества, а также вызвана способом взаимодействия человека с техническими объектами. Людям, в отличии от животных, для осуществления взаимодействия необходимо фреймировать пространство148.
Для рецепции социологического понимания фрейма следует обратиться к исследованиям Ирвинга Гофмана. Гофман показывает смысл понятия фрейма через «неклассическое» понимание реальности. Так, выступая против моделей У. Джеймса и А. Щюца, Гофман указывает, что Джеймс и Щюц не учитывают в своих моделях то, что для индивида реальностью обладают те социальные факты, которые его «поглощают». Тем, что «поглощает» и «увлекает» индивида, является, согласно Гофману, фрейм, «обрамляющий» взаимодействие и определяющий ход его реализации. В этом отношении социологическое наблюдение следует рассматривать с учетом фреймов как атрибутов социальных отношений149.
Латур дополняет гофмановское понимание фрейма идеей того, что фреймировать пространство человек может только с помощью вещей, которые, в свою очередь, оказываются частью гетерогенной сети. Таким образом, любое межличностное взаимодействие предполагает не только коммуникацию с людьми, но и коммуникацию с объектами.
Понимание гетерогенности социальных сетей существенно дополняется концепцией множественной актуализации объектов, которую предлагает Аннмари Мол. Описывая в своей работе практики диагностики и лечения атеросклероза, Мол предлагает следующее понимание онтологии социального объекта: «… онтология не дана в порядке вещей, онтологии возникают, воспроизводятся и исчезают в обычных повседневных социоматериальных практиках»150. Ситуативность онтологий приводит к представлению о множественности объекта, то есть пониманию того, что наблюдатели/сообщество сами конструируют онтологию объекта151. Условия концептуализации объекта задаются политикой сообщества, оно же является ответственным за риски, которые могут быть последствием сделанного выбора. Проиллюстрируем этот тезис примером из ее работы «Множественное тело». Диагностирование атеросклероза – комплексная задача, над решением которой работает ряд специалистов (терапевты, хирурги, патологоанатомы). У каждого врача разные объекты и разные инструменты для того, чтобы собрать общее представление об атеросклерозе152. Помимо прочих методов диагностики наиболее популярны ангиография и дуплексное сканирование. В рамках политики больницы N (где Мол проводила свое исследование) принято считать, что, если ангиография показывает наличие атеросклероза, а дуплекс не подтверждает данные – болезнь признается диагностированной. Более дорогой и новый метод диагностики атеросклероза – ангиография – в больнице N наделяется большей властью, тогда как другой госпиталь может пользоваться иной логикой. В этом смысле, замечает Мол, нет единого объекта, атеросклероз множественен и каждый раз заново конструируется. Консенсус возможен только благодаря координации. Примером такой координации становится подчинение дуплекса ангиографии.
Системно-коммуникативный подход в контексте современных дискуссий о рисках
Обращение к постсоциальным исследованиям в предшествующем параграфе позволило рассмотреть модели описания рисков, которые предлагаются в рамках объектно-ориентированных методологий. Однако проблема непредсказуемости социальных рисков и поиска инструментов их фиксации требует обращения к ресурсам, позволяющим прояснить явления сложной причинности192, самоорганизации и коммуникации применительно к социальным объектам. С этой целью для выработки релевантного представления практик и теоретических аспектов социальных рисков мы прибегнем к оптике системности – как единого (но не единообразного) способа представления объекта в его множественных проявлениях и коммуникативной сложности. Для данного диссертационного исследования важно, что системные факторы нарастания риска становятся одними из ключевых в социальной теории второй половины ХХ – начала XXI вв.
Предварительно рассмотрим некоторые идеи, лежащие в основании системно-комуникативного подхода к осмыслению социальных рисков. В середине XX в. исследователи обращаются к проблематике сложности общества как проявлению системной сложности. Сложность становится одним из ключевых концептов, получающих разработку сначала в общей теории систем (Л. фон Берталанфи, М. Месарович193), затем – в рамках синергетического подхода (Г. Хакен, И. Пригожин, К. Майнцер и др.194). Обе указанные исследовательские программы, стремясь к продуктивной интеграции знания, включают анализ социальных объектов и характерных для них проявлений сложности и рисков.
