Обязательства ex delicto в "Семи Партидах" Альфонсо Х Мудрого Марей Александр Владимирович

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. Delictum, maleficium, crimen: проблема формирования римской правовой терминологии 49

1. Термин "delictum" и понятия, близкие к нему по значению, в доклассический период 49

1.1. Delictum 51

1.2 Crimen, peccatum 60

1.3 Maleficium, flagitium, facinus, scelus 69

2. Проблема формирования римской юридической терминологии в I - III вв. н.э 79

2.1 Maleficium 84

2.2. Delictum 88

2.3. Crimen 93

Глава II. От деликта до греха: эволюция понятия «деликт» в римском праве . 97

1. Деликт в классическом римском праве 97

1.1 Классификация деликта и ее эволюция в архаический и предклассический периоды 97

1.2 Обязательства из деликта и римская система судопроизводства в классический и постклассический периоды 103

2. Эволюция концепции деликта в Испании в V - VII вв 109

2.1 Деликты в «Кодексе Феодосия» а в «Бревиарии Алариха» 109

2.2 Концепция правонарушения в законодательстве вестготских королей V-VIIee 116

2.3 Понятие правонарушения в произведениях Исидора Севильского....124

2.4 Деликт или грех: развитие понятия правонарушения к VII веку 129

Глава III. Концепция правонарушения в «Семи Партидах».: 135

1. Рецепция римского права в Кастилии и Леоне и проблема формирования старокастильской правовой терминологии (общий аспект) 135

2. Понятие yerro в системе старокастильской правовой терминологии 138

2.1. Yerro 138

2.2. Латинские аналоги правового употребления понятия yerro: латинская и старокастильская версии «Вестготской правды» 141

2.3. Понятия, смежные по значению с «yerro»: crimen upecado 145

2.4 Понятие yerro в старокастильских правовых текстах к середине XIII века 148

2.5. Соотношение понятий yerro, crimen и pecado в «Семи Партидах». 152

3. Концепция yerro в «Семи Партидах»: его родовые признаки 160

3.1. Дееспособность 160

3.2. Злой умысел, исполнение и результат 162

3.4. Отягчающие обстоятельства 168

4. Видовые признаки понятия yerro 173

4.1. Тип действия 173

4.2. Объект действия 178

5. Проблема обязательств, порождаемых уегго 182

Заключение 195

Источники и литература 203

I. Источники 203

А. Основные 203

Б. Дополнительные 203

II. Литература 208

• Термин "delictum" и понятия, близкие к нему по значению, в доклассический период
• Проблема формирования римской юридической терминологии в I - III вв. н.э
• Деликт в классическом римском праве
• Рецепция римского права в Кастилии и Леоне и проблема формирования старокастильской правовой терминологии (общий аспект)

Введение к работе

Одной из основных и наиболее актуальных проблем юридической науки считается проблема проведения границы между областями частного и публичного права. Где кончается юрисдикция государства и человек должен сам улаживать возникающие вопросы, да и есть ли граница у полномочий государства, - все эти вопросы на протяжении многих лет занимали самые блестящие умы европейской юридической науки.

Немецкие юристы XIX века, такие, как Ф.К. фон Савиньи, Г. Пухта, Брунс, Бринц, Г. Дернбург предлагали разделить частное и публичное право, взяв за основу противопоставление человека обществу, частного интереса -общественному. Право, которое рассматривает человека как личность, признавалось ими частным, а то, которое берет его как «как члена народного союза в смысле целого и в его отношениях к другим членам того же целого»1, соответственно, публичным. Зом и К.Д. Кавелин предлагали разграничить частное и публичное право по принципу наличия или отсутствия имущественного интереса: все отношения, в основе которых лежал таковой интерес, они относили к частному праву, все же остальные — к публичному. Наконец, известный юрист и теоретик права Р. фон Йеринг предлагал разграничивать право по формальному признаку: правоотношения, защищаемые гражданскими исками, он признавал частными, а те, для защиты которых используются публично-правовые механизмы, -публичными .

Альтернативная точка зрения была сформирована в отечественной цивилистической науке. Уже Н.Л. Дювернуа в своих «Чтениях по гражданскому праву» предложил ввести в оборот понятие юридического правоотношения и использовать его в качестве критерия для анализа права.

Идея была развита и значительно углублена прекрасным отечественным цивилистом Ю.С. Гамбаровым, предложившим разграничивать частное и публичное право по типу используемых в них правоотношений: «Если эти отношения представляют нам защиту отдельного интереса против такого же отдельного интереса другого лица, как это бывает, напр., при исковой защите права собственности, права по обязательству и т. д., то мы говорим о гражданских правах даже в тех случаях, когда заинтересованные в них лица не могут сами, вследствие детства, сумасшествия или других препятствий, участвовать лично в осуществлении предоставленной им защиты права. Напротив, мы называем права, принадлежащие государственной власти как таковой, ее органам - против отдельных лиц, и этим последним против первых - публичными и в тех случаях, когда сами заинтересованные стороны участвуют формально в защите своих прав» . Если принять эту теорию, как основную, то, соответственно, формы правовой защиты предстанут перед нами не критерием классификации областей права, а лишь симптомом, указывающим на то, какого рода правоотношения необходимо искать в данном случае.

В нашей работе эта проблема занимает одно из центральных мест, прежде всего, по причине изучаемого нами правового института. Понятийное опосредование института правонарушения в категории деликта и соответствующего обязательства отражает определенный уровень признания автономии личности, характерный для развитой правовой системы, показывает наличие в этой системе определенной правовой децентрализации5. Таким образом, по институту деликта проходит разграничительная линия между правом частным и публичным, гражданским и уголовным. Эта граница не имеет застывшего, неподвижного характера, напротив, она неоднократно менялась на протяжении веков, и продолжает меняться сейчас.

Поиску четкого различия между уголовным преступлением н частным правонарушением были посвящены труды многих как европейских, так и отечественных юристов. Н.С. Таганцев предлагал считать гражданское правонарушение (в его терминологии — гражданскую неправду) не отдельным видом, но лишь моментом общего правонарушения . Таким образом, в основу классификации был положен принцип нарастания общественной опасности противоправного деяния, который не может быть признан удовлетворительным по целому ряду причин, среди которых не последнее место занимает относительность этого критерия, невозможность его конкретизации. Альтернативная точка зрения была заявлена проф. И.Я. Фойницким7, который предложил теорию «личного преступного состояния», в основе которой во многом лежала теория преступления Г.В.Ф. Гегеля.

Согласно этой теории, поддержанной впоследствии П.П. Пусторослевым , в основе каждого преступления лежит личное состояние преступности, которое и является признаком, отграничивающим уголовное преступление от гражданского правонарушения. Однако описание «состояния преступности», предложенное И.Я. Фойницким, является более философским и наивно-психологическим, нежели юридическим и, по нашему мнению, не может быть принято.

Наконец, Г.Ф. Шершеневич9 провел разделительную линию между гражданским правонарушением и преступлением наличию или отсутствию в противоправном деянии нарушения субъективного нрава: по его мнению, совершая гражданское правонарушение, человек умышленно нарушает не только объективное, государственное право, но и право субъективное, принадлежащее каждому человеку, тогда как при уголовном преступлении умышленно нарушается преимущественно объективное право. При всей кажущейся неполноте предлагаемого деления, нам оно представляется наиболее близким к реальности: классификация Г.Ф. Шершеневича, предлагая критерий «нарушения объективного права», то есть, совершения объективно вредного и опасного деяния, приближает нам к формулировке преступления, принятой в действующем Уголовном Кодексе РФ, согласно которой «преступлением признается виновно совершенное общественно опасное деяние...» .

Следуя этому определению, необходимо признать, что частное правонарушение не несет в себе прямой опасности для общества и, следовательно, должно урегулироваться путем исполнения обязательства, возникающего на стороне обидчика, выплатить потерпевшему весь понесенный тем ущерб. Государство в этом правоотношении должно участвовать лишь в качестве посредника и, при необходимости, гаранта исполнения обязательства. Это утверждение согласуется с выводами, сделанными в своих работах такими отечественными цивилистами, как упоминавшийся выше Ю.С. Гамбаров, К.П. Победоносцев, Л.С. Кривцов и др . Таким образом, именно обязательства ex delicto, то есть, возникающие из совершенного правонарушения, и находятся на границе частного и публичного, отделяя собой нормы цивильного права от норм права уголовного. Именно по ним можно определить ту пограничную черту, за которой кончается частное право и начинается право уголовное. Исследование деликта и обязательств ex delicto в памятнике средневекового европейского права, каким являются «Семь Партид», позволяет исследовать один из важнейших этапов этой эволюции.

1. Рецепции римского права в историографии: общие замечания.

Судьба римского правового наследия в Средние Века занимала и продолжает занимать умы многих историков и юристов. Классическая работа Ф.К. Савиньи12 по истории римского права в Средние Века, появившаяся в 1815 году, заполнила много лакун, но поставила перед исследователями еще больше вопросов. Едва ли не самым важным из них стал вопрос о сути самого понятия «рецепция римского права» и о его практической применимости. Сам Савиньи не употреблял в своем труде этого термина1 , который был введен в научное употребление полувеком позже, в работах К. Шмидта, В. Моддермана и Г. Белова14, и, следовательно, не задавался этим вопросом, что, в частности, послужило основанием для его критики некоторыми отечественными правоведами15. В одной связке с вопросом о сути понятия «рецепция римского права», что естественно, шел и вопрос о периодизации этого процесса и об уточнений его временных границ.

