Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Художественное и религиозное 21
1.1. Онтологические схождения и различия 21
1.2. Компаративная составляющая проблематики исследования 39
1.3. Религиозное в художественном. Феномен «христианской литературы»
1.4. Взаимопроникновение художественного и религиозного дискурсов 67
1.5. Исторический экскурс 74
Глава II. Взаимовлияние религиозного и художественного дискурсов в средствах массовой информации 82
II. 1. Религиозные журналы 82
Германия 83
Австрия 114
Швейцария 155
II.2. Религиозные антологии 156
Германия 189
Австрия 205
Швейцария 220
Глава III. Тематические взаимовлияния литературного и теологического дискурса 220
111.1. История/эсхатология 262
111.2. Образ человека/ антропология 254
111.3. Осмысление вины / сотериология 324
III.4. Призвание поэта / гомилетика и провозвестие 384
Заключение 430
Библиография 440
- Религиозное в художественном. Феномен «христианской литературы»
- Исторический экскурс
- Религиозные антологии
- Осмысление вины / сотериология
Введение к работе
Актуальность диссертации определяется не только возросшим в последние годы исследовательским и читательским интересом к взаимоотношениям литературы и религии, но и необходимостью теоретического обо снования близости двух, казалось бы, онтологически разноприродных дискурсов: художественного и религиозного.
В работе предпринята попытка выявления «параллельных исторических рядов» в немецкоязычной литературе, то есть изучение общих тенденций и ментальных особенностей каждой из немецкоязычных литератур на примере взаимопроникновения литературного и теологического дискурсов, что до настоящего момента фактически не предпринималась.
Актуальность работы обусловлена также необходимостью систематического отбора и согласования научного инструментария, которым пользуются отечественные и западные исследователи как в области междисциплинарных исследований теологии и литературы, так и в области германистики.
Научная новизна и теоретическая значимость исследования определяется тем, что в нем впервые дается теоретическое обоснование близости художественного и религиозного дискурсов и систематически исследуются формы взаимодействия обоих дискурсов на материале послевоенной немецкоязычной литературы. Вводится новый категориальный аппарат, позволяющий избегать общепринятого спорного термина «христианской литературы», что дает возможность расширить поле исследования, включив в него не только писателей очевидной христианской направленности, но и представителей так называемого левого авангарда.
Для истории немецкой литературы научную новизну представляет, в первую очередь, реконструкция почти не исследуемого ныне сегмента ее истории, подвергшегося вытеснению на уровне формирования научной истории литературы.
7 Методология диссертационного исследования основана в первую очередь на теории художественного дискурса, разработанной В.И.Тюпой с опорой на идеи М.М. Бахтина, а также на теоретических работах по религиозному дискурсу А.М.Прилуцкого, Е.В. Бобыревой, Ю.В. Романченко, В.И.Карасика, Д.Зеле, Г.Лангенхорста. Исследования Н.Д.Тамарченко связи эстетической и поэтологической концепций Бахтина с русской религиозной философией легли в основу теоретического постулата об онтологической близости художественного и религиозного дискурсов. Лежащая в основе исторической поэтики Веселовского концепция параллельных исторических рядов дала обоснование непопулярной среди немецких германистов «компаративистике немецкоязычного пространства». В качестве собственной методологии мы предлагаем выделение проблемных полей, в равной мере релевантных как для теологии, так и для литературы.
Основные положения, выносимые на защиту:
-
В результате выявления конститутивных особенностей художественного и религиозного дискурсов, способствующих их сближению, открывается и м-манентно присущая обоим дискурсам коммуникативная природа «диалогического согласия» (М.Бахтин).
-
Категории Личности и Слова являются онтологическими основаниями как художественного, так и религиозного дискурсов.
3. Коммуникативный «треугольник», сопрягающий креативного субъекта,
референтный мир и рецептивного субъекта (адресата), формирует общий
коммуникативный базис художественного и религиозного дискурсов.
