Гендерные установки мигрантов-мусульман, населения Западной Европы и арабских стран: сравнительный анализ Костенко Вероника Викторовна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Современное состояние исследований гендерных установок мусульман в исламском мире и в условиях миграции. теория, обзор и анализ литературных источников 14

1. Классические теории модернизации и их пересмотренная версия 14

2. Гендерные установки 32

3. Причины гендерного неравноправия в исламском мире: эмпирические исследования. экономика, религия и культура 41

4. Миграционная теория 56

5. Инкорпорация мусульманских мигрантов – интерсекциональный подход. Влияние религиозности на успешность адаптации . 78

Глава 2. Гендерные установки мусульман в странах арабского Востока и в Западной Европе. анализ опросных данных 92

1. Материалы и методы: эмпирическая база исследования 93

2. Статистические методы многомерного анализа данных. Выбор зависимой переменной 100

3. Гендерные установки мигрантов и мусульман в странах Западной Европы в сравнении с местным населением 112

4. Регрессионный анализ детерминант гендерных установок в странах арабского Востока 133

5. Сравнение гендерных установок мигрантов в девяти европейских странах с установками местного населения и с установками в отправляющих обществах. многоуровневая регрессия с перекрестной классификацией 150

6. Ограничения исследования 165

Заключение 168

Список использованных терминов 180

Список рисунков и таблиц 182

Приложение 186

Литература 196

• Гендерные установки
• Инкорпорация мусульманских мигрантов – интерсекциональный подход. Влияние религиозности на успешность адаптации
• Гендерные установки мигрантов и мусульман в странах Западной Европы в сравнении с местным населением
• Сравнение гендерных установок мигрантов в девяти европейских странах с установками местного населения и с установками в отправляющих обществах. многоуровневая регрессия с перекрестной классификацией

Введение к работе

Актуальность диссертационного исследования

В современном мире происходят быстрые трансформации во многих сферах, включая устройство семьи. Однако стереотипы в отношении нормативного поведения мужчин и женщин меняются медленно.¹ Во многих обществах женщины до сих пор продолжают восприниматься преимущественно в роли жены, матери, хранительницы домашнего очага, и в гораздо меньшей степени в роли профессионала.² Эта ситуация характерна преимущественно для обществ, не достигших постиндустриального уровня развития, но и в большинстве развитых стран также отмечаются факты дискриминации женщин на рынке труда (например, более низкие, чем у мужчин, заработные платы на одинаковых позициях), в политике и в разделении домашних обязанностей.³

Самые серьезные опасения ученых и специалистов по правам человека вызывает гендерное неравенство в мусульманских странах, и особенно на Ближнем Востоке.⁴ В литературе ряд авторов связывают эту ситуацию с ценностями и традициями ислама (понимаемого как единая религия), однако есть также корпус исследований, где данное мнение оспаривается в пользу экономических или институциональных объяснений. Критики феминистского толка говорят о западноцентричной и секулярной позиции большинства исследователей проблемы гендерного неравенства в исламе, которая не позволяет увидеть в женщинах акторов, а только объекты подчинения. Теоретики этого направления развенчивают миф об исламских странах как о монолитной группе, где ценности определяются шариатом, а женщины не имеют никаких прав. В то же время есть ряд объективных параметров, по

¹ Alisson, R., Risman, B. A double standard for “hooking up”: How far have we come toward gender
equality? // Social Science Research. – 2013. – VOL. 42. – N 5. – P. 1191-1206.

² Blumberg, R.L. Gender, family and economy: The triple overlap. – Sage Publications, 1990.

³ Charles, M. A world of difference: international trends in women’s economic status. // Annual Review of
Sociology. – 2011. – VOL. 37. – P. 355 – 371.

⁴ Afary, J. The human rights of Middle Eastern & Muslim women: a project for the 21st century. // Human
Rights Quarterly. – 2004. – VOL. 26. – N 1. – P. 106-125; Hilsdon, A. Islam, Gender and Human Rights. //
Women’s Studies International Forum. – 2006. – VOL. 29. – N 4. – P. 331-338.

которым очевидно подчиненное положение женщин и девочек в большинстве мусульманских стран, например, уровень грамотности, уровень доходов, положение на рынке труда и политическое участие.⁵

Принятые в Европе представления о положении женщин в исламских странах переносятся на мигрантов из этого региона. Как утверждает Сара Фаррис, концепт гендерного эгалитаризма задает «европейский стандарт гендерного дисплея», под который мигранты (особенно мужчины) обязаны подстроиться.⁶ Ситуация гендерного неравенства на Ближнем Востоке часто используется для оправдания антимигрантских настроений и исламофобии в Европе, при этом имплицитно подразумевается, что, во-первых, все выходцы из исламских стран имеют сходный ценностный профиль, а во-вторых, их установки мало подвержены изменениям.⁷ Нина Глик Шиллер утверждает, что исламофобия в Европе — это вариант расизма, поскольку мусульмане описываются в массовом дискурсе как Другие (по Зиммелю) до такой степени, что они не способны к ассимиляции.⁸ При этом женщины-мигранты видятся в этом доминирующем дискурсе как подчиненные, несамостоятельные объекты, нуждающиеся в защите от своих мужчин. Миграция трансформирует гендерные отношения, причем направление и скорость этих изменений зависит от многих факторов, в том числе и от установок, принятых в отправляющем и принимающем

обществах.⁹

Задачей данного исследования является анализ гендерных установок на подвыборке мигрантов-мусульман в Западной Европе, а также на выборке респондентов из стран Арабского Востока, что позволит показать ситуацию не

⁵ Fish, S. M. Islam and authoritarianism. // World politics. – 2002. – VOL. 55. – N 1. – P. 4-37.

⁶ Farris, S. Femonationalism and the “Regular” Army of Labor Called Migrant Women. // History of the
Present. – 2012. – VOL. 2 – N 2. – P. 184 – 199.

⁷ Silverstein, P.A. Immigrant racialization and the new savage slot: race, migration, and immigration in the
new Europe. // Annual Review of Anthropology. – 2005. – VOL. 34. – P. 363-384.

⁸ Glick Schiller, N. Racialized Nations, Evangelizing Christianity, Police States, and Imperial Power:
Missing in Action in Bunzl's New Europe. // American Ethnologist. – 2005 – VOL. 32. – N 4. – P. 526-532.

⁹ Бредникова, О. Женская трудовая миграция: смена гендерных контрактов? // Гендерные отношения
в современной России: исследования 1990-х годов: сб. научн. ст. / под. ред. Л.Н. Попковой, И.Н.
Тартаковской. – Самара: Изд-во «Самарский университет», 2003. – С. 143-154.

только в принимающих, но и в отправляющих обществах. Данная работа разделяет влияние миграционного статуса per se, исламского вероисповедания и происхождения из тех или иных стран. Сравнение, учитывающее особенности отправляющих и принимающих обществ, а не только характеристики индивидуальных респондентов, в приложении к гендерным установкам ранее не проводилось.

Следует подчеркнуть, что в данной работе я рассматриваю не собственно права женщин, но отношение к вопросу гендерного равноправия в сфере оплачиваемого труда среди мусульманского населения в странах Арабского Востока и в Западной Европе.

Разработанность проблемы

Исследования гендерных установок в сфере оплачиваемого труда у мигрантов-мусульман связаны сразу с несколькими теоретическими традициями.

Вопрос интеграции мусульманских мигрантов изучался как в Европе,¹⁰ так и в США.¹¹ Религиозность мигрантов как фактор их включения в принимающее сообщество рассматривался Меткалф, Шафец и Эбо, Ван Тубергеном.¹²

Изменения гендерного порядка в результате миграции изучалось Лутц, Донато, Мороквасич,¹³ а в контексте иммиграции в Россию Зайончковской и

¹⁰ Massey, D.S. Worlds in Motion: Understanding International Migration at the End of the Millennium. –
New York: Oxford University Press, 2005; Predelli, L.N. Interpreting Gender in Islam: A Case Study of
Immigrant Muslim Women in Oslo, Norway. // Gender and Society. – 2004. – VOL. 18. – N 4. – P. 473-493.

