Содержание к диссертации
Введение
Глава І. Мотивы изучения языков в XVI в. и предыстория сравнительного языкознания 12
1.1. Священные, классические и варварские языки 12
1.2. Книги-полиглоты 15
1.3. Мотивы лингвистических занятий в XVI в 19
1.3.1. Богословская экзегеза 19
1.3.2. Миссионерская лингвистика 24
1.3.3. Гуманистическое изучение классической античности 27
1.3.4. Систематизация номенклатуры естественных наук 30
1.3.5. Развитие образовательных институтов 33
1.4. Предыстория сравнительно-исторического языкознания 36
1.4.1. Интерес к национальным древностям и благородные «генеалогии» языков 36
1.4.2. Анахронизмы в филологии, истории и географии 39
1.4.3. Вопрос о древнем галльском языке 44
1.4.4. Принципы лексических сопоставлений: унаследованная лексика и заимствования 52
Глава 2. Образование и филологические занятия Конрада Гесснера 59
2.1 «Митридат» и его автор в научной историографии 59
2.2 Краткие сведения о биографии Гесснера: годы учебы, первые научные труды 61
2.2.1. Детство Гесснера и peregrinatio academica 61
2.2.2. Занятия в Базеле, редактирование греческо-латинского словаря 71
2.2.3. Профессор греческого в Лозанне 77
2.2.4. Получение докторской степени, возвращение в Цюрих 79
2.2.5. Составление «Универсальной библиотеки» 81
2.3. Филологические занятия Гесснера 87
2.3.1. Лексикография 88
2.3.2. Издания классических и современных авторов, переводы с греческого 93
2.3.3. Издания позднегреческих антологий 101
2.3.4. Краткие выводы 108
Глава 3. «Митридат» (1555) Конрада Гесснера: описание многообразия и родства 111
3.1. Концепция, структура и язык сочинения 111
3.1.1. История издания «Митридата» 111
3.1.2. Замысел и содержание «Митридата» 117
3.1.3. Содержание и компилятивная форма алфавитной части «Митридата» 125
3.1.4. Музей языков и новолатинский ономастикон 131
3.2. Источники и содержание некоторых глав «Митридата» 143
3.2.1. Какие языки знал Гесснер? 143
3.2.2. Источники сведений о языках в «Митридате» 145
3.2.3. Славянские языки 148
3.2.4. Венгерский язык 154
3.2.5. Латинский язык 159
3.3. Германистические интересы Гесснера 165
3.3.1. Проект немецкого словаря, попытки издания древних германских текстов 165
3.3.2. Глава «Митридата» “De lingua Germanica”. Этимология и филология 169
3.3.3. Список «галльских» слов и доказательство языкового родства 182
3.3.4. Краткие выводы 195
Заключение 196
Библиография 202
Источники 202
Справочные издания и словари 210
Исследования 212
- Богословская экзегеза
- Детство Гесснера и peregrinatio academica
- Замысел и содержание «Митридата»
- Список «галльских» слов и доказательство языкового родства
Введение к работе
Актуальность настоящего исследования определяется тем, что в нем на примере первого справочника о языках мира, отражающего представления об истории и классификации языков, сформировавшиеся в Европе к 1555 г., и вместе с тем представляющего новаторские лингвистические решения К. Гесснера, рассматривается ранний этап истории сравнительно-исторического языкознания, который стал объектом активного изучения в последней трети -начале XXI в. Многие из сформулированных и примененных в 16 в. принципов сопоставления и классификации языков в настоящее время считаются аксиомами, без которых невозможно представить себе современое сравнительно-историческое языкознание.
Новизна исследования состоит в том, что в нем впервые предпринята попытка комплексного описания "Митридата" К. Гесснера с точки зрения развития методологии сравнительно-исторического изучения языков. В диссертационном исследовании представленные в «Митридате» языковые сопоставления, этимологии, сведения о языковой классификации и теоретические положения об истории и родстве языков рассмотрены также в связи с историей создания справочника и в контексте широких научных интересов К. Гесснера. Несмотря на возросший в последние десятилетия интерес к началам сравнительно-исторического языкознания, важнейшие
[5]
сочинения XVI в., посвященные языковому многообразию и родству языков, до сих пор не подвергались всестороннему и методическому рассмотрению. Это утверждение, в целом, справедливо и в отношении «Митридата» К. Гесснера, несмотря на то, что начиная с 60-х гг. XX в. вышло немало публикаций, посвященных содержанию и источникам отдельных глав этого справочника и их значению для истории национальных филологий (П.-У. Дини, Дж. Консидайн, Э. Поппе), а также характеризующих лингвистические представления автора (Дж. Меткалф, М. Петерс, Б. Коломба). Кроме того, в 2009 г. в известной серии “Travaux d’Humanisme et Renaissance” вышло комментированное издание «Митридата» под редакцией Б. Коломба и М. Петерса; некоторые разделы «Митридата» Гесснера были недавно переведены на русский и прокомментированы М. В. Шумилиным (в 2016 г.). Тем не менее, ряд существенных вопросов, таких как история создания справочника, влияние на представления К. Гесснера о родстве и классификации языков его лексикографических и естественнонаучных занятий, место германистических глав в общей структуре сочинения, не привлекли должного внимания исследователей. Между тем, учитывая компилятивный характер сочинения Гесснера, а также многообразие научных интересов его автора (филология, лингвистика, библиография, медицина, естественная история), изучение этих вопросов представляется необходимым для правильного понимания принципов сравнительного изучения языков, которыми руководствовался К. Гесснер, и принципов представления в "Митридате" лингвистического материала.
Цель диссертации – рассмотреть лингвистическое содержание «Митридата» и его значение для становления и развития сравнительно-исторического языкознания.
