Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Историческая риторика: предмет, метод, материал 15
1. Проблемный контекст дисциплинарной инновации 15
1.1. Предмет науки о литературе в теоретических дискуссиях 1920-х гг. 15
1.2. Эволюционные концепции словесности в российском литературоведении XX века 33
2. Предмет и генезис исторической риторики 53
2.1. Методологические предпосылки исторической риторики 53
2.2. Предмет исторической риторики 67
3. Метод исторической риторики в контексте неориторических концепций 86
4. Вопрос о границах материала исторической риторики 107
Резюме 112
Глава II. Эволюция макродискурсивных стратегий в древнерусской словесности . 115
1. Оппозиция письменности и народной поэзии - генетический контекст макродискурса 115
2. Дискурсы книжности и народной словесности: X - начало XIV вв. 127
2.1. Фигуры «авторства» как типы креативной установки 128
2.2. Макростратегия спецификации письма 134
2.3. Риторика повествовательных элементов в книжности Киевского периода 152
2.4. «Глашатай» и «певец»: интенциональность дискурсии 161
2.5. Макростратегия интерференции книжного и устного слова. Обособление повествовательности 177
3. Макростратегия тематизации письма. Жанровые стратегии 191
4. Макростратегия фокализации письма 201
4.1. Формирование точек зрения и кризис истории 201
4.2. Процессы фокализации повествования в XVII в. 218
5. Внутренняя природа макродискурсивных закономерностей 239
Резюме 246
Глава III. Макродискурс русской литературы Нового времени 250
1. От письменности к литературе: дискурсивные процессы переходного периода 251
2. Макростратегия спецификации художественности: начало нововременного цикла 286
3. Динамика критериев и смена парадигм художественности 309
3.1. Критерии художественности в писательской рефлексии (конец XVIII -начало XIX вв.) 312
3.2. Дискурсивный традиционализм и жанровые новации (1760-е гг.) 324
3.3. Переход к дивергентной формации в нарративном дискурсе 346
3.4. Контаминации жанровых стратегий в дивергентной формации 368
4. Макростратегия интерференции художественного и вне- художественного слова в русской литературе Нового времени 405
Резюме . 427
Заключение 430
Список использованных источников и литературы 437
Источники 437
Научная и критическая литература 440
- Предмет науки о литературе в теоретических дискуссиях 1920-х гг.
- Метод исторической риторики в контексте неориторических концепций
- Фигуры «авторства» как типы креативной установки
- От письменности к литературе: дискурсивные процессы переходного периода
Введение к работе
Начиная с 1920-х годов, когда на российской почве складывалась современная школа теоретической поэтики, ее предметом считалось такое произведение словесного творчества, которому присуще качество художественности. Этот подход вытекает из раздельного взгляда на древнюю и новую словесность, сопровождавшего российское литературоведение с момента его зарождения в XIX веке (Н.И. Греч, А.Г. Глаголев, В.Т. Плаксин, М.А. Максимович, С.П. Шевырев, В.Г. Белинский). В перспективе такого взгляда средневековая словесность и нововременная художественная литература оставались в ведении разных дисциплин. История литературы занималась древностями, а литературная критика – фактами литературы нового времени. В 1920-е этот принцип был использован А.А. Смирновым, который предложил развести науки о «словесности», о «литературе» («беллетристике») и о «поэзии». С этой позиции явления «словесности» и «поэзии» противопоставляются, представая соотнесенными, но качественно различными. Такой дифференцирующий угол зрения затрудняет, однако, эволюционное понимание литературных явлений и процессов. Эволюционный взгляд предполагает исследование фактов словесности в их единстве, на основе интегративных принципов, которые сами по себе тоже должны быть найдены. Напротив, разделение художественной и нехудожественной словесности полагает границу между средневековым и нововременным периодами русского словесного творчества.
Выработка интегрированного взгляда на средневековую и новую словесность давно осознана как насущная задача исторической поэтики (Д.С. Лихачев, А.В. Михайлов). Шаги в этом направлении делались и в последние десятилетия (М.Н. Виролайнен, И.А. Есаулов, А.Н. Ужанков). Решение этой задачи видится возможным, если рассматривать в составе материала не только художественную литературу, но словесность в целом, то есть все произведения словесного творчества.
Расширение сферы материала относительно художественной литературы приводит к вопросу о новых рамках, эту сферу ограничивающих. Об их необходимости писал уже А.А. Смирнов, предупреждая, что к словесности принадлежит всякое «произведение слова»: газетная статья, деловая записка, «вскольз брошенное слово». При таком видении легко утратить грань между литературоведческой и лингвистической трактовкой предмета. Именно это происходило в 1920-е годы в работах ученых, близких к формальной школе литературоведения (В.М. Жирмунский, Ю.Н. Тынянов, В.В. Виноградов), опыт которой был усвоен спустя полвека структуралистской и поструктуралистской теорией литературы.
