Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Концептуализация понятия и феномена интеллигенции 24
1.1. Этапы трансформации концептов и идеологем интеллигенции 24
1.2. Историко-культурные предпосылки группового философствования интеллигенции 58
1.3. Особенности философствования российской интеллигенции 83
ГЛАВА 2. Общественное конструирование образа и роли интеллигенции (отраженная концептуализация группы) 111
2.1. Образ интеллигенции в социокультурных представлениях 111
2.2. Метафорическая модель ролевых идеологем интеллигенции 131
2.3. Судьба идеологемы «власть – интеллигенция – народ» в философствовании и общественном мнении 165
ГЛАВА 3. Опыт дискурсивной консолидации группы в культурных практиках философствования интеллигенции 182
3.1. «Толстый журнал» как пространство конструирования скриптосообщества (на примере журнала «Русская мысль», 1880–1918 гг.)» 182
3.2. Виртуальный трансфер групповой рефлексии интеллигенции 205
3.3. «Грамматика намерений» в виртуальном философствовании 228
Заключение 251
Библиографический список
- Историко-культурные предпосылки группового философствования интеллигенции
- Метафорическая модель ролевых идеологем интеллигенции
- Судьба идеологемы «власть – интеллигенция – народ» в философствовании и общественном мнении
- Виртуальный трансфер групповой рефлексии интеллигенции
Историко-культурные предпосылки группового философствования интеллигенции
Необходимость и даже неизбежность философствования продиктована самим исходным смыслом слова «интеллигенция», которое в разные периоды времени и в разных исторических контекстах приобретает разные значения. Латинское intelligentia восходит к греческому и переводится как «сознание, понимание в их высшей степени». «Интеллигенция – то, посредством чего душа познает, каковы вещи, каков окружающий мир», – это определение Цицерона [цит. по: 78, с. 91]. На латинской почве, например у Боэция, слово intelligentia означает высший разум, это предикат Божества; Божественная интеллигенция – это высшая точка познания, взятая в универсальном масштабе [143, с. 111]. А далее, как отмечает А. М. Камчатнов, «оторвавшись от Бога и Церкви в условиях новоевропейской культуры, концепт интеллигенции начинает свои «блуждания» в поисках своего носителя. Если сигнификат этого слова остается неизменным (способность понимания, самосознания), то его денотат был исторически изменчивым. В переменах денотата, собственно, и заключается история этого концепта. Кого называли и называют интеллигенцией? – вот в чем вопрос» [143, с. 112].
Считалось, что первым в русской литературе это слово использовал П. Д. Боборыкин: «пущено было в печать» с 1866 г. [324], но скорее всего, что оно заимствовано из польского языка [60; 324] и первым его использовал В. А. Жуковский. Однако новое слово для обозначения высшего света в это время не прижилось, а П. Д. Боборыкину удалось его сделать популярным именно по той причине, что в России во второй половине XIX в. действительно интеллигенция существует как массовый общественный слой.
Отметим, что слово интеллигент укрепилось в русском языке еще позднее, чем прилагательное интеллигентный (в значении «осмысленный, с развитым интеллектом»), и не ранее 70–80-х гг. И часто в ироничном звучании: «Возьмешь книгу или газету – и не знаешь, русскую или иностранную грамоту читаешь: объективный, субъективный, эксплуатация, инспирация, конкуренция, интеллигенция – так и погоняют одно другое» (Гончаров, 1877). У В. П. Боткина в письме И. С. Тургеневу (от 6 июня 1863 г.): «Великая перемена совершилась в русском обществе – даже физиономии изменились, и особенно изменились физиономии солдат – представь – человечески интеллигентными сделались» [60, с. 227].
Еще позже появляется производное интеллигентский, и последним приходит (из английского и французского) слово интеллектуал: его еще нет в словаре Ушакова 1835 г., но оно уже есть в Малом академическом словаре 1861 г. [72, с. 5].
В истории концепта интеллигенция М. Л. Гаспаров выделяет три этапа: «Сперва оно означало "люди с умом" (этимологически), потом "люди с совестью" (их-то мы обычно и подразумеваем в дискуссиях), потом просто "очень хорошие люди" [83, с. 6], то есть эволюция самого концепта связана с эволюцией социальных функций, реализуемых интеллигенцией: сперва это "служба ума", потом "служба совести" и, наконец, "служба воспитанности"» [72, с. 6].