Соответственно, в работе решаются следующие задачи:
1) определить основные направления сравнительного изучения языков и
представления об истории, родстве и классификации языков, характерные для XVI в.,
которые нашли отражение в главах «Митридата» (и, шире, других филологических
сочинениях К. Гесснера);
-
определить жанровую специфику "Митридата" в ряду научных работ того времени;
-
рассмотреть работу К. Гесснера над текстом «Митридата» в более широком контексте лексикографических и эдиционных занятий Гесснера, что позволит составить более полное представление о методах и принципах сопоставления языков, которыми руководствовался К. Гесснер (не эксплицируя их при этом в тексте "Митридата");
[6]
4) рассмотреть принципы описания языков в главах «Митридата» и классификацию языков, представленную в справочнике.
Теоретическую основу диссертации составили работы, посвященные становлению и развитию методов сопоставительного и сравнительно-исторического языкознания, с опорой на изучение источников XVI вв.: это работы о языковых сопоставлениях и первых опытах классификации языков (например, исследования Т. Ван Хала, Д. Дройкса, К.-Ж. Дюбуа, Ф. Симона, Л.Г. Степановой, М. Тавони), а также о многочисленных образцах «донаучной» этимологии, основания которой часто лежали за пределами собственно языкознания (принципы таких «этимологий» рассмотрены, например, в трудах М.-Л. Демоне, К. Демэзьер, Ж.-К. Марголена и статьях сборника “L’tymologie de l’antiquit la renaissance” (1998)).
В диссертации использованы прежде всего методы сравнительно-исторического языкознания (описанные в трудах Л.Г. Герценберга, Б.Фортсона, Л. Кэмпбела, Дж. Эйтчинсон). Для корректной интерпретации рассматриваемого материала, помимо этого, потребовалось также использовать некоторые методы лингвистической историографии (Д. Дройкс, В. Ло, Р. Робинс, П. Свиггерс, Л.Г. Степанова); дополнительно, учитывая специфику новолатинской литературы эпохи гуманизма, привлекаются методы филологического анализа (Э. Блэр, Э. Графтон, Л. Жардин).
Положения, выносимые на защиту
1) Сочинение Конрада Гесснера «Митридат. О различиях языков» представляет
собой, прежде всего, словарь названий языков, засвидетельствованных в античных,
средневековых и новоевропейских текстах (значительная часть отождествлений и
разграничений, приведенных в «Митридате», касается скорее названий языков, чем их
лингвистической характеристики), а также «музей» собранных Гесснером образцов
слов и текстов на различных языках, содержащих материал для языковых
сопоставлений.
2) Лингвистическая новизна сочинения Гесснера и его значение для
становления сравнительно-исторического языкознания определяется, прежде всего,
полнотой и относительной беспристрастностью представления сведений о
многообразии языков мира (всего в книге упоминаются около 110 языков, главы о них
расположены в алфавитном порядке). Такое расположение материала отодвигало на
второй план традиционную, принимавшуюся априорно библейскую генеалогию
языков.
[7]
3) Новаторским решением Гесснера, в последующие несколько столетий
занявшим прочное место в сопоставительных исследованиях и в книгах-полиглотах,
стало определение в качестве стандартного образца (specimen) переводов молитвы
«Отче наш» на разные языки и диалекты. Эти переводы содержали необходимый
материал для эмпирических языковых сопоставлений.
4) Особенности этимологической аргументации К. Гесснера,
эксплицированные в диссертационном исследовании, находят параллели в работах
историков-гуманистов (И. Авентина, Б. Ренана, Э. Чуди и др.). Значительный интерес
для развития методологии сравнительно-исторического изучения языков представляет
использование данных диалектологии и текстологии (в частности, привлечение
рукописных разночтений) в этимологической реконструкции.
5) Приложение к «Митридату» (обнаруженное и прокомментированное
автором исследования) – таблица переводов молитвы «Отче наш» на 23 языка –
наглядно отражает представления К. Гесснера об истории и родстве языков: в начале
таблицы помещены древнееврейский и «происходящие» от него семитские языки;
кроме того, выделены еще три языковые группы: романские («отпрыски» латыни),
славянские и германские языки.
Практическая ценность диссертации состоит в возможности применения ее результатов при создании лекционных курсов по индоевропеистике, истории языкознания и филологии. Кроме того, в диссертации переведено и прокомментировано множество мест из новолатинских (а также немецких и французских) текстов лингвистического и филологического содержания, которые могут служить ориентиром для составителей антологий и учебных пособий по истории языкознания.
Теоретическая значимость работы состоит в том, что истоки сравнитено-исторического языкознания – первые попытки систематизации и сравнительного описания языков в Европе XVI в. – рассмотрены в связи с задачами и методами гуманитарных и естественных наук того времени.
Апробация работы. Результаты исследования были представлены в ряде докладов на российских и международных конференциях, а также научных семинарах: «Индоевропейское языкознание и классическая филология (Чтения памяти И.М.Тронского)» (Санкт-Петербург, ИЛИ РАН, 2007, 2010); «Международная филологическая конференция» (Санкт-Петербург, СПбГУ, 2008, 2010, 2015); «Книжные редкости Российской национальной библиотеки» (Санкт-Петербург, РНБ, 2008, 2010, 2013); «Автобиографические свидетельства в европейской традиции:
[8]
междисциплинарные перспективы исследований» (Москва, ВШЭ, 2013); Семинар Группы междисциплинарных исследований автобиографии Факультета гуманитарных наук ВШЭ (Москва, ВШЭ, 2015); «Эпоха Ренессанса и начала наций в Европе» (Москва, МГУ, ГИИМ, 2015); “Internationaler Kongress Conrad Gessner (1516–1565)” (Цюрих, Universitt Zrich, 2016); “Renaissance society of America annual meeting” (Чикаго, RSA, 2017); “The fourteenth international conference on the history of the language sciences” (Париж, Universit Sorbonne Nouvelle, 2017); “The impact of learning Greek, Hebrew and ‘Oriental’ languages on scholarship, science, and society in the Middle Ages and the Renaissance” (Лёвен, Katholieke Universiteit Leuven, 2017).