Поиск новых границ предметной области может осуществляться в русле развития теории речевых жанров М.М. Бахтина. В ней всякое высказывание, письменное и устное, художественное и нехудожественное, рассматривается как диалогический элемент социокультурного взаимодействия, причем условия взаимодействия накладывают отпечаток на жанровую форму высказывания. Бахтин различал «первичные» и «вторичные» речевые жанры: если первые складываются в условиях непосредственного речевого общения и тяготеют к репликовому типу, то вторые возникают в условиях «более сложного и относительно высокоразвитого культурного общения» и включают «романы, драмы, научные исследования всякого рода, большие публицистические жанры и т. п.». Различие первичных и вторичных речевых жанров близко к предложенному позже Ю.М. Лотманом разграничению «не-текста» и «текста». Именно вторичные речевые жанры составляют предметную область исследования словесности, отграничиваемую тем самым от предметной области других филологических наук, в первую очередь лингвистики.
Привлечение материала всех вторичных речевых жанров создает возможность рассмотрения словесности в целом, в том числе, в частности, и художественной. Взятый в таком составе материал совпадает с материалом риторики, понимаемой не как «техне элоквенции», а как «металингвистика» (Бахтин), то есть наука о стратегиях и практиках общения посредством слова. Поэтому дисциплину, на материале всей словесности занятую решением поставленного А.Н. Веселовским вопроса о влиянии традиции («предания») на «личное» творчество, уместно назвать, по аналогии с исторической поэтикой, «исторической риторикой». Данное диссертационное исследование позиционируется как опыт исторической риторики.
Содержание реферируемого исследования базируется на представлении о диалектической природе эволюционирования словесности как системы. Смена этапов этой эволюции связана с появлением ряда организующих ее институций (письмо, художественность). Путем изучения устройства и функционирования ключевых произведений словесного творчества реконструируется контекст социокультурного взаимодействия и моделируется процесс эволюции словесности. Возможность этого достигается за счет построения специальной риторической концепции и применения соответствующей методики анализа коммуникативных стратегий; разработка названных концепции и методики осуществляется в настоящем исследовании.
В рамках предлагаемой концепции функционирование системы словесности, понимаемой как макромасштабный дискурс, определяется сменой коммуникативных макростратегий, не исследовавшихся ранее специальным образом. Изучение коммуникативных макростратегий обеспечивает саму возможность процессуального понимания эволюции словесности в целом и меняет представление об основных параметрах описания ее системных отношений. Это связано с тем, что именно коммуникативные макростратегии определяют динамические отношения социокультурного взаимодействия и создают основу понимания связности и возможного моделирования его различных периодов.
Объектом исследования является процесс эволюции русской словесности как единого целого. Предмет исследования – закономерности эволюции словесности, последовательность актуализации конструктивных инстанций словесности как дискурса и генерируемые их актуализацией коммуникативные стратегии текстопорождения.
Цель работы – обоснование диахронической связности средневекового и нововременного этапов эволюции русской словесности и выявление факторов этой эволюции, обусловливающих типологическое сходство дискурсивных практик на разных этапах литературного процесса; разработка на данной основе целостной концепции макродискурсивного становления и создание соответствующей модели.
Задачи исследования:
1) изучить возможность научного понимания словесности во всей совокупности ее проявлений: письменных и устных, художественных и вне-художественных;
2) выявить принцип эволюции русской словесности и институции, доминирующие в этой эволюции;
3) определить дискурсивные макростратегии, организующие эволюцию русской словесности;
4) реализовать возможность моделирования дискурсивных процессов в русской словесности, создав общую модель на материале средневекового цикла ее эволюции и установив степень применимости этой модели дискурсивного становления на материале нововременного периода;
5) определить статус дискурсивных макростратегий в общей системе коммуникативных стратегий словесности;
6) соотнести имеющиеся современные тенденции русского текстообразования с разработанной моделью дискурсивного становления.
Материалом исследования являются произведения словесного творчества, принадлежащие к оригинальной русской словесности, а также теоретические тексты российских писателей Нового времени, касающиеся эстетических вопросов. В диссертации использованы произведения XI – XIX вв. Панорамный охват материала обусловлен исследовательской целью, предполагающей моделирование дискурса словесности в макромасштабе. Выбор произведений для более пристального текстуального изучения обусловлен их репрезентативностью относительно рассматриваемого историко-литературного периода и соответствующей дискурсивной разновидности.
Методология исследования. В определении предмета исследования основным является метод диалектического конструирования (А.Ф. Лосев). На этапе работы с материалом ведущим становится метод дискурсного анализа. Методика анализа базируется на работах М.М. Бахтина, М. Фуко, Т.А. ван Дейка, В.И. Тюпы. Главная роль отведена методу моделирования коммуникативных стратегий как конфигураций триады риторических компетенций, предложенному в исследованиях В.И. Тюпы. При построении модели и на этапе ее применения используется метод диахронного сравнения, позволяющий типологически сопоставить разные историко-литературные периоды.