Следуя за Р. В. Ивановым-Разумником (1910), В. В. Глебкин выделяет два типа критериев к определению интеллигенции: социально-экономический и социально-этический [78], сложившихся к началу XX века – определенного мировоззрения («служба ума» и «служба совести») и определенного стиля жизни («служба воспитанности»). Положительные коннотации названных «служб» очевидны, однако всем известно, что диапазон оценок интеллигенции широк: от самых неприязненных, представляющих ее как эксплуататорский класс или совсем никчемный, до превозносящих интеллигенцию как духовно одаренное сообщество, о чем мы еще будем далее говорить.
Если опираться на функциональный подход, то проще соотносить понятие интеллигенции с понятием «интеллектуалы». В литературе, рассматривающей историю и проблемы интеллектуального слоя, часто подчеркивается, что интеллигенция – исключительно российское явление, понятие интеллигенции «западными авторами к реалиям западного же общества практически не применяется, хотя нередко используется для описания социоструктуры России, стран Восточной Европы и "третьего мира". Вообще за рубежом, особенно в англоязычной трактовке, понятие "интеллигенция" отнюдь не "звучит гордо". В нем содержится некоторая толика негативной оценки, намек на чудаковатость и претенциозность данной социальной группы» [310, с. 49].
Однако и термин «интеллигенция» в самой России, и термин «интеллектуалы» в странах Европы изначально одинаково имели негативные коннотации. Понятие «интеллектуалы» появилось во Франции в период дела Дрейфуса (1894). Э. Золя опубликовал письмо «Я обвиняю» в поддержку Дрейфуса, под которым было собрано 1500 подписей писателей, ученых, журналистов. В ответ их противник М. Баррес назвал данное письмо «Протестом интеллектуалов» и написал следующее: «Интеллектуалы претендуют на то, чтобы быть "аристократами мысли", а на самом деле они "придурки, стыдящиеся думать так же, как простые французы, полуинтеллектуалы, лоботомированные дворняжки, бесштанные бакалавры"» [329, с. 111]. В других странах именование интеллектуала изначально было оскорблением. Осмелимся предположить, что когда понятие перестало означать что-то индивидуальное и одновременно общечеловеческое, объединяющее, вошло в поле социального взаимодействия, стало разделяемым социальным капиталом, оно стало конфликтогенным. И это относится к обоим терминам.
Говоря о сходстве социальных феноменов, отметим, что и интеллектуалы, и интеллигенция с разной степенью интенсивности «выступали с острой критикой современного им общества, способствовали распространению в образованном классе чувства "социального стыда", предлагали варианты радикального общественного переустройства» [329, с. 114]. Во всех случаях (не только у российской интеллигенции) остро стоял вопрос самоопределения между «левым» и «правым» – т. е. между протестом по отношению к власти и необходимостью выживания, между творческим существованием и существованием в обществе. Кроме того, сами эти группы также двойственны: «в результате формируется два типа интеллектуалов: те, которые легитимируют господствующие ценности, и те, кото 27 рые их отрицают или, по меньшей мере, ставят под вопрос. Те, кто стремится сохранить status quo, и те, кто стремится его изменить» [329, с. 129].
Метафорическая модель ролевых идеологем интеллигенции
Эта концепция имеет в основном прикладной, социально ориентированный характер – св. Амвросий обосновал церковную концепцию независимости церкви от государства; св. Иероним дал западной церкви латинскую Библию, заложил традиции монашества и прославился тем, что писал множество наставлений по сохранению девственности; св. Августин выработал теологию церкви, действовавшую до Реформации и составившую основу лютеранства и кальвинизма. Это была собственно западная философская система, уже свободная от греческого влияния и наиболее соответствовавшая вере.
И второй период средневековой философии, схоластика, получив от отцов церкви набор догматов и понимание того, что с содержанием философствования все определено и определенно (поскольку в центре всего Бог), уделяет внимание более всего формально-логическим аспектам философствования, а также спорам между идеализмом и реализмом, фидеизмом и эмпиризмом, диалектикой и мистикой, интеллектуализмом и волюнтаризмом.
