Содержание к диссертации
Введение
1. Историография, методология, источники . 20
Теоретические основы исследования 47
2. Природно-ресурсный потенциал и пространственная организация населения. административное моделированиетерриторий 80
2.1. Природно-географический фактор и особенности разме- 80
2.2. Динамика и логика административно-территориальногоустройства 104
2.3. Развитие урбанизации 122
3. Динамика численности населения 143
3.1. Миграционные процессыв конце XIX - первой четверти XX века 143
3.2. Историческая ретроспектива изменения положения центранаселенности 167
4. Демографические процессы в регионе наканунедемографического перехода 187
4.1. Северный Кавказ на фоне демографической картины мира 187
4.2. Традиционная модель брачно-семейного поведения 210
5. Северный Кавказ в процессе демографической модернизации 238
5.1. Состав и структура населения по материалам переписи1926г 238
5.2. Изменение матримониальных и внутрисемейных отношений. Начало утверждения экономного типа воспроизводства 258
5.3. Трансформация демографического облика казачестваСеверного Кавказа 279
Заключение 298
Список использованных источников и литературы 307
- Теоретические основы исследования
- Динамика и логика административно-территориальногоустройства
- Историческая ретроспектива изменения положения центранаселенности
- Традиционная модель брачно-семейного поведения
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Среди различных направлений исторических исследований важное место принадлежит изучению демографических процессов: описание истории страны или отдельного региона не может быть действительно полным без всестороннего анализа народонаселения.
Российская Федерация переживает период противоречивых трансформаций, причем особенно болезненными на фоне напряженности в социальной сфере и экономике выглядят изменения в демографической структуре общества. В создавшихся условиях системный анализ демографической ситуации, выработка и реализация научно обоснованных практических предложений, направленных на оптимизацию хода естественного движения населения и регулирования миграционных процессов, приобретают особое значение. Вместе с тем возрастает актуальность ретроспективных демографических исследований, поскольку, только интерпретировав историю, можно объективно оценивать происходящие сегодня демографические процессы.
До конца 1950-х гг. внутреннее административно-территориальное деление (АТД) Союза ССР не отличалось стабильностью. Череда непрерывных изменений АТД сделала анализ динамики демографических процессов в масштабах страны задачей, пожалуй, менее сложной, чем изучение облика отдельных территорий.
Региональные аспекты во многом все еще остаются белым пятном в комплексе исследовательских разработок по демографической истории России. Между тем, именно анализ историко-демографического развития регионов позволяет прочувствовать все многообразие исторического процесса. Таким образом, тем более актуально проведение системных историко-демографических исследований отдельных краев и областей, выяснение региональных особенностей развития ситуации. Предлагаемая диссертация – одна из первых в российской историографии попыток восполнить этот пробел.
Объект исследования – население Северного Кавказа в 1897–1926 гг., представленное как сложная социально-демографическая общность.
Предмет научного анализа – демографические процессы в регионе (динамика численности населения, изменения его структуры и состава), проходившие в конце XIX – первой четверти XX в.
Хронологически исследование охватывает тридцатилетний период (январь 1897 – декабрь 1926 гг.) Даты определены временем проведения переписей, наиболее полно зафиксировавших состав и структуру населения России. И, как подчеркивает В.Б. Жиромская, «для демографической истории переписи настолько важны, что даты их проведения сами по себе могут служить основанием для периодизации». В России демографический переход проходил быстрее, чем в странах Западной Европы: три десятилетия представляют значительный отрезок в его развитии.
Географические границы исследования практически совпадают с пространством образованного в 1924 г. Северо-Кавказского края. В 1897 г. на территории, ставшей его основой (Ставропольская и Черноморская губернии, области Войска Донского, Кубанская и Терская), проживало 5 248 680 чел.; в 1926 г. население выросло до 8 364 086 чел. (8,8 % жителей России). Северо-Кавказский край занимал пятое место по численности в РСФСР после Центрально-Промышленного, Центрально-Черноземного, Средне-Волжского районов и Сибирского края. Таким образом, масштабы демографического потенциала региона позволяют обеспечить репрезентативность исследования.
Перемены, интенсивно происходящие в административно-территориальном устройстве Северного Кавказа на протяжении первой четверти XX в., негативно отразились на точности статистического учета. Принимая во внимание, что при анализе демографической динамики необходимо сопоставление идентичных территориальных вариантов, рассмотрению основных изменений в АТД посвящен отдельный параграф (2.2).
Для выяснения региональных особенностей по ходу исследования приводятся данные социально-демографической динамики территорий соседних Нижнего Поволжья и Дагестана, вошедшего в состав Северо-Кавказского края в 1931 г., среднестатистические показатели по Российской империи, СССР, РСФСР и общемировые.
Степень изученности темы. Поскольку подробный историографический обзор представлен в первой главе диссертации, здесь мы отметим только, что в целом информативность и объем исследований, изданных к сегодняшнему дню, позволяет говорить об исторической демографии как динамично развивающемся направлении в отечественной исторической науке. Эволюция исторической демографии в России, СССР и снова в России представлена в диссертации в контексте общемирового становления дисциплины. По периоду 1970-е – 2000-е гг. в историографическом обзоре оценивается российская инфраструктура историко-демографических исследований. Для разработки темы наиболее полезными оказались работы А.И. Гозулова, В.М. Кабузана, Ю.А. Полякова, В.П. Данилова, В.Б. Жиромской, А.Г. Вишневского.
Цель исследования – выявить закономерности и тенденции развития населения Северного Кавказа между переписями, проведенными в 1897 г. и 1926 г.
Достижение цели реализуется решением следующих основных задач:
-
раскрыть влияние природно-географического фактора на особенности пространственной организации населения;
-
выяснить направленность и общий событийный контур административно-территориальных преобразований;
-
проследить развитие урбанизационного перехода на Северном Кавказе;
-
исследовать строение и факторы миграционных процессов, их вклад (количественный и качественный) в движение общей массы населения;
-
определить показатели динамики населения; движение трендов региональных центров населенности (ЦН);
-
выявить региональные аспекты демографической ситуации накануне и в начале демографического перехода;
-
раскрыть черты традиционной модели брачно-семейного поведения славянского населения;
-
определить состав и структуру населения региона в преддверии свертывания нэпа;
-
провести системный анализ матримониальных и внутрисемейных отношений в послеоктябрьский период;
-
определить социально-демографические особенности трансформации облика казачества.
