Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Развитие стратегии сдерживания киберугроз в концепции кибербезопасности США (1994-2014 гг.) 43
1.1. Становление информации и ИКТ в качестве сдерживающих факторов в стратегической мысли США 43
1.2. Стратегия киберсдерживания при Джордже Буше Мл 54
1.3. Развитие стратегии киберсдерживания в период президентства Барака Обамы 65
Глава II. Развитие китайской стратегии сдерживания киберугроз (1988-2014 гг.) 114
2.1. Исторические особенности развития китайской информационной культуры и стратегии сдерживания 114
2.2. Эволюция стратегии кибер/информационного сдерживания в КНР 143
2.3. Основные подходы и ключевые проблемы китайского государства к киберсдерживанию 167
Глава III. Проблемы и перспективы стратегии сдерживания киберугроз в Российской Федерации 179
3.1. История развития стратегии киберсдерживания в российской военно-теоретической мысли 179
3.2. Проблемы модернизации стратегии киберсдерживания в России 199
3.3. Перспективные траектории развития России в мировой системе киберсдерживания 251
Заключение 275
Список источников и литературы 295
- Становление информации и ИКТ в качестве сдерживающих факторов в стратегической мысли США
- Исторические особенности развития китайской информационной культуры и стратегии сдерживания
- Проблемы модернизации стратегии киберсдерживания в России
- Перспективные траектории развития России в мировой системе киберсдерживания
Становление информации и ИКТ в качестве сдерживающих факторов в стратегической мысли США
На настоящий момент США имеют самую развитую и проработанную стратегию сдерживания киберугроз среди других государств – она развивается уже на протяжении примерно 25 лет, однако всё ещё остаётся самой неразвитой теоретической областью в современной американской концепции кибербезопасности и кибервойны в целом. Тем не менее, в своём исследовании истории развития киберсдерживания мы прежде всего отталкиваемся от американского опыта. Здесь необходимо отметить, что США имеют динамично развивающуюся информационную культуру.
В данной главе мы рассмотрим историю того, как США в качестве одного из ведущих субъектов международных отношений осуществляют попытки разработать стратегию киберсдерживания как «стратегического инструмента» начиная с 1990-х гг. Однако, самое главное – мы покажем, как исторически стратегия киберсдерживания развивалась и менялась как концепция и как элемент более широкой стратегии кибербезопасности США.
Как известно, классическая теория сдерживания основывается на двух методах – путём возмездия и путём отрицания получаемых агрессором выгод, достигаемого посредством улучшения обороны 120 . В данной главе мы проанализируем историческое развитие стратегии киберсдерживания США в связи с преобладанием или уменьшением/увеличением приоритетности того или иного метода.
В целом стоит отметить, что, в отличие от ядерной эпохи, когда главным механизмом сдерживания являлось возмездие (так как от удара ядерной боеголовки и его последствий трудно защититься), в цифровую эпоху акцент сместился на механизм путём отрицания и улучшения киберобороны (из-за проблем атрибуции)121.
Помимо этого, в США важной проблемой в стратегии киберсдерживания является дилемма о сокрытии или раскрытии своих кибервозможностей, и что из этого вызовет больший сдерживающий эффект. Далее мы также увидим различные точки зрения на эту проблему.
Важнейшее историческое событие, которое можно взять за точку отсчёта изучения концепции кибербезопасности в США в целом, и стратегии сдерживания в эпоху информационных технологий – в частности, это операция «Буря в пустыне» (17 января — 28 февраля 1991 г.). И если на данном историческом этапе мы не можем говорить о полноценных кибероперациях и тотальном и всеобъемлющем использовании кибероружия, то мы всё равно можем смело утверждать – операция «Буря в пустыне» показала всему миру, что войны вступили в новую эпоху – информационную, и как в целом информационно-коммуникационные технологии могут изменить «лицо» войны.
«Буря в пустыне» ознаменовала появление новых методов ведения войны — компьютеры и другие ИКТ управляли службой тыла и обеспечивали мгновенную передачу информации 122 . В книге «Первая информационная война» 1992 г. коллектив авторов открыто объявил, что применение новых высоких технологий изменило войну123.
Как представляется, исторические корни киберсдерживания лежат именно в этом изменении теоретического мышления относительно нового способа ведения войны, связанной с декларируемой информационно-технологической «революцией в военном деле» (от англ. – «Revolution of Military Affair») после операции «Буря в пустыне».
