Содержание к диссертации
Введение
Глава первая На переломе эпох. К проблеме формирования декабристской идеологии . 51
Глава вторая Английский «миф» и декабристы . 141
Глава третья «Якобинец» и «либерал». П. И. Пестель, Н, М. Муравьев и Французская революция XVIII в. 238
Глава четвертая Декабристы и религиозно-консервативная мысль Франции 367
Глава пятая Французская муза декабристов . 450
Заключение 538
Источники и литература 546
- Английский «миф» и декабристы
- «Якобинец» и «либерал». П. И. Пестель, Н, М. Муравьев и Французская революция XVIII в.
- Декабристы и религиозно-консервативная мысль Франции
- Французская муза декабристов
Английский «миф» и декабристы
Тема «декабристы и Англия» неоднократно становилось предметом изучения1, и в рамках настоящего исследования нет необходимости еще раз обращаться к этой проблеме или даже просто суммировать накопленный материал. Нас будет интересовать французская политическая культура, являвшаяся посредником в восприятии декабристами английских идей. Но даже и в таком виде тема звучит гораздо шире того, о чем пойдет речь.
Для более четкой постановки проблемы необходимо сделать небольшое пояснение. На протяжении XVIII - начала XIX вв. во Франции формируется особый взгляд на английский политический строй. Идеологи французского Просвещения описывают в созданной ими системе государственно-правовых понятий формы английского правления. Давно было замечено, что первые грамматики какого-либо языка пишут, как правило, иностранцы. В этом смысле французские политические мыслители создавали «грамматику» английского государственного строя. Такое положение вещей отчасти объяснялось различием в исторических условиях Англии и Франции в XVIII в.
Современный исследователь А. В. Чудинов пишет: «Англия, пожинавшая плоды радикальных преобразований предыдущего столетия с полным основанием могла гордиться уникальными для той поры конституционными актами, обеспечивающими гарантии основных гражданских прав, в том числе - на неприкосновенность личности и свободу слова. Франция же все еще находилась под властью абсолютного монарха. Вот почему если на Британских островах кипела бурная политическая жизнь - партии боролись за места в парламенте, избиратели выступали в поддержку своих депутатов, парламент принимал законы и менял министров, а каждый общественно важный вопрос широко обсуждался в печати; то по другую сторону Ла-Манша государственные дела решались узким слоем правящей элиты. Иначе говоря, англичане жили бурной общественной жизнью, французам же приходилось лишь с завистью наблюдать и обсуждать ее. Вот почему крупнейшие французские мыслители Века Просвещения так часто брались за описание государственного строя Великобритании и немало страниц посвятили выяснению его положительных и отрицательных черт» ,
В итоге создавался некий английский «миф». Свободная Англия изображалась как антипод двух политических систем: абсолютистской Франции и античных республик. Не будет большой натяжкой предположить, что этот «миф» влиял на декабристов (к постановке вопроса). гораздо больше, чем идеи, идущие непосредственно из Англии. О судьбах этого «мифа» в декабристских текстах пойдет речь в настоящей главе. Но прежде необходимо в общих чертах представить формирование и развития английского «мифа» во Франции XVIII - начала XIX вв.
У его истоков стоят Монтескье и Вольтер. Автор «Духа законов» считал, что английское правление - «лучшее из правлений, которые люди могли только вообразить»3. В изложении Монтескье английский политический уклад соединяет в себе лучшие стороны различных видов правления: монархии, аристократии и демократии. Причину английского процветания он видит в том, что «английский народ лучше всех народов мира сумел воспользоваться тремя элементами, имеющими великое значение: религией, торговлей и свободой» . Свобода Англии строится на ее законах, разделении властей и представительной форме правления. Исполнительная власть соединена «в руках монарха, так как эта сторона правления, почти всегда требующая действия быстрого, лучше выполняется одним, чем многими» . Законодательная власть принадлежит всему народу и осуществляется через его представителей, которые разделены на два собрания. Одно состоит из «представителей народа», другое - из знати. Первое воплощает в жизнь демократический принцип, второе - аристократический.
