Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Теоретико-познавательные основания исследования политического праздника . 26
1.1. Понятийный аппарат культурфилософского анализа феномена политического праздника 26
1.2. Компаративный анализ культурфилософских представлений о празднике 46
1.3. Потребности и функции праздничного явления 73
ГЛАВА 2. Социально-экономические аспекты праздничной коммуникации .90
2.1. Политический праздник: экономическая польза 90
2.2. Праздничное со-бытие как источник общественного единения .105
2.3. Массовизация праздничного в системе культуры 124
ГЛАВА 3. Антропологические характеристики праздничного явления .155
3.1. Праздник – «территория» игры 155
3.2. Праздничная свобода: «репетиция» общественного обновления .181
3.3. Социальные манипуляции в структуре политического праздника .194
ГЛАВА 4. Идеологический интерес: праздник и власть .216
4.1. Политический праздник – форма влияния на общественное сознание 216
4.2. Праздник как противостояние страху . 235
4.3. Праздничный смех в системе политических технологий 254
Заключение 275
Список литературы.
- Компаративный анализ культурфилософских представлений о празднике
- Праздничное со-бытие как источник общественного единения
- Праздничная свобода: «репетиция» общественного обновления
- Праздник как противостояние страху
Компаративный анализ культурфилософских представлений о празднике
Праздник и политический праздник представлены агентами социализации и инкультурации, а также в качестве инициаторов общественных перемен; разработана дихотомия «план – случай» применительно к политическому празднику, предложены сценарии развития праздничных отношений по каждой альтернативе, а именно: 1) вмешательство политических властных структур, различных светских и религиозных организаций с арсеналом средств, удерживающих праздник в «нужном» формате; 2) изучение ресурсов устойчивости и стабилизации феномена как самостоятельного института культуры ко всякого рода разрушениям, что есть по сути основания его укоренения в жизни человечества.
Описан механизм реализации коммуникативной функции в массовом российском современном празднике на примере типичного политического праздника современной России (модель праздника «День города» в Твери).
Сформулировано основание, объясняющее непопулярность запретительных мер со стороны государства по отношению к праздничным отношениям. Суть основания: праздник категорически нельзя запретить или подделать, поскольку это один из древнейший социокультурных институтов, способный максимально утолить радость единения в свободе. Доказательством тому служит: 1) сложность управления праздником – требование тонких, продуманных подходов; 2) знания о празднике усиливают убежденность в его неоднозначном воздействии на общество.
Праздник представлен в качестве элемента цепи «культурное – политическое – экономическое» (на примере корпоративного праздника); определена экономическая целесообразность проведения праздника, особенно на стадии «масскульта». – На основании игровой концепции Е. Финка и А.Б. Демидова выделены ключевые особенности игры, влияющие на следующие свойства праздника, а именно: проживание праздничного счастья и катарсического состояния, украшение обыденности и репетиция общественных отношений, реализация «внеигровых» целей.
Уточнена природа феномена «праздничной свободы», раскрыт основной источник свободоносной природы праздника. Доказано, что системным элементом, на котором преимущественно выстраивается праздничная свобода, является сфера «игрового». В случае политического праздника предельно допустимое вмешательство в свободы празднующего народа со стороны как официальных органов, так и «неформальных» структур, будет определяться степенью совпадения интересов обеих сторон, участвующих в праздничном мероприятии, при этом на результат «поединка совпадений» существенно повлияют границы реализации свобод, которые определит сама празднующая масса. В случае крайней степени несовпадения интересов праздник может привести к бунтарству, а, при позитивном исходе, к высшей степени гармонизации личностного и общественного, благодаря звеньям в цепи «я» – «праздник» – «мы».
В характеристику природы политического праздника введены понятия «игровое» и «неигровое», определены соответствующие сферы; для вычленения неигровой компоненты сформулированы следующие логические основания: 1) человек есть «политическая игрушка»; 2) праздник как «эксплуатация» традиционного; 3) контроль этического на благо политического.