-
Для выявления соотносительных границ художественного и религиозного в культуре наиболее знаменательным представляется явление «религиозного в художественном», иначе говоря, развернутого религиозного высказывания, инкорпорированного в художественный текст.
-
Религиозное высказывание внутри художественного – это особая форма бытования религиозного дискурса, обладающая как конститутивными признаками, присущими религиозному дискурсу в целом, так и конститутивны-
8 ми признаками художественного письма: одной из действующих сторон этого дискурса выступает Бог, но при этом содержание религиозного дискурса должно стать органической частью эстетического целого. Реципиент при этом должен обладать определенным «билингвизмом», то есть уметь опознавать религиозный контекст и одновременно обладать навыками эстетического сотворчества.
-
В первое десятилетие после Второй мировой войны одной из существенных особенностей социокультурной ситуации в странах немецкого языка (Германия, Австрия, Швейцария) явилось интенсивное взаимовлияние и взаимопроникновение литературного и религиозного дискурсов, аналогичное до известной степени Средневековью.
-
Сравнительный анализ духовных ситуаций в послевоенных культурах Германии, Австрии и Швейцарии (компаративистика немецкоязычного культурного пространства) дает основание утверждать, что общая для них тенденция к литературно-религиозному синтезу с наибольшей полнотой проявилась в оккупированной Германии; в Австрии инерция традиционного понимания литературы и литературного канона была сильнее, но преодолевалась благодаря немецкому влиянию; особенность швейцарского варианта заключалась в том, что литература была адаптирована теологией.
8. В отличие от средних веков в 1945 – 1955 гг. активизация религиозного
дискурса происходит в условиях секуляризованной культуры, на фоне возоб
новления борьбы между светским пониманием истории и христианским (эс
хатологическим) ее пониманием, которое в эпоху модерна было оттеснено на
второй план. При этом проблема реактуализации вытесненного религиозного
дискурса релевантна для всех трех немецкоязычных культур , но каждая из
них демонстрирует различную степень готовности заново включить в свой
состав уже почти вытесненный христианско-эсхатологический дискурс.
9. Особая ситуация послевоенного периода повлекла за собой необходимость
новой антропологии, нового представления о человеке как центре референт
ной картины мира. При этом ментальные особенности разных культурных
9 пространств наиболее очевидны в области дебатов о вине и ответственности за события войны, где наглядно проявилась коммуникативная функция х у-дожественного и религиозного дискурсов.
10. В качестве наиболее актуальных форм взаимодействия художественного
и религиозного дискурсов выделены: обновление литературно-эстетического
канона; равноправное соположение литературных и религиозных текстов;
сближение разноприродных текстов на жанровом уровне; принятие текстами
на себя чужой дискурсной функции, в частности, приобретение романом жи
тийно-исповедального характера; религиозная трактовка литературных обра
зов.
-
Взаимопроникновение литературы и религии в исследуемый период можно рассматривать как тенденцию к ревизии доминировавшего рационально-монологического подхода к миру, что очевидно, прежде всего, в отношении креативной позиции автора-творца и возрождении самоописательной категории poeta vates.
-
Проведенное исследование п оказало, насколько продуктивным для современной теории литературы является обращение к смежным дискурсивным практикам, с которыми она сосуществует и взаимодействует.
Критерий достоверности полученных результатов и научная обоснованность диссертационного исследования обусловлены тем, что работа базируется на изучении и сопоставлении большого количества первоисточников. Это – прозаические, драматические, поэтические произведения, философские и теологические трактаты, эссе , литературно-критические заметки, переписка и проч . Многие изучаемые тексты никогда не переводились на русский язык. Отдельные рукописи не опубликованы и на языке оригинала – они изучались диссертантом в немецких и австрийских архивах. Отбор анализируемого материала продиктован его значимостью для решения поставленных в диссертации задач.
10 Материалы исследования апробированы на многих научных конференциях, проходивших в России и за рубежом, и опубликованы в ведущих рецензируемых изданиях.