¹¹ Reimers, D.M. Still the Golden Door: The Third World Comes to America. – New York: Columbia
University Press, 1985; Foner N, Alba R. Immigrant religion in the US and Western Europe: Bridge or
barrier to inclusion? // International Migration Review. – 2008. – VOL. 42. – N 2. – P. 360-392.

¹² Metcalf, B.D. Making Muslim Space in North America and Europe. – University of California Press,
1996; Chafetz J.S., Ebaugh H. Religion and the new immigrants: Continuities and adaptations in immigrant
congregations. – Altamira Press, 2000; Van Tubergen F., I. Maas, H. Flap. The economic incorporation of
immigrants in 18 Western societies: Origin, destination, and community effects. // American Sociological
Review. – 2004. – VOL. 69. – N 5. – P. 704-727.

¹³ Lutz, H. Gender in the migratory process. // Journal of ethnic and migration studies. – 2010. – VOL. 36. –
N 10. – P. 1647-1663; Donato, K. et al. A glass half full? Gender in migration studies. // International
Migration Review. – 2006. – VOL. 40. – N 1. – P. 3-26; Morokvasic, M. Migration, Gender, Empowerment.
// Gender Orders Unbound. Globalisation, Restructuring and Reciprocity / ed. by I. Lenz, C. Ullrich, B.
Fersch. – Opladen, Farmington Hills: Barbara Budrich Publishers, 2007. – P. 69-97.

соавторами, Касымовой, Рочевой, Куприной.¹⁴ Н. Нечаева выпустила несколько сравнительных работ о патриархатной и феминистской картинах мира и об идеале женщины в разных странах.¹⁵

В российском контексте исследователи миграции говорят о проблемах экономической, физической и этнокультурной безопасности как для самих мигрантов, так и для населения принимающей страны,¹⁶ о конфликтогенности новых мигрантов,¹⁷ об их влиянии на демографическую ситуацию в стране,¹⁸ их образовательном потенциале,¹⁹идентичности мигрантов.²⁰ Подробно взгляды отечественных ученых и общественных деятелей на вопросы этничности и миграции описал В. Малахов.²¹ В то же время, компаративных работ, выполненных с помощью количественных методов, о ценностях мигрантов, особенно в сравнении с ситуацией в Европе, крайне мало (редкое исключение составляют, например, работы М. Руднева и П. Федорова.²²

¹⁴ Зайончковская, Ж. и др. Женщины-мигранты из стран СНГ в России. / под ред. Е. Тюрюкановой –
М.: МАКС Пресс, 2011; Касымова, С. Таджикские женщины в трудовой миграции: вынужденная
тактика выживания или выбор свободных женщин? // Этнографическое обозрение. – 2012. – N 4. – C.
68–81; Рочева, А.Л. Трансформация гендерных отношений мигрантов в России (на примере
мигрантов из Киргизии в Москве): диссертация на соискание степени кандидата социологических
наук: 22.00.04. – Москва, 2016; Куприна, Т.В. Международные миграционные потоки: гендерные
разночтения. // Современные исследования социальных проблем (электронный журнал). – 2015. – N
8. – С. 120-138.

¹⁵ Нечаева, Н. Патриархатная и феминистская картины мира: анализ структуры массового сознания. //
Гендерные тетради. Вып.1. – СПб: Санкт-Петербургский филиал СИ РАН, 1997. – С. 17-44; Нечаева,
Н. Идеал женщины в структуре гендерных картин мира. // Гендерные тетради. Вып.2. – СПб: Санкт-
Петербургский филиал СИ РАН, 1999. – С. 5-19.

¹⁶ Панарин, С. Безопасность и этническая миграция в Россию. // Pro et Contra. – 1998. – Т.3. – N 4. – С.
5-27.

¹⁷ Дмитриев, А. Конфликтогенность миграции: глобальный аспект. // Социологические исследования.
– 2010. – N 4. – С. 4-13.

¹⁸ Зайончковская, Ж. Вынужденные мигранты из стран СНГ и Балтии. // Мир России: Социология,
этнология. – 1997. – Т. 6. – N 4. – С. 25-31; Ловцова, Н., Ярская-Смирнова Е. Демографическая
проблема: кто виноват и что делать? // Мир России. – 2005. – Т. 14. – N 4. – С. 78-104.

¹⁹ Тюрюканова, Е., Леденева Л. Ориентации детей мигрантов на получение высшего образования. //
Социологические исследования. – 2005. – N 4. – С. 94-100; Александров, Д. и др. Положение детей
мигрантов в Санкт-Петербурге. – М.: Детский фонд ООН – ЮНИСЕФ, 2012.

²⁰ Абашин, С. Движения из Центральной Азии в Россию: в модели нового мироустройства. // Pro et
Contra. – 2014. – Т.18. – N 1/2. – С. 73-83.

²¹ Malakhov, V. Russia as a new immigration country: Policy response and public debate. // Europe-Asia
Studies. – 2014. – VOL. 66. – N 7. – P. 1062-1079.

²² Rudnev, M. Value adaptation among intra-European migrants role of country of birth and country of
residence. // Journal of Cross-Cultural Psychology. – 2014. – VOL. 45. – N 10. – P. 1626-1642; Федоров,
П.М. О сравнимости результатов кросскультурных исследований (на примере измерения установок в
отношении мигрантов). // Социологические исследования. – 2015. – Т. 1. – N 1. – С. 73-78;

Объект, предмет, цель и задачи исследования

Предметом исследования являются гендерные установки в сфере

оплачиваемого труда мусульманского населения на Арабском Востоке, а также в Западной Европе, зафиксированные в массовых межстрановых опросах.

Объект исследования – это мусульманское население стран Арабского Востока, а также мигранты, исповедующие ислам, в странах Западной Европы, а также мигранты – немусульмане и европейцы – немусульмане.

Целью исследования является сравнительный анализ гендерных установок в сфере оплачиваемого труда у мусульманского населения в Западной Европе и в странах Арабского Востока и разделение эффектов различных характеристик, как то миграционный статус, время проживания в принимающем обществе, мусульманское вероисповедание, происхождение из страны с преимущественно исламским населением, уровень религиозности, которые часто смешиваются в одно понятие «мигрант», не несущее аналитического смысла.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1. Рассмотреть теоретические подходы к изучению гендерных установок, миграционных процессов и особенностей гендерных установок в исламском культурном контексте.

2. Проанализировать эмпирические подходы к исследованию изменений гендерных установок в сфере оплачиваемого труда в процессе миграции.

3. Выявить с помощью регрессионного анализа связи гендерных установок в сфере оплачиваемого труда с другими переменными, демографическими и ценностными, в разных культурных контекстах, а именно в Западной Европе и в арабских странах.

4. Сравнить гендерные установки мусульманского населения стран Западной и Северной Европы с установками местных европейцев, а также с мигрантами-немусульманами, то есть разделить влияние миграционного статуса и исламского вероисповедания.

5. Учесть одновременно влияние контекста отправляющего и

принимающего обществ на гендерные установки с помощью построения отдельных регрессионных линий для каждой страны происхождения и проживания, опираясь на данные 73 стран.

Теоретические и методологические основания исследования

Теоретическую основу работы составляют, во-первых, пересмотренная теория
модернизации, анализирующая процесс трансформации ценностей, в том числе
и гендерных установок, во всем мире.²³ Во-вторых, привлекается

конструктивистская гендерная теория,²⁴ в рамках которой определяются гендерные установки,²⁵ роль гендерного эгалитаризма в сфере трудоустройства и оплачиваемой работы,²⁶ а также связь гендерных установок с реальным

неравенством.²⁷

Проблему гендерного неравенства в Арабском (и шире в исламском) мире исследовали с точки зрения культурных особенностей, начиная с ориенталистских работ Патая и Льюиса.²⁸ В более поздних работах примордиализм был преодолен, но объяснения через особенности религии и культуры остались популярными.²⁹ Другие исследователи объясняют гендерное

²³ Arat, Z. Democracy and economic development: Modernization theory revisited. // Comparative Politics. –
1988. – VOL. 21. – N 1. – P. 21-36; Eisenstadt, S.N. Multiple modernities. // Deadalus. – 2000. – VOL. 129.
– N 1. – P. 1-29; Инглхарт, Р., Вельцель, К. Модернизация, культурные изменения и демократия. – М.:
Новое издательство, 2011.