Методология исследования описана в первой главе, что обусловлено спецификой объекта исследования и важностью системного подхода для достижения поставленной цели. Центральное место в реализации системного подхода, позволяющего рассматривать демографические характеристики региона как звенья единой системы, занимает теория демографического перехода (формирование прогрессивного – экономного – типа воспроизводства) и конкретизирующие ее концепции (труды У. Томпсона, А. Ландри, К. Дэвиса, К. Блэккера, Д. Ван де Каа, Ф. Ноутстейна, А. Омрана, А.Г. Вишневского, В.А. Исупова), основанные на междисциплинарном синтезе отраслей научного знания (экономики народонаселения и демографии, социальной географии и исторической экологии и т. д.). Суть концепции – демографическое равновесие между рождаемостью и смертностью, определяющее тип воспроизводства, нарушается изменениями в социально-экономической сфере: индустриализацией, урбанизацией, совершенствованием медицинского обслуживания и системы образования. Это приводит к снижению смертности при пока еще высоком уровне рождаемости (темпы снижения которого определяют тип перехода: рождаемость падает значительно уже на первом этапе – французский тип; сохраняется высокой достаточно долго – английский). Спустя некоторое время вследствие изменения репродуктивных установок населения демографический баланс восстанавливается на новом уровне, формируя прогрессивный тип воспроизводства.
Источниковая база исследования – подвергнутые видовой систематизации опубликованные материалы и неопубликованные письменные документы, анализ которых приведен в отдельном параграфе (1.3.) Нами выделены шесть видовых групп источников: законодательные акты, курирующие процессы естественного и механического движения населения; делопроизводственная документация; статистические и описательно-статистические материалы; материалы этнологических экспедиций и периодической печати; тексты художественных произведений. Привлечены документы трех центральных и семи региональных архивов. Среди прочих по информационной насыщенности выделяются материалы фонда ЦСУ СССР (Ф. 1562. Российского государственного архива экономики), позволяющие исследовать особенности проведения переписи 1926 г. (основной источник диссертации) на многонациональном Северном Кавказе.
Научная новизна диссертации состоит, прежде всего, в самом исследовательском подходе: динамика населения Северо-Кавказского социума за тридцатилетний период представлена как этап демографического перехода.
Работа выполнена на стыке отраслей научного знания. При этом присутствует выраженное доминирование исторического подхода. Введены в научный оборот архивные документы, характеризующие региональные особенности естественного воспроизводства населения в конце XIX – первой четверти XX в., социально-демографическую политику советского государства в первые годы его существования, вопросы, связанные с возникновением и началом функционирования в регионе системы органов учета населения, динамикой АТД, стратегией и тактикой экспериментального экономического районирования, особенностями проведения переписей населения в полиэтничном регионе.
Обращение к уже известным документальным материалам со сформулированными на современном методико-методологическом уровне вопросами позволило выявить специфические локальные тенденции в истории развития демографического перехода на Северном Кавказе. С методологических позиций концепций урбанизационного и аграрного переходов уточняются многие из существующих и даются новые оценки демографическим характеристикам пространственного свойства: особенностям складывания экистической (поселенческой) системы региона, влиянию природно-климатического фактора на логику формирования АТД, развитию урбанизации и зарождающегося в 1920-е гг. агломерирования.
Выявлены изменения масштабов и строения миграционных потоков как составного компонента демографической динамики. Обосновано суждение о последовательном усилении их диверсификации. Диссертантом применяются современные методы количественного анализа, с помощью которых принципиально усилен познавательный потенциал гуманитарной парадигмы научного поиска: рассчитана динамика трендов ЦН территорий, послуживших основами Северо-Кавказского экономического района (СКЭР) и Южного федерального округа (ЮФО).
Раскрыты универсальные закономерности и региональная специфика расширенного воспроизводства (конец XIX – начало XX вв.), проанализированы его факторы-детерминанты. Представление региональной модели воспроизводства населения на фоне мировой динамики процесса позволило установить: логика демографической транзиции на Северном Кавказе с самого начала трансформировалась под влиянием кризисных факторов.
Систематизация информации об основных демографических характеристиках (смертность, рождаемость, плодовитость, уровень брачности) впервые в региональной историографии проведена через категорию «модель брачно-семейного поведения». Новизна авторского подхода проявилась в использовании в качестве источника по истории брачно-семейного поведения славянского населения текста Шолоховской эпопеи «Тихий Дон».
В итоге анализа мероприятий советской власти в рамках утверждения «чеховской» линии жизнеохранительного поведения установлено: успешность политики проявилась в существенном увеличении за период нэпа средней продолжительности жизни. Проведенный сравнительный анализ источников свидетельствует о течении эпидемиологического перехода в русле общемировой логики процесса. Доказано, что в дооктябрьский период его развитие в регионе отставало от модернизированного Центра России. К середине 1920-х гг. темп ускорился, разрыв сократился.
Сравнительный бинарный анализ демографического поведения (горожане–жители сельской местности, казаки–иногородние) позволил выявить дифференцированость внутрирегионального пространства Северного Кавказа внутри наиболее модернизированной (славянской) части населения.
Обращение к материалам переписи 1926 г. позволило сделать вывод: негативной демографической политики по отношению к казачеству Северного Кавказа в годы нэпа не проводилось, поскольку зафиксированный переписью относительный вес социальной страты согласуется с дооктябрьским показателем, трансформированным тенденцией сокращения казачества в общей массе жителей региона. Поскольку первая Всесоюзная перепись с исключительной степенью точности зафиксировала демографический облик казачества, анализ этого сюжета выделен в отдельный параграф.