Политический праздник представлен в виде двухкомпонентной системы – «игровое-неигровое», проанализирован баланс указанных сфер; определены причины охранения праздника на основе вышеобозначенного баланса, к которым относятся: 1) сбережение празднующих от преступных действий на фоне скопления народа, расслабленного удовольствиями; 2) формирование агитационной площадки против существующего порядка. Разработана классификация политических праздников по степени политического, а именно: 1) политические праздники – максимум ритуализации как провозглашение и поддержание существующего порядка; 2) неполитические праздники – «игровое» разрешено в большей степени (политические ритуалы тщательно камуфлируются). В связи с этим, на основании работ К. Маркса, В.И. Ленина, А.В. Луначарского была обобщена стратегия ритуализации праздников (с точки зрения вышеуказанных политиков), а также обоснована необходимость ритуализации политического праздника в интересах его организаторов; определены ключевые признаки совершения политической эксплуатации праздничных отношений.
Вербализована одна из причин утрачивания народом культуры праздника, в том числе и на примере современного российского праздника. Речь идет о постепенном вырождении в нашем народе празднично-природного: данный вид коммуникации перестает радовать, превращаясь в ее имитацию, теряется естество игрового, большая часть праздничного пространства активно заполняется политическим и целесообразным социально-экономическим.
Сформулированы ключевые основания, объясняющие сложность прогнозирования процессов, развивающихся в праздничных отношениях; выдвинут тезис о принципиальной невозможности универсализации института празднования на данном этапе социально-гуманитарного познания; по данному тезису разработана аргументация, проведено доказательство; выработаны подходы, дающие ключи к скрытым ядровым процессам праздничного явления.
Осуществлена ретроспекция-анализ наиболее известных европейских концепций страха; выделены ключевые аспекты его изучения, а именно: антропологический, онтологический, религиозный, социально-политический, психологический. Разработаны основания, по которым выполнена систематизация проявлений страха, а именно с позиций: экзистенциального, психологического, этического, социального, политического. Разработаны критерии, по которым выполнено сравнение сил влияния на общество со стороны праздника и процедур устрашения, а именно: 1) по степени эффективности воздействия; 2) по степени затратности на одно мероприятие; 3) по виду и подготовке профессиональных кадров; 4) по характеристике используемого инструментария; 5) по виду достигаемого результата.
Выполнена ретроспекция европейских теоретизаций смеха; обнаружено совпадение ключевых задач феномена смеха и феномена праздничного действа, а именно: отдыхая, учить и учиться; определено значение смехового и степень его подконтрольности, а именно: 1) способность с помощью смехового действа воспитывать; 2) сложность прямого контроля; невозможность абсолютного управления реагированием празднующих. Произведен сравнительный анализ влияния смеха (в том числе праздничной природы) и страха на общество (с точки зрения практик массового воздействия).
Праздничное со-бытие как источник общественного единения
Замечено, что публика может переродиться либо в организацию, что расценивается как ее рост, либо – в толпу, что есть падение. Политическая публика – это сектора электората. Следующий уровень организации связан с шаблонами действий, консолидацией вокруг лидеров-идеологов и т.д. Митинги, демонстрации и другие крупные политические акции тяготят и к толпе, и к аудитории, при этом толпа может быть «радостной» или «ненавистнической», что определяется ее составом, организованностью, «фокусом», интересом.
Естественно, что предложенное понимание толпы, аудитории и публики требует уточнения, но даже такая приблизительная характеристика возможных социальных объединений позволяет далее диссертанту более глубоко постигать явления, связанные с этими, определенным образом структурированными сообществами.
Есть еще одно немаловажное явление, которое необходимо принимать во внимание, по мнению автора диссертации, при анализе социально-политического влияния праздника: это разделение общества на «человек массы» и «человек элиты».