Актуальность исследования заключается, прежде всего, в теоретико-литературном подходе к русской словесности как эволюционному целому, обосновывающем единство средневекового и нововременного периодов ее становления. Актуальность исследования связана также с разработкой его операциональной стороны: с использованием методов и приёмов, обеспечивающих квалификацию моделей коммуникативных стратегий макродискурса. Актуальность работы во многом определяется и тем, что в современных трактовках коммуникативных стратегий, как правило, бывают не определены концептуальные основания этого понятия, не представлена типология коммуникативных стратегий, построенная на общих основаниях. Чрезвычайная неоднородность явлений, попадающих в круг обозначаемых понятием «коммуникативная стратегия», требует постановки вопросов о систематизме использования этого понятия, о коммуникативной природе словесности и принципах организации системы стратегий общения, что и совершается в реферируемом исследовании.
Научная новизна диссертационной работы заключается в том, что в качестве предмета исследования берется не только литература, традиционно рассматриваемая в ее художественной специфике, а словесность в целом, то есть совокупность произведений словесного творчества, относящихся как к художественной, так и к внехудожественным областям национальной культуры. Таким образом, корректируется точка зрения на предмет, выработанная в ходе теоретических дискуссий 1920-х гг. и доминировавшая в отечественном литературоведении ХХ столетия. Этот ракурс позволяет вычленить эволюционные принципы связи средневековой и нововременной словесности.
В работе впервые используется подход к диахронической системе словесности как к макромасштабному дискурсу, или макродискурсу. Этот подход побуждает рассматривать эволюцию словесности как становление макродискурса, осуществляющееся путем смены его стратегий. В смене макродискурсивных стратегий усматривается закономерность, получающая теоретическое объяснение через идею об исторической динамике доминирования фундаментальных риторических инстанций (субъект речи, предмет речи, адресат речи) в результате последовательной активизации трех выявленных культурогенных импульсов.
В исследовании формируется и практически применяется метод диахронного сравнения, позволяющий типологически соотносить этапы системного целого, существующего в темпоральной протяженности, такого, как национальная литература. Впервые этот метод применяется к русской словесности, взятой на всем протяжении ее существования. Действенность метода поверяется открывающейся возможностью моделирования, которое, в свою очередь, создает основу для интерпретации процессов литературной эволюции и текстообразования в новейший период, вплоть до настоящего времени.
Теоретическая значимость реферируемого исследования определяется следующим. 1) Соединение в работе проблематики исторической поэтики с металингвистическими методами исследования письма позволяет говорить о практическом обосновании филологической дисциплины, названной «исторической риторикой». В русле исторической риторики диалектическое конструирование словесности как предмета, дискурсный анализ репрезентативных для того или иного историко-литературного периода текстов, а также диахронное сравнение эволюционных этапов позволили выделить четыре базовых макростратегии, действие которых проявляется с закономерной периодичностью как в средневековой письменности, так и в литературе Нового времени. 2) Построение в исследовании модели чередования макродискурсивных стратегий подтверждает существование внутренней логики, которой подчиняется эволюция словесности. 3) Представленная модель чередования макродискурсивных стратегий отражает общий принцип диахронической последовательности доминирования дискурсивных инстанций, сохраняющий действенность и на уровнях частного порядка (коммуникативные события беседы, театральной постановки и др.).
Практическая значимость исследования связана со следующим. 1) Достигнутые выводы могут выступить в качестве методологических принципов построения систематического курса истории русской литературы от средневековья до современности. Курсы, построенные на основе такой методологии, могут преподаваться во всех звеньях образовательной системы. 2) Модель чередования культурогенных импульсов и макродискурсивных стратегий, будучи теоретическим конструктом, является методологической базой для практических исследований разных отраслей социокультурной коммуникации. 3) Фрактальная природа циклов дискурсивного становления позволяет в разработанной логике исследовать, моделировать и сопоставлять любые типы дискурсивной практики, как литературно-художественные (направление, течение), так и социальные (политическое движение, идейная общность и др.). 4) Разработанная модель способна выступать основанием для сравнительно-типологических исследований как в области литературы, так и в области общекультурных явлений и процессов.
Положения, выносимые на защиту:
1. Качественное различие между средневековой русской словесностью и русской литературой Нового времени обусловлено тем, что средневековой русской словесности не была свойственна художественность ни в отношении специального намерения создателей текстов, ни в читательской интерпретации, принадлежащей тому же периоду. Напротив, русская литература Нового времени, начиная с эпохи классицизма, специально преследовала художественные задачи; при этом понимание художественности менялось в связи с кризисом парадигмы рефлективного традиционализма, подобно тому, как это имело место в европейской эстетике.
2. Сущностное единство средневековой русской словесности и русской литературы Нового времени обусловлено тем, что, будучи произведениями одного народа, они представляют собой совокупности артефактов его речевой деятельности, относящиеся к разным периодам народной духовной жизни. Непрерывность этой духовной жизни обеспечивает внутреннюю, а отчасти и внешнюю связь произведений, принадлежащих к ее средневековой и нововременной фазам.
3. Диалектическая общность средневекового и нововременного периодов русской словесности обеспечивается тем, что они видятся как эволюционные циклы в становлении целостного дискурса словесности. Словесность является предметом sui generis, эволюция которого подлежит рассмотрению не столько в связи с действием внешних исторических факторов, сколько исходя из внутренней природы предмета и его имманентной логики становления.