По теме диссертации автором опубликовано 11 печатных работ (общим объемом 6,91 п.л.), в том числе в рецензируемых изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ (Индоевропейское языкознание и классическая филология, индекс подписки 88448, Acta Linguistica Petropolitana, индекс подписки 88447, Средние века, индекс подписки 18969), опубликовано 4 печатных работы общим объемом 4,21 п.л.
Структура и объем исследования. Диссертация общим объемом в 234 страницы состоит из Введения, трех глав, Заключения, а также списка использованной литературы, включающего 447 наименований (в том числе 110 источников).
Богословская экзегеза
Со всеми возможными оговорками следует все же утверждать, что основным мотивом изучения древних ближневосточных языков и греческого в XVI в. было толкование Священного писания. Именно оно открыло европейцам языки библейского оригинала (древнееврейский и древнегреческий) и его ранних переводов (сирийский, эфиопский, арабский), которые также важны для интерпретации и текстологии [см.: Мецгер, Эрман 2013: 100-134]). Происходило это не без противодействия со стороны богословов-консерваторов: греческий воспринимался как язык восточных схизматиков, древнееврейский – как язык иудеев. Гуманисты также сочетали интерес к еврейским текстам с резкими антииудейскими высказываниями [Kessler-Mesguich 1996: 90-92]. Тем не менее, о росте популярности древнееврейского говорит хотя бы тот факт, что вскоре после выхода первых пособий (начиная с “De modo legendi et intellegendi Hebraeum” К. Пелликана 1504 г.16) число грамматик древнееврейского стало множиться, и ко второй половине XVI в. их счет шел уже на десятки [Kessler-Mesguich 2000: 674-676]. Постепенно совершенствовался еврейский шрифт: совершенную форму он обрел в изданиях Д. Бомберга (ок. 1470–1549), напечатавшего в Венеции Талмуд и многие другие еврейские книги [Roudaut 2006: 596-597]. Преподавание древнееврейского (наряду с греческим) стало частью учебных курсов в некоторых новообразованных университетах: триязычных коллегиумах (в Алкале, Левене, Париже), академиях Лозанны, Женевы и др. [Kessler-Mesguich 2000: 675].
Основным способом изучения других ближневосточных языков для европейцев начала XVI в. были занятия с их носителями – в первую очередь, в Риме, куда прибывали христианские посольства из Сирии, Эфиопии и др., также на Ближнем Востоке. Еврейский язык также нередко учили у восточных раввинов: так, Т. Платтер рассказывает о французе, который сперва посещал его занятия по древнееврейскому в Базеле, а впоследствии провел несколько лет на Крите, в Малой Азии и в Аравии, так что «еврейский и другие языки стали ему так же знакомы, как и родной язык»17.
Первые христианские гебраисты (И. Рейхлин, В. Капитон, С. Мюнстер) переводили и адаптировали для европейского читателя классические еврейские учебники (М. Кимхи и Д. Кимхи, Э. Левиты) [Willi 2004: 25-48]. Затем стали выходить грамматики и словари других восточных языков: библейского арамейского в 1527 г. (С. Мюнстер); сирийского (с краткими сведениями об армянском) в 1539 г. (Т. Амброджо) и 1555-1556 г. (И.А. Видманштеттер), более полное описание – в 1571 г. (А. Мазиус); несколько раз издавался текст Псалтыри на эфиопском языке (1513 и 1518 г.: И. Поткен), Новый Завет – в 1548/49 (cтараниями трех эфиопских монахов, приехавших в Рим с манускриптами: [Ullendorff 1968: 33-34]), в 1552 г. вышла эфиопская грамматика (М. Виттори); краткая грамматика арабского вышла в 1540 г. (Г. Постель), более полная грамматика (Т. Эрпениус) и словарь (Я. Голиус) – только в XVII в.: [Wilkinson 2008].
Описания небиблейских языков появились позднее: так, первая турецкая грамматика (несмотря на очевидные политические мотивы знакомства с турецким) была напечатана только в 1612 г. (И. Мегизер), словарь – в составе “Thesaurus linguarum orientalium” 1680-1687 гг. (Ф.М. де Менински); “Ianua linguae Persicae” Ф. Америно появилась в 1614 г., а первая европейская грамматика персидского – в 1639г. (Л. де Дье), словарь – как часть “Lexicon Heptaglotton” 1669 г. (на основе рукописного словаря Я. Голиуса): [Orsatti 1996: 560-561; Bobzin 2000: 728-734].
Отдельного комментария требует вопрос о занятиях арабским языком. Прежде всего, это был язык ислама, распространения которого (наряду с военной экспансией Османской империи) опасались в христианском мире, поэтому, например, базельские власти крайне неохотно выдали разрешение на издание латинского перевода Корана (1543) [Clark 1984; Miller 2013]. С другой стороны, это же обстоятельство создавало стимул для изучения арабского: для распространения идей христианства среди иноверцев требовалось, с одной стороны, знание языка обращаемых народов18, а с другой, знакомство с основами мусульманского учения, которые необходимо было опровергнуть [Miller 2013]. Кроме того, востоковеды (Т. Библиандер, затем Й. Скалигер) отмечали, что чтение Корана (в оригинале) является абсолютно необходимым для изучения арабского языка и литературы [Loop 2009: 464-468]. У Г. Постеля, автора первой арабской грамматики в Европе, было несколько рукописей Корана, вероятно, привезенных из Леванта, где он начал изучение языка [Secret 1962].