Объектная сложность получает также разработку в русле идей акторно сетевой теории. Б. Латур описывает сложность как характеристику исключительно человеческих отношений, тогда как общество приматов он именует комплексным. Согласно указанному подходу, человеческие взаимоотношения описываются как сложные, поскольку они выстраиваются посредством взаимодействий, фреймированных окружающими объектами195. Таким образом, используя материальное понимание фрейма, Латур утверждает, что человек фреймирует свое пространство вещами. Вещи/технические объекты становятся акторами повседневного взаимодействия, которые способны как породить, так и редуцировать сложность.
Классик теоретической социологии Т. Парсонс демонстрирует подход, согласно которому сложность выступает как свойство, проявляющееся на определенном уровне взаимодействия элементов системы196. Эти идеи будут восприняты трансформированы Никласом Луманом, который в своем анализе социальности делает акцент на сложности, возникающей в аутопойетических операционально замкнутые социальных системах.
Термин «самоорганизация» был введен в научную дискуссию У. Р. Эшби в 1947 г. В первом приближении понятие самоорганизации фиксирует переход от неорганизованной системы к организованной. Второе определение самоорганизации описывает ее как процесс перехода от «плохой» организации к «хорошей»197 (однако оценка такого перехода всегда обусловлена контекстом наблюдения).
В основе кибернетического подхода Эшби лежит понимание системы как черного ящика, функционирующего по принципу обратной связи. Подобный «ящик» работает по схеме «input/output», он всегда изолирован от наблюдателя, который способен только вносить в него и получать от него информацию. Такая модель была предложена Эшби для познания сложных целостных объектов, например, для решения задач моделирования управляемых систем. Однако результаты «первой кибернетики» показали наибольшую значимость для построения технических систем. Потребовались новые ресурсы понимания и концептуализации, чтобы очертить контуры социальности, включающей риски и непредсказуемость как системное качество, с которым необходимо работать.
В рамках своей масштабной теоретической программы немецкий социолог Н. Луман предлагает понимание самоорганизации как процесса аутопойетического воспроизводства системы. Как было отмечено выше, в основе идеи аутопойезиса, предложенной чилийскими биологами У. Матураной и Ф. Варелой, лежит представление о способности некоторых систем к самостоятельному отграничению от среды и самовоспроизводству198. Этот подход близок к развиваемой Х. фон Фёрстером «кибернетике 2-го порядка». Концепция аутопойезиса, применяемая Луманом как инструмент анализа социальных систем, позволяет, на наш взгляд, прояснить значимые аспекты социальных рисков, не фиксируемые ни классическими социологическими подходами, ни программами постсоциальных исследований. Согласно лумановскому подходу, в социальных системах замыкается рекурсивная петля воспроизводства коммуникативных операций, отграничивающая социальное от не-социального и, в частности, тематизированное, ставшее предметом коммуникации от неразмеченного, внешнего по отношению к коммуникации и социальности199.
Одним из исходных пунктов анализа для Лумана становится различие система/окружающий мир. (Такое различение дополняет традиционное понимание системы на основе категорий части и целого.) При этом увеличение комплексности системы происходит за счет дифференциации.
В социальных системах операция дифференциации осуществляется на двух уровнях. Во-первых, она реализуется как дифференциация от окружающего мира, поскольку любая рекурсивная связь операций порождает различие системы и окружающего мира. В случае социальной системы это реализуется путем от дифференциации из немаркированного пространства. Во-вторых – как внутренняя системная дифференциация, осуществляемая посредством механизма аутопойезиса. Система воспроизводится путем рекурсивного повторения различения между системой (и далее, подсистемой) и окружающим миром200. Устойчивой окажется система, в которой запущены процессы усиления отклонения (механизм положительной обратной связи), и та, которая сможет ответить на ирритации (внешние стимулы) окружающей среды с минимальным ущербом.
Системная дифференциация приводит к росту комплексности самой системы. Дифференциации образуются как повторения совокупной системы в себе самой при этом репродукция совокупной системы по-разному производится внутри различных систем. Таким образом, всякая система умножает свою реальность201. Дифференциация системы не только является катализатором нарастания комплексности, но и производит условия для ее редукции. Не-отдифференцированный окружающий мир не мог бы быть подвергнут редукции каким-либо иным способом.
