Введение к работе
Актуальность темы исследования. Современная историческая наука проявляет повышенный интерес к человеку и личности, стремится определить их положение в картине мира той или иной культуры в определенные исторические периоды. Исследование темы личности позволяет глубже понять как специфику восприятия и оценки деятельности человека в конкретной культуре, так и составить преставление о ценностных ориентирах того или иного общества, представлениях о норме и отклонении, правильном и неправильном, дозволенном и недозволенном. Вопрос о возможности применения понятия «личность» по отношению к восточным культурам является предметом многочисленных дискуссий и к настоящему моменту не может считаться окончательно решенным. Значительным авторитетом пользуется подход к данной проблеме, предложенный Жюлем Мишле (1798-1874) и получивший развитие в трудах Якоба Буркхардта (1818-1897). Согласно утверждению Буркхардта, о «личности» можно говорить, начиная с эпохи Возрождения, поскольку до этого времени «человек познавал себя только как часть расы, народа, партии, корпорации, семьи или какой-либо другой формы общности»1. Данная концепция личности была разработана европейскими мыслителями применительно к европейскому материалу - культуре Италии, Франции и скандинавских стран. В последние десятилетия стали появляться работы, постепенно расширяющие проблему изучения человеческой личности до времени европейского средневековья. В монографии «Индивид и социум на средневековом Западе» А.Я. Гуревич указывает на значительные методологические недостатки, которые влечет за собой чересчур узкая интерпретация понятия «личность». Согласно мнению ученого, необходимо говорить не об «открытии личности», но о разных типах личности, обладающих этнокультурными и историческими особенностями2. Применение понятия «личность» к историческому материалу более ранних хронологических периодов расширяет научный инструментарий и делает возможным исследование не только институциональной истории или изучение макроисторических процессов, но также позволяет говорить о человеке конкретной эпохи и культуры, способном осознавать и переживать собственное положение в обществе, а также выявить критерии оценки деятельности человека со стороны социума. В отечественной синологии, которая имеет большое значение и для японистики, проблеме личности было уделено значительное внимание, что подтверждается, в частности,
1 Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения / пер. с нем. А.Е. Махова. М.: Интрада, 1996.
2 Гуревич А.Я. Индивид и социум на средневековом Западе. СПб.: Alexandria, 2009.
выходом в свет сборника «Личность в традиционном Китае» . Его авторы исследовали отношения между личностью и правом, религией, конфуцианским учением, провели сравнение особенностей европейского и китайского типов личности, что позволило выявить существенные отличия представлений о человеке и личности в Китае от западной модели человека. В отечественном японоведении в настоящее время ощущается нехватка научных работ, фокусирующих внимание на данной теме. Исследование данной темы способно существенно дополнить имеющиеся научные знания о древней Японии и рассмотреть уже исследованную проблематику под новым углом зрения.
Научная разработанность темы. В отечественном японоведении период Нара (710-794) представляется достаточно тщательно изученным. На русский язык были переведены и исследованы многие письменные памятники древней Японии, подробно изучены отдельные аспекты становления и функционирования раннеяпонского государства (А.Н. Мещеряков, М.В. Грачев, Е.Б. Сахарова), проанализированы представления о пространстве в Японии VII-IX веков (Е.К. Симонова-Гудзенко), рассмотрены особенности религиозной системы того времени (Ермакова Л.М., Игнатович А.Н.), однако представления о человеке и личности, существовавшие в древней Японии, к настоящему моменту не получили подробного освещения, и наше диссертационное исследование является скромной попыткой устранения имеющегося пробела. Рассмотрение раннеяпонской культуры и анализ письменных памятников VIII в. через призму личности позволит уточнить имеющиеся представления как об особенностях исторических источников, так и о специфике отношений между личностью и социумом в рассматриваемый период.