Уильям Перри, экс-министр обороны США (3 февраля 1994 г. – 23 января 1997 г.), который на рассматриваемый момент времени был успешным бизнесменом, в своей статье под говорящим названием «Буря в пустыне и сдерживание» заявил, что колоссальный успех операции, достигнутый с применением в ней высокотехнологичных систем вооружений и обработки информации, показал следующее – «этот новый традиционный военный потенциал даёт понимание относительно способности Соединённых Штатов сдерживать войну. Хотя он, безусловно, не такой мощный, как ядерное оружие, он является более надежным сдерживающим фактором, особенно в региональных конфликтах, жизненно важных для национальных интересов США. Это может сыграть потенциально важную роль в сдерживании тех региональных конфликтов, которые могут включать противостояние бронетанковых сил (в отличие от партизанских войн). С ростом распространения современного оружия в политически нестабильных частях мира, можно ожидать, что эти типы войн будут происходить все чаще и чаще»124.
Гарри Ф. Уитли и Ричард Э. Хейс аналогичным образом прокомментировали операцию «Буря в пустыне»: «раскрывая истинный потенциал высокоэффективной информации и превосходной осведомлённости на поле боя, «Буря в пустыне» продемонстрировала миру потенциальное преимущество информационного доминирования»125. Далее они заявляют, что высокие информационные технологии помогут «обеспечить трансформацию преимущества коммерческих информационных систем США в способность сдерживать потенциальных агрессоров. И если сдерживание не сработает, необходимо минимизировать потери в будущих конфликтах»126.
Итак, мы подходим к тому, что в истории американской военно-теоретической мысли информация и системы её обработки приобретают новое качество, способное дать сдерживающее преимущество на поле боя.
В 1993 г. в своей книге «Война и анти-война: выживание на заре XXI в.» Элвин и Хайди Тоффлеры приводят слова Дуэйна Эндрюса, который на тот момент (1989-1993 гг.) являлся помощником министра обороны по вопросам руководства, управления, связи и разведке (от англ. «Command, Control, Communications and Intelligence», или C3I), а ныне занимает кресло председателя правления компании Accelera (провайдер облачных услуг). Д. Эндрюс назвал информацию «стратегическим активом», способным повлиять на решения противника на самом высоком уровне127 . Он также говорил о «войне знаний», в которой «каждая сторона будет пытаться формировать действия противника, манипулируя потоком разведывательных данных и информацией»128.
Т.е. мы можем говорить о том, что в стратегической мысли США начинает зарождаться понимание информации как инструмента, способного повлиять на процесс принятия решений противником. Напомним, что именно влияние на процесс принятия решений является основной задачей сдерживания. Значит, информация начинает восприниматься как сдерживающий фактор.
Исторические особенности развития китайской информационной культуры и стратегии сдерживания
Начиная разговор о стратегии сдерживания киберугроз Китая, необходимо отметить, что именно он, в отличие от США и России, имеет самую древнюю информационную культуру, которая получила новое воплощение в современную цифровую эпоху благодаря информационным технологиям. В свою очередь, именно с помощью ИКТ как нельзя лучше позволяет реализовать основные принципы традиционной военно-философской мысли Китая.
Итак, чтобы понять китайскую информационную культуру, для начала обратим внимание на принципы традиционной военной китайской философии, которые служат прочной основой для современных традиционных и информационных/кибер операций. Так или иначе, но эти принципы применимы к сдерживанию киберугроз, и поэтому должны быть рассмотрены.
Военно-философская мысль Китая насчитывает примерно 3 тыс. лет. Она начинает зарождаться в период династии Восточная Чжоу (770-221 г. до н.э.), который в свою очередь делится ещё на 2 периода – период Чуньцю (Период Вёсен и Осеней – 771-453 гг. до н.э.) и период Сражающихся царств (453-221 гг. до н.э.). В этот период в правящих кругах утверждается мысль о том, что создание «Поднебесной» империи наиболее эффективно осуществляется силой оружия. Поэтому не только древних китайских князей, но и философов многочисленных китайских государств интересовали преимущественно пути усиления армии и государства. Именно в это время появляются первые древнейшие трактаты о военном искусстве.