Монтескье особо подчеркивает важность аристократии: «во всяком государстве всегда есть люди, отличающиеся преимуществами рождения, богатства или почестей; и если бы они были смешаны с народом, если бы они, как все прочие, имели только по одному голосу, то общая свобода стала бы для них внутренним рабством, и они отнюдь не были бы заинтересованы в том, чтобы защищать ее, так как большая часть решений была бы направлена против них. Поэтому доля их участия в законодательстве должна соответствовать прочим преимуществам, которые они имеют в государстве, а это может быть достигнуто в том случае, если они составят слабое собрание, которое будет иметь право отменять решения народа, как и народ имеет право отменять его решения» .
Представительное правление, по Монтескье, это усовершенствованная форма демократии. «Большое преимущество избираемых представителей, - пишет автор «Духа законов», - состоит в том, что они способны обсуждать дела. Народ для этого совсем непригоден, что и составляет одну из слабейших сторон демокра-тии» .
Любопытно, что генезис английского правления Монтескье видит в политическом быте древних германцев: «Всякий, кто пожелает прочитать великолепное творение Тацита о нравах германцев, увидит, что свою идею политического правления англичане заимствовали у германцев» . Трудно сказать, что конкретно автор имеет в виду, но можно предположить, что речь идет о зачатках разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную, а также о соотношении «аристократического» и «демократического» элементов при выборе правителей древними германцами в которых Монтескье разглядел отдаленное подобие английской системы.
Тацит описывает это следующим образом: «Царей они выбирают из наиболее знатных, вождей - из наиболее доблестных, Но и цари не обладают у них безграничным и безраздельным могуществом, и вожди начальствуют над ними, скорее увлекая примером и вызывая их восхищение, если они решительны, если выдаются достоинствами, если сражаются всегда впереди, чем наделенные подлинной властью. Впрочем, ни карать смертью, ни налагать оковы, ни даже подвергать бичеванию не дозволено никому, кроме жрецов, да и они делают это как бы не в наказание и не по распоряжению вождя, а якобы по повелению бога, который, как они верят, присутствует среди сражающихся. .,. О делах менее важных, совещаются их старейшины, о более значительных - все; впрочем старейшины заранее обсуждают и такие дела решение которых принадлежит только народу. Если не происходит чего-либо случайного и внезапного, они собираются в определен-ные дни или когда луна только что народилась или в полнолуние ибо считают эту пору наиболее благоприятствующей началу дeл» .
Условно говоря «законодательная» власть принадлежит старейшинам и всему народу, «исполнительная» - царям и вождям, а «судебная» - жрецам. Причем все виды власти независимы друг от друга.
«Якобинец» и «либерал». П. И. Пестель, Н, М. Муравьев и Французская революция XVIII в.
Когда речь заходит о внутренней противоречивости движения декабристов, то неизбежно всплывает давно ставшее традиционным противопоставление лидера Южного общества, автора «Русской правды» П. И. Пестеля и одного из руководителей Северного общества, автора Конституции Н. М. Муравьева. Нет необходимости еще раз останавливаться на сопоставлении их программных документов. Накопленная в этом направлении более чем за столетний период научная традиция была недавно подытожена А. Б. Рогинским следующим образом: «Разногласия М[уравьева] с его главным оппонентом Пестелем не сводились лишь к избираемой ими для будущей России форме правления (монархия у Муравьева], республика у Пестеля), суть их разногласий определялась представлениями о цели гос[ударст]ва: для Пестеля она в благоденствии общества в целом, для Муравьева - в свободе индивидуума. В противовес пестелевской уравнительной республике где частные интересы могли быть принесены в жертву гос[ударст]ву выражавшему коллективную волю организованного народа !М[уравьев] опасавшийся «тирании толпы» столько же скотть и ттеспотизма самодержтта делал в своем проекте УПОР на правах личности и старался исключить к[акое]-л[ибо] вмешательство гос[ударст]ва в частную жизнь граждан»1.
Несколько расширив эту верную по сути мысль, можно утверждать, что Пестель и Н. Муравьев стоят у истоков двух течений в русском освободительном движении: революционного и либерального. Однако, при всей очевидности такого утверждения, нельзя не заметить, что в нем утрачиваются специфические черты каждого из декабристов в отдельности, а их сближения и расхождения теряют ту неповторимую конкретно-историческую атмосферу, которой они были порождены.
Понять суть разногласий Пестеля и Муравьева невозможно, не останавливаясь на их восприятии Французской революции, являвшейся для них ближайшей политической традицией.