Отечественная историография конца XIX - начала XX века (прежде всего, речь идет о работах П.Г. Виноградова, С.Л. Муромцева и И.Л. Покровского)16, опираясь прежде всего на работу Ф.К. Савиньи, предполагала понимание рецепции римского права как процесса заимствования средневековыми юристами римских правовых норм, содержавшихся как в «Своде цивильного права» Юстиниана, так и в более ранних текстах, таких, как «Кодекс Феодосия» и т.д. Поскольку предполагалась множественность подобных рецепций в истории человечества, сложилось представление о рецепции римского права, как о классическом образце рецепции вообще . В работах более поздних как отечественных, так и зарубежных авторов эта позиция претерпела множественные изменения. Прежде всего, был поставлен под сомнение сам термин «рецепция», поскольку в рамках сравнительного права под этим термином чаще всего понимают заимствование норм из чужой действующей системы права, современной той, которая проводит заимствование . Соответственно, но отношению к усвоению римского права средневековой культурой было предложено использовать термин «возрождение», что стыковалось с сложившейся в медиевистике концепцией «возрождения XII века»19. В литературе последних лет некоторые исследователи, среди которых, прежде всего, необходимо отметить отечественного правоведа В. А. Томсинова, предложили окончательно отказаться, от термина «рецепция римского права», поскольку, по их мнению, средневековое общество не заимствовало римского права, а «родилось с ним в своем чреве» и, следовательно, нельзя говорить о рецепции права, которое и так было имманентно присуще средневековому обществу . Вместе с тем, В.Л. Томсинов предлагает говорить о «включении античных правовых текстов в духовное поле средневековой европейской культуры»21, что, по нашему мнению, как раз и является сутью процесса рецепции римского права.

Второй и, пожалуй, наиболее болезненный комплекс проблем, связанных с изучением рецепции римского права в Европе в Средние Века -это вопросы ее периодизации. В историографии сложилось две основных концепции, которые условно говоря можно охарактеризовать как «широкую» и «узкую» . В рамках первой концепции рецепция римского права включает в себя период длиной почти в тысячу лет — от составления «Бревиария Алариха» в 506 году и до полного принятия «Корпуса Цивильного права» в XV веке на территории Священной Римской Империи Германской Нации. Внутри этой концепции история римского права в Европе подразделяется на два периода, получивших условные названия «варварский» - до XII века и «университетский» - от XII до XV. В рамках «узкой» под понятием «рецепция» понимается непосредственно работа глоссаторов, постглоссаторов и комментаторов, принадлежавших прежде всего к Болонской школе и работавших в XII - XV веках.

Наиболее логичной нам представляется «широкая» концепция, поскольку она позволяет показать континуитет римской правовой традиции в юридической истории Средневековой Европы, однако можно отметить, что она практически не используется в общеевропейской историографии римского права . Приятным исключением в данном случае являются работы испанских историков права А. Иглесии Феррейроса, Р. Хиберта и других, проводящих идею континуитета римско-правовой традиции на Пиренейском полуострове в Средние Века . Напротив, «узкая» концепция рецепции имеет множество сторонников, начиная еще с Ф.К. Савиньи и заканчивая современными нам исследователями, такими, как Ст. Куттнер, К. Пеннингтон и другие .

2. Рецепция римского права в Испании: От вестготских королей до Альфонсо X. Юридическая история королевств Пиренейского полуострова в период с издания «Вестготской правды» в VII веке и до появления «Семи Партид» в середине XIII века, четко делится на два периода, неравных по своей протяженности и событийному наполнению: с середины VII века до XII, и с XII по середину XIII в.

Период с начала VIII и по конец XI века для правовой истории Пиренейских королевств характеризовался тем, что можно было бы назвать «пассивной рецепцией римского права» или, следуя термину, принятому в испаноязычной историографии, «континуитетом римской правовой традиции». Как известно, в 711 г. на Пиренейский полуостров вторглись арабы, за считанные годы (711 - 718) сокрушившие Вестготское королевство и захватившие практически всю его территорию. Вне их контроля оставались только несколько горных территорий на севере Испании, известных как Астурия и Калабрия. С основания в 718 году королем доном Пелайо Астуро-Галисийского (позднее, - Астуро-Леонского) королевства и началась Реконкиста - отвоевание Пиренейского полуострова у арабов, затянувшееся почти на восемьсот лет, до падения Гранадского эмирата в 1492 году .

Естественно, что арабское завоевание, сокрушившее политическую структуру королевства вестготов, не могло столь же быстро уничтожить его правовое единство. Христианское население территорий, захваченных арабами, продолжало управляться по законам «Вестготской правды», за которой в то время окончательно закрепилось второе ее название - Liber Iudicionun - «Книга приговоров». Именно этот текст лег и в основу астуро-леонской правовой традиции, обеспечив, тем самым, континуитет вульгарного римского права на этих территориях. Долгое время параллельно с «Книгой судей» свою актуальность сохранял и «Бревиарий Алариха», представлявший собой, как говорилось ранее, эпитому «Кодекса Феодосия»27. Вместе с «Вестготской правдой» и «Бревиарием» сохранение римско-правовых норм, хотя и в изрядно измененном виде, обеспечивали также и постановления Толедских и местных провинциальных соборов, опиравшиеся, с одной стороны, на тот же «Бревиарий», а с другой, — на положения, сформулированные отцами Церкви и местными епископами, какими были, например, Исидор Севильский, Браулион и Тайон

Сарагосские . Наконец, помимо кодифицированных римско-правовых норм, содержавшихся в названных текстах, существовал и массив судебных решений (usus), действовавших на основе обычаев и имевших, по большей части, римское происхождение.

Объединение этих трех элементов дало возможность многим исследователям, начиная с Я. Гримма и Ф. Дана, говорить о том, что вестготское общество было полностью романизировано и его право следует воспринимать как вульгарное римское. Эта точка зрения была оспорена рядом других исследователей, из которых, прежде всего, следует назвать Э. де Инохосу и К. Санчеса-Альборноса, которые настаивали на преимущественно германском характере вестготского права, апеллируя к тому, что среди источников права той эпохи превалировали германские обычаи (consuetudines), с течением времени приобретавшие все большее и большее значение и закреплявшиеся в сводах местного права - фуэро . Нам, однако же, ближе всего позиция третьей группы историков права, представленных такими именами как Р. Хиберт-и-Санчес-де-ла-Вега, Л. Гарсия-и-Гарсия и Л. Иглесия-Феррейрос, не утверждающих безусловно римского характера вестготского права, но проводящих идею континуитета римско-правовой традиции в Испании в VII — XII веках .

Своеобразным водоразделом между этим периодом и следующим стал XII век, о значении которого для правовой истории как Пиренейского полуострова, так и всей остальной Европы, необходимо сказать особо. Этот век положил начало целому ряду процессов в различных областях культуры и общественной жизни, получивших общее название «Ренессанса XII века».

Среди них для нашей работы особенно важны два: появление и развитие университетов и тесно сопряженное с этим формирование системы общего права, так называемого his commune .

Первые прообразы университетов, носившие тогда название studium или schola , появились в Европе еще в XI веке, однако лишь веком позже они начали приобретать интернациональный характер и, как следствие, привлекать пристальное внимание властей, прежде всего - Папы и императора33. Как раз в XII веке над уровнем других школ поднимаются две: Парижская и Болонская, причем каждая из них имела свою специализацию, Париж более всего славился теологическим и медицинским факультетами, Болонья же приобрела славу центра европейской юридической науки. Именно в Болонском университете началось возрождение римской юриспруденции, положившее начало процессу общеевропейской рецепции римского права34.

Начало изучения римского права в Болонье относят к последней трети XI века, когда некий «doctor legis» Пепо начал частным образом преподавать «Дигесты», однако не преуспел в этом35. Гораздо большего успеха добился его последователь - преподаватель свободных искусств Болонской школы по имени Ирнерий (ок. сер. XI - после 1125), с именем которого связывают основание правовой школы в Болонье. По свидетельству одного из поздних глоссаторов, Одофреда, Ирнерий, будучи преподавателем свободных искусств в школе Болоньи, самостоятельно занялся чтением и толкованием текстов Юстинианова права, привезенных в город, в процессе изучения сам начал составлять глоссы к изучаемым текстам и преподавать римское право, став, таким образом, основателем правовой науки (следует упомянуть, при этом, что до Ирнерия право было в университете лишь вспомогательной дисциплиной, привлекавшейся при изучении риторики)37. Однако установление постоянного преподавания римского права в Болонье связано не с самим Ирнерием, а с его учениками, среди которых-наибольшую известность приобрели так называемые «четыре доктора»: Булгар, Мартин, Гуго и Якоб. Согласно известной легенде, по мнению Савиньи, весьма сомнительной, когда Ирнерий лежал при смерти, к нему пришли его ученики, прося назначить преемника, который встал бы во главе школы. Ирнерий назвал четырех перечисленных докторов, отдав между ними предпочтение Якобу, который и возглавил школу после его кончины3 . Именно на период активной преподавательской деятельности упомянутых четырех докторов и их учеников, то есть, на конец XII - первую половину XIII века, и приходится период высшего расцвета Болонской школы: в ней обучаются, а затем преподают такие известные глоссаторы, как Рогерий, Плацентин, Иоанн Бассиан, Ацо, затем - Аккурсий.

Несколько лет спустя после начала работы Ирнерия монах по имени Грациан создал первую полную и систематизированную компиляцию канонического права - знаменитый «Декрет Грациана»39. От предшествовавших ему коллекций канонического права, таких, какими были, например, «Панормии» Иво Шартрского, «Декрет...» отличало сильнейшее влияние на него римского права в обработке первых глоссаторов, как в смысле структуры, так и в смысле содержания. Благодаря Грациану, каноническое право так же, как до того право римское, приобрело статус отдельной дисциплины, что, прежде всего, привело к тому, что его стали изучать в университетах: тексты «Декрета...» и последовавших за ним сборников папских декреталий (прежде всего, «Декреталии Григория IX», «Шесть книг Бонифация VIII» и «Новеллы» Иннокентия IV), стали объектом скрупулезного изучения и глоссирования. В университетах каноническое право изучалось вместе с римским - невозможно было изучить его, не зная текстов «Дигест» и «Кодекса» Юстиниана, ведь при составлении и изучении глосс к «Декрету...» активно использовались памятники римского права и наоборот, - и потому многие студенты, заканчивавшие юридические факультеты, получали титул doctor utriiisqiie inris, то есть, доктор цивильного и канонического права.