Положения, выносимые на защиту. Результаты проведенного исследования позволили вынести на защиту следующие основные положения:
-
Природно-климатическая ситуация (рельеф, климат, качество почвы, особенности водоснабжения и т. д.) выступает факторным признаком формирования экистической организации населения, делая размеры сельских поселений оптимальными для развития приоритетных отраслей народного хозяйства. Климат Северного Кавказа во многом обусловлен сложностью рельефа, что, в свою очередь, выступало в конце XIX – первой четверти XX в. причиной разнообразия условий сельскохозяйственного производства, приводя к выраженной (в 5–6 раз) дифференцированности размеров сельских населенных пунктов в достаточно скромном пространственном ареале.
-
Первые послеоктябрьские годы (1918–1923 гг.) – время практически полного игнорирования учета природно-климатического потенциала при формировании сети АТД региона. Проходит полоса «топонимических» репрессий. Специализация хозяйственной деятельности отдельных территорий Северного Кавказа была положена в основание экспериментального экономического районирования середины 1920-х гг. – тщательно продуманного (и как следствие – наиболее живучего) варианта советского АТД анализируемого периода.
-
В конце XIX в. грань между городом и не-городом (за редким исключением) на Северном Кавказе не была чётко выражена. Сочетание хозяйственно-бытовых (связи с земледелием) и религиозных факторов формировало сезонность брачности: в г. Ростове, г. Екатеринодаре, г. Владикавказе, г. Грозном, г. Ставрополе повышалось количество браков, заключаемых в феврале (перед Масленицей и Великим постом) и сентябре-октябре (после завершения цикла напряженных аграрных работ, между Успенским и Рождественским постами). «Пики» брачности во многом определяли сезонность рождаемости. Гораздо больше подлинно городского (модернизированность проявлялась в повышенном по сравнению с «сельским» возрастом вступления в брак, менее выраженном социетальном контроле за матримониальным поведением и т. д.) прослеживалось в повседневной жизни торгового приморского г. Таганрога.
-
Активная иммиграция населения в самом цветущем возрасте, проходившая на протяжении всего периода, формировала особенности процессов рождаемости и смертности. На рубеже веков наметилась эмиграция с наиболее плотно заселенных территорий, прежде всего, на Урал и в Сибирь. В первой половине 1920-х гг. иммиграционный поток, в котором преобладали мужчины, выступал фактором оптимизации демографической ситуации, «выравнивая» гендерную диспропорцию славянского населения, сложившуюся в результате полосы войн и лет социальной напряженности. На протяжении межпереписного периода (январь 1897 – декабрь 1926 гг.) диверсификация иммиграционных направлений стала более выраженной. В орбиту регионов-доноров вовлекались новые – все более отдаленные территории.
-
В трендах региональных центров населенности, охватывающих конец XIX – начало XXI в., как в зеркале, проявились перемены, происшедшие в демографическом облике Юга России, ретроспектива развития социума. Рассчитанные тренды ЦН СКЭР и территорий, послуживших основой образованного в 2000 г. ЮФО, выявление региональной специфики естественного воспроизводства позволяют прогнозировать перераспределение трудовых ресурсов Северного Кавказа в юго-восточном направлении, что особенно важно учитывать при моделировании стратегии управления народным хозяйством.
-
На рубеже XIX –XX вв. Северный Кавказ занимал по уровню рождаемости одно из первых (если не лидирующее) мест в Российской империи. Значительным в структуре смертности был удельный вес экзогенных факторов. В наибольшей степени их влияние проявлялось на юго-востоке региона и у калмыков. Следует констатировать отставание начала демографического перехода на Северном Кавказе от Центра и Северо-Запада. Вместе с тем процессу еще в большей степени, чем большинству российских регионов, свойствен ускоренно-прерывистый характер. В первой четверти XX в. в процесс демографической модернизации вступает лишь славянское население; титульные этносы сохраняют особенности расширенного типа воспроизводства.
-
Составляющие естественного воспроизводства населения (брачность, рождаемость, смертность) в начале анализируемого периода имели четкую сезонность. Региональная специфика проявлялась в более выраженном по сравнению с другими российскими территориями «июльском пике» младенческой смертности. Уровень брачности превышал среднероссийские показатели. Основная причина – в составе населения за счет иммигрантов повышался относительный вес репродуктивных возрастных групп – дополнялась хозяйственно-экономическим благополучием. С началом Первой мировой войны преимущественно в городах возросло количество внебрачных рождений. Все более распространенной в военные и первые послевоенные годы становится беспризорность.
-
Несмотря на активное миграционное пополнение, «демографическое эхо» потрясений 1914–1922 гг. четко проявилось в гендерной и возрастной картине, представленной в материалах 1926 г. Традиционная проблема Северного Кавказа (недостаток женщин) сменилась их перевесом. Развитие демографического перехода доказывают особенности динамики трех основных составляющих естественного движения – брачности, рождаемости, смертности. Начинается утверждение экономного типа воспроизводства у славянского населения.
-
На протяжении первой четверти XX в. изменялся мобилизационный потенциал демографической политики. Активно и небезуспешно (особенно – в 1923–1926 гг.) проводятся мероприятия медико-санитарной направленности. После октября 1917 г. на смену христианско-патриархальной традиции семейной жизни приходят новые принципы ее организации. Некоторые городские слои (в частности – комсомольская молодежь) с готовностью восприняли «прогрессивные» социальные ценности: в их среде красные крестины, октябрины и свадьбы «без попа» довольно быстро (скорость свидетельствует – некоторые социальные институты, стереотипы поведения и нормы, например, пожизненный брак, действительно отжили свой век) становятся распространенным явлением. Иным по отношению к большинству нововведений было отношение крестьянства.
-
В середине 1920-х гг. казачество сохраняет не только специфические черты, характеризующие социально-экономический облик, но и особенности протекания демографических процессов. Между тем, на протяжении первой четверти XX в. набирала обороты обозначившаяся в конце XIX в. тенденция демографического «растворения» казачества в общей массе населения Северного Кавказа: происходит нивелирование особенностей репродуктивного и матримониального поведения.