Практическая значимость исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы в дальнейших исследованиях по теории дискурса, компаративистике немецкоязычного культурного пространства, а также в интердисциплинарной области изучения литературы и религии, в вузовских курсах по теории литературы, по истории немецкой литературы, при разработке спецкурсов, учебных и учебно-методических пособий.
Объем и структура работы: диссертация объемом 472 с. состоит из введения, трех глав, в которых взаимодействие и взаимопроникновение художественного и религиозного дискурсов рассматривается последовательно в обще-теоретическом аспекте (гл.1), на уровне форм взаимодействия (гл.2) и в тематических аспектах (глава 3), заключения, библиографии и иллюстративного приложения. Список использованной литературы включает 499 наименований.
Религиозное в художественном. Феномен «христианской литературы»
Онтологические схождения и различия Наше использование понятия дискурс опирается на к лассическое представление о дискурсе, разработанное прежде всего французскими (М.Фуко) и нидерландскими (Т.ван Дейк) исследователями, а также на отечественные работы по теории коммуникации (В.Тюпа).
Переориентация со структуры знаковой системы на коммуникативную практику, о которой говорит Фуко, связана с тем, что определенные условия дискурса – художественного и религиозного в особенности – устанавливают правила коммуникативного поведения (иногда называемые «дискурсной грамматикой»), к оторые не исходят из готового предмета, каким он сформировался до коммуникативного акта, но этот предмет сами формируют в качестве интерсубъективной реальности. Дискурс, согласно ван Дейку, - это «коммуникативное событие», под которым понимается единство «языковой формы, значения и действия», не сводимое к отдельному высказыванию или тексту32. Для данной работы принципиальна именно эта коммуникативная функция дискурса, включающая в себя не только текст сам по себе, но и субъекта и адресата дискурса, их интерсубъективное «неслиянное и нераздельное со-бытие»33. Еще в 1920 гг., задолго до появления самого понятия дискурса, М.М.Бахтин вместе со своими единомышленниками (В.Н.Волошинов) сформулировали основные параметры дискурсивной практики: «действительно произнесенное ... слово есть выражение и продукт социального взаимодействия трех: говорящего (автора), слушающего (читателя) и того, о ком (или о чем) говорят (героя). Слово – социальное событие».34
В. Тюпа разграничивает два значения слова „дискурс“: „Дискурс I – это единичное (монотекстовое) коммуникативное событие, обладающее инвариантной жанровой структурой своей текстуальности. Дискурс II – это интертекстуальное дисциплинарное пространство (Фуко), как правило, разножанровое, полевая структура, ограниченная границами социокультурных практик“.35 Нас будет интересовать в этой дефиниции второе значение термина. Современные методы изучения особенностей дискурсов на основе семиотического подхода сложились в значительной степени под влиянием работ М.Бахтина36, Р.Барта37, Ж.Бодрийяра38, Н. Брагиной39, Ж.Делеза40, Ж.Дeppидa41, П. Лакеланда42, Ю.Лотмана43, М.Фуко44, Ю. Хабермаса45, У.Эко46, Р.Якобсона47 и др.
В отечественной науке пока не выработано общее теоретическое обоснование понятия религиозного дискурса, хотя идет процесс активного использования этого термина в социолингвистике (Карасик В.И., Романченко Ю.В., Гусейнова И.А., Литвиненко Т.Е., Бобырева Е.В.), философии, религиоведении (Прилуцкий А.М.). Одно из опр еделений представляет религиозный дискурс как „разновидность жестко фиксированного институционального дискурса, организованного вокруг ключевого концепта веры как доверительного союза человека с Богом“.48 Данное определение религиозного дискурса сильно ограничивает его рамки, исключая другие формы бытования этого дискурса, такие, например, как религиозная беседа , сочинение религиозного содержания и проч.