В «Алфавите 12 языков» Г. Постель указал еще один важный мотив занятий арабистикой – чтение арабской научной литературы: «даже не буду перечислять разделы науки, замечательнейшим образом изложенные авторами на этом языке»19. Это направление, впрочем, имело незначительное развитие в XVI в. Только в 1590-х гг . в Италии был напечатан полный текст «Канона» Авиценны, география М. аль-Идриси, «Элементы» Евклида и другие сочинения по -арабски, но и эти книги не были предназначены для европейского читателя (у которого не было ни полноценной арабской грамматики, ни словаря), их планировали продавать в Леванте [Bobzin 2013: 23-29].
Открытию восточных языков на первых порах сопутствовала неопределенность в новолатинских глоттонимах. Так, весьма многозначным оказался термин халдейский язык20: во-первых, халдейским называли язык некоторых ветхозаветных книг (пророков Даниила, Ездры), то есть «библейский арамейский»; во-вторых, этот же термин относили и к языку более поздних еврейских сочинений – Таргумов (переводов библейских книг) и Талмуда. Описание этой разновидности арамейского содержат грамматика и словарь С. Мюнстера21. В-третьих, обозначение халдейский язык применяли к арамейскому языку восточных христиан, то есть сирийскому. В -четвертых, в результате ошибочной идентификации И. Поткен назвал «халдейским» изданный им эфиопский перевод Псалтыри (1513, 1518). К. Пелликан, С. Мюнстер и Г. Постель не согласились с таким обозначением, определив ее язык как индийский22. Отождествление халдейского и эфиопского оспаривал также Т. Амброджо в “Introductio ad Chaldaicam linguam” (1538) [Wilkinson 2008: 20-21]. Обе точки зрения отражены в «Митридате» К. Гесснера. Так, в главе “De Chaldaica lingua” сообщается об использовании халдейского языка в Эфиопии и Египте23; в главе об эфиопском Гесснер, приведя эфиопские тексты молитвы Отче наш и Песни Симеона Богоприимца, делает вывод о близости (“in multis congruere”) эфиопского и древнееврейского24, а затем цитирует «Халдейскую грамматику» С. Мюнстера [Mnster 1527: 13-18], где показаны сходства и различия «индийского» (эфиопского) и халдейского языков (на лексическом уровне) и отрицается их тождество25.
Библейская экзегеза XVI в. была тесно связана с занятиями гуманистов: в основе ее также находилось изучение пе рвоисточников на языке оригинала, которое давало возможность издать стандартный текст (с учетом многочисленных вариантов в рукописях) и сделать его новый перевод на хорош ую латынь [Hall 1963]. Особенно известна история двуязычных изданий Нового завета , подготовленных Эразмом Роттердамским (первое вышло в Базеле у И. Фробена в 1516 г.): «улучшение» текста происходило, с одной стороны, за счет использования более надежных (как казалось ) и полных рукописей; с другой стороны, Эразм сравнивал греческий оригинал с Вульгатой, внося исправления в оба текста, а затем (в 1519 г.) предложил собственный латинский перевод Евангелия [Мецгер 2013: 152-159]. Даже расположение текста на страницах издания Эразма свидетельствовало о гуманистических интересах автора: привычному облику изданий Вульгаты, в котором текст был окружен с четырех сторон обширным комментарием26, Эразм предпочел билингву, без каких-либо глосс, подчеркивавшую ценность оригинального текста Писания и удобную для начинающих грецистов [Vanautgaerden 2012: 286-302, 310-317].27
Впрочем, религиозное благочестие способствовало интересу европейцев не только к древним языкам. Для молитвы на Святой земле, прикосновения к христианским реликвиям, знакомства с библейскими реалиями многие отправлялись в реальное (а не книжное) путешествие на Ближний Восток. Кроме того, паломничества, и гораздо более дальние – морскими путями, были неотъемлемой частью проповеди христианства среди иноверцев. Эти поездки сопровождались покупкой местных артефактов, в том числе рукописей, зарисовкой незнакомых письменностей28 и составлением разговорников – такие материалы затем оказывались в распоряжении филологов.
Детство Гесснера и peregrinatio academica
При изложении фактов биографии Гесснера мы следуем далее, во-первых, его автобиографии 1545 г.119, во-вторых, биографическому очерку ученика Гесснера Йосии Зиммлера [Simmler 1566], написанному через год после смерти учителя, в-третьих, автобиографическим сведениям, которые Гесснер охотно сообщал в письмах120 и в предисловиях к своим книгам [ср. Blair 2016a, 2017]. Из исследований используются, главным образом, монография Ганса Фишера [Fischer 1966], в которой также рассмотрена история создания основных сочинений Гесснера, и наиболее полно е на сегодняшний день описание жизни и творчества Гесснера, предпринятое к его 500-летию Урсом Лёем [Leu 2016a]. Ряд важных свидетельств, в том числе тексты неопубликованных писем Гесснера в немецком переводе, содержит книга И. Ханхарта, первая подробная биография Гесснера [Hanhart 1824]. Библиографические сведения о работах Гесснера (кроме тех, которые были просмотрены нами) заимствуются, главным образом, из публикации Ханса Веллиша [Wellish 1975]121. Ссылки на другие работы, использовавшиеся для изложения отдельных эпизодов биографии Гесснера, будут даны в соответствующих местах в тексте.