²⁴ Connell, R.W. Gender and power: Society, the person and sexual politics. – John Wiley & Sons, 2014.

²⁵ Здравомыслова, Е., Темкина А. Государственное конструирование гендера в советском обществе.
// Журнал исследований социальной политики. – 2003. – Т. 1. – N 3/4. – C. 299–323.

²⁶ Blumberg, R. Income under Female versus Male Control Hypotheses from a Theory of Gender
Stratification and Data from the Third World. // Journal of Family Issues. – 1988. – VOL. 9. – N 1. – P. 51-
84.

²⁷ Fuwa, M. Macro-level gender inequality and the division of household labor in 22 countries. // American
Sociological Review. – 2004. – VOL. 69. – N 6. – P. 751-767; Fortin, N. Gender role attitudes and the
labour-market outcomes of women across OECD countries. //Oxford Review of Economic Policy. – 2005. –
VOL. 21. – N 3. – P. 416-438.

²⁸ Patai, R., De Atkine, N. The Arab Mind. – Hatherleigh Press, 2007; Lewis, B. Islam and the West. – Oxford
University Press, 1994.

²⁹ Inglehart, R., Norris, P. The True Clash of Civilizations. // Foreign Policy. – 2003. – N 135. – P. 62-70;
Fish, S. Are Muslims Distinctive? A Look at the Evidence. – Oxford: Oxford University Press, 2011;

неравенство на Арабском Востоке экономическими причинами,³⁰

институциональными барьерами.³¹ Рассматривается также феминистская критика, в рамках которой подчеркивается, что «угнетенные арабские женщины» - это чрезмерное обобщение и объективация женщин.³²

В работе применяется миграционная теория, развитие которой началось с
Чикагской школы в начале ХХ века³³ и прошло через развитие теории
ассимиляции,³⁴ ее отрицание³⁵ и появление ее обновленных версий, таких как
сегментная ассимиляция.³⁶ Влияние норм и ценностей отправляющего
общества на успешность интеграции изучали Р. Румбо, А. Констант и Д. Мэсси,
Н. Спирингс.³⁷ Ряд ученых полагает, что сама постановка вопроса об

ассимиляции мигрантов этноцентрична,³⁸ и возможно говорить только об

Alexander, A., Welzel, C. Islam and patriarchy: how robust is Muslim support for patriarchal values? // International Review of Sociology. – 2011. – VOL. 21. – N 2. – P. 249-276.

³⁰ Ross, M. Oil, Islam and Women. // American Political Science Review. – 2008. – VOL. 102. – N 1. – P.
107-123.

³¹ Charrad, M. Kinship, Islam, or Oil: Culprits of Gender Inequality? // Politics & Gender. – 2009. – VOL. 5.
– N 4. – P. 546-553; Moghadam, V. Modernizing women: Gender and social change in the Middle East. –
Lynne Rienner Publishers, 2013 (3^rd edition).

³² Kandiyoti, D. Women, Islam, and the state. – Temple University Press, 1991; Abu-Lughod, L. Do Muslim
women really need saving? Anthropological reflections on cultural relativism and its others. //American
anthropologist. – 2002. – VOL. 104. – N 3. – P. 783-790; Ahmed, L. A quiet revolution: The veil's
resurgence, from the Middle East to America. – Yale University Press, 2014.

³³ Warner, W., Srole, L. The Social Systems of American Ethnic Groups. – New Haven: Yale University
Press, 1945; Park, R. Race and Culture. – Glencoe: Free Press, 1950.

³⁴ Gordon, M. Assimilation in American life: the role of race, religion, and national origins. – New York:
Oxford University Press, 1964.

³⁵ Glazer, N., Moynihan, D. Beyond the Melting Pot, Second Edition: The Negroes, Puerto Ricans, Jews,
Italians and Irish of New York City. – Cambridge: MIT Press, 1970.

³⁶ Portes, A., Zhou, M. The new second generation: Segmented assimilation and its variants. // The annals of
the American academy of political and social science. – 1993. – VOL. 530. – N 1. – P. 74-96; Waters, M.
Ethnic and Racial Identities of Second-Generation Black Immigrants in New York City. // International
Migration Review. – 1994. – T. 28. – N 4. – P. 795-820; Suarez-Orozco, M., Suarez-Orozco, C. Children of
Immigration. – Harvard: Harvard University Press, 2001.

³⁷ Rumbaut, R. Ties that Bind: Immigration and Immigrant Families in the United States. // Immigration and
Family: Research and Policy on U.S. Immigrants / ed. by A. Booth, A. Crouterand, N.S. Landale. – New
Jersey: Lawrence Erlbaum Associates, 1997. – P. 3-46; Constant, A., Massey, D. Self-Selection, Earnings,
and Out-Migration: A Longitudinal Study of Immigrants to Germany. // Journal of Population Economics. –
2003. – VOL.18. – N 4. – P. 631-653; Spierings, N. Gender Equality Attitudes among Turks in Western
Europe and Turkey: The Interrelated Impact of Migration and Parents' Attitudes. // Journal of Ethnic and
Migration Studies. – 2015. – VOL. 41. – № 5. – P. 749-771.

³⁸ Alba, R., Nee, V. Remaking the American mainstream: assimilation and contemporary immigration. –
Harvard: Harvard University Press, 2003; Morokvasic, M. ‘Settled in mobility’: engendering post-wall
migration in Europe. // Feminist review. – 2004. – VOL. 77. – N 1. – P. 7-25.

адаптации, успех которой должен пониматься как равенство возможностей, а не стремлении к унификации.³⁹

Последний блок теории, на который опирается данное исследование – это интерсекциональность.⁴⁰ Ювал – Дэвис применила эту теорию к опыту европейских женщин-мигрантов,⁴¹ А Х. Лутц и Р. Коннелл, показали, как гендер пересекается с классом и миграционным статусом, ставя женщин и мужчин – мигрантов в особое положение в «матрице неравенства».⁴²

Эмпирическая часть работы выполнена с помощью количественного
многомерного анализа вторичных репрезентативных опросных данных.
Расчеты производились на базе данных, сконструированной автором из
материалов второй, четвертой и пятой волны проекта «Европейское социальное
обследование» (European Social Survey), пятой и шестой волны «Всемирного
исследования ценностей» (World Values Survey) и первой волны «Арабского
барометра» (Arab Barometer), а также страновых показателей из открытых
источников. Методы, использованные при анализе, включают линейную и
логистическую регрессии, множественную импутацию данных, а также
многоуровневое регрессионное моделирование с перекрестной

классификацией.

Основные положения, выносимые на защиту

1. Миграционный статус сам по себе не влияет на гендерные установки в

сфере оплачиваемого труда, однако мигранты-мусульмане значимо более консервативны других мигрантов и европейцев.

³⁹ Alba, R. Bright vs. blurred boundaries: Second-generation assimilation and exclusion in France, Germany,
and the United States. // Ethnic and racial studies. – 2005. – VOL. 28. – N 1. – P. 20-49; Абашин, С.
Движения из Центральной Азии в Россию: в модели нового мироустройства. // Pro et Contra. – 2014. –
Т.18. – N 1/2. – С. 73-83.

⁴⁰ Collins, P.H., Bilge, S. Intersectionality. – John Wiley & Sons, 2016.

⁴¹ Yuval-Davis N. Intersectionality and feminist politics. // European Journal of Women's Studies. – 2006. –
VOL. 13. – № 3. – P. 193-209.

⁴² Lutz, H. Gender in the migratory process. // Journal of ethnic and migration studies. – 2010. – VOL. 36. –
N 10. – P. 1647-1663.

2. Если человек родился в мусульманской стране, он в значительно более
консервативен в гендерных установках в сфере оплачиваемого труда, чем
жители других регионов мира. Однако в случае эмиграции в Западную Европу
этот эффект практически полностью утрачивается.