4. Внутренним принципом, создающим имманентную логику эволюции словесности как макромасштабного дискурса, является диалектическое становление некоторой категориальной институции, маркированной на том или ином эволюционном этапе. На средневековом этапе эволюции русской словесности в качестве маркированной выступала институция письма; ее диалектической противоположностью («иным») была устная словесность. На нововременном этапе в качестве маркированной выступала институция поэтического; ее «иным» была вся совокупность нехудожественных текстов.
5. Становление маркированной институции осуществляется в форме последовательного проявления четырех макродискурсивных стратегий, по-разному позиционирующих эту институцию среди прочих составляющих словесности. Это стратегия спецификации, стратегия интерференции, стратегия тематизации и стратегия фокализации. На средневековом этапе стратегия спецификации письма стимулировала расхождение письменности и устной словесности как двух различных типов риторического поведения. Стратегия интерференции письма и устного слова обнаружила интенцию национальной словесности к единству средств словесной выразительности и принципов порождения и организации произведений. Стратегия тематизации письма осуществила эмансипацию предметной сферы письменности, радикально расширив круг референций относительно христианских топосов. Стратегия фокализации письма сообщила письменности субъективное качество, породив вариативность точек зрения и поставив под сомнение онтологический статус сообщаемого.
6. Последовательность смены четырех перечисленных стратегий является закономерной, что подтверждается сопоставлением средневекового и нововременного циклов эволюции словесности. В Новое время к настоящему моменту можно уверенно констатировать состоявшееся действие в русской литературе двух сменивших друг друга стратегий. Это стратегия спецификации художественного слова и стратегия интерференции художественного и вне-художественного слова. Масштаб периодов действия каждой из стратегий позволяет также усматривать в современности начатки проявления стратегии тематизации.
7. Механизм смены стратегий основан на последовательном доминировании в процессе эволюции каждой из трех компетенций макродискурса словесности: сначала рецептивной (виртуальная позиция адресата дискурса), затем референтной (позиционирование предмета высказывания) и, наконец, креативной (позиция носителя высказывания). Усиление рецептивной составляющей провоцирует действие стратегий спецификации и последовательно сменяющей ее интерференции; усиление референтной составляющей – действие стратегии тематизации; усиление креативной составляющей – стратегии фокализации.
8. Критические моменты смены этапов эволюции словесности обусловлены последовательным действием трех культурогенных импульсов – экспонирования, разработки и форматизации – каждый из которых актуализирует одну из трех составляющих макродискурса: соответственно, инстанцию адресата, инстанцию предмета высказывания и инстанцию говорящего / пишущего. По отношению к эволюции словесности названные импульсы выступают как ее имманентные факторы.
Апробация работы. Результаты исследования отражены в двух монографиях (2003, 2007), а также в статьях, опубликованных в Москве, Санкт-Петербурге, Новосибирске, Кемерове, Харькове, Туле, Челябинске. Основные положения и предварительные результаты исследования докладывались автором на конференциях всероссийского и международного уровня «Коммуникативные стратегии культуры» (Новосибирск, 1999), «Сюжеты и мотивы русской литературы» (Новосибирск, 2001), «Личность в современном мире» (Кемерово, 2002), «Коммуникативная дидактика» (Новосибирск, 2003), «Современное терминоведение Сибири» (Новосибирск, 2004, 2006), «Миры Иосифа Бродского» (Москва, 2004), «Белые чтения» (Москва, 2005), «Проблемы сюжетологии» (Москва, 2006), «Современная гуманитарная наука: дискурсы, границы, личные коды» (Москва, 2006), «Слово, словарь, словесность: К юбилею А.Х. Востокова» (Санкт-Петербург, 2006), «Понимание в коммуникации» (Москва, 2007), «Лев Толстой – это целый мир» (Тула, 2008), на круглом столе «Коммуникативные стратегии текста» (Москва, 2007). В 1997-2008 учебных годах материал диссертации использовался автором в ходе занятий на курсах повышения квалификации учителей-словесников г. Новосибирска и области. В 2003-2004 гг. положения диссертации апробировались на факультете журналистики Новосибирского государственного университета. Материал исследования использовался при проведении занятий Летней школы «Компаративистика и риторические практики» (Москва, 2006).
Объем и структура работы. Диссертация общим объемом 478 страниц состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы, включающего 371 наименование. В конце каждой главы помещены резюмирующие разделы. В тексте диссертации используются схемы (5) и таблицы (4).
Предмет науки о литературе в теоретических дискуссиях 1920-х гг.
К началу XX века филология оказалась на пороге качественных изменений. Этому способствовал ряд обстоятельств как внутринаучного, так и общекультурного характера. С одной стороны, в опыте XIX столетия как в Европе, так и в России была проделана значительная работа по описанию и систематизации древних текстов. С другой стороны, А.Н. Веселовским были осуществлены исследования, составившие основу и образец изучения литературы в русле исторической поэтики. Наконец, в-третьих, литературная критика, занятая концептуализацией феноменов новой литературы, за столетие с небольшим своего существования продемонстрировала способность порождать очень разные, иногда диаметрально противоположные трактовки одних и тех же литературных явлений. В России ярким свидетельством последнего тезиса служит судьба творческого наследия Гоголя, критические споры вокруг которого не прекращались со времен Белинского - и едва ли не до нынешних дней. В Европе на рубеже столетий раздраженное внимание научной общественности привлекла деятельность французской «импрессионистской критики», возведшей в принцип субъективность и окказиональность суждений по поводу литературы.