Соответствие диссертации паспорту научной специальности. Квалификационная работа выполнена в рамках специальности 07.00.02 – Отечественная история (п. 7. История развития различных социальных групп России, их политической жизни и хозяйственной деятельности; п. 19. История развития российского города и деревни; п. 20. История семьи; п. 21. История экономического развития России, ее регионов).
Теоретическая и практическая значимость. Предложенная в диссертации интерпретация концепции демографического перехода применена к анализу модернизации стратегически важного региона Российской Федерации. Авторское понимание особенностей демографической истории Северного Кавказа может послужить методологической установкой будущих исследований, выполненных в русле региональной проблематики.
Введенные в научный оборот группы источников могут быть использованы в научных и научно-практических исследованиях по исторической демографии и истории народного хозяйства Северо-Кавказского региона. Полезно использование материалов диссертации при создании обобщающих работ по истории народонаселения России, при подготовке учебных пособий по истории и социальной географии Юга страны.
Анализ трендов ЦН может найти прикладное применение при формировании стратегии управления народным хозяйством на Северном Кавказе и соседнем регионе – Нижнем Поволжье. Представленные цифровые расчеты – потенциальная основа исследований по истории экономического развития региона. Добавление прогноза по ЦН в систему социально-демографических показателей позволит точнее планировать размещение межрегиональных и межрайонных социальных объектов, таких, как образовательные учреждения, органы социальной защиты, интернаты, центры высокотехнологичной медицинской помощи (глазные клиники, тубдиспансеры, диагностические и перинатальные центры, кардиоцентры и т. д.), поможет аргументированно распределять финансирование.
Апробация исследования осуществлялась на всех этапах работы. Её основное содержание нашло отражение в двух монографиях, 10 статьях, опубликованных в периодических научных изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ. Общий объем публикаций 52,56 п. л., из них в рекомендованных ВАК 4,47 п. л.
Материалы и выводы исследования апробированы в ходе работы 12 международных научных и научно-практических конференций, в числе которых: «Возрождение казачества (История, современность)» (г. Ростов-на-Дону, 1995 г.); «Кубанское казачество: три века исторического пути» (ст-ца Полтавская, 1996 г.); «Великая Отечественная война в контексте истории XX века» (г. Адлер, 2005 г.); IV, VIII, IX, X конференциях «Федор Андреевич Щербина и народы Юга России: история и современность» (Краснодар, 2006 г., 2008 г., 2009 г., 2010 г.); «Проблемы национальной безопасности России в XX–XXI вв.: уроки истории и вызовы современности» (г. Краснодар, 2010 г.); «Великая Отечественная война в пространстве исторической памяти российского общества» (г. Ростов-на-Дону, 2010 г.). Положения диссертации изложены в докладах и выступлениях на всероссийских, межрегиональных и региональных конференциях, проведенных в 1995–2010 гг., в их числе: Всероссийская конференция «Северный Кавказ: геополитика, история, культура» (г. Ставрополь, 2001 г.); Всероссийская конференция с международным участием «Гулаг на Севере России» (г. Ухта, 2009 г.); три Всероссийские конференции по исторической демографии (г. Сыктывкар, 2005 г., 2007 г., 2009 г.); Всероссийская конференция «Казачество в социокультурном пространстве России: исторический опыт и перспективы развития» (г. Ростов-на-Дону, 2010 г.) и т. д.
Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры новейшей отечественной истории Кубанского госуниверситета. Рукопись работы одобрена на заседании научной группы «Население России в XX веке» Института российской истории РАН (протокол № 11 от 22 октября 2009 г.)
Магистральные сюжеты исследования апробированы в преподавании дисциплин «Историческая демография», «Математические и статистические методы в исторических исследованиях», «Демография» и т. д. на факультете управления и психологии и факультете истории, социологии и международных отношений Кубанского государственного университета.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, тринадцати параграфов, заключения, списка использованной литературы и источников, приложений.
Теоретические основы исследования
Проведение реформ АТД усиливало актуальность комплексных истори-ко-демографических исследований отдельных краев и областей, выяснение региональной специфики развития процессов. С конца 1980-х гг. появляются монографические и диссертационные исследований, в которых рассматривались проблемы демографической истории отдельных городов и территорий: Москвы, Сибири, Смоленщины, Чувашии, Кубани, Грузии и т. д.72 Одна из основных задач этих работ - выяснение региональной специфики протекания социально-демографических процессов. Однако и- в середине 1990-х гг. сохранялась ситуация, когда «„глобализм" источников, содержащих историко 71
7 Федулип А.А. Население Москвы, 1917-1923 гг. (Численность, динамика, социальная структура): дис. ... канд. ист. наук. М., 1987; БадалянТ.М. Изменение численности и состава сельского населения Западной Сибири. 1946-1959 гг.: дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1995; Дмитриев С.К. Городское население Чувашии в XIX — начале XX вв. (Численность, естественное и механическое движение. Опыт микрорегионального анализа): дис. ... канд. ист. наук. СПб., 1992; Макаренко М.Ю. Население Кубани в 1920-1926 гг. (историко-демографический аспект): дис. ... канд. ист. наук. Краснодар, 1997; Антадзе Г.К. Население Грузии в 1921-1939 годах: дис. ... канд. ист. наук. Тбилиси, 1991; Население Смоленщины: прошлое и настоящее (историко-демографический очерк). Смоленск, 1996. демографическую информацию», во многом порождал и «„глобализм" исследований: для отечественной историографии... характерен, как правило, масштабный подход к анализу историко-демографических процессов, позволивший в последние десятилетия достигнуть значительных успехов в установлении основных тенденций развития народонаселения России. Но и по тем периодам, по которым источники допускают локальные исследования, последние зачастую остаются еще делом будущего»73. Между тем, региональные аспекты во многом все еще остаются белым пятном в комплексе исследовательских разработок по демографической истории России.
