Содержание к диссертации
Введение
Глава I. История исследования средневековых погребальных памятников предтаёжного Обь-Иртышья 19
Глава II. Погребальные памятники угорского (южно хантыйского) населения 50
1. Погребальные памятники XIII-XIV вв . 50
2. Погребальные памятники XV-XVI вв. 90
3. Погребальные памятники эпохи позднего средневековья 103
Глава III. Погребальные памятники населения тюркоязычного круга 137
1. Погребальные памятники XIII-XIV вв . 137
2. Погребальные памятники XV-XVI вв. 171
3. Погребальные памятники эпохи позднего средневековья 195
Глава IV. Комплексы Обь-Иртышского предтаёжья и погребальные памятники Западной Сибири
Глава V. Обрядовые символы 256
Заключение 355
Список литературы
- Погребальные памятники XIII-XIV вв
- Погребальные памятники XV-XVI вв.
- Погребальные памятники XIII-XIV вв
- Погребальные памятники эпохи позднего средневековья
Введение к работе
В Сибири, несмотря на более чем 300-летнюю историю её изучения, многие районы все еще остаются недостаточно исследованными в археологическом плане. Особенно это заметно, когда мы обращаемся к материалам Западной Сибири и, прежде всего, к предтаёжной и таёжной её частям.
Здесь в фокусе исследований оказались преимущественно открытые ландшафты: Верхнее Приобье и алтайские степи - ареалы многовекового уклада скотоводческой экономики, исстари освоенные разноязычным населением. Обширные же и труднодоступные области лесоболотной зоны сибирского севера и предтаёжной лесостепи, занятые в настоящее время преимущественно самодийскими и угорскими популяциями, в большинстве своем оказывались вне сферы археологии. И это несмотря на повышенный интерес к народам Сибири, который ярко проявился в стране во второй половине XIX в., и появление в это время блестящего цикла этнографических трудов российских и зарубежных исследователей, ставших источниковой базой для многих современных научных изысканий.
Основные работы по изучению средневековых памятников аборигенного населения среднего и нижнего течения р. Оби разворачиваются с середины прошлого века преимущественно в районах Томского, Нарымского Приобья и Причулымья, территориально близких к старейшему в Западной Сибири Томскому учебному и исследовательскому центру. Несколько позже они начинаются в Омском Прииртышье и на севере нынешней территории Барабинской лесостепи, населенных в настоящее время различными группами сибирских татар - в основе своей тюркизированными потомками автохтонного населения [История Сибири, 1968, с. 360-361]. К настоящему времени можно говорить о сложении здесь нескольких направлений в исследовании материалов древних могильников. Это, прежде всего, работы, связанные с созданием типологических матриц инвентаря, необходимые для изучения производственной базы древних обществ и военного дела; во-вторых,
разработка хронологических схем; в-третьих, этнокультурная идентификация раскопанных объектов и, наконец, в-четвертых, интерпретации социального плана, включая изучение половозрастных характеристик и установление внутренней иерархии объектов погребального комплекса.
Надо сказать, что последнее направление, потенциал которого на западносибирском средневековом материале даже в самых общих чертах до конца не определен, является наиболее сложным, ибо без выделения, по терминологии В.И. Гуляева и B.C. Ольховского, "погребального эталона" [Гуляев, Ольховский, 1999, с. 15] и выявления его отклонений во времени и пространстве в рамках конкретных археологических объектов и оставивших их этнокультурных групп, едва ли возможен успех. Но если перспективы такого изучения все же более или менее ясны и предсказуемы, то комплекс исследований мифо-ритуальной (и на наш взгляд, наверное, важнейшей) составляющей погребальных комплексов, остается наиболее сложной и неразработанной для местных материалов задачей, частично даже выходящий, по сложившемуся мнению, за рамки классической археологии [Там же].
В этом направлении, несмотря на его важность для правильного понимания и успешной реконструкции исторических процессов в Сибири, делаются только первые шаги [Савинов, Бобров, 1989; Могильников, 1989; Беликова, 1996, с. 117-125]. И это обстоятельство в условиях поступательного развития отечественной науки дополнительно актуализирует и обеспечивает новизну избранной темы.
Цель и задачи исследования. Избранная тема многопланова. Поэтому, приступая к рассмотрению археологического материала, мы вынуждены искусственно ограничить круг поднимаемых проблем и обозначить основную цель данной работы как анализ погребальных памятников в качестве феномена опредмечивания базовых мифологических и мировоззренческих установок.
Для её достижения необходимо решение следующих задач:
1. Изучить совокупность внутренних и внешних характеристик устройства
погребальных сооружений и ландшафтного позиционирования некрополей.
2. Охарактеризовать черты погребальной практики, которые
прослеживаются по археологическим материалам, и вывить направления их
эволюции.
3. Рассмотреть с позиций сакральной символики основные категории
погребального инвентаря и определить особое "теневое" смысловое значение,
которое обретают здесь утилитарные вещи.
4. Найти параллели и смысловые аналоги между материалами
могильников и этнографическими данными по народам Сибири.
5. Предпринять попытку реконструкции базовых религиозно-
мифологических представлений и социальной организации средневекового
населения региона.
6. Определить место исследуемых материалов в кругу синхронных и
культурно близких погребальных объектов Западной Сибири.
Таким образом, в настоящей работе автор ограничивается изучением погребальных памятников в аспектах, имеющих связь с возможностями реконструкции древних идеологических представлений, сопряженных с заупокойной практикой, и социальных структур, нашедших свое отражение в археологически фиксируемых нюансах погребальных действий. За её пределами остаются рассмотрение проблем конкретной хронологии, классификации, формально-типологического анализа вещевого материала, и отчасти этнокультурных дефиниций. Поскольку данный круг вопросов все еще остается лейтмотивом львиной доли публикаций, уже сделанные в этом направлении коллегами и предшественниками разработки предоставляют надежную базу для дальнейших построений и освобождают нас от необходимости этих действий, столь важных на источниковом этапе исследования.
