Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВАL Внутригосударственная деятельность А.А, Безбородко
1.1. «Путь наверх» - жизнь в Малороссии.. 32
1.2. Деятельность А.А. Безбородко по должности статс-секретаря императрицы 40
1.3. Работа в Государственном совете (дела по учреждению Заемного банка) 57
1.4. Роль А.А. Безбородко в развитии русской почты в последней четверти XVIII века. 68
ГЛАВА II Дипломатическая деятельность А.А. Безбородко. ..
ГЛАВА III. Личность А.А. Безбородко 121
Ш.1. Психологический портрет .. 121
III.2. Образ жизни.. 137
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. 159
Список использованных источников и литературы 165
.Источники. 165
Архивные. 165
Опубликованные.. 165
II. Литература. 170
Список сокращений. 180
- «Путь наверх» - жизнь в Малороссии..
- Дипломатическая деятельность А.А. Безбородко.
- Психологический портрет
Введение к работе
Актуальность исследования. Социоэтиологические легенды (origo gentis), повествующие о происхождении народов, появлении первых правителей, о складывании политической системы и об оформлении общественного строя разных народов - одна из древнейших форм, в которой сохранялась память о прошлом социума, и которая являлась практически универсальной формой идеологии. В них нашли отражение ранние системы социальной стратификации и институты власти «бесписьменных» обществ. В устной традиции сконцентрировались представления «мифологической социологии», составляющие важный элемент мировоззрения людей1. Социоэтиологические предания (сказания) и ритуалы (власти)2 находились в тесном двустороннем взаимодействии. Принципы и идеалы социальной организации отражались в архаических текстах, а последние, в свою очередь, представляли архетипы, «идеальные модели», способствовавшие воспроизводству социально-политической традиции. Как показали историко-филологические исследования ряда повествовательных жанров (мифа, сказки, отчасти саги3) в большинстве случаев можно наблюдать изоморфизм нарративных и социоритуальных структур4.
Научный интерес, проявившийся в 1980-е годы к легендам origo gentis, на современном этапе исследований все более возрастает. Сейчас эта тематика наиболее актуальна, поскольку противостояние трех ключевых подходов изучения политической истории (событийная история, история явлений (ситуаций) и структур власти, история социально-политических
1 Элиаде М. Космос и история. М, 1987. С. 32 - 64,145 - 251.
2 Лаку-Лабарт Ф. Поэтика и политика // Поэтика и политика. СПб., 1999. С..9 - 41;
Флад К. Политический миф. Теоретическое исследование. М., 2004. С. 7 - 205.
3 Палсон Херманн. Одиническое в «Саге о Гисли» // Другие средние века. К 75-летию
А.Я. Гуревича. СПб., 2000. С. 253-266.
4 Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 1996; Фонтенроуз Д., Бэском
В., Клакхон К, Хъюман С. Обрядовая теория мифа. СПб., 2003.
идей) перерастает в выявление связей и взаимной обусловленности этих сфер феномена политики5.
В современной историографии наиболее распространены следующие направления исследования власти и форм ее воплощения. Самым распространенным является исследование идеологии государственной власти, отраженной в разных видах источниках, причем применительно к Средневековью наибольшее внимание уделяется идеологии военного сословия (дружинной культуре6, средневековым представлениям о трех главных стратах общества7, стереотипам поведения рыцарей8). Особое направление - реконструкция социальных процедур и ритуалов (вассалитета9, жертвоприношения10, полюдья11, сбора дани12), т. е. типичных, периодически повторяющихся ситуаций13. К этому же направлению примыкают исследования форм репрезентации и символизации власти.
5 Ле Гофф Ж. Является ли политическая история по-прежнему становым хребтом
истории // Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. М., 2001. С. 403 - 424;
ТошД. Стремление к истине. Как овладеть ремеслом историка. М., 2000. С. 104 — 115,
185-218.
6 Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987; Горский А.А. Древнерусская
дружина. М., 1989.
7 Дюби Ж. Трехчастная модель или представления средневекового общества о себе
самом. М., 2000.
8 Флори Ж. Идеология меча. Предыстория рыцарства. СПб., 1999; Хейзинга Й.
Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье II Хейзинга
Й. Homo Ludens. Статьи по истории культуры. М., 1997. С. 296 - 297.
9 Ле Гофф Ж. Символический ритуал вассалитета // Ле Гофф Ж. Другое средневековье.
Время, труд и культура Запада. Екатеринбург, 2000. С. 211 - 262.
10 Мосс М. Социальные функции священного. СПб., 2000.
11 Кобищанов ЮМ. Полюдье: явления отечественной и всемирной истории
цивилизаций. М, 1995.
12 Перший А. И. Данничество // IX Международный конгресс антропологических и
этнографических наук (Чикаго, 1973). Доклады советской делегации. М., 1973. С. 1 -
14.
13 Изучение «исторической ситуации, время от времени воспроизводящейся», т.е.
изучение «характерного рисунка отношений между людьми в прошлом, некого
комплекса межчеловеческих отношении» в качестве нового направления в
отечественной историографии предложено М.А. Бойцовым (Бойцов М.А. Накануне.
Ахенские коронационные въезды под разными углами зрения // Одиссей. Человек в
истории. 1997. М, 1998. С. 171-203).
Комплексному исследованию образов, сакрально-магического ореола, духовных и телесных характеристик фигуры правителя посвящено сравнительно небольшое число исследований. Основополагающей для этого направления является фундаментальная сравнительно-историческая работа Дж. Дж. Фрэзера «Золотая ветвь»14. Всестороннее изучение представлений (в том числе и на основе средневековых легенд) о целительной силе французских и английских королей провел М. Блок15. В его труде удачно сочетается подробный источниковедческий анализ средневековых документов со сравнительно-историческими и сравнительно-этнологическими экскурсами в предшествующую эпоху варварских королевств и историю неевропейских цивилизаций. В близком ключе выполнена работа Э. Канторовича о «политической теологии Средневековья»16.
Исследовались также образы идеальных правителей и их типичные характеристики, наиболее подробно это направление разработано на скандинавском материале17. К носителям власти, описанным в сагах с помощью стереотипного набора характеристик, можно отнести «конунгов Руси» в сагах о древних временах18. Исследуются образы государей из других
FrazerJ.-G. The Golden Bough. 12 Vol. London, 1922; Idem. Lecture on the Early History of Kingship. London, 1905.
15 Блок M. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере
королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и Англии. М.,
1998.
16 Kantorowicz Е. The King's Two Bodies. Princeton, 1957. Op.: Бойцов M.A. Скромное
обаяние власти (К облику германских государей XIV - XV вв.) // Одиссей. Человек в
истории. Представления о власти. 1995. С. 37 - 66. Обзор традиционных методов
исследования власти см.: Коньков Д.С. Проблема власти в раннесредневековом
обществе: историографические и методологические аспекты. Авт. дисс. канд. ист. н.
Томск, 2004.
17 Гуревич А.Я. История и сага. М., 1972. С. 82 - 99; Лебедев Г.С. Конунги-викинги (к
характеристике типа раннефеодального деятеля в Скандинавии) // Политические
деятели Античности, Средневековья, и Нового времени. Л., 1983. С. 44-53; Успенский
Ф.Б. Имя и власть. Выбор имени как инструмент династической борьбы в
средневековой Скандинавии. М., 2001.
Глазырина Г. В. «Конунги Руси» в сагах о древних временах // Первые Скандинавские чтения. Этнографические и культурно-исторические аспекты. СПб., 1997. С. 26 - 31.
«варварских историй»19. Все чаще в историографии особое внимание уделяется фигурам «идеальных правителей», которые стали архетипическими - короля Артура20, Аттилы21, Карла Великого22, Чингисхана23. Во всех этих случаях в большей или меньшей мере привлекается мифопоэтическая традиция, поскольку сказания и легенды о правителях и их деяниях составляют важный аспект их «мифологии» и харизмы.
На легендах и сказаниях основывались также реконструкции индоевропейских представлений о власти и идеальном устройстве общества24, скифского политического устройства25, древнейшего праобраза социального строя древних германцев26, роли мифа о миграции англосаксов в Британию в становлении самосознания и властной идеологии англо-
19 Шкаренков П.П. Королевская власть в остготской Италии Кассиодора. Миф, образ,
реальность. М., 2003; Он же. Римская традиция в варварском мире. Флавий Кассиодор
и его эпоха. М., 2004. С. 47 - 185; Moisl Н. Kingship and Orality Transmitted
Stammestradition among the Lombards and Franks. Отт. оттиск. Wien, 1985. S. Ill - 119;
Горина Л В. Образ Болгарского князя Бориса I- Михаила в средневековых памятниках //
Славяне и их соседи. Тезисы XXII конференции. Репрезентация верховной власти в
средневековом обществе (Центральная, Восточная и Юго-восточная Европа). М., 2004.