Можно с большой долей уверенности полагать, что декабристы не французскую революцию оценивали с точки зрения русской общественно-политической мысли, а наоборот, на русские политические проблемы смотрели с позиций французской революционной и постреволюционной мысли. Этим в частности можно объяснить тот факт, что прямых высказываний о революции у Пестеля и особенно у Муравьева немного. Для них, как и для многих других декабристов, она была не объектом изучения, а точкой зрения. Поэтому проблема «декабристы и Французская революция XVIII в.» не может быть сведена лишь к совокупности соответствующих цитат из декабристских источников. Между тем в обширной литературе на эту тему преобладает именно такой под ХОД с явным перевесом суммарных характеристик над выяснением оттенков в позициях отдельных декабристов.
В результате сложилась вполне удобная концепция, наиболее четко сформулированная еще в середине XX в. С. С. Волком: «Готовые признать заслуги революционеров 1789 г. - Мирабо и Лафайета, - .., русские дворянские революционеры отчасти симпатизировали и партии крупной буржуазии - жирондистам. Якобинцы же (различных течений среди них они еще не видели) внушали им большей частью ужас и даже отвращение» .
В 1966 г. Ю. М. Лотман, возражая С. С. Волку, писал: «Это не совсем точно. Русские деятели начала XIX в. имели весьма детальное представление о событиях в революционном Париже и, конечно, различали политическую физиономию Парижской коммуны и Конвента, не путали санкюлота и оратора Горы. Для большинства из них разница эта отступала на задний план перед лицом общего отрицательного отношения. Однако не для всех .., . Закономерен интерес к якобинцам Пестеля, обдумывающего вопросы революционной диктатуры...». И далее Ю. М. Лотман привел любопытное высказывание о Пестеле А. Д. Боровкова «Пестель - глава южного общества, сущий Робеспьер, умный, хитрый, просвещенный, жестокий, настойчивый, предприимчивыИ» , о «якобинстве» Пестеля писали многие историки . Однако это понятие прилагалось к нему всего лишь как метафорическая характеристика его радикализма. Вопрос же об отражении в проектах Пестеля политических мероприятий якобинского правительства не только не обсуждался, но и даже не был более или менее четко поставлен. Возможно поэтому точка зрения С. С. Волка оказалась исключительно устойчива, и неоднократно воспроизводилась в работах последующих историков .
Концепция С. С. Волка чисто умозрительна и не может быть принята по ряду соображений. Во-первых, как показал в свое время авторитетнейший историк Французской революции А. Олар, принципиальной разницы между программами жирондистов и якобинцев не было , поэтому трудно понять, что скрывается за утверждением, что декабристы симпатизировали жирондистам и испытывали отвращение к якобинцам. Во-вторых, никому из декабристов французская революция не представлялась в виде упорядоченного процесса последовательной смены одних партий другими на политической сцене. Скорее они видели в ней хаотические процессы политической борьбы, столкновение страстей, ужасные подробности не всегда поддающиеся рациональному объяснению и т. д.
Необходимо также учитывать принципиальную разницу между взглядами на события в революционной Франции современного исследователя и человека, для которого эти события составляли часть актуального исторического опыта, находящегося в пределах живой памяти. В первом случае историк, особенно если ОН занимается проблемами отечественной истории, не всегда видит за лесом деревья. Человек же декабристкой эпохи, наоборот, будучи осведомленным в массе подробностей, чаще всего не мог за деревьями разглядеть лес. Поэтому его отношение к революции определялось не деятельностью той или иной партии, а совокупностью тех событий, которые попадали в поле его зрения. Без учета особенностей такого восприятия, то есть взгляда на Французскую революцию изнутри декабристской эпохи, с учетом своеобразия индивидуальных подходов, невозможно составить достаточно адекватную картину отношения декабристов к революции.