Столь глубокое взаимопроникновение двух правовых систем дало основание говорить о появлении третьей - системы Ius commune, вобравшей в себя лучшее, что было в римском и в каноническом праве. Широта охвата материала этой системы и ее наднациональный характер сделали ее необычайно привлекательной для королевской власти, увидевшей в ней инструмент для преодоления плюрализма локальных правовых систем, свойственных раннему Средневековью40. Это, в свою очередь, привело к основанию по инициативе королей ряда новых университетов и к быстрому распространению идей общего права практически по всей Европе.

В Леоно-Кастильском королевстве королевские школы, в которых изучалась юриспруденция, существовали, по меньшей мере, с конца XI века, - известно о существовании королевской школы в Саагуне в период правления короля Альфонсо VI (1065 - 1109) \ Выпускники этих школ, как видно из документов, занимали достойное место при королевском дворе, зачастую облечены судебной властью и исполняли роль королевских судей и нотариев. Однако в результате династического кризиса, начавшегося после смерти Альфонсо VI и последовавшей за ним гражданской войны между дочерью короля доньей Урракой и ее мужем, королем Арагона Альфонсо I (1109 - 1126)42, школа в Саагуне пришла в глубокий упадок и уже никогда не восстановилась в полном объеме. Век спустя.после описываемых событий, правнук Альфонсо VI, король Кастилии Альфонсо VIII (1158 - 1214) принял . решение учредить университет в Паленсии, куда, по свидетельству ведущего историка и хрониста того времени - архиепископа Толедского Родриго де Рада, - начал приглашать ученых из других мест, прежде всего, конечно, из южной Франции и из Ломбардии, то есть, из школ Монпелье и Болоньи43. Среди прочих в Паленсию приехал и Уголино де Сессо - юрист, выпускник, а затем и профессор Болонской школы, преподававший также и в Монпелье. Именно ему мы обязаны первыми текстами, написанными на территории Кастильского королевства в рамках традиции his commune .

Три лекции Уголино де Сессо, дошедшие до нас, были посвящены вопросам процессуального права, что было очень характерно для юристов того периода: подаче апелляций, отводу судей и учению о свидетелях. Все три текста, созданные в период с 1192 по 1196 год, были написаны на латыни и являлись образцами малого жанра юридической литературы, определенного Г. Коингом как summula. Анализ этих текстов, проведенный их открывателем, и публикатором . - испанским историком права Г. Мартинесом, — дает прекрасное представление о круге знаний выпускника Болонского университета. Уголино де Сессо цитирует в своей работе тексты «Дигест», «Кодекса», «Институций» и «Новелл» Юстиниана, «Декрета Грациана» и декреталий римских понтификов, а также произведения своих учителей - прежде всего, «четырех докторов» Болоньи, то есть, Булгара, Мартина де Госия, Гуго и Якоба45. Любопытно, что для обозначения последних он несколько раз использует эпитеты, по легенде употребленные для их характеристики Ирнерием46.

Приглашение Альфонсо Восьмым Уголино де Сессо и других докторов для преподавания в новообразованном университете Паленсии, а также отправка в этот же период многих кастильских студентов на обучение в Болонский университет47 ясно говорят о распространении в Кастильском королевстве идей «общего права». Ыа то же указывают и изменения, происшедшие в этот период в правотворческой практике кастильских властителей: обычные для предыдущих королей краткие фуэро и поселенные хартии - грамоты, перечислявшие основные права и обязанности жителей того или иного города по отношению к своему сеньору, - в царствование Альфонсо VIII начинают заменяться так называемыми пространными фуэро, наиболее видным из которых является, несомненно, фуэро Куэнки, созданное в 1189 году . Пространное фуэро отличалось от обычного краткого прежде всего размерами - больше 1000 статей, вместо обычных 20 - ЗО49, но это, безусловно, было не единственным отличием. В отличие от кратких фуэро XI - XII века, многие из которых писались на чрезвычайно изломанной и вульгаризированной латыни50, фуэро Куэнки написано относительно правильным языком, что уже указывает на наличие у автора текста университетского образования. Также следует отметить и многочисленные следы римско-правовых институтов, отраженные в тексте фуэро Куэнки и являющиеся сейчас предметом деятельного изучения испанских историков права.

Однако все усилия, предпринятые Альфонсо VIII, для распространения «общего права» в Кастильском королевстве, были лишь семенами, и их первые настоящие всходы пришлись на правление его сына — короля Кастилии и Леона Фернандо III Святого (1214 (1230) - 1252). В правление этого монарха, продолжавшего политику своего отца в сфере приглашения иностранных юристов к своему двору и обучения собственных юрисконсультов, произошло несколько событий, принципиально важных для всей последующей юридической истории пиренейских королевств. Во-первых, Фернандо III первым из предшествовавших властителей обратил пристальное внимание на то, чтобы его сын и наследник - будущий король Альфонсо X Мудрый, - получил достойное образование в сфере юриспруденции, а точнее, в сфере «общего права»51. Представлялось немыслимым отправлять инфанта на много лет обучаться за рубеж, а потому к нему были приглашены профессора, из которых, по меньшей мере один -мэтр Хакобо де лас Лейес , - оставил заметный след в кастильской правовой культуре53. Во-вторых, именно в правление Фернандо III и по его непосредственной инициативе создаются первые юридические тексты на старокастильском языке: с латыни переводятся «Фуэро Куэнкн» и «Вестготская правда», идет подготовка к созданию общенационального свода права на старокастильском языке (Фернандо III не успел закончить этот проект, н это было сделано его сыном, Альфонсо X, - речь идет о «Семи Партидах»). При этом, все же, стоит отметить, что основным языком кастильского делопроизводства при Фернандо III по-прежнему оставалась латынь, что подтверждается анализом документов его правления54.

При Альфонсо X, прозванном Мудрым (1252 - 1284) ситуация в юридическом поле Леоно-Кастильского королевства серьезнейшим образом изменилась. Прежде всего, все делопроизводство Леоно-Кастильского королевства было переведено с латыни на старокастильский язык55. Та же судьба постигла и все юридические документы - старые грамоты и привилегии переводились на старокастильский, а новые писались уже только на этом языке. В первый же год своего правления Альфонсо X отдал приказ составить единый свод права для всех городов своего королевства, и уже через год, в 1256 году на основе местных грамот, привилегий и поселенных хартий было создано так называемое «Королевское фуэро Кастилии» . В течение ближайших шести лет после этого «Королевское фуэро» распространилось практически по всему королевству, где-то дополняя, а в большинстве случаев заменяя собой местные фуэро и поселенные хартии . Параллельно с «Королевским фуэро», написанным, повторимся, на основе местного леоно-кастильского права, юристы Альфонсо X работали и над другим памятником права, получившем название «Зерцала» . «Зерцало», по мнению исследователей, должно было стать текстом придворного права, предназначенным для разрешения тяжб, возникающих при дворе короля . Основным его отличием от «Королевского фуэро» было то, что при работе над «Зерцалом» более активно использовались римско-правовые источники, в ущерб текстам местного обычного права. Однако работа над этим текстом, по всей видимости, не была закончена60, поскольку от короля поступил приказ прекратить ее и приступить к выработке нового свода законов под рабочим названием «Книга фуэро законов», впоследствии переименованного в «Семь Партид»61.

Причины подобной перемены решения Альфонсо X длительное время являлись предметом оживленной дискуссии между ведущими исследователями истории испанского права, вошедшей в качестве составной части в другую дискуссию, основным предметом которой стала проблема датировки «Семи Партид». Наибольшее распространение сейчас получила точка зрения, выраженная профессором Барселонского университета А. Иглесией Феррейросом и поддержанная несколькими другими исследователями, согласно которой решение Альфонсо X о создании «Семи Партид» следует связывать с его попытками (в итоге, все-таки, неудачными) баллотироваться на трон Священной Римской Империи .

3. «Семь Партид короля Лльфонсо X Мудрого» как памятник рецепции римского права: основные направления исследований.

«Семь Партид» короля Кастилии и Леона Лльфонсо X Мудрого (1252 - 1284) представляют собой один из выдающихся памятников юридической мысли Средневековья и, фактически, фундамент испанской правовой мысли Нового Времени. Принятые в качестве основного источника права в Испанской империи начиная с XVI века, они сохраняли свое влияние в испанских колониях Нового Света вплоть до отделения этих колоний от Испании и создания там современных нам кодексов. Но даже после введения в действие Гражданского и Уголовного кодексов «Партиды» применялись в судебной практике Испании по меньшей мере вплоть до конца 1960-х годов . . .

С изучением «Семи Партид» связан целый комплекс проблем. Как это ни парадоксально, но применительно к этому памятнику, имеющему основополагающее значение для всей испанской правовой традиции, до сих пор нет однозначных ответов на фундаментальные источниковедческие вопросы, не решены полностью проблемы авторства памятника, его датировки и источников.

