Латинский язык и отражение греко-римской мифологии в русской культуре XVIII века Воробьев Юрий Константинович

Содержание к диссертации

Введение

РАЗДЕЛ I

Место латинского языка в общественно-речевой практике XVIII века 40

Глава I. Латинский язык в системе светского и духовного образования. 40

1. Языковая политика Петра I. 40

2. Латинский язык — инструмент светского образования. 49

3. Латинский язык в домашнем образовании. 64

4. Латинский язык в духовных учебных заведениях. 67

Глава II. Место латинского языка в российской науке. 74

1. Латинский язык в речи представителей российской науки. 74

2. Аттестация знаний по латинскому языку и рецензирование. 80

3. Жанры "ученой" латыни. 84 ^

4. Латинский язык на географических картах и глобусах. 92

Глава III. Функциональная стратификация языков российской науки. 96

1. Латинско-русский функциональный параллелизм. 96

2. Переводы на латинский язык. 100

3. Многоязычие российской науки. 106

4. Расширение научных функций русского языка. 115

Глава IV. Общественно-значимые жанры устной латинской речи. 125

1. Публичные речи. 125

2. Диспуты. 133

3. Стихи. 139

Глава V. Латинский язык в деловом и разговорно-бытовом общении. 149

1. Жанры "канцелярской" латыни. 149

2. Эпистолярный жанр. 157

3. Латинские афоризмы. 160

4. Школьно-бытовое общение. 163

5. Медицинская наука и практика. 165

6. Личный документ. 170

РАЗДЕЛ II

Латинский язык как способ отражения форм греко-римской мифологии в знаках искусств.

Глава I. Греко-римская мифология как универсальный "язык" русской культуры. 174

1. Новые функции греко-римской мифологии. 174

2. Новые формы отражения греко-римской мифологии. 179

3. Мифологические образы в разных видах словесности. 197

4. Мифология как учебный предмет. 223

5. Словари и трактаты по мифологии. 232

Глава II. Место латинского языка в толковании мифологических аллегорий. 238

1. Новые официальные праздники . 238

2. Функции латинских надписей. 246

3. Эпиграфические надписи. 253

4. Сфрагистические надписи. 260

5. Нумизматические надписи. 263

6. Морализаторская функция латинского языка и античной мифологии. 267

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 277

• Языковая политика Петра I.
• Новые формы отражения греко-римской мифологии.
• Новые официальные праздники

Введение к работе

Место латинского языка в языковой культуре Европы и России. В

силу преемственности культуры, воспринятой Европой от греков и римлян, греческий и, особенно, латинский языки в течение многих столетий были краеугольным камнем общего филологического образования. Западноевропейская цивилизация опиралась в основном на римскую традицию, с которой она была тесно связана культурно-языковым родством. Утратив грамматическую и лексическую чистоту классического периода, Средневековая латынь занимала прочные позиции в науке, школе, церковной жизни и делопроизводстве. В средние века "культурная сфера латыни мыслилась как высший круг - круг культурной и идеологической деятельности, расположенной как бы параллельно низшей сфере вульгарного языка, но не приходящий с ней в соприкосновение". Впрочем, реформами Лютера и Кальвина у латинского языка была отнята функция единственного передатчика и интерпретатора божьего слова. К XVI веку латынь, в целом, уже ушла из сферы художественной литературы и неофициальной поэзии и еще ранее из системы управления, но она продолжала оставаться языком христианства, науки, ученой переписки, дипломатических сношений и образования. Понятия "латынь" и "наука" были до Нового времени нерасторжимы. В естественнонаучных дисциплинах: химии, физике, биологии, минералогии, математике, географии — авторитет латинского языка был непоколебим. Своей рациональной структурой и "универсальной правильностью" латынь как бы гарантировала постижение истины. Новые (вульгарные) языки заведомо считались неправильными, нерациональными, а значит неспособными обслуживать науки.

Еще в конце XVI века во Франции преподавание и описание родного языка шло на латыни. Цитируем учебник 1580 года "De pronuntiatione linguae gallicae libri duo": "Bel, beau, vieil, vieillard. Etsi bel et beau unius ejusdemque significationis sint, non idcirco tamen indifferenter cuilibet dictioni junguntur: ut

bel pulcher vocem a vocali incipientem desideram; beau vero a consonante, hoc modo: un bel enfant, elegans puer; un bel homme, pulcher homo; un bel arbre, pul-chra arbor, nam arbor apud nos masculinum est; c'est un beau faict, bellum factum est. Quae dictio beau, esti binas syllabas habere videatur, unica tamen ab aulicis pronuntiatur: ut dicant ac si scriberetur bau, sed admodum breve" (342, с 227).

Г. Галилей, часто писавший научные труды на родном итальянском языке, с кдфедры всегда говорил только на латыни (467, с. 150). Для ученых и образованных священников Европы латынь по XVIII век включительно была общим языком устного общения.

Латынь использовалась для составления словников в многоязычных словарях. Она выступала в качестве нормы большей части лингвистических сопоставлений. Сопоставление языков считалось частью школьной науки, а латинский язык был центром сопоставления.

Термин "латинский язык" за свою многовековую историю никогда не имел однозначного понимания. Это связано с тем, что все попытки вернуть латынь к ее исходным классическим формам никогда не достигали полного успеха. Деформированная по сравнению с классическим латинским языком латынь Нового времени оставалась, в терминологии А. А. Касаткина, "конвенциональным языком-посредником" в европейской науке. В её "немецком варианте" ученая латынь была перенесена на российскую почву. В нашей работе мы употребляем термины "латинский язык" и "латынь" как абсолютные синонимы.

Сведения о латинском языке в допетровской, особенно в Древней Руси, отрывочны и не всегда достоверны, но практика общения древнерусских книжников и русских князей с латиноговорящими странами является фактом несомненным. Исследователи указывают, что среди дипломатических документов, которые составлялись в киевских канцеляриях, были документы, составленные на средневековой латыни. Верительные грамоты, которые вручались русскому послу, составлялись на русском языке, а переводы к ним на

немецком или латинском (449, с. 68). В Новгороде был найден перстень XII-XIII веков, на котором русский мастер выгравировал латинские буквы (12, с. 132). В Новгороде же была найдена медная пластинка с начерченными на ней русским ремесленником Борисом латинскими словами (12, с. 132). В Смоленске был найден надгробный памятник черноризцу Зиновию с кириллической надписью (1219 или 1271 год) и датой, обозначенной латинскими буквами. Там же археологи обнаружили кирпичи с клеймами в форме латинских буквенных знаков (12, с. 132). Татищев в "Истории Российской" указывает на внука Владимира Мономаха Михаила Юрьевича как на знатока латинского языка и на правнука Романа Ростиславича, который "вельми учен всяких наук, и ко учению многих людей понуждал, устроя на то училища, и учителей, греков и латинистов, своею казной содержал и не хотел иметь священников неученых" (570, с.310). О Михаиле Юрьевиче Татищев говорит следующее: "вельми изучен был писанию, с грек и латыни говорил их языком, яко русским" (12, с. 122). Роман Ростиславич княжил в Смоленске. Упоминание Татищевым факта изучения латыни в смоленской школе, вероятно, свидетельствует о стремлении смоленских князей развивать торговые и другие отношения с Европой.

За термином "школа", по понятиям того или позднего времени, скрывалась, как считает В.Д.Аракин, келья, в которой происходило обучение: "Под школой того времени, безусловно, следует понимать одного учителя с небольшим количеством учеников... по прошествии некоторого времени курс наук [греческий и латынь] считался пройденным, и школа на этом кончала свое существование" (438, с. 262-263).

Не ранее XIII-XIV веков, по мнению ученых, родилась русская пословица "Азбука латине - не пиво в братине". Это был период оживления торговых связей Новгорода, Смоленска, Полоцка, Пскова и других городов с купеческими гильдиями западной Европы, что и предопределяло необходимость изучения русскими посланниками и купцами латинского языка. Пословица

отражает нелегкую практику изучения русскими людьми латинской грамоты (12, с.132).

При раскопках в Новгороде и культурных слоях XIV-XV веков была найдена латинская берестяная грамота, на которой нацарапаны 5 строк из 95 псалма Ветхого завета. Грамота была найдена на территории Готского двора. Четкие курсивные формы записи свидетельствуют, что писавший был грамотным человеком, имевшим, вероятно, какое-то отношение к религиозной жизни Готского двора, на котором в период его активной жизни функционировала церковь (509, с. 109).

К середине XV века в Киеве сформировалась группа переводчиков, члены которой занимались переводами богослужебных книг с древнееврейского и латинского языков. Неизвестно, правда, где они получили свое "латинское" образование.

Огромное количество текстов на гуманистической латыни было составлено в XV-XVIII веках на территории современной Белоруссии. Это, в первую очередь, договорные документы, а также философские трактаты (Казимир Лыщинский), естественнонаучные труды (Иван Макциянович), учебники логики (Ян Лициний Намысловский), риторики (Ян Вислицкий), нравоучительные пособия (Ян Лициний Намысловский). Белорусский первопечатник Франциск Скорина, получивший блестящее образование в Краковском, а затем в Падуанском университете, использовал латинский язык при переводе библейских текстов на старобелорусский язык (222).

Что касается Московской Руси, то в непосредственный контакт с латинским языком русские книжники, по мнению А.И. Соболевского, вошли в первой половине XV века. Это были документы, относящиеся к Флорентийскому собору. Центром переводческой деятельности был сначала Новгород (XV-XVI века), а с середины XVI века - только Москва (643, с.39).

Самые образованные представители русской интеллигенции служили в XVI- XVII веках в основном в московских приказах. В Посольском приказе

работали две группы лиц, знавших иностранные языки: толмачи и переводчики. Толмачи осуществляли устный перевод, переводчики - письменный. Статус переводчиков был выше, чем толмачей, соответственно оценивалась и их работа. В Посольском приказе служили переводчики латинского, польского, греческого, немецкого, шведского, голландского, персидского, арабского, турецкого, английского и других языков. Переводчиками Посольского приказа начинали свою карьеру немец по происхождению канцлер А. И. Остер-ман и вице-канцлер П.П. Шафиров. Толмачей в Посольском приказе было больше, чем переводчиков:

(449, с.55),

В 1518 году император Максимилиан "лично объяснялся по-латыни с русским послом Владимиром Племянниковым и толмачем Истомой Малым" (570, с.310-311). Вероятно, идет речь о посланнике Дмитрии Герасимове, которого князь Василий III, посылая к папе Клименту VII, назвал в ответной грамоте "Митя Малой, толмач Латынский" (201, с. 104). Знал древние языки и переводил в начале XVI века античных поэтов Греции и Рима псковский наместник Георгий Токмаков (459, с.44).