С. 20 - 21; Кузнецова A.M. Dominus, dux, princes - образ идеального правителя в
Хронике Козьмы Пражского // Там же. С. 39 - 40; Флоря Б.Н. Образ Болеслава
Храброго в хронике Галла Анонима // Там же. С. 100 - 101.
20 Barber R.W. King Aurthur: Hero and Ledend. Woodbridge, 1986; Калмыкова E.B.
Предания о короле Артуре и английская средневековая историография // Образы
прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М., 2003.
С. 132-155.
Шувалов П.В. Немощь Аттилы (властитель гуннов глазами германцев) // Чужое: опыты преодоления. Очерки из истории и культуры Средиземноморья. М., 1999. С. 259 -276
22 Карл Великий. Реалии и мифы. М., 2001.
23 Скрынникова Т.Д. Харизма и власть в эпоху Чингисхана. М., 1997.
24 Dumezil G. Mythe et epopee. L'ideologie des trois functions dans les epopees des peoples
indo-europeens. Paris, 1968.
25 Раевский Д.С. Очерки идеологии скифо-сакских племен. Опыт реконструкции
скифской мифологии. М., 1977. С. 145-171.
Гуревич А.Я. К истолкованию «Песни о Риге» // Скандинавский сборник. Вып. XVIII. Таллин, 1973. С. 159-175.
саксонских королевств27, легендарной генеалогии англо-саксонских королей .
Во многих случаях без учета мифопоэтической традиции вообще невозможна реконструкция ранней истории обществ, картины мира древних коллективов, типичных социальных явлений и ситуаций. Древнейшие этапы складывания «кочевых» империй Евразии отразились в преданиях о первых вождях - хуннском «принце» Модэ29, персидском царе Кире II30, предке тюрков Огузе и о других легендарных ханах степи31, особенно монгольских32. В некоторых экзотических случаях устная традиция является наряду с данными археологии единственным историческим источником для восстановления ранней истории народов и государств 33.
Однако и при изучении народов, чья история хорошо известна по письменным свидетельствам, их собственная мифопоэтическая традиция является незаменимой для реконструкции их этнического самосознания, картины мира, архетипов власти. Без привлечения этих данных невозможно полностью обрисовать политическую систему древних культур Месопотамии34, греков35, скифов36, кельтов37, готов38, англо-саксов39,
пруссов .
27 Battles P. Genesis A and the Anglo-Saxon «migration myth» // Anglo-Saxon England.
2000. vol. 29. P. 43 - вв.
28 Moisl H.L. Anglo-Saxon Royal Genealogies and Germanic Oral Tradition II Journal of
Medieval History. 1981. Vol. 7. P. 8-24.
Крадин H.H. Империя Хунну. M., 2002. С. 47 — 55; ср. книжные легенды: Maenchen-Hefen О. The Legend of the Origin of the Huns II Byzantion. 1944-45. Bd. 17. P. 244 - 251.
30 Дандамаев M.A. Политическая история Ахеменидской державы. М., 1985. С. С. 12-
13.
31 Кычанов Е.И. Кочевые государства от гуннов до маньчжуров. М., 1997. С. 247 - 264;
Кляшторный С.Г. История Центральной Азии и памятники рунического письма. СПб.,
2003.С.243-252,313-357.
Лувсанвандан Б. Ранние монгольские племена (этногенетические изыскания на основе устной традиции). Автореф. дисс.... канд. ист. н. Новосибирск, 1998.
33 Миллер Дж. Короли и сородичи. Ранние государства Мбунгу в Анголе. М., 1984. С.
13-40.
34 Антонова Е.В. Месопотамия на пути к первым государствам. М., 1998. С. 139 - 159.
Между тем, как правило, устная традиция является ведущей формой исторической и социально-политической памяти только в «бесписьменных» (или «ограниченно письменных») обществах. Ее фиксация происходит в исторических и этнографических сочинениях более развитых соседних цивилизаций (скифские легенды известны из античных сочинений, легенда о хуннском хане Модэ - из «Исторических записок» китайского хрониста Сыма Цяня), или после освоения письменности самим народом-носителем традиции. Однако обычно процесс становления письменной культуры происходит на достаточно высоком уровне развития, чаще всего после создания государства или серьезного усложнения потестарных структур (вождеств), иногда сопровождающегося сменой религии. В обоих случаях запись предания часто ведет к переводу на другой язык, его переосмыслению с точки зрения «чужого» по своей культуре, идеологии, мировоззрению, представлениям о власти редактора.
В этой связи данная проблематика соприкасается с вопросами становления исторической мысли, соотношения легендарного и исторического в ранней историографии, шире - соотношения устной и письменной исторической памяти. «Историк словно бы надеялся подхватить и продолжить песню аэда и занять отводившееся тому место в мире,
Гиндин Л.А., Цымбурский В.Л. Гомер и история восточного Средиземноморья. М., 1996. С. 3 -41; Молчанов А.А. Социальные структуры и общественные отношения в Греции II тысячелетия до н.э. М., 2000. С. 80 - 134; 135 - 169; 193 - 209,212,214.
Раевский Д. С. Модель мира скифской культуры. Проблем мировоззрения ираноязычных народов евразийский степей I тыс. до н. э. М., 1985.
Шкунаев С. А. Община и общество западных кельтов. М., 1989; Широкова КС. культура кельтов и нордическая традиция античности. СПб., 2000. С. 137 - 328.
Вольфрам X. Готы. От истоков до середины VI века (опыт исторической реконструкции). М., 2003. С. 17, 30, 47 - 49, 53 - 60; Щукин М. Б. Готский путь. Готы, Рим и Черняховская культура. СПб., 2005. С. 20 - 28,48, 86 - 89,222 - 228. 39 Селицкий А.И. Проблема генезиса королевской власти у англосаксов. Авт. дисс. ... канд. ист. н. Краснодар, 2001; Он же. Проблемы реконструкции общеиндоевропейской концепции сакрализации власти // Мир власти: традиция, символ, миф. М., 1997. С. 3 -5; Он же. «Воданические короли»: религиозный аспект формирования королевской власти у древних германцев // Скандинавские чтения 2000 года. Этнографические и культурно-исторические аспекты. СПб., 2002. С. 20 — 69. 4 Кулаков В.И. Пруссы (V-XIII вв.). М., 1994. С. 134 - 160.
изменившемся в политическом и социальном отношении»41. Рождение исторической мысли и освоение первыми историками «мифопоэтической стихии» шло у разных народов достаточно стереотипными, типологически близкими путями42.
Легенды о происхождении власти включались в идеологию развитых государств (в качестве династических, генеалогических, назидательных сказаний) и неизбежно трансформировались под воздействием новых представлений и идеалов власти. Поэтому исследование отраженных в них моделей власти и образов первых правителей требует специального текстологического и структурно-морфологического исследования дошедших до нас текстов.
Важно отметить, что исследование мира идей древности и Средневековья в большей степени идет по пути изучения константных представлений - картины мира и ориентации в пространстве43, трактовки смерти и «того света»44, природных явлений45, ритмов времени46 и
41 Артог Ф. Первые историки Греции: историчность и история // ВДИ. 1999. № 1. С.
185.
42 Коллжгвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 16 - 56; Конрад Н.И.
Полибий и Сыма Цянь // Древние цивилизации. От Египта до Китая. Избранные статьи
из Вестника Древней Истории. М., 1997. С. 1232 - 1254; Авершцев С.С. Греческая
«литература» и ближневосточная «словесность»: противоречие и встречи творческих
принципов // Типология и взаимосвязь литератур Древнего мира. М., 1971. С. 3 - 19;
Багге С. Королевские саги: исландское своеобразие или общеевропейская культура //
Другие средние века. К 75-летию А.Я. Гуревича. СПб.; М., 2000. С. 19 - 35; Goffart W.
The Narrators of Barbarian History (A.D. 550-800). Princenton, 1988; Ауэрбах Э. Мимесис.
Изображение действительности в западноевропйско литературе. М., 1976; Робинсон
А.Н. Литература древней Руси в литературном процессе средневековья XI-XIII вв.
очерки литературно-исторической типологии. М., 1980.
43 Подосжов А. В. Ex Oriente Lux. Ориентация по сторонам света в архаических
культурах Евразии. М., 1999. С. 639 - 642.
Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992. С. 37 - 59, 495 - 508; Ср. Представления о смерти и локализации иного мира у древних кельтов и германцев. М, 2002; Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси. М.; Смоленск, 1995. С. 195 -215.
45 Демин А.С. О художественности древнерусской литературы. М., 1998. С. 13 - 88.
46 Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение.
СПб., 1997. С. 5-128.
человеческого возраста . Эти элементы мировосприятия относятся к числу универсальных (по крайней мере, в рамках традиционного общества) и имеют тенденцию сохраняться в менталитете людей при переходе от одной фазе социально-политического развития к другой. Восприятие же власти, а тем более ее идеология гораздо в большей степени изменчивы. Образ власти в каждый период развития общества обновляется или даже заново формируется на основе синтеза старых «концепций» и новой актуальной для общества информации. Поэтому существует необходимость четкого различения универсальных архетипов власти, рудиментов архаичных моделей догосударственных социумов и идеологем ранней государственности. Данная проблематика требует изучения раннеисторических описаний, сравнительного анализа отраженных в них социоэтиологических легенд, реконструкции комплекса представлений о власти и, только затем поиска возможных истоков этих представлений в разных стадиях развития народа-носителя исторической традиции.
Степень изученности проблемы. Исследование славянских легенд о первых правителях в основном шло в контексте сравнительно-исторического изучения летописных и хроникальных текстов. Были отмечены и проанализированы типологические параллели между древнерусскими летописями (Повесть временных лет) и чешской погодной хроникой Козьмы Пражского48, англо-саксонскими анналами49, скандинавскими сагами50 и шире западноевропейским и византийским историописанием51. В результате
Бочаров В.В. Антропология возраста. СПб., 2001. С. 96 - 138. 48 Сухомлинов М.Н. О древней русской летописи как о памятнике литературном. СПб., 1856. С. 28,132-147.
Гимон Г.Я Ведение погодных записей в средневековой анналистике (Сравнительно-
историческое исследование): Автореф. дис канд. ист. н. М., 2001.
Мельникова Е.А. Историческая память в устной и письменной традициях («Повесть временных лет» и «Сага об Инклингах») // ДГВЕ. 2001 год. Историческая память и ормы ее воплощения. М., 2003. С. 48 - 92.
Гиппиус А. А. Древнерусские летописи в зеркале западноевропейской анналистики // Славяне и их соседи. Вып. XVI. Славяне и немцы. М., 1997. С. 24 - 27; Аверинцев С.С. Григорий Турский и «Повесть временных лет», или о несходстве сходного // Другие
этих исследований уставлено, что картина ранней, языческой истории в средневековой историографии формировалась по сходным моделям, поскольку при переработке устной традиции первые книжники руководствовались близкими принципами.
Социоэтиологические легенды, на которых основывались начальные части летописей и хроник исследовались в качестве образцов ранней династической идеологии52, концентрированного выражения социальных идеалов и политических принципов53 и как источник по истории этнического и социально-политического сознания54.
Средние века. К 75-летию А.Я. Гуревича. М.; СПб., 2000. С. б - 12; Творогов О.В. Летопись - Хроника — Палея (Взаимодействие памятников и методика их исследования) // Армянская и русская средневековые литературы. Ереван, 1988. С. 19 30; Беркут Л.Н. Возникновение и характер средневековой анналистики. Варшава, 1911. Ср. противоположное мнение: Милъдон В.И. Летопись и хроника - два образа истории // Культура западного средневековья. М., 1981.
52 Граус Ф. К вопросу о происхождении княжеской (королевской) власти в Чехии // ВИ. 1959. № 4. С. 138 - 155; Lowmianski Н. Dynastia Piastow we wczesnym sredniowieczu II Poczatki Panstwa Polskiego. Poznan, 1962, T. I. S. Ill - 116; Balzer O. Genealogia Piastow. Lwdw. 1895. S. VIII - IX, 17, 327; Мельникова E.A. Происхождение правящей династии в раннесредневековой историографии. Легитимизация иноэтничной знати.// Элита и этнос Средневековья. М., 1995. С. 39 - 44; Глазырина Г.В: Легенды о происхождении правящей династии // Норвегия и Россия 2004/2005. Материалы историко-археологического семинара. СПб., 2001. С. 41 - 47; Пчелов Е.В. Генеалогия древнерусских князей. ГХ-ХІ века. М., 2001. С. 43 - 148.
Троицкий ИМ. Элементы дружинной идеологии в «Повести временных лет» // Проблемы источниковедения. Сб. 2. М.; Л., 1936. С. 17 - 45; Флоря Б.Н. Представления об образовании государства и его основных функциях в русском и западнославянском летописании 7/ Studia Balcanica. Т. 20. Раннефеодальные государства и народности. София, 1991. С. 43 - 53; Рогов А.И., Флоря Б.Н. Образование государства и формирование общественно-политической идеологии в славянских странах // Раннефеодальные государства и народности (южные и западные славяне VI -XII вв.) М., 1991. С. 207 - 217; Флоря Б.Н. Формирование государственности и зарождение политической мысли у славянских народов // Очерки истории культуры славян. М, 1996. С. 260 - 272; Мочалова В.В. Чешская и польская литература // Там же. С. 350, 356 - 359; Тржештик Д. Славянские этногенетические легенды и их идеологическая функция // Studia Balcanica. Т. 20. Раннефеодальные государства и народности. София, 1991. С. 38 — 43; Ратобылъская А.В. Родовая знать в раннефеодальных государствах Центральной Европы // Элита и этнос средневековья. М., 1995. С. 72 - 77. 54 Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М, 1982; Королюк В.Д. К вопросу о славянском самосознании в Киевской Руси и у западных славян в Х-ХИ вв. // Славяне и восточные Романцы в эпоху славянского средневековья. Политическая и этническая история. М., 1985. С. 204
Генезис и эволюция формы и содержания этиологических легенд, повествующих о начале Польши, Чехии и Руси, наиболее плодотворно изучались В.К. Соколовой Н.Ф. Котляром, Е.А. Мельниковой, Я. Банашкевичем, 3. Неедлой55. Особое внимание в историографии уделялось представлениям о роли княжеского рода в политике Древней Руси56. Система «родового сюзеренитета» князей Рюриковичей подробно изучена А.В. Назаренко с привлечением широкого круга сравнительно-исторических
- 220; Толстой НИ. Этническое самопознание и самосознание Нестора Летописца, автора «Повести временных лет» // Из истории русской культуры Т. I. Древняя Русь. М., 2000. С. 413 - 440. Живов В.М. Об этническом и религиозном самосознании Нестора Летописца // Слово и культура. Памяти Н.И. Толстого. М., 1998. Т. И. С. 321 -337.
55 Nejdly Z. Stare povesti ceske jako historicky pramen. Praha, 1953; Соколова В.К. Русские
исторические предания. М, 1970. С. 11 -1 5; Котляр Н.Ф. Древняя Русь и Киев в
летописных преданиях и легендах. Киев, 1986; Banaszkiewicz J. Slawische Sagen de
origine gentis (Al-Masudi, Nestor, Kadlubec, Kosmas) - dioskuriche Matrizen der
Uberlieferungen II Medievalia historica Bohemica. 1993. № 3. S. 29 - 58; Он оке. Podanie о
Piascie і Popielu. Studium porownacze nad wczesnosredniowiecznymi tradycjami
dynasty cznymi. Warszawa, 1986; Он оке. Polskie dzieje bajeczne mistrza Wincentego
Kadlubka, Wroclaw, 1998; Мельникова Е.А. Легенда о Кие: о структуре и характере
летописного текста // А се его сребро: Збірник праць на пошану М.Ф. Котляра з
нагороди його 70-річчя. Київ, 2002. С. 9 - 16. См. остальную историографию в 1
главы I.
56 Соловьёв СМ. История России с древнейших времен. Т. I // Соловьёв СМ. Собр. соч.
Кн. 1. М., 1988. С. 213 - 264; Он же. История России с древнейших времен. Т. П. // Там
же. С. 333 - 339, 360 - 397; Он же. История России с древнейших времен. Т. ИГ// Там
же. Кн. 2. М., 1988. С. 7 — 48; Он же. Взгляд на историю государственного порядка в
России до Петра Великого // Там же. Кн. XVI. М., 1995. С. 6 - 34; Он оке. История
отношений между русскими князьями Рюрикова Дома // Там же. Кн. 19. М., 1996; Он
оке. О родовых княжеских отношениях у западных славян // Там же. Кн. 23. М., 2000.