Хронологические рамки работы охватывают XIII - XVII вв. - эпохи развитого и позднего средневековья. Нижний рубеж определяется временем начала последних масштабных контактов степного мира и его тюркоязычных представителей, сдвинутых со своих мест походами монгольских войск, с угорским и самодийским населением тайги и активизации сложения ныне существующих этнокультурных групп, - временем, когда у аборигенных популяций лесного Приобья и Прииртышья происходило не просто интенсивное взаимодействие с хорошо знакомым южным соседом, но и формирование в новых исторических условиях "очаговой синтезной культуры, в которой угорские, самодийские и тюркские черты складывались в самые неожиданные сочетания", когда "резко возрастает роль контактной зоны: Барабы, Верхнего Приобья, южной границы тайги" [Сагалаев,1991, с. 10]. Верхний - периодом окончательного вхождения Сибири в состав Русского государства, когда вещественный круг археологических источников смыкается с данными письменных документов, устной традиции и этнографии, которые и являются тем недостающим звеном, что дает надежду преодолеть информационную ограниченность археологического объекта.
Географические границы работы включают зону южной тайги и северную лесостепь в естественных границах Обь-Иртышского междуречья. Такой выбор обусловлен не только особой ролью контактных зон, степенью археологической изученности региона и отсутствием специального монографического исследования его погребальных памятников, но и стабильностью природно-географического окружения, которое, являясь естественной средой обитания, во многом определяло особенности хозяйственно-культурного типа местного населения и системы его мировоззрения. Экологический фактор для племен, населявших лесные районы Приобья и Прииртышья, способствовал "чрезвычайно малой изменчивости форм материальной культуры" на протяжении целых исторических эпох [Чернецов, 1957, с. 136], сохранению старых присваивающих форм хозяйства,
бытового уклада, верований [История Сибири, 1968, с.ЗОЗ]. Именно это обстоятельство - "преемственность от неолита до средневековья - позволяет здесь с большим успехом, чем где-либо в другом районе, использовать ретроспективный метод" [Косарев, 1973, с.59], привлекать данные этнографии и фольклора, тем самым возместить пробелы в источниках и в какой-то мере компенсировать узость источниковой базы. Такое положение дел становится еще более значимым и привлекательным, если учесть, что сами по себе "погребальные обычаи ... и религиозно-мифологическая система ... наиболее консервативные, инертные по своей природе факторы" [Ольховский, 1986, с.74.], а более или менее надежное выявление и практическая реконструкция "идеологической сферы погребального обряда" возможны лишь с привлечением сведений о религиозно-мифологической системе изучаемого общества, смысловых параллелей и аналогий, если возможно, и этнографических данных [Там же, с.71 - 72]. Именно это стечение обстоятельств - высокая консервативность и инертность, присущие самим погребальным обычаям и религиозно-мифологической системе, помноженные на традиционность, устойчивость и малую изменчивость форм духовной жизни и быта аборигенного населения Западной Сибири, многочисленные проявления которых зафиксированы в корпусе путевых записок и экспедиционных наблюдений, оставленном за несколько столетий этнографами и путешественниками, позволяет надеяться на успешное разрешение поставленных задач. Подчеркнем, что в условиях, когда тесно переплетенными, а то и просто едиными, оказываются пространственно-географический, временной и этнокультурный факторы, теряют свою методологическую остроту вопросы, обозначенные в свое время В.И. Гуляевым и B.C. Ольховским о том, какого рода источники (помимо археологических) можно привлекать для выяснения семантики конкретного обряда, какими должны быть критерии отбора таких источников и в какой мере можно
использовать данные подобных источников для семантических реконструкций по материалам погребального обряда [Гуляев, Ольховский, 1999, с. 15-16].
Ландшафтная экстраполяция, приведенная выше, основана на
относительной стабильности природно-климатических условий, отмеченных
для рассматриваемого периода, что подтверждается археологически
фиксируемыми особенностями традиционного развития материальной
культуры коренного населения в эпоху средневековья. В историческом
прошлом сдвиг ландшафтных границ, о характере которых до сих пор нет
единого мнения, затрагивал в большей степени южную периферию лесной
полосы. При общей тенденции естественного смещения лесной растительности
к югу в сравнительно близкое к современности время, под действием
антропогенного фактора древесные формации отступили к северу. За 175 лет,
которые прошли со времени посещения П.С. Палласом Сибири, площадь
западносибирских лесов уменьшилась примерно на 80 млн. га [Крылов,
Салатова, 1950, с. 10]. В начале прошлого века Б.Н.Городков, разрабатывая
свою получившую признание схему ботанико-географических зон Западной
Сибири, отметил южную границу леса и Барабинской лесостепи по линии
форпост Каргат - южная оконечность оз. Убинского [Городков, 1916, с.29],
которая проходила тогда через район Каинска. В настоящее время в этой зоне
можно найти лишь редкие березовые колки: лесные массивы отступили на
север. Как косвенное свидетельство существования здесь в XI - XVII вв. лесных
массивов на северных берегах этого озера остались могильники их
средневековых обитателей, представленные ныне исследуемым комплексом
памятников Заречно-Убинское. Хронологически цепочка объектов которого,
содержащих прекрасные материалы таежного облика, может быть опущена к
последней четверти I тыс. до н.э. [Соболев, Малиновский, 1995, с.91-97]. Не
найдем мы сейчас в Барабе и отмеченных в XVIII в И.П.Фальком обширных
смешанных лесов - "урманов" [Фальк, 1824].