К середине 1990-х гг. в отечественной историографии начинают появляться исследования, авторы которых исходят из того, что демографические аспекты - органичный компонент «сложной социальной динамики, зависящей в каждом конкретном случае от специфического сочетания самых разных экологических, экономических и историко-культурных условий»74. Основы подобного подхода заложены в работах Дж. Колдуэлла75. Автор много сделал для развития концепции демографического перехода, конкретизации сущности процесса модернизации: «The demographic transition is the change in the human condition from high mortality and high fertility to low mortality and low fertility. Death is now less capricious and most people live long lives. Women no longer average six or seven births but in most economically advanced countries less than two - insufficient to replenish national-populations. Most of this dramatic social change has occurred over the last 150 years. But the question remains as to whether this is a completely
(Демографический переход - изменение в человеческом жизненном цикле от высокой смертности и высокой рождаемости к низкой смертности и низкой рождаемости. Смерть теперь менее капризна, и большинство людей проживает долгую жизни. Женщины в большинстве своем в среднем уже не рожают шесть или семь раз за всю жизнь, но в наиболее экономически развитых странах менее двух раз — этого недостаточно, для воспроизводства коренного — национального состава, населения. Большая часть этих драматических социальных изменений произошла за последние 150 лет. Но вопрос остается открытым относительно того, является ли это явлением абсолютно новым или данная тенденция сформировалась в человеческом роду задолго до обозначенного периода, для того чтобы достичь наиболее высокого уровня выживания и возможности регулирования размера семей. -М.М.).
Монография Дж. Колдуэлла уникальна тем, что может быть использована для изучения смертности и рождаемости на протяжении практически всей истории человечества. Она сближает демографию с антропологией, антропологию - с демографией, и их обеих - с социальной,историей.
Дж. Колдуэлла считает, что для кардинального изменения типа репродуктивного поведения- нужно преобразовать «культурную суперструктуру семьи», понимаемую автором очень широко - с включением экономических и социальных аспектов, необходима вестернизация, проявляющаяся в модернизации систем образования и медицинского обслуживания, средств массовой информации, стереотипов жизнеохранительного поведения. У истоков такого «тотального» подхода стояла концепция истории, созданная еще русским религиозным философом, медиевистом Л.П. Карсавиным. Один из ее основополагающих мотивов — заключение об
Caldwell J.C. Demographic Transition Theory. Dordrecht, The Netherlands: Springer, 2006. органичном единстве социальной жизни, несмотря на «вредное онтологически», но «полезное методически» выделение экономического, политического, идеологического, религиозного факторов. Вот почему, отмечая взаимовлияние факторов (демографического, социального, экономического), следует учитывать, что имеется в виду выделение во многом условное, поскольку история - не совокупность обособленных «фактов» и «факторов», но органически целостный процесс развития «социально-деятельного человечества»77.
В исследовании В.Б. Жиромской одна из глав78 посвящена анализу воз-растно-полового состава населения. Автором сделан ряд важных выводов об особенностях половозрастного облика России середины 1920-х гг., о ходе процессов естественного воспроизводства населения и т. д. Научно обоснованно заключение о том, что, исходя из анализа возрастно-полового состава населения, «можно говорить о начальных стадиях демографического перехода лишь у славянских народов... страны. В восточных регионах черты традиционного общества с его высокой рождаемостью и смертностью у народов коренных национальностей были выражены очень ярко» (С. 25). Собранные и проанализированные материалы по многонациональному Северному Кавказу полностью подтверждают это суждение.
В 1992 г. в Институте российской истории РАН под руководством академика Ю.А. Полякова создан Центр изучения истории территории и населения России. Спустя десятилетие - Научный совет РАН «Человек в российской повседневности: прошлое и настоящее», по инициативе которого проводятся ежегодные конференции.
Динамика и логика административно-территориальногоустройства
О невозможности всестороннего исследования истории Северо-Кавказского общества без учета его природного, окружения- писал во введении к фундаментальной «Истории Кубанского Казачьего Войска»-Ф.А. Щербина: «История казачества была бы неполна... без истории края, без знакомства с условиями, при которых пришлось жить и действовать казаку». Поставив в основание факт исторический - последовательность колонизации, Ф.А. Щербина всю территорию Кубани делил на четыре района, отличающихся природно-географическим фоном.
Первой заселяется северо-западная часть Кубани, названная по имени колонизаторов. - потомков Запорожского казачества - Черноморией. Ф.А. Щербина называл Черноморию районом степных рек и их бассейнов. Здесь преобладал «типичный степной рельеф; в виде громадной равнины с-слабым уклоном» и чуть заметным расчленением однообразной поверхности степными речками и оврагами»210. Почвы Черномории - глубокий и тучный чернозем - определили ее будущую сельскохозяйственную ориентацию — полеводство.
С юго-востока к Черномории примыкал район Старой Линии. Уже в самом названии отразились особенности колонизации: первые станицы «линией» располагались по р. Кубани. Благодаря природному фактору -громаднейшей излучине реки - Старая Линия получила своеобразные очертания: изогнулась дугой с концами у ст-цы Воронежской, с одной стороны, и у ст-ц Баталпашинской и Бекешевской - с другой. По сравнению с Черноморией в этой части Кубани ухудшаются почвы: все чаще чистый чернозем переходит в суглинистый.
Следующей заселяетсячНовая (Лабинская) Линия. И в этом случае название отразило особенности колонизации: сначала станицы располага Щербина Ф.А. История Кубанского Казачьего...Т. 1. С. VII, 72. лись только по р. Лабе, впоследствии заселяется все междуречье Лабы и Кубани. Рельеф региона характеризуется наличием речных долин, окаймленных вверхних частях отрогами Кавказского хребта. В почвенном отношении Новой Линии «повезло»-еще меньше, чем Старой.
С 60-х гг. XIX в. начинается колонизация Закубанья, границы;которого Ф.А. Щербина «раздвигал» от устья Лабы до Черного моря. В Закуба-нье «господствует чисто горный рельеф с; горными вершинами, всевозможными скатами, внушительными ущельями и целою сетью второстепенных горных кряжей»211.