Е.В. Бобырева предлагает следующее определение: «Религиозный дискурс представляет собой сложный коммуникативно-культурный феномен, основу которого составляет система определенных ценностей, который реализуется в виде определенных жанров и выражается посредством определенных языковых и речевых средств“. Это определение, более емкое и по сути верное, не выражает однако специфики именно религиозного дискурса, поскольку вполне приложимо и к художественному дискурсу. Бобырева считает, что религиозный дискурс характеризуется следующими конститутивными признаками: 1) его содержанием являются священные тексты и их религиозная интерпретация, а также религиозные ритуалы, 2) его участники - священнослужители и прихожане, 3) его типичный хронотоп - храмовое богослужение. Здесь мы видим тот же недостаток, что и в определении Ю.Романченко. Религиозный дискурс сведен к церковному дискурсу, вернее, к единственной форме бытовая церковного дискурса – богослужению, поскольку только богослужение обладает всеми тремя заявленными конститутивными признаками: его содержанием является религиозный ритуал, его участниками – священнослужители и прихожане, его хронотоп – храм. Такой вид религиозного дискурса как исповедь у же не обладает одним из заявленных конститутивным признаков. Его содержанием не являются священных тексты. Содержанием религиозного дискурса, скорее, является совесть (именуемая по традиции «страхом божьим») перед лицом абсолютных нравственных ценностей в еры, надежды и любви. Есть множество жанров религиозного дискурса, участники которых не делятся на священнослужителей и прихожан. К таких жанрам относятся, например, домашняя молитва, теологический трактат, богословская литература, беседа верующих. То же к асается и хронотопа «храмового богослужения». Затворничество пустынника, путь паломника, идущего с молитвой, да и просто размышления о вере – все это хронотопы не «храмового богослужения».
А.М.Прилуцкий определяет религиозный дискурс как «совокупность коммуникативных действий или событий, направленных на передачу, сохранение и развитие религиозных представлений»49 и идет по пути семиотического изучения религиозного пространства. А.М.Прилуцкий выделяет девять «компонентов» религиозного дискурса: 1. таинство как сакральный центр религиозной традиции 2. профетическое откровение как особую форму коммуникации между отдельным человеком и Богом, в результате которого в религиозный дискурс включаются тексты, претендующие на нормативность и носящие богодухновенный характер. 3. тексты авторитетные в силу патристического авторства. 4. богослужение как хронотопная актуализация религиозной традиции. 5. различные гомилетические жанры 6. теологическая литература 7. катехетические издания 8. религиозная публицистика 9. «церковное просторечие»
Исторический экскурс
Попробуем все же рассмотреть особенности религиозного дискурса внутри художественного и выделить определенные константы. Э.Р. Курциус в своей книге «Европейская литература и латинское средневековье» (1948) определяет взаимодействие поэзии и религии как миграцию «топосов», - то есть определенных клише или схем мысли и выражения, - в частности топоса поэта как теолога („poeta theologus“) или «поэзии как скрытой теологии»161. Однако особенности и формы этого взаимодействия значительно многогранней.
Религиозный дискурс внутри художественного – это особая форма бытования религиозного дискурса, обла дающая как конститутивными признаками, присущими религиозному дискурсу в целом, так и конститутивными признаками художественного дискурса. Так, одной из действующих сторон этого дискурса должен быть Бог, но при этом содержание религиозного дискурса должно быть облечено в определенную художественную форму, должно стать органической частью эстетического целого, без осмысления которого адекватное восприятие этого дискурса не представляется возможным.
Примерами могут служить романы «Доктор Живаго» Б.Пастернака, «Мастер и Маргарита» М. Булгакова. «Христианский код» служит важнейшим ключом к смыслу этих произведений, однако верное прочтение содержащихся в них вставных текстов-в-тексте религиозного содержания невозможно без понимания художественного целого романа. В обоих романах главные герои пишут произведения на евангельские сюжеты: Мастер пишет роман о Понтии Пилате и Иешуа Га-Ноцри, под которым совершенно очевидно подразумевается Христос. Юрий Живаго пишет евангельские стихи, которыми заканчивается роман. Однако вне романного контекста полноценное существование этих произведений главных героев практически невозможно, поскольку их смысл при «изъятии» существенно обедняется и искажается. В случае с «Мастером и Маргаритой» две сюжетные линии – Мастера и его героя – сходятся в конце произведения, когда герой романа Мастера, фигурирующий там под именем Иешуа, через Левия Матвея и Воланда решает судьбу своего автора и тем самым «завершает» его, а Мастер, в свою очередь, завершает свой роман и своего Пилата словами: «Свободен! Он ждет тебя». Такое завершение распространяется в равной степени и на самого Иещуа. Религиозное и художественное переплетаются здесь в нераздельное целое.