С. 25 - 36; Он оке. Об отношениях Новгорода к великим князьям. М., 1845; Пашуто
В.Т., Шульгин B.C. Комментарии // Соловьёв СМ. Собр. соч. Кн. 1. М, 1988. С. 731-
736; Шульгин B.C. Комментарии // Там же. Кн. 19. М., 1996. С. 490 - 495; Юрганов АЛ.
Наследие СМ. Соловьёва как явление русской культуры // Там же. Кн. 20. М., 1996. С.
552 - 559; Аммон Н.И. К вопросу о распределении столов между русскими князьями в
XI-XII вв. // ЧОИДР. Т. 168. 1894. Кн. IV; Шпилевский С. Семейные власти у древних
славян и германцев. Казань, 1869; Щепкин Е.Н. Порядок престолонаследия у
древненорвежских конунгов (историко-юридические параллели) // Сб. статей,
посвященных В.О. Ключевскому. М., 1909. С. 164 - 216; Пресняков А.Е. Удельное
владение в княжеском праве Великороссии и власть московских государей // Дела и
дни. Кн. 1. Пг., 1920. С. 6-22; Комарович В.Л. Культ рода и земли в княжеской среде
XI-XIII вв. // ТОДРЛ. XVI. М.; Л., 1960. С. 84 - 104.
материалов . Исследованы также социальные и юридические аспекты
княжеской власти . Всесторонне исследовались политические представления и концепции, заимствованные на Руси из Византии, рассматривались и механизмы этой рецепции59. Однако, разработка проблемы политических представлений о власти в Древней Руси проводилась на репрезентативном материале источников развитого Средневековья60.
Истоки княжеской власти в славянских государствах, становление княжого права, формирования набора функций князя, разные аспекты княжеского культа рассмотрены в целой серии исследований61. Но в этих
Назаренко А.В. Родовой сюзеренитет Рюриковичей над Русью (Х-ХІ вв.) // Древнейшие государства на территории СССР. 1985. М., 1986. С. 149- 157; Назаренко А.В. Порядок престолонаследия на Руси X - XII вв.: наследственные разделы, сеньорат и попытки десигнации (типологические наблюдения) // Из истории русской культуры. Т. I. Древняя Русь. М., 2000. С. 500 - 519.
58 Сергеевич В.И. Вече и князь. Русское государственное устройство и управление во
времена князей Рюриковичей. М, 1867; Дьяконов М. Очерки общественного и
государственного строя древней Руси. М.; Л., 1926; С. ПО - 123; Рогов В.А. К вопросу
о развитии княжеской власти на Руси// Древняя Русь: проблемы права и правовой
идеологии. М., 1984. С. 51 -75.
59 Чичуров Я.С. Политическая идеология средневековья. Византия и Русь. М., 1990;
Успенский Б.А. Царь и патриарх. Харизма и власть в России (византийская модель и ее
русское переосмысление).М, 1998.
Дьяконов М.А. Власть московских государей. Очерк истории политических идей Древней Руси до конца XVI в. СПб., 1889; Валъденберг В. Древнерусские учения о пределах царской власти: очерк русской политической литературы от Владимира Святого до XVII вв. Пг., 1916; Борисов Н.С. Политика московских князей XIII - первой половины XIV вв. М., 1999; Лаушкин А.В. Идея богоустановленности княжеской власти в летописании Северо-Восточной Руси второй половины XII - начала XIII вв. // Русское Средневековье. 1997. № 1. С. 28 -39.
61 Ключевский В.О. Курс русской истории. Часть I. // Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Т. І. М., 1987. С. 151 - 153, 156 - 161, 164-165, 174, 179 - 180, 207 -213; Он же. Терминология русской истории // Там же. Т. VI. Специальные курсы С. 100 — 107; Пресняков А.Е. Княжое право Древней Руси. Очерки по истории Х-ХИ столетий. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 7 - 26, 181 - 185, 412 - 437; Deptula Cz. Sredniowieczne mity genezy polski II Znak. 1973. № 11 - 12. S. 1365 - 1403; Urbanek R. К ceske povesti kralovske II Casopis spolecnosti pratel starozitnosti ceskych. 1915. № 23. S. 51 - 77. 1916. № 24. S. 57 - 67; Krappe A.H. La legende de Libuse et de Pfemysl // Revue des etudes slaves. 1923. № 3. S. 86 - 89; Idem. The Ploughman King II Revue Hispanique. 1919. T. 46. P. 516 — 546; Граус Ф. К вопросу о происхождении княжеской (королевской) власти в Чехии // ВИ. 1959. № 4. С. 138 - 155; Толочко АЛ. «Князь-робичич» та «король-орач». Східноевропейскі паралелі давньоруських генеалогічних легенд // Старожитності Русі-Украі ни. Збірник наукових праць. Київ,
работах внимание сосредоточено на княжеской власти раннегосударственного периода, догосударственный (потестарный) период рассматривается коротко и преимущественно ретроспективно. Кроме того, в отдельных работах не полностью учитывается глубокий разрыв между дружинной культурой «руси» (полиэтничной элиты Древнерусского государства, скандинавской в своей основе), «рыцарской» культурой Польши и Чехии и архаичной культурой славянских племен. В большинстве этих исследований этногенетические и этиологические легенды славян используются в качестве вспомогательных источников, а не в качестве типологически и генетически близких текстов, требующих сравнительно-морфологического и сравнительно-исторического изучения. Из славянских преданий выборочно используются только отдельные сообщения, которые находят археологическое подтверждение или аналогии в иностранных источниках.
Научная новизна. В настоящей работе впервые в историографии восточнославянские и западнославянские (древнерусские, чешские, польские) легенды, отраженные в древнейших историографических сочинениях, исследуются как комплекс жанрово-идентичных текстов, который является источником для изучения древнейшего пласта представлений славян о власти и ее носителях. В исследовании проведен структурно-морфологический анализ текстов этиологических славянских легенд, предложены и обоснованы единицы их морфологизации («мотив», «сюжет», «фабула») и классификация
1994. С. 210 - 215; Он же. Князь в Древней Руси. Власть. Собственность. Идеология. Киев, 1992. С. 13-22; Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 8 - 63;Петрухин В.Я. К дохристианским истокам древнерусского княжеского культа // Политропон. К 70-летию В.Н. Топорова. М., 1998. С. 882 - 892; Он же. О власти русского князя в древнейший период // Славяне и их соседи. Тезисы XXII конференции. Репрезентация верховной власти... С. 70 - 72; Соловьев К.А. Властители и судьи. Легитимация государственной власти в древней и средневековой Руси. (IX -первая половина XV вв.) М., 1996. С. 56 - 76; Пауткин А.А. Характеристика личности в летописных княжеских некрологах // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. № 1. XI - XVI вв. М, 1989. С. 231 - 246; Свердлов М.Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI- первой трети XIII вв. СПб, 2003. С. 40 - 181.
мотивов (сюжето-генерирующие, дополнительные и детализирующие). Впервые разработана система критериев (признаков), маркирующих раннеисторические тексты, восходящие к устным источникам. Подробно реконструирована история сюжета каждой легенды, что позволило провести сравнительно-историческое исследование моделей и ритуалов власти, а также представлений о первых правителях славянских племен. Специально рассмотрена трансформация древних преданий при их включении в раннеисторические описания, их изменения под воздействием христианского мировоззрения авторов первых летописей и хроник и идеологии государственного периода. Выявленные в преданиях исторические черты соотнесены с данными археологии, лингвистики, свидетельствами других письменных источников.
В качестве источников исследования выбраны три древнейших историографических сочинения Древней Руси, Польши и Чехии. Это «Повесть временных лет»62, Хроника Галла Анонима63 и Хроника Козьмы Пражского64. Эти три произведения являются первыми систематическими историческими описаниями трех государств, они стали основополагающими для исторической традиции в своих странах. Все последующие летописцы и хронисты опирались на эти труды. Все три памятника известны в позднейших списках, однако, на их основе вполне достоверно реконструируется архетипический текст. ПВЛ и хроники Галла и Козьмы полностью
Повесть временных лет / Подгот. текста, пер., ст. и коммент. Д.С. Лихачева, М.Б. Свердлова; отв. ред. В.П. Адриановой-Перетц. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1996. При текстологическом изучении отдельных фрагментов использовались летописи, содержащие ПВЛ, изданные в Полном собрании русских летописей (ПСРЛ. Т. I. Лаврентьевская летопись. М., 1997; ПСРЛ. Т. II. Ипатьевская летопись. М., 1998).