Новый подход к интересующей нас проблеме сравнительно недавно был намечен в книге М. П. Одесского и Д. М. Фельдмана «Поэтика террора». В специальной главе, посвященной декабристам, исследователи анализируют понятийный аппарат членов тайного общества, выявляя в нем отражение «якобинского тезауруса». Суть такого подхода определяется ими следующим образом: «Мы реконструируем не только «террористическую» мен-тальность в целом, т. е. «логику террора» (основные категории, парадигматические способы построения суждений), но и «поэтику террора», что предполагает, по выражению Р. Кебнера, «семантический подход к истории», т. е. исследование конструкций и терминов используемых носителями «террористического» менталитета - на каждом историческом этапе. Метод этот хорошо известный исследователям античности и средневековья сравнительно редко используется при анализе документов новой и новейшей истории Как правило предполагается что смысл терминов оче-видGH ттття носителей кллльтупьт и не может меняться»
Декабристы и религиозно-консервативная мысль Франции
Политическую биографию Михаила Федоровича Орлова обычно начинают с 1814 г., когда, по его собственному признанию, он «первый в России задумал план тайного общества»1. Истоки исканий этого декабриста исследователи, как правило, усматривают в войне 1812 г. и заграничных походах 1813-1814 гг, «Орлов, - пишет М. О. Гершензон, — подобно большинству будущих декабристов, вернулся из французского похода, обуянный самым пламенным патриотизмом и жаждой деятельности на пользу Родины»2. Таким образом, биография М. Ф. Орлова вольно или невольно подгоняется под общий стандарт декабристской биографии. И хотя это в определенной степени оправдано и даже неизбежно, нельзя не заметить, что при таком подходе утрачиваются индивидуальные черты идейных исканий, то, из чего складывается жизненный путь конкретного человека с его непредсказуемыми встречами, скрещениями судеб, взглядов, убеждений и т.д. По добного рода «случайные» факты, не укладывающиеся в заранее заданную схему, трудны для истолкования. Поэтому на них либо не обращают внимания, либо считают их малосущественными, не оказавшими влияния на дальнейшее развитие личности. А между тем именно они позволяют лучше разглядеть неповторимые черты в облике представителя того или иного лагеря, понять, что выделяет его не только на фоне противников, но и среди своих.
В биографии М. Ф. Орлова таким эпизодом является его письмо к Жозефу де Местру от 24 декабря 1814 г. Впервые оно было опубликовано в 1821 г. в качестве предисловия к книге де Местра «Рассуждения о Франции». Это было четвертое и последнее подготовленное самим де Местром издание. Он скончался в феврале 1821 г., не дожив до выхода книги в свет. Письмо Орлова было передано издателю Антуану Барбье вдовой писателя, которая исполняла, скорее всего, волю покойного супруга.
Что же касается Орлова, то он вряд ли знал об этой публикации. Во всяком случае на этот счет нет никаких свидетельств. Возможно поэтому издатель не рискнул полностью назвать его фамилию, ограничившись указанием начальной буквы и должности: "М.О... general au service de S.M. I Empereur de toutes les Russies (Господин] О... генерал на службе Е[го] В[еличества] императора Всероссийского)3. О том, что литера «О» расшифровывается как «Орлов», говорилось во французском журнале «Бюллетень библиофила» за 1854 г.4 Его издатель Тешнер, возможно, располагал автографом, местонахождение которого в настоящее время неизвестно. Авторство М. Ф. Орлова сомнений не вызывает.
Первым из исследователей декабризма на письмо обратил внимание В. И. Семевский. Однако он ограничился лишь изложением его содержания, отметив, что «письмо это чрезвычайно любопытно потому, что показывает, насколько не установились еще в это время политические взгляды М. Ф. Орлова, насколько далеки они были даже и от того недостаточно последовательного либерализма, которым он отличался позднее» . В связи с русскими контактами Жозефа де Местра письмо М. Ф. Орлова привлекало внимание А Н. Шебунина и Дж. Берти . Оба они отмечали временный характер совпадения взглядов Орлова и де Местра, подчеркивая, «что в дальнейшей своей деятельности Орлов эволюционировал влево» . И, наконец, в 1963 г. французский оригинал письма и его русский перевод были опубликованы в академическом собрании сочинений М. Ф. Орлова, подготовленном С. Я. Боровым и М. И. Гиллельсоном. Опираясь на уже сложив-IIIVIOCH тюэ.ли11И10 восггоиятия этого письмэ С .Я Боровлову в конце 1814 г. Сам факт сближения этих людей кажется странным и, если бы не письмо Орлова, его вполне можно было бы считать невозможным. Слишком многое разделяло 60-летнего сардинского посланника при петербургском дворе и 26-летнего генерала с богатым боевым опытом за плечами. Нелегкий жизненный путь де Местра с извилистыми идейными блужданиями подходил к завершению. В прошлом савойский адвокат и сенатор, поклонник Вольтера и Руссо, масон и мистик, переживший в годы Французской революции тяжелое разочарование как в просветительских идеях, так и в тайных обществах, ставящих себе целью нравственное усовершенствование мира, теперь католический фанатик, живущий в Петербурге на положении полудипломата, полуиммигранта, де Местр не видел в будущем светлых перспектив.