С помощью латыни московский царь повышал свой авторитет в глазах европейских монархов. Предоставим слово немецкому дипломату Сигизмун-ду Герберштейну, посетившему Россию в 1517 и 1526 годах: "Он [Василий III] не отказывался и от императорского титула, если случится, что к грамоте прилагается перевод ее с русского языка на латинский, ибо сами переводчики передают названием "император" слово czar, которое значит то же, что и "ко-

роль" (49, с.77). На латыни составлено царское объявление польским сенаторам (1580 год), письменное объяснение главных московских бояр с польскими сенаторами (1590 год), речь боярина Б.П. Шереметева папе Иннокентию XII при вручении ему грамоты от Петра I (1698 г.) (1, с.24, 28, 281). Труд переводчиков требовался и при переводе "латинских" грамот на русский язык: грамота Филиппа и Марии, короля и королевы английских к Ивану IV об установлении торговых отношений (1557 г.), грамота английской королевы Елизаветы к Ивану IV (1570 г), грамота Елизаветы к царю Федору Иоаннови-чу (1585 г.) (1, с.363, 371, 398). Константин Фидлер, брат известного российского придворного медика Каспара Фидлера, напечатал в 1602 году в Кенигсберге на латинском языке похвальное слово царю Борису Годунову, которое в следующем году было переведено на русский язык (619, ч.1, с.365). Осуществить этот перевод могли, в первую очередь, переводчики Посольского приказа.

Прямые указания на язык грамот изредка встречаются и в сохранившихся описях документов. В древнейшей описи царского архива (70-е годы XVI века) читаем: "ларчик 20-й. А в нем грамоты латынским писмом от цесарей" (189, с. 19). На латинском языке составляли договоры с центральной властью и те православные епархии, которые находились в западнорусских землях. В наказе литовских православных епископов посланнику, отправляющемуся в 1594 г. к королю Сигизмунду с договором, на основании которого они соглашаются присоединиться к Унии, говорится: "выше писаные все артикулы [статьи договора] подтвердити ... одно Латинским, а другое Русским писмом, в те же слова" (1, т.4, с.80). В описи Посольского приказа за 1614 год находим упоминание: "грамота Климента, папы римского к царю ... да 3 листа речи посолские ... по-латыне" (189, с.89). Недолго сидевший в Москве Лжедмитрий пытался латинизировать на польский манер деятельность Посольского приказа. В 1605 году он дал пропускную грамоту английскому иезуиту Оливеру Лизиту для поездки в Англию на латинском языке (1, с.408).

Русские цари в XVII веке обращались на латыни не только к римскому папе, но и к светским государям. В 1685 году царская грамота на латыни была направлена императору Священной Римской империи Леопольду I (619, 2, с. 134). На латыни, хотя и вопреки желанию русской делегации, был составлен и первый русско-китайский договор 1689 года. Представляется интересным обратиться к "технической" стороне использования письменной латыни на переговорах. В 1699 году при подписании перемирия между Россией и Турцией в Карловиче послы обеих сторон П.Б. Возницин и Маврокордат обменялись сначала черновыми вариантами договора на латинском языке, затем турецкая сторона прислала на сверку два беловых экземпляра: один на турецком, другой на латинском языке. Русские перевели текст, составленный на турецком языке, на латинский язык, чтобы сверить идентичность обоих беловых текстов и, наконец, с латинского языка переводчики Вульф и Иван Зекан перевели текст перемирия на русский язык. Русская сторона была удовлетворена сверкой текстов. Затем пришла очередь российской стороны составить два беловых текста на русском и латинском языках и отослать их туркам (457, т.З, с.416-417). Увеличение во второй половине XVII века числа переводчиков прямо свидетельствует об интенсификации именно письменной работы в Посольском приказе.

Некоторые подробности об интересе к латыни одного из служащих Посольского приказа нам оставил Олеарий. Алексей Романчуков был сыном дьяка Посольского приказа Саввы Романчукова. С 1627 года Алексей был "стряпчим с платьем". В 1636 году, будучи назначен посланником в Персию, он соединился в Самаре с целью совместного путешествия с голштинским посольством. Оставляя вне цитаты всю тенденциозность, которую Олеарий высказывает по отношению к русским людям и, в частности, к Романчукову, выделим главное: "Этот русский ... был человеком лет 30-ти, доброго разума и очень хитрый. Он мог назвать несколько латинских слов и ... имел склонность к свободным искусствам, особенно к некоторым математическим нау-

кам и к латинскому языку. Он просил, чтобы мы ему помогли в изучении всего этого. И, действительно, в Персии когда мы с ним были вместе, и в особенности на возвратном пути, прилежным вниманием, постоянным разговором и упражнениями в течение 5-ти месяцев он дошел до того, что мог выражать свои мысли, хотя не особенно складно" (170, с.40).

Представления иностранцев о Московской Руси, даже по одному и тому же вопросу могли быть прямо противоположными. Генрих Лудольф прямо свидетельствует, что "нашел несколько русских, знающих по-латыни и по-немецки" (570, с.311). Вероятно, с умыслом, правда, несколько ранее этому факту противоречит Олеарий: "Ни один русский - будь он духовный или светский, высокого или низкого звания - не понимает ни по-гречески, ни по-латыни" (570, с.311). Олеарий все же называет одного из переводчиков Посольского приказа, переведшего несколько книг с латинского на русский язык, но не русского, а датчанина по происхождению Ивана Гельмса (604, т.1,с.198).

О переводческой работе в XVII веке А.И. Соболевский писал: " Кажется, что большая часть переводов этого столетия сделана с латинского языка, то есть с того языка, который в то время был языком науки в Польше и в Западной Европе" (643, с.50). Именно на латыни и в переводах с нее, начиная с XVI века, на Руси стали появляться произведения, меняющие представления верующих о строении вселенной (астрология, космография, география). До самого конца XVII века планеты солнечной системы имели на Руси как греческие, так и римские имена: Афродита - Венера, Зевс - Юпитер, Арес -Марс, Крон - Сатурн, Гермес - Меркурий. Победили, в конце концов, латинские имена.

Мы, практически, не имеем сведений о том, каким образом приказные чиновники, как из родовитых, так и неродовитых семей, получали образование, в частности языковое. Отдельные попытки послать за границу молодых людей учиться "языкам немецкому, латинскому и другим" для последующей

их работы в Посольском приказе окончились неудачно. В 1602 году 18 человек (сведения о количестве посланных разнятся) были посланы Борисом Годуновым во Францию, в Англию и в Германию (493, с.5). Англичанину Ивану Ульянову (Джону Мерику), члену английской фактории в Москве, были доверены четверо боярских детей: "Микифор Олферьев сын Григорьев, да Софон Михайлов сын Кожухов, да Казарин Давыдов, да Фетька Костомаров для отвоза в аглинскую землю для науки латынскому и аглинскому и иных разных немецких государств языков и грамот" (439, с.9). Из всех отправленных за границу учиться домой вернулся только один (493, с.7).

Квалифицированных переводчиков в московских приказах всегда не хватало, но в меньшей степени эта нехватка касалась латинского языка. В 1686 году находящийся на русской службе шотландец Патрик Гордон был назначен правительством Великобритании чрезвычайным послом при московском дворе. В.В. Голицин велел Гордону перевести письмо, содержащее назначение, с английского на латинский и отдать в приказ для перевода на русский язык, так как в то время не было переводчика английского языка. Одновременно Гордон подал на высочайшее имя очередную челобитную также на латинском языке с просьбой уволить его с русской службы (466, с.62). Попытка английского правительства, как и очередная попытка Гордона, успехом не увенчалась, но нас интересует другое. Латинский язык в Посольском приказе Москвы, так же как и в других европейских странах, использовался как универсальный иностранный язык.

В XVI-XVII веках знающих латынь людей приглашали из-за границы не ради научных, но прикладных утилитарных целей. Приглашали, в первую очередь, врачей. Аптекарский приказ начал функционировать в 1595 году. Рихтер называет переводчика Аптекарского приказа Захарьева, посланного в 1628 году в Англию (619, т.2, с.6-7). Впрочем, проникновение фармакологической латыни на Русь началось гораздо раньше. О различении должностей доктора и аптекаря свидетельствует письмо Бориса Годунова английской ко-

ролеве Елизавете (619,1, с.420). Знание латинского языка было и для врача, и для аптекаря делом обязательным. Змеев Л.Ф., без сносок на источники, указывает, что в XVI- XVII веках на Руси были примеры, когда приезжих "докторов", не знающих латыни, не признавали и отсылали назад (520, с.29). Знание латинского языка прибывающего из Европы доктора подтверждалось специальным "патентом" (дипломом). Рихтер дает перевод отрывка из патента, составленного на латыни, который свидетельствует о языковой подготовке врача Артура (Артемия) Дия: "научен немецкому, французскому, угорскому, английскому, польскому языку" (619, т.2, с. 27). В 1685 году в ответ на царский запрос о присылке очередного врача император Леопольд I рекомендует принять Григория Карбонария, который "кроме немецкого, латинского и итальянского языков тако же и иллириском (или славянском) довольно искусен" (619, т.2, с. 140). Русские медики в XVI- XVII веках могли выступать только в роли младшего медицинского персонала. Одну из попыток подготовить отечественных аптекарей описывает В.Я. Ковригина. В 1678 году 4 ученика Аптекарского приказа (1 иноземец и 3 русских) были направлены в Немецкую слободу к учителю лютеранской школы Я. Понтанусу учиться латинскому и "цесарскому" (немецкому) языкам (619, с.235).

Мы имеем сведения о медицинских рецептах, которые, кстати говоря, сразу после составления переводились в целях безопасности на русский язык.

Рецепт доктора Костера фон Розенбурга, выписанный в 1667 году: R.Pulv. rhabarb. opt.