Несколько иначе обстоит дело в «Докторе Живаго». Евангельские стихи Живаго обнаруживают тот христианский код, в свете которого прочитывается весь роман. Именно в них говорится о неразрывной связи «творчества и чудотворства», уподоблении художественного и религиозного актов творения. Именно благодаря им мы можем говорить о соотнесении главных героев романа Живаго и Лары с Адамом и Евой, с одной стороны, с Христом и Магдалиной, с другой стороны162.
В религиозном дискурсе внутри художественного могут в зависимости от духовной формации автора , исторической ситуации и социальных условий доминировать художественные либо религиозные начала. Так, взаимопроникновение художественного и религиозного дискурсов при доминировании художественного начала, но с некоторыми элементами религиозного дискурса, характеризует различного рода богоборческие или религиозно-критические тексты. Пьеса «Там за дверью» В. Борхерта или критичные по отношению к церкви романы Г. Белля («И не сказал ни единого слова», «Ангел молчал») являются художественными текстами с элементами религиозного дискурса. То же и в рассказе Шнурре «Похороны», где говорится о похоронах старика Бога, который оказывается никому не нужен и умирает в одиночестве, никак не оплаканный. Религиозный дискурс присутствует здесь только в виде своего главного конститутивного признака – Бога как референтной функции дискурса. Однако креативный субъект такого рода произведений не всегда является носителем религиозного сознания, в лучшем случае – тоски по утраченному единству.
Другая группа текстов – художественные тексты с доминирующим в них религиозным дискурсом и строящиеся по законам религиозных жанров, где художественный дискурс представлен в качестве вспомогательного. Примером может служить дилогия Гертруды фон ле Форт «Плат Вероники» и «Венок ангелов», построенные по законам житийного жанра.
К третьей группе можно отнести тексты, где взаимопроникновение религиозного и художественного представляется нераздельным и неслиянным и образует единое целое. Именно к этой третьей группе относятся романы Б.Пастернака «Доктор Живаго», М.Булгакова «Мастер и Маргарита», Ж.Бернаноса «Под солнцем Сатаны». Вычленение из романов художественного или религиозного невозможно без ущерба для их смысловой целостности.
Религиозный аспект художественного произведения всегда соотносится с религиозным дискурсом в культуре, отсылая к его ценностным установкам. Здесь целесообразно обратиться к популярному в интертекстуальных исследованиях понятию «палимпсеста», используемого не в буквальном, а в переносном смысле – в значении текста или текстов, написанных поверх старого текста, который может быть частично восстановлен, частично угадан. За наслоениями текстов обнаруживается исходный «пратекст». Именно в таком виде палимпсестного пратекста зачастую присутствует религиозный дискурс в художественном. Как палимпсест устроен роман Б.Пастернака «Доктор Живаго», где «история христианства (в частности, русского) предстает в романе в виде культурного палимпсеста, в котором различные версии священных текстов наслаиваются друг на друга, но при этом не уничтожают друг друга, а выступают в симультанном полифоническом звучании»
Религиозные антологии
К деятельности швейцарских журналов в полной мере применимо разделение австрийского драматурга-эмигранта Фердинанда Брукнера на патриотическую и националистическую литературу. Первую отличает «принадлежность» (Zugehrigkeit), вторую «превосходство» (berlegenheit)309. Если австрийскую прессу характеризовало первое, то швейцарскую второе. В этой главе будет показано, что Швейцария послевоенного периода развивалась не в свойственном Австрии патриотическом модусе «принадлежности», а во всех областях очевидно выказывала модус «превосходства», тем самым парадоксальным образом продолжая те традиции, от которых пыталась избавиться вся Европа, и в первую очередь немецкоязычное пространство.