При таком подходе процесс дифференциации не рассматривается как разделение целого на части. Напротив, система своими рекурсивными операциями производит все больше различений система/окружающий мир, внося изменения в свои структуры. Луман отмечает, что процесс дифференциации спонтанен и может начаться вокруг какого-либо отклонения. Например, образование города путем централизации создает различение город/село, тогда прочие поселения маркируются селами, а город для жителей сел становится окружающей средой, которая подразумевает новые возможности202.
Комплексность – это характеристика и системы, и окружающего мира. Комплексность, выстраивается системой как функция «охраны» ее границ. Каждая система взаимодействует с окружающем ее миром только в границах допустимого взаимодействия, иными словами, в рамках зоны комплексности, которая определяет границу коммуникативных возможностей системы. Системы, находящиеся в одной зоне комплексности, способны прийти к структурному сопряжению, позволяющему реализовывать дальнейшую коммуникацию.
Тематизация социальных рисков в практиках описания социогуманитарной экспертизы
Рассмотренные выше проблемы множественности способов описания социальных рисков задают потребность в анализе теоретических ресурсов и практик социально-гуманитарной экспертизы как инструмента риск коммуникации. Некоторые аспекты экспертизы были рассмотрены в предыдущих параграфах, в частности, несовпадения словарей экспертов и не-экспертов, а также недостаточность прогнозов на основе ретроспективы («Черные лебеди» в модели Н. Талеба). Далее предпринимается краткое рассмотрение экспертизы социальных рисков как отдельной проблемы применительно к поиску характеристик релевантной экспертной коммуникации о рисках.
В работе «Трансдисциплинарный характер гуманитарной экспертизы» Б.Г. Юдин рассматривает характеристики этической и гуманитарной экспертизы как двух типов социальной практики289. Этическая экспертиза понимается исследователем как разновидность гуманитарной экспертизы. В то же время, в области этической экспертизы накоплен достаточный опыт, который позволяет рассматривать ее как более оформившуюся деятельность по сравнению с гуманитарной экспертизой.
Проведение этической экспертизы характерно, прежде всего, при выполнении биомедицинских исследований с целью определения риска для участников. Такая экспертиза имеет установившиеся институциональные рамки, и в настоящее время ее проведение регламентировано во многих странах. В качестве экспертов привлекаются не только специалисты, обладающие компетентностью в соответствующей исследовательской области, но также «внешние» специалисты, не являющиеся экспертами в биомедицине. Участие внешних специалистов (представляющих интересы испытуемых) позволяет рассматривать исследование не только в контексте ожидаемых научных результатов, но и в контексте рисков. «Эта экспертиза, – пишет Юдин, – предназначена не для того, чтобы решать что-то за человека, а для того, чтобы человек сам, и притом осознанно, мог участвовать в принятии затрагивающего его решения»290.
Объектом гуманитарной экспертизы становится значительно более широкий круг явлений, в частности, научно-технические новации, образовательные системы, социальные технологии. Однако, как отмечает Юдин, в настоящее время данная практика сопряжена со множеством методологических неопределенностей. Применительно к задачам нашей работы следует выделить два аспекта такой неопределенности. Во-первых, возможность рассмотрения гуманитарной экспертизы не только как института, способного порождать результат, но также как деятельности и процесса, «в ходе которого участники приходят к более глубокому пониманию ценностей, мотивов действий и т.п. – и собственных, и своих оппонентов»291. В то же время, с нашей точки зрения, дать исчерпывающий ответ на вопрос, в какой мере ориентация на результат соотносится с процессуальностью гуманитарной экспертизы, в настоящее время затруднительно. Во-вторых, полагает исследователь, экспертиза должна включать в рассмотрение не только предмет, но также технологии, способы оперирования, трансформации и риски, которые с ним сопряжены. При таком подходе оказывается возможным исследование новых социальных практик, порождаемых объектом экспертизы.
Гуманитарная экспертиза обладает потенциалом постановки и прояснения ценностных проблем в ходе коммуникации. Вал. А. Луков пишет: «…спор ведет к прояснению позиций, но вряд ли можно сказать, что они сближаются и эксперты смогут договориться между собой и дать единственно верный (“научно обоснованный”) ответ, предваряя риски и угрозы человечеству»292. И далее: «Тем не менее общественное значение имеет само обсуждение таких проблем, поскольку этим путем в гуманитарной экспертизе реализуется принцип опережающего реагирования»293. Другими словами, в результате гуманитарной экспертизы не обязательно достигается консенсус, поскольку подобная экспертиза имеет дело с системами высочайшей комплексности.