63 Galli Anonymi Cronicae et Gesta Ducum sive Principum Polonorum / K. Maleczilski.
MPH. Krakow. 1952. Т. И; Галл Аноним. Хроника и деяния князей или правителей
польских / Изд. Л.М. Попова. М., 1961. В предисловии и комментариях этих изданий
содержится обзор трех списков и подробнейший текстологический комментарий ко
всем известиям.
64 Cosmae Pragensis Chronica Boemorum I В. Bretholz IIMGH. SS. N.S., Berlin, 1923. T. 2;
Козьма Пражский. Чешская хроника I Под ред. Г. Санчука. М., 1962. В предисловии и
комментариях этих изданий содержится обзор 15 известных списков XII - XVI вв. и
подробнейший текстологический комментарий ко всем известиям хроники.
посвящены древней и современной авторам истории славянских государств. В исследовании рассматривались начальные части этих сочинений, на основе которых можно реконструировать предания о первых славянских правителях - Кие и его братьях, Пржемысле и Либуше, Пясте и Попеле.
Тексты этих трех раннеисторических описаний созданы примерно в одно время - на рубеже XI - XII вв. Редакции (три или две65) ПВЛ, по общему мнению текстологов, датируются 1110 - 1118 гг66. Хроника Галла Анонима написана в 1107 — 1113 гг. и состоит из трех книг, в первой изложена легендарная и древняя история Польши до 1086, вторая и третья посвящены правлению Болеслава Кривоустого до 1113. Хроника Козьмы Пражского начата, скорее всего, после 1092 года и излагает историю чехов с древнейших времен до 1125. Основными источниками Козьмы были хроника Регинона (VIII - нач. IX в.) и ее продолжение, составленное магдебургским епископом Адальбертом, недошедшие до нас древние пражские анналы, «Список епископов Пражской церкви, некрологи церкви св. Вита.
Во всех трех сочинениях есть прямые указания на использование устных источников: фольклорную традицию и рассказы очевидцев, кроме того, можно выявить и внутритекстовые, косвенные признаки обработки устной традиции (См. подробнее главу I 3). Западнославянские хроники написаны на латинском языке. Хроника Галла Анонима в наибольшей степени ориентирована на книжную латинскую культуру, повествование построено не по хронологии событий, а является перечнем деяний польских князей. Стержнем повествования, написанного в жанре gestae («деяния»)67,
65 Muller L. Die «dritte Redaction» der sogennanten Nestorchronik II Festschrift fur
Margarete Wolter zum 70. Geburstag. Heidelberg, 1967. S. 173 - 186; Творогов O.B.
Существовала ли третья редакция «Повести временных лет» // In memoriam. Сб. памяти
Я.С. Лурье. СПб., 1997. С. 203-209.
66 Творогов О.В. Повесть временных, лет // Словарь книжников и книжности древней
Руси. Вып. I. (XI - первая половина XIV вв.). Л., 1987. С. 337 - 343; Клосс М.Б.
«Повесть временных лет» // Письменные памятники истории древней Руси.
Аннотированный каталог-справочник. СПб., 2003. С. 21 - 23.
67 Ср.: Andersson М.Т. The Doctrine of Oral Tradition in Chanson de Geste and Saga II
Scandinavian Studies. 1962. Vol. 34. P. 219-236.
выступают подвиги трех князей - Болеславов. Галл был хорошо знаком с текстами античных авторов и современной ему латинской книжностью.
Текст хроники Козьмы Пражского несколько сложнее. С одной стороны, Козьма ориентируется на образцы латинской письменной культуры68, часто использует цитаты и аллюзии из сочинений античных писателей и поэтов. С другой, по своей структуре, Хроника Козьмы очень близка русскому летописанию - текст излагается строго погодно, присутствуют «пустые» даты, в текст включаются юридические документы.
ПВЛ69 написана на древнерусском литературном языке, повествование ведется по годам, по своей структуре русская летопись близка европейским анналам. Значительное влияние на летопись оказали византийские литературные образцы, особенно византийская хронография70.
Авторы этих трех исторических сочинений, опирались при создании ранней истории своих государств на библейские, апокрифические образцы и церковно-учительную литературу71. Христианская литература не только давала первым книжникам литературные образцы, но и формировала круг исторических идей, представлений о времени, пространстве, об идеальной власти и «правильном» устройстве общества. Варварские истории христианизированных государств писались в контексте Священной истории.
Люблинская АД. Источниковедение истории Средних веков. Л., 1955. С. 248 - 249.
69 В академическом издании ПВЛ учтено 20 списков XIV - XVI вв. (Археографический
обзор списков «Повести временных лет» // Повесть временных лет ... С. 359 - 378).
70 Истрин В.М. Замечания о начале русского летописания // ИОРЯС. 1923. Т. 23. С. 45 -
102; Еремин И.П. О византийском влиянии в болгарской и древнерусской литературах
IX - XII вв. // Еремин ИИ Литература Древней Руси. (Этюды и характеристики). М.;
Л., 1966. С. 9 - 17; Творогов О.В. «Повесть временных лет» и «Начальный свод»
(Текстологический комментарий) // ТОДРЛ. Т. XXX. Л., 1976. С. 9 - 21; Он же.
«Повесть временных лет» и Хронограф по Великому изложению // ТОДРЛ. Т. XXVIII.
Л., 1979. С. 99-113.
71 Еремин И.П «Повесть временных лет» как памятник литературы // Еремин И.П.
Литература Древней Руси. (Этюды и харктеристики). М.; Л., 1966. С. 42 - 97;
Данилевский И.Н. Повесть временных лет. Герменевтические основы изучения
летописных текстов. М., 2004.
Во многом сходятся и исторические задачи этих трех сочинений. Галл Аноним (Gallus Anonymus) не был поляком по происхождению, он прибыл в Польшу в конце XI в., и выполнял функции историографа в канцелярии князя Болеслава III. Свои цели хронист декларировал в предисловии к книге III -Галл Аноним пытается прославить историю Польши, чтобы «не есть даром хлеб польский» и «сохранить навыки письма». Свою работу Аноним прямо сравнивает с сочинениями «древних поэтов». Деяния святых мужей и военные победы и триумфы правителей - ключевая тема Хроники. Козьма Пражский (ок. 1045 - 1125) происходил из знатного чешского рода, после 1099 г. стал каноником, затем деканом капитула при кафедре Св. Вита в Праге. Исторический материал Козьма излагает с позиций династии Пржемысловичей. Свою Хронику Козьма Пражский характеризует как «героическую»72. Прозаический текст в хронике сочетается с рифмованными латинскими отрывками, причем особенно часто Козьма пользуется гекзаметром, что подчеркивает «эпический» стиль его произведения.
В начале ПВЛ сформулированы три вопроса, декларирующие исторические задачи автора летописи: «откуду есть пошла руская земля?», «кто въ Киеве нача первее княжити» и «откуду русская земля стала есть». В соответствии с этими задачами, ключевыми темами летописи стали история русского государства, появление первых киевских князей и династии Рюриковичей. В центре повествования находятся героические деяния и «слава» князей этой династии и их дружинников73.
В качестве дополнительных источников исследования использовались другие летописные, хроникальные и житийные тексты, в которых отразились альтернативные версии ранней истории трех государств и варианты рассматриваемых текстов. Для древнерусской легенды о Кие это -
72 Cosmas. III. 62.
73 О героическом элементе раннеисторических описаний и его связи с эпической
традицией см.: Wolf A. Medieval Heroic Traditions and Their Transitions from Orality to
Literacy II Vox intexta. Orality and Textuality in the Middle Ages. Wisconsin, 1991. P. 67 —
88.
Новгородская первая летопись младшего извода, в которой, по мнению большинства текстологов, отразился более ранний летописный памятник -т.н. «Начальный свод» 90-х гг. XI века74. В чешской традиции также известна более ранняя версия легенды о Пржемысле, она включена в «Легенду Кристиана», входящую в цикл житий св. Вацлава. Использовались также более поздние польские памятники - хроника Винцентия Кадлубка75 и «Великая хроника XIII века76. В отдельных случаях привлекались исторические и литературные параллели из болгарских памятников («Именника болгарских ханов»77 и «Апокрифической летописи»78)79. Были учтены данные древнерусских литературных памятников (прежде всего, «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, «Память о похвала князю Владимиру», Житие Феодосия Печерского80, «Слово о полку Игореве»81, Киево-Печерский патерик82 и «Слово, посвященное памяти
74 ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000.
С. 101-428.
75 Magistri Vincentii Chronicon Polonorum I Ed. A Bielowski II MPH. Lwow, 1872, T. II. P.
193-449.
76 «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI—XIII вв. М, 1987.