В качестве основного объекта исследования нами выбран ведущий швейцарский журнал «Швайцер Рундшау» (Schweizer Rundschau).310 В программной цитате журнала говорится о месте и самосознании католицизма в современном мире: «Католицизм не является удобной подушкой, автоматической гарантией безопасности или прогресса, регулярно скромно оплачиваемым и защищающим от риска страхованием жизни, старости и на случай смерти. Христианская позиция и католическая духовность обязывают к серьезному реалистичному диалогу с миром, к отважной и тв орческой конфронтации с явлениями экономической, социальной, государственной, политической, интеллектуальной и художественной сфер жизнедеятельности». «Швайцер Рундшау» отдает дань немецкоязычной дискуссии о назначении писателя в современном мире и пу бликует эссе Вернера Бергенгрюна, немецкого иммигранта Рихарда Зевальда и швейцарца Зебальда Петерханса312. Однако намного большего внимания заслуживают статьи о современном состоянии швейцарской литературы313: «В общем можно констатировать, что преобладающие черты нашей письменности в последние годы почти не изменились. Напротив, медленный, но важный перенос акцентов происходит, как еще будет показано, в общем распределении сил»314. При этом наибольшую группу составляют писатели-регионалисты. «Одна из важнейших сил, определяющая нашу литературную ситуацию, - это любовь к швейцарской коренной сущности (bodenstndiges schweizerisches Wesen). Другой силой является потребность в полном освобождении от традиции и происхождения». Ни в Германии, ни в Австрии не отваживаются в 1945 г. говорить о «коренной сущности» („bodenstndiges Wesen“). При этом вторая, более интересная группа молодых писателей, пытающихся «полностью освободиться от традиций», описывается с явным упреком: «Большая и мощная традиция региональной литературы становится меньшинством. Послевоенное время дало стимул разного рода «эмансипированным»315. В 1947 г. описывается новый швейцарский роман Г.Кекайса «Чужое время»316 - история швейцарского эмигранта-возвращенца: «У меня ощущение, что эта книга от начала и до конца проникнута добрым швейцарским духом. Читатель чувствует, что означает позитивный, плодотворный нейтралитет в беспокойное время: солидное упорство в отстаивании позиции человечности. В этом одновременно заключается и дух покоя, который исходит от этой книги […]»317. «Добрый швейцарский дух», «позитивный плодотворный нейтралитет», «дух покоя», «солидное упорство» - вот то , что наиболее ценится в современной швейцарской литературе. В то время как Германия и Австрия находятся в поисках новой идентичности и занимаются переоценкой своего культурного достояния, Швейцария застывает в гордой неподвижности. «Карл Ринер как раз тот человек, который видит и понимает чужое время и не поддается его заразе. События войны повлекли за собой сомнительные перемены, но эти изменения, чужое время возникло не из души швейцарского народа . А потому оно и не может затронуть души. В этой незабываемой книге звучит тихое, проникновенное предостережение и призыв бодроствовать и хранить верность истинной человечности»318. Последствия Второй мировой войны оцениваются как «чужое время», которому противостоит неподвижная и вневременная швейцарская душа. В достоинство швейцарцу вменяется иммунитет по отношению к «чужому времени», которое иными словами называется «человечностью». Здесь, о днако, совершенно очевидна подмена понятий, поскольку под «человечностью» понимается черствость, а под «душой» бездушие.
Осмысление вины / сотериология
Таким образом, можно констатировать, что в Германии после 1945 г. выходит большое количество эксплицитно религиозных антологий, в которых важную роль играют псалмы, что отражает не только особую послевоенную религиозность, но и укорененность в истории, историческое осмысление своей судьбы. Названия данных антологий, такие как «De profundis“, «И наша песнь свидетельством пусть станет», «Бог посреди нас», «Хвала из глубины» показывают, что потребность в религиозной ориентации среди широкого круга читателей была настолько велика , что их формулировки, традиционно использующися для привлечения читателя, сознательно ориентировали его на религиозную позицию и формулировались на языке религии.