Философствование перемещается из общин и с городских улиц в монастырские, епископские и королевские школы, где также преподавали духовные лица. Эта традиция передачи и сохранения знаний характерна и для российской истории до определенного времени.
Но в раннем Средневековье мы видим скорее отличия интеллигибельности на Западе от той, которая в дальнейшем разовьется в России, – западное христианство добилось в течение нескольких столетий независимости от греческой философии, и кроме того, философы-схоласты зачастую вырабатывали собственную методологию и систему доказательств своих идей. Т. е. индивидуализм как основа либерализма коренится в религиозной христианской философии. Однако групповое философствование проявляется и в этой ситуации. Здесь архетипическим примером публичного философского самовыражения служит спор об общих объектах, о природе всеобщего, или об универсалиях, возникший еще в Античности и актуализировавшийся в конце XI и первой половине XII веков. В Средневековье спор номиналистов и реалистов не столько апеллировал к работам античных авторов, которые его начали, сколько был воспринят уже дискурсивно – через переводы, комментарии и труды Порфирия и Боэция. Реализм для средневекового философа-теолога был естественен, он утвердился как бы сам собою, без дискуссий. Споры начались тогда, когда появился номиналистический антиреализм, и стали явными в XII веке, который целиком был посвящен поиску философского компромисса.
Наиболее яркой фигурой этого времени был П. Абеляр, которого называют «неведомым склоном средневековья – средневековья нехоженых троп, спорщиком и новатором» [271]. У него была непростая судьба, которую он описывает в своей книге «История моих бедствий», и есть мнение, что переписка Абеляра с невестой Элоизой полностью сочинена им самим, на что Б. Рассел замечает: «не считаю себя компетентным судить, насколько эта теория соответствует истине, но в личности Абеляра нет ничего, что делало бы ее невозможной» [269, т. 2, с. 454]. Вот блестящий пример того, что получит развитие в русской культуре XIX века. «Вы жизни не знаете, вам литературу читать надо», – поучает девицу влюбленный чеховский телеграфист. В. А. Шкуратов пишет о В. Г. Белинском, что тот еще раньше всякого постмодерна и дискурс-анализа выявляет сконструи-рованность верхних слоев российского социума [364, с. 245]. Наверно, П. Абеляр еще раньше распознал возможности самоконструирования и самотерапии в нар-ративе. Переживая трагическую историю любви, П. Абеляр создает свою школу, а в 1114–1118 годах возглавляет кафедру школы Нотр-Дам, из которой вскоре образовался свободный французский университет. Про П. Абеляра его современник говорил: «Он походил на огонь; воспламенившись, он наполнял комнату дымом, но не освещал ее. Нельзя не признать, что, будучи в его тени, мы не находили себе покоя. Но когда начиналось обсуждение его лекций, многие из наиболее сильных его учеников шумно возмущались». Ну и, наконец, в 1142 г. на могиле философа в Параклете преподобный Пьер произнес эпитафию: «Французский Сократ, величайший Платон Запада, современный Аристотель, великий спорщик и диалектик всех времен, властитель умов, гений многогранный, тонкий и проницательный; все превозмогал он силой разума и искусным словом: таким был Абеляр» [271].
Абеляр придавал большое значение методологическим вопросам теории познания, особо выделяя «сомнение» и «правила исследования». Сомнение – это то, что пробуждает научный поиск и «исследование, ведущее к истине» [271]. Причем сомнение – это не только стимул, но еще и методический подход: постоянная критика и проверка любого текста.
Интересно взглянуть на функцию философии в этот период ретроспективно по отношению к Новому времени. Судя по тому, о чем писал Абеляр, философия не совсем была «служанкой богословия» – в схоластике рассматривались и реальные объекты, и методы мышления о реальности (и так как помимо Священного Писания не существовало ничего непогрешимого, то спорить можно было обо всем). В спорах средневековых философов формировался свободно мыслящий субъект, не просто открывающий по благословению тайны природы или божественных сущностей, а постигающий их в процессе собственной мыслительной деятельности. «Между наукой Средневековья и наукой Нового времени происходит превращение схоласта, использующего свои мыслительно-созерцательные способности в качестве творения и раба Божьего, в субъекта-исследователя, свободного от религиозно-онтологических забот, но обязанного быть корректным в лабораторных процедурах и обосновании гипотез. Это происходит не сразу» [367, с. 71]. Уже Абеляр приходит к тому, что «процесс познания всегда начинается с ощущения, но образы вещи, которые даются чувствами и воображением, являются только материалом для понятийного познания. Разум путем абстракции выделяет из них особые элементы и создает общие представления» [317, с. 169].