Самым известным и авторитетным трактатом считается «Искусство войны» древнекитайского стратега и мыслителя Сунь-Цзы (Сунь У), написанное в период Чуньцю (Период Вёсен и Осеней) – примерно в VI веке до н. э. В настоящее время некоторые исследователи оспаривают существование Сунь-Цзы как реальной исторической личности, и приписывают создание трактата другому китайскому военному мыслителю – Сунь Биню, жившему в IV в. до н.э. Если их предположения верны, тогда трактат был написан позже – в период Сражающихся царств. Так или иначе, современный канонический текст был сформирован на рубеже II–III вв., базовым является его официальное издание XI в. со сводным комментарием авторов II–XI вв. 402 Употребляются и другие названия данного трактата – «Сунь-Цзы бин фа» (Законы войны Учителя Суня, или Сунь-Цзы о военном искусстве), или просто – по имени автора – «Сунь-Цзы».
Общая философия «Искусства войны» совмещает в себе конфуцианские идеи поддержания социального гомеостазиса с даосской диалектикой вселенского Дао, космическим циклизмом школы инь-ян, управленческим прагматизмом моистов и легистской «политологией». Этот синтез, представляющий бин – войну – с одной стороны, как «великое дело государства», «почву жизни и смерти», «путь существования и гибели», а с другой – как «путь обмана», обобщен в 5 принципах: «пути» – единства народа и правителя, «неба» – соответствия времени, «земли» – соответствия месту, «полководца» – правильного руководства, в частности характеризующегося благонадежностью (синь) и гуманностью (жэнь), «закона» – организованности и дисциплинированности. Данные принципы должны быть реализуемы посредством 7 «расчётов» (стратагем): наличия у правителя дао, наличия у полководца способностей, постижения особенностей неба и земли, осуществимости законов и приказов, силы войска, обученности командиров и солдат, ясности наград и наказаний. В дальнейшем эта диалектика верности и обмана, силы и слабости, воинственности и миролюбия стала одной из основных методологем традиционной китайской культуры.
«Искусство войны» Сунь-Цзы составляет основу всего военного канона Китая. Вся позднейшая военно-политическая литература Китая идёт под знаком этого трактата 403 . Примечательно и то, что Искусство войны создавалось в том время, когда военные действия уже превратились в угрозу существованию практически всех государств древнего Китая.
Второй по значимости после «Сунь-Цзы» классический военный трактат – «У-Цзы («У-Цзы бин фа»), созданный китайским полководцем и теоретиком У Ци (или У-Цзи) в IV веке до н.э. (период Сражающихся царств). Также является одним из основополагающих трактатов древнекитайской философской школы Бин цзя.
У-Цзы касается многих вопросов ведения войны и подготовки к ней, а также предлагает общие стратегии, применимые в конкретных ситуациях404.
«Искусство войны» Сунь-Цзы и У-Цзы составляют основу китайского Семикнижия военного канона (У цзин ци шу), или просто Семикнижия (У-Цзин), идеи которого легли в основу всех традиционных военно-политических и военно-дипломатических доктрин не только Китая, но и Японии, Кореи и Вьетнама.
Помимо Сунь-Цзы и У-Цзы, Семикнижие составляют ещё пять классических военных трактатов – Лю тао (Шесть секретных учений Тай-гуна), Сыма фа (Методы Сыма), Вэй Ляо-цзы, Хуан Шигун Сань Люэ (Три стратегии Хуан Ши-гуна) и Тан Тайцзун Ли Вэй гун вэнь дуй (Вопросы танского Тай-цзуна и ответы Ли Вэй-гуна).
Состав Семикнижия окончательно оформился лишь в последней четверти XI в. (династия Сун, 960-1127 гг.), что связано с введением его в систему государственных экзаменов.
Трактаты Семикнижия являются основополагающими текстами «школы военной философии» Бин-цзя (самым главным из которых является «Искусство войны» Сунь-Цзы), выработавшей учение о военном искусстве как одной из основ социальной регуляции и выражении общекосмических законов. Бин цзя синтезировала идеи конфуцианства, легизма, даосизма, инь-ян цзя и мо цзя. Идеологической основой служат конфуцианские принципы отношения к военному делу.