Л.П. Киященко и П.Д. Тищенко рассматривают различные аспекты гуманитарной экспертизы (ГЭ), обращая внимание на порождаемую этой практикой множественность описаний294. Такая множественность сопутствует познавательной установке неклассической научной рациональности. Они пишут: «Множественность экспертных представлений о любом предмете ГЭ является не результатом слабости экспертов, пытающихся осмыслить данное обстоятельство, а результатом множественности эмпирических “инструментов” наблюдения и языков теоретических интерпретаций»295. С другой стороны, множественность порождает и проблему коллективной ответственности. Разрабатывая эту проблему, исследователи вводят фигуру участного субъекта, предполагающую особый род ответственности – личностной, диалогической и погруженной в контексты познавательной деятельности. «ГЭ и есть форма, – пишут они, – в которой человек как личность возвращается в первоначально отчужденный от его присутствия мир, причем возвращается как ответственно поступающая личность»296. Такое понимание позволяет прояснить значимые аспекты ответственности экспертизы297. Однако характер коммуникации о рисках, как было показано выше в диссертационной работе, с неизбежностью порождает «слепые пятна» наблюдения, что делает проблему ответственности экспертизы по-прежнему актуальной.
Рассмотрим подробнее множественность описаний, характерных для экспертизы социальных рисков, и сопряженную с ней тематику ответственности.
Одной из предпосылок возникновения в ходе экспертизы новых интерпретаций и объяснительных моделей эмпирических данных (и, в более широком контексте, демонстрации возможности иного понимания) оказывается признаваемая сообществом недостаточность уже принятых схем, иными словами, очевидная их проблемность и запрос на альтернативные объяснения. В противном случае, указывает Д. Блур, поиск альтернатив затруднен. «Чтобы их (альтернативы – И.К.) создать, – пишет он, – придется обыграть экспертов на их поле. Это может быть практически невозможно. Любая предложенная альтернатива, скорее всего, будет убедительно отклонена экспертами как неадекватная или ошибочная»298. Подобное неприятие может служить демонстрацией того, что не во всякой дискуссии сформированы предварительные установки, допускающие конвенциональный характер объяснений. При этом, как было показано ранее в настоящей работе, при экспертном описании эпистемических объектов, не тождественных самим себе и непрерывно разворачивающих свою динамику, экспертная дискуссия не может исходить лишь из опоры на предзаданные характеристики объекта, полагаясь на его сущностную структуру. Такие объекты с неизбежностью порождают новые коммуникативные возможности и риски, что, в свою очередь, задает потребность в новых релевантных описаниях.
Более того, в случае описания сложного объекта адекватную экспликацию может обеспечить лишь совокупность взаимосвязанных представлений. Исследуя указанную проблему, В.А. Лефевр развивал идею конфигураторного (многоаспектного) представления объекта как одно из качеств системного описания299. Возникшая при описании технических объектов идея конфигуратора, на наш взгляд, оказывается эвристически значимой для понимания проблем дескрипции социальных рисков, имеющих системную природу. Иными словами, продуктивной представляется множественность риск-описаний, к которым, однако, не предъявляется (в отличие от конфигуратора) требование полной независимости друг от друга (ортогональности), с другой стороны, ожидается их принципиальная сопоставимость.
Как было показано выше, существенной проблемой, на которую обращают внимание исследователи, является соотношение результатов экспертизы и ответственности эксперта. Так, Н. Талеб рассматривает асимметрию в распределении ответственности в качестве одной из причин, порождающих нестабильность и риски300. Применительно к проблеме экспертизы он отмечает, что результаты той или иной экспертизы несут значительно больший риск для социума, если сам эксперт устраняется от рисков, связанных с последствиями своей работы. Исходя из этого, большего доверия заслуживает та экспертиза, которая предполагает вовлечение экспертов в динамику и риски описываемой ими системы. Несмотря на кажущуюся очевидность этого утверждения, Талебу удается продемонстрировать асимметрию ответственности на примерах из области макроэкономической теории, СМИ, медицины, а также показать актуальность самостоятельного выявления скрытых асимметрий в распределении ответственности и рисков. В целом, обсуждаемая Талебом ответственность эксперта за последствия предлагаемых решений служит одним из проявлений этических проблем экспертизы.