Судьба идеологемы «власть – интеллигенция – народ» в философствовании и общественном мнении
По этой причине в противовес официально легитимированной позиции писателя-«идеолога» советская интеллигенция «преемствует у традиционной русской литературы XIX в. стратегию писателя-"пророка", "духовного пастыря", "учителя жизни", "властителя дум", "проклятого поэта" и в большинстве случаев начинает строго этой модели следовать. Ярчайшим примером следования модели писателя – "учителя жизни" является А. И. Солженицын – "рязанский учитель"» [117, с. 39]. Учительскую миссию принимают на себя также и эмигранты из России. Традиция эта ведется издалека. Многие лучшие произведения русских писателей о Родине были написаны во время их пребывания за границей (например, И. С. Тургенев). Далее традиция эта поддерживается после «философского парохода» – важнейшие для русской культуры произведения Н. А. Бердяева, И. А. Ильина, С. Л. Франка, С. Е. Трубецкого и др. о Родине написаны именно за ее пределами. Все эти работы пронизаны большой любовью к вынужденно покинутой России, заботой о ней, чувством вины за всю интеллигенцию, которая причастна к революционному разрушению. В этой же традиции написана и работа А. И. Солженицына «Как нам обустроить Россию». Не будем забывать о многочисленных произведениях «тамиздата», которые разоблачают советский строй порой в нелицеприятных выражениях, в которых трудно различить любовь к Родине и месть за личную неустроенность. Желание учительствовать не иссякло и после событий 1990-х гг., когда Россию оставила очередная волна эмигрантов, сделавших свой добровольный выбор и спустя много лет продолжающих отмечать, что именно бывшие соотечественники делают неправильно. Заметим, что если эмигранты 20-х годов XX века представляли опасность для молодой советской власти, то все, что происходит во второй половине XX и в XXI в., для власти безразлично и связано с собственным выбором участников этого процесса. Но кто тогда является адресатом их посланий? Власть? Народ? Интеллигенция? Или это патристика аутодискурса – человек покидает Родину из опасений за собственную жизнь, но испытывает чувство вины перед теми, кто остался в опасности?
Отметим, что к данному типу относятся еще и Учителя в идеальном смысле, – те, кто обладает не только знанием, но и мудростью и готов ею делиться. В своей статье «Образованщина» А. И. Солженицын довольно жестко критикует позицию Г. С. Померанца, идеализирующего интеллигенцию по сравнению с народом и оправдывающего деспотичное обращение с ним в годы революции и в этой связи – претензии интеллигенции на социальную элитарность и т. д. Однако, на наш взгляд, куда важнее для Учителя поиск истины и способность преодоления в своем сознании конфликта противоположностей. Прожив долгую жизнь, Г. С. Померанц признается, что интеллигент обладает всегда немного больной совестью, поскольку постоянно стоит перед выбором. Если выбираешь в пользу общества (например, подписывая протестное письмо), то нужно помнить, что обязательно пострадает семья. Если же остаешься на стороне семьи, то становишься подлецом по отношению к совести [189]. Своеобразным уроком и примером этого конфликта служит судьба А. Блока, который находился в поисках истины не только в политике в связи с революцией, но и в своих семейных отношениях [386, с. 69].
Учитель, как и другие типы, обладает противоречивыми свойствами (Приложение, таблица П5) – в частности такими, как консерватизм и направленность в будущее. По сути, это базовый конфликт интеллигентского сознания – между модернизацией и традиционализмом.