Конрад Гесснер родился в марте 1516 года в Цюрихе в семье скорняка Урса Гесснера и Агаты Фрик. В семье было много детей, и денег на их воспитание не хватало, поэтому с самых малых лет Гесснера приютил в своем доме дядя его матери, капеллан Ханс Фрик. Ханс Фрик был увлечен садоводством, и Конрад перенял у него любовь к растениям, помогал деду в уходе за садом. Эти детские увлечения, сохранившиеся на всю жизнь, послужили одним из стимулов к созданию первых ботанических работ, о чем Гесснер с благодарностью упоминает в посвящении Якобу Амману, предпосланному «Каталогу растений» 1541 г.122
В возрасте пяти лет (в 1521 г.) Гесснер начал посещать немецкую школу, а с 1524 г. – латинскую школу при соборе Gromnster. Ко времени, когда Гесснер стал осваивать науки, в Цюрихе была введена новая учебная программа реформаторского толка. Она предполагала изучение древних языков, необходимых для понимания библейских источников. В ведение греческих занятий (наряду с латинскими и древнееврейскими) произошло достаточно стремительно: план образовательной реформы, по инициативе Ульриха Цвингли (1484–1531), был принят осенью 1523 г., а в 1525 г. открылась протестантская академия Schola Tigurina [Campi 2008]. Незадолго до того момента ситуация с преподаванием греческого в Цюрихе была решительно иной. Томас Платтер (1499-1582), впоследствии известный базельский книгопечатник и педагог в начале 1520-х гг. преподавал в Цюрихе начатки латыни нахлебникам О. Микония (среди которых был Гесснер) и заодно сам учи лся у него. В автобиографии он сообщает об этих годах: «…Миконий упражнял нас только частыми занятиями латинским языком; в греческом он не очень был силен: тогда еще греческий язык был редок и мало в ходу» (пер. Н.В. Сперанского, с уточнениями) [Платтер 2016: 236]123. В результате, Платтеру приходилось осваивать древнегреческий самостоятельно, читая Лукиана и Гомера в оригинале параллельно с латинским переводом (способ, к которому часто прибегали и первые европейские востоковеды)124.
После организации академии и начала регулярного чтения греческой Библии, в преподавателях уже не было недостатка. Так, в 1525 г. в цюрихскую школу на должность профессора древнегреческого и еврейского языков приехал известный грецист, автор одного из первых немецких учебников древнегреческого Якоб Цепорин (1499–1525), вскоре, увы, скончавшийся в юном возрасте [Botley 2010: 49-50]. Его сменили гебраист Конрад Пелликан (1478–1556) [ADB: 25, 334-338 (B. Riggenbach)], занимавшийся также составлением каталога институтской библиотеки [Germann 1994: 9-11, 59-95], и грецист Рудольф Коллин (1499-1578), ученик Генриха Глареана и Иоахима Вадиана [ADB: 4, 410-411 (Mhly)], впервые переведший на латынь все трагедии Еврипида125.
Несмотря на то, что главной целью школьных занятий греческим было чтение и толкование Священного Писания, поощрялось и знание дохристианской классической литературы в оригинале. Известно, например, что У. Цвингли сравнивал эстетические достоинства сочинений Пиндара и Горация с поэзией Ветхого Завета [Riedweg 2000: 207, 211]. Кроме того, одним из основных критериев (наряду с простотой языка) при выборе авторов для чтения в школе была поучительность их содержания. Произведения греков и римлян ценились как источник жизненной мудрости и этических наставлений (истоки такой интерпретации находили в трудах отцов церкви) [ср. Wilson 1992: 102], поэтому кроме поэм Гомера (моралистическая интерпретация которых стала популярна среди немецких реформаторов [ср. Pontani 2007: 383-388]) чаще всего читались дидактические стихи Псевдо-Фокилида и Aurea verba, приписывавшиеся Пифагору, басни Эзопа (рекомендованные уже Квинтилианом), «Киропедия» Ксенофонта, жизнеописания Плутарха, «Труды и дни» Гесиода («Теогония» читалась гораздо реже), диалоги Лукиана и др.; из комедий Аристофана изучался преимущественно «Плутос»126 (как наиболее аллегорическая пьеса) [Botley 2010: 72-113].
Греческое образование не ограничивалось аудиторным чтением авторов. Хорошо известно, например, о театральной постановке аристофановского «Плутоса» на греческом языке, в которой участвовал 14-летний К. Гесснер, игравший Бедность127; он был самым юным участником постановки. Других персонажей играли учителя школы при Gromnster Иоганн Фриз (1505-1564/65) и Георг Биндер (?-1545), студенты Леонард Госпиниан (ок. 1505-1564) и Себастьян Гульдебек, врач и гуманист Кристоф Клаузер (?-1552) [см. о нем: Mller 2016a: 99-106] и др. Живое участие в организации спектакля принял У. Цвингли - он сочинил музыку для постановки. Вероятно, при подготовке спектакля Гесснеру подарили издание Аристофана (театральная личина, по грустной иронии, подходила его жизненным обстоятельствам - едва ли можно предположить, что он сам приобрел эту книгу): реконструированном каталоге его домашней библиотеки упоминается издание " ш " ([Paris]: Egidius Gormontius, [1528]) с владельческой надписью, сочиненной гекзаметром: “Gessnerum dominum fateor nostrique potentem, Me diligens versat manibus noctesque diesque” («Признаю: Гесснер - мой хозяин и господин; и днем и ночью его руки прилежно листают меня») [Leu, Keller, Weidmann 2008: №26; ср. Conrad Gessner 1967: 220 (R. Steiger)]. Кроме «Плутоса», в Цюрихе была поставлена театральная версия первой песни «Илиады». Правда, поэма исполнялась латинском переводе: текст постановки был написан цюрихским поэтом Рудольфом Гвальтером (1519-1586), который ранее, в 1536 г., перевел «Илиаду» латинской прозой [Boesch 1947: 392-394; Stolz 2008: 128].
В автобиографии Гесснер перечисляет имена своих школьных учителей : среди них знаток восточных языков Т. Библиандер (1505-1564), издатель латинского перевода Корана, автор древнееврейской грамматики и «Комментария о едином принципе всех языков и письменностей» (“De rati one communi omnium Imguaram et literaram commentanus ) , и Петр Дасиподий (ок. 1490-1559), один из первого немецких лексикографов, составивший латинско-немецкий (1535) немецко-латинский (1536) словари на основе «Калепина» [Jones 1991: 134-135; Mller 2001: 62-75; Дубинин 2007: 136-139].