Объект и предмет исследования. Объектом исследования выступают представления о личности и роли человека в японском обществе VIII в. В рассматриваемый период в Японии появляется первая постоянная столица, оформляется централизованное государство, создается разветвленная сеть чиновничьего аппарата. Происходит активное заимствование, усвоение и интерпретация китайской культуры, что отражается на большинстве аспектов жизни японского общества. В VIII в. создаются первые японские письменные памятники, относящиеся к разным типам источников. Большинство текстов были написаны на древнекитайском языке, однако они описывали реалии японского общества, и их подробный анализ позволяет пролить свет на сущностные характеристики японской культуры и место личности в картине мира того времени.
3 Личность в традиционном Китае. М.: «Восточная литература», 1992.
Предмет исследования - отношения между личностью, с одной стороны, и родом, государством и буддийским вероучением, с другой. Имеющиеся в распоряжении исследователей источники позволяют подробно проанализировать особенности всех трех типов отношений, а также сравнить ценностные характеристики личности, выступающие на первый план в тех или иных текстах, реконструировать значимые структурные элементы личности и выявить специфику описания человека в древнеяпонских письменных памятниках.
Хронологические рамки исследования. Период Нара и - шире -VIII в. для Японии представляется крайне значимым периодом, поскольку именно в это время происходит формирование культурной модели, преемственность по отношению к которой будет прослеживаться на всей исторической протяженности функционирования традиционного японского общества. Изучение представлений о личности в эпоху Нара, таким образом, может послужить отправным пунктом исследований личности в более поздние периоды, что позволит выявить динамику японской картины мира в историческом срезе. В рассматриваемый период создаются письменные памятники, которые свидетельствуют, с одной стороны, об опоре на китайскую культуру, с другой - демонстрируют своеобразие японской картины мира и позволяют вскрыть процессы адаптации одних культурных норм и отвержение других.
Цель и задачи исследования. Цель исследования состоит в том, чтобы на основе комплексного анализа японских письменных памятников VIII в., включающих эпиграфические источники, данные государственных хроник и литературных произведений, реконструировать и описать представления о личности в Японии исследуемого периода, выявить критерии оценки деятельности человека обществом и установить зависимость между значимостью тех или иных аспектов личности и конкретным типом социальных отношений.
Для достижения цели исследования были поставлены следующие задачи:
изучить и описать специфику имеющихся письменных памятников;
определить цели и задачи, которые преследовали их составители;
- установить зависимость между описанием того или иного
персонажа, присутствующего в тексте, и конъюнктурными
соображениями, которыми руководствовались заказчики и составители
текстов;
- исследовать структурные компоненты жизнеописаний и текстов
эпитафий, определить их функциональность внутри текста памятника;
- исследовать влияние системы родовых и государственных отношений, а также традиционных верований и буддийских религиозных представлений на оценку значимости личности.
Дополнительные задачи ставятся в третьей главе исследования, при обращении к данным поэтической антологии «Кайфусо» (751), поскольку данный памятник в мировом японоведении изучен в недостаточной степени, и его анализ с целью реконструкции представлений о личности позволяет также прийти к выводам относительно вероятной фигуры его составителя на основе выявления его личных пристрастий и оценочных характеристик, присваиваемых им отдельным поэтам прошлого.
Методология исследования. Многоплановость темы, достижение цели исследования и решение поставленных задач на основе анализа источников, выбранных в качестве источниковой базы, требует применения не только методов исторического исследования, но также инструментов филологии и религиоведения, а также источниковедения. При анализе памятников и выявлении особенностей представлений о личности, присутствующих в них, анализируется исторический контекст, предпринимается попытка анализа политической конъюнктуры, рассматриваются особенности религиозных представлений в Японии в исследуемый период. При анализе отдельных сообщений памятников, относящихся к различным типам источников, необходимым представляется применение также метода структурного анализа, а также сравнительно-сопоставительного методика исследования.