Начиная с классического произведения Ф. Мартинеса Марины, изданного одновременно с выпуском в свет «Семи Партид» Королевской Академией Истории в 1807 году64, в испанской, а затем и в европейской историко-юридической науке утвердилась точка зрения, согласно которой, в число авторов-составителей «Семи Партид» помимо самого Альфонсо X (которому приписывают авторство пролога к «Партидам», так называемого «Септенария») входили три доктора права: уже упоминавшийся нами ранее мэтр Хакобо де лас Лейес, мэтр Роланд, и королевский нотарий Фернандо Мартинес де ла Самора \ Каждый из этих юристов был достаточно яркой личностью, оставившей весомый вклад в кастильскую юридическую мысль: нам известны по меньшей мере три произведения мэтра Хакобо, - «Цветы права», «Учебник» и «Сумма о девяти временах тяжбы»66, одно произведение Фернандо де Самора (авторство второго оспаривается)67 и «Уложение об игорных домах», составленное мэтром Роландом68. Однако вплоть до настоящего момента в историографии нет ни четкого ответа на вопрос, над какими фрагментами «Партид» работал каждый из названных юристов (единственная удача на этом поле принадлежит знаменитому испанскому исследователю Р. Уренье-и-Сменхауду, которому удалось доказать, что мэтр Хакобо практически единолично написал третью «Партиду»), ни имен других юристов, работавших над составлением этого памятника. Исследователи ограничиваются только замечаниями, аргументированно отрицающими участие в составлении «Партид» тех или иных отдельных юристов, сочинения которых влияли на «Партиды»: Ацо , Раймона Пеньяфортского70 и т.д.

Что касается датировки «Партид», то долгое время в историографии бытовала традиционная точка зрения, согласно которой «Партиды» были созданы по приказу Альфонсо Мудрого в 60-е - 70-е годы XIII века, после создания двух других памятников права той эпохи - «Зерцала» и «Королевского фуэро». Однако в 1951 году крупный историк испанского права А. Гарсия Гальо в своей статье «Книга законов» Альфонсо Мудрого: от «Зерцала» к «Партидам» выдвинул гипотезу, согласно которой «Партиды» были созданы Лльфонсо в самом начале его царствования71. Основываясь на анализе сохранившихся манускриптов, содержащих текст «Первой Партиды», Л. Гарсия Гальо выдвинул предположение, согласно которому «Партиды» были созданы в первый год правления Лльфонсо Мудрого, но затем претерпели четыре серьезнейших переработки, последняя из которых была проведена уже после смерти Мудрого короля, в царствование его внука, Фернандо IV (1295 - 1312). Соответственно, по мысли исследователя, тот текст, который мы сейчас знаем как «Зерцало», на самом деле представлял собой первую версию «Семи Партид». Эта, без ложной скромности, «революционная» статья не прошла незамеченной, и положила начало активной дискуссии о хронологии законодательных трудов Лльфонсо ТУ Мудрого, продлившейся более 30 лет .

В 1975 году усилиями X. Ариаса Бонста было осуществлено критическое издание манускрипта «Первой Партиды». Во вступительной статье к этому изданию X. Ариас Бонет датировал обнаруженный им манускрипт концом XIII века и также высказал несколько соображений относительно датировки «Семи Партид». Эта публикация, вместе с вышедшими несколько ранее статьями А. Иглесии Феррейроса74, Ф. Каманчо Евангелисты75 и американского филолога Дж. Крэддока , в которых, пока еще в мягкой форме, оспаривалась концепция А. Гарсии Гальо, побудила последнего развить свою концепцию в статье 1976 года «Новые мысли о законотворческой деятельности Альфоисо Мудрого» . В этой своей работе исследователь пришел к выводу, что все упоминания, встречающиеся в различных документах, о пожаловании королевского фуэро различным городам Кастилии и Леона в период с 1252 по 1255 относятся не к «Королевскому фуэро», как это было принято считать до того, а к «Зерцалу», которое, таким образом, являлось единственным самостоятельным законодательным текстом эпохи Альфоисо X. Уже после смерти этого короля, в правление его сына Санчо IV (1284 - 1295) и внука - Фернандо IV (1295 - 1312) этот текст подвергся активной переработке, шедшей двумя основными путями: в одном случае акцентировалось внимание на философско-дидактическом содержании текста, оно развивалось путем добавления в текст вставок из «Септенария» и из других источников, а в другом, напротив, все дидактическое и философское убиралось из текста, а оставшиеся нормы корректировались в соответствии с текстами местных леоно-кастильских фуэро. Результатами этой переработки стали два текста, известных нам как «Семь Партид» (1290 - 1300) и «Королевское фуэро» (1293), соответственно .

Выход этой, второй, статьи Л. Гарсии Гальо повлек за собой целый ряд публикаций как уже упоминавшихся исследователей: Л. Иглесии Феррейроса79 и Дж. Крэддока80, так и нескольких других, прежде всего, Г. Мартинеса Диеса и Р. Макдональда81. Все названные исследователи, как и некоторые другие, разделявшие их позицию, отстаивали традиционную хронологию законотворчества Альфонсо Мудрого: сначала «Королевское фуэро» (1255) и параллельно с ним «Зерцало» (1251 - 1256), а затем - «Семь Партид» (1265 - 1272). В основу аргументации А. Иглесии Феррейроса и Дж. Крэддока был положен детальный анализ актового материала периода правления Альфонсо X, сопряженный с скрупулезным анализом политической обстановки его правления. Начало разработки «Семи Партид» связывалось ими с претензиями, предъявленными Альфонсо X на вакантный в то время трон Священной Римской Империи. По мысли А. Иглесии Феррейроса «Партиды» должны были играть роль более идеологическую, нежели юридическую: «Королевское фуэро», по его мысли, создавалось для решения юридических споров, возникавших на местах, «Зерцало» должно было служить для отправления правосудия при дворе короля, а «Семь Партид» должны были представлять собой единый юридический свод королевства, символизирующий наличие в нем твердой единой королевской власти . Г. Мартинес Диес и Р. Макдональд, каждый со своей стороны, занимались исследованием сохранившихся манускриптов, содержащих тексты «Зерцала», «Королевского фуэро» и «Партид» и подготовкой их критических изданий, и их аргументация, поэтому, носила несколько другой характер. Тем более показательно, что основные выводы этих исследователей во многом совпадали с теми, к которым пришли А. Иглесия и Дж. Крэддок.

В 1984 году вышла третья и последняя статья А. Гарсии Гальо, посвященная проблеме датировки «Партид», в которой исследователь, подводя итоги затянувшейся дискуссии, заметил, что окончательную ясность в проблему, давшую начало этому научному спору, может внести только появление критического издания «Семи Партид». При этом, надо отметить, что Л. Гарсия Гальо так и не принял позиции своих противников и вялотекущая дискуссия, потерявшая былую остроту, продолжалась в журналах вплоть до 1999 года, когда в сборнике, посвященном творчеству Альфонсо X, появилась статья директора департамента истории права юридического факультета Комплутенского университета Мадрида X. Санчеса-Арсильи Берналя83. В ней ученый, проанализировав практически иссякшую к тому моменту дискуссию, пришел к выводу о наибольшей убедительности на настоящий момент традиционной точки зрения, согласно которой «Партиды» были созданы в период с 1265 по 1272 гг.

Можно констатировать, что обсуждение проблем авторства и датировки «Семи Партид» на протяжении почти двух веков привело к осознанию научным сообществом необходимости критического издания памятника. Па настоящий момент такого издания, уровень которого г 84 удовлетворял бы сегодняшним научным запросам, не существует . Основными изданиями «Партид», используемыми до сих пор, остаются издание А.Д. де Монтальво (1491) с его глоссами, издание Гр. Лопеса (1555), также снабженное глоссами, и издание Королевской Академии Истории (1807). Издание Монтальво переиздавалось лишь один раз (1988, факсимильное переиздание под ред. Г. Мартинеса Диеса), тексту Гр. Лопеса повезло гораздо больше: появившись в 1555 году, он понравился королю и стал официальной версией «Партид», одобренной к использованию во всех о с судах Испании , а глоссы Лопеса были признаны самостоятельным источником права. В связи с этим этот текст переиздавался множество раз, последний - в 1977 году. До сих пор текст Лопеса считается наиболее авторитетным для юристов и историков права, не в последнюю очередь, - по причине глоссы, сопровождающей его. Текст Академии (1807) более любим филологами, занимающимися изучением языка эпохи Лльфонсо X, - он был издан на основе сопоставления всех известных на тот момент рукописей «Семи Партид», что дает возможность учитывать разночтения в отдельных терминах и грамматических конструкциях. При этом, это издание было совершенно лишено историко-юридического комментария, что в значительной мере снижает его ценность для историков права86. На данный момент тексты «Партид» в изданиях Гр. Лопеса и Академии доступны, в том числе, и в Интернете.

В современной испаноязычной историографии в качестве приоритетных направлений исследования «Партид» выделяется изучение лексики «Семи Партид» и выявление источников этого текста. Как то, так и другое направление на данный момент развиты слабо. Изучение, лексики «Партид» сделало большой шаг вперед с появлением в 1991 году работы от Л. Рубио Морено , обобщившей и развившей наблюдения своих оо OQ ПЛ предшественников, прежде всего - Р. Суриты , Х.А. Бартола и Р. Лапесы . Остальные работы, посвященные этой же проблематике, при всей своей важности и значимости, носят но преимуществу фрагментарный характер91.

Проблема выявления источников «Партид», до последнего времени занимавшая умы лишь немногих историков права92, обрела новую остроту в связи с подготовкой уже упоминавшегося критического издания «Семи Партид». В 1992 году в двух своих программных статьях «Законотворческая деятельность Альфонсо X и место, которое в ней занимают «.Семь Партид» и «Римские источники в «Семи Партидах», опубликованных в третьем и в четвертом номерах журнала «Глоссы», профессор университета Мурсии Л. Перес Мартин назвал выявление и исследование источников «Семи Партид» наиболее важным и перспективным направлением в исследовании этого памятника93. Однако, несмотря на это заявление, сделанное руководителем одной из самых мощных гуманитарных исследовательских групп в Испании, ситуация в этой области по-прежнему продолжает оставаться достаточно удручающей: за последние 10-15 лет был опубликован ряд интересных статей, посвященных различным аспектам этой проблематики, и работы продолжаются до сих пор, но можно отметить, что подавляющее большинство выходящих работ носит фрагментарный характер. В них освещается либо какой-нибудь один источник «Партид», или даже фрагмент этого источника , либо разбирается какой-либо правовой институт и его происхождение в «Партидах»95, либо внимание исследователя фиксируется на узкой теоретико-методологической проблеме . Единственным приятным исключением является работа 1971 года, принадлежащая X. Лриасу Бонету и посвященная источникам морского законодательства в «Партидах»97, но она, увы, пока находится в одиночестве.