3. В мусульманских странах пол оказывается значительно более сильным
предиктором гендерных установок в сфере оплачиваемого труда, чем в
европейских, где между женщинами и мужчинами почти нет разницы при
ответе на вопрос о приоритете при трудоустройстве. Возраст слабо (и в
некоторых странах положительно) связан с гендерным эгалитаризмом в
исламских обществах, в то время как в европейских странах он является
сильным предиктором либеральных гендерных установок в сфере
оплачиваемого труда.

4. Уровень религиозности обладает самостоятельным влиянием на гендерные установки в сфере оплачиваемого труда, причем эффект посещения храма сильнее, чем самоидентификация как религиозного человека.

5. Высшее образование значимо во всех культурных контекстах, повышая уровень гендерного эгалитаризма в сфере оплачиваемого труда. Этот эффект не наблюдается только для группы молодежи в арабских странах. В целом, образование обладает более сильным эффектом в исламских, чем в европейских обществах.

6. Европейские, и еще в большей степени мусульманские страны, значительно различаются по уровню поддержки гендерного равноправия. Межстрановые различия по гендерным установкам в обеих выборках выше, чем внутристрановые.

Научная новизна

1. Показано, что «мигрант» является слабой аналитической категорией, не

имеющей самостоятельной значимости при анализе детерминант гендерных установок в сфере оплачиваемого труда.

2. Статистически доказано, что утверждение «Когда работы мало, у мужчин должно быть преимущество при трудоустройстве» связано с другими вопросами, касающимися гендерного эгалитаризма в сфере оплачиваемого труда, и может служить прокси-переменной для исследования гендерного эгалитаризма в этой области.

3. С помощью интерактивных эффектов, в том числе межуровневых, разделено влияние миграционного статуса и ряда других переменных, в частности, пола, мусульманского вероисповедания, уровня религиозности и происхождения из преимущественно исламской страны.

4. Показано, что межстрановые различия, особенно между странами Арабского Востока, оказывают большее влияние на гендерные установки в сфере оплачиваемого труда, чем индивидуальные характеристики респондентов, в том числе их миграционный статус и вероисповедание.

5. Предложен статистический метод, а именно многоуровневая регрессия с перекрестной классификацией, позволяющий одновременно учитывать особенности отправляющего и принимающего обществ, индивидуальные характеристики респондентов и особенности стран их происхождения для выявления гендерных установок мигрантов в сфере оплачиваемого труда.

6. С помощью рандомизации углов наклона регрессионных линий для стран происхождения и проживания показано, что эффекты пола, возраста и образования на гендерные установки в сфере оплачиваемого труда отличаются от страны к стране.

Теоретическая и практическая значимость работы

В диссертационной работе представлен новый подход к изучению гендерных установок мигрантов в разных культурных контекстах, что может быть использовано в дальнейших исследованиях миграции. С практической точки зрения эти результаты могут представлять значительный интерес, поскольку как в России, так и во всем мире существует сильный дискурс о ценностной стагнации исламских народов. Однако, как показывают данные, этот

консерватизм в отношении положения женщин в обществе преодолим с помощью образования. Кроме того, важно отметить ключевую роль гендерных установок, доминирующих в принимающем обществе, поскольку они определяют установки мигрантов в большей степени, чем их индивидуальные характеристики, такие как возраст, вероисповедание и религиозность. В последние двадцать лет этот вопрос стал активно обсуждаться в российском обществе. Большинство мигрантов в Россию исповедуют ислам, и вопрос интеграции женщин, принадлежащих к этой религиозной группе, в ближайшее время встанет весьма остро. Представляется, что изучение европейского опыта взаимодействия с мигрантами-мусульманами непосредственно связано с российской ситуацией. Введение этих данных в дискурс отечественной социологии может быть полезно для понимания российской ситуации, а в потенциале и для сравнительного анализа (после появления соответствующих данных). Разработка этой проблемы на российском материале может быть начата уже в ближайшее время, поскольку, например, в шестой волне проекта «Всемирное исследование ценностей» уже представлены все государства Закавказья и некоторые страны Средней Азии, откуда в Россию идут значительные миграционные потоки.

Апробация результатов

Основные положения диссертации были опубликованы в одиннадцати печатных работах автора, в том числе в четырех из списка ВАК.

Результаты диссертационной работы были представлены в виде докладов на аспирантских семинарах Европейского университета в Санкт-Петербурге (апрель 2011, сентябрь 2011, октябрь 2012), а также на регулярных семинарах Лаборатории сравнительных социальных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург, февраль 2012, ноябрь 2012, февраль 2013). Предварительные результаты докладывались на IV Всероссийском социологическом конгрессе Российского общества социологов «Социология и общество: глобальные

вызовы и региональное развитие» (Уфа, октябрь 2012), круглом столе АН
Республики Татарстан «Ислам в условиях глобализации: российский и мировой
контексты» (Казань, октябрь 2012), VII конференции памяти Юрия Левады
(Москва, апрель 2013), третьем международном рабочем семинаре ЛССИ
(Санкт-Петербург, апрель 2013). В 2013 году результаты исследований по ESS
докладывались на нескольких международных конференциях, таких как
конференция гендерного института Лондонской школы экономики

«International Conference on Gender and Migration» (Стамбул, Турция, май 2013),
ежегодная конференция факультета политических наук и социологии ЕУ СПБ
«Большие ПНиСии» (Санкт-Петербург, июнь 2013), конференция «European
Social Survey» (Дублин, Ирландия, июнь 2013), европейский конгресс
социологов (Турин, Италия, август, 2013). Методологические аспекты
статистического анализа обсуждались на семинаре Religious Nationalism as
Concept and Practice (Санкт-Петербург, октябрь 2013), XV Апрельской
конференции НИУ ВШЭ (Москва, апрель 2014), The SGEM Conference on social
sciences and arts (Албена, Болгария, август, 2014), I конференции
международных лабораторий «Наука будущего», организованной

Министерством образования и науки (Санкт – Петербург, сентябрь 2014), методологическом семинаре ЛССИ – EBES (Анталия, Турция, апрель 2015) и региональной конференции WAPOR (Всемирная ассоциация исследователей общественного мнения) (Москва, сентябрь 2016), а также на семинаре The Political Economy of Contemporary Arab Societies (Бейрут, Ливан, август 2016).

Структура и объем работы

Диссертация включает в себя введение, две главы, заключение, список использованных терминов, список рисунков и таблиц, приложение и список литературы, состоящий из 399 источников. Общий объем работы составляет 235 страниц, включает 15 таблиц и 12 рисунков.

Гендерные установки

Наряду с объективными признаками неравенства женщин и мужчин существует широкий пласт гендерных проблем, лежащих в плоскости ценностей, установок и оценок. Это более тонкие вопросы, которые, однако, играют определяющую роль в том, каково положение женщин в том или ином обществе, и возможны ли изменения в ближайшее время. Вот какое определение гендерных установок дает, например, «Энциклопедия человеческих отношений»: гендерные установки – это представления людей о подобающем мужчинам и женщинам, мальчикам и девочкам поло-ролевом поведении [Encyclopedia of Human Relationships, 2009].

Вопрос о том, насколько меняются гендерные установки в течение жизни восходит еще поло-ролевому подходу Бергера и Лукмана, которые утверждали, что специфически мужские и женские роли усваиваются в раннем возрасте и мало поддаются изменениям [Berger, Luckmann, 1991]. Представленные в данном параграфе работы доказывают на обширном эмпирическом материале, что некоторые трансформации, безусловно, происходят, особенно в условиях смены культурных кодов.