Источниковая база исследования. В качестве основных источников привлекаются материалы исторической хроники «Секу нихонги» (797), поэтической антологии «Кайфусо» и данные эпиграфических источников, в частности, эпитафий боси. Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о степени их вовлеченности в информационный оборот Японии VIII века. Письменные памятники выступают трансляторами вмонтированных в них идей и, одновременно, задают общее для их адресатов информационное поле, своеобразную матрицу восприятия исторического прошлого. Их адресатами служили только те, кто владел грамотой и был способен к их прочтению и восприятию, что для Японии эпохи Нара было равнозначно государственным чиновникам и буддийским монахам. Более конкретно отследить степень распространения конкретного памятника представляется затруднительным, так как подобных сведений относительно государственных хроник, эпитафий и антологии «Кайфусо» не содержится в других источниках. Следует также иметь в виду, что исторические источники можно воспринимать как фиксацию тех
представлений о действительности, которые были актуальны на момент их создания и отражали общую для определенного культурного пространства картину мира, поэтому они могут быть использованы для ее реконструкции вне зависимости от востребованности в информационном обороте. Для периода Нара мы располагаем преимущественно китаеязычными текстами, порожденными японской культурой. Японское государство в эпоху Нара имело образцом Китай, и китайская образованность и владение китайским письменным языком были необходимы для поддержания его дееспособности. Владение китайской грамотой также служило своеобразным критерием включенности в культурное пространство японского придворного мира. Данное утверждение справедливо как в отношении придворного чиновничества и буддийских монахов, так и в отношении выходцев из провинциальной знати. Весь документооборот и письменный обмен информацией осуществлялся на китайском языке, который выступал не только средством передачи информации между инстанциями, но также служил фиксатором представлений о действительности и личных чувств, инструментом познания и социализации. Анализ японских источников, написанных на китайском языке, имеющих как официальный характер, так и созданных без государственной санкции и имевших более узкую потенциальную аудиторию, крайне перспективен в исследовании человеческой личности. Использование иностранного языка для описания местных реалий автоматически предполагает ситуацию выбора, подразумевает высокую степень рефлексии. Ему предшествует осознание категорий «свой» и «чужой». Для авторов и составителей данных текстов характерна установка на восприятие конечного результата текстопорождения аудиторией, которая объединяется не столько по территориальному, сколько по культурному принципу, и обуславливается владением определенным навыком - в данном случае, способностью к дешифровке китаеязычных текстов. Использование китайского письменного языка в различных типах текстов объективирует проблему отношений между личностью и государством. Это видно как в эпитафиях, чья функциональность ограничивалась конкретным родом, к которому принадлежал столичный или провинциальный чиновник или буддийский монах, так и в государственной хронике «Секу нихонги» и поэтической антологии «Кайфусо». Составитель последней не только артикулирует позицию своего рода по отношению к политической обстановке в Японии конца VII - первой половины VIII вв., но также использует поэтическую антологию в целях выражения личных пристрастий по отношению к
отдельным историческим персонажам и буддийскому вероучению, последователем которого он являлся.
Анализ отдельных сообщений исторической хроники, представляющих собой жизнеописания, способен пролить свет на несколько важных проблем, к которым относятся: влияние предпочтений автора на формирование текста, в исторической перспективе воспринимаемого носителями данной культуры в качестве канонического; критерии оценки деяний отдельного персонажа; оценка его исторической значимости. Через частные судьбы мы способны выйти на более общие проблемы, такие, как ценностная ориентация японского общества, представления о норме и отклонении, восприятие жизни и смерти, отношения между личностью и родом.
Всем письменным памятникам, созданным в эпоху Нара, как официальным, так и неофициальным, исключая, пожалуй, лишь некоторые типы эпиграфических источников, по нашему мнению, присущ ряд сходных черт. Во-первых, как государственные хроники, так и поэтические антологии основаны на хронологическом расположении материала. Во-вторых, их создание во многом было мотивировано политической обстановкой в японском государстве и борьбой за власть между придворными кланами. В-третьих, все они обращают внимание на некоторые общие «болевые центры» ранней японской истории, главным из которых является занятие престола государем Тэмму в 672 г. и последующее утверждение у власти его династической линии. Из отношения к данному событию во многом проистекает и характер оценочных суждений, касающихся деяний конкретных исторических персонажей в различных текстах.