О духовной принадлежности к массе, по мнению Х. Ортеги-и-Гассета, может говорить тот, кого устраивает готовность мысли, уже сидящей в голове, когда требуется ответить на какой-либо вопрос. Этот индивид уже не способен «проектировать и планировать», он ограничен в возможности творить, в нем подлинной культуры, разрешая споры, он игнорирует ключевые принципы разумности, не стремясь держаться за истину. Человеку массы недоступны «сложность, многогранность, драматизм бытия», либо они его пугают; идейно он нацелен «раз и навсегда отгородиться от сложностей окружающего мира готовыми объяснениями, фантазиями, дающими иллюзию ясности и логичности». Его совершенно не беспокоит ложность идей, потому что «это просто окопы, где он спасается от жизни, или пугала, чтобы ее отгонять». Напротив, люди элиты – они есть люди «великого пути», они пришли в этот мир «созидать, творить», а те, кто требователен к себе, берет на себя «труд и долг». Человек массы, наоборот, живет «без усилий, не стараясь себя исправить и улучшить, кто плывет по течению»162. При этом необходимо отметить, что духовная элита не имеет никакого отношения к политической элите, но, может включать в себя элементы, значимые духовно.
Принадлежность к массе или элите отнюдь не определяется материальным положением человека, так как богатый и влиятельный может быть культурным ничтожеством, а носитель высокой культуры – жить в нищете. По мнению Н.А. Бердяева, духовная аристократия, духовная элита выходит из какой угодно среды и рождается «в порядке индивидуальной благодати»163. Нет сомнения: от наличия духовной элиты и ее качеств зависит судьба народа и человечества, именно через нее в другие слои общества проникают духовность и гражданственность. В.Ф. Шаповалову удается дополнить палитру признаков духовной элиты164, первоначально выделенных Х. Ортегой-и-Гассетом: духовная элита несет на себе печать высокой культуры, не претендуя на материальное вознаграждение; существо ее базируется, прежде всего, на глубинном осознавании самоценности культуры, что есть «награда сама по себе»; она не должна сращиваться с идолопоклонством – ни перед властью, ни перед народом. Только такая элита будет претендовать на соответствующую общественную оценку: она свободна от подозрений в корыстолюбии; только на таких основаниях элита станет реальным проводником нравственности в общественной жизни.
При самом благоприятном стечении обстоятельств жизнеустройства духовная элита должна быть общественным лидером или арбитром, чтобы давать оценку ре-162 шениям власти или явлениям общественной жизни в качестве эксперта. Понятно, что мечта Платона о том, чтобы государством управляли философы, не осуществима, поэтому желательно, чтобы духовная элита была дистанцирована, автономна от власти.
Необходимо учитывать, что деление общества на массу и элиту носит условный характер. Подобные социальные типы, тем более в относительно чистом виде, крайне малочисленны, если не единичны. Кроме того, не всякий индивид обладает достаточным уровнем зрелости, чтобы совершить выбор из предложенного. Растерявшиеся в такой ситуации критерий истины, как правило, выверяют мнением большинства, поэтому уточним роль массы в современном нам мире.
С позиций культурцентристского подхода масса – это «качественно низший слой социума», в котором потенции и потребности жизни «практически не выходят за рамки “чистого бытия”, простого и расширенного потребления». И, если гипотетически разрешить доминирование этого элемента в сферах регуляции (политика, общественные связи), духовности и массовых коммуникаций, то результате мы будем наблюдать «измельчание, выхолащивание содержания деятельности этих сфер и общественных связей»165.
Очевидно, что удельный вес массового играет решающую роль не только как аргумент «уверенного» большинства для тех, кто не определился или колеблется в принятии решения по какому-либо поводу, но и практически во всех сферах жизни современного общества. Действительно, XX век оправдано вошел в историю человечества как век многочисленных массовых движений, как-то: приобщение большинства к институтам демократии, переход ко всеобщей образованности, вторжения вкусов «массы» в институты культуры, и, соответственно, в процедуру праздника.