Теоретические определения гендерных установок, используя разную терминологию, тем не менее, описывают некоторые представления людей о гендерных ролях, гендерных контрактах, достойном поведении женщин и мужчин в различных ситуациях. Однако операционализация этого концепта заметно отличается от работы к работе. Некоторые исследователи работают только с аспектами, касающимися приватной сферы, другие изучают отношение к женщинам в политике и бизнесе, третьи фокусируются на гендерных установках на рабочем месте, четвертые объединяют все эти вопросы в композитные индексы. Внутри этих подходов также есть множество вариантов формулировки вопросов, и все они объединяются под общим ярлыком «гендерные установки».5

Гендерная теория основана на конструктивистском представлении о том, что «статус женщины и кажущееся естественным различие между мужским и женским не имеют биологического происхождения, а, скорее, являются способом интерпретации биологического, легитимным в данном обществе».6 Уэст и Зим-мерман в своей классической работе «Создание гендера» различают пол и гендер следующим образом: пол связан с классификацией индивида в зависимости от биологических характеристик, гендер же является «рутинным и воспроизводящимся исполнением». Создание гендера (doing gender) включает в себя комплекс социально контролируемых действий, целью которых является выражение мужской и женской «природы» [Уэст, Зиммерман. Хрестоматия феминистских текстов, 2000. С. 193-220].

В 2000-х годах появилось несколько работ, призывающих перестать «создавать гендер» и озаглавленных “Undoing gender”. Так книга Джудит Батлер ставит философский вопрос о возможности существования вне категории гендера, без его «делания» или «создавания», и приводит примеры индивидуальных траекторий выхода из существующих жестких гендерных схем [Butler, 2004]. Работа Фрэнсин Дойч направлена на формирование новой повестки, в рамках которой снижается роль гендера и гендерных ожиданий в повседневных интеракциях, а также на продолжение институциональных изменений в этом направлении [Deutsch, 2007].

Гендерные отношения в обществе - это, прежде всего, стратифицированные отношения власти и неравенства, они предполагают определенную социальную организацию отношений между полами, половых различий. Как утверждают Здравомыслова и Темкина, гендерный порядок «закреплен в исторически заданных образцах властных отношений между мужчинами и женщинами» [Здраво-мыслова, Темкина, 2003]. В другой работе эти авторы определяют гендер как «работу общества по приписыванию пола, которая производит и воспроизводит отношения неравенства и дискриминации» [Темкина, Здравомыслова, 2000].

Р. Коннелл в книге «Гендер и власть» пишет, что государство является центральным актором в формировании гендерного порядка [Connell, 2014]. Государство способно влиять на гендерный порядок в обществе через контроль рождаемости и сексуальности, влияние на гендерное разделение труда, семейную политику, регулирование доступа к образованию и на рынок труда для мужчин и женщин, с помощью идеологической работы.

Гендерный порядок поддается изменениям в результате влияния множества факторов. Не последнюю роль в изменении гендерного порядка в обществе играют экономические трансформации. В связи с развитием технологий и ускоряющейся диверсификацией экономики остро стоит проблема нехватки человеческих ресурсов. Во многих государствах недостаток квалифицированных кадров ведет к тому, что бизнес и правительства прикладывают значительные усилия, чтобы автоматизировать наиболее простые процессы и высвободить людей для работы в более сложных областях. В сфере управления персоналом создаются схемы, позволяющие привлечь на рынок труда людей с ограниченными возможностями и сохранить в нем потенциальных пенсионеров на максимально больший срок [Bisom-Rapp, Sargeant, 2016]. Вместе с тем женщины выведены за пределы рынка труда или маргинализованы как работники во многих странах мира из-за сложившихся стереотипов, и особенно это касается исламских стран.

Гендерное неравенство выражено не только в сфере рынка труда, но и политике, частной жизни, распределении домашних обязанностей, уходе за детьми и пожилыми. Реальное гендерное неравенство замеряется с помощью множества индексов, представляемых ежегодно многими международными организациями, например, Gender Inequality Index7, Gender Equality Index8, Global Gender Gap9, Gender Equity Index10, однако все они применимы только на агрегированном уровне, в то время как на индивидуальном уровне возможно измерить либо реальное положение респондентов (например, участие на рынке труда, количество детей, доход и т.д.), либо гендерные установки.

Существует теоретическая дискуссия о том, каковы истоки тех или иных гендерных установок как на индивидуальном, так и на групповом уровне, а также насколько они отражают реальное неравенство. В классической работе Торнтона и соавторов, проведенной на панельных данных США, утверждается, что ключевое влияние на эгалитарность гендерных установок оказывают такие индивидуальные факторы как уровень образования и вовлеченность в рынок труда, а также молодой возраст. Религиозность и посещение церкви, напротив, связаны с более консервативными взглядами на положение мужчин и женщин. В этой же работе показано, что установки и жизненные стратегии матерей оказывают значительное влияние на гендерные установки детей [Thornton, Alwin, Camburn, 1983]. Дэвис и Робинсон приходят к похожим результатам, сравнивая гендерные установки в США, Западной Германии, Австрии и Великобритании. Они показывают, что наименьшую осведомленность о проблемах гендерного неравенства и самую слабую поддержку борьбы с ним демонстрируют жены трудоустроенных мужей (особенно те из них, кто не работает) [Davis, Robinson, 1991].

В работе 1995 года Бакстер и Кэйн утверждают, что социализация важна для формирования определенных гендерных установок, но не меньшее влияние оказывает реальная зависимость женщин от мужчин, которая, помимо прочего, не позволяет женщинам формировать оценку своего положения, отличную от мужской. Используя многоуровневое регрессионное моделирование для развитых стран они доказывают, что в самых эгалитарных обществах (например, в Швеции и Норвегии) различия в оценках гендерных вопросов наибольшие как в общей выборке, так и среди женатых пар. В наименее эгалитарной стране в этом анализе (США) взгляды женщин и мужчин ближе всего, что, по мнению авторов, показывает, как реальная зависимость заставляет женщин демонстрировать более конформное поведение, и замужние женщины склонны к самым консервативным гендерным установкам [Baxter, Kane, 1995]. Интересно, что во всех упомянутых исследованиях доход не влияет на уровень гендерного эгалитаризма.

Сесилия Риджуэй рассматривает гендерные установки с точки зрения ин-теракционизма. Она утверждает, что существующие гендерные иерархии опираются на две взаимосвязанные сферы: трудоустройство и разделение домашнего труда [Ridgeway, 1997]. Механизмы, способствующие сохранению гендерного неравенства в сфере трудоустройства, связаны с автоматической категоризацией по полу, свойственной как работодателям, так и работникам. Продолжая традицию, идущую от работы Уэста и Зиммермана, Риджуэй показывает, как через повседневные интеракции неравенство интериоризуется и становится нормой.

Психологи П. Глик и С. Фиске глубже анализируют проблему интериориза-ции норм неравенства, сравнивая «позитивный» и «негативный» сексизм в 19 обществах [Glick, Fiske, 2001]. Они утверждают, что не только пренебрежительные или негативные оценки определенных гендерных паттернов связаны с реальным неравноправием, но и явно позитивное отношение к выполнению традиционных гендерных ролей (особенно женщинами), то есть особый акцент на роли матерей и жен.

Инкорпорация мусульманских мигрантов – интерсекциональный подход. Влияние религиозности на успешность адаптации

Современные европейские социологи и философы отмечают, что границы равенства в Европе в настоящее время активно переосмысляются и переопределяются [Bertossi, 2003], что во многом связано с притоком мигрантов из неевропейских стран, а в самое последнее время и беженцев (преимущественно с Ближнего Востока) [Al-Ali et. al., 2001]. Как показывает в своем обзоре П. Кивисто, в работах многих европейских социологов, например, Э.Гидденса и А.Лефевра, подчеркивается, что общество больше не равно национальному государству, что требует новых подходов к осмыслению социального пространства вообще и миграции в частности [Kivisto, 2003]. Например, Б. Дикен, наследуя З. Бауману, приходит к парадоксальной мысли, что в современном мире все находятся в движении, будь то туризм, миграция или бегство, поэтому принятие обобщенного «другого» становится принятием себя в изменившемся мире [Diken, 1998]. Таким образом, неграждане, нелегальные мигранты, беженцы создают предпосылки для создания новых концепций европейских обществ, в то время как многие граждане к этому не готовы, что в частности выражается в отрицательном отношении к мигрантам с Ближнего Востока и из Африки. А. Вишневский замечает, что европейские государства, и Россия в их числе, нуждаются в мигрантах как в рабочей силе, однако в принимающих обществах вновь прибывшие, многие из которых стремятся максимально интегрироваться, сталкиваются с системой барьеров и «противодействием смене культурной идентичности» [Вишневский, 2011-а, С. 90-97].