Jalapp

mechoacann

hermodact. aa .. .(619, т.2, с.74).

Там же приводятся рецепты Лаврентия Блюментроста за 1673-1674 годы (т.2, с. 80) и Михаила Грамана за 1668 год (т.2, с.85). В делах Аптекарского приказа (1676 год) имеются сведения об отпуске пластырей, мазей и других лекарств рейтарскому полку:

"Emplastrum oxycroceum полфунта. Emplastrum stypticum simplex 5 фунтов... Unguentum basilicum 3 фунта, Unguentum Aegyptiacum 3 фунта ..., oleum hyperici 22 золотника, oleum laurinum 1 фунт... pulvis purgans 6 золотников, Spiritus vini 1/2 фунта... Pulvis contra dysenteriam 12 золотников" (619, т.2,с.12-14).

В медицинских записях до нас дошли и имена тех, на кого выписывались рецепты. В 1671 году был выписан рецепт от кровохарканья думному дьяку Тимофею Голосову (619, т.2, с. 84). Рихтер приводит рецепты князю Хилкову, дьяку Лариону Иванову (т.2, с.86), боярину Артемию Матвееву (т.2, с.87). Приведем полностью рецепт, выписанный в 1668 году боярину Хитрову:

R. Spirit, junip unc.

vin. rectificat.

unc.jjjj lil. convall.

Bals. Craton. aa unc jjj Spirit, terebenth. dra. jjj ol. succini drachm. J

Lavend.

rorism ...

m.s. pro Bojaro Bogdan Matwejevitsch Chitrow (619, т.2, с.75) Первая медицинская рукопись, переведенная в 1588 году с польского на русский язык по приказу воеводы Фомы Бутурлина, представляла собой так называемый "врачебник". Название каждой травы дано сначала на латыни, затем на русском языке указывалось, где и как она растет, ее свойства, способ приготовления и употребления (520, с.49). В конце рукописи приведено около сотни латинских терминов в русской транскрипции с переводом на русский язык: "асма - удушье, аполексия - скорая смерть, артеты - боле-ние суставов, калкулос - камень, епатыкус - болесть печени, эпилепсия - ве-

ликая немочь, гемороидес - жилки в нижнем проходе, летаргия - забывание, педогра - ломотная" (520, с.50-51).

"Врачебники" и "травники" могли переводиться на русский язык с латыни, с польского, немецкого, греческого, но латинская терминология сохранялась в любом случае. В России она первоначально просто транскрибировалась на русском языке, что позволяло при отсутствии систематического "латинского" образования знакомиться с латинской огласовкой терминов.

В 1602 году в Москве появилась "Роспись всяким зельям, что привез Английской земли Оптекарь Яков Френшам". В этой рукописи, в отличие от предыдущей, рядом с русскими терминами или транскрибированными русскими буквами латинскими терминами приводятся собственно латинские термины (приводим в сокращении):

Корень еренги в сахаре (confectio eryngae)

Слива белая булис в сахаре (confectio prunorum)

Масло гвоздишное (oleum caryophyllorum)

витреи олеи (oleum vitrioli)

миндальное сладкое (oleum amygdalarum) Водка розолис (aqua vita)

- спиритус вейне (spiritus vim) (619, т.1, с.432-433)

В 1616 году на русский язык был переведен очередной рукописный травник: "Апсинтиум - Полынь, Алиум - Чеснок, Агримония - Репник, Ари-столохіа ротунда - Кокорник круглый, Авена - Овес, Асетум - Уксус, Арбор парадизи - Райское дерево, Битумен юдикум - Клей жидовский, Консолида майер - Живокостник, Ситрум - лимон, Консолида минор - Живость меньшая, Фикус люпи - Волчья смоковница, Лингва авис - Птичий язык, Арбор Оливарум - Масличное дерево, Пипер нигрум - Черный перец" (520, с.5-10). Ориентация на латынь шла даже при обычных записях в журналах Аптекарского приказа: "серые травы, от которых в желудке холодит, по латыни зо-вутца: трава Барага, трава Пултерлака, трава Понтернела" (43, с.45) (см. там

же, с. 125-127).

Уже известный нам Алексей Романчуков во время своего путешествия в Персию оставил в альбоме записей доктора медицины Гартмана Граммана, участника голштинского посольства, запись, которую мы приводим в сокращении: "Всякому прочитающему напоминаю, что пять месяцев я, Алексей, одержим был febris stranguria, сиречь студеною дорогушею. И тот дохтор милостью божьею мне пособил" (600, с. 35). Данное свидетельство о Романчу-кове вместе с приведенным ранее говорят о том, что русский стряпчий подходил к изучению латинского языка не формально, а с полной самоотдачей. Разумеется, "медицинская" латынь, как и латинский язык в целом, были в России XVII века уделом довольно узкого круга людей, значительную часть которого составляли иностранцы. Вместе с тем, систематические переводы "врачебников" как и сама рецептурная практика, языковой аспект которой так или иначе был известен и правительству, и самим пациентам, постепенно, но неуклонно создавали в общественном сознании тот необходимый настрой восприятия латыни, на который пришелся информационный взрыв петровских реформ..

Придворный врач царя Михаила Федоровича Артур Дий написал в 1629 году трактат "Fasciculus Chemicus", в котором была изложена вся технология аптечного дела, и хотя эта книга была издана в Базеле (1629 год) и в Париже (1631 год) (125, с.16), но сам факт написания этого сочинения в России на латинском языке был одним из первых косвенных прецедентов формирования общественного мнения в пользу латинизации русской науки.

Вероисповедальные различия с Европой тормозили приобщение России к западноевропейским культурным ценностям. Но периоды торможения сменялись периодами ускоренного знакомства. Определенную роль в проникновении "латинства" в допетровскую Россию сыграла сама православная церковь.

В XVI-XVII веках русская православная церковь столкнулась с посто-

янно возрастающей проблемой защиты веры. В систематически возникающей религиозной полемике русской православной церкви было трудно соперничать с ученостью православной греческой, с католической церковью и даже с православным Киевом. Чтобы противостоять "искусным силлогизмам папских философов", нужно было не просто знать, но и активно использовать классические языки. Доказывать непогрешимость православного вероучения можно было только в систематических спорах со своим оппонентом и желательно на его языке. Вторым аргументом в пользу изучения латыни были претензии русского православия на вселенскую роль. Они объективно толкали высшее русское духовенство на установление идейно-культурных контактов со своим злейшим врагом - папизмом.. Стремление католической церкви если не истребить совсем, то, во всяком случае, ослабить православную, в частности греко-российскую веру, гонения на православных на подведомственных ей территориях, их систематическая идеологическая обработка с целью загнать в униатскую церковь - все это наталкивалось на активное сопротивление со стороны русского православия. Необходимо было противостоять папизму и в самой Руси и западнорусских землях, где процент православных традиционно был значительным, а иезуитские школы бесплатными, что и привлекало в них православную шляхту. В идеологическом противостоянии папству, в целом, "латинствующим" русская православная церковь имела два крыла: православное направление неформально возглавил в середине XVII века Епифаний Славинецкий, латинское направление в это же приблизительно время возглавил Симеон Полоцкий. Оба прибыли в Москву из Киева. Православное направление было решительно против введения латинского языка в русских школах. Именно этот путь, по мнению ортодоксальных православных идеологов, вел к упрочению престижа православия, упрочению его общественных позиций. Православное крыло было поддержано и значительной частью духовенства в западнорусских землях, которое считало, что введение в школах древних языков и семи свободных искусств

может сказаться на чистоте веры. Харлампович в связи с этим отмечает крайне низкий уровень образованности этой части православного духовенства. Тем более непримиримую позицию заняли сторонники ортодоксального православия, когда в 1600 году на открытии "латинских римских церквей" и школ в Москве настаивал руководитель польского посольства в Москве Лев Сапега (693, с. 25). Его усилия не дали никакого результата. Сопротивление папизму оказывал и православный Киев, и другие города юго-западной Руси, хотя именно в западных и юго-западных районах, которые в силу исторических причин не входили в состав русского государства, латинский язык изучался более менее систематически.

С резкой критикой "латинствующих" выступил на рубеже XVI-XVII веков украинский просветитель Иван Вишенский. В своем произведении "Спор мудрого латынника с глупым русином" и в других он резко критикует светские манеры украинской знати, которая, овладевая латинским языком, одновременно забывает родную культуру. Из его "Совета...": "Открою вам великую тайну: дьявол имеет такую зависть к славянскому языку, что еле живой от гнева, с радостью его уничтожил бы... Знайте же, что славянский язык большую честь имеет, нежели еллинский и латинский" (14, с.95). Из "Спора мудрого...": "Потому по простоте веры нашего благочестия, боясь, чтобы вы детей своих хитростью и ересью латинской не отравили, рекомендую вам, православным, правоверную школу и даю совет, чему они должны учиться ... во-первых ключ, или греческую, или же славянскую грамматику пусть учат; после грамматики вместо лживой диалектики, которая учит преобразовывать с белого в черное и с черного в белое, пусть изучают ... Часословца; вместо хитроязычных силлогизмов и риторики пусть учат Псалтырь; вместо светской философии пусть учат Охтаик" (14, с.96-97). Из обвинений Вишенского следует: 1) латинский язык изначально еретичен в своей содержательной части; 2) латинская риторика основана на диалектике и логике. Последние же, как известно, еще в античной Греции лежали в ос-

нове учения софистов, которые учили своих клиентов обвинять и оправдывать по одному и тому же делу. Таким образом, искусство силлогизма ставится латинскому языку в вину как неподконтрольное нравственности. В унисон с Вишенским выступал и Захарий Копыстенский: " И мы, русские, если и ехали за наукой в края немецкие, то не к латинскому, а к греческому разуму обращались, где как свое собственное, на некоторое время доверенное, находим у греков" (14, с.99). Все претензии русских книжников и православного руководства к "латинству" четко сформулировал в своей монографии В.В. Виноградов: "Во-первых, в латинском языке отсутствуют соответствия основным религиозным понятиям православия, а это явный знак "скудости" его и "убожества". Во-вторых, латинскому языку свойственна искаженная ("растленная") передача греческих слов ..., в-третьих, латинский язык неспособен к точной и прямой передаче греческих и славянских слов и понятий" (480, с. 14-15).