Вместе эти факторы породили мысль о том, что изучение литературы -причем именно литературы художественной, в то время обозначаемой словом «поэзия» — должно быть поставлено на научную основу. Возникла потребность в систематической дисциплине - поэтике, предметом которой сделалось бы художественное литературное произведение.
В ситуации 1920-х гг. поворот к специализации поэтики был закономерен и необходим. Он обусловливался прошлым литературоведческой науки, в кото ром доминировала культурно-историческая школа, занятая текстологическими и текстографическими исследованиями и на явление художественности смотревшая как на что-то весьма периферийное для научного познания. Эстетическое начало в предмете не то чтобы игнорировалось этой школой — оно ее просто не интересовало. Между тем перечисленные выше факторы, и среди них в значительной степени - потребность в методологии литературной критики, занятой именно художественными явлениями современности, не позволяли и дальше оставлять эстетическую проблематику вне поля зрения.
Наука о художественной литературе, с одной стороны, была помыслена в духе формального подхода - в работах кружка вышедших из Венгеровского семинара литературоведов середины 1910-х- 1920-х гг. Для авторов формальной поэтики - В.Б. Шкловского и его единомышленников (Б.М. Эйхенбаум, Б.В. Томашевский, Ю.Н. Тынянов) - художественность произведения обусловливалась тем, что оно построено при помощи ряда определенных приемов, задача которых - именно произвести «художественное» впечатление, то есть, по мысли Шкловского, затруднить восприятие, обеспечить «остранение» изображаемого предмета. «Вещами художественными же, в тесном смысле, мы будем называть вещи, которые были созданы особыми приемами, цель которых состояла в том, чтобы эти вещи, по возможности, воспринимались как художественные,»1 - писал Шкловский в программной для формализма статье «Искусство как прием».
Соответственно, и задача поэтики ограничивалась тем, чтобы изучить язык произведения, те приемы, при помощи которых оно построено - «сделано», как любили выражаться формалисты. Предельной целью в подходе к произведению становилось - изучить его стиль, понимаемый как «единство приемов»2, организующих «материал» языка. Разница между поэтикой и лингвистикой при этом практически нивелировалась. Так, В.М. Жирмунский намеревался строить поэтику по образцу лингвистики, полагая, что «каждой главе науки о языке должна соответствовать особая глава теоретической поэтики» . Аналогичным образом В.В. Виноградов фактически отождествлял поэтику с лингвистической стилистикой. «Перенос на почву художественной речи тех методологических исканий, которые характеризуют современное движение лингвистической мысли, - вот неотложные задачи стилистики,»4 - в частности, писал Виноградов. Ю.Н. Тынянов занимался устройством стихотворного языка, вслед за Шкловским полагая, что «образ не является конструктивным фактором поэзии», и настаивая притом: «Я соглашаюсь с Р. Якобсоном в его определении поэтического образа как средства ввода новых слов, и с В.М. Жирмунским в определении слова в стихе, как темы»5.
Однако с другой стороны, в адрес формализма сразу прозвучали возражения, касающиеся того, что поэзия есть не язык в эстетической функции, как то утверждал, в частности, В.М. Жирмунский, а «словесное выражение эмоционально-образного творчества»6, и что в таком случае «поэтика в целом должна дать теорию поэтического творчества»1.
Обособление «поэзии», то есть сферы художественной, образно-творческой, среди прочих отделов словесности, породила в первой половине 1920-х напряженную дискуссию, связанную с предметом и характером науки о литературе. В этой дискуссии приняли участие, в той или иной степени оппонируя формализму, В.М. Жирмунский, П.Н. Сакулин, Л.П. Гроссман, А.Г. Горнфельд, В. Сеземан, А.А. Смирнов, А.П. Скафтымов в статье 1923 года, М.М. Бахтин в работе 1924 года8. Тезисы этой дискуссии, пройдя испытание
временем и преломившись в научной рефлексии, сформировали проблемное поле и приоритеты отечественной теории литературы в ее настоящем, сегодняшнем виде. Как будет видно из дальнейшего изложения, вопросы этой дискуссии не утратили актуальности и по сей день. Постановка новых исследовательских задач заставляет вновь возвращаться к ее проблематике, что мы и делаем в настоящей главе.