В специальном выпуске журнала «American Ethnologist» 2005 года несколько статей были посвящены истокам и осмыслению феномена современной европейской исламофобии. Э. Озюрек пишет об особом статусе мусульман в Европе и о том, что исламофобия сменила антисемитизм [zyrek, 2005]. При этом он приоткрывает имплицитные культурологические причины таких «фобий», которые, по его мнению, связаны с восприятием европейцами себя как носителей христианских ценностей (несмотря на низкую индивидуальную религиозность), а мусульман (и в прошлом иудеев) – как чуждых и опасных. Матти Бунцль подчеркивает, что антисемитизм c 19 века служил «щитом» этнически однородных национальных государств Европы, в то время как современная исламофобия «защищает» наднациональную европейскую идею. Он опасается, что исламофобия может стать определяющей характеристикой новой Европы [Bunzl, 2005].

Как утверждает Д. Т. Голдберг: "В современной Европе мусульмане воспринимаются как фанатики - фундаменталисты, попирающие права женщин и требующие от них беспрекословного подчинения. Мусульманин, с этой точки зрения, повинен в межкультурной розни, агрессивности, насилии, воинственности, терроризме. Он представляется как убежденный традиционалист, которого трудно, почти невозможно модернизировать, по крайней мере, без отказа от мусульманской идентичности" [Goldberg, 2006]. Отношение к этим группам ставит под вопрос само понятие европейского либерализма [Gibney, 2004]. При этом исследователи отмечают, что институциональные барьеры устроены таким образом, что многие, стремясь получить статус беженца, постоянно сталкиваются с отказом, что переводит их в статус нелегального мигранта (что связано с существенным поражением в правах) [Градировский, 2010; Schuster, 2011]. Лиза Шустер также показывает, что (не) получение статуса беженца связано не только со страной происхождения, но и комплексом других характеристик заявителя, таких как пол, класс и раса, что создает сложную иерархию исключенности и связано с концептом интерсекциональности, который рассмотрен ниже [Schuster, 2003].

Интерсекциональность

Интерсекциональность как теоретический подход появилась в 1980-х годах как ответ на узурпацию феминистского движения белыми женщинами среднего класса [Collins, Bilge, 2016]. Изначально эта концепция создавалась чернокожими феминистками и означала пересечение гендера, расы и социального класса, но довольно быстро понимание расширилось до любых оснований неравенства. В современной социологии интерсекциональность может описывать последствия пересечения любых двух и более характеристик. Как пишет Патришия Хилл Коллинз, сделавшая этот термин популярным, “события и условия социальной и политической жизни общества и […] отношения власти становятся понятнее, если воспринимать их не через призму одного основания социального разделения, будь то раса, гендер или класс, а учитывая многие, работающие вместе и влияющие друг на друга. В этих условиях интерсекциональность – это аналитический инструмент, позволяющий людям лучше понимать сложность мира вокруг и их собственную» [Collins, Bilge, 2016: 19].

В данной работе в фокусе исследования люди, которые также попадают под этот подход, т.к. они одновременно мигранты и мусульмане, а половина из них женщины, и на их взгляды оказывают влияние (или даже давление) сразу несколько источников. Это А) нормы и ценности, принятые в отправляющих обществах, различающихся между собой. Они могут сформироваться из опыта проживания в стране происхождения в детстве\юности или транслироваться старшими членами семьи, если человек родился уже после эмиграции своих родителей. Б) Ценности и установки «диаспоры», то есть той группы эмигрантов из определенного общества, которая проживает в другой стране и поддерживает связи между собой. В настоящей работе мы не рассматриваем такой тип влияния, однако, например, Ван Туберген, Маас и Флап учитывают эту перспективу в своем исследовании, посвященном вовлеченности мигрантов в рынок труда и безработице [Van Tubergen et. al., 2004]. Используя многоуровневый регрессионный дизайн с учетом стран исхода и проживания, они показывают, что чем больше число иммигрантов из определенной страны в данном обществе, тем успешнее они интегрируются в рынок труда (впрочем, здесь возникает вопрос о каузальности связи, т.к. возможно, что люди едут в эту страну, зная, что им точно удастся устроиться на работу).

В) Третий источник влияния – это ценности принимающего общества, которые транслируются через прессу, суждения окружающих людей, на работе, в школе и т.д. Как показывают теоретики сегментной ассимиляции, принимающие общества никогда не бывают единообразны по своему ценностному профилю, и средние показатели по стране малоинформативны. Поэтому представляется важным при сравнении ценностей мигрантов и европейцев учитывать по меньшей мере такие базовые демографические показатели, как возраст, пол, образование и форму занятости.

Чарльз Тэйлор одним из первых предложил рассматривать проблемы европейских женщин-мигрантов в интерсекциональной парадигме. В своей работе «Политика признания», он подчеркнул, что имплицитно принятая в Европе картина мира, в центре которой стоит европейский мужчина (трудоустроенный, светский и образованный) вытесняет из общественного сознания большинство других групп. По мнению Тэйлора, только активное формирование представлений о группах, обладающих сразу несколькими «характеристиками исключения», в том числе через школы и средства массовой информации, может изменить представление о их реальном вкладе в жизнь общества [Taylor, 1997]. Эти идеи были развиты в работах Саскии Сассен, по мнению которой механизмы маргинализации женщин и мигрантов на рабочем месте, и особенно при трудоустройстве, очень схожи [Sassen, 2000].

В 2003 году Кастлс и Миллер объявили XXI век веком женской миграции [Castles, Miller, 2003]. К этому времени гендерное измерение миграции стало самостоятельным исследовательским полем, а понимание этой проблемы стало значительно шире, чем изучение женщин – мигрантов, включая все поле гендерных отношений, подвергающихся трансформациям в ходе миграционных процессов (подробнее об этом пишет в своей диссертации Анна Рочева [Рочева, 2016]). Ювал-Дэвис разработала концептуальную схему, помогающую применить американскую теорию интерсекциональности к опыту европейских женщин – мигрантов. Она показала, что классовое, гендерное и этническое неравенства несводимы одно к другому и не суммируются, а образуют сложную комбинацию [Yuval-Davis, 2006]. Это подтверждают результаты исследования Райман и Семенова, которые показывают, что в израильском контексте женщины, недавно эмигрировавшие из Азии и Африки, сталкиваются с самой сильной дискриминацией на рынке труда, которая выражается как в трудностях с получением работы, так и в крайне высоких рисках ее потерять [Raijman, Semyonov, 1997]. Донато и соавторы написали подробный обзор развития данной теоретической области, продемонстрировав, что современные исследователи рассматривают весь процесс миграции через призму гендера, показывая, каким разным опытом этот процесс становится для мужчин и женщин, как различаются их возможности, каналы связи с принимающим и отправляющим обществом, сети и способы интеграции [Donato et al., 2006].

В современных интерсекциональных исследованиях большое внимание уделяется также роли и ценностям мужчин, которые также находятся в «матрице неравенства», причем в некоторых контекстах мужской гендер может способствовать ухудшению позиции. Хельма Лутц в статье 2010 года описывает микро-, ме-зо- и макроуровни, на которых развиваются трудовые стратегии мигрантов [Lutz, 2010]. Она указывает на то, что серьезная гендерная диспропорция на рабочих местах создает предпосылки для эксплуатации, низкой оплаты, недостаточной защиты прав работников, причем это касается не только преимущественно женских, но и преимущественно мужских областей. Лутц также критикует современные европейские исследования на пересечении гендера и миграции за то, что мусульманские мужчины в них представляются патриархатно настроенными и агрессивными по отношению к женщинам.

Гендерные установки мигрантов и мусульман в странах Западной Европы в сравнении с местным населением

В работе используется пятая волна проекта «Европейское исследование ценностей».41 Данные позволяют отслеживать миграционный статус респондента, религиозную конфессию, к которой он принадлежит, страну происхождения, а также ценностный профиль и гендерные установки.