Совершенно иная судьба была уготована М. Ф, Орлову. Богатство и знатность, расположение царя открывали перед ним возможности самой блестящей карьеры. Вместе с тем горячий патриотизм и ощущение собственной причастности к историческим событиям пробуждали в Орлове чувство личной ответственности за судьбы страны и заставляли его самостоятельно искать пути преобразования России.
И все-таки у де Местра и Орлова были точки соприкосновения, обнаруживавшие более глубокую связь, нежели простое светское знакомство. Оба они, хотя и в разное время, в разных странах, учились у иезуитов. Связь с Орденом Иисуса де Местр считал своей семейной традицией и гордился ею, как подлинный консерватор гордится незыблемостью общественных институтов. «Я ничто так не люблю, как дух семейственности, - писал де Местр в 1816 г., спустя год после изгнания иезуитов из Петербурга и Москвы. - Мой дед любил иезуитов, мой отец их любил, моя величественная мать их любила, я их люблю, мой сын их любит, и его сын будет их любить» . Поэтому неудивительно, что в Петербурге де Местр становится страстным пропагандистом иезуитского воспитания и душой общества иезуитов. Столь же естественно, что воспитанник иезуитского пансиона аббата Никбля М. Ф. Орлов, с его обширными связями на самом верху, вызывает интерес де Ме-стра. Со своей стороны, Орлов, пробовавший свои силы не только на бранном поле, но и в публицистике, не мог оставаться равнодушным к де Местру, чье перо давно завоевало читаюшую Европу.
Итак, далеко не случайно в 1814 г., у М. Ф. Орлова оказалась книга де Местра, написанная 18 лет назад, и он, прочитав ее, откликнулся восторженным письмом, содержание которого выходит далеко за рамки формальной учтивости.
Письмо начинается с утверждения, что книга де Местра «является одной из тех аксиом, которые не доказывают, т.к. они не нуждаются в доказательстве; но их чувствуют, потому что они - отблеск подлинного знания». Противопоставляя «высокие истины», не требующие доказательств, истинам, которые нужно доказывать, Орлов первые связывает с верой, вторые - с разумом. Методы математических доказательств, по мнению автора письма, не могут быть перенесены на исторический процесс, являющийся воплощением Божественного замысла. Разум здесь бессилен. Он «теряется в массе идей», и только душа способна воспринять идею Божественного Провидения. «Так же обстоит дело и с великими истинами, содержащимися в вашем труде.
Французская муза декабристов
Когда в 1824 г. из типографии Медико-хирургической академии в Москве вышла небольшая изящно изданная книжица стихов «Quelques heures de loisir a Toulchin» [Несколько часов досуга в Тульчине] князя А. П. Барятинского, на неё никто не обратил внимания. На титульном листе не было ничего, что могло бы привлечь внимание любителей отечественной словесности.
Во-первых, французский язык как бы исключал сборник из состава русской поэзии. Во-вторых, подчеркнуто дилетантское название отсылало к карамзинской традиции «Моих безделок», успевшей к тому времени приобрести эпигонский характер. В третьих, указание, что автор князь и гусарский поручик, говорило о том, что это сборник светских стихов, рассчитанных на очень узкую аудиторию. И, наконец, эпиграф Quoniam insanire lubet [потому что хочется подурить] - перифразировка стиха Вергилия Insanire libet quoniam tibi [Раз уж сошел ты с ума - пер. С. Шер-винского] - свидетельствовал о том, что перед читателем заведомо несерьёзные поэтические опыты гусарского офицера.
Правда, название Тульчин могло задержать внимание осведомленного читателя. Это глухое местечко в далекой Подольской губернии совсем недавно было в центре внимания общественности. Император Александр I осенью 1823 г. делал смотр 2 армии, штаб-квартира которой находилась в Тульчине. Там же была и временная резиденция императора . Смотр прошел удачно. Об этом много говорили. И к тому же имя командующего 2 армией П. X. Витгенштейна было хорошо известно еще с войны 1812 года как защитника Петербурга.