77 Москов М. Именник на българските ханове (ново тьлкуване). София, 1988; Горина
Л.В. Взаимодействие протоболгарской и славянских культур («Именник болгарских
ханов» в составе Еллинского летописца) // Славяне и кочевой мир. Средние века -
раннее Новое время. Сб. тезисов конференции памяти В.Д. Королюка. М., 1998. С. 26 -
27.
См. подробнее: Джеков П. Болгарская Апокрифическая летопись // Проблемы изучения культурного наследия славян. М., 1981.
79 Отдельно болгарская традиция нами не рассматривалась, поскольку ранняя
историография Болгарских царств представляла собой сложный синтез тюркских и
славянских элементов, кроме того, она испытала самое серьезное влияния
византийской идеологии, а сами памятники известны только в очень поздних списках.
Видимо, целесообразно исследовать легенды о становлении власти в Болгарии на
основе уже реконструированной «славянской модели» представлений о власти для
более четкого отличия славянских и неславянских элементов (Литаврин Г.Г.
Формирование и развитие Болгарского раннефеодального государства (Конец VII -
начало XI вв.) // Раннефеодальные государства на Балканах. VI - XII вв. М., 1985; Он
же. Византия и славяне (Сборник статей). СПб., 1999. С. 192 - 228,237 - 348).
80 Перечисленные памятники цитировались по последнему изданию: Библиотека
литературы древней Руси. Т. I. XI - XII вв. СПб., 1997.
81 «Слово о полку Игореве» / Вступительная статья, подготовка текста, комментарий и
приложение А.А. Горского. М., 2002.
святых отцов Первого Вселенского (Никейского) собора» епископа Кирилла Туровского), а также параллели из германской, кельтской, скифской и греческой мифопоэтических и раннеисторических традиций. Византийские и западноевропейские средневековые источники в основном цитировались по «Своду древнейших письменных известий о славянах»83.
Цель исследования состоит в том, чтобы на основе сравнительно-текстологического и структурно-содержательного анализа восходящих к устной традиции западно- и восточнославянских преданий о первых правителях выявить и исследовать круг представлений о власти и функциях первых князей, реконструировать образы и идеальные типы носителей власти у славян. Поставленная проблема включает в себя рассмотрение ряда конкретных вопросов, которые являются непосредственными задачами исследования:
1. рассмотреть историографию проблемы отражения устной традиции в
раннеисторических описаниях славянских государств;
2. на этой историографической основе сформулировать систему
критериев выделения летописных и хроникальных текстов, восходящих к
устным источникам;
3. выработать единицу морфологизации текстов легенд для структурно-
содержательного и сравнительно-литературного анализа;
4. проанализировать историю текстов и эволюцию сюжетов трех
преданий о первых правителях, по возможности реконструировать
первоначальное содержание этих преданий;
Киево-Печерский патерик // Древнерусские патерики. Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик / Изд. подг. Л.А. Ольшевская, С.Н. Травников. М., 1999. С. 7 -80,253-315,351-423.
83 Свод древнейших письменных известий о славянах. М., 1994. / Сост. и коммент. Л.А. Гиндин, С.А. Иванов, Г.Г. Литаврин. Т. I. (I-VI вв.); Свод древнейших письменных известий о славянах. М., 1995. / Сост. и коммент. С.А. Иванов, Г.Г. Литаврин, В.К. Ронин. Т. II. (VII-IX вв.).
5. определить формы и механизмы трансформации языческих легенд
о происхождении власти в христианской историографии
раннегосударственного периода восточных и западных славян;
6. провести сравнительно-исторический анализ представлений о власти
и ключевых аспектов образов князей в описаниях догосударственного
периода чешской, польской и древнерусской «варварских историй»;
7. по возможности реконструировать социально-политическую
структуру, описанную в легендах, определить «историчные» черты
полученной модели, находящие подтверждения в других письменных
источниках и данных археологии и палеоэтнологии.
Методологической основой диссертации стало сочетание «морфологического и исторического»84 исследования истории славянских легенд о происхождении власти. Структурный анализ текстов источников был дополнен сравнительно-историческим изучением представлений о власти85. Для анализа текстов летописей и хроник использовался структурно-морфологический метод (сюжетно-мотивный анализ), при учете результатов изучения летописей и хроник текстологическими методами. Для исследования эволюции сюжетов и «стратиграфии» их мотивов использовался историко-генетический метод реконструкции первоначального сюжета нарратива86. В качестве дополнительных методик был использован системный анализ семантики имен персонажей преданий (на основе выводов лингвистов) и семиотического значения локусов и артефактов, упомянутых в
этих текстах .
Леви-Стросс К. Структура и форма // От структурализма к постструктурализму. М., 2000. С. 124.
85 Он же. Структурная антропология. М., 1983. С. 8 - 32, 305 - 339; Эванс-Причард Э.
Антропология и история II Эванс-Причард Э. История антропологической мысли. М.,
2003. С. 273 - 291; Рэдклиф-Браун А.Р. Структура и функция в примитивном обществе.
М, 2001. С. 208 -236.
86 Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 1996.
87 Иванов В.В. Семиотика культуры среди наук о человеке в XXI столетии // Одиссей.
Человек в истории. История в сослагательном наклонении? М., 2000. С. 86 - 95;
Замечания к терминологическому и понятийному аппарату. Ряд терминов и понятий, используемых в исследовании, носит условный (конвенционный) характер. Прежде всего, это касается обозначений жанров источников. Следуя устоявшейся историографической традиции, западнославянские исторические памятники в работе именуются хрониками. Однако, хроникой в собственном (узком) смысле слова, т.е. памятником, отличающимся цельностью авторского замысла* выраженностью авторского начала, отсутствием жесткой погодной структуры, является только сочинение Галла Анонима. «Хроника» Козьмы Пражского, строго говоря, по своей структуре является скорее погодной летописью, близкой по форме Повести временных лет и другим древнерусским летописям.
Термины «легенда» и «предание» используются мною как синонимы88, оба эти обозначения применяются к славянской устной традиции. Более поздние памятники дружинного эпоса раннегосударственного периода обозначаются словом «сказание». Термин «князь» применяется к обозначению первых славянских правителей в значительной мере условно (также как, например, герои «Илиады» называются «царями»). Точнее было бы называть героев рассматриваемых легенд «вождями». Славянские социумы обозначаются как «племена» тоже в качестве дани историографической традиции. В своем большинстве ни племенами, ни тем более «союзами племен»89 они не являлись. Гораздо точнее было бы определять некоторые из них в качестве «вождеств»90, другие в качестве
Байбурин А.К. Семиотические аспекты функционирования традиционной культуры восточных славян. Авт... дисс. докт. ист. н. СПб., 1995.
88 Хотя исследователям нередко удается уловить нюансы разницы между ними:
«Предание отличается от легенды тем, что несет «установку на достоверность»... в
противовес преданию легенда (хотя и не исключает «установки на достоверность»)
содержит нечто необыкновенное» {Котляр Н.Ф. Древняя Русь и Киев... С. 11).
89 См.: Гиренко Н.М. Социология племени. Становление социологической теории и
основные компоненты социальной динамики. Л., 1991.
90 Крадин КН. Вождество: современное состояние и проблемы изучения // Ранние
формы политической организации: от первобытности к государственности. М., 1995. С.
11-63.
«сложных вождеств», третьи как сложные акефальные системы . Применительно к славянским обществам эти понятия уже начали применяться . В историографии за ними же практически закрепился еще один очень удачный нейтральный термин «славинии»93.
В рассматриваемых славянских легендах о первых правителях, скорее всего, описаны родовые, кровнородственные коллективы (полян киевских, чехов, полян гнезненских)94 и процесс их объединения, причем власть в этих микросоциумах связана с семьями родовых лидеров.
Понятие власти в исследовании «заимствуется» из политической антропологии и палеосоциологии. Власть понимается, как возможность осуществлять собственную волю внутри социальной системы, принимать, передавать и реализовывать свои решения в коллективе, контролировать и устанавливать нормы поведения, применять санкции, осуществлять доминирование одних групп и индивидов над другими, контролировать объекты, представляющие интерес для других95. В связи с темой
Бережин Ю.В. Вождества и акефальные сложные общества: данные археологии и этнографические параллели // Там же. С. 62 - 78; Карнейро Р. Процесс или стадия: ложная дихотомия в исследовании истории и возникновения государства // Альтернативный пути к цивилизации. М, 2000. С. 84 - 94.