Метод исторической риторики в контексте неориторических концепций
Вторая половина XX века, и в особенности его последние десятилетия, ознаменовались значительным ростом авторитета гуманитарного знания. Восстановление авторитета гуманитарной парадигмы оказалось органически сопряжено с другим явлением, которое неоднократно обозначалось то как риторический «ренессанс» , то, с иными коннотациями, как «мода на риторику»190. Так или иначе, само слово «риторика», подвергнутое остракизму на заре романтической эпохи, используется современностью настолько широко (и не критически), что, как справедливо заметила Р. Лахманн, возникает потребность в «концептуализации» риторики— каковую концептуализацию она и производит, опираясь на взгляды Р. Барта. «Мы предлагаем различать риторику как дисциплину и риторическое как речевую практику и для определения статуса риторики как дисциплины выделить лишь четыре аспекта: риторика как искусство убеждающей речи; риторика как учение в институционном смысле; риторика как дескриптивная инстанция; риторика как нормативная инстанция»191. Акцент на двух последних аспектах позволяет, с точки зрения исследовательницы, рассматривать риторику как «вторичную грамматику» и как метатексто-вую систему самоописания культуры.
Сделаем несколько шагов в прошлое, ко времени зарождения риторики как дисциплины. В этом, дисциплинарном качестве исторические корни риторики восходят к Аристотелю. Аристотель мыслил ее как прикладную дисциплину, определяющую правила построения публичных речей с максимальной убедительностью: «Определим риторику как искусство находить возможные способы убеждения относительно любого предмета» . Аристотель придал риторике научную форму и, следуя сократической традиции, настоял на том, чтобы эта дисциплина подчинялась нравственному заданию: утверждать истину, которая суть добродетель.
Однако самые истоки риторики ведут в область, где о добродетели не было даже упоминания: в область так называемого «агона», бывшего основной формой речевой практики софистов досократовского времени (V век до н. э.). Софисты - Горгий и другие - видели смысл своего искусства в том, чтобы убедительно доказывать любые мнения, в том числе и противоположные друг другу. Категория истины оказывается попросту нерелевантной такому типу дискурса. Его прагматика имеет сугубо прикладной характер: «Целью атональной риторики является воздействие на сознание людей посредством слова» .
Впрочем, на протяжении эпох античной классики, затем средневековья, Ренессанса и Нового времени риторика существовала в большей степени как свод правил красноречия. О.И. Марченко, вслед за Н.А. Безменовой, выделяет три исторических этапа, характеризуемых разницей взгляда на риторику и ее задачи. В греческой античности риторика - это «искусство убеждения» (понятие, остававшееся центральным у Платона и Аристотеля). В римской цивилизации риторика - это «искусство говорить хорошо». «С этого времени в риторике усиливается интерес к литературно-языковому компоненту текста»194. Наконец, в средние века и в эпоху Возрождения риторика понимается как «искусство украшения» речи. Не следует понимать дело так, будто задача воздействия на аудиторию в эту эпоху была сочтена неактуальной: нет, и автор цитируемой книги приводит целый ряд примеров, свидетельствующих о значительной власти средневековых проповедников над душами внимавшей им паствы. Однако смысловой акцент ставился именно на «усилении эстетической характеристики речи», что, как справедливо замечает О.И. Марченко, «ведет к распаду единства логоса (мысли) и выражения (языка)»195.
На рубеже XVIII и XIX вв., в эпоху романтизма, так понятая риторика -искусство украшения речи при помощи фигур - закончила свое существование. Романтическая эстетика руководствовалась принципом оригинального, который никак не совместим с нормативно-кодифицирующими риторическими доминантами; а близость предметной сферы этих двух дисциплин объективно способствовала вытеснению последней. «Эстетика начинается там, где кончается риторика, - пишет Ц. Тодоров. - Предмет одной дисциплины не совпадает в точности с предметом другой, тем не менее у них достаточно точек соприкосновения, поэтому одновременное существование двух дисциплин невозможо» . Добавим, что и поэтика в своем классическом виде также была отправлена романтиками в прошлое — что лишний раз показывает глубокое родство ее риторикой, «их формальную и функциональную общность» , в определенные периоды проявлявшуюся с особенной наглядностью.
Новый интерес к риторике связан уже с опытом XX столетия. Она возродилась не как искусство красноречия, а в своем первоначальном качестве, как искусство убеждения, точнее - как средство воздействия на людей. «Классической риторикой была разработана общая схема теории речевой деятельно. Именно это наследие формирует неориторику XX века» . Реставрация риторики началась в США в первые послевоенные годы, в составе теории массовой коммуникации Г. Лассуэлла, которая была интенсивно развита и использована в работах целого ряда исследователей и аналитиков.
Лассуэлл таким образом представлял схему коммуникативного процесса: «кто говорит - что сообщает - по какому каналу - кому - с каким эффектом». Само направление этой схемы задается орудийным представлением о коммуникации. И поэтому справедливо замечание о том, что «коммуникация есть та же попытка убедить собеседника, то есть риторическое действие». Соответственно, «риторика включается в общую систему наук о коммуникации»199.
Фигуры «авторства» как типы креативной установки
Критерием, отличающим литературу от народной словесности, является письменный характер бытования. Письменность возникает и развивается в качестве системы в связи с актуальностью «обладания» дискурсом, с осознанием дискурса как инструмента власти. Слово должно быть закреплено в качестве собственности за определенной частью общества. Оно, будучи записанным, концентрирует в себе сакральные или властные потенции. Устное слово является только оформлением прямого социального отношения, тогда как письменное слово придает этому отношению легитимность.