Ни один из исследуемых источников ранее не был полностью доступен в переводах на иностранные языки. В рамках нашего диссертационного исследования был осуществлен перевод жизнеописаний, содержащихся в хронике «Секу нихонги», переведены на русский язык и опубликованы тексты эпитафий боси, выполнен полный перевод поэтической антологии «Кайфусо».
Историография исследования. Изучению личности посвящено огромное количество научной литературы, однако исследований, затрагивающих проблему личности в Японии, сравнительно немного, и рассматривается в них преимущественно современное японское общество. Авторитетом пользуются труды антрополога и культуролога Р. Бенедикт, которая работала с японским материалом и сформулировала на основании бесед с японскими военнопленными собственную концепцию как японской культуры, определив ее в качестве «культуры стыда», в
противоположность западной «культуре греха», так и обозначив место человека в японской картине мира4. Работа Бенедикт, увидевшая свет в 1946 г., получила большой общественный резонанс и стала предметом многочисленных дискуссий в самой Японии. Интерпретация японской личности у Бенедикт сводится тому, что личность находится в полной зависимости от группы, первостепенная значимость придается взгляду на себя со стороны коллектива, и санкции группы на индивидуальные действия. Постулируется отсутствие личной инициативы, что напоминает идею Буркхардта о поглощенности человека коллективом до эпохи Возрождения. Данная концепция, при всей ее цельности и значительных объяснительных возможностях, является плодом своего времени и с трудом применима для анализа более раннего исторического материала. Экстраполяция выводов, к которым пришла Р. Бенедикт, на всю историю японской культуры, приводит к стереотипизации ее восприятия и затрудняет историческое исследование.
Американская исследовательница Н. Розенбергер отмечает односторонность данной концепции, заключающуюся в игнорировании индивидуального, и выдвигает идею, согласно которой в некоторых обществах, в том числе японском, понятие личности, самости (Self) «базируется на диалектической взаимосвязи эгоцентризма и социоцентризма»5. Исследователь выстраивает собственную модель, опираясь на одну из базовых категорий китайской и японской философии, категорию энергии ки (кит. ци), которая пребывает в двух состояниях -спонтанном и организованном - и имеет вектор, обуславливающий отношения между личностью и социумом, между внутренними чувствами, разумом личности (яп. кокоро) и внешним миром. Способность индивида к управлению данной энергией выдвигается в качестве одной из важнейших характеристик японской самости6. В нашем исследовании мы не придерживались данной модели, сформулированной в рамках психологической антропологии для описания современного японского общества, но постарались сохранить ее установку на диалектическое понимание взаимосвязи между личностью и социумом. К достоинствам модели Розенбергер следует также отнести попытку интерпретации личности в Японии на основе синтеза западного научного дискурса и категорий японской культуры.
4 Benedict R. The Chrysanthemum and the Sword. Rutland (VT), 1954.
5 Розенбергер H. Диалектическое равновесие в полярной модели «Self»: пример Японии // Личность,
культура этнос: современная психологическая антропология / под общей ред. А. А. Велика. М.: Смысл,
2001. С. 277
6 Там же. С. 268-289.
Среди научных моделей, объясняющих специфику отношений между личностью и обществом, сформулированных японскими учеными, наибольшей популярностью пользуется социологическая концепция, изложенная в книге Тиэ Наканэ «Японское общество». Наканэ, опираясь на методы социальной антропологии и социологии, предприняла попытку описания современного ей японского общества. В качестве базовых элементов данной модели выступают понятия «рамки», объединяющей индивидов в группы, и «атрибута» - личных качеств, врожденных свойств и приобретенных навыков человека. Отношения между людьми внутри «рамки» в Японии, согласно теории Наканэ, имеют вертикальный, иерархический характер. «Рамка» предопределяет характер межличностных отношений как внутри ее («свой»), так и за ее пределами («чужой») . Данная модель, как и теория Р. Бенедикт, подчиняет индивидуальное общественному и может быть применена к историческому материалу лишь в ограниченной степени. Японская культура эпохи Нара также базировалась на иерархических принципах, однако характер межличностных отношений, как мы попытались продемонстрировать, не обязательно определялся принадлежностью к определенной «рамке».