. «Седьмая Партида» как объект историко-правового исследования.

4.1. «Седьмая Партида» в испанской историко-юридической литературе.

Проанализировав весь массив специальной литературы, посвященной исследованиям «Семи Партид», легко увидеть, что в подавляющем большинстве работ в качестве источника используется одна из шести первых «Партид»,в то время, как седьмая, трактующая вопросы уголовного права, привлекается лишь изредка, в качестве вспомогательного текста. Во всех общих работах, затрагивающих тему законодательства Альфонсо Мудрого, «Седьмая Партида» также упоминается гораздо реже прочих, и ей уделяется меньше места и внимания.

Причина тому, как представляется, кроется в отсутствии в европейской правовой науке традиции изучения истории уголовного права. Не в последнюю очередь это касается и Испании: в отличие от развитой романистической и цивилистической традиций, исследования по истории уголовного права Пиренейских королевств в Средние Века представлены лишь несколькими статьями и монографиями, преимущественно носящими частный характер, посвященными, как правило, изучению истории какого-либо конкретного преступления 8 или, что реже, наказания". Исключением смотрятся две статьи патриарха испанской историко-правовой науки X. Орландиса, посвященные понятию преступления и его последствиям в раннее Средневековье100 и одна небольшая посмертная работа М. Лопеса Лмо, освещающая историю уголовного права в Леоне и Кастилии в позднем Средневековье101. Но и в данном случае исключение не является полным, поскольку статьи X. Орландиса посвящены, по большей части, исследованию только одного конкретного преступления, — предательства (traicion), — а статья М. Лопеса Амо, по словам ее издателей, представляет собой неоконченный исследователем набросок к его работе, которую он не успел 102 написать .

Существует и еще несколько работ, посвященных уголовному праву Испании и имеющих общий характер, но они либо были написаны в конце XIX - в начале XX века и уже устарели, как например, работы Б. Гутьерреса Фернандеса10 , С. Мингихона104 и французского исследователя Дю Буа °5, либо представляют собой философско-моралистические трактаты, наполненные рассуждениями автора о психологической и моральной природе преступления, но совершенно оторванные от источников, как работа С. Пельехеро Сотераса о преступности в Кастилии106, либо, напротив, являются глубокими серьезными исследованиями, но посвящены уголовному праву последующих эпох, как например, классическая монография Ф. Томаса-и-Вальенте по уголовному праву периода абсолютной монархии107.

Исследований же, посвященных исследованию уголовно-правовых норм, содержащихся в нашем основном источнике - «Семи Партидах Альфонсо X Мудрого», - практически не существует. Американский филолог Дж. Крэддок в своем библиографическом указателе по законотворческой деятельности Альфонсо X упоминает одну монографию известного арагонского юриста начала XX века Э. Бенито-и-де-ла-Льяве, гт 109 ПО посвященную уголовному праву «Партид» , но тут же сам признается , что все его усилия найти ее оказались тщетными и единственным местом, где он встретил ссылку на нее, была монография другого испанского исследователя Р. Серры Руиса, рассматривавшая институт чести и бесчестья в средневековом леоно-кастильском праве . Признание одного из наиболее авторитетных исследователей законотворчества Альфонсо X, а также бесплодность наших собственных усилий, направленных на розыск этой книги, приводят нас к печальному выводу о том, что на данный момент эта книга утеряна.

Кроме этой, по всей видимости, вымышленной работы, различным аспектам уголовного права в «Партидах» были посвящены лишь несколько небольших статей и отдельные главы в специальных исследованиях. Из статей, несомненно, заслуживают упоминания работы Дж. Крэддока, затрагивающая проблему классификации грехов в «Партидах» , А. Диаса Баутисты, посвященная регламентации в «Партидах» ответственности за совершенные правонарушения11 и итальянского исследователя Р. Мачератини, изучавшего 26-й титул «Седьмой Партиды», посвященный еретикам114 и пытавшегося выявить его источники. Однако при всей своей важности эти статьи остаются лишь узкими проблемными статьями, не дающими и даже не претендующими на то, чтобы дать общую панораму развития уголовного права в Леоно-Кастильском королевстве в период правления Альфонсо X, между тем, как необходимость в проведении подобного исследования очевидна. Наша работа делает попытку хотя бы отчасти заполнить эту историографическую лакуну.

4.2. «Седьмая Партида»: место в структуре памятника, основное содержание и метод компоновки материала.

Скажем несколько слов об основном источнике нашей работы -«Седьмой Партиде», замыкающей собой этот законодательный монумент эпохи Альфонсо X. Место, занимаемое «Седьмой Партидой» в общем ряду, отнюдь не случайно. Семичастная структура «Партид», как известно, повторяла собой семичастное же деление «Дигест», установленное императором Юстинианом в известной конституции Tanta (напомним, что согласно этому делению, все нормы, регламентировавшие как частные, так и публичные правонарушения были сведены в две так называемые «ужасные книги» - 47-ю и 48-ю115), и в «Партидах», так же , как и в «Дигестах» уголовное право было убрано в самый конец.

Весьма любопытно обратить внимание и на расположение материала внутри самой «Седьмой Партиды». Она состоит из 359 законов, объединенных в 34 титула. Порядок расположения титулов внутри «Партиды» на первый взгляд может показаться хаотичным, однако это не так: по нашему мнению, они выстроены, повторяя собой структуру гипотетического судебного процесса. Первым идет титул «Об обвинениях», в котором подробно разбирается, кто имеет право выдвигать обвинение, а кто нет, как его следует выдвигать, кто и на каких основаниях может быть отстранен от обвинения, и что должен делать судья после того, как обвинение было сформулировано. Следующий блок, наиболее значительный по своим размерам, включает в себя титулы с 2 по 28. Он посвящен описанию и регламентации различных видов проступков, которые, в свою очередь, можно разделить на три основные группы: проступки против жизни, чести и имущества другого человека (тит.2 [3 - б] 7 - 16); проступки, затрагивающие целомудрие и семейные узы (тит. 17 - 22); проступки или люди, затрагивающие или покушающиеся на основы христианской веры (тит. 18 - 28, включая сюда также титулы про иудеев, мавров и еретиков). Далее следует блок, состоящий из четырех титулов (тит.29 - 32) и содержащий в себе нормы уголовно-процессуального права: здесь рассматриваются вопросы, связанные с задержанием, пытками, наказаниями и амнистиями. Два последних титула составляют отдельный блок, посвященный теории права - пояснению непонятных терминов и спорных ситуаций, и нормам древнего права.

На первый взгляд, не охваченными приведенной схемой остаются титулы с 3-го по 6-й: «О вызовах», «О поединках», «Об умалении чести» и «О лишении доброй славы». Однако, если рассмотреть их более внимательно, то становится понятно, почему законодатель разместил их именно на этом месте. Дело в том, что во втором титуле собраны нормы, касающиеся предательства (traicion) и измены (aleve) — двух преступлений, считавшихся в средневековом леоно-кастильском праве наиболее тяжкими.

Оба этих понятия объединяли под собой конгломерат правонарушений, направленных против жизни, чести или имущества сеньора, в случае с предательством или равного обидчику воина-идальго, в случае с изменой 6. Совершить такое преступление мог только идальго, и только другой идальго мог обвинить его в этом. Выдвижение обвинения в любом из этих преступлений отличалось от обычного судебного процесса, принимая форму вызова {riepto), закономерным итогом которого служил судебный поединок. Проигравший такой поединок по обвинению в предательстве карался смертью, а по обвинению в измене - изгнанию из страны с конфискацией всего имущества. И он сам, в том случае, конечно, если оставался жив, и его дети подвергались процедуре «умаления чести» {menos valer) и лишения доброй славы (enfamamiento). Таким образом, в случае выдвижения вызова судебный процесс приобретал другую форму, отличную от той, которой он следовал при выдвижении обычного обвинения в суде - это была своеобразная «процессуальная развилка».

Внутри каждого титула, посвященного разбору того или иного правонарушения материал располагался следующим образом: сначала давалось определение рассматриваемому правовому институту, затем расписывались все его возможные формы, и, наконец, последние законы титула посвящались рассмотрению судебных санкций, полагавшихся за совершение того или иного правонарушения.

4.3. Концепция обязательств ex delicto в «Седьмой Партиде» как объект исследования. Проблема источников «Седьмой Партиды».

Как уже говорилось, одна из наиболее серьезных проблем, связанных с изучением «Семи Партид» — это проблема выявления их источников. Но если источники первых шести «Партид» относительно легко поддаются идентификации, что во многом объясняется их внутренней целостностью -при составлении каждой из них, по мнению исследователей, в качестве 117 источников использовались от одного до трех исходных текстов , — то применительно к «Седьмой. Партиде» ситуация выглядит по-другому. Поскольку до сих пор не удалось дать ответ на вопрос о том, кто был автором или авторами-составителями этого текста, возникают закономерные сложности и с выявлением его источников: поддаются определению лишь заимствования из «Декреталий» Папы Григория IX, послуживших источником для 25 - 28 титулов «Седьмой Партиды» . Известно также, что при выработке текста использовались как тексты Юстинианова права в обработке глоссаторов, так и памятники леоно-кастильской правовой традиции, от «Фуэро Хузго» до местных фуэро119. Никакой более определенной информации об источниках «Седьмой Партиды» на данный момент нет. Представляется, что причина такой скудости информации об источниках «Седьмой Партиды» заключается не столько в сложности их выявления, сколько в общей неисследованности проблематики истории .:і!Г.-iV(v:," v . уголовного права в Средние Века, о которой говорилось ранее, с одной стороны, и в малой изученности собственно «Седьмой Партиды», с другой.