И если в большинстве стран модерна интеллигенция и общество находят компромисс между сохранением традиций и использованием современных технологий, то в России конфликт этот оказался пока непреодоленным. Происходит либо полный отказ от старого опыта, конституирование своего как отсталого, либо консервация старого без его осмысления, рефлексии ошибок, что приводит к идеализации прошлого, но лишает историю конструктивного ресурса для созидания нового и продвижения вперед. Это касается как событий революции 1917 г., так и сталинского террора, и трагического опыта Второй мировой войны, и периода застоя. По словам С. Л. Франка, «сохранение наперекор жизни, во что бы то ни стало старого и стремление во что бы то ни стало переделать все заново сходны в том, что оба не считаются с органической непрерывностью развития, присущей всякой жизни, и потому вынуждены и хотят действовать принуждением, насильственно – все равно насильственной ли ломкой или насильственным "замораживанием"» [341, c. 227]. На наш взгляд, тип Учителя, и особенно в сфере образования, обладает возможностью объединения и снятия данного противоречия: консерватизм необходим для сохранения и передачи исторического опыта, и он подразумевает целевую установку – использование опыта для формирования нового.
Хранитель. Этот тип также предполагает образованность, однако более значимым качеством для него является консерватизм, и уже здесь необязательна направленность на развитие, но направленность в прошлое – необходима, при этом поддержание традиций имеет и установку на будущее – сохранение культуры для грядущих поколений. Однако для Хранителя апелляция к прошлому – это не только сохранение коллективного смыслового поля, именно там черпается личностная система ценностей, идентичность, поведенческие стереотипы. Данный тип также обладает набором противоречивых характеристик (Приложение, таблица П6) – например конформизм и индивидуализм.
Конформизм – «приспособленчество, пассивное принятие существующего социального порядка, господствующих мнений и т. п.». Индивидуализм – «особая форма мировоззрения, подчеркивающая приоритет личностных целей и интересов, свободу индивида от общества». На наш взгляд, примером соединения данных противоречий может послужить образ библиотекаря в социальных стереотипах и художественной литературе. Как отмечает Д. К. Равинский, «в отличие от зарубежной традиции, где библиотекарь обычно – "проходной" (нередко комичный) персонаж, в советской литературе высока символическая нагрузка этого персонажа, его знаковость. Представляется, что, привлекая скромную фигуру библиотекаря, советские авторы пытались обозначить какие-то существенные социальные "узлы"» [267].
Виртуальный трансфер групповой рефлексии интеллигенции
Ранее мы обсуждали появившееся в середине первого десятилетия 2000-х в научной литературе представление, что сетевая интеллигенция – это новая интеллигенция, теснейшим образом связанная со старой [294]. За истекший период времени произошли изменения и в социальных практиках интеллигенции. Прежде всего нужно отметить протестную активность интеллигенции «в реале» и все большую ее актуализацию «онлайн». Но вопрос, насколько интеллигенция со времен «Вех» осталась старой или изменилась, не получил окончательного разрешения, и здесь неоценимую помощь вновь оказывают эмпирические исследования культурных практик интеллигенции, уже виртуального сообщества.
В 2009 г. в российском секторе Интернета появилось первое социально-деловое сообщество «Профессионалы.ру». За год на сайте возникло около трех тысяч групп, а число пользователей достигло миллиона. Среди сугубо профессионально ориентированных групп («Продажи», «Идеи собственного бизнеса», «Недвижимость», «Объединение дизайнеров», «Рекламный мир», «Госзакупки, тендеры, торги» и т. д.) была выявлена группа «Интеллигенты 2.5».
Основные задачи группы: 1) теоретическая – обсуждение концепции и подходов к созданию в Интер нете интеллигентных социально-сетевых площадок: алгоритмы и методы ранжи рования информации и пользователей, системы поощрения, место и роль админи страции и модераторов в системе; 2) практическая – на собственном примере показать, что самые сложные и потенциально конфликтные вопросы не только можно, но и целесообразно об суждать в спокойной и корректной, а отсюда – продуктивной обстановке. Кодекс чести рассматривает правила коммуникации в группе, т. е. технологию интелли гентного (конструктивного и вежливого) общения.