Решительно пресекая доступ латинского языка в русскую школу, высшее московское духовенство активно использовало латынь для более точного перевода Библии на церковнославянский язык. С этой целью с середины XVI века Москва стала приглашать киевских книжников в качестве переводчиков с греческого и латинского языков, особенно тех, которые "с еллинского языку на славянскую речь перевести умеют, и латинскую речь достаточно знают ... для справки библеи греческой на славенскую речь" (618, с. 109). Сверка текста Острожской Библии 1581 года проводилась с латинской Вульгаты.

Максим Грек переводил на русский язык "Толковую псалтырь". Его помощники Дмитрий Герасимов и Власий греческого не знали. Максим переводил им сначала на латинский язык, а они в свою очередь "сказывали по-русски писарям" (570, с.311). Сверка первопечатной "московской" Библии 1663 года также проводилась по латинскому оригиналу. Итак, именно и только в переводах с латинского проявлялось первоначально "латинство" православного крыла русской церкви. С этой целью по приглашению царско-

го опольничего боярина Ф.М. Ртищева прибыл в 1649 году в Москву в составе группы богослов Епифаний Славинецкий. 26 лет жизни в Москве он посвятил исправлению богослужебных книг. Помимо этого Славинецкий перевел с латинского на русский язык космографию голландского географа Иоганна Блеу "Theatrum orbis terrarum" ("Зерцало всея вселенная") (615, с.79-84), а также общеизвестный в Европе труд по анатомии Везалия. Переводы латинской астрологической литературы познакомили русских с шарообразным строением земли. В царствование Алексея Михайловича при постройке нового здания Посольского приказа на куполе в качестве украшения было помещено лепное изображение земного глобуса, что без официальной поддержки властей могло быть расценено как зловредное латинство (615, с.76).

Постепенная переориентация культурных интересов России на Запад, связанная с ростом переводов и проникновением в страну естественнонаучных знаний, привела к тому, что " К середине XVII века в русском обществе все более стала осознаваться необходимость введения регулярного светского образования" (610, с.9). Выразителем этого течения, противостоящего курсу на сохранение религиозной самобытности, была партия "латинствующих", руководимая Симеоном Полоцким. С 1664 года в Москве под его руководством функционировала государственная школа, где обучались подьячие Приказа тайных дел. В школе преподавали, в частности, латынь. С 1682 года латынь в школе стал читать ученик и последователь Полоцкого Сильвестр Медведев (622, с. 150). Так, начатки латинского образования в Москве XVII века были, но о систематичности образования и преемственности говорить очень трудно.

В годы правления царевны Софьи "латинствующие" во главе с Сильвестром Медведевым были вынуждены отступить. При братьях Лихудах, первых наставниках Славяно-греко-латинской академии, в ней "говорили и писали только на греческом языке. Затем они самовольно ввели латинский, за что получили нарекание от патриарха, а преемники Лихудов до 1700 года чи-

тали только на греческом" (637, с.39). Авторитет латинского языка продолжал расти. Этому способствовало и изучение русскими людьми латинского языка за границей, и тот факт, что латынь была в московской Академии учебным предметом. Во всяком случае, этому был создан прецедент. Близились петровские реформы. Непреодолимые религиозные разногласия для желающих получить "латинское", а значит европейское образование не были уж столь непреодолимыми. Достаточно было сменить веру. Палладий Роговский учился у братьев Лихудов только 1,5 года, а затем 7 лет учился в Вильно, Нейсе, Ольмюце и Риме, откуда вернулся доктором философских и богословских наук. В 1699 году он вымолил у патриарха прощение за отступничество и с 1700 по 1703 год был наставником Славяно-греко-латинской академии. Языком Палладия Роговского был исключительно латинский язык. После смерти патриарха Адриана дело латинизации богословского образования продолжил Стефан Яворский, ставший местоблюстителем патриаршего престола (637, с.79-80). Последний в молодые годы, так же как и Палладий Роговский, дважды менял веру. В 1688-1691 годах дьякон Петр Артемьев учился в Венеции, где принял Унию, то есть был "совращен в латинство", за что по возращению домой был отдан на исправление и покаяние в Новоспасский монастырь. Феофан Прокопович из Киева отправился учиться в одну из униатских школ Львова, сочетавшей католицизм и православие. Прокопови-чу пришлось принимать униатскую веру. После учебы в Германии (Лейпциг) и Италии (Коллегия святого Афанасия) он возвратился в 1704 году в Киев и снова принял православную веру.

Авторитет ученой, а соответственно и школьной латыни необычайно вырос в России буквально в самом начале XVIII века, когда Петр и его окружение поняли необходимость организации на государственном уровне систематической переводческой работы. Искусственно введенная в российскую общественно-языковую практику, латынь сыграла роль языкового посредника в приобщении России к европейской науке и культуре.

В XVIII веке, в частности, под влиянием латинского языка шел процесс европеизации русского языка: "Помимо лексики и семантики влияние латинского языка повело к изменению синтаксической системы русского литературного языка. Новый порядок слов, конструкция предложения и периода с глаголами на конце, отдельные обороты вроде accusativus cum infinitivo, nominativus cum infinitivo и другие укрепились в русской литературной речи конца XVII века под воздействием латинского языка" (480, с. 39). По мнению В.В. Виноградова, в первой половине XVIII века латинский язык, уже довольно глубоко внедрившийся в лексическую и фразеологическую систему русского языка, создал "апперципирующий фон для дальнейшей европеизации русского литературного языка, для развития абстрактных понятий в его семантической системе. Латинский язык сыграл громадную роль в процессе выработки отвлеченной научно-политической, гражданской, философской терминологии XVIII века" (480, с. 57). Виноградов не только дифференцировал лексические и стилевые элементы, принимавшие участие в формировании и нормализации русского литературного языка XVIII века, но и указал на деловую речь и формы выражения, выработанные переводчиками Посольского приказа, ... опирающиеся на то же бытовое просторечие, на живой разговорный язык, на формы деловой речи и на систему церковно-книжного языка, отчасти же обращенные к лексике, фразеологии и семантике западноевропейских языков, преимущественно латинского, польского, немецкого и французского (выд. мной. — Ю.В.) — вот та языковая сфера, откуда пополняется инвентарь "общего" национально-литературного языка" (480, с.83). Анализируя работу Н.Д. Чечулина о поэзии Державина, Виноградов подтверждает мысль автора о том, что логически усложненное, искусственно инверсионное расположение слов "было связано с классическими, преимущественно латинскими (выд. мной. — Ю.В.), традициями в русском литературном языке. Искусственность, даже запутанность словоразмещения почиталась за одно из украшений речи в классической, особенно римской (выд.

мной. — Ю.В.), литературе; такой взгляд держался в среде поэтов, писавших на латыни и в XVI-XVII веках" (480, с. 82).

Влияние латинского синтаксиса на русский было отмечено И.М. Снегиревым. Положительно характеризуя деятельность директора Славяно-греко-латинской академии Платона в 70-х годах XVIII века, он писал: "само строение речи стало принимать латинский склад" (639, ч. 1, с. 51). Факт близости поэтического русского и поэтического латинского синтаксиса отмечали и современники-иностранцы. Аббат Жоржель, посетивший Россию во времена царствования Павла І, в своих записках писал: "Я сделал любопытное наблюдение, что существует большое сходство между построением фраз в латинском и русском языках. Один уважаемый человек, владевший обоими языками, перевел мне слово в слово (выд. мной. — Ю.В.) на латинский язык поэму одного известного русского поэта [Ломоносова], воспевавшего Петра Великого, и в результате... получились фразы, полные ярких образов, построение которых удовлетворило бы лучших знатоков латинского языка" (227, с. 201).

Определенное влияние на русский письменно-литературный язык оказал и общеевропейский стандарт печатных латинских шрифтов. Упрощенный под влиянием латинских шрифтов, русский гражданский алфавит принял более округлые сравнительно с церковно-славянской азбукой очертания и приблизился к латинской графике.

Общим результатом формирования в XVII-XVIII веках европейской системы образования было то, что практически весь состав наук, а соответственно и учебных предметов прямо или косвенно начинал свой хронологический отчет с античности. В сознании европейского ученого мира это придавало классическим языкам и, в первую очередь, латинскому как бы абсолютную ценность. Вероятно, поэтому позиции латинского языка в сфере науки и научного общения оставались прочными вплоть до XVIII века. К этому времени латинский язык обладал самой длительной в Европе письменной тра-

дицией. Формирование научного стиля изложения на родных языках растянулось в Европе на многие столетия. Россия прошла этот путь гораздо быстрее, напрямую заимствовав европейский состав наук и универсальную форму их бытования - латынь.

Историография форм бытования латинского языка в русской культуре всегда была дифференцирована по отраслям знаний. Это прежде всего исследования, посвященные истории преподавания собственно латинского языка (419, 570, 588, 610). Далее назовем те работы по истории российской педагогики, в частности, по истории отдельных учебных заведений, в которых сведения о преподавании латинского языка мы получаем в рамках общей характеристики учебного процесса (438, 439, 441, 447, 448, 455, 478, 481-486, 521, 523, 543, 573, 574, 595, 602, 605, 610, 622, 634, 635, 637, 639, 642, 643, 656, 669, 679, 681, 682, 685, 690, 691). Лишь несколько работ посвящены лингвистическому изучению академической латыни (461, 462, 609). Косвенные сведения о формах ее функционирования мы получаем из работ, освещающих с разных сторон деятельность научных учреждений и научную деятельность отдельных представителей российской науки (522, 534, 556, 546, 587, 599, 603, 604, 615, 636, 674, 685). В ряде исследований имеются сведения о разных семиотических формах бытования латыни в русской культуре (368, 420, 424, 431, 445, 459, 473, 460, 497, 545, 578, 619, 620, 639, 645, 680, 698, 699, 704).