Вне сомнения, что интересующее диссертанта явление по своей природе, во-первых, многопланово, многообразно и специфично и, во-вторых, существует как бы «на стыке» нескольких сфер человеческой деятельности. Интерес к такому сложному феномену требует более детального внимания к элементам цепочки «культура-человек-общество» и, как следствие, возбуждает серию частных вопросов или уточнений.
Далее диссертант ставит задачу выяснить: почему современный человек жаждет зрелищ; кроме того, каково политическое значение зрелищного праздника вообще, и современного, в частности.
Массовизацию явлений зрелищного характера анализировал, например, Е. Финк, когда описывал подобный феномен на фоне игрового. То, что игра является непременным компонентом праздничного, говорилось неоднократно, поэтому считаю логичным воспользоваться, в данном случае, комментариями Е. Финка. По этому поводу он писал, что играть можно глубоко, с «почти неосознаваемой творческой активностью», и даже «с порхающей легкостью и грациозной элегантностью». При этом, играющие не закукливаются в своей роли, поскольку представление соотносится и со зрителями, и с игровым сообществом, «для которого поднят занавес». Игра приобретает природу зрелища, где «зрители здесь не случайные свидетели…, они небезучастны». Игра к ним обращена с самого начала, давая что-то понять, завлекая «в сети своих чар» настолько, что «…даже не действуя, зрители оказываются околдованными». Представление уподобляется картине, когда зрителям видится «раскрывающийся перед ними игровой мир», а раскрытая сцена – «словно окно в воображаемый мир». Этот мир необычен, открываясь в игре, он «не только противостоит привычной реальности, но обладает возможностью воспроизвести внутри себя это противостояние и свой контраст с реальностью». Существуют и «игры в играх»: они подобны «картинам в картинах», когда «итерация многоступенчата по интенции, но удерживается в одном и том же медиуме видимости игрового мира»
Праздничная свобода: «репетиция» общественного обновления
Вновь предлагается вернуться в историю. Отметим, особенно после восстания декабристов начинают усиленно культивироваться общественные развлечения с балаганами, каруселями, бесплатными угощениями по случаю царских юбилеев и т.д. Естественно, заигрывание с народом преследовало определенные цели: праздник, контролируемый «по указанию свыше» стал средством обуздания страстей и воспитания народа: часть забав полностью соответствовала установке – «пустое зубоскальство, шовинистические настроения, примитивные темы и дешевый юмор преобладали в программах некоторых балаганов, на сценах трактиров, на страницах ярмарочных лубочных листков. Сочный здоровый народный юмор, хлесткая сатира, яркий образный живой язык, глубокая мудрость под обличьем дурачества, фамильярности, шутки – все вытеснялось с “организованных” официальными кругами празднеств второй половины XIX века»269. Естественным образом в сферу искусства «внедрилась» коммерция, в результате наряду с высоким и талантливым пришло пошлое и безнравственное, с остросатирическим – беззубое и безыдейное.
Известно, что «снятие» общественной активности второй половины XIX века обошлось правительству ценой значительных усилий. В сложившейся ситуации была поставлена конкретная задача: «…общественную инициативу, общественные страсти, стихийно сформировавшиеся в тот момент, увести в безопасное для себя русло»270. Акцентируем внимание на том, что для ее решения был активно использован именно праздник и сопутствующие ему развлечения.
Вот что об этом писал В.А. Слепцов: «Наше современное общество не хуже римского осознало важность публичных увеселений и употребляет все средства для того, чтобы публика не скучала…, потому что мрачное расположение духа всегда влечет за собой недовольство и нарушение общественного порядка. …Скука не должна быть терпима в благоустроенном обществе. …Благодаря благоразумным мерам, … наша публика решительно не имела времени скучать... чему немало способствовало удешевление спиртных напитков и чрезмерное увеличение числа питейных заведений...
Попечение о рабочем классе в особенности резко бросалось в глаза... Так как доказано, что глубина взгляда и сосредоточенность в низших слоях общества не приводит ни к чему хорошему, а влечет за собой только мрачные мысли и желание уклоняться от исполнения своих обязанностей, то для предупреждения таких печальных последствий... были приняты энергичные и деятельные меры, состоящие в том, чтобы приискать по возможности развлечения и для низшего класса общества.