Мировоззрение Бин цзя основывается на представлении о циклическом характере всех космических процессов, являющихся переходом противоположностей друг в друга по законам взаимопревращения сил инь-ян и циркуляции «пяти элементов» (у-син). Этот общий ход вещей есть путь «обращения к корню и возвращения к началу» (у-цзы), т.е. дао. В социальной жизни также действуют противоположности, в ней взаимообусловлены «культура» (вэнь) и оппозиционная ей «воинственность» (у), «воспитание» (цзяо) и «управление» (чжэн); в одних случаях необходимо опираться на конфуцианские «добродетели» (дэ): «гуманность», «должную справедливость», «благопристойность», «благонадежность» (синь), а в других – на противоположные им легистские принципы: «законность» (фа), «наказуемость» (син), «полезность/выгодность» (ли), «хитрость» (гуй). Военная сфера – важная область государственных дел, а главное в военном искусстве – это победа без сражения, и тот, кто не понимает вредоносности войны, не способен понять и её «полезности/выгодности». В подобной диалектике сведущи «властители судеб (мин) народа» – талантливые и расчётливые полководцы, которые в иерархии победоносных факторов следуют за дао, Небом (тянь), Землей (ди) и впереди закона (фа), а потому должны быть почитаемы и независимы от правителя.
Также в работе мы воспользуемся известным трактатом под названием «Тридцать шесть стратагем», однако его описание будет более логичным в процессе изучения темы.
Стоит отметить, что все древние военно-философские принципы, которыми мы будем оперировать в данной работе, создавались для традиционных военных операций, традиционность собственно которых сейчас проявляется в том, что они велись на привычных нам полях сражений – земле и море. Позже к этому списку добавилось воздушное и космические пространства с относительно небольшой разницей по времени их появления как полей боя.
Проблемы модернизации стратегии киберсдерживания в России
Практика показывает, что создание совершенной киберобороны в качестве сдерживающего фактора абсолютно невозможно629. Киберагрессор будет испытывать на прочность кибероборону снова и снова, совершенствуя свои наступательные возможности, пока не прорвёт её630. К тому же, огромное количество киберугроз, вариантов осуществления кибератак, их изощренность и широкий спектр мотиваций различных субъектов снижает эффективность киберобороны и делает агрессора всегда на шаг впереди. Таким образом, возможность атаковать в киберпространстве всегда превосходит возможность предотвратить кибератаку631.
Поэтому, на наш взгляд, необходимо принять декларативную политику о допустимости осуществления адекватных и пропорциональных ответных мер, предусматривающих не только проведение киберопераций за пределами национальных сетей, но и применение некоторых традиционных военных возможностей в ответ на серьёзные и деструктивные кибератаки632. Такой подход потенциально может повлиять на процесс принятия решений противником и на его исчисление затрат, выгод и последствий633 . При этом необходимо дать понять потенциальному противнику, что мы будем осуществлять ответные меры 634 . Если потенциальный агрессор не будет сдерживаться угрозой ответных мер, он постоянно будет испытывать на прочность нашу кибероборону635.
Однако возможности проведения ответных кибератак и оправданное вторжение в чужие сети должны быть отражены в национальном законодательстве. Необходимо также помнить, что ответные кибератаки должны осуществляться в соответствии с международным правом 636 . Во всяком случае, оно, как и закон вооружённых конфликтов, уже предусматривает осуществление контрмер 637 . Мы попытаемся проиллюстрировать это на примере вышеупомянутого «Таллинского руководства».
Почему мы обращаемся именно к этому документу?
Дело в том, что на сегодняшний день, пожалуй, он является самой яркой и скурпулёзной попыткой адаптировать существующее международное право к киберконфликтам.
Конечно, данное руководство не является официально принятым международным правом и не может претендовать на статус полноценной истины – это скорее частная точка зрения участников рабочей группы, составлявшей руководство. Более того, документ неординарно оценивается международным сообществом. Российская же позиция заключается в том, что документ является своего рода «апологией кибервойны» и представляет собой опасность638.
Однако, хочется отметить, что документ скорее приводит серьёзную оценку применимости действующего международного права к киберпространству, нежели легализует кибервойну и даёт право на применение физической силы в ответ на кибератаки 639 . Так или иначе, документ является попыткой хоть как-то определить правила игры в киберпространстве – при отсутствии общепризнанных международных правил по кибербезопасности, другого документа у нас пока нет.
Итак, «Таллиннское руководство 2.0» гласит, что «государство имеет право принимать контрмеры – вне зависимости от того носят ли они кибернетический характер или нет – в ответ на нарушение международно-правового обязательства, взятое на себя другим государством»640 . Затем, в пункте 1 этого правила – «в соответствии с международным правом, кибер-операция, осуществляемая потерпевшим государством, не является неправомерной, если она квалифицируется как контрмера. Контрмеры, доступные только в ответ на международно-противоправные деяния, являются действиями или упущениями потерпевшего государства, направленного против ответственного государства, которое нарушило бы обязательство первого перед последним, но для квалификации как контрмеры»641.