Таким образом, возникают основания для гипотетического смещения (для эпохи средневековья) границ лиственного редколесья несколько вглубь лесостепи - к югу от их нынешнего положения, ибо в этом случае популяции лесного населения, которые кажутся внедрившимися глубоко в лесостепь, оказываются в более привычном для себя ландшафтном окружении. Косвенно такую вероятность подтверждает и то, что еще недавно площадь Барабинской лесостепи считалась меньшей, чем сейчас - суши было меньше, лесов и водной поверхности - больше. В 1911 г томский студент A.M. Молотилов отмечал в барабинских деревнях "добротные дома из восьми - десятивершковых берез", срубленных местными мужиками в окрестностях деревень, примерно лет пятьдесят назад, и которые ко времени посещения им региона, были здесь уже крайней редкостью [Мордкович, 1995, с.64-66, 135]. В известной степени маркером прежних границ может служить и ветка железной дороги, пересекающая западносибирскую лесостепь. Во всяком случае, фотографии западносибирских участков Транссиба и станций, выполненные во время строительства или же сразу после их открытия, показывая залесенные территории, позволяют сделать вывод о том, что работы здесь велись вдоль периферии леса и что рельсы нового пути не слишком удалялись от границ геоботанических зон. И, думается, не будет слишком большой ошибкой считать, что многие районы нынешней северной лесостепи еще в совсем недавнее время относились к лесным участкам Обь-Иртышской географической провинции.
Методология и методика исследования. Согласно терминологической разработке B.C. Ольховского, под погребением понимается "специально оформленное место захоронения останков человека (животного)", погребальной обрядностью - "совокупность ритуально-психологических действий, совершаемых (в соответствии с несущими религиозно -мифологическую нагрузку нормами) с целью захоронения умершего", а погребальным памятником - "материально фиксируемый результат
осуществления погребального обряда" [Ольховский, 1995, с.87-88]. Изучение погребального памятника оказывается далеко не равнозначным изучению погребальной обрядности [Там же.], т.к. "полная реконструкция ритуала на основе только погребальных памятников невозможна" [Ольховский, 1986, с.71], поскольку "погребение (погребальный комплекс) даже при самом полном исследовании не дает достаточной информации для адекватной реконструкции обрядности" [Гуляев, Ольховский, 1999, с. 13]. Реконструкция же её религиозно-мифологической или "идеологической", по терминологии В.И. Гуляева и В.С.Ольховского, сферы - "задача весьма сложная" и "требующая привлечения иных (письменных, фольклорно-этнографических) источников" [Там же, с. 14].
Последние положения носят для нас уже методологический характер, равно как и тезис, что «на "машинно-математическом" уровне решить задачу качественной дифференциации элементов погребального памятника без привлечения сравнительных данных (письменные источники, этнография и др.) невозможно» [Ольховский, 1995, с.93]. Отсюда возникают вопросы, каким образом и насколько корректно можно использовать данные подобных источников в нашем случае?
Частично ответы на них уже прозвучали, когда мы касались проблем традиционности и непрерывности развития древних культур в рассматриваемом районе, частично они кроются в самой консервативности погребальных норм конкретных популяций, а частично в мировоззренческих "универсалиях" архаических и традиционных обществ. С позиций последних методологически важным для данной работы является вывод крупнейшего специалиста в области изучения древних верований и мировоззрения Дж. Фрэзера, которой еще в 1922 г. пришел к выводу о том, что: "Исследования в области древнейшей истории человечества обнаружили, что при множестве поверхностных различий первые грубые философские системы, выработанные человеческим разумом, сходны в своих существенных чертах" [Фрэзер, 1980,
c.l 1]. Деяния предков, отмечает исследователь, для представителя архаичных традиционных обществ "являются ... настоящим неписанным законом, которому он слепо без рассуждения повинуется" [Там же, с.59].
Это методологически важное положение, впоследствии нашло свое
дальнейшее обоснование и развитие в трудах известного религиеведа
М.Элиаде, который в ходе анализа самого широкого круга источников пришел
к выводу о том, что "в своих сознательных поступках "примитивный",
архаический человек не делает ничего такого, что не было бы уже сделано и
пережито до него кем-то другим, другим, который не был человеком. То, что он
делает сейчас, уже было сделано. Его жизнь является беспрерывным
повторением деяний, которые когда-то были совершены другими" [Элиаде,
1998а, с. 15]. Все "обряды и значимые профанные действия наделяются
определенным смыслом потому, что они сознательно повторяют действия,
изначально совершенные богами, героями или предками" [Там же, с. 17.].
Подобные принципы в разной степени выраженности лежат и в основе базовых
мировоззренческих, поведенческих и производственных установок таежных
обществ Западной Сибири, когда, согласно устной традиции, следует делать
так, как было раньше, делать так, а не иначе, иначе будет неверно, иначе
получится что-то другое. "В общем и целом, - приходит к заключению
исследователь, - можно сказать, что человечество, находящееся на архаической
стадии развития, не знало "мирской" деятельности: каждое действие, имевшее
определенную цель, как то: охота, рыболовство, земледелие, игры, войны,
половые отношения и т.д., - так или иначе были сакрализованы. ... Можно
считать, что всякое осознанное действие, преследующее вполне определенную
цель, для человека, стоящего на архаической ступени развития, представляло
собой определенный ритуал" [Там же, с.47].
Эти положения нашли свое подтверждение в психоаналитических построениях и "архетипах коллективного бессознательного" К.Г. Юнга, который сделал вывод о том, что для человечества эти "архетипы представляют
собой системы установок, являющиеся одновременно и образами, и эмоциями", передающимися "по наследству вместе со структурой мозга" [Юнг, 1996, с. 136]. Что дает нам дополнительный аргумент в пользу правомерности широких историко-культурных сопоставлений семантического порядка и достоверности получаемых при этом реконструкций.
Методологически важными для нашего исследования вопросами соотношения вещи и мифа занимался А.К. Байбурин, который, отметив, что "в качестве объекта изучений, как правило, выбираются те предметы, знаковый характер которых вполне очевиден", а "вещи бытового и хозяйственного назначения для подобных целей привлекаются редко", что "существенно обедняет картину воссоздаваемого облика культуры или её фрагментов", подчеркнул, что методический подход, который можно обозначить как "или знак, или вещь", "до сих пор остается господствующим в практике и этнографических, и семиотических исследований", следствием чего является игнорирование и "знаковое вещей", и "вещности знаков", развил и обосновал тезис том, что "в принципе любая вещь обладает не одной функцией, а целым набором, пучком функций, среди которых есть и практические, и символические" и что практически любая вещь несет информацию об области мифа и ритуала [Байбурин, 1981, с. 215, 216].