На настоящий момент ни одно научное описание текстов, функционировавших в России на латинском языке, не является полным. Не претендуем на это и мы. Вне предметов исследования остаются такие важные и требующие тщательной работы в архивах вопросы как "Латинский язык как язык общения высшего и среднего российского духовенства", "Латинский язык в западнорусских школах", "Латинский язык в нелатинских текстах", "Латинский язык в дипломатии", все жанры "учебной латыни": словари, учебники, азбуки, одно перечисление которых даже с самой краткой характеристикой требует специального исследования. Вместе с тем семиотический характер

нашего исследования предопределяет именно широту задачи: описание разных сфер функционирования латинского языка, его социально-культурных функций и жанровых форм. В рамках сформулированных задач мы не сможем специально описывать функции примыкающих к латыни языков (русского, немецкого, французского), но некоторые элементы их взаимодействия, особенно латинского и русского языков, так или иначе будут освещаться.

Образы греко-римской мифологии в европейской и русской культуре. Начиная с поздней античности, интерес к греко-римской мифологии носил в Европе рефлективный характер (565, с. 233-234). Именно с этого периода истории "вырабатываются различные способы интерпретации мифологии, при которых она теряет функции религиозного языка и становится... языком культуры" (515, с. 204). Впрочем, это произошло не сразу. В течение всего Средневековья античная мифология подвергалась, в основном, резкой критике со стороны католической церкви как "ересь поганая". Сама идея христианского бога была реализована "на культурном пространстве античной мифологии" (606, с. 35).

С эпохи же Возрождения стали бурно развиваться разные виды искусств (живопись, скульптура, гравюра, театр и др.), включая словесные (риторика, поэтика), использующие исконные "номенклатурные" функции богов-олимпийцев для выражения общечеловеческих понятий. К примеру, мифологические сюжеты были представлены в главных европейских школах живописи: итальянской (Микеланджело), венецианской (Веронезе), испанской (Веласкес), фламандской (Рубенс), французской (Пуссен).

Так или иначе мифологическая тематика, ее отдельные образы представлены в творчестве поэтов и писателей эпохи Возрождения Италии: Петрарки /1304 - 1374/, Боккаччо /1313 - 1375/, Буркьелло /1404 - 1449/, Поли-циано /1454 - 1494/, Лоренцо Медичи /1448 - 1492/, Ариосто /1474 - 1533/, Саннадзаро /1455 -1530/, Бембо /1470 -1547/, Каро /1507 -1566/, Макиавелли /1469 - 1527/, Тассо /1544 - 1595/, Бруно /1548 - 1600/, Испании: Кастильехо

/1490 - 1550/, Эрреры /1534 - 1597/, Сервантеса /1547 - 1616/, Португалии: Камоэнса /1524 - 1580/, Франции: Маро /1496 - 1544/, Деперье /1500 - 1544/, Рабле /1494 - 1553/, Сэва / ум. в 1564/, Ронсара /1524 - 1585/, Дю Белле /1522 -1560/, Баифа /1532 - 1589/, Белло /1528 - 1577/, Жоделя /1532 - 1573/, Дю Бар-таса /1544 - 1590/ и других. В комедии Лопе де Вега "Собака на сене" мифологические образы введены в реплики не только Теодоро, но и Марселы, Фа-бьо и даже Тристана. В этой связи Я. Буркхардт приводит в своей известной работе примеры неумеренной "мифологизации" художественных текстов XVI века, когда античная мифология вплетается в ткань повествования и кстати, и некстати (468, с. 288-231). Именно таким путем достигалась в те времена иллюзия античности.

В диалоге Ф. Петрарки "О средствах против всякой судьбы" персонаж "Разум" периодически клянется Гераклом (206, с. 106, 109). Заметим, что Цицерон в своих речах чаще всего клялся именно этим именем. Л. Валла клялся Юпитером (35, с. 146).

Аргументация Л. Баллы по вопросам этики выстроена как на библейских, так и на мифологических сюжетах: "Неужели столь мало значит жить честно, спокойно... Потому и в мифах рассказывается, что Юпитер редко довольствовался Юноной...он больше искал любви... с иными [женщинами]" (35, с. 77). Очень часто Валла обращался к образам Аполлона, Ахиллеса, Венеры, Дианы и Минервы. Мифологические образы систематически использовал в своей философской прозе Д. Локк. В "Опыте о человеческом разумении" он использует следующую аналогию: "Если человек во сне мыслит, не зная этого, что человек спящий и человек бодрствующий — два [разных] лица... предположим...что душа Кастора, пока он спит, отделяется от его тела и мыслит отдельно. Предположим...что она выбирает местом своего мышления тело другого человека, хотя бы Поллукса" (133, т. 1, с. 160) (см. также с. 392).

С эпохи Возрождения мифологические образы вошли в общественное сознание образованных европейцев в виде постоянных мыслительных кате-

горий, используемых в разных видах аргументации. Традиции использования мифологических образов в рассуждениях (сравнениях, уподоблениях, аналогиях) практически по любым научным проблемам имели античное происхождение. Ими наполнены диалоги Платона, например, описание функций бога Эрота в диалоге "Пир". В работах Аристотеля по этике, политике и поэтике использование мифологических имен и образов также носит систематический характер. Аристотель периодически обращается к ним и в своих естественнонаучных трактатах: в "Физике" ("Зевс") (18, т. 3, с. 97), в "Метеорологии" ("Фаэтон", "Геракл") (18, т. 3, с. 457, 487) и т.д. Обращения к мифологическим персонажам и сюжетам уже с античных времен представляли собой семантическую универсалию научной речи того времени, они выступали в роли логического средства убеждения. С эпохи Возрождения западно-. европейская художественная литература, поэзия, публицистика и собственно наука представляли собой огромный пласт словесности, где мифологические образы были представлены в самых разных формально-логических реминисценциях.

Во Франции с XVI века существовала традиция изображать на картинах коронованных особ в виде мифологических персонажей. В 1643 году Пьер Дюпон выткал шпалеру, на которой Людовик XIII был изображен в виде Марса, а Анна Австрийская в виде Минервы (321, с. 461). Французский король Генрих IV и английская королева Елизавета уподоблялись в панегириках Астрее (533, с. 102). Император Священной Римской империи Максимилиан вел свою генеалогию от Приама, Гектора и других троянских героев (533, с. 102). На рекламной вывеске лондонского театра "Глобус", где шли пьесы Шекспира, был изображен Геркулес, держащий на плечах земной шар. Мифологические образы использовались и как форма измерения времени (стиля) в искусстве. В XVII веке во Франции классицизм назывался временем Минервы и Марса, начало же XVIII века (рококо) стало называться временем Купидона и Венеры (446, с. 28).

"Мифологизации" поэзии и литературы способствовали и теоретические трактаты по вопросам языка и литературы. Манифест "Плеяды" (1549) решительно встал на сторону национального французского языка, но в качестве эстетического канона литературного творчества он четко ориентировал авторов на использование в их творчестве мотивов из греко-римской мифологии: "Составляй гладким и шероховатым стилем жалостные элегии по примеру Овидия, Тибулла и Проперция, приправляя их по временам стародавними мифами, служащими немалым украшением поэзии" (выд. мной. — Ю.В.)(84,с. 551).

Античная мифология была главным предметом эстетического переживания и в искусствоведческих концепциях XVIII века. Основоположник эстетики классицизма немецкий искусствовед Н. Винкельман (1717-1768) относился к античности как к "золотому веку" в искусстве, построившему идеал человека-гражданина (537, с. 73). Основными представителями этого идеала у Винкельмана были Аполлон Бельведерский и скульптурная группа "Лаоко-он". Именно по этой причине мифологию в XVIII веке изучали с целью эрудиции по вопросам эстетики классицизма и просвещения.

С эпохи Возрождения и особенно в Новое время исконные функции античных богов и других мифологических персонажей стали использоваться для воспевания величия человеческого разума и апологетики существовавших политических режимов. Чаще всего боги выполняли именно апологетические функции, за исключением тех случаев, когда, олицетворяя противников прославляемого политического режима, они сами подвергались моральному осуждению. Боги и мифологические персонажи как нельзя лучше символизировали и обожествляли созидательную деятельность человека Нового времени. Более легкому восприятию аллегорий способствовал исконный антропоморфический характер бытования античной мифологии.

Использование мифологических имен и понятий в частной переписке, особенно в той, которая заранее претендовала на то, чтобы с нею ознакоми-

лись культурные слои общества, было в Европе дежурным литературным приемом. Фридрих II в письме к графу д'Аржану (1760 г.) характеризует предстоящие ему деяния как "Геркулесовы труды" (19, т. 34, с. 215). Вольтер к Екатерине 11(1770 г.): "Верните бедным грекам их Юпитера, Марса и Венеру; они пользовались доброй славой лишь при этих богах..." (210, с. 200). В письмах к самому Вольтеру его корреспонденты называли его чаще всего Аполлоном (210, с. 44, 95, 126, 154). Можно утверждать, что использование мифологических образов в реальных салонных разговорах было в речевой практике европейской, интеллигенции систематически используемым рече-мыслительным ходом.

Довольно интенсивно мифологическая тематика "эксплуатировалась" в таком жанре как "дневник", "записки", куда она перекочевывала из салонно-речевого обихода. Имя "северной Семирамиды", данное Екатерине II Вольтером, использовал в своих записках о пребывании в России (1799 г.) аббат Жоржель (227, с. 50, 211). Бонапарта он называл "новым аргонавтом" (227, с. 2). В рукописи XVIII века "Утренники короля прусского" (автором, вероятно, является Фридрих II) читаем: "Дом наш, как и прочие все, имел своих Ахиллесов, своих Несторов и своих глупцов" (185, ч. 2, с. 218).

Что касается литературы, то достаточно, на наш взгляд, привести примеры из самого популярного в XVIII веке литературно-педагогического сочинения Ж.Ж. Руссо "Эмиль или о воспитании": "Приучайте тело их [детей] к суровостям времен года... усталость: окунайте их в воды Стикса" (257, с. 20); "Истинное кокетство бывает иной раз изысканным, но оно никогда не поражает пышностью, и Юнона была более горда в своей одежде, чем Венера" (257, с. 542-543); "Власть женщин оказывается у них не потому, что этого пожелали мужчины, а потому, что так хочет природа: ... тот самый Геркулес, который думал, что преодолел пятьдесят дочерей Фестия, был вынужден прясть шерсть, сидя у Омфалы" (257, с. 522). В этом произведении Руссо использует также образы Юпитера, Феба, Ахилла, Аталанты, Леандра, Адраста,

Селента, Идоменея, Протезилая, Филоклеса, Улисса (Одиссея), Хирона, демонстрируя поразительное умение находить уместные и интересные аналогии из мифологии практически при любом повороте мысли.