Я ожидаю, что женщины либеральнее в своих гендерных установках, чем мужчины [Prince-Gibson, Schwarz, 1998]. Мигранты, особенно выходцы из мусульманских стран, более консервативны в вопросах гендерного равноправия, чем местное население в Европе. Представители старших возрастных когорт обычно консервативнее молодых, что показано не только в работах по теории модернизации, но и в конкретных исследованиях установок мигрантов в Европе [Maxwell, 2010]. Исходя из результатов предыдущих исследований, в частности работ, непосредственно изучавших религиозность европейских мигрантов в сравнительной перспективе, я предполагаю, что низкий уровень религиозности связан с высоким уровнем поддержки гендерного равноправия [Van Tubergen, Sindradttir, 2011].

Описательная статистика по странам Западной Европы

Индекс гендерного эгалитаризма в данной части работы сконструирован из двух переменных с пятью вариантами ответа по шкале Ликерта (от «полностью согласен» до «совершенно не согласен»): а) «Когда рабочих мест мало, у мужчин должно быть больше прав на работу, чем у женщин»; б) «Женщина должна быть готова сократить свою оплачиваемую работу ради семьи».

Средние значения индекса гендерного эгалитаризма заметно отличаются для стран Западной Европы, включенных в анализ, несмотря на то, что они были отобраны по принципу схожести. Чтобы проверить гипотезу о том, что мигранты оценивают важность гендерного равноправия ниже, чем местное население, был проведен t-тест. Средние значения индекса сравнивались для двух групп тех девяти странах, где мигранты составляют значительное меньшинство (см. таблицу 2). Сравнение проводилось между представителями местного населения без миграционной истории и мигрантами первого и второго поколения, взятыми вместе. Во втором столбце представлены результаты сравнения мусульман и представителей всех других религий (а также атеистов), взятых вместе.

Чем выше показатель, тем патриархатнее. Звездочки означают значимость различий между средними значениями для местных жителей и мигрантов (или мусульман и всех остальных) в каждой стране: p 0,001; p 0,01; p 0,05. В скобках приведена стандартная ошибка, затем размер выборки.

В Великобритании и Швейцарии среднее значение индекса гендерного эгалитаризма различается в рамках статистической погрешности между местным населением и мигрантами. В остальных семи странах эти различия значимы, при этом не во всех случаях показатель для мигрантов выше (что свидетельствует об их большей консервативности в вопросах общественного положения женщин). В Португалии и Нидерландах мигранты значимо либеральнее в отношении прав женщин на рынке труда, чем местные жители.

Интересно отметить, что не только мусульмане являются самой религиозной частью европейских обществ. Средние значения религиозности для мусульман близки к показателям группы, которая называется в опросе «другие христианские религии», то есть христиане, не принадлежащие к трем основным деноминациям (католичество, протестантство и православие) – адвентисты, пятидесятники, баптисты и другие [Glick Schiller, 2005]. Самый низкий уровень религиозности в Европе демонстрируют иудеи, протестанты и католики (см. рисунок 4). Кроме того, средний показатель религиозности для тех, кто отказался указать свою конфессиональную принадлежность или считает себя неверующим почти в 2 раза ниже, чем у представителей всех религиозных групп (столбик 7 на рисунке 4).

Многомерный анализ данных по странам Западной Европы: связь поддержки гендерного равноправия с демографическими и ценностными предикторами

Регрессии были вычислены методом наименьших квадратов. В данном исследовании модели сделаны с использованием двоичных переменных для стран для того, чтобы зафиксировать дисперсию, объясненную межстрановыми различиями. 7.3% дисперсии по индексу гендерного эгалитаризма может быть объяснено на страновом уровне.

В таблицах 3-5 ниже показаны регрессионные модели, где индекс гендерно-го эгалитаризма взят в качестве зависимой переменной (непрерывная шкала, приведенная к виду от 0 до 1, где 0 – наиболее эгалитарные представления, 1 – наиболее патриархатные).

По шкале от 0 до 10, где 10 –максимально религиозный.

В связи с большим размером выборки (N=17419) мы не можем опираться исключительно на уровни значимости для определения важности того или иного предиктора в модели. Помимо значимости во внимание принимается изменение R2 (процент объясненной дисперсии), кроме того, модели сравниваются с помощью теста хи-квадрат.

Таблица 2. Базовые демографические предикторы

В таблице 2 представлено 5 моделей, где последовательно вводятся следующие объяснительные переменные: страны (Бельгия взята за опорную категорию), пол, возраст, образование (состоит из 3 категорий, опорная – школьное) и род занятости (7 категорий, оплачиваемая работа – опорная). Поскольку зависимая переменная закодирована так, что максимальное значение свидетельствует о наиболее патриархатных взглядах, то отрицательные коэффициенты следует интерпретировать как показатель большей эгалитарности.

Наибольшую поддержку гендерного равноправия на рынке труда демонстрируют жители Швеции, Нидерландов и Бельгии, за ними следует Испания. В Германии и Франции одинаковое (умеренно эгалитарное) отношение к правам женщин на рынке труда, в Швейцарии и Португалии наиболее сильно (среди выбранных девяти стран) выражена поддержка мужчин. Методика введения бинарных переменных для стран несовершенна и не позволяет судить о том, какие именно характеристики данных обществ влияют на восприятие гендерных установок. Однако в связи с тем, что столь небольшое количество стран недостаточно для многоуровневого анализа данных, на настоящем этапе мы опираемся на эти сведения, в общем виде отражающие распределение поддержки гендерного эгалитаризма в разных обществах. Страны, проживание в которых значительно увеличивает поддержку равноправия полов, – это те общества, где уровень развития человеческого капитала и прав человека входит в тройку мировых лидеров. Однако аутсайдеры таблицы не столь предсказуемы. Так Германия и Швейцария относятся к высокоразвитым обществам, где уровень ВВП на душу населения и другие макроэкономические показатели лучше, чем, например, в Испании. Поскольку сведений для более подробного анализа тех институциональных и культурных причин, которые повлекли формирование более консервативных гендерных установок в этих обществах на данном этапе недостаточно, мы лишь фиксируем, что проживание в этих странах значимо отрицательно сказывается на поддержке ген-дерного эгалитаризма при прочих равных условиях.

Женщины в Западной Европе являются сторонниками гендерного равноправия в несколько большей мере, чем мужчины, однако размер эффекта мал, а процент объясненной дисперсии не изменяется, то есть взгляды мужчин и женщин в каждой стране различаются слабо. Возраст оказывается важным предиктором позитивного отношения к гендерному равноправию (он один объясняет дополнительно 6% дисперсии). Молодежь в Европе считает эмансипацию женщин намного более важной, чем представители старшего поколения.

Согласно теории модернизации, образование (наравне с возрастом) является одним из сильнейших предикторов либерализации гендерных установок. Люди с высшим образованием во всех странах, включенных в анализ, наиболее эгалитарны по сравнению с получившими средне-специальное и школьное образование. Этот показатель объясняет около 3 % дисперсии.

Род занятости также в некоторой мере влияет на восприятие прав женщин на рынке труда, так студенты и работающие больше других групп поддерживают равенство. Больше поддерживают особые права для мужчин безработные, люди, не указавшие род занятий и пенсионеры. Домохозяйки больше других групп уверены, что женщина должна сократить работу ради семьи и уступить позицию мужчине в случае безработицы (что, возможно, связано, с личным опытом таких решений). Этот показатель добавляет всего 1% к объясненной дисперсии, доводя общий R2 до 17%.

В таблице 2-а аналогичный анализ выполнен для одной зависимой переменной, вопроса «Когда рабочих мест мало, у мужчин должно быть больше прав на работу, чем у женщин». Как мы видим, в такой модели объяснительная сила падает приблизительно на 2%, все эффекты при этом сохраняют значимость, направление и силу, очень близкие к наблюдаемым в Таблице 2. Так молодые люди склонны не соглашаться с предложенным утверждением, равно как и женщины, образование стабильно отрицательно связано с патриархатными представлениями о приоритете мужчин. Домохозяйки оказываются наиболее консервативной категорией, а студенты и занятые на оплачиваемой работе менее других поддерживают гендерную дискриминацию при трудоустройстве. Незначительно меняется и порядок стран, только Бельгия, выбранная в качестве опорной категории, становится ниже по уровню гендерного эгалитаризма (между Великобританией и Португалией), в то время как в модели, где в качестве зависимой переменной взят индекс, Бельгия на четыре позиции выше (между Нидерландами и Испанией). Такое изменение свидетельствует о том, что в Бельгии значимо больше, чем в других странах не согласны с тезисом о том, что женщина должна сократить оплачиваемую работу ради семьи (второй компонент индекса), в то время как дискриминация при трудоустройстве видится меньшей проблемой.