Замысел и содержание «Митридата»
«Митридат» представляет собой книгу карманного формата, в одну восьмую, на 80 листах. Оценивая необычно маленький размер «Митридата» в сравнении с другими справочниками Гесснера, следует согласиться с определением К. Вазера: «тонкая книжица, но однако же такого рода, что ученейший полимат Гесснер изящнейшим образом проявил в ней свой талант»245. Предисловие, посвященное различиям языков в целом (“de differentiis linguarum Observationes, & primum in genere” [Mithridates 1555: 1a]), начинается с уведомления читателей о том, что автор не будет пересказывать события библейской истории, относящиеся к «смешению языков»246 (для сравнения: у К. Дюре происхождению языка, вавилонскому смешению и истории древнееврейского уделено более 300 страниц, то есть треть всего справочника [Duret 1619: 1-310]). При этом он, разумеется, принимает ее положения [ср. Colombat, Peters 2009: 22-23], но несчастью человечества прошлых времен (утрате единого языка) противопоставляет распространение в современном мире языкового образования, а вместе с ним христианского учения. Под образованием Гесснер имеет в виду «возрождение» и включение в curriculum трех священных языков, благодаря чему у европейцев появилась возможность сперва прочитать Евангелие в оригинале (“Evangelium in Europa nostris temporibus primum, una cum linguis illis renascentibus renovari coepit” [Mithridates 1555: 1a/b]), а затем – распространять его в книгах и изустно среди других народов (“tum libris tum viva voce in reliquas quoque nationes brevi (ut speramus) dispergetur” [Mithridates 1555: 1b]).
Примечательно, что в предисловии Гесснер делает акцент на чтении священного писания в оригинале и, видимо, с этим связывает деятельность миссионеров (“[Evangelium] inde per easdem linguas … dispergetur” [ibid.])247, тогда как в главах справочника большее внимание удел ено переводам священных текстов на национальные языки (ср. разд. 3.2.4, 3.3.2). Такая двойственность соответствует характерному в целом для авторов XVI в. повышенному интересу, с одной стороны, к «священным» языкам, с другой – к «народным», включая «экзотические» [ср.: Metcalf 2013 (1974): 38-39]. Кроме того, Гесснера несомненно интересует возможность владения многими языками: на это указывает уже название справочника, для которого использовано имя понтийского царя Митридата VI Евпатора (132-246 “Linguarum confusionis causa atque historia in sacris libris tradita, non est quod his a nobis repetatur” («Мы не будем здесь вновь рассказывать о причине смешения языков и повторять историю, изложенную в священных книгах») [Mithridates 1555: 1a].
История, определившая выбор названия излагается в одном из абзацев предисловия, со ссылкой на «Естественную историю» Плиния (Plin. Nat. 7, 24): «Точно известно, что понтийский царь Митридат единственный из смертных говорил на 22 языках и что ни к одному человеку из подданных ему народов он не обращался через переводчика за все 56 лет, в течение которых он правил»248. Образ царя Митридата в связи с темой языкового многообразия мог быть подсказан Гесснеру Т. Библиандером (его учителем и помощником в написании глав о восточных языках [Mithridates 1555: 78a]), который в предисловии к “De ratione communi omnium linguarum” (1548) пересказывает эту же историю (но в иной формулировке), противопоставляя ее современному положению дел, когда «даже среди очень усердных в изучении языков редко кто знает 6 или 7 из них»249. Тема многоязычая находит сакральное воплощение в христианском чуде Пятидесятницы, когда апостолы были наделены «разделяющимися языками» и смогли говорить на языках всех народов, слушавших их проповедь (Деян. 2, 1-11). К этому сюжету Гесснер многократно отсылает читателя в разных главах «Митридата» [Mithridates 1555: 12a, 13b, 17a, 59a и др.]
Следующий раздел предисловия посвящен собственно многообразию языков и его причинам [Mithridates 1555: 1b-3b]. Гесснер, в целом, принимает исчисление «народов и языков», которо е приводят «Эфор и другие историки», основываясь на числе «душ дома Иаковлева, перешедших в Египет». По разным свидетельствам, оно колеблется от 70 до 75 (см.: Быт. 46, 27; Исх. 1, 1-5; Деян. 7, 12-14); Гесснер останавливается на 72-х250, однако не придерживается в точности этого числа ни в количестве глав справочника (около 90 статей и около 60 отсылочных статей), ни при перечислении языков и их местных разновидностей (одних только народов, говорящих по-«иллирийски», то есть на славянских языках, он насчитывает 60 [Mithridates 1555: 54b-55a]) [ср.: Peters 1974: 16]. Во всяком случае, нигде в «Митридает» не дается четких указаний о том, какие из многочисленных (около 110, согласно подсчетам Коломба и Петерса [Colombat, Peters 2009: 29]) названий языков, упоминаемых в тексте, можно отнести к тем первоначальным 72-м.
Две причины многообразия языков, определившие, вместе с тем, два подхода к их описанию и систематизации в «Митридате» [см.: Metcalf 1963b: 18-23], состоят, согласно Гесснеру, во-первых, в существовании диалектов, то есть вариантов языка в едином временном срезе, зависящих от его географического распространения251, а во-вторых, в развитии (точнее, «порче») языка в диахронии, которое неизбежно для каждого языка, кроме первоначального и «чистого» древнееврейского252. С диахроническим развитием связан и образ генетического родства языков, наиболее отчетливо представленный в характеристике романских языков как «отпрысков» латыни (“Latinae linguae propagines” [Mithridates 1555: 25b]). Напротив, тема прародительства древнееврейского в «Митридате» практически не развивается и его статус предка других языков даже не упомянут в главе “De lingua Hebraica” [Mithridates 1555: 47a-48a].