Для этой цели вновь введены были запрещенные прежде некоторые публичные игры и лотереи. ... Удовольствий было вполне достаточно. Народ пьянствовал, смотрел на паяцев, на зверей и на катающихся господ и затем ночевал в ча-сти»271. Полагаем, стилистика русского праздника, впрочем, как и у любого другого народа, имеет собственную специфическую окраску: к сожалению, алкогольная пандемия, спустя сотни лет, остается явлением сверхактуальным. Примечателен и тот факт, что, как только крепло оппозиционное настроение к власти, то народные гулянья особенно в столичных городах властью немедленно запрещались; массовые публичные мероприятия становились дополнительным средством консолидации революционного настроенных масс. Сама история свидетельствует, что праздник реально действует как инструмент социального единения.
Диссертант полагает, подобный прием многократно выверен: именно в переломные моменты праздник становится, прежде всего, реальным средством общественного единения, выгодной «площадкой» для агитации, мобилизации к совершению чего-то нового, непременно лучшего. Сама ситуация эмоциональной приподнятости, состояние праздничности становится катализатором для таких актов. Подвергаемые цензурному контролю, запретам, оттесняемые с удобных, давно освоенных мест, гулянья затихают, сокращаются и в начале XX века, по существу, прекращают свое существование, чтобы возродиться вновь и в ином виде на волне победы Октябрьской революции 1917 года.
Меняется власть, претерпевает изменения институт праздника. «Социалистический образ жизни существенно влияет на изменение содержания празднования, которое отражает новые процессы, происходящие в обществе», – читаем мы у А.В. Бенифанда272. Посредством выкладок из текста третьей главы указанной монографии представляется возможным аргументировать тот факт, что советская власть признает силу влияния праздничных мероприятий на общественное сознание и использует их в качестве эффективного манипулятивного средства в деле воспитания политической культуры граждан. Вследствие этого, с точки зрения А.В. Бенифанда: – праздничный прогресс (динамичное развитие праздничных отношений) способствует становлению всего общества на основе идей, ценностей, идеалов и отношений общества победившего социализма; 203 – функцию носителя праздничного прогресса выполняет наиболее передовой класс, класс рабочих, который, возглавляя праздничные кампании, сплачивает всех трудящихся273; – новые пролетарские праздники отражают насущные интересы и потребности победившего класса; центральная потребность пролетариата – потребность в насущном отдыхе – наполняется новым социалистическим содержанием. – Рабочий класс управляет и системой праздничного производства, и участвует в ее духовной и материальной сферах. – Правительство ставит задачу по созданию системы новых социалистических праздников. – Если общество содержит реакционные элементы на ранних этапах строительства социализма, то советские праздники «выступают в качестве средства политической борьбы». – В условиях дальнейшего развития социалистического общества праздник становится фактором «идеологической борьбы, пропаганды и контрпропаганды советского образа жизни, культуры, традиций». – Неотъемлемой частью многих государственных праздников становится ударный или иначе – «праздничный труд», при этом, участие в празднике измеряется трудовым вкладом, что, в нашем понимании, есть факт откровенной эксплуатации и рабочих ресурсов, а само сочетание – «праздничный труд», являет степень крайнего цинизма.
Праздник как противостояние страху
Подведем некоторый итог. С точки зрения диссертанта, желаемый результат от устрашения достигается быстрее, кроме того, масштабы его воздействия оправдывают затраты. При этом искреннего здорового смеха добиться сложнее, так как он сам есть результат некоего определенного уровня внутренней человеческой культуры. С другой стороны, столь затратный механизм, коим является, например, праздник, запретить нельзя: мера слишком непопулярна, да и как показывает история, просто невозможная.
Обобщим исследования четвертой главы диссертации. Итак, в данной главе диссертантом выдвигаются ключевые основания, объясняющие сложность прогнозирования процессов в развивающихся праздничных отношениях. Делается вывод о принципиальной невозможности универсализации института празднования на данном этапе социально-гуманитарного познания.