Среди исторических исследований личности, предпринятых японскими учеными, выделяется сборник статей, составленный по итогам симпозиума «Общественное и личное в истории Японии». Авторы рассуждают о методологических трудностях подобных исследований, анализируют особенности употребления слов «личное» и «общественное» в повседневной жизни (обыденном сознании) и науке. На материале законодательных сводов и государственных хроник демонстрируются различия между индивидуальной ответственностью и групповыми обязанностями в древней Японии. Рассматриваются особенности употребления родовых имен и имен собственных, исследуется семантика понятий «господин» (яп. кими), «подданные» (яп. оми) и «народ» (яп.
тами) . Представленные в сборнике статьи рассматривают, однако, не само понятие личности и ее особенности, но концентрируются на исследовании взаимоотношений, «баланса сил» между общим и частным в исторической ретроспективе.
Возможность полноправного применения понятия «личность» к восточным культурам, в частности, к Японии и Китаю, обсуждают авторы коллективной монографии «Дао и телос в смысловом измерении культур восточного и западного типа». Причина, по которой затруднительно говорить о личности на Востоке, видится авторам монографии в путанице
7 Nakane Chie. Japanese Society. Penguin Books, 1979. P. 24-25.
8 Нихонси-ни окэру ко-то си I под ред. Кодзита Ясунао. Токе: Аоки сётэн, 1996.
«между двумя принципами понимания человеческого бытия на Западе:
личностного и индивидуального»9. Индивидуальность и личность
соотносятся с присвоением и дарением соответственно, и если западное
общество понимается как «общество индивидов», то восточное
представляет собой сеть социальных отношений, «в которую встроена
личность». По мнению авторов, в основе понятия «личность» как в
восточном, так и в европейском понимании «лежит идея преодоления
своего "Я"», однако пути ее выражения и реализации на Востоке и Западе
разнятся. Опираясь на исследования синолога А.И. Кобзева, авторы
демонстрируют наличие в Китае представлений о целостной личности.
Восточный тип личности авторы обозначают как «даологическую
личность», сопоставляя его с западной «телеологической личностью». К
характерным чертам «даологической личности» относятся «самополагание
своего места в структуре и порядке Целого», «этическая позиция
ответственности», направленность усилий на удержание
самотождественности «путем самоотверженности»10, и если в западной цивилизации этот акт чаще всего имеет референтом Бога, то в восточной -группу, коллектив.
Именно культурная установка на отказ от собственного «я», вербализованная в китайских и японских источниках, вмонтированная в идейный ряд конфуцианства, буддизма и даосизма, послужила основанием для японоведа Е.С. Штейнера говорить о неприменимости понятия «личность» к японской и китайской культуре. К данной проблематике он обращается в двух своих статьях: «Феномен человека в японской традиции: личность или квазиличность?» и «О личности, преимущественно в Японии и Китае, хотя, строго говоря, в Японии и Китае личности не было». Исследователь, анализируя миф о сокрытии богини солнца Аматэрасу в небесной пещере, говорит о такой особенности «японского национального характера», как поиск «другого в себе, а не себя в другом»11. Далее Штейнер рассуждает о сложностях, в том числе терминологических, с которыми сталкиваются исследователи Востока, использующие западноевропейский понятийный аппарат и научную методологию, и делает предварительный вывод: «речь надо вести не о личности вообще, а о специфических типах личности, причем специфика эта заключается преимущественно не в количественных параметрах, а в структуре и динамической целостности черт, которые составляют этносоциопсихологический тип». Анализируя
9Ячин С.Е., Конончук Д.В., Поповкин А.В., Буланенко М.Е. Дао и телос в смысловом измерении культур восточного и западного типа. Владивосток: Изд-во Дальневост. федерал, ун-та, 2011. С. 275. 10Тамже. С. 276-281.