С достаточной степенью условности территории четырех «кубанских» округов Северо-Кавказского края (т. е. советский вариант административно-территориального? устройства Кубани) могут быть соотнесены; с регионами, выделяемыми в «трудах Ф. А. Щербины. Так, Черномория во многом совпадает с Кубанским округом Северо-Кавказского края; который, однако, не доходил до р. Ей — северношграницы Черномории, а; наюге опускался ниже р. Кубани — ее южной границы, Примыкающаяк Черномории с юго-востока Старая Линия (часть территорий которой в середине 1920-хгг. «захватил» Кубанский;округ), вместе с Новой являлась предшественницей; Армавирскогоюкруга. Закубанье вобралогв.себя Майкопскийи Черноморский округа:
Хозяйственно-экономический облик региона определяет не только «обстановка природы», но и продолжительность воздействия; общества на эту обстановку. Перемены медленны и- постепенны, однако они? происходят. «Местами; не то; чтобы В;40 илш50лет, а в 20 лет условия местности могут настолько измениться; что ее, пожалуй, и не узнаешь»4 , - писал А.И. Воейков. Подтверждает этот вывод пример Кубани. Колонизации Черномории и Старой Линии проходили практически параллельно: с
Щербина,Ф:А. История Кубанского Казачьего... Т. 1. С. VII. Воейков А.И. Людность селений.. . С. 22. 1792 г. началось заселение северо-запада, с 1794 г. - Старой Линии. Прошло, однако, почти полвека, прежде чем колонизация перекинулась на левый берег Кубани; лишь в 1841 г. началось освоение Лабинской Линии; еще спустя 20 лет — Закубанья. Разница в степени освоенности сохранялась и в начале XX в. Об этом пишет И. Кулиш: разделение существовало между территориями, «очищенными от горцев ранее и позднее, именно, между нагорной полосой Кубани - Закубанской, бедной почвами, и так называемой Черноморской ее частью и Старой Линией»213.
Взаимодействуя с более-менее привычным ландшафтом, представители локальных вариантов украинской и южно-русской культур (подавляющее большинство переселенцев и в XIX, и в начале XX в. составляли жители именно этих регионов) достаточно легко обживались в степной части Кубани. Намного сложнее удавалось хозяйствовать в условиях горного Закубанья, земли которого требовали специальных приемов обработки. «Весь закубанский край, до колонизации его русскими завоевателями, представлял цветущую, богатую местность. Тысячелетний опыт горской культуры выработал такие приемы хозяйствования, которые превратили Закубанскую нагорную полосу в сплошной цветущий сад». Изменилась ситуация с приходом колонизаторов: «Разрушив тысячелетнюю культуру горских народов и став перед необходимостью закрепить завоеванные области, русский царизм прибегал к крайним административным мерам -насильственного заселения этих областей. Суровые непривычные горные условия недружелюбно встретили новых поселенцев»214.
О подавляющей силе природы нагорного края писал Л.В. Македонов, ссылаясь на исследования 1901 г. (проводившиеся на материалах ст-ц Ба-ракаевской и Севастопольской, хутора Каменномостского и других поселений «нагорной полосы»), которые показали, что «земледелие, хотя и
Кулиш И. Расслоение кубанского казачества в конце ХГХ и начале XX вв. Отдельный оттиск из трудов Пединститута. Краснодар, 1930. Т. 4. С. 3. 214 Кулиш И. Указ. соч. С. 3. усердно насаждаемое в горной полосе, не даст населению и одной трети необходимого для продовольствия жителей хлеба...»215.
Сочетание непривычных природных условий и позднего начала освоения привело к тому, что на рубеже XIX и XX вв. Закубанье все еще оставалось территорией малопривлекательной для колонизаторов, хозяйственно-экономический потенциал которой только предстояло открыть.
Лишь к концу XIX в. найдено верное направление хозяйственного освоения побережья: превращение его в зону отдыха и восстановления здоровья, к этому времени относится начало развития садоводства, табаководства, виноградарства. Однако еще много лет потребовалось для окончательного становления этих отраслей. В середине 1920-х гг. в соответствии с декретом ВЦИК и СНК прибрежная полоса Черного моря от Тамани до Абхазии объявляется курортной зоной общегосударственного значения.
Народному комиссариату земледелия совместно с Северо-Кавказским исполкомом, Народным комиссариатом внутренних дел и Народным комиссариатом здравоохранения поручается составить план колонизации региона, выработать основные принципы развития сельского хозяйства «применительно к курортному назначению местности»216.
Систему населенных пунктов, сложившуюся в регионе, «можно рассматривать как проекцию жизнедеятельности общества-, (в широком смысле) на пространство»217. Таким образом, пространственная организация населения — тот случай, когда природа наиболее активно влияет на развитие социума.
Историческая ретроспектива изменения положения центранаселенности
Выбор понятийного аппарата определяет статистическое ощущение объёма миграций: самую полную картину механического движения населения дают материалы 1926 г. — эта перепись исчерпывающим образом зафиксировала движение населения, т. е. всех выбывших, из одного населенного пункта (а не волости - как перепись 1897 г., и не уезда -как перепись 1920 г.) и переселившихся в другой.
Эти различия в толковании естественно отражаются на соотношении постоянно пришлых и местных уроженцев. Например, если бы для описания ситуации 1926 г. использовался понятийный аппарат переписи 1897 г., то количество местных уроженцев было бы выше, тем более оно бы возросло при пересчете согласно определению 1926 г.
Отмеченное несовпадение понятий особенно сильно проявилось в условиях Кубани: огромные станицы были окружены «наподобие венца сетью хуторов, образовавшихся в порядке естественной организации территорий». Как правило, родившиеся на подобных юртовых землях и переписью 1897 г., и переписью- 1920 г. считались местными уроженцами. В 1926 г. они причислялись к постоянно пришлым.