"При вхождении в некоторую семиотическую систему (например, ритуал, этикет), - заключает исследователь, - они осознаются знаками, при выпадении из системы - вещами." [Там же. - С. 216] Другими словами, такие объекты, а в нашем случае это предметы погребального инвентаря, потенциально могут быть использованы и как вещи, и как знаки.
Включение утилитарного объекта в ритуальный контекст, для которого "характерна повышенная роль оптического кода по сравнению с обыденной жизнью, является одним из "наиболее интересных способов изменения семиотического статуса объекта". "Язык" вещей, - замечает А.К. Байбурин, -оказывается более приспособленным к передаче ритуальной информации,
нежели вербальный, хотя они и могут выступать как взаимодополнительные языки" Таким образом, семиотический статус вещей "позволяет рассматривать их как явления, сходные с мифом (= повествовательным текстом) прежде всего в том отношении, что их общим содержанием является одна и та же система представлений, которую они реализуют на субстанционально различных семиотических языках" [Там же, с.224, 226]. Методологическое значение имеют и работы М.Ф. Косарева, демонстрирующие возможности использования палеоэтнографического подхода при анализе материалов западносибирского средневековья в мировоззренческом ракурсе их интерпретации [Косарев, 1973, 1984,1991,2003, 2006].
Сумма всех этих положений определяет и основной метод исследования. Им становится сравнительно-исторический подход в самом широком своем значении, включающем такие инструменты анализа конкретного материала, как формально-типологический, палеоэтнографический, ретроспективный методы, а также методы семиотического анализа и археолого-этнографических аналогий, использование которых становится наиболее правомерным в случаях сопоставимости уровня социальной организации, культурно-хозяйственных традиций и экологических условий жизни рассматриваемых обществ.
Сложившееся на сегодняшний день положение дел крайне затрудняет составление баз данных и многофакторное сопоставление погребальных комплексов не только из разных, но даже соседних, областей и накладывает ограничительные рамки на исследование, заставляя вести его с опорой на базовые памятники, раскопанные на периферии тайги, материалы которых полностью доступны автору и введены в научный оборот. Все это препятствует решению наиболее актуальной задачи - суммированию материалов в масштабах всего западносибирского лесного региона, и делает, наоборот, насущной их совокупную детализацию в пределах локальных провинций Среднего и Нижнего Приобья, Прииртышья, Обь-Иртышского междуречья, как исследовательских действий, без которых невозможно последующее
систематическое изучение погребальной обрядности и идеологических представлений средневекового населения таёжного мира. Отметим и имеющийся в историографии опыт успешного изучения в такого рода микрорайонах поздних археологических памятников, вплотную смыкающихся с этнографическими материалами, обозначенных, по терминологии Н.А.Томилова, как "этнографо-археологические комплексы" [Томилов, 1996; Дульзон, 1953]
Такое искусственное сужение таежного мира до пределов отдельных провинций Западной Сибири не означает, однако, что из поля зрения исключаются все остальные источники по истории местного средневековья. Наоборот, выявление исторического и этнокультурного колорита обозначенных областей невозможно без привлечения материалов по археологии и этнографии уральской и алтайской языковых семей, которые в некоторых случаях позволяют восполнять лакуны основных источников.
Источниковую базу исследования составляют археологические материалы 14 базовых и в общей сложности 57 могильников, раскопанных за последние 70 лет отечественными исследователями на территории лесной полосы и южного предтаежья Западной Сибири, включая как опубликованные источники, так и неопубликованные материалы из раскопок В.И. Молодина, В.И.Соболева и полевых работ автора. При анализе конкретного материала мы пытались дополнить его характеристики этнографическими данными и сведениями письменных источников, которые по характеру делятся на: 1 -актовые документы русской администрации; 2 - эпистолярные записки путешественников в разное время посещавших территорию Западной Сибири; 3 - фольклорные - сказания, былины, устная сакральная традиция.
Первая группа источников состоит, в основном, из материалов Сибирского приказа, глубоко и тщательно проанализированных в свое время СВ. Бахрушиным, заявлений и жалоб различных групп населения, отписок воевод о произведенных следственных действиях. Эти документы, собранные и
изданные археографической комиссией, содержат, главным образом, сведения о социальном составе местных групп населения, их верованиях, особенностях "шертования" - обрядов принесения торжественных клятв, произносимых над сакральными предметами и содержащих указания на их состав, сакральные возможности и т.д. Несмотря на тенденциозность и неполноту этих данных, они позволяют провести определенную верификацию и диагностику археологического материала. Ресурсы таких источников в наше время далеко еще не исчерпаны, и представляют богатейшее поле для дальнейшей работы.
Вторая группа содержит наблюдения, впечатления, выраженные в форме путевых заметок. В различное время исследуемый регион посещали Н. Спафарий [1882], П.С. Паллас [1786,1788], Г.Ф. Миллер [1937], В.Ф. Зуев [1947], И. Лепехин [1814], П. Любарских [1792], М.А. Кастрен [1860], Д.Г. Мессершмидт [1962], Г.Н. Новицкий [1941], О. Финш, А. Брэм [1882], И.П. Фальк [1824], П.И. Инфантьев [1910], В. Шавров [1871], К.Ф. Карялайнен [1994,1995,1996], Ф. Белявский [1833] и т.д. В их произведениях содержатся сведения о нравах, обычаях, культах сибирских "инородцев", сакральных предметах и обрядовых действиях, описание верований, быта, погребальных церемоний, фольклорные, сведения. Данные материалы, несмотря на, порой, расплывчатость и тенденциозную подачу отдельных сведений и естественный субъективизм ряда оценок, являются единственным источником по некоторым вопросам исследуемой проблематики. Вышеперечисленные недостатки устраняются при перекрестном анализе с другими группами.