Классификацию языков в «Митридате» осложняет терминологическая неопределенность в вопросе разграничения языков и их языков) семьдесят два, как обнаруживается и в сочинениях наших авторов») [Mithridates 1555: 1b]. В трактате Т. Библиандера неожиданно находим, что «принято насчитывать 77 языков», но здесь в издании, вероятно, опечатка (LXXVII вместо LXXII), и речь идет также о 72 языках (“Linguas omnes cim literis … quae LXXVII. vulgo numerari solent” [Bibliander 1548: 2]).
Некоторые из перечисленных в «Митридате» языков имеют несколько диалектных разновидностей, упоминаемых в тексте под своими именами; при этом сам термин «диалект» (dialectus, idioma) то и дело употребляется Гесснером как синоним «языка» (lingua, sermo) (заметим, что по-немецки в XVI в. и то , и другое называлось sprache253). Например, в одном и том же предложении чешский называется языком (sermo) и диалектом (dialectus) (славянского языка) [Mithridates 1555: 55b]; для нижненемецкого также даются два наименования: “inferioris Germaniae sermo”, “dialectus” [Mithridates 1555: 41b]; эолийский и дорийский, будучи диалектами «общего греческого», называются языками (ср.: “Aeolica lingua, dialectus est Graecae communis” [Mithridates 1555: 5b; о дорийском: ibid.: 17b-18a]). Из двусмысленности терминов следует неоднородность в распределении материала по главам: так, основные греческие диалекты в «Митридате» даны отдельными главами, а германские языки (кроме английского и англо-шотландского) все упоминаются в одной главе “De lingua Germanica”, несмотря на то, что для многих из них (для швейцарского диалекта немецкого, фламандского, исландского, норвежского и др.) даны отдельные образцы слов и текстов [Mithridates 1555: 37b-44a].
Рассматривая изменчивость и вариативность языков, Гесснер затрагивает вопрос о причинах «порчи» и «смешения» языков. Как отметил М. Петерс, языковые изменения в «Митридате» преимущественно сводятся к лексическим заимствованиям [Peters 1987: 1490]. Иноязычная лексика проникает в язык в результате торгового обмена и культурного влияния (здесь Гесснер ссылается на классический пример – греческие замствования в латыни), также в результате миграций или завоевания территорий одних народов другими народами (в данном случае наиболее очевидным примером был захват варварами областей Римской империи, за которым последовала «порча» латинского языка) [Mithridates 1555: 2b-3a]. В каждом из пунктов Гесснер мог опираться на изложение этого вопроса у Т. Библиандера [Bibliander 1548: 51-61; ср. Metcalf 1980: 324-325]. Поскольку важнейшими факторами развития языков признавались события политической и культурной истории, миграции и география расселения носителей языка, неудивительно, что этим обстоятельствам уделено значительное внимание во всех более-менее подробных главах «Митридата»; другой причиной обилия в них исторической и этнографической информации была синкретичность подачи сведений в источниках Гесснера.
Список «галльских» слов и доказательство языкового родства
Использование этимологий в «Митридате» не ограничивается решением филологических задач. Важнейший пример этимологической гипотезы, обосновывающей языковое родство (трудно отличимое в терминологии XVI в. от тождества языков) содержится в главе «О древнем галльском языке», содержательно дополняющей разделы о германских древностях в немецкой главе426.
О взглядах Гесснера на решение «галльского вопроса» и некоторых его аргументах в пользу германской природы галльского уже было сказано выше (разд. 1.4.3). Теперь я рассмотрю список «галльских» слов427, содержащийся в пространной цитате из комментариев Г. Глареана (1538) к «Запискам» Цезаря [Mithridates 1555: 20a-23a = Glareanus 1538: 17-21]. Кроме того, что этот пассаж содержит редкий для «Митридата» образец сопоставления лексики двух языков, использованный в качестве лингвистического аргумента, он интересен еще по двум причинам: во -первых, Гесснер дополняет текст Глареана, не сообщая об этом, что свидетельствует о его особенном интересе к данному сюжету (то есть , в некоторой степени, он идентифицирует изложение с собственной позицией); во-вторых, форма этого сопоставления вполне обычна (как будет показано) для гуманистов, но необычна для современного читателя и может вызывать трудности в интерпретации (о чем свидетельствует комментарий в издании Коломба и Петерса).
Итак, список «галльских» слов появляется у Глареана и в «Митридате» в следующем контексте. Глареан сообщает, что, гельветам и жителям Рейнской области удалось лучше сохранить свой древний язык (то есть древний галльский), чем другим покоренным римлянами галлам, так как Рейн и Германия быстрее освободились от римского господства. Однако остатки древнего языка (“priscae”), согласно Глареану, сохранились и в современном французском, их можно обнаружить там, где те или иные его черты расходятся с латынью: таков характер словесного ударения, интонация, перифрастический перфект с глаголом “avoir” (“habui”), употребление артикля428, «и наконец, множество основ имен… и глаголов…». – разд. 3.2.5).
Таким образом в текст вводится интересующий нас список: “Denique plurima nominum themata, qualia sunt ignis, Puluinar, Pastillus, Scamnum, Cancer, Caper, Campana, Mamilla, Vexillum, Calcar, Diues, Thorax, Manipulus. Et uerborum, ut dimitto, frico, occido” [Glareanus 1538: 18]. Гесснер дополняет цитату из комментария Глареана еще несколькими примерами (далее выделены жирным шрифтом): “Denique plurima nominum themata, qualia sunt ignis, pulvinar, arma, civis, lorica, galea, gladius, saepes, tunica, accipiter, pelvis, pastillus, scamnum, cancer, caper, campana, mamilla, vexillum, calcar, dives, thorax, manipulus. Et verborum, ut sunt dimitto, frico, occido, careo, lacero ”429. На основании всего рассуждения Глареан делает вывод: «Отсюда очевидно, что язык гельветов и [жителей области] Рейна – подлинно галльский, разве что немцы, особенно [в землях] под Страсбургом, что-то [в него] примешали»430.