Проведенный беглый, даже недостаточно систематизированный, обзор видов отражений античной мифологии в знаках европейских искусств позволяет утверждать, что образы античной мифологии были с эпохи Возрождения одной из главных идейных составляющих словесного и изобразительного искусства Европы.

Обратимся теперь к свидетельствам из русской истории. Многие греко-римские мифы были известны еще древнерусским книжникам (511, 548, 612, 628, 653, 700). По мнению О.В. Творогова, русские книжники в наибольшей мере познакомились с мифологическими сюжетами и персонажами через Хронику Малалы (VI век), славянский перевод которой вошел в состав Хронографа XIII века (653, с. 6). С XV века на Руси стал известен средневековый авантюрный роман Гвидо делле Колонне "История о разорении Трои" (453, с. 18). А.Н. Егунов утверждает, что к XVI веку "древняя Русь имела тот же самый цикл троянских сказаний, и в том же объеме, что и Западная Европа" (511, с. 23). Восприятие греко-римской мифологии подвергалось существенным изменениям. В средневековой Руси античная мифология "воспринималась как религия (выд. мной. — Ю.В.), а не как культурная условность, имеющая лишь аллегорическое значение" (515, с. 211). В переписке с Андреем Курским Иван Грозный упоминал языческие персонажи только в негативном значении. Царь обвинял опального соотечественника в том, что последний действует как язычник: "Ты же называешь христианскими представителями смертных людей, уподобляясь эллинскому сусловию: они ведь уподобляли богу Аполлона, Дия, Зевса и многих других дурных людей. И если кто из них [греков] какою страстью был одержим, то по этому пороку и бога себе избрал, в которого и веровал: Геракла как бога блуда, Крона — ненависти и вражды, Арея — ярости и убийства, Диониса — музыки и плясок...им ты и

уподобился" (200, с. 144-145). Всех, кто потерпел от него, Иван IV уподоблял мифологическим персонажам: "ясно также, кто есть по правде те, кого ты называешь сильными воеводами и мучениками, и что они поистине вопреки твоим словам, подобны Антепору и Энею, предателям троянским" (200, с. 144).

В начале XVII века с польского на русский язык была переведена компилятивная поэма "Пентатеугум", где также упоминаются персонажи троянской войны (600, с. 205-206). В Хронографе 1617 года мифологические сюжеты воспроизводятся сразу в нескольких главах. В главе 13 сообщается, что греки обоготворили "скверных" людей и дали им имена по названиям звезд и стихий: Зевс, Посейдон, Гефест, Деметра, Афродита, Аполлон (628, с. 313). В главе 20 говорится о Нептуне, Плутоне, об их борьбе с Титаном, о Зевсе, Юпитере, Персее, Горгоне, Аполлоне, Бахусе, Венере, Меркурии, Диане, Юноне. Мифологические сюжеты пересказываются также в главах 22, 50 (628, с. 316).

В XVII веке античная мифология принимала участие в формировании литературных вкусов русских книжников. Несмотря на в целом отрицательное отношение православной церкви к мифологии, она была представлена (на греческом языке) в русских книжных фондах второй половины XVII века. В описи библиотеки московского печатного двора 1679 года под №№ 38 и 62 значатся "Омировы печатные" книги. В Переписной книге домовой казны патриарха Никона указана "Книга Омира философа". В числе книг, бывших в 1696 году в Посольском приказе, имелись "Омир Илиядо" и "Омирова творца оТроаде"(511,с. 16-17).

Некоторые отрывочные сведения по античной мифологии содержались в русских азбуковниках. Процитируем географический раздел одного из них, где мифологические персонажи также упоминаются с негативной оценкой: "Европа же третия часть земли от дщери Агенаря царя именовася юже Юпитер волхв, Зевесов сын, в Крите на поле восхити" (590, с. 62). В этот же азбу-

ковник сведения по мифологии попали через цитату из грамматики М. Смот-рицкого (590, с. 66).

Мало что изменилось в сознании даже стремящихся к образованию россиян в самом конце XVII века. В 1698 году путешествовавший по Италии стольник П.А. Толстой в своих записках писал: "В том месте видел я божницу поганскаго бога Каприссория... В той божнице... множество напечатаю поганских богов... Божница была во имя поганскаго бога Венуса... а сделана была та божница во имя поганской богини Диана. Также и иные знатно божницы богов поганских Меркурьева и иных" (278, с. 32). Резко отрицательно, хотя и глухо, из-за боязни царского гнева, звучали несколько позднее обвинения в адрес Петра I за то, что "в царских палатах и садах повсюду выставлены "нагие языческие боги" (591, с. 79). Первоначально даже чисто светский характер греко-римской мифологии задевал религиозное чувство россиян. Прошло почти сто лет со времени написания приведенных свидетельств, в которых, помимо общего негативного отношения к "поганским богам", мы наблюдаем путаницу даже в половой принадлежности богини Венеры. Характер оценок и по модальности, и по глубине знания деталей мифологии изменился самым решительным образом. Обратимся к Н.М. Карамзину (1790): "Кто был в Париже, говорят французы, и не видал большой оперы, подобен тому, кто был в Риме и не видел Папы...Здесь видите вы — то поля Елисейские, то мрачный Тартар, где вздохи умирающих волнуют страшный Ахерон... где Тантал, Иксион и Данаиды вечно страдают...Здесь видите, как Орфей скитается в черных лесах подземного царства, как Фурии терзают Ореста, как Язон сражается с огнем, как раздраженная Медея... летит с громом и молниею на вершину Кавказа... как Диана спускается на светлом облаке, целует Эндимиона... как величественная Калипса истощает все возможные очарования, чтобы пленить юного Телемака..." (102, с. 231-232). Чувство отторжения, испытываемое искренне верующим русским начала века, смени-

лось чувством восхищения и даже пресыщения, испытываемое профессионально эстетствующим русским литератором.

Причину внутренней тяги европейцев к античной мифологии пытались объяснить многие, в частности, Монтескье: "Жизни на лоне природы, которую вел человек в начале своей истории, мы обязаны радостным тоном повествования всей мифологии, ее удачными описаниями, наивными событиями, благосклонными божествами... и, наконец, этой смесью страстей и покоя. Нам нравится воображать Диану, Пана, Аполлона, Нимф..." (154, с. 749). Именно этими соображениями, вероятно, объясняется эмоциональная притягательность мифологических сюжетов, воздействовавших на зрителей в самых разных видах искусства. Героика и сентиментальность античного мифа как нельзя лучше соответствовали европейским требованиям художественно-эстетической интерпретации действительности.

Актуальность и новизна исследования. Актуальность нашего исследования определяется высоким современным интересом, проявляемым разными науками к инокультурным влияниям. Наряду с фундаментальными проблемами культуроведения, составляющими ее методологическую основу, необходимы и крупные эмпирические исследования, дающие возможность уточнить и структурировать само понятие "культура". Одной из важных задач исторической культурологии является устранение разрыва между описаниями разных форм культуры, а соответственно и их роли в развитии культурного семиотиза в целом. Семиотика, как интегративная область научного знания, будучи обращенной к историческому прошлому культуры, способна решать задачи упорядоченного описания и толкования разнородного по жанровому составу материала.

Новизна работы определяется тем, что в отечественной культурологии предлагаемая тема еще не была предметом специального изучения. Социально-культурные функции латинского языка в истории русской науки и культуры остаются не вполне ясными. В научной литературе нет работ, претен-

дующих на системное описание жанров латинской речи, хотя необходимость в такого рода исследованиях уже формулируется учеными как актуальная проблема: "Если рассматривать историю русского литературного языка как историю литературной речи наших соотечественников вообще, то с неизбежностью придется принять во внимание и функционирование других языков в русской культуре — не только старославянского, но и французского, латинского, польского, немецкого" (475, с. 7). В нашем исследовании впервые дается наиболее полное описание сфер функционирования латинского языка и предложена классификация его жанровых форм, а также намечены пути дальнейшего изучения социолингвистической истории латинского языка. Впервые на материале латинского языка и других форм культуры, отражавших мифологию, задается норма культурологического описания языковых и внеязыковых фактов культуры. "Дух эпохи" наиболее продуктивно может быть осмыслен при равном внимании ко всем фактам культуры исследуемого периода.

Задачи и предмет исследования. Задачами настоящего исследования являются: 1) описание форм бытования (жанров) латинского языка в России XVIII века; 2) описание и систематизация функционально связанных с латинским языком форм отражения греко-римской мифологии. Вторая задача объясняется тем, что в большей части заимствованных из (западной) Европы жанров культуры (гравюры, гербы, медали, триумфальные арки, скульптура, фейерверки, маскарады) комментирование изобразительного ряда традиционно шло в формах латинского языка. Изучение мифологии как учебного предмета в России XVIII века шло в значительной степени также в формах латинского языка. Об этом свидетельствует педагогический опыт семинарий, Славяно-греко-латинской академии, гимназии и университета при Петербургской Академии наук, Московского университета и его гимназий и, наконец, Казанской гимназии. Возможность интегрального понимания чужеродной культуры через латинский язык определяется тем, что язык (в данном

случае латынь) представляет собой тот аспект заимствованной культуры, который так или иначе сопровождал многие ее структурные формы.

Нижняя хронологическая рамка исследования определяется тем, что начало XVIII века явилось в России периодом решительного переструктурирования старых и новых культурных стратов. Новому состоянию русской культуры соответствовало ( и даже опережало его) быстро меняющееся языковое сознание ее носителей: "Знание европейских языков со времен первых поездок за границу русских при Петре сделало громадные успехи и стало одним из важнейших факторов (выд. мной. — Ю.В.) духовного сближения России с Западом" (266, с. 12). В сфере науки и многих видах культурного се-миозиса таким языком была латынь. С самого начала XVIII века официальное искусство, а затем и наука становятся в России ведущими формами общественного сознания, а античная мифология вместе с латинским языком начинают выполнять ту функцию, которую они уже давно выполняли в Европе: обслуживание государственной идеологии. Верхняя хронологическая рамка исследования более менее четко выражена только по отношению к латинскому языку, который к началу XIX века в своих ведущих научно-деловых жанрах уступил место русскому языку.