Имя же автора сборника - двадцатипятилетнего поручика адъютанта П. X. Витгенштейна - никому ничего не говорило. Разве что сама фамилия была довольно громкая. Князья Барятинские - прямые потомки князей Черниговских в XIV колене, происходящих от самого Рюрика,4 - оставили заметный след в русской истории. Их имена неоднократно встречаются на страницах «Истории Государства Российского» Н. М. Карамзина. Пройдет всего два года и имя А. П. Барятинского в числе других громких имен России попадет в Донесение Следственной комиссии по делу декабристов. Из этого же Донесения станет известно, что Тульчин -один из главных центров заговора, во главе которого стоял полковник Вятского полка П. И. Пестель. Однако то, что «государственный преступник» Барятинский, осужденный на 20 лет каторги и вечное поселение в Сибири, и автор «Нескольких часов досуга» - одно и то же лицо, выяснится не сразу.
Никто из следователей не обратил внимания на французские стихи подследственного декабриста. Да и сам сборник, ставший уже по выходе библиографической редкостью, мало кому попадался на глаза. Лишь в начале XX столетия известный знаток пушкинской эпохи Б. Л. Модзалевский обнаружил несколько экземпляров этого сборника и с уверенностью отождествил его автора с декабристом .
С этого момента отдельные стихотворения Барятинского в поэтических переводах Ф. Сологуба и Вс. Рождественского стали печататься в антологиях декабристской поэзии . Как поэт Барятинский в основном привлекал внимание исследователей своей атеистической поэмой, черновик которой был обнаружен следователями в его бумагах и приобщен к делу . И лишь сравнительно недавно о его поэтическом сборнике напомнил Ю. М. Лотман в своей статье «Русская литература на французском языке» .
Участие Барятинского в декабристском движении, по имеющимся в распоряжении исследователей источникам, выяснено достаточно хорошо. В самом общем виде картина может быть представлена следующим образом. В начале 1820 г. Барятинский получил назначение на должность адъютанта командующего 2 армией генерала П. X. Витгенштейна и прибыл в Тульчин. Там он сразу же попал под воздействие Пестеля, который в то время был также адъютантом Витгенштейна. Летом того же года Барятинский был принят в Тайное oбщество9. На следствии он не скрывал того чувства, которое при этом испытывал: «Любя искренне мое отечество, я с радостью взошел в то общество, которое мне казалось стремящимся к его благу» (X, 263).
В 1821 г. Барятинский - участник заседания Тульчинской управы, дезавуирующего решение Московского съезда о роспуске тайного общества. Он активно вербует новых членов, среди которых оказывается и сын главнокомандующего Л. П. Витгенштейн . Как один из ближайших сподвижников Пестеля Барятинский разделял его республиканские симпатии и был в курсе замысла цареубийства. В 1823 г. он от имени Пестеля ведёт в Петербурге с П. М. Муравьёвым переговоры, обозначившие глубокие расхождения между Южным и Северным обществами. Своего пика декабристская карьера Барятинского достигла осенью 1825 г., когда он был назначен «в председатели Тульчинской управы» (X, 286). За все это Барятинский был осужден по 1 разряду, первоначально предусматривающему смертную казнь.
Поэтический сборник Барятинского, независимо от его художественных достоинств, является уникальным свидетельством, позволяющим не только заглянуть во внутренний мир декабриста, но и увидеть в неожиданном ракурсе жизнь Тульчинской управы, погрузиться в культурно-бытовую среду тульчинских офицеров, застать их в редкие минуты отдыха между выполнением служебных обязанностей и конспиративной деятельностью. Яркую характеристику тульчинского общества дал в своих мемуарах Н. В. Басаргин: «Тульчин, польское местечко, принадлежавшее в то время графу Мечиславу Потоцкому, населено евреями и польскою шляхтою. Кроме военных и чиновников главной квартиры не было там никакого общества.
«Будучи ласково принят начальством, я скоро сблизился со всеми молодыми людьми, составляющими общество главной квартиры. К нему принадлежали адъютанты главнокомандующего, начальника Главного штаба и прочих генералов, офицеры Генерального штаба и несколько статских чиновников.
«Направление этого молодого общества было более серьезное, чем светское или беззаботно веселое. Не избегая развлечений, столь естественных в лета юности, каждый старался употребить свободное от службы время на умственное свое образование. Лучшим развлечением для нас были вечера, когда мы собирались вместе и отдавали друг другу отчет в том, что делали, читали, ду-мали»11.