Выбор в качестве объекта исследования обязательств из деликта в «Семи Партидах» позволяет, с одной стороны, при использовании надлежащих методов, проследить формирование в средневековом правосознании категории правонарушения, принципиально важной для построения общей истории уголовного права в Средние Века. С другой стороны, римско-правовая природа выбранного института заставляет обращать пристальное внимание на механизмы рецепции римского права в средневековой Кастилии и обуславливает особое внимание, уделенное в нашем исследовании проблеме источников «Седьмой Партиды».

4.4. Методологические принципы исследования

Заявленная тема носит меэюдисциплинарпый, юридико-исторический характер, что позволяет обращаться как к общенаучным методам исследования - системному, структурному, сравнительному, - так и специальным. Сочетание общенаучных и специальных методов обусловлено стремлением повысить адекватность полученных выводов.

Методологической основой нашего исследования является принцип историзма, трактуемый нами как изучение объекта исследования в его развитии, от истоков до исследуемого нами этапа. В данном случае имеется в виду как изучение юридической терминологии, использовавшейся для обозначения правонарушений и обязательств, порождаемых ими, так и рассмотрение самой сути изучаемых юридических институтов на разных этапах их развития - от римского права до «Семи Партид».

Исследование концепта обязательства ex delicto в тексте «Седьмой Партиды» непосредственно предполагает изучение ее понятийной системы. В качестве наиболее плодотворных методов, применяющихся в изучении понятийных систем и использованных в нашей работе, можно назвать метод диахронического (или регрессионного) исследования текста, вошедший в исследовательский инструментарий в рамках методологии структурализма I Of) (Ф. де Соссюр, Э. Бенвенист и др.) , и метод лексико-семантического анализа текста. Оправданность применения данных методов в нашем исследовании доказывается двумя факторами: во-первых, принимая во внимание утверждение о том, что литературный старокастильский язык был искусственно сформирован в эпоху Альфонсо X и при его непосредственном 121 участии , можно предположить плодотворность проведения операции, обратной той, которая была совершена кастильским монархом, то есть диахронического анализа текста.

Во-вторых, такой подход к исследованию юридических текстов уже неоднократно предлагался различными исследователями, как отечественными, так и зарубежными: еще в конце 60-х годов XX века 122 итальянский исследователь А. Каркатерра высказал гипотезу, согласно которой у каждого термина, попавшего в юридический лексикон со временем формируется свое, особое поле значений, отличных от обыденного словоупотребления. Соответственно, был сделан вывод о том, что исследование юридической терминологии и процесса ее формирования может быть весьма полезным при изучении юридического сознания той или иной эпохи123. Среди отечественных ученых аналогичные идеи высказывались представителями научного направления юрислингвистики, занимающимися юридической экспертизой современных отечественных правовых текстов1 4.

Согласно принятому нами методу, слово, входящее в юридический текст, должно изучаться в его историческом развитии. В ходе этого изучения следует отделять его первоначальные, внеправовые коннотации от приобретенных им в ходе проникновения в юридический лексикон. Естественно, что подобная работа требует привлечения к исследованию большого круга дополнительных источников. В нашем случае эти источники четко делятся на две группы, соответствующие двум большим этапам исследования: древнеримскую и средневековую. Внутри каждой из этих групп подобраны как литературные, так и юридические тексты: так, для необходимого для дальнейшей работы изучения процесса формирования латинской юридической терминологии, нами привлекались к исследованию произведения древнеримских авторов, начиная с Плавта и заканчивая Мавром Сервием Гоноратом, а также тексты, входящие в римскую юридическую традицию, от «Двенадцати таблиц» до «Кодекса Феодосия» и «Бревиария Алариха». На втором этапе работы к исследованию привлекались сочинения отцов Церкви и виднейших церковных мыслителей III - VII веков, труды энциклопедистов, наиболее ярким представителем которых является знаменитый Исидор Севильский, а также памятники старокастильской духовной и философской литературы: «Книга двенадцати философов», сочинения Гонсало де Берсео и т.д. Из юридических памятников эпохи в ходе исследования активно использовались «Вестготская правда» и ее старокастильский перевод - «Фуэро Хузго», сочинения виднейших кастильских юристов XIII века: мэтра Хакобо де лас Лейес и других, а также памятники традиции канонического права, прежде всего -«Декрет Грациана». При необходимости мы обращались также и к документальным коллекциям леоно-кастильских королей, прежде всего, -Альфонсо VI и Фернандо III. Помимо названных методов исследования текста, нами использовались и другие исследовательские методы, такие, как историко-юридический, сравнительно-правовой и историко-филологический.

5. Цели, задачи и структура настоящего исследования.

В качестве цели данного исследования было выбрано выявить эволюцию концепта обязательства ex delicto в правовой мысли Пиренейского полуострова VI - XIII вв., соотнести классические понятия деликт и ех delicto с концептом правонарушения в «Семи Партидах» и дать юридико историческую квалификацию форм правонарушения в «Семи Партидах».

Достижение поставленной цели требует решения нескольких взаимосвязанных исследовательских задач, среди которых нужно выделить, во-первых, установление понятийных рамок концепта деликта в римском праве, во-вторых рассмотрение эволюции понятия «правонарушение» в правовой традиции Пиренейского полуострова до XIII века (по данным «Бревиария Алариха», «Вестготской Правды», «Фуэро Хузго»); в-третьих, разработку классификации форм правонарушений в" «Семи Партидах» и проведение разграничения деликтного и уголовного права в «Семи Партидах»; в-четвертых, установление соотношения; выявленных форм с классической типологией деликтов; в-пятых, реконструкцию понятийной системы деликтного права Леона и Кастилии XIII века и соответствующей ей идеологии правонарушения; в-шестых, соотнесение принципов системы правонарушений в «Семи Партидах» с римским правом.

Научная новизна данной работы состоит в том, что ее автор впервые как в отечественной, так и в зарубежной историографии проводит комплексное структурное исследование понятий «правонарушение» и «обязательство из правонарушения» в их развитии от римских авторов периода Республики до свода права Леоно-Кастильского королевства XIII века - «Семи Партид» короля Альфонсо Мудрого.

На защиту выносятся следующие основные положения и выводы исследования:

1. Эволюция юридической терминологии применительно к институтам деликта и порождаемых им обязательств, четко отражала основные этапы эволюции названных институтов;

Артикулирование и тонкая нюансировка понятийной системы римского деликтного права классического периода отражает уровень развития теоретической мысли римских юристов и может выступать основой для дальнейшего сравнения и критерием развития изучаемой исторической системы права.

В юридических текстах поздней Империи наблюдается сближение понятий «правонарушение» {delictum) и «грех» ipeccatum). В памятниках права Вестготского королевства и в других, более поздних нормативных текстах Пиренейского полуострова прослеживается полное отождествление этих понятий под воздействием христианской идеологии в изложении Григория Великого, Исидора Севильского и Тайона Сарагосского.

Правление Альфонсо X. можно охарактеризовать, как начальный период складывания старокастильской юридической терминологии. Необходимость ее формирования была обусловлена не только задачами внутренней и внешней политики (перевод делопроизводства на старокастильский язык, претензии Альфонсо X на трон императора Священной Римской Империи), но и потребностями реальной правовой практики Леона и Кастилии. Складывание нового права в условиях рецепции ius commune требовало и нового юридического языка. Его становление развивалось в направлении поиска обобщающих понятий и попытки построения родовидовых классификаций различных правовых институтов.

5. «Семь Партид» можно охарактеризовать как памятник процесса рецепции римско-правовых норм, а не ее результата: на примере правовых институтов, проанализированных в данной работе, можно увидеть незавершенность реципированных конструкций: как в случае с правонарушением, так и с обязательством из него отмечается наличие всех необходимых реквизитов этих институтов, но, при этом, отсутствие их родовых определений.

Старокастильский термин уегго — «проступок», - синонимичен позднелатинскому юридическому термину delictum, что доказывается идентичностью поля значений этого термина значениям предшествующего ему понятия pecado (от лат. peccatum) и более позднего по отношению к нему термина delito (от лат. delictum). Это, в свою очередь, делает возможным и целесообразным изучение проблемы возникновения обязательств из уегго в «Семи Партидах» как реципированной формы обязательств ex delicto. Правоотношения, трактуемые в работе как обязательства ex delicto в «Семи Партидах», возникали, согласно тексту источника, в случае совершения ряда правонарушений, квалифицируемых классическим римским правом как частные деликты.

Обязательства ex delicto присутствуют в «Семи Партидах». В качестве их основных черт можно отметить незавершенный характер института, вследствие отсутствия его родового определения и их роль маркера границы между частным и публичным правом: в отсутствие формального разделения между этими сферами права в «Партидах», представляется возможным провести его, взяв за основу санкции, установленные за совершение тех или иных правонарушений.

В соответствии с заявленными задачами строится и структура нашего исследования: оно состоит из трех глав, первая из которых посвящена процессу формирования римской юридической понятийной системы; вторая глава освещает эволюцию понятия «правонарушение» в юридической мысли поздней античности и раннего Средневековья; третья глава посвящена проблеме формирования старокастильской юридической терминологии и развитию категории «правонарушения» в праве «Семи Партид». Также в состав исследования входят введение, помещающее данную работу в историографический контекст и содержащее необходимую источниковедческую информацию и заключение, отображающее основные выводы работы. Исследование снабжено научно-справочным аппаратом, в который входит оглавление и подстрочные сноски и четырьмя приложениями: таблицей частотности употребления латинской терминологии (Приложение 1), таблицей римских юристов, сочинения которых содержат интересующие нас термины (Приложение 2) и авторские переводы источников - «Седьмой Партиды» (Приложение 3) и десятого титула 47-й книги «Дигест» Юстиниана (Приложение 4). Источники, помещенные в приложении к работе на русский язык ранее никогда не переводились125.