На первый взгляд, использование переченя латинских слов в качестве иллюстрации древних галльских реликтов во французском кажется абсурдным. Лат. gladius, действительно имеющее кельтское происхождение [De Vaan 2008: 263], скорее сбивает с толку, так как другие слова из списка не подчиняются такой логике. Б. Коломба и М. Петерс не н аходят объяснения этому месту «Митридата»: «непонятно, какие соответствия может иметь этот список, содержащий собственно латинские и совершенно не галльские слова» [Mithridates 2009: 150 сн.]. Впрочем, к омментаторы напрасно исходят из современных представлений о галльском (как представителе кельтской группы языков) и не соотносят этот список с общей логикой рассуждений автора. Глареан считает швейцарский диалект немецкого продолжением древнего галльского, непрерывно сохранявшегося в прирейнских землях. Для доказательства этого тезиса он обнаруживает во французском (также имеющем в основе древний галльский, но совершенно изменившемся под влиянием латыни) нелатинские черты, предположительно принадлежащие галльскому субстрату431. И эти черты (как, например, аналитическое образование перфекта со вспомогательным глаголов avoir/haben) оказываются немецкими (точнее, швейцарскими). Соответственно, можно предполагать, что за приведенным списком скрываются предполагаемые французско-немецкие лексические соответствия.
В этой связи полезно упомянуть рассмотренную Ж.-Кл. Марголеном заочную полемику Г. Глареана и его ученика Вольфганга Хунгера (1511-1555) с Шарлем де Бовеллем (1479–1566), автором первого этимологического словаря французского языка, изданного в приложении к “Liber de differentia vulgarium linguarum, & Gallici sermonis varietate” (1533) [Margolin 1985]: Хунгер посвятил критике Бовелля специальную книгу432. Важнейший упрек, обращенный к Бовеллю состоял в том, что он игнорировал для французских слов якобы правильные немецкие этимологии. Например, франц. place место, площадь Бовелль производил от лат. platea улица [Bovelles 1533: 73], как и Ж. Дюбуа (1531) [Dubois 1531: 45], а Хунгер соотносил его с нем. Platz площадка, площадь , хотя затруднялся определить направление заимствования433. С современной точки зрения, нем. Platz (ср.-в.-нем. plaz, platz), первоначально значившее улица, двор , было заимствовано из франц. place, которое происходит от лат. platea [DWB: 13, 1916; FEW: 9, 37]. В другом случае Глареан возмутился произведением франц. foeu огонь , букв. очаг от лат. focus очаг у Бовелля [Bovelles 1533: 60] (что, однако, соответствует современной этимологии [FEW: 3, 651]): “non pudet hunc asinum...” («и не стыдно этому ослу...»), – так как , по его мнению, foeu соответствует немецкому Feuer огонь 434; такую же этимологию приводит венский историк Вольфганг Лаций (1514–1565): “Feu, Fer / Ignis” [Lazius 1557: 57]. Франц. hault (совр. haut) высокий , которое Бовелль [Bovelles 1533: 62] и Ж. Дюбуа [Dubois 1531: 49] справедливо выводили из лат. altus то же (ср. [FEW: 24, 367]), Хунгер связывает с нем. hoch то же (точнее баварской формой hauch435). Замечу, впрочем, что исследование Хунгера не ограничивалось поиском французско-германских соответствий: например, за н екоторыми французскими словами он признавал греческое происхождение436. Последовательный анализ этимологий Бовелля и Дюбуа, выполненный К. Демезьер, показал, что игнорирование возможных германских этимонов действительно стало одной из основных причин неверных этимологических решений [Demaizire 1985: 241-243]. При этом известно, что у Бовелля были некоторые познания в немецком [Victor 1978: 13-15].
Список «галльских» слов в комментарии Глареана, процитированном в «Митридате», непосредственно связан с немецко-французской полемикой о галльском «наследстве». Не случайно далее он сообщает (этот текст пропущен в цитате Гесснера): «Когда несколько лет назд я жил в Париже, был у меня в товарищах Яспер Алфей Силван, человек превосходно рассудительный и образованный, который показывал мне в своих бумагах около 200 замеченных им слов нашего древнего языка (priscae nostrae linguae), которые парижане все еще сохраняют в своем изувеченном языке»437. Как уже упоминалось, немецкие филологи XVI в. теоретически разделяли германский слой французской лексики на две части: галльский субстрат и слова, значительно позже заимствованные у готов и франков438, но для различения этих групп не предлагалось определенных правил.
Похожий список сопоставлений имеется в сочинении швейцарского историка, ученика Г. Глареана Эгидия Чуди (1505-1572) “De prisca ac vera Alpina Rhaetia” (1538). В подтверждение теории о том, что «все галлы некогда говорили по-немецки» (“Gallos olim Germanice loquutos”), он, как и Глареан (но подробнее, с примерами), приводит сперва морфологические схождения, призванные показать, что ряд особенностей французского языка невозможно объяснить из латыни, а следовательно, они представляют собой реликт языка древних галлов и при этом обнаруживают замечательное сходство с немецким: напр., “[франц.] Que ha tu fait, [нем.] was hast du thon, quae sententia latinae linguae minime respondet: nam non dicitur, quid habes fecisti [курсив мой – М.С.]”439. Затем Чуди обращается к лексическим соответствиям французского и немецкого440, причем указывает как созвучные французские и немецкие формы, так и латинский перевод, который имплицитно подтверждал, что эти слова не были унаследованы французским от латыни. Следует заметить, что все три ряда форм имеются как в латинском переводе «Альпийской Реции», выполненном С. Мюнстером [Tschudi 1538a: 110-111], так и в ее немецком оригинале (“Die vralt varhafftig Alpisch Rhetia”), изданном в том же 1538-ом году [Tschudi 1538b: P3b-P4a].