Таким образом, термин «постоянно пришлое население» переписью 1926 г. употребляется в широчайшем- смысле: в эту категорию входят все те, кто родился не в пределах населенного пункта, прибыв в него на постоянное жительство. Следовательно, причисляются и переселенцы из соседней станицы, и те, кто совершил переезд в тысячи километров. Неоднородный по масштабам миграции массив имеет смысл разделить на передвинувшихся: во-первых, в пределах округа; во-вторых, в пределах Северо-Кавказского края; в-третьих, совершивших миграцию из-за границ края.
После совершившейся революции начинается «массовый отход... белых и вообще антикрасных сил из революционного и голодающего центра России на хлебный и, по меньшей мере, консервативный юг - на Дон и Кубань прежде всего»381. Происходит расширение движения переселенцев, вызванное Первой мировой и Гражданской войнами, голодом, эпидемиями. Высокая мобильность населения сохраняется и в годы нэпа.
В первой половине 1920-х гг. правительство настойчиво пытается взять под контроль миграционное движение населения. В соответствии с растущим потоком переселенцев, «устремляющихся, главным образом, в Самарскую и Саратовскую, Донецкую и Кубано-Черноморскую области», 7 августа 1924 г. выпускается специальный циркуляр народного комиссариата земледелия, согласно которому самовольное переселение в Поволжье и на Юго-Восток признавалось недопустимым. Подписанный председателем ВЦИК М.И. Калининым циркуляр рекомендовался к «широкой публикации в местной печати и распространению среди населения». На исполнительные комитеты губерний и областей, которым предназначался циркуляр, возлагалась обязанность «предостерегать граждан от самовольного переселения» в указанные регионы. В течение следующего года выпущен ещё ряд постановлений подобного содержания. Однако, несмотря на все принимаемые меры, из поступавших с мест сведений и заметок в региональной прессе следовало, что «самовольное переселение не уменьшается» (циркуляр народного комиссариата земледелия от ЗГ июня 1925 г.)385.
Переселение из центральных, промышленных регионов на сельскохозяйственные окраины, в том числе и на Кубань, представлявшуюся относительно благополучным краем, шло настолько интенсивно, что местным властям также приходилось размышлять о мерах против «нескончаемого потока переселенцев, которые продолжают двигаться в счастливую Кубань на телегах и пешим порядком»386. Приведенная цитата — из статьи, опубликованной 2 июля 1925 г. в газете «Красное Знамя». Подчеркиваем - два 384 Данилов В.П., Тархова КС. Введение // Филипп Миронов. (Тихий Дон в 1917 1921 гг.): докум. и матер. / под ред. В. Данилова, Т. Шанина. М., 1997. С. 6.
Позиция государства в вопросах организации планового переселения, менялась быстро. Так, в соответствии с декретом ВЦИК и СНК от 17 августа 1925 г. «открытыми для планового переселения» в 1925-1926 гг. признаны Сальский, Ставропольский, Терский, Донской, Черноморский округа Северо-Кавказского края. Однако не прошло и полгода, как действие этого декрета было перекрыто циркуляром народного комиссариата земледелия от 4 января 1926 г., в котором весь Северный Кавказ признается закрытым для колонизации в 1926 г.388
Ситуация на Кубани не была столь благополучной, как представлялось направляющимся сюда переселенцам. Особенно это касается 1921— 1922 гг. Свою роль в массовом переселении сыграла закрепившаяся за Кубанью слава «хлебной страны». Хотя, по мнению председателя Кубано-Черноморского ЭКОСО И. Клейнера, «на Кубани значительно тяжелее отозвался недород, чем в Поволжском районе»389. Хотя материалы текущей статистики не фиксировали показатели смертности отдельно среди беженцев Первой мировой и Гражданской войн, все же с достаточной степенью уверенности можно предположить: смертность среди беженцев намного превышала смертность проживающих постоянно.
В исследовании Л.И. ЛубнЫ-Герцыка «Движение населения на территории СССР за время мировой войны и революции» приводятся показатели смертности за 1921-1923 гг. по отдельным регионам страны, зафиксированные местными статистическими органами. Среди них в 1922 г. лиди Всесоюзная перепись населения 1926 года... Т. 39. С. 137, 146, 149, 165. 388 Переселенческое дело... С. 36. С. 130. рует показатель Кубано-Черноморской области - 263,2 смертных случая на 100 рождений, т. е. относительно благополучная даже в военные и первые послевоенные годы сельскохозяйственная Кубань с очень сильным отрывом (например, аналогичный показатель в Белоруссии- 43,2, в Карелии - 53,7) обгоняет все остальные регионы390.
«На Кубани в 1922 г. умирало Поволжье», - поясняло ситуацию Ку-бано-Черноморское Губстатбюро, подчеркивая невозможность получения столь высокого показателя только за счет смертности постоянного населения Кубани391. Этот вывод, сделанный современниками, представляется нам единственно правильным. Таким образом, величина миграционной волны косвенно подтверждается необычайно высокими показателями смертности населения Кубани за 1922 г.
В письмах Кубано-Черноморского областного комитета РКП(б) неоднократно подчеркивается катастрофическое положение на Кубани и на Черноморском побережье, связанное с масштабами голода. Цитируем одно из них - письмо от 15 апреля 1922 г.: «Общее положение, как нами указывалось раньше, чем дальше от прошлого урожая и ближе к будущему становится все труднее и сложнее... Голод достиг крайних пределов... В станицах участились случаи голодной смерти, не говоря уже о. железнодорожных станциях, где голодная смерть обычное явление... Около станции Краснодар в часовне однажды скопилось свыше двухсот трупов»392.
Традиционная модель брачно-семейного поведения
Накануне Первой мировой войны численность населения территорий, послуживших основой образованного в 1924 г. Северо-Кавказского края, составляла 8 млн 300 тыс. чел.; в 1920 г. - только 7 млн 305 тыс. Сокращение населения составило более 12 %. Если учитывать высокий темп предвоенного прироста, то демографическая цена Первой мировой и Гражданской войн возрастет до 20 %473.