Диссертант производит анализ явлений, снижающих вероятность контроля праздничных процессов, что позволяет сформулировать положение, на основании ко 272 торого можно выработать методологию политического праздника (в виде анализа баланса между «игровым» и «неигровым» – политико-идеологическим). Кроме того, формулируются некоторые версии-обобщения, которые позволяют вычленить неигровую компоненту праздника.
Природа политического праздника автором работы сравнивается с явлением политической эксплуатации праздника; выделяются ключевые признаки политической эксплуатации.
Диссертантом выполнен анализ наиболее значимых концепций страха, начиная трактовками феномена древними греками и до наших дней; выделены ключевые аспекты изучения страха: антропологический, онтологический, религиозный, социально-политический и психологический.
С различных точек зрения (с позиций экзистенциального, с точки зрения психологической, этической, социальной и политической) диссертантом систематизированы проявления страха.
Автор работы проводит анализ условий возникновения массового социального страха, а также условий, при которых социальный страх превращается в средство идеологического воздействия (на основании концепции В.А. Андрусенко); изучается феномен «власти страшащейся» (на основании концепции Э. Канетти).
Диссертантом анализируется иерархия страхов, в том числе значение страха смерти для индивида; исследуются рассуждения о власти, а также возможность управлять обществом, используя влияние страхов (в том числе и страха смерти), на общественное состояние (на основании теоретизаций М. Фуко).
Исследуются ситуации, которые, вызывая боязнь или страх, носят конструктивный характер (на основании концепций А. Камю и М. Хайдеггера).
Автор диссертации переосмысляет значение праздника в качестве древнейшего средства, способного помочь переживать пессимистические, депрессивные настроения и страхи, свойственные современному постиндустриальному обществу; праздник исследуется как средство, дарующее смех.
Изучаются наиболее известные концепции смехового феномена времен античности (концепции Гиппократа, Аристотеля и Лукиана); переосмысляется смеховая концепция А. Бергсона; на ее основании выполнена систематизация наиболее ярких выражений смеха с точки зрения социально-политического.
Анализируются и обосновываются причины интереса властных структур к смеховому феномену (на основании концепции М.М. Бахтина и исследований Ю.Б. Борева).
Выполнен экскурс в «смеховой мир» Древней Руси; исследуются ключевые компоненты древнерусского смеха: дурачество и юродство (на основании материалов Д.С. Лихачева, А.М. Панченко, Н.В. Понырко).
Диссертантом выполнен сравнительный анализ влияния смеха (в том числе праздничного) и страха (речь идет об этих феноменах как практиках-техниках воздействия на народ); по этому поводу проводится аргументация: выработаны критерии сравнительного анализа технологий, возбуждающих смех и страх; данный анализ проводится в табличной форме. Результаты представленного сравнения еще раз подтверждают истинность вывода, что страх, особенно социальный, как и сами технологии, его провоцирующие, не отличаются разнообразием, более того, они не ориентированы на человеческую индивидуальность в том объеме, в каком на нее ориентирована смеховая культура. В цепи выводов необходимо повторимся, «стрховый рычаг», подвергающий мучению тело и изъедающий душу, конечен смертным страхом, для сравнения, предмет смеха беспределен, он есть плод разумности человека (в традициях Аристотеля), а «тренировать», унифицировать, усреднять человеческий разум практически невозможно. Не секрет, что «…за смехом никогда не таится насилие, …смех не воздвигает костров, …лицемерие и обман никогда не смеются, а надевают серьезную маску, … смех знаменует не страх, а сознание силы»381.
Во все времена и у любого народа желание стать лучше – неисчерпаемо, поэтому, сколь могущественной ни была бы «свита» страха, люди не перестанут радоваться обновлению. В конце концов, ведь только в ликах радости человечество празднует свободу, искренне смеется и наслаждается жизнью!