С этим связан, на первом этапе появления письма, «кастовый», сословный характер грамотности. Усилиями князя Ярослава была создана «ученая дружина» переписчиков и толкователей книг, из среды которых вышли и создатели первых оригинальных письменных произведений. Преобладающая религиозная тематика, следование византийским жанровым образцам, многочисленные заимствования из религиозной литературы - все это свидетельствует о значительных отличиях креативной компетентности книжника эпохи Киевской Руси от креативной компетентности народного певца-сказителя.
Д.С. Лихачев писал о размежевании в XII веке в русской словесности двух типов авторства40. Первый тип - тип «глашатая» вечных истин, наиболее полно проявившийся в творчестве Кирилла Туровского. Второй тип - тип «певца», народного сказителя, нашедший свое литературное воплощение в образе
Бояна в «Слове о полку Игореве» и определивший творческую манеру самого создателя этого памятника41. В объяснении разницы между этими двумя типами авторства Лихачев опирался прежде всего на различия предметно-тематической сферы произведений: «глашатай» писал на религиозные темы, а в лиро-эпических произведениях «певца» отразились ратные подвиги князей и богатырей.
Такое противопоставление- а оно, как показал Лихачев, имеет под собой реальную эмпирическую основу - появилось, конечно, не вдруг в середине XII века, а формировалось с самого момента появления письменности. Вопрос, однако, заключается в том, достаточно ли только тематического критерия, чтобы судить о типе авторства? Ведь тематизмы - это область референтной компетенции дискурса, тогда как авторская позиция принадлежит креативной компетенции. А в этом отношении между автором в письменности и в народной поэзии имелось немало сходства.
Рассмотрим такую характеристику, как традиционность. Установка на традицию, «прецедентность», была основополагающей во всей русской словесности периода раннего средневековья. Со всей очевидностью она выступает в устной народной поэзии - и в этой именно области словесности остается ее конститутивным свойством на все времена. О «строгом следовании нормам традиции»42 в народном творчестве писал П.Г. Богатырев. Через понятие «традиции» определял фольклор Б.Н. Путилов: «средоточие традиционной культуры устного слова», «слово, ставшее преданием (т.е. традицией)»43. То же у СБ. Адоньевой: «весь фольклор ориентирован... на поддержание традиции»44. Традиционность устной народной поэзии - настолько универсальное ее свойст во, что СБ. Адоньева на этом основании вовсе отказывается признавать за фольклором наличие творческого начала.
Традиционна, однако, была и письменность. В ней установка на традицию была не меньшей, чем в народной поэзии. Выделяя четыре эпохи в становлении древнерусской письменности, Д.С. Лихачев писал: «Литература каждого периода - это система отдельных произведений с сильным взаимодействием и с сильным воздействием традиции»45. Хотя традиционность в письменности, уточнял тут же ученый, это не «приверженность к старым формам и старым идеям», а следование «литературному этикету», который есть стремление «облекать содержание в приличествующие данному содержанию формы»46. «Литературный этикет», «формы, приличествующие содержанию» - все это признаки регламентарности креативной составляющей дискурса раннесредневековои письменности. Писатель в средние века не стремился создать нечто новое. Он знал правила, по которым строится письменное высказывание, и сознательно подчинял свою деятельность этим правилам, ограничивал себя ими.
Обратимся к другой характеристике, объединяющей письменность и устную поэзию: это внеличность и связанная с ней вариативность. Существует подход, в рамках которого одним из основных признаков «народного творчества» считается его анонимность. «Одно из важнейших отличий (от фольклора -И.К.) состоит в том, что литературные произведения всегда и непременно имеют автора...»47, - писал В.Я. Пропп. В этой, достаточно ранней, статье ученого делается резкое - и, думаем, несправедливое - противопоставление двух отделов словесности по принципу личного авторства. «Литература есть продукт иной формы сознания, которую условно можно назвать индивидуальным сознанием»48. Конечно, здесь сказывается установка на опыт новой литературы, а никак не средневековой письменности, где «индивидуального» сознания вовсе не наблюдалось - но у Проппа они не разводятся49.
Однако анонимность не означает бессубъектности. Устная народная поэзия анонимна в том виде, в котором она доходит до нас, то есть уже став фактом литературы. А в ситуации живого функционирования народной словесности дело обстоит иначе. Каждый исполнитель былины, песни, сказки имеет возможность внести те или иные изменения в произведение, которое он воспринял от предшественников. Он может создавать свои обработки сюжетов, варьировать мотивы и набор функций. «Авторское право» здесь равно праву на вариант исполнения. Происходит самоустранение эмпирического субъекта из креативной роли, но сама эта роль открывает ему возможность варьирования текста.
Более того. П.Г. Богатырев прямо настаивал на обязательности импровизации в «народном творчестве»: «При исполнении фольклорных словесных произведений, подчиненных строгим нормам традиции, обязательно наличествует импровизация»; «При каждом исполнении... исполнителю необходимо импровизировать»50. Также и Б.Н. Путилов специально говорил о том, что вариативность, наряду с традиционностью, является конститутивным свойством фольклора - креативной установкой, в отсутствие которой произведение неизбежно выпадает из фольклорной культурной области. «Сочинительство» и «исполнительство» с разных сторон, но в одинаковой мере разрушают фольклорную культуру. «Факты истории русского фольклора последнего столетия (лучше известной нам) показывают, что попытки выйти за ее (традиции- И.К.) пределы, перейти на позиции "сочинительства" оборачивались решительными неудачами, выдающиеся сказители, сказочники превращались в посредственных, заурядных "авторов"...