Также, со ссылкой на ст. 51 Устава ООН, в «Таллинском руководстве» утверждается, что «государство, являющееся целью кибероперации, которая достигает уровня вооружённого нападения, может осуществлять свое неотъемлемое право на самооборону. От масштабов и последствий зависит, представляет ли собой кибероперация вооружённое нападение»642.
Так или иначе, но, как мы убедились, другие государства уже заявляют, что они «оставляют за собой право по законам вооружённого конфликта отвечать на серьёзные кибератаки уместными, пропорциональными и оправданными военными средствами»643.
Почему бы нам также не принять эту стратегию на вооружение? Строго говоря, несмотря на то, что российское стратегическое сообщество придерживается мнения, согласно которому сдерживание не работает в киберпространстве, и попытки его осуществления в качестве «устрашения» подрывают стратегическую стабильность и несут риск непреднамеренной эскалации конфликта, мы в то же время периодически делаем заявления о том, что будем отвечать на кибератаки. Так, А. В. Крутских в ответ на заявления Великобритании о возможных кибератаках на Россию644, сказал, что «мы не простим ни одного киберудара» 645 . Консультант по стратегии кибербезопасности ПИР-Центра Олег Викторович Демидов также утверждает, что «в настоящее время пострадавшее государство по своему усмотрению определяет тип угрозы и может ответить на нее так, как посчитает нужным, в том числе по принципу “ракета в ответ на кибератаку” 646 . Помимо этого, О. В. Демидов заявляет, что на уровне некоторых представителей минобороны Россия делала заявления о том, что она не ограничивает себя в вопросе реагирования на киберугрозу: «Если будут осуществлены акты использования силы против Российской Федерации в информационном пространстве, то ответ может быть каким угодно»647.
Более того, в феврале 2016 г. журнал SC Media сообщил, что Россия потратит 250 млн. долларов на усиление наступательного киберпотенциала, и, как рассказал журналу на условиях анонимности представитель ФСБ, данные меры предприняты для создания системы сдерживания в качестве ответа на аналогичные планы, объявленные США в начале 2015 г.648
Как представляется, возможно эти заявления направлены на демонстрацию того, что Россия будет использовать все доступные средства в качестве ответных мер – а это уже само по себе является попыткой сдерживания кибератак.
Однако, эти заявления не носят политически закрепленный характер и не могут претендовать на статус официально принятой декларативной политики. Более того – одних лишь заявлений точно недостаточно для сдерживания других государств. Таким образом, в российской стратегической мысли наблюдаются серьёзные противоречия и парадоксы. В ней нет чётко выработанной позиции по поводу того, в каких случаях мы будем реагировать на кибератаки, как мы будем это делать и будем ли реагировать вообще. Этот пробел необходимо восполнить.
Перспективные траектории развития России в мировой системе киберсдерживания
Сегодня Россия развивает метод международных сотрудничества и продвижения международных норм, благодаря которому она надеется получить сдерживающий эффект – именно этот метод стал центральным направлением российских инициатив в глобальном пространстве, в основу которого положена разработка различных нормативных концепций, направленных на повышение глобальной стабильности в киберпространстве, стимулирование развития глобальной культуры кибербезопасности и «правил поведения» государств в киберпространстве.
Деятельность России по обеспечению международной кибербезопасности
Надо отметить, что Россия очень активно действует в этом направлении и развивает кибердипломатию. Так, впервые вопрос о информационной безопасности был внесен в повестку дня ООН именно Россией, когда в 1998 г. она представила проект резолюции под названием «Достижения в сфере информатизации и телекоммуникаций в контексте международной безопасности» на заседании Первого комитета Генеральной Ассамблеи. Этот документ – своего рода правила поведения для государств в киберпространстве797.
Также, именно по инициативе России в 2004 г. была создана Группа правительственных экспертов ООН (ГПЭ ООН) в сфере информатизации и телекоммуникаций в контексте международной безопасности, целью работы которой стали изучение ИКТ-угроз, совместных мер по их устранению, рассмотрение вопросов о применимости международного права к ИКТ-сфере и т.д. За все время по итогам работы ГПЭ было принято три доклада – Доклады ГПЭ ООН от 2010, 2013 и 2015 гг.798 В 2017 г. работа ГПЭ завершилась полным провалом.