92 Мельникова Е.А. К типологии предгосударственных и раннегосударственных
образований в Северной и Северо-Восточной Европе (Постановка проблемы) //
Древнейшие государства Восточной Европы. 1992-1993. М., 1995. С. 16 - 32; Котляр
Н.Ф. Древнерусская государственность. СПб., 1998. С. 9 - 69; Шинаков Е.А. Племена
Восточной Европы накануне и в процессе образования Древнерусского государства //
Ранние формы социальной организации. СПб., 2000. С. 303 - 347.
93 Литаврин Г.Г. Славинии VII - IX вв. Социально-политические организации славян //
Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. Лингвистика, история
археология. М., 1984. С. 193-203.
9 Коротаев А.В., Оболонков А.А. Род как форма социальной организации в работах дореволюционных русских и советских исследователей // Узловые проблемы истории докапиталистических обществ Востока. Вопросы историографии. М., 1990. С. 3 - 52; Попов В.А. К вопросу о структурообразующих принципах рода и родовой организации // Ранние формы социальной организации. СПб., 2000. С. 17 - 24; Мердок Дж. П. Социальная структура. М., 2003. С. 67 - 105,405 - 436.
95 Историографические обзоры определений понятия власть см.: Баландье Ж. Политическая антропология. М, 2001. С. 31 - 55, 82 - 99; Крадин Н.Н. Политическая антропология. М, 2001. С. 67 - 116; Куббелъ Л.Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988. С. 23 - 41.
исследования особое внимание уделялось коммуникативным аспектам власти96.
Последний спорный термин - «феодальность», в отдельных случаях в работе славянские государства XI-XII веков обозначаются как феодальные. Однако имеется в виду не формационное определение или способ производства, а универсальный тип властных отношений97, политического режима основанного на личных связях управляющих и управляемых, патерналистских и служебных отношениях внутри элиты и между стратами. Наконец, феодальным является определенный тип военной элиты, обычно формирующийся на основе «варварских дружин»98.
Логика исследования ориентировалась на следующие принципы. Вначале была рассмотрена историография изучения устных источников летописей и хроник. Затем на этой основе были предложены критерии выделения фрагментов, восходящих к устным преданиям, и методика анализа морфологии этих текстов. С помощью методов текстологии и мотивно-сюжетного подхода исследована структура текстов и эволюция каждой легенды. Проведен сравнительный анализ представлений о власти, описаний ее обрядов и символов, ключевых характеристик первых князей. Далее рассматривались трансформации и переосмысления славянских языческих преданий в раннеисторических описаниях, определены архаичные элементы власти и более поздние, относящиеся к раннегосударственному периоду.
у& Луман К Власть. М., 2001. С. 11 - 33.
97 Block М. Pour une Thistoire comparee des societes europeennes II Block M. Melanges
historiques. Paris, 1963. T. I. P. 16 - 40; Новосельцев А.П., Пашуто B.T., Черепний Л.В.
Пути развития феодализма (Закавказье, Средняя Азия, Русь, Прибалтика). М., 1972;
Кобищанов ЮМ. Теория «большой феодальной формации» // ВИ. 1992. № 4 - 5. С. 5 -
17.
98 Такое понимание феодализма см. в работах: Баландъе Ж. Политическая
антропология. М., 2001. С. С. 96 - 99; Блок М. Феодальное общество. М., 2003. С. 429 -
440; Кареев К В каком смысле можно говорить о существовании феодализма в России?
СПб., 1910. Cp.iStenton F.M. The First Century of English Feudalism 1066-1166. Oxford,
1961.
«Путь наверх» - жизнь в Малороссии..
Александр Андреевич Безбородко - выходец из Малороссии. Его семейство, как и многие другие, искавшие в России лучшей жизни, было «не богато родовитостью».1 Фамилия Безбородко ведет свое начало от польского рода Ксенжницких. Прадед Александра Андреевича, Демьян Ксенжницкий, владел поместьем в Полтаве и служил в Малороссийском войске. По-видимому, предки Безбородко являлись выходцами из так называемых банитов - польских шляхтичей, изгнанных из отечества за своевольный и буйный нрав. Отличавшиеся отчаянной храбростью, баниты шли на службу к украинским гетманам и сражались на их стороне против своих же поляков и турок. За боевые подвиги они получали на Украине маетности - поместья. Многие из них крестились в православную веру и переменили свои старинные дворянские фамилии на малороссийские прозвища, заимствуя их из случайных обстоятельств повседневной жизни. В России, да и в других странах, до сих пор распространено подобное происхождение многих фамилий.
Фамилия Безбородко, скорее всего, тоже происходила от такого прозвища. По преданию, в одной из битв с поляками, Демьян Ксенжницкий был обезображен: ему отрубили подбородок. С тех пор он получил прозвище «безбородый», которое впоследствии перешло на весь род и закрепилось как фамилия — Безбородко.
Отец будущего государственного канцлера Андрей Яковлевич Безбородко был человеком неглупым и ловким. Начав службу под крылом своего родственника, гетмана Апостола, он скоро получил должность старшего войскового канцеляриста. Должность эта была достаточно высокая и ответственная, т.к. по долгу службы он был в курсе всех дел тогдашнего правительства. Возможно, Александр Андреевич унаследовал от своего отца одно очень хорошее и нужное для карьерного роста качество - Андрей Яковлевич умел общаться с начальством, знал как угодить тогдашним правителям Малороссии. Продвижению по службе не помешали даже многочисленные жалобы пострадавших от непомерного взяточничества Андрея Безбородко, хотя он был отправлен в отставку, и на него было заведено уголовное дело по факту взяточничества. Он оправдывался тем, что он все делал по поручению своих правителей, а не по собственной инициативе. Следствие шло очень медленно и, в 1751 году, в конечном счете, решено было в пользу Андрея Безбородко Это, а также покровительство гетмана Разумовского, в конечном счете, обеспечило ему получение должности генерального судьи, считавшегося вторым чином после гетмана в Малороссии. Назначение произошло уже при Петре III, одновременно с увольнением в отставку: место генерального писаря тогда понадобилось для близкого к гетману человека - Василия Туманского. Но Андрей Безбородко не прекратил активное участие в общественной и политической жизни своего края. Он был выбран предводителем депутатов для сочинения проекта Нового Уложения.
Из пятерых детей Андрея Яковлевича Безбородко Александр, родившийся 14 марта 1747 г., был старшим сыном.
О дате рождения А.А. Безбородко свидетельствует надпись на надгробном памятнике в Александро-Невской лавре. В верхней части памятника под бюстом князя выбито: «Родился 1747 года, 14 марта; скончался 1799 года, 6 апреля»3. В верху памятника, на вделанной в стену медной доске (это было сделано, когда строилась церковь во имя Сошествия Св. Духа в 1819-1822 гг.) перечислены должности, занимаемые А.А. Безбородко при жизни и сказано: «...родился в городе Глухове марта 17 дня, 1747 года». Косвенным доказательством того, что А.А. Безбородко родился все-таки 14, а не 17 марта может служить тот факт, что в Думницком монастыре, которому покровительствовала семья Безбородко, а в большей степени Александр и Илья, особо чтились дни 14 марта и 16 февраля: дни рождения братьев. Приделы соборной церкви, построенной в 1806 году, также освящены в их честь: один - в честь св. мученика Александра Пресвитера, память которого празднуется 14 марта, а другой - мученика Ильи Египтянина, празднуемого 16 февраля. Церковь построена в честь святых, имена которых носили оба брата.
Свидетельство о рождении А.А. Безбородко не найдено, хотя в это время такие записи уже велись. Дело в том, что не была еще введена обязательная отсылка метрических записей в консисторские архивы. Поэтому многие из них терялись и еще чаще истреблялись пожарами. Н.И. Григорович в своей работе делает предположение, что подобная участь постигла и метрики города Глухова, горевшего дважды.4 Н.И. Григорович также приводит и выписки из исповедных росписей, высказывая сомнение в их достоверности. Он находит не лишним представить, как доказательство неточности записей, отрывок из исповедной росписи Березинской протопопии за 1765 год.5 Если верить этой «росписи», то Александр Безбородко должен был родиться в 1745 году. Эту информацию подтверждает и друг отца Безбородко Яков Маркович. В своих «Записках» он отмечает, что 2 апреля 1745 года он посещал больного и заехал к Безбородко, у которого был банкет по случаю крестин сына. Всего в семье Андрея и Евдокии Безбородко было пятеро детей: Анна, Ульяна, Александр, Татьяна и Илья.6 От секретаря Черниговской Консистории Н.И. Григорович узнал, что в их архиве хранятся метрические книги Глуховского уезда лишь с 1785 года.7
Ни ворожея, ни гадалка не предсказывали сыну генерального писаря таких высот. Поэтому никому и в голову не приходило сохранить для потомства то, как воспитывался мальчик, где и чему учился. По крайней мере, документальных сведений об этом не сохранилось. Однако сохранились косвенные свидетельства о быстром развитии умственных способностей и трудолюбия у ребенка. Отец участвовал в воспитании и образовании сына. «Говорят, что я с трехлетнего возраста начал уже просить, чтобы меня учили грамоте, но так как все говорили, что еще рано, то я выучился ей сам без всякой посторонней помощи... когда мне было четыре года, я пришел к отцу в день его именин и сделал ему сюрприз, начав читать ему книгу... при моей памяти я никогда не записывал... и у меня не было даже тетрадей, да доску свою я всегда отдавал другим, кто не мог удерживать всего в памяти и вынужден был записывать... многие... прославляли мой ораторский талант, мое красноречие и особенно, как многие говорили, мою непобедимую логику... в суждениях обо мне не боялись даже в моем присутствии приписывать мне не только ум, но и серьезность не по летам...».