11 Штейнер Е.С. Феномен человека в японской традиции: личность или квазиличность? // Человек и культура: Индивидуальность в истории культуры. М. 1990. 240 с, с. 164-190. С. 164.
этимологию и контексты употребления основных терминов, с помощью которых в японской культуре принято говорить о человеке, о «я» и самости, и сравнивая их с западной богословской традицией, Е.С.Штейнер приходит к заключению: «Западные богословы и философы озабочены определением человеческой природы и в еще большей степени надприродной сущности, восточные мудрецы и социальные регуляторы исходят в первую очередь из гармонизации межиндивидуальных отношений»12. Рассмотрение контекстов употребления одного из ключевых для конфуцианства понятий «гуманности» (яп. нин, кит. жэнъ) привлекается для подтверждения идеи о деперсонализации, включенности в группу и «подавлении личного» в японской культуре. Анализ категории пустоты в буддизме приводит исследователя к выводу: «философско-религиозной базой самоощущения человека в средневековом японском обществе были представления об иллюзорности обособленного Я, о включенности на правах равной и полноправной доли в социокосмическую целостность, в человеческий контекст» . Далее Штейнер обращается к широкому кругу японских текстов и не находит в них оснований для выявления личности, но лишь в отдельных (крайне редких) случаях, демонстрирующих «тип социального поведения, который как будто можно назвать проявлением личности»14, -исследователь считает возможным использовать слово «квазиличность».
Богатый материал, собранный Е.С. Штейнером, позволяет говорить не об отсутствии личности в Японии, но о слабой выраженности индивидуализма и различиях, наблюдающихся между европейской личностью эпохи Возрождения и личностью на Востоке. Личность в трактовке ученого проявляет себя исключительно в поведении, выстраиваемом конкретным индивидом в противовес общественным нормам, в нарочитом пренебрежительном отношении к ним, своеобразном асоциальном поведении. Однако это скорее характеристика индивидуализма. Стремление к взаимодействию с Другим, к реализации личных качеств в рамках социума, социальных институтов, идея соответствия - морального и профессионального - занимаемой в иерархии позиции, ощущение ответственности за совершаемые действия - вот что, по нашему мнению, наполняет понятие личности.
«В жанре жизнеописаний подробно перечисляются предки героя, его последовательные титулы и должности, но в принципе не упоминаются его поступки, отмечающие его как самостоятельного деятеля, творчески
12 Там же. С. 176.
13 Там же. С. 177.
14 Там же. С. 189.
исправляющего обязанности», - отмечает Е.С. Штейнер15.
Жизнеописания, имеющиеся в официальной летописи «Секу нихонги» поэтической антологии «Кайфусо», равно как и сведения, полученные из текстов эпитафий боси, не позволяют нам согласиться с приведенным выше утверждением. Жизнеописания служат ценнейшим источником, позволяющим пролить свет на принципы описания человека в японской древности, структуру личности, содержат они и оценочные характеристики, демонстрирующие отношение общества к различным вариантам поведения. Перечисление предков персонажа, его титулов и должностей само по себе служит его характеристикой как в глазах составителей, так и читателей хроники. Позиция, занимаемая человеком в структуре рода и государства, и оценка данной позиции обществом являются одним из структурных элементов понятия «личность». Помимо данной информации, жизнеописания нередко содержат как перечисление личных качеств их героев, так и сообщают читателю об их «отличности», «инаковости», выделяют их среди других.
Специфике изображения человека в раннеяпонской словесности посвящены некоторые работы А.Н. Мещерякова. Объектом анализа выступают сообщения сборника буддийских преданий «Нихон рёики» и аристократическая литература эпохи Хэйан. Ученый говорит о «принципиальной дидактичности» героев «Нихон рёики» - они включаются средневековым автором в повествование с целью продемонстрировать «основные закономерности человеческого существования», а именно -неминуемость кармического воздаяния16. Именно поэтому в памятнике практически не содержится целостных жизнеописаний. «Нихон рёики», по мнению ученого, «изображает не столько человека в совокупности его идейных и социальных отношений, сколько кармически маркированные параметры его бытия» . В силу специфических задач, стоявших перед автором сборника, персонажи «лишены неповторимо-личностных черт, описание характера укладывается в одно-два определения, и весь набор черт характера жестко задан»18.