В конце 1940-х - начале 1950-х гг. книжный рынок концентрировался в Австрии не столько на изданиях отдельных авторов, сколько на журналах и антологиях. В то время как в Германии большинство издательств и типографий были разрушены, в Австрии почти все они остались невридимы. Поэтому в первые послевоенные годы у Австрии были большие преимущества. Многие мечтали о том, что Вена станет вторым Лейпцигом, до тех пор самым главным книготорговым городом и переплюнет Цюрих - один из важнейших книготорговых центров.
По статистике,431 1947 г. является пиком расцвета книжной продукции. В области художественной литературы в этом году было издано 511 произведений, в то время как в 1945 г. было издано только 60 произвений, а в 1950 г . 402. Эти цифры демонстрируют резкий взлет до 1947 г . и такое же резкое падение, начиная с 1948 г.
Причиной подобного призрачного расцвета первых послевоенных лет была доступность книги как товара по отношению к прочим товарам потребления. Кроме того, активны в послевоенные годы были также те издательства, чьи основные помещения в Берлине или Лейпциге были разрушены и которые поэтому были вынуждены перенести свои предприятия в Вену. Например, немецкий издатель Вальтер Криг уже в 1943 г. перенес свое бюро в Вену, после того как берлинский офис и склад были полностью разрушены, и начал заново отстраивать свою издательскую империю. Многие немецкие издательства, как, напрмер, «Книжное дело М.Мюллера» (Buchgewerbehaus M. Mller), открывали филиалы в Вене или же покупали успешные австрийские издательства. Так, издательство Ф. Шонинга (F. Schningh) из Падерборна имело 75% долевого участия в издательстком доме Бек (Beck) и народном литургическом издательстве. Книжной коньюнктуре содействовало также и то, что такие организации, как социалистическая партия или католический союз прессы (katholischer Preverein) пытались усилить свои потерянные позиции благодаря увеличению и концентрации издательств.432 Вскоре после окончания войны с оциалистическая партия Австрии (SP) по инициативе Юлиуса Дойча создало «концентрацию», то есть объединение издательств и книжных магазинов, близких партии.
Уже в январе 1946 г. в рамках акции «Вена должна превратиться в книжный город » Людвиг Шелер (Ludwig Schler), председатель объединения графических предприятий (Gremium der graphischen Unternehmungen), прочел доклад, в котором он указал на способность книжного дела «соответствовать даже самым далеко идущим требованиям»433. Он также провозгласил создание «Постоянной комиссии по книгоиздательству» (Stndiger buchgewerblicher Ausschu) под председательством Цельверкера (Dr. E. Zellwerker), которая должна была представлять собой объединение всех издателей, бумажных фабрикантов, наборщиков, переплетчиков и продавцов. Он с похвалой отозвался о работе администраторов и распространителей.
В первые послевоенные годы еще господствовала идея австрийской культурной миссии, источником которой была возникающая национальная идентичность Австрии. Высшей политической ц елью считалось воспитание крепкого национального и демократического самосознания, чтобы доказать союзникам, что Австрия жизненноспособна и стоит на твердых демократических основаниях: «С тех пор как снова пробудилась духовная Вена, то есть с тех незабываемых апрельских дней, авторы, издатели и главные редактора думают о культурной миссии Вены и о том, чтобы превратить Вену в книжный город»434.
Для стимулирования местного книжного рынка были использованы различные меры, в том числе государственные литературные премии, созданные самими издательствами премии и книжные рекламные кампании. К сожалению, эти меры были в первую очередь направлены на увеличение читателей. Поддержка молодых литераторов не стояла на первом месте. Это относится и к большой книжной выставке в рамках Венской осенней ярмарки 1946 г., которая дает общее представление об австрийской печатной продукции. Эта инициатива была продолжена в 1948 г. в рамках Австрийской книжной недели.