Сравнение гендерных установок мигрантов в девяти европейских странах с установками местного населения и с установками в отправляющих обществах. многоуровневая регрессия с перекрестной классификацией

В данной части работы рассматриваются сходства и отличия мигрантов – мусульман от местного населения в девяти европейских странах и от их соотечественников, оставшихся в странах исхода по вопросу «Когда рабочих мест мало, у мужчин должно быть больше прав на работу, чем у женщин», где 1 – согласен, 0 – не согласен или воздержался.

Сначала я вычислила межклассовый коэффициент корреляции для обоих источников групповой вариации (страна происхождения и страна проживания) по формуле, модифицированной для бинарных логистических регрессий.

Пустая модель показывает, что коэффициент межклассовой корреляции для страны происхождения равен 0.06, а для страны проживания 0.115, то есть многоуровневое моделирование имеет смысл, и дисперсия объясняется на 6% первой и на 11.5% второй переменной [Snijders, Bosker, 2012, p. 22]. Следующий этап – это построение моделей с фиксированными углами наклона и рандомизированными интерсептами.

Модели с фиксированными углами наклона – предикторы индивидуального уровня

Рассмотрим таблицы 7 и 8, где выбираются наилучшие предикторы индивидуального уровня, предсказывающие отношение к гендерному равноправию на рынке труда.

Коэффициенты логистических регрессий – это логарифмы шансов, и даже после процедуры взятия экспонента шансы сложны для интерпретации. Поэтому рекомендуется обращать внимание на значимость и знак при коэффициентах, а также сравнивать их относительные значения, если переменные измерены по единой шкале [Lemeshow et al., 2013]. Чтобы пояснить этот тезис на конкретном примере, возьмем коэффициент для миграционного статуса и мусульманского вероисповедания. Как видно из моделей в таблице 7 (см. Приложение), миграционный статус теряет значимость уже в первых моделях (при добавлении возраста), во всех остальных спецификациях этот показатель сам по себе не значим. Мусульмане значимо чаще отвечают «согласен» на вопрос о преимуществе мужчин на рынке труда в условиях недостатка рабочих мест.

Интерактивный эффект с миграционного статуса и мусульманского вероисповедания значимо положителен и стабилен при всех спецификациях моделей, exp (0.35) = 1.4, то есть шансы для мигранта-мусульманина ответить на вопрос положительно выше на 40%, чем у европейца мусульманского вероисповедания (контролируя по полу и возрасту, как в модели 5). Для того, чтобы избежать интерпретации через шансы, ниже предлагается сравнивать коэффициенты между собой напрямую, поскольку все они (кроме возраста) либо являются бинарными переменными, либо закодированы по шкале от 0 до 1. Женщины при прочих равных значимо реже мужчин согласны с этим утверждением, при этом пол влияет на интересующее нас суждение не меньше, чем мусульманское вероисповедание. Пожилые люди в среднем поддерживают большие права мужчин на рынке труда. Отсутствие высшего образования значимо повышает вероятность согласия респондента с тезисом о приоритете мужчин на рынке труда, этот коэффициент выше всех остальных эффектов индивидуального уровня.

В таблице 8 представлены результаты дальнейшего перебора переменных индивидуального уровня, которые теоретически должны быть связаны с гендер-ными установками. Время, прошедшее с приезда в страну, оказалось не значимым во всех моделях. Прямой вопрос о религиозности респондента значим во всех моделях. Религиозные люди и те, кто воздержались от ответа на вопрос о религиозности, несколько чаще отвечают положительно на этот вопрос, чем нерелигиозные, контролируя по вероисповеданию и миграционному статусу. Посещение религиозных служб имеет значимый эффект, такой же силы как мусульманское вероисповедание (если сравнивать тех, что посещает храм каждую неделю с теми, кто не посещает никогда) и больший, чем субъективная религиозность (модель 6 таблицы 8).

Занятые оплачиваемым трудом и студенты в равной степени более эгалитарны по своим взглядам, чем безработные, люди, указавшие «другое» в типе трудоустройства, пенсионеры и домохозяйки (в порядке увеличения разрыва). Что касается семейного статуса, разведенные и одинокие люди наиболее эгалитарны в своих взглядах на права на рынке труда. За ними со значительным отрывом следуют семейные и вдовцы. Интересно, что больше всего поддерживают привилегии мужчинам люди, не указавшие свое семейное положение.

Модели с фиксированными углами наклона – предикторы группового уровня по основанию «страна происхождения»

На следующем этапе моделирования, представленном в таблицах 9 и 10 (в Приложении), проверим значимость предикторов второго уровня для группирующей переменной «страна происхождения». Для этого добавим к наилучшей модели (модель 1 в таблице 9) все предикторы поочередно, оставляя углы наклона регрессионных линий зафиксированными.

Сначала включим такие переменные как индекс человеческого развития (ИЧР) и логарифм из ВВП на душу населения. Как видно из таблицы 9, ИЧР страны происхождения отрицательно связан с поддержкой тезиса о приоритете мужчин на рынке труда (модель 2). Таким образом, люди, приехавшие из тех стран, где выше грамотность, уровень жизни и ее продолжительность, более склонны к гендерному эгалитаризму. Логарифм ВВП на душу населения (модель 3) показывает ту же тенденцию, однако его эффект ниже, а улучшение модели за счет добавления этих предикторов одинаково (BIC уменьшается на 20 и на 22 единицы соответственно).

В моделях 4 и 5 таблицы 9 проверяется влияние исламского большинства в стране происхождения на гендерный эгалитаризм. В модели 4 представлена бинарная переменная (наличие исламского большинства, то есть более 50% населения исповедуют ислам). Люди, проживающие в преимущественно исламских обществах (в выборке таких стран 12), более склонны считать, что у мужчин должно быть больше прав на трудоустройство при недостатке рабочих мест, чем жители других стран (шансы составляют 1.7, то есть 70%). В таблице 5 бинарная переменная заменена на более информативный процент мусульманского населения, этот показатель имеет большую объяснительную силу.

Затем в модели 6 таблицы 9 я ввожу предиктор «культурная зона», объединяющий страны в блоки по культурно-религиозным основаниям (см. карту Ин-глхарта и Вельцеля на рис.1). Наименьший уровень эгалитаризма демонстрируют выходцы из исламских и православных обществ, а также из стран Южной Азии, Африки и конфуцианской культуры (эти 5 групп стран не значимо различаются по поддержке гендерного равноправия на рынке труда). Последнее наблюдение связано, судя по всему, с особенностью зависимой переменной. Поскольку в этом вопросе речь идет о гендерном эгалитаризме на рабочем месте, такие страны как Япония оказываются среди самых консервативных. Эта особенность описывается в ряде исследований, где утверждается, что большинство женщин в этих обществах работают на оплачиваемой работе только до рождения первого ребенка, после чего социальные ожидания предписывают им оставаться домохозяйками [Ueda, 2007].

Ближе других к этому блоку стран примыкают католические общества Европы, за которыми следуют еще более эгалитарные страны Латинской Америки. Наибольшую поддержку гендерного равноправия демонстрируют выходцы из протестантских и англоговорящих обществ.

В таблице 10 я продолжаю проверять предикторы второго уровня по основанию «страна происхождения», которые теоретически могут быть связаны с зависимой переменной. В модели 1 вводится показатель реального гендерного неравенства в стране, который обладает большой объяснительной силой. В моделях 2 и 8 я подставляю такие структурные переменные как процент женщин в парламенте и вовлеченность женщин в рынок труда. Оба коэффициента при этих переменных значимы, но не обладают достаточной объяснительной силой.