Термин "delictum" и понятия, близкие к нему по значению, в доклассический период

Термин delictum ни разу не был употреблен ни в восстановленных фрагментах текста «Законов двенадцати таблиц»1, ни в дошедших до нас отрывках из сочинений римских юристов предклассического периода ; также в этих текстах не употреблялись ни синонимичные ему или заменяющие его термины обобщающего характера. Подавляющее большинство случаев употребления данного термина в тексте «Дигест» также относятся к произведениям юристов более поздней эпохи: Ульпиана, Павла, Модестина, Папиниана, Помпония и др . Вместе с тем, очевидно, что сам термин был известен уже в республиканскую эпоху, и представляется, что юристы должны были им пользоваться .

Единственное возможное объяснение отсутствия определения деликтов, да и самого термина delictum в юридических писаниях республиканской эпохи может заключаться, по нашему мнению, в том, что, анализируя язык произведений римских юристов периода Республики и раннего Принципата, еще нельзя говорить о «латыни юристов», как о некоем техническом профессиональном жаргоне. По мнению многих исследователей, это была самая обычная латынь, такая же, как и в других сферах научной жизни. Также, несомненно, имеет значение и то, что до нашего времени дошли лишь незначительные фрагменты творений римских юристов того периода. Все это приводит к необходимости анализа происхождения понятия delictum и других терминов, близких ему по значению, и их употребления в латинском языке на материале римских нарративных текстов периода до III века н.э. Вместе с тем, очевидно, что для того, чтобы не утонуть в безбрежном море классической римской литературы указанного периода, необходимо выбрать нескольких основных авторов и в дальнейшем уже строить свои рассуждения на анализе их работ. Такими авторами стали для нас комедиографы республиканской эпохи Тит Макций Плавт (сер. III в. - 184 г.до н.э.) и Публий Теренций Афр (195/185 - 159/158 гг. до н.э.), ученый и грамматик I в. до н.э. Марк Теренций Варрон (116 - 27 гг. до н.э.), знаменитейший из римских судебных ораторов и философов Марк Туллий Цицерон (106 - 43гг. до н.э.), антиквар II в. Авл Геллий, грамматики Марк Корнелий Фронтон (II в.), Секст Помпеи Фест (И — Шв.) и Сервий Гонорат (VI в.).

Практически каждый из выбранных авторов либо сам виртуозно владел языком, как, например, Плавт и Теренций, латынь которых необычайно высоко ценил Цицерон6, чей язык, в свою очередь, считается классическим, либо сохранил в своих произведениях фрагменты далеких предшественников, как это сделали Авл Геллий, Фест и Сервий. Варрон стал известнейшим из римских грамматиков, впервые обосновавшим научное употребление метода этимологии для исследования истории языка. Под влиянием его работ находились как уже упомянутые языческие авторы Лвл Геллий, Фест и Сервий, так и христианские мыслители Тертуллиан, Августин и Исидор Севильский . О Марке Туллии Цицероне и значении его произведений для развития античной и, далее, средневековой культуры уже написано столько прекраснейших работ, что я позволю себе отослать читателя к некоторым из них, не пересказывая их содержания в своем тексте8. Наконец, произведения Марка Корнелия Фронтона, - не только грамматика, но и ритора, — сочетают в себе многие преимущества его предшественников: хороший язык и сильная связь его произведений с традицией, о чем свидетельствуют многочисленные цитаты из предшественников. Также его текст «Похвалы небрежности» (Laiide neglegentiae) интересен еще и тем, что в нем впервые была сделана попытка разграничить значения двух понятий, принципиально важных для нашей работы -delictum и peccatum. Следует назвать и два отдельных сочинения, созданных анонимами, одно из которых долгое время приписывалось Цицерону, а другое - Фронтону. Речь идет о знаменитой «Риторике к Гереннию», созданной в середине I века до н.э., которая, будучи созданной в качестве учебника для молодых ораторов, представляет для данной работы значительный интерес в плане терминологического анализа, и об анонимном произведении «О различиях», написанном, по всей видимости, одним из подражателей Фронтона. Эта работа представляет интерес для меня, прежде всего, благодаря различию, проведенному там между понятиями delictum и peccatum.

Проблема формирования римской юридической терминологии в I - III вв. н.э

Период Принципата стал, по нашему мнению, ключевым для формирования латинской юридической терминологии. По всей видимости, именно в эти века она сложилась в том виде, в котором ее знают и изучают по сей день. В пользу этого предположения можно привести два довода: во-первых, в этот период происходит кристаллизация одного из важнейших источников римского права - преторского эдикта - в форме Edictum Perpetimm, а во-вторых, в это же время появляются и получают широкое распространение такие жанры римской юридической литературы, как комментарии к эдикту и к сочинениям наиболее именитых предшественников и учебники по римскому праву, излагавшие его основные начала — Institutiones.

Расцвет преторского законотворчества в Риме приходится на период с 250 г. до н.э. до I в. н.э. Особенно следует отметить два закона: закон Эбуция (lex Aebutia) 160 г. до н.э., введший наравне со старым легисакционным процессом (legis actio) формулярный процесс (per formulas), свойственный праву магистратов (ins honorarium). Через полтора века после этого закон Августа о судебном разбирательстве по делам частных лиц (Lex hdia iudiciorum privatorum) 17 г. до н.э. сделал процесс per formulas единственной возможной формой судопроизводства по частным делам. Преторский эдикт (edictum praetor is) издавался каждым римским претором перед вступлением в должность, то есть, раз в год, и представлял собой своеобразную «декларацию о намерениях»: он содержал в себе формулы исков, которые претор брал под свою защиту. Естественно, что из года в год содержание эдикта во многом повторялось (edictum translaticium) и каждый новый претор вносил в него лишь незначительные изменения (edictum novum). В 130 году император Адриан приказал юристу Сальвию Юлиану" обобщить все имевшиеся версии преторского эдикта и создать из них единый эдикт, получивший название Edictum perpetuum, «вечного эдикта». Сам Edictum perpetitum не дошел до нашего времени, но в XIX веке был реконструирован О. Ленелем100 на основе «Комментариев к эдикту» юриста III века Домиция Ульпиана101. По данным реконструкции можно отметить, что эдикт состоял из четырех частей, вторая из которых регламентировала, в том числе, и обязательства из деликтов: кражи, противоправного ущерба, грабежа и оскорбления. Для нашей работы, однако, важно не столько содержание Edictum perpetitum, сколько сам факт его создания, свидетельствующий об унификации правовой процедуры, которая, в свою очередь, непременно требовала унификации юридической терминологии, установления единой четкой системы понятий.

Об; определенной: унификации юридической терминологии в рассматриваемый период свидетельствуют и изменения, происшедшие в жанровой системе римской правовой литературы. Если юристы раннереспубликанского периода отдавали предпочтение произведениям, разъяснявшим смысл законов «XII Таблиц» и написанным в жанре, определенном Помионием как cunabula iitris , то есть, начала права, то уже в позднереспубликанский период ситуация начала меняться. Перемены наметились в начале I века до н.э., когда Марк Порций Катон написал сочинение, озаглавленное «О цивильном праве», а затем свои труды, также посвященные рассмотрению цивильного права, создали Публий Муций Сцевола, Брут и Маний Манилий, которые, по словам Помпония, и основали цивильное право, как отдельную дисциплину. Эти сочинения были написаны под сильным влиянием греческой философии и отличались от предшествовавших им попыткой систематического изложения права. Особенно же в этом преуспел сын Публия Сцеволы - Квинт Муций Сцевола, юрист, консул 95 года до н.э., написавший труд «О цивильном праве» в 18 книгах и впервые изложивший в нем право, разделив его «по родам и видам». По всей видимости, именно в этом произведении впервые была введена классификация обязательств на проистекающие из контрактов и из деликтов10 . Принципиально новый жанр юридической литературы появляется под пером Сервия Сульпиция Руфа, консула 51 г. до н.э., одного из наиболее любимых Цицероном юристов. Он создает огромное количество различных произведений, среди которых нам особенно важна небольшая работа в двух книгах, озаглавленная «Ad Bmtum» и представлявшая собой первый в истории римского права краткий комментарий к преторскому эдикту.

Спустя один век после этого ученик Атея Капитона юрист Массурий Сабин написал дидактическое сочинение в трех книгах, озаглавленное «О цивильном праве» и ставшее, фактически, первым учебником по римскому цивильному нраву. В короткой и доступной форме в нем разбирались вопросы наследственного права, затем права лиц, обязательственного права, в том числе, - обязательств из деликтов, - и вещного права. Еще чуть меньше, чем через век после Сабина, в 130 году, юрист Сальвий Юлиан, по приказанию императора Адриана на основе всех доступных ему преторских эдиктов составил Edictum perpetuum. Эти два памятника юридической мысли, - сочинение Сабина и эдикт, - во многом предопределили облик всей последующей римской правовой науки: практически все видные юристы классического периода, - Помпоний, Павел, Ульпиан и другие, - оставляли после себя многотомные «Комментарии к эдикту» и «Комментарии к Сабину». Эти сочинения обычно носили лемматический характер, то есть в них сначала приводилась цитата из первоисточника, а затем следовал более или менее подробный комментарий к ней. Естественно, что единство комментируемых первоисточников предполагало, по меньшей мере, схожесть употребляемой юристами лексики, расположение их в едином семантическом поле.

Появление и развитие жанра институций также указывает на становление единой системы правовой терминологии: если в теоретических трактатах или в ответах на вопросы клиентов юрист еще мог себе позволить блеснуть красотой стиля, употребить нетехническое выражение, имевшее яркую стилистическую окраску105, то в учебной литературе он был вынужден излагать материал максимально просто и однозначно, и, следовательно, -должен был подбирать для этого как можно более техничную и профессиональную лексику, но возможности, лишенную эмоциональной насыщенности. Классическим примером такого сочинения стали «Институции» провинциального профессора права, жившего в III в., которого мы знаем под именем Гая.