Разумеется, жизнеописания, имеющиеся в «Секу нихонги» и «Кайфусо», также отвечают задачам, стоявшим перед их составителями, однако единичное в данном случае не поглощается общим, но дополняет его. Герои жизнеописаний, как и персонажи буддийских преданий,
15 Штейнер Е.С. О личности, преимущественно в Японии и Китае, хотя, строго говоря, в Японии и Китае
личности не было // Одиссей. Человек в истории. М.: Наука, 1990, с. 38-47. С. 42.
16 Мещеряков А.Н. Изображение человека в раннеяпонской литературе // Человек в японской культуре.
М: Наука, 1985, с. 26-47. С. 29.
17 Там же. С. 29.
18 Там же. С. 30.
наделяются определенным набором качеств, присущих им от рождения, однако они не всегда получают развитие и реализацию в социуме, что влияет, в свою очередь, на этическую оценку героя со стороны хронистов, говорящих от лица государства и выступающих, в случае «Секу нихонги», выразителями общего мнения. Действующими лицами «Нихон рёики» являются государи прошлого, чиновники, простолюдины, буддийские монахи, однако описание их характеров отличается «монохромностью». Жизнеописания «Кайфусо» и «Секу нихонги» демонстрируют большее разнообразие в выборе изобразительных средств при «портретировании» персонажей. Нередко они содержат неоднозначную оценку деятельности героев, указывают на особенности их характера, а иногда авторы и вовсе оспаривают мнение, бытовавшее среди современников о конкретном персонаже. Разнообразие характеристик, большая объемность изображения человека в наших источниках проистекают, с одной стороны, из установки на историческую достоверность, и, с другой стороны, свидетельствуют о высокой степени значимости человека как такового.
Научная новизна исследования обусловлена привлечением материала широкого круга письменных источников японской древности, исследованных современной исторической наукой в недостаточной степени. Тексты эпитафий боси, большинства жизнеописаний, представленных в исторической хронике «Секу нихонги», а также большинства жизнеописаний и стихотворений антологии «Кайфусо» ранее не были доступны на европейских языках. Новым применительно к данным источникам также представляется и метод исследования, примененный в данной диссертации, основанный на анализе структурных особенностей текстов и сравнении различных типов сообщений с целью выявления особенностей ценностной системы отношений между личностью и обществом в Японии рассматриваемого периода.
Научно-практическая значимость результатов исследования обоснована получением ряда выводов, касающихся места человеческой личности в картине мира древней Японии. В диссертации содержится ряд выводов об отношениях между личностью, с одной стороны, и родом, государством и вероучением, с другой. Выбранный исследовательский подход также позволил сделать выводы относительно специфики источников, послуживших источниковой базой исследования - личности их авторов, специфике языка описания и мотивах их создания. Практическая значимость исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы при составлении общих и специальных курсов по истории древней Японии, а также в контексте сравнительно-исторических и историко-антропологических исследований.
Апробация исследования. Основные результаты исследования были опубликованы в ряде статей в университетских и академических изданиях. Значительная часть выводов была апробирована при чтении докладов на научных конференциях и семинарах, в том числе: на международной конференции «История и культура Японии» (Москва, РГГУ, 2010, 2011, 2012, 2013), научном семинаре «Культура как способ смыслополагания» (Москва, РГГУ, 2012, 2013), научном семинаре «Текстология и источниковедение Востока» (Москва, ИВ РАН, 2012). Теоретические выводы работы использовались при чтении курсов «Введение в востоковедение» и «Введение в японоведение» в Институте восточных культур и античности Российского государственного гуманитарного университета, а также в ряде публичных лекций. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на кафедре истории и филологии Дальнего Востока Института восточных культур и античности Российского государственного гуманитарного университета.