Сформулированная в заголовке диссертации тема претендует на универсальный характер исследования, поэтому мы считаем целесообразным оговорить некоторые аспекты предмета исследования, ограничить его более четкими рамками. Известно, что во времена античности мифология составляла единое идеологическое ядро всей греко-римской культуры. Римская культура не только не отвергала греческую культуру, но в максимальной степени заимствовала и переработала ее. И Греция, и Рим имели единую политическую историю и самое главное, что является принципиально важным для выбора предмета нашего исследования, они обладали единым идеологическим стандартом — мифологией. Итак, предметом нашего исследования является

греко-римская мифология и латинский язык во всех их возможных знаковых проявлениях:

1. визуально воспринимаемые знаки (гравюра, герб, медаль, фейерверк, скульптура и т.д.), то есть знаки, относящиеся к пространственным семиотическим системам;

2. аудиально и визуально воспринимаемые (комбинированные) знаки, к которым относятся театрализованные представления (опера, драма, балет, маскарад).

Мы не затрагиваем вопроса о реальных функциях мифов в древности. Мы оставляем в стороне вопрос о том, что "мифология в Риме совсем не имела того огромного значения, которое принадлежало ей в Греции" (564, с. 545). Мы отвлекаемся от того, какое место занимала древняя мифология в философских построениях как неоплатоников, так и мыслителей XVIII века. Античную мифологию мы изучаем не в ее генезисе, а как застывшую в последующих веках систему образов, ассимилировавшуюся в европейском культурном семиозисе.

В заявленные нами временные рамки исследования в России были представлены такие художественные стили, как барокко и классицизм. Нас не интересуют отличия аллегорий классицизма от аллегорий барокко и присущие им обоим особенности эстетической ассимиляции мифологических образов. Античная мифология была сквозной темой и для пышно-экспрессивного барокко, и для упорядоченного в его строгой гармонии классицизма: "Образы античной мифологии, которые широко использовались барокко, оказались не менее удобны и для выражения просветительских идей" (532, с. 87).

Мы не будем говорить об особенностях российских рефлексий мифологических образов в русской культуре сравнительно с западноевропейской. Мы исследуем состав собственно российских рефлексий греко-римской мифологии в их жанровом разнообразии, то есть мифологическую аллегорию

как тип в разных видах культурного семиозиса России. "Ориентация на чужие культурные традиции, — пишет Б. Успенский, — имеет отчетливо выраженный семиотический характер" (660, т. 1, с. 132). Это значит, что и изучение инокультурного феномена будет наиболее плодотворным в рамках именно семиотического анализа. Итак, наша задача носит семиотико-источниковедческий характер: показать возможно шире формы бытования античной мифологии и (попутная задача) процессы формообразования фактов культуры. Систематизация выявленных форм будет осуществляться не столько на уровне широких культурологических обобщений, сколько на уровне их тщательного эмпирического анализа.

В работе используется следующая система понятий: сфера использования языка, языковой (речевой) коллектив, речевой жанр, коллективный билингвизм, языковая ситуация, языковая политика, социальный статус языка, культурный страт, культурный семиозис, факт культуры, мифологический образ, символ.

Языковая ситуация рассматривается нами не как совокупность говоров и диалектов одного языка, что является традиционным для социолингвистики (684, с. 131-145), а как использование разных форм (устной и письменной) и жанров одного языка или как взаимодействие сразу нескольких литературных языков в идентичных или подобных, или взаимодополнительных функциях.

Методы исследования. Основными методами, которые мы используем в нашем исследовании, являются: исторический, семиотический и структурно-функциональный. Развитие семиотических исследований актуализировало изучение, казалось бы, уже изученных фактов культуры. Предложенная нами тема исследования была в разных аспектах предметом внимания историков, филологов и культурологов, но она никогда не была предметом семиотического, с претензией на универсальность, описания.

Семиозис — это общение с помощью знаков. В этом смысле культура есть огромное множество сообщений. Соответственно семиотика изучает коммуникацию, осуществляемую посредством сообщений любого вида. Таким образом, семиотика стоит в центре интеграционного движения в системе культуроведческих описаний действительности. Применительно к данному исследованию семиотический подход позволяет: 1) описать и систематизировать многообразие типов произведений латинской словесности, принудительно интегрированных в русскую речевую культуру; 2) описать и систематизировать типологически разные проявления греко-римской мифологии; 3) зафиксировать факты вербальной интерпретации визуально воспринимаемых знаков посредством латинского языка.

Источники изучения. Необходимость соединить в одной работе описание разных сфер общественной жизни, которые традиционно описывались разными науками: историей, искусствоведением, филологией, педагогикой и др. — заставляет исследователя значительно расширить круг изучаемых источников.

Для изучения жанровых форм латинского языка в качестве источников привлекаются произведения палеографической, эпиграфической, сфрагисти-ческой, нумизматической словесности. Особое внимание уделено жанровым формам устной латыни. Главное внимание при поиске и отборе источников мы уделяли тому, чтобы охватить как можно больший круг источников, где латынь или представлена непосредственно, или упоминается факт ее использования. Основными палеографическими источниками для нас послужили: 1) документы (законы, уставы, регламенты, именные и сенатские указы, протоколы, административно-распорядительные документы) на русском языке, определяющие порядок и формы функционирования латыни; 2) тексты на русском и других европейских языках, содержащие прямые указания на существование текста того или иного жанра (канцелярская документация, письма, проекты), исторические сочинения; 3) научные трактаты как описы-

ваемой эпохи, так и более ранних периодов европейской культуры; 4) частная переписка; 5) дневники, записки, воспоминания; 6) художественная литература, драматические произведения, поэзия и канты; 7) учебная литература; 8) тематические словари; 9) описания фейерверков, триумфальных арок, медалей, гербов, карт; 10) географические карты; 11) описи и каталоги имущества, рукописей, книг, произведений искусства. Вне нашего внимания остаются издания классических античных авторов, в текстах которых мифология присутствует по определению.

В работе используется экономная система ссылок. Первая стоящая в скобках цифра указывает на порядковый номер цитируемого источника, вторая цифра указывает на страницу цитируемого текста. Для облегчения зрительного восприятия мифологических имен и фразеологизмов, источником которых является греко-римская мифология, все они в дальнейшем изложении, как в авторском тексте, так и в цитатах будут выделены подчеркиванием, не требующим авторского комментирования.

Языковая политика Петра I

Конец XVII —конец XVIII веков был периодом осмысления и началом реализации новой языковой политики. Следует остановиться на том, что языковая политика Петра I не была спонтанной. Она складывалась на основе уже имевшихся в России традиций. Цари и царские дети постоянно "сталкивались" с латынью в ее разных формах и видах. Латынь часто звучала при приеме посольских делегаций. Она бросалась в глаза с иностранных медалей, гравюр и географических карт. Царским особам посвящались и преподносились ученые сочинения. Доктор Энгельгардт, служивший царю Алексею Михайловичу с 1655 по 1665 годы, на вопрос царя о кометах и предсказаниях на будущее, написал на царское имя небольшой научный трактат в виде письма на латинском языке (619, т. 2, с. 90-111).

Сыновья царя Алексея Михайловича Алексей и Федор изучали латинский и греческий языки. С 1678 года их наставником был Симеон Полоцкий (559, с. 207-208). Во время переговоров с польскими дипломатами о возможном избрании на польский престол Алексея Михайловича или его сына Алексея "последний обращался с польскими послами с латинской речью" (603, с. 355). Далее Райнов говорит о Федоре, который "был тоже воспитан до известной степени в духе латинизма. В личной библиотеке Федора ... числились десятки латинских книг" (603, с. 355). Трудно судить о степени владения царевичем Алексеем латинским языком. Нужно, вероятно, учесть и значительную степень дипломатической лести в ответных словах послов: "сын великого государя столь неожиданно и красноречиво изъясняется на научном языке, как будто бы он воспитывался между латинами..." (603, с. 355). Я.А. Чистович, без сносок на источник, утверждает: "Алексей Михайлович понимал латинский язык и вероятно без переводчика читал мемории лейб-медика своего Лаврентия Блюментроста на латинском языке об уплате его долгов... и о защите от клеветы недоброжелателей" (681, с. 43). Таким образом, Алексей Михайлович не только сам проявлял интерес к латыни, но и поощрял к этому детей.

Массовой отправке молодых россиян учиться "языкам и наукам" предшествовала поездка в Европу самого Петра І в составе Великого посольства (1697-1698). В самом начале пути 28 апреля 1697 года в Либаве иезуиты говорили Великому посольству "орацию", а также вручили послам "печатные листы с похвалою" и отпечатанные на атласе "вирши с похвалами" (91, т.2, с.47). "Родным" языком иезуитов была только латынь. И хотя Петр с небольшой группой приближенных часто на несколько дней опережал основную группу посольства, которую возглавляли официальные "великие послы" (Ф.Я. Лефорт, Ф.А. Головин, Б.П. Возницин), общей картины это не меняло. Восприятие европейских обычаев в присутствии Петра или в его отсутствие шло под знаком его царской воли. На время официальных приемов и праздничных мероприятий Великое посольство было в большинстве случаев в полном составе.

В течение полутора лет пребывания в Европе царь с особым усердием посещал университеты, библиотеки, обсерватории, анатомические театры, кунсткамеры, ботанические сады, монетные дворы. Деятельность всех этих научно-педагогических и научно-прикладных учреждений в языковом отношении была, прежде всего, латинской.