В связи с этим, первое, что стоить отметить – это вклад России в международную кибербезопасность в рамках ООН посредством участия в Шанхайской организации сотрудничества (далее – ШОС). В сентябре 2011 г. постоянные представители России, Китая, Таджикистана и Узбекистана при ООН направили совместное письмо Генеральному Секретарю ООН Пан Ги Муну с просьбой распространить проект «Правил поведения в области обеспечения международной информационной безопасности», который сначала был принят при участии России на саммите ШОС в июне 2011 г., в качестве официального документа, чтобы представить его на 66-ой сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Однако тогда документ в ООН принят не был, и более того – был подвергнут критике на Западе. В рамках ШОС совместно с другими участниками Россия пересмотрела «Правила поведения» 2011 г. и привела их в соответствие с отчетами Группы правительственных экспертов от 2012 и 2013 гг. для того, чтобы призвать как можно большее количество стран-членов Группы 77 присоединиться к кодексу ответственного поведения799.
В январе 2015 г. Шанхайская организация сотрудничества представила в Генеральной ассамблее новый проект пересмотренных правил киберповедения и ИКТ-безопасности800. Как отметила ведущий американский эксперт в вопросах кибербезопасности Мелисса Хатауэй, данные правила «продвигают конструктивные и ответственные действия и подходы, а также упрочивают сотрудничество в области преодоления актуальных для всех ИКТ-рисков»801.
Затем, 22 октября 2018 г. на 73-ей сессии Генеральной ассамблеи ООН в Первом комитете по пункту 96 повестки дня Россия представила очередной проект резолюции «Достижения в сфере информатизации и телекоммуникаций в контексте международной безопасности», который 9 ноября 2018 г. был одобрен Первым комитетом Генассамблеи ООН подавляющим большинством голосов802 . 5 декабря 2018 г. документ был принят Генеральной ассамблеей подавляющим большинством голосов 803 . Кстати говоря, в документе были учтены наработки «Правил поведения» ШОС от 2015 г. и ранее наработанные рекомендации ГПЭ ООН от 2013 и 2015 гг.804
Что нового в данном документе? Во-первых – он призывает в 2019 г. место традиционной ГПЭ ООН создать кардинально новую рабочую группу ООН по международной информационной безопасности открытого состава (РГОС) с более высоким статусом в рамках ООН и измененным форматом работы, который предусматривает не только расширение состава государств участников на их добровольной основе, но и включение «предпринимательских кругов, неправительственных организаций и научного сообщества» 805 . Во-вторых – в новом проекте резолюции представлен обновленный свод «международных правил, норм и принципов ответственного поведения государств» из 25 пунктов806.
Надо отметить, что Россия проявляет инициативы по обеспечению международной кибербезопасности и в рамках других организаций, таких как Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), БРИКС, уже указанная выше ШОС, АСЕАН (несмотря на то, что Россия не является членом последней)807. Как бы там ни было, но именно ООН является для России той эффективной площадкой, в рамках которой она старается продвигать свои главные инициативы по кибербезопасности. Предполагается, что особо крупные инициативы, выдвигаемые РФ в рамках других организаций это лишь первая ступень, а следующая – это их рассмотрение уже на уровне ООН. Как говорит Юлия Томилова, атташе Департамента по вопросам новых вызовов и угроз Министерства иностранных дел РФ, «Россия продолжает рассматривать ООН как наиболее перспективную международную площадку для рассмотрения этих вопросов [вопросов кибербезопасности – прим. авт.], как форум, учитывающий интересы всех стран и регионов, гарант целенаправленной работы по поиску взаимоприемлемых решений столь важной проблемы»808.
Как нам представляется, на настоящий момент попытки построить диалог в рамках ООН не заканчиваются успехом по простой причине – политические разногласия между Россией и её странами-союзниками (Китай, страны ШОС, БРИКС)– с одной стороны, и США и её союзниками по НАТО – с другой. Поэтому, пока что гораздо более перспективным представляется выстраивание диалога в региональных международных организациях – кибербезопасность в рамках союзнических отношений будет строится гораздо более эффективно. Однако в будущем нам придется договариваться с США и приходить к консенсусу сначала в рамках двустороннего сотрудничества, а затем в рамках ООН. Так или иначе, ООН – единственная международная организация, в рамках которой должно идти строительство глобальной кибербезопасности – другой у нас пока нет. Как отметил А.В. Крутских: «…Все три доклада группы правительственных экспертов, а также двусторонние российско-китайские и российско-американские соглашения в сфере информационной безопасности, как и другие двусторонние и региональные договоренности, в том числе в рамках ОБСЕ и АСЕАН, Россия рассматривает в качестве «маленьких шагов к большой цели»809.