В конце второго - начале третьего десятилетия XX в. население страны сокращалось вследствие военных действий, катастрофических неурожаев и вызванного ими голода, эпидемий. «Даже в благополучной Европе „испанка" унесла миллионы жизней, что же говорить о нашем скученном, лишенном медицинской помощи, голодном населении... большую часть „демографической революции" составили не пули чекистов, а голод и болезни»474, - описывал ситуацию С. Максудов (псевдоним эмигрировавшего в США демографа А. Бабенышева). О голоде, как об основном факторе повышения смертности В Москве, Петрограде и Саратове в 1918-1922 гг., писал С. Виткрофт475.
Гражданская война - страшнее войны с внешным врагом: она раскалывает народ, зачастую - семьи, саму личность человека. В условиях окончательно не завершившихся военных действий демографические процессы попали в зависимость от не менее тяжелого фактора — голода. Не См., например: Гозупов Л.И. Экономическая география... С. 23, 27. Максудов С. Интернационалисты и русская революция... С. 257. 7 Wheatcroft S.G. Famines and factors affecting mortality in the USSR: The demographic crises of 1918-1922 and 1930-1933 // Famine in history newsletter: An occasional publication for participats in the session on famine in history to be held at the Eighth international economic history congress. Budapest, 1982. P. 1-30. смотря на самые благоприятные условия для развития сельского хозяйства, Северный Кавказ оказался в числе регионов, жители которых испытали все тяготы голодного существования. Причина - позиция власти, стремившейся выкачать из традиционной житницы Россию как можно больше продовольствия, столь необходимого для нужд армии. О катастрофическом положении в стране сообщается в телеграмме от 15 декабря 1921 г., подписанной председателем и секретарем Терского губкома: «Положение... чрезвычайно тяжелое. От того, сумеем ли мы изыскать продовольственные ресурсы, зависит существование Советской республики»; по мнению представителей новой власти, «основным источником, откуда мы должны в первую очередь черпать (продовольствие. - М.М.), является продналог»476. В мирное время Северный Кавказ был благодатным и хлебным регионом. Этот стереотип и руководил потоком беженцев, хлынувшим сюда из Центра. Однако встречала мигрантов иная ситуация: «мрачное, катастрофически угрожающее положение занимает Юго-Восток, продовольственных ресурсов которого не хватает для прокормления армии... продовольственные ресурсы Дона и Ставрополья исчерпаны; там взято все, что можно было взять; больше того, брали все, что было»; в результате — «центр тяжести по изысканию продовольствия» переносится на Кубань и, главным образом, на Терскую, губернию, «ибо ина Кубани почти все возможности исчерпаны. Достаточно указать... на ту репрессию, которая там проведена — 2 700 человек расстрелянных»477. Точные цифры (как в этом случае) не часто приводятся в документах. Поэтому число жертв террора как красного, так и белого очень трудно оценить даже приблизительно. Обе власти считали расстрелы логическим продолжением фронтовых действий, когда убийство не требовало даже видимости юридического обоснования.
Гражданская война разрушала всю философию пресловутой хозяйственности казака. В условиях военной повседневности не имело смысла засевать поля: урожай мог достаться другим. Особенно критическое положение сложилось в Ейском, Кавказском, Темрюкском отделах Кубано-Черноморской области и северо-восточной части Лабинского. В протоколе заседания пленума областного экономического совещания от 30«декабря 1921 г. подчеркивается: в этих отделах засеяно всего 10% посевной площади 1914 г.478
В феврале 1921 г. в Ростове прошло краевое совещание работников РКИ, обсудившее вопросы участия в весенней посевной кампании. В по-севкомы различных уровней было направлено более 1 500 штатных со 479 трудников инспекции, делегированных и членов ячеек содействия .
Кубано-Черноморской Рабоче-крестьянской инспекции проводится всестороннее обследование области в отношении подготовки местных органов власти к проведению весенней посевной кампании 1921 г. В «Неделю РКИ» в станицы и хутора были посланы бригады, членами которых являлись сотрудники инспекции, члены ячеек содействия, представители промышленных предприятий, партийных органов, РКСМ, профсоюзов. На состоявшейся в апреле 1921 г. конференции ячеек содействия были заслушаны доклады 13 руководителей бригад, принявших участие в обследовании. В докладах отмечались «некоторые дефекты, частичная , неорганизованность, неналаженность и инертность административно-хозяйственных органов»
Несмотря на недостатки, Кубано-Черноморская область была подготовлена к весеннему севу на фоне других регионов вполне удовлетворительно. Например, в Верхне-Донском округе Донской области из-за мятежа под руководством командира эскадрона Фомина «посевкампаниеи не
удалось руководить посевкому и производить заготовку семян-материала и его внутрраспределение»481. Кубань также испытывала недостаток посевного материала, поэтому конференция ячеек содействия РКИ предложила населению провести через посевкомы внутреннее перераспределение. «Мертвым и живым инвентарем, рабочей силой и необходимыми материалами население сможет удовлетворить себя своими средствами», — отмечалось на конференции482.
Конференция отметила, что собранные в результате обследования материалы «должны быть фундаментом в работах Земотдела и все данные должны быть использованы в настоящую весеннюю кампанию 1921 г., а также и на будущее время»483.
В начале 1920-х гг. голод охватил Черноморское побережье. В середине мая 1922 г. «случаи голодных смертей дошли до невероятных размеров»484. «Настроение голодающего побережного населения не в нашу пользу», - констатируется в письме Кубано-Черноморского областного комитета РКП(б) от 15 апреля 1922 г., - «любой десант, если он сумеет высадиться и захватить колоссальные семенные запасы АРА (Американской администрации помощи голодающим — так расшифровывается аббревиатура в одном из документов РГАСПИ485. - М.М.) в Новороссийске, раздать часть населению и скопившимся там беженцам, обеспечит за собой громадное сочувствие»486. Ситуация и страшная, и парадоксальная: умирающие от голода люди не допускались к собранному для них иностранцами хлебу.