Третья группа - фольклорные материалы. Они представлены героическим эпосом, былинными сказаниями, бытовыми зарисовками, несущими колоссальную информацию, прежде всего, о духовной жизни общества, в том числе о картине мира, пантеоне, мифопоэтических воззрениях, народной этике, представлениях о месте человека в окружающем мире, его потусторонних судьбах и т.д. Они теснейшим образом связаны с жизнью народа, производством идей, формированием общественного сознания, вплетены в
повседневную материальную деятельность и общение людей. Эти материалы большей частью еще не изданы и не систематизированы. Исключение составляет серия, публикуемая В.М. Кулемзиным и Н.В. Лукиной, сводки, С.К. Патканова, В.Н. Чернецова. Такое положение дел сильно осложняет вовлечение в научный оборот этого ценнейшего синкретичного источника.
Новизна работы. Исследования материальной составляющей
погребальных памятников, реализованные в предшествующие годы, позволяют
сегодня ставить вопрос о возможности специального целенаправленного
комплексного анализа всей их совокупности с акцентом на мифоритуальную
составляющую, который вместе с возникающей в этом случае необходимостью
междисциплинарного подхода, впервые реализуется в предлагаемой работе.
Впервые в рамках региона в зависимости от этнокультурной принадлежности
господствующего компонента (южный тюркоязычный (татарский) или
северный лесной (угорский) страты) рассматривается весь известный круг
синкретичных погребальных памятников II тыс. н.э., прослеживается
временное изменение выявленных обрядовых норм. Определяются критерии,
которым следовали средневековые популяции при выборе мест погребений
своих соплеменников, и мировоззренческие нормы, лежащие в основе таких
действий. Новизну исследования обеспечивает и впервые масштабно
реализованный подход к выявлению сакрального смысла комплекса
погребального инвентаря, который утилитарные вещи получали при
включении их в ритуальный контекст погребения. Определяется и та часть
системы базовых представлений, которую они реализуют на языке символов.
На материалах погребальных памятников путем корреляции их со
свидетельствами письменных источников реконструируется характер
социальной структуры аборигенного населения и делается вывод о
вероятностном сложении во второй четверти II тыс. н.э. на основе угорской
кыштовской культуры территориального военно-потестстарного образования.
Проделанная работа, вместе с введением в научный оборот новых
археологических материалов, полученных на полностью исследованных памятниках монгольского времени, до недавнего времени слабо представленных на территориях Среднего и Нижнего Приобья и практически неизвестных для районов южного Предтаежья, будет способствовать ликвидации существующих лакун в понимании исторических судеб населения севера западносибирской лесостепи и южной тайги во второй четверти II тыс. н.э., выявлению и конкретизации историко-культурных процессов, протекавших на периферии кочевого мира в эпоху потрясений и ломки устоев Центрально-Азиатских и Сибирских обществ.
Практическая значимость работы заключается в том, что её основные результаты могут быть использованы при подготовке обобщающих работ по истории Северной Азии и мировой культуры, энциклопедий, учебников, в научно-педагогической работе, написании специальных и популярных статей, позволяющих донести до читателя богатство и сложность духовной культуры коренного населения западносибирского Севера.
Основные положения исследования апробированы в докладах автора на ежегодных сессиях Института археологии и этнографии СО РАН (1997 - 2004 гг.), I Сибирском симпозиуме "Культурное наследие народов Западной Сибири" 1998 г в г. Тобольске [Сибирские татары, 1998].
Структурно работа состоит из введения, 4 глав, заключения и альбома иллюстраций.
Погребальные памятники XIII-XIV вв
Могильник расположен на правом обрывистом коренном берегу реки Тартас, в 1,2 км. к СВ от одноименного села и приблизительно в 900-1000 м выше по течению от места впадения в неё речки Изес. В этом месте русло реки образует широкую дугу и, поворачивая, формирует пологий не затапливаемый мыс, расположенный приблизительно в 500-600 м. вверх по течению от памятника (рис.1). Левый берег реки, представляет собой широкую открытую пойму, которая в период высокого стояния грунтовых и паводковых вод затапливается, образуя напротив памятника обширное водное пространство. Берег, на котором расположен могильник, заметно возвышается над окрестным пейзажем. А его участок вокруг курганов самый высокий и издали со стороны поймы смотрится как заметная горка.
Распространение памятника вглубь берега ограничивается небольшим, ныне высохшим, болотцем на опушке прибрежного колка. Восточная часть памятника, судя по находкам фрагментов керамики у обрыва, частично смыта паводковыми водами. Бок о бок со средневековым могильником на берегу р. Тартас расположен мощный многослойный поселенческий комплекс эпох бронзы, раннего железа и раннего средневековья.
Изучение надмогильных сооружений могильника Усть-Изес-1 проводилось по традиционной методике, включающей исследование насыпей по секторам до уровня материка. Кроме того, все пространство памятника от линии берега до курганных насыпей было вскрыто перекидными траншеями, позволившими выявить погребения, рельефные внешние признаки которых не прослеживались.
Курганы памятника образуют цепочку (рис.2,3) из 10 небольших, внешне однородных, уплощенных земляных сооружений куполообразной формы (рис.4,6,8,9,13,14,18,20), высотой до 40 см и диаметром от 5 до Юм, вытянувшихся вдоль берегового обреза по линии С—Ю, которые, судя по стратиграфическим наблюдениям, сооружались из пластов дерна вперемежку с сыпучим строительным материалом - черной гумусированной почвой. Мест, откуда брался материал для насыпей, в виде западин, расположенных у основания курганов или на территории могильника, как это имеет место на памятниках развитого и позднего средневековья Томского, Нарымского Приобья, Причулымья [Беликова, 1996, рис. 104; Гребнева, Матющенко, Коркина, 1978, с.ЗО, рис.1, 2; Плетнева, 1990, рис. 24, 51], а так же саргатской культуры на правобережье р. Оми не обнаружено.