Летом 1698 года на фейерверке в Вене, устроенном в честь имени Петра I, "вспыхнули разноцветными огнями буквы V.Z.P.A., обозначавшие "Vi-vat zar Petrus Alexiowicz" (464, с. 495). Для проезда царя с семью спутниками от Вены до Венеции император Леопольд I выдал паспорт на имя А. Менши-кова: "nobilis Alexsander Danilowitz Menschikoff una cum septem personis ne gotiorum suorum causa hinc Venetiam inque caeteras Italiae partes proficisci inendent" (464, с 538). На торжественном обеде, устроенном по случаю прибытия Великого посольства в Митаву "За столом подали великим и полномочным послам курляндского князя служители листы печатные на цесарском и греческом и латинском языках, напечатан въезд их, великих ... послов, с похвалою в Митаву" (457, т. 2, с. 37). В память о свидании Петра с Вильгельмом III Оранским в сентябре 1697 года написана ода на латинском языке, печатный экземпляр которой был вручен русским послам. Богословский воспроизводит ее текст (457, т. 2, с. 163-164). В Амстердаме послы "гуляли в огороде, который ... называется Гортус Медикус или огород лекарственный" (457, т. 2, с. 173). В мае 1698 года речь Лефорта, произнесенную им перед императором Леопольдом на русском языке, императорский переводчик переводит на латинский язык (457, т. 2, с. 542). Характерно, что все три официальных переводчика, сопровождавшие Великое посольство (Григорий Островский, Петр Вульф, и Петр Шафиров), знали латынь. Наряду с немецким и другими языками латынь была "рабочим" языком Великого посольства, что видно из переписки того времени. Великий посол "Пронька Возницин" пишет в 1698 году царю: "Договорного... писма одним днем устроить не успели, а паче за переводом Латинского и Немецкого, потому что переводчик один, и тот болен" (209, т. 1, с. 702). Он же вновь докладывает царю: "По указу, государь, твоему два договорные писма о привозе табаку написав по-русски, по-латине и по-немецки, к тебе, государю, отпустили" (209, т. 1, с. 707).

Новые формы отражения греко-римской мифологии

Изменившиеся функции античной мифологии предопределили новый для России состав ее форм. В XVIII веке резко возросла совокупность художественных знаковых систем, воспринимаемых визуально. Правительство Петра I "сознательно поощряло такие формы искусства, которые сочетали бы доступность массового воздействия с возможностями донести до общественного мнения необходимую информацию о целях и задачах политики правительства" (649, с. 41). Необычайно широко мифологическая тематика была представлена в официальном искусстве, идеологическим центром которого была Петербургская Академия наук, ас 1757 года Академия художеств. Вся эстетико-педагогическая система последней "была ориентирована на познание и творческое переосмысление античных эстетических норм" (561, с. 26). Каковы же были формы отражения античной мифологии в знаках искусств?

Скульптура. Первые упоминания о появлении в России, прежде всего, античных скульптур относятся к концу XVII века. Вероятно, тон задавали находившиеся на русской службе иностранцы, о чем свидетельствует описание дома Ф. Лефорта в Немецкой слободе Москвы: "Его превосходительство выстроил весьма красивую и обширную залу для приема 1500 человек. Она обита великолепными обоями, украшена дорогою скульптурною работою" (выд. мной. — Ю.В.) (406, т. 10, с. 353). Более конкретные сведения мы получаем из антипетровских полемических сочинений: "в царских палатах и садах повсюду выставлены "нагие" языческие боги" (591, с. 79).

Начало собрания античной скульптуры относится к 1716 году, когда в Летнем саду была выставлена охраняемая в дни народных гуляний статуя Венеры, купленная Петром І в Ватикане (695, с. 2). Очень популярной в скульптуре была тема борьбы и героики: ростовые фигуры Минервы и Бел-лоны в нишах ворот Петропавловской крепости, Геркулес и Флора между колоннами портика главного входа в Академию художеств. Возвращаясь к деятельности Академии художеств, отметим, что один только профессор скульптуры М. Козловский создал следующие произведения: "Флора". "Венера" (1770 г.), "Юпитер, лобзающий Амура" (1776 г.), "Юпитер с Ганиме-дом" (1780 г.), "Минерва с гением" (1796 г.), "Амур" (1797 г.), "Геркулес на коне" (406, т. 9, с. 42-45). Ф. Щедрин, не будучи академиком, сразу же получил в 1794 году звание профессора за статую "Венера, вышедшая из воды". И. Кощенков получил в 1802 году золотую медаль за программу "Юпитер и Меркурий, посещающие в виде странников Филимона и Бавкиду". Античная мифология, разумеется, вместе с библейскими мотивами составляла главную сюжетную основу классов "скульптуры" и "исторической живописи" (142, т. 8, с. 471-472; т. 9, с. 174, 313, 435-436).

В 1748 году по заказу Академии наук в Амстердаме были закуплены в качестве учебно-наглядного материала гипсовые фигуры: "Аполлон. Лаоко-он. ... два младенца летающие, младенец спящий, Венера, голова Аполло-на..." (142, т. 9, с. 418-419). В этом же году была закуплена новая партия "антиков", цитируем выборочно: "Аполло с Дафною". "Плуто с Прозерпиной", "лежащая Венера". "4 истории из Овидия в барельефе", "голова Фаунуса" (142, т. 9, с. 435-436). В январе 1764 года с аукциона были проданы статуи и бюсты учеников Академии художеств, в частности: "славная статуя Венус" (20 р.), "Зефир и Флора" (12 р.), "Венус" (10 р.), "Парис" (10 р.), "Диана" (10 р.), "Меркурий" (10 р.), "молодой Фаун" (10 р.), "Аполлон с лирою" (12 р.), "Венус нагая" (5 р.), "Геркулес молодой" (5 р.) (261, с. 81).

В XVIII веке скульптура не только вошла в разряд ведущих искусств, но и охватила "обширную область дворянского быта" (532, ч. 4, с. 72). Античной скульптурой украшались парки и усадьбы. Очень показательным является описание сада в Кусково (1787 г.): "В малом отдалении колонна мраморная, содержащая на себе из белаго мрамора статую Минервы. Прочия же украшения онаго места довершают большим числом мраморныя статуи и бусты... из оных примечания достойны: Геркулеса. Меркурия..."

Новые официальные праздники

До петровских реформ праздники представляли собой годовой круг церковных торжеств и придворных кремлевских церемоний, в частности, участие царской семьи и ближайшего окружения в выездах на богомолье, в крестных ходах, в приемах иностранных посланников, в торжествах по случаю военной победы или заключения мира и т.д. Даже чисто светские праздники (военная победа) проходили по церковному сценарию. Новые светские праздники напрямую были заимствованы правительством Петра I из Европы. Европейские традиции светских праздников, заложенные эпохой Возрождения, обосновывали право гражданина на наслаждение и одновременно обязанность гражданина на публичное выражение верноподданнических эмоций. Именно в период Возрождения пробудилась реалистическая трактовка государства, стремление рационально обосновывать новое общественное бытие.

Новыми для России, чисто европейскими способами возбуждения общественных эмоций, стали привнесенные в Россию иностранцами иллюминации и фейерверки. 18 августа 1697 года Амстердам фейерверком встречал Великое посольство из России. Была построена триумфальная арка с четырьмя входами. В двух боковых входах находились посеребренные статуи Марса и Геркулеса. На верху арки золоченый тритон с трезубцем и рогами. Зрелище и "огнестрельные вещи" продолжались сорок две минуты (457, т.2, с.150-151).

В XVII веке в Европе организация фейерверков превратилась в целую науку. А.А. Морозов характеризует ее следующим образом. "Устройство празднеств и карнавалов, шествий, иллюминаций и фейерверков с многочисленными инвенциями ("выдумками", сложными механизмами) требовало совместного участия художников и декораторов, обойщиков и пиротехников, режиссеров и композиторов, портных и парикмахеров, кропотливой подготовительной работы, составления проектов и планов, эскизов и чертежей, сочинения либретто, музыки стихов" (591, с.350).

Обратимся к фактам российской действительности конца XVII века. 11 января 1690 года в Москве, по свидетельству П. Гордона, состоялся фейерверк, в подготовке которого личное участие принимал молодой царь Петр I. 19 января этого же года в одной из царских резиденций было сожжено несколько фейерверков (457, т.1, с.97). 26 февраля на Масленицу был сожжен фейерверк в Воскресенском. В этот же день во дворе Пресненского дворца фейерверк длился два часа (457, т.1, с.99). В 1691 году были сожжены следующие фейерверки: 12 января - именины царевны Татьяны Михайловны; 16 февраля - Масленица (Пресня); 27 августа - прием польского посланника Яна Окрасы (Преображенское) (457, т.1, с.117-124). С этого года фейерверк на Масленицу стал ежегодным (457, т.1, с. 118). В 1693 году "интересные фейерверки" в течение 4-х дней подряд перед отъездом царя в Архангельск давал Ф. Лефорт (457, т.1, с. 155). В Архангельске царь лично устраивал фейерверки (457, т.1, с. 166). Как известно, указом 1699 года празднование Нового года было перенесено на 1 января: "Перед Ратушею быть иллюминации, стрельбе и украшениям по усмотрению бурмистров" (457, т.4, с.318). "Поденная записка" зафиксировала основные элементы празднования Нового года 1 января 1700 года: "была троекратная пушечная стрельба и фейерверки; на Красной площади и в знатных местах сделаны были ворота наподобие триумфальных (выд. мной. - Ю.В.) (457, т.4, с.318). Подобные мероприятия требовали значительной инженерной подготовки. Поначалу некоторые материалы приходилось завозить. В апреле 1699 года в Кенигсберг для покупки ракетных станков был командирован слуга Ф. Лефорта Генрих Якимов (457, т.З, с.458). Так в XVII веке закладывались российские традиции светских праздников. Строительство триумфальных ворот в XVIII веке стало таким частым делом, что была создана постоянно действующая "комиссия строения триумфальных ворот".

Похожие диссертации на Латинский язык и отражение греко-римской мифологии в русской культуре XVIII века

Понятие "отечество" в английской и русской культурах XVIII векаСмирнова Галина Евгеньевна

Проблема преображения жизни в истории культуры России XVIII векаРябов Антон Александрович

Педагогические дискурсы русской культуры XVII - XVIII вековЧабан Елена Владимировна

Русские рукописные травники XVIII века как феномен культуры Ипполитова Александра Борисовна

Менталитет русского дворянства в контексте культуры середины XVIII векаКоваленко Татьяна Алексеевна

Медицина в культуре России XVIII векаГолицына Ольга Юрьевна

Роль риторики в русской духовной певческой культуре XVII - XVIII веков (На примере темы покаяния) Федоровская Наталья Александровна

Постижение другой культуры европейским просвещением XVIII века: Россия и КитайШайдрова Александра Викторовна

Феномен комплимента в истории французской речевой культуры XVI-XVIII вековТорговкина Татьяна Александровна

Иконографическая традиция изображения Акафиста Богоматери в русской культуре XV - начала XVIII вековСамсонова Ирина Васильевна