От письменности к литературе: дискурсивные процессы переходного периода
Существует традиция писать о XVII веке как об эпохе русского барокко . Такой подход основывается на принципе историко-типологического параллелизма, подразумевающем, что все национальные литературы проходят в своем развитии аналогичные этапы2. Соблюдение этого подхода позволяет проводить параллели между различными культурами, осуществлять исследования в русле сравнительного метода.
Изучение русской литературы XVII столетия в барочном контексте имеет и свои спорные стороны. Ведь если отвлечься от принципа параллелизма, то видно, что в европейских странах культура барокко возникла как реакция на
Ренессанс, которого в России не было3. Ренессанс - это, помимо всех коннотаций, восстановление античного наследства, которое на Руси не осваивалось практически никогда. «Полноправное гражданство античность получила в России в XVII в. вместе с появлением здесь привозного, заимствованного барокко»4. Далее, Ренессанс предполагает перенос центра культурной жизни из церковной в мирскую область. На Руси такой перенос произошел лишь в XVIII веке. Оригинальная литература дает редкие, единичные образцы светских по характеру произведений - таких, как «Хождение Афанасия Никитина». В целом же отношение власти к светской литературе было резко отрицательным: достаточно вспомнить нападки на «баснословные», или «внешние писания» и запрет на беллетристику, действовавший в продолжение всего XVI столетия.
С учетом таких отличий русской культурной и литературной традиции от европейской представляется правильным понимать «барокко», в духе А.В. Михайлова, как «термин движения», смысл которого раскрывается в рамках целого национальной литературы. А.В. Михайлов, рассматривая барокко на материале европейских литератур, указывал на некоторые типологические сходства в сочинениях протопопа Аввакума: «Творчество протопопа Аввакума попадает в поле барочного резонанса, разделяя с западной культурой самые общие принципы морально-риторической экзегезы»5. Действительно, это не тождество, не единый стиль, а именно резонанс. М.П. Одесский, в целом не принимая барочной модели, отмечал, что она «эффективна при обобщенном описании "духа времени" или при сопоставительном изучении разных национальных традиций»6. Поэтому в дальнейшем, используя в исследовании термин «барокко», мы будем помнить, что «вопрос о "направлении барокко" в русской литературе XVII в. нуждается в дальнейшем как теоретическом, так, в особенности, историко-литературном исследованиях»7.
Понимание связи между древним и новым периодами именно на этапе XVII века становится наиболее проблематичным. Причина этого не только в переходном характере эпохи, который создает возможности для плюралистического, разноаспектного ее видения и тем самым затрудняет поиск единого принципа связывания периодов. Есть еще и своеобразная инерция культурного зрения, которая понуждает рассматривать в первую очередь именно повествовательные памятники XVII века. Эта инерция во многом обусловлена общей установкой науки XX века на видение нововременной литературы в перспективе становящегося жанра романа. Кроме того, религиозная природа и тематика силлабической поэзии делала последнюю и вовсе невостребованной в культуре советского периода. При наличии в XVII веке активной традиции «демократического» повествования слишком естествен был соблазн «спрямить» историю литературы, переместив на второй план силлабическое стихотворство, в том числе школу Симеона Полоцкого.
Однако в перспективе Большого времени такой ход оказывается ошибочным. В социокультурном плане он связан с переносом внимания из области нормативной светской письменности средневекового периода в область «демократической» словесности. Между тем, начиная с первых шагов классицизма на русской почве, историк литературы вновь имеет дело с «дневной» культурой привилегированных слоев8.
Так или иначе, уже во втором-третьем десятилетии XVII века намечается противостояние двух ветвей русской словесности- точнее, теперь уже письменной литературы: светской (нормативной) и «демократической». В середине века их противостояние стало вполне отчетливо зримым. Предваряя дальнейшее изложение, можно заметить, что они характеризовались, как минимум, следующими параметрами различия: отношение к вымыслу; повествовательная основа; образный строй; отношение к древнерусской традиции.
Отношение к вымыслу. Светская литература избегала вымысла в какой бы то ни было форме. Она преимущественно оперировала тематикой Священного писания, за которым подразумевалась конвенциональная достоверность. Вымысел в ней появился только на этапе драматургии, и то он был ограничен заданными сюжетными схемами или аллегоризмом. Напротив, «демократическая» литература, как было показано в предыдущей главе, тяготела к вымыслу и с течением времени все больше его осваивала9.
Повествовательная основа. В произведениях, принадлежащих к классу повествовательных текстов, использовались различные по генезису сюжеты и мотивы. Светская литература в основном строилась на основе сюжетов и мотивов, восходящих к религиозной письменности10. «Демократическая» литература в большей степени опиралась на устнопоэтические или «бродячие» сюжеты и мотивы .