Деликт в классическом римском праве

Приступая к анализу деликта в классическом римском праве, необходимо сделать несколько общих вводных замечаний. С одной стороны, в римском праве так никогда и не сложилось родового определения деликта. Римские юристы шли не по пути обобщения и построения классификаций, а по пути накопления разнообразных юридических казусов, объединенных одним объектом, что во многом отличает их от современных цивилистов и роднит с английскими юристами, создававшими основы прецедентного права1. С другой стороны, нужно отметить, что именно накопленный римлянами казуистический материал сделал возможным теоретические построения, проводимые современной цивилистической наукой. Итак, родового понятия деликта в римском праве так и не сложилось и, следовательно, необходимо все время помнить о том, что все определения, которые даются деликту, как родовой категории, носят сугубо выводной характер.

В основе деликта, как известно, лежал институт частной мести . Изначально обидчик просто выдавался головой потерпевшему, и тот имел возможность удовлетворить свою боль, забрав себе жизнь своего врага. Естественно, что когда возникло государство, его первые, еще слабые, усилия были направлены, прежде всего, на закрепление существующего порядка вещей: так в «Законах Двенадцати таблиц фиксируется принцип талиона, согласно которому потерпевший имел право нанести обидчику ущерб, равный понесенному им. Целью последующих действий власти было, во-первых, максимально возможное ограничение частной мести, а затем полное сведение ее на нет, путем ее замены на выплату обидчиком возмещения в пользу потерпевшего. На этом уровне было заложено и основное отличие между двумя типами правонарушений, получивших впоследствии названия delictum и crimen: в первом случае в качестве пострадавшего выступало частное лицо и возмещение ущерба платилось ему, во втором же совершенный проступок затрагивал спокойствие и благополучие всего общества, и речь там шла не о частном возмещении потерпевшему, а о публичном наказании.

В законах «Двенадцати таблиц» было выделено три вида частных правонарушений, которые, собственно, и составили основу римско-правового института деликта: кража (furtum), противоправный ущерб (damnum iniuria datum) и оскорбление (iniuria) . В качестве отличительных особенностей этого, памятника следует признать, во-первых, отсутствие каких бы то ни было видовых определений данных правонарушений — они появились позднее, в период Республики и раннего Принципата, а, во-вторых, крайне фрагментарный характер сохранившихся норм. Рассмотрим поподробнее каждый из трех названных видов правонарушений и историю его складывания в архаический и предклассический периоды развития римского права.

Кража (furtum) в «Двенадцати Таблицах» подразделялась на явную (furtum manifestum), тайную (furtum поп manifestum), обнаруженную (furtum conceptum) и укрывательство краденного (furtum oblatum). Наиболее тяжкой считалась кража явная, - по определению Массурия Сабина та, при которой вор был пойман с поличным, - в этом случае вора били бичом и затем он либо становился рабом потерпевшего, если ранее был свободным, либо подвергался смертной казни, если он уже был рабом. В том же случае, если вор защищался с оружием в руках, либо если кража происходила в ночное время суток, потерпевший имел право убить вора на месте, не неся за это никакого наказания. Обнаружение в доме при обыске украденного имущества и укрывательство краденого фактически приравнивались законодателями к явной краже и наказывались штрафом в размере тройной стоимости украденного. Наконец, тайная кража считалась самой легкой из всех и наказывалась выплатой двухкратной стоимости украденного потерпевшему. Подобное четырехчленное деление кражи признавалось еще Сервием Сульпицием Руфом и Массурием Сабином, а затем было упрощено Лабеоном, который признавал в качестве подвидов кражи лишь явную и тайную, отказывая двум другим в самостоятельном значении. Именно такое, - двухчастное, - деление кражи на явную и тайную и было признано в классический период, а затем включено в «Свод цивильного права» Юстиниана.

Противоправно нанесенный ущерб {damnum iniiiria datum) в «Двенадцати таблицах» был регламентирован весьма фрагментарно: безо всякой видимой системы там упоминались санкции, налагавшиеся в случае нанесения ущерба чужим посевам и плодовым деревьям, а также в случае ущерба, нанесенного домашними животными. По всей видимости, именно неполный характер этой регламентации, с одной стороны, и важность темы, с другой, стали причиной издания около 286 года до н.э. знаменитого Аквилиева закона о противоправном ущербе {lex Aquilia de damno iniiiria dato). Закон этот состоял из трех глав и регулировал возмещение противоправного ущерба в различных сферах4: первая глава относилась к ущербу, нанесенному вследствие убийства чужого раба или скота и обязывала виновного уплатить пострадавшему возмещение в размере высшей цены утерянного тем имущества в течение года; вторая глава регламентировала преследование дополнительного кредитора по стипуляции {adstipulator) за совершение акцептиляции во вред основному кредитору; третья глава предусматривала возмещение ущерба, нанесенного любому имуществу, за исключением перечисленного в первой главе закона. Штраф в этом случае равнялся высшей цене поврежденной вещи в течение последнего месяца до нанесения ущерба.

Рецепция римского права в Кастилии и Леоне и проблема формирования старокастильской правовой терминологии (общий аспект)

Как видно из проведенного ранее обзора1, в ситуации, сложившейся в правовом поле Леоно-Кастильского королевства при Фернандо III, еще не могло идти речи о целенаправленном формировании кастильской юридической терминологии. Разброс терминов, использовавшихся для перевода одних и тех же латинских понятий был еще очень велик, а их значения еще не фиксировались четкой системой дефиниций, как это делалось после, в правовых памятниках эпохи Альфонсо X (1252 - 1284). Лишь в одном тексте, созданном по приказу Фернандо III - в старокастильском переводе-«Вестготской правды» была сделана попытка выработать" несколько обобщающих понятий; которые бы использовались для обозначения основополагающих правовых категорий, в частности, категории правонарушения, процесс формирования которой в старокастильском языке подробно рассмотрен в следующем параграфе этой главы. Но эта попытка практически не имела успеха, что можно увидеть, в частности, на примере сравнительного лексического анализа текстов «Фуэро Хузго» и сочинения мэтра Хакобо де лас Лейес «Цветы законов»2, написанного вскоре после окончания первого текста

Принципиально новая политика в отношении языка начинает проводиться королевской властью в период правления Альфонсо X Мудрого (1252 - 1284). По инициативе этого монарха и с его непосредственным участием начинает создаваться литературный национальный язык: все делопроизводство и правотворчество королевства переводятся на старокастильский язык , создается первая национальная хроника, также написанная на этом языке5, получают широкое распространение произведения, написанные на нем6. Соответствующие изменения видны и в правотворческой практике Альфонсо X: по мнению некоторых исследователей, разделяемому нами, он сознательно создавал старокастильский юридический язык7. Это выражалось, прежде всего, в построении системы юридических определений старокастильских терминов, привязываемых им к их латинским аналогам — чаще всего эти термины вводились знаменитой формулировкой Альфонсо X "en romance tanto qiiiere decir сото en latin ", то есть «что-либо на романсе означает то же самое, что на латыни...», после чего следовал латинский термин (только в «Седьмой Партиде» таким образом были введены в язык 25 терминов). В качестве источников для Альфонсо при построении таких определений выступали как римские юридические тексты, так и памятники нарративного жанра, прежде всего, «Этимологии» Исидора Севильского .

По всей видимости, Альфонсо X не ограничивался простым введением в язык новых терминов, но и потом каким-то образом контролировал их употребление. К такому выводу можно прийти, проводя сравнение юридических сочинений тех авторов, которые писали как до составления «Семи Партид», так и после. Ярким примером такого юриста является неоднократно упомянутый в нашей работе наставник Альфонсо X, Джакопо Бонаджунта, известный под именем мэтра Хакобо де лас Лейес. Проводя сравнительный лексический анализ написанных им трактатов — «Цветов права» и «Учебника», один из которых был написан в 1251 году, а второй — в середине 70-х, нельзя не увидеть перемен, произошедших в языке автора. Если в «Цветах права» еще нет единой системы взаимосвязанных понятий, то в «Учебнике» она уже есть.

Таким образом, можно с уверенностью говорить о создании старокастильского юридического языка в эпоху правления Альфонсо X. Одним из основных этапов этого процесса стало написание «Семи Партид», аккумулировавших в себе все достижения этого монарха в сфере права. В этом тексте впервые в юридической истории Пиренейского полуострова была выстроена целостная система понятий, связанных между собой, и вместе представлявших собой то, что сейчас называют юридическим лексиконом. Последующие параграфы этой главы посвящены подробному рассмотрению одной из частей этой системы - концепта правонарушения и связанных с ним понятий. 9 См. подробнее разделы 2.3 - 2.4 данной главы.

Старокастильское слово уегго является отглагольным существительным, производным от глагола errar, который, в свою очередь, является прямым заимствованием из латинского языка глагола errare . Первоначальное значение этого глагола - заблуждаться или ошибаться11. В старокастильском языке уегго появилось только в XIII веке, хотя однокоренные ему слова известны с более раннего периода. Так, уже в середине X века, в первом памятнике старокастильского языка - «Эмилианских глоссах» - употребляется глагол gerrare, употребляемый в качестве глоссы к латинскому глаголу offenderen. А в «Силосских глоссах», созданных через несколько десятилетий после «Эмилианских», встречается термин gerranza, употребленный в значении «проступок».

Термин уегго появляется в старокастильских текстах первой половины XIII века. Из нарративных источников, в которых он встречается, наиболее известны поэмы Гонсало де Берсео, «Книга двенадцати мудрецов» и «Книга добрых изречений, произнесенных философами», а из нормативных -«Фуэро Хузго» - старокастильская версия «Вестготской правды», созданная по приказу короля Фернандо III Святого (1221 - 1252).