Темные пятна от пластов дерна, которые локализовались на периферии ряда надмогильных сооружений позволяет прийти к заключению, что дерновые "кирпичи" могли окружать погребальную площадку и, в дальнейшем, выполнять роль своеобразной крепиды. Правда крепидой в полном смысле этого слова они вряд ли могли служить, слишком уж невелика, судя по всему, была высота и мощность такой постройки, которая, скорее всего, имела символическое, сакральное значение.
Дополнительные аргументы в пользу существования такой конструктивной детали в архитектуре погребальных сооружений памятника Усть-Изес-1 могут дать планиграфические особенности распространения слоя погребенной почвы на площади исследованных курганов, следы которой фиксируется на полученных разрезах в виде темной полоски на периферии земляных насыпей. Это обстоятельство представляется весьма важным, ибо на всем протяжении центральной площадки, перекрытой насыпью кургана, следов древней задернованной поверхности не обнаружено (рис. 4,6,9). Появление такой картины возможно в том случае, когда на некотором, заранее размеченном участке, дерновый покров снимался и укладывался корневой частью кверху по его периметру, образуя рельефную границу-кольцо, отчетливо видную на фоне окружающей растительности. Мы говорим о таких её очертаниях, исходя исключительно из абриса основания курганной насыпи, вполне допуская иную, например, многоугольную форму. Такое положение строительного материала (по принципу "трава к траве") в большей степени способствует образованию гумусированной прослойки, маркирующей кровлю погребенной почвы. Невысокая кромка насыпи над ней свидетельствует в пользу того, что означенная стенка была низкой и в большинстве случаев скорее символически значимой, нежели технически важной деталью архитектуры погребального сооружения. Внешний вид таких курганов вскоре после их создания несложно представить, вообразив, подобие кочевой юрты, с невысокой округлой куполообразной кровлей, лежащей на очень низких стенках. Можно, конечно, допустить и коническую (островерхую) форму насыпи, однако, слишком широкие, уплощенные макушки курганов, склоняют все же к выбору куполообразного варианта.
Ямы, в которых совершались захоронения на могильнике Усть-Изес -1, выкапывались с учетом пространства, необходимого для размещения сопроводительного инвентаря, который укладывался преимущественно за головой и в ногах погребенного. В результате, ямы приобретали удлиненные пропорции и длина их значительно превышала рост погребаемых. Размеры могил колебались в пределах 210-280см длины, 70-110см ширины и глубины в пределах 25-80см от уровня материка.
Погребальные памятники XV-XVI вв.
Памятник расположен в 2 км к ЮЗ от одноименного села на обрывистом краю второй надпойменной террасы р. Кама, берущей начало в залесенной периферии юго-западного края Васюганских болот. Здесь же находятся поселения эпохи бронзы и потчевашской культуры, часть площади которых занята курганными насыпями. Комплекс памятников исследовался В.И. Соболевым, которым частично введены научный оборот материалы трех раскопанных курганов [1978].
Насыпи могильника, расположенные компактной группой (рис.43), носят следы повреждений в виде западин и имеют в плане форму почти правильного круга диаметром от 5 до 7м. Геометрия двух из них смещена в сторону овала. Высота их купола над уровнем современной дневной поверхности колеблется в пределах 22-43см. Каких-либо конструктивных особенностей архитектуры надмогильных сооружений раскопками выявлено не было. Насыпи курганов насыщены многочисленными фрагментами керамики эпохи бронзы, раннего средневековья и осколками костей животных, имеющих отношение к поселенческим комплексам. Данное обстоятельство позволяет предполагать, что при их возведении вместе с дерном должен был широко использоваться сыпучий грунт. Однако полостей, указывающих на места его извлечения, зафиксировано не было.
Глубина ям, в которых совершались погребения, сравнительно невелика и колеблется в пределах 9-50 см. Размеры их зависели от роста усопших, которые укладывались на дно в вытянутом положении на спине. Косвенным указанием на связь глубины ямы и комплекции погребаемого может служить детское погребение, совершенное на материке. Точнее, в мелкой яме, прорезавшей почвенной слой до уровня залегания желтой глины. Надо полагать такой глубины было вполне достаточно, чтобы скрыть тело. Погребенные располагались головой преимущественно на ЮЗ, хотя и встречались отклонения к 3 и СЗЗ (рис.45). Различия в ориентации погребений, как и во всех предыдущих случаях, могут быть связаны с цикличным смещением календарных точек захода солнца по линии горизонта.
Нам уже приходилось отмечать, что кругло- и остродонные сосуды могильника Туруновка-2 органически вписываются в русло "двухрядно-ямочной" керамической традиции, отмеченной на археологических материалах
Сопки-2 и Усть-Изес-1 [Молодин, Соболев, Соловьев, 1990, с. 174; Соловьев, 1997, с.281-288] и составляют с ними культурно однородную серию. Это позволяет рассматривать материалы памятников на уровне этнокультурной взаимосвязи и провести сопоставления между фиксируемыми погребальными традициями. Но прежде чем говорить об этом, отметим одно обстоятельство. В имеющихся публикациях на шкале хронологии могильник Туруновка-2 рассматривался в пределах XIII-XIV в. [Соболев, 1978, с.96; Молодин, Соболев, Соловьев, 1990, с. 182] В настоящее время, по завершении исследования комплекса памятников Сопка-2 и Усть-Изес-1, 2, представляется необходимым пересмотреть его датировку и сместить её к самому концу XIV -началу XV вв. Основанием для этого служат как сам вещевой комплекс Туруновки-2, больше тяготеющий именно к этим границам, так и нюансы погребальной обрядности, отчетливо демонстрирующие, по сравнению сравнительно с материалами Сопки-2 и Усть-Изеса-1, черты упрощения и близости с более поздними памятниками XV-XVI вв.