Создатель группы не предполагал «обсуждать философские проблемы бытия» и тем более искать определение самого термина «интеллигент» [210]. Для него основная тематика группы – состояние и перспективы развития виртуальных социальных сетей и возможности их использования для повышения продуктивности профессиональной деятельности (вот почему слово «интеллигент» в названии группы имеет приставку 2.5 – речь идет о перспективах Web 2.0 в направлении Web 2.5). Действительно, 60 конференций из 243 посвящены проблемам социальных сетей, бизнесу в Интернете, типажам виртуального мира, техническим новинкам, платным услугам для пользователей социальных сетей и т. п. Постепенно «плотность» этих тем стала снижаться, начали появляться темы социальной в целом и политической проблематики, и через год после открытия группы появилась последняя «сетевая» тема «Для чего нам нужны социальные сети». Далее в группе обсуждается разнообразная тематика - экономика, политика, культура, национальный вопрос, бизнес и др. «Интеллигентская» тематика открыта сообщением «Д. С. Лихачев. О русской интеллигенции» (15 марта 2009 г.). Мы встречаемся с актуализировавшейся в XXI в. потребностью «определить» интеллигента через сопоставление с другими понятиями: «Интеллигентность и бизнес», «Интеллигентное общение», «Ходят ли интеллигенты на вечеринки экспресс-знакомств?», «Сетевой маркетинг и интеллигент», «Интеллигент и деньги», «Интеллигенция и религия», «Я б в интеллигенцию пошел, пусть меня научат…», «Как воспитать интеллигента?», «…интеллигенция?». Кроме того, тема «что есть интеллигент» является сквозной для многих других конференций, напрямую не выдвигающих этот вопрос на первый план или в название. Например, в конференции «Прощание с Хабром» (11 марта 2009 г.) речь идет о habrahabr.ru - одном из популярных социально-сетевых ресурсов Рунета, но участники обсуждают проблему интеллигентного общения: «Но боюсь напророчить, интеллигент - возвращаясь к теме - никогда не научится красиво драться. Интеллигентность ему будет мешать. Все эти правила, этика, теория - ограничители в драке. Более того, оппоненты могут и не быть интеллигентами: они будут пользоваться неинтеллигентными методами борьбы. В таком случае вариантов немного: убедить соблюдать правила - это маловероятно, использовать методы соперника - ты уже умер как интеллигент, сохранил в целости свои принципы - скорее проиграл по результату» (Б. Ч., тема «Что делать? Революция, перманентное противостояние или... профсоюз», 13 апреля 2009 г.). Имеет место и особенно обострившаяся в постсоветский период потребность выявить, кто является подлинным интеллигентом в отличие от неподлинных: «Пустословие - не для меня… результат один и тот же, вернее, полное отсутствие всякого результата... Выхожу. Просто-напросто надоели ваши "умное и заумное". С вас интеллигенты, как с меня балерина… Если я баран в ваших рассуждениях, то мне и делать там нечего, вернусь в свое стадо "баранов". Приходите к нам, "Медицина и фармация" (самый посещаемый), "Врачи", "Медицина"» (В. Ч., тема «Накипело! Помогите!», 1 апреля 2009 г., посвящена невозможности удалить аккаунт из сетевого ресурса); подчеркивается особый духовный статус интеллигентного человека: «Ну не прибедняйтесь. Я тоже не могу похвастать дворянскими корнями, в основном из крестьян да из разночинцев.... Интеллигентность не по паспорту определяется. Способность увидеть и оценить нематериальные ценности - вот, на мой взгляд, отличительные качества интеллигента» (В. С).
За активный период работы группы «Интеллигенты 2.5» (с 5 марта 2009 по 29 октября 2011 г.) в группу вступили более 1136 участников (из них участвуют в «жизни сообщества» менее 10 %). В сообществе были размещены 243 он-лайн-конференции. Мы не стали здесь прослеживать динамику, поскольку по временному диапазону работа группы несопоставима с деятельностью журнала, однако тематическую дифференциацию удалось определить средствами контент-анализа. Нами выделены темы, наиболее активно разворачивавшие диалог в сообществе (Приложение, таблица П15). 21 тему по аналогии с работой с материалами журнала «Русская мысль» мы сгруппировали в 9 категорий. Далее мы провели сравнительный анализ тематики обоих изданий: использовав количественные данные, произвели конденсацию смысла разных групп интеллигенции, удаленных друг от друга во времени (таблица 3.1). Теперь попробуем сравнить процентное соотношение важности тем в журнале «Русская мысль» и в интернет-сообществе «Интеллигенты 2.5».