Прежде всего отметим, что существенных изменений в облике надмогильных вооружений за истекшее время не произошло. По своим морфологическим характеристикам насыпи Усть-Изеса-1, Сопки-2 и Туруновки-2 достаточно близки. К сожалению, насыщенность последних находками, происходящими из поселенческих комплексов, крайне затрудняет дифференциацию остеологических материалов, связанных с погребальными действиями и не позволяет с определенностью говорить о распространенности обряда вывешивания шкуры. По аналогии с материалами рассмотренных выше памятников, можно предполагать наличие такой традиции в погребальных действиях населения, оставившего могильник Туруновка-2, тем более, что обряд погребения со шкурой или чучелом лошади ему хорошо был известен.
Погребальные памятники XIII-XIV вв
Среди материалов данного памятника наряду с тремя группами погребений, о которых шла речь выше, выделяются еще две, происхождение которых связано с южным кочевым компонентом.
Первая включает в себя два погребения (№№669 и 644) с юго-западной ориентацией и жертвоприношением лошади, которые отличаются от всего остального корпуса захоронений глубиной ям (130 и 140 см) и устройством дощатых внутримогильных сооружений. В обоих ямах были обнаружены обломки железных котлов. В погребение №644 (рис.69) в яму была опущена, по всей видимости, туша коня. Могильная яма потревожена и у его костяка отсутствуют череп и крестец вместе с костями задних ног. Он занимает центральную часть ямы и, за исключением отсутствующих частей, лежит в полном анатомическом порядке. Рядом с ним, с юго-восточной стороны находился полный скелет хищника (собаки?). Здесь же найдены куски стенок железного котла и фрагмент усть-ишимской керамики. Пространство между останками лошади и северо-западной продольной стенкой ямы заполнено дощатыми обломками деревянной конструкции. Если рассматривать данный комплекс с точки зрения организации внутреннего пространства, то следует признать, что для человеческого тела, фактически, не оставлено места. И хотя среди обгорелых фрагментов древесины был найден обломок головки бедренной кости человека, отсутствия пространства для помещения тела вызывает сомнение в принадлежности находки именно этому захоронению. Впрочем, эти рассуждения справедливы лишь для случая стандартной ингумации, когда тело хоронили целым, и теряют всякий смысл в случае вторичного погребения, при котором в яму могла помещаться лишь часть костей, утративших мягкие ткани. Аналогичные сооружения - то есть погребения коней в отдельных ямах, обособленных от захоронения человека -хорошо известны среди памятников Новосибирского Приобья X-XI и XIII-XIV вв. по материалам могильников Березовый остров 1, Ельцовский 1, Кротово 15 [Адамов, 2000, с.17,21,22,23]. Встречены они и в древнетюркских комплексах могильника Кудыргэ на Алтае [Гаврилова, 1965, табл.УШ, А, IX, А], у кимаков предгорий Алтая и верхнего Прииртышья [Могильников, 2002, с.77]. Подобие этому обряду можно усмотреть и среди древностей Еловского 1 могильника в Томском Приобье ХІ-ХІІ вв.. Здесь так же были захоронены целые туши коней, которые располагались в отдельных полостях, специально выкопанных на дне могильной ямы, и оформленных как отдельные захоронения, оконтуренные деревянными конструкциями [Матющенко, Старцева, 1979, табл. 1,11,V, с.171]. В этнографической современности обычай погребать ездовую лошадь покойного в стороне от захоронения человека и даже под отдельным холмиком сохранился у населения Алтая (теленгитов) [Тощакова, 1978, с. 128-129].
Центральное расположение ямы под курганной насыпью вместе с опоясывающим её прокалом указывает на то, что насыпь возводилась именно ради этого погребения. И хотя среди погребального инвентаря Еловского 1 могильника в Притомье, равно как и в курганах тюркоязычных кочевников северо-западных алтайских предгорий [Могильников, 2002, с.77] встречены металлические котлы, фрагмент керамики подсказывает еще одно -Прииртышское направление поисков, которое сразу же дает несколько интересных параллелей целому ряду черт погребальной обрядности рассматриваемого комплекса. Среди них отдельные захоронения животных, в том числе и лошадей с отчлененными головами и конечностями, уложенных на живот, ориентированных по оси СЗ-ЮВ, частые захоронения собак, деревянные конструкции внутри могильных ям из плах, жердей и досок, кострища над перекрытием и вокруг них [Коников, 1993, с.91,117,113]. Отметим наличие обезглавленных туш лошади и среди древностей тюркского круга - могильник Гилево І в предгорьях Алтая, а так же факт помещения неполных скелетов лошадей без голов в курганах тюхтятской культуры в Минусинской котловине [Могильников 2002, с.68]. Правда, погребальным обрядом в последних случаях является кремация. Обратим внимание и на то, что среди тюркских кенотафов встречаются находки конских костяков с отчлененными головами [Молодин, Соловьев, 1994, с.93, рис.114,115].
Существенным отличием Прииртышских погребальных и жертвенных комплексов от сопкинского материала является малая (около 40 см) глубина выкопанных ям. Среди Усть-ишимских древностей распространена была и практика кенотафов, к которым мы склонны относить рассматриваемое погребение. Во всяком случае, трудно представить себе, чтобы ради отдельного захоронения коня совершался столь сложный ритуал, включавший в себя рытье ямы, сооружение деревянной внутримогильной конструкции, помещение мясной жертвенной пищи (кости животных), посуды, принесение в жертву канисового (собаки?), разведение поверх могилы костра - столь сильного и продолжительного, что обуглились деревянные плахи перекрытия и, наконец, возведение значительной земляной насыпи.
Второе погребение № 659 дает нам несравненно больше информации об устройстве внутримогильной конструкции. Она представляла собой деревянную прямоугольную раму, собранную из досок, которые соединялись с вертикально установленным по углам столбами (рис.70). В целом, остатки выявленного сооружения напоминали ящик, дно которого было сделано из листов бересты.
Устройство разного рода сложных деревянных внутримогильных сооружений, хорошо известно в погребальной практике тюркоязычного населения предгорий Алтая X-XI вв. [Могильников, 2002, рис.134, 137,147, 148, 182, 196]. Разного рода ящики, колоды и надмогильные рамы встречаются здесь и в монгольское время. [Тишкин, Горбунов, Казаков, 2002, с. 136-138]. Отмечается для X-XIV вв. использование древесины и в погребальных сооружениях Новосибирского Приобья. [Адамов, 2000, рис. 73,77, 89, 93, 95].
Близкие круг параллелей деревянной конструкции внутри погребения № 659 памятника Сопка-2 отыскивается в Среднем Приобье. Весьма похожее погребальное устройство было зафиксировано А.П. Дульзоном при исследовании курганного могильника XVII в. у с. Молчанова на Оби [1957, с.450]. По наблюдениям Л.А. Чиндиной дощатые конструкции типа ящиков, стенки которых закреплялись в нужном положении кольями, сооружались в Томском Приобье еще в конце 1 тыс. н.э. носителями релкинской культуры [1977, с.86]. А.И. Боброва, проанализировавшая археологические материалы Нарымского Приобья и Причулымья, отметив широкую распространенность деревянных конструкций в погребениях местного населения в эпоху позднего средневековья (согласно данным А.П. Дульзона - 75-80%), выделила три их основные типа, включающие несколько, вариантов (в общей сложности 8) устройства рам-обкладок, выполненных из плах, половинок бревен, цельных бревнышек или тесаных брусочков [Боброва, 1994, с.298-300, рис.44-46].
Отметим, что и в Омском Прииртышье начала II тыс. н. э. погребальные конструкции, близкие по устройству к сопкинским, сооружали наследники традиций потчевашских традиций - носители усть-ишимской культуры [Коников, 1994, с.270-271]. За исключением устройства "пола", который у сопкинского погребения был выполнен из полотнищ бересты, и перекрытия, уничтоженного грабителями, о котором, следовательно, судить мы не имеем возможности, конструкция обоих ящиков существенно напоминают друг друга.
Погребальные памятники эпохи позднего средневековья
Комплекс памятников у дер. Окунево. Расположен на террасе левого берега р. Тары в урочище Татарский увал в 3 км к С от одноименной деревни Муромцевского района Омской области. Урочище представляет собой мыс высокой боровой террасы левого берега р.Тары, северной оконечностью вдающийся в пойму Тары, а с запада постепенно понижающийся к широкой пойме р. Иртыша (рис.101). Здесь расположены поселенческие комплексы и погребения самых разных эпох: от энеолита до позднего средневековья [Могильников, 1997, с.51]. Эти разновременные объекты на протяжении ряда лет раскапывались экспедициями самых разных учреждений - Института археологии АН СССР (Могильников В. А.), Омского госпединститута (Коников Б.А.) и университета (Матющенко В.И., Петров А.И.) [Там же, с.52]. При этом такая же участь ожидала и позднесредневековые комплексы, что, в конечном, итоге выразилось в серии кратких предварительных публикаций, выборочность материалов и противоречивость данных которых не позволяет создать целостную картину. Наиболее полная, но тоже выборочная, информация содержится публикациях В.А. Могильникова, В.И. Матющенко и А.В. Полеводова [Матющенко, Полеводов, 1994; Могильников, 1997], которые и легли в основу предлагаемого обзора.
Позднесредневековые погребения обнаружены на территории расположенных вблизи друг от друга памятников, получивших нумерацию 3,4 (в публикации В.И. Матющенко и А.В. Полеводова III,IV,VII. Здесь и далее используется авторское написание цифр), из которых объекты 3 и 7 представляют собой бескурганные комплексы. Впрочем, судя по замечанию В.И. Матющенко и А.В. Полеводова, на участке VII "фиксируются многочисленные всхолмления высотой 10-20 см, чаще всего овальные, размерами 5x2 и 6x3 м, вытянутые по линии СЗ-ЮВ", количество которых остается не определено из-за густого кустарника и деревьев. Расстояние между этими объектами варьирует в пределах 2-3, иногда и более метров. В нескольких местах встречались более крупные, круглые в плане насыпи, высотой до 1м и 12-15м в диаметре. Такие одиночные насыпи авторы склонны считать курганами [Матющенко, Полеводов, 1994, с.93], тогда как остальные таковыми в их понимании, очевидно, не являются [Там же, с.4, 108]. Между тем раскопки показали, что и под небольшими всхолмлениями "обычно находится могила позднего средневековья". Под большими же насыпями обнаруживаются два-три погребения того же времени [Там же, с.93]. Таким образом, насколько можно судить, малые всхолмления оказываются очень похожими на надмогильные насыпи позднесредневековых могильников и в этом случае мы, скорее всего, имеем дело все же с подкурганными погребениями. Понятно, что о планиграфии насыпей на данном участке говорить не приходится, равно как о конструктивных особенностях их устройства и находках, сделанных в них. Тем более, что, судя по публикации, площадью раскопа вскрыт сравнительно небольшой участок могильного поля и не всегда остается понятным какие погребения являются истинно бескурганными, а какие все же имели небольшие всхолмления.
В целом, для этого участка имеется информация в общей сложности о 52 погребениях, вскрытых А.И. Петровым и В.И. Матющенко [Там же, с.94-103]. Большая часть всхолмлений над могилами, в тех случаях, когда они имели вытянутую форму, была ориентирована продольной осью по линии СЗ-ЮВ. Могильные ямы выкапывались с уровня погребенной почвы, прорезая кровлю материка на глубину от 5 до 40 см. Впрочем, в 11 случаях их дно располагалось на уровне материка, а в 16, они вообще его не достигали [Там же, с. 108]. Насколько можно судить, на участке расположения таких погребальных комплексов был очень мощный слой гумуса, достигавший по некоторым данным 60 и более см, что позволяло копать в нем ямы, не доходившие 25 и более см до материка [Там же, с.97, 98, 101]. Они имели подпрямоугольную со скругленными углами форму, размерами, соответствующие комплекции погребенных и устойчивую ориентацию по линиям СЗ-ЮВ и СЗЗ-ЮВВ. Погребенные лежали на спине в вытянутом положении головой в СЗ направлении.