Дипломатическая деятельность А.А. Безбородко.
XVIII век занимает особое место в истории внешней политики России. Это было время, когда российское самодержавие поднималось на новую ступень, а сам характер российской политики стал постепенно меняться, приспосабливаясь к новому положению великой страны. Именно в XVIII столетии сформировались главные направления международной активности русского государства, когда в новых социально-экономических, политических и международных условиях были заложены основы идеологии и традиций, которыми впоследствии руководствовались правящие круги в XIX столетии. Новые явления были тесно связаны как с внутренним развитием страны, превратившейся в дворянскую империю, так и с изменениями в международных отношениях: с выдвижением на первый план борьбы государств за торговое и политическое преобладание, за колонии; с превращением англо-французского соперничества в главный фактор мировой политики и появлением на европейской арене новых великих держав; с актуализацией Восточного вопроса.
В последней четверти XVIII века внешнеполитический курс России становится более последовательным и устойчивым. Центр тяжести сфокусировался на решении черноморской проблемы. В результате двух войн и дипломатической борьбы Россия вышла широким фронтом к Черному морю, приобрела право проводить свои торговые суда через Босфор и Дарданеллы, а также покровительствовать порабощенным Турцией христианским народам. В польском вопросе правительство Екатерины II сначала ограничивало свою задачу сохранением слабой и подверженной русскому влиянию Речи Посполитой. Однако ситуация в Европе побудила встать на путь раздела этого государства, инициаторами которого выступали Пруссия и Австрия. В результате трех разделов Польши во второй половине века к России отошли находившиеся под властью поляков белорусские земли, Правобережная Украина, Курляндия и Литва. Собственно польские и западноукраинские земли были аннексированы Пруссией и Австрией. Национальная политика постепенно перерастала в имперскую.
В 1780 году, в период борьбы североамериканских колоний за независимость, Россия приняла Декларацию о вооруженном нейтралитете, чтобы ограничить не регулируемой никакими правовыми нормами хозяйничанье британского флота на морях. Россия поддержала таким образом и становление нового Североамериканского государства.
Русско-австрийский союз 1781 года преследовал целью далеко идущие, но большей частью оставшиеся нереализованными планы, среди которых фигурировал и известный «греческий проект» - план изгнания турок из Европы и создания на Балканах вассального России греческого государства.
Великая французская революция встретила враждебное отношение царского правительства, которое, однако, не спешило примкнуть к коалиции монархических государств, направленной против Франции.
К концу столетия задачи укрепления связей с государствами Центральной и Западной Европы, выхода к незамерзающим морям, утверждения великодержавного статуса страны были решены. Российская империя настолько подняла свой международный престиж, что слова А.А. Безбородко молодым дипломатам: «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела»1 вполне справедливы.
В дипломатическом ведомстве России никогда не переводились люди, известные не только своей деятельностью на внутригосударственном поприще, но и своими внешнеполитическими заслугами. Одним из таких деятелей был Александр Андреевич Безбородко. Назначенный в 1775 году статс-секретарем императрицы, он быстро стал ее доверенным советником. Во время могилевской поездки Екатерины II в 1780 году и ее встречи с австрийским императором Иосифом II Александр Андреевич не только успешно справился со всеми организационными делами, но и проявил немалые дипломатические способности.
24 ноября 1780 года Безбородко был включен в состав руководства Коллегии иностранных дел со званием «полномочного для всех негоциации», пожалован в генерал-майоры. Вплоть до смерти Екатерины II одним из первых ее советников в делах внешней политики (если не считать Потемкина - правой руки императрицы во всех сферах государственной деятельности) был именно А.А. Безбородко. Он усвоил и разделял ее политические взгляды и всегда являлся их верным истолкователем и исполнителем.
Психологический портрет
Человеческая личность сама по себе очень интересна и хранит множество загадок - ключей к пониманию мотивов и объяснению поступков. Не вызывает сомнений и то, что личностный фактор играет в истории огромную роль. На сегодняшний день изучение исторической личности, составление психологического портрета и выявление черт характера того " или иного исторического персонажа является чрезвычайно актуальным и научнозначимым. Особенно, если речь идет о людях, стоявших у вершин власти. Личность Александра Андреевича Безбородко очень колоритна, а его деятельность и заслуги позволяют ставить его в один ряд с самыми известными деятелями последней четверти XVIII столетия.
А.А. Безбородко отличали такие черты как образованность, высокая и разносторонняя культура мысли, прирожденная сила ума в сочетании с удивительной работоспособностью и его поистине феноменальная память. Ум Безбородко являлся ярким и законченным образцом государственного ума, и у него, более, чем у кого-нибудь другого из его современников, выявились специфические особенности продвинутого образца мышления государственного деятеля и дипломата, в котором прослеживается единство интеллектуальных и волевых моментов, мысли и деятельности, и, обязательно, дальновидность. Безбородко умел охватывать сразу все стороны вопроса, систематизировать его, выделять существенное, намечать план действий и в случае необходимости мгновенно изменять его. Умение ориентироваться по ситуации и своего рода политическое чутье помогали ему почти всегда держаться в струе, выдавать то, чего требовала обстановка. Возможно, благодаря этому А.А. Безбородко удавалось так долго сохранять свои позиции при дворе. В государственной сфере Безбородко чувствовал себя на своем месте, мог со всей полнотой реализовать свои замыслы, находившие подкрепление у императрицы. Постепенно накапливавшийся опыт, проницательность и дружелюбие легко позволяли оставлять позади своих недругов. Благодаря всему вышесказанному ему до конца дней удавалось оставаться незаменимым человеком при дворе и государственной сфере.
Александра Андреевича можно с уверенностью назвать человеком целеустремленным и решительным, ведь он практически всегда умел понять ситуацию, предложить эффективный способ действий, представляя при этом возможный их результат, что особенно ценила Екатерина II.
Безбородко обладал чувством ответственности, что, по мнению психологов, относится к поведению и деятельности человека и выражается в нравственном чувстве обязательности в осуществлении дел, принятых к выполнению, в принятии решений.1 Ответственность особенно важна в государственной деятельности, выражающаяся в верности данному слову, соответствии слова и дела, обдуманности поступков, добросовестном выполнении обязанностей, исполнительности, точности и аккуратности в работе.
Организованным и дисциплинированным человеком Александра Андреевича тоже назвать довольно сложно. Ведь первое подразумевает умение планировать свою повседневную деятельность, последовательно решая взаимосвязанные задачи, и выполнять запланированное. Второе же имеет в своей основе морально воспитанную волю и служит цели активного сознательного выполнения своих повседневных трудовых обязанностей. Психологическую характеристику дисциплинированности составляют: выдержка и самообладание, внешняя и внутренняя собранность, организованность и настойчивость исполнения своих обязанностей. Наличие этих качеств у него оставляло желать лучшего.
Подтверждением тому является отзыв о А.А. Безбородко Саксонского дипломата Гельбига, опубликованный в Русском Архиве за 1865 год: «... Очень просвещенный ум, безошибочное суждение и редкое присутствие духа возвышали князя Безбородку до степени гения. Познание языков, навык к работе и политическая его проницательность были безподобны на том поприще, на котором он находился. Прекрасныя черты его характера были: доброта, не знавшая никакой мстительности и благодарность за всякое благодеяние оказанное ему в юности. Зубов и Марков никогда не испытывали его мщения и никогда не забывал он, что сделали для него Разумовский и Румянцев. Эти добродетели могли бы сделать еще более хорошаго в обширной и высокой сфере, где находился Безбородко, еслибы они не становились так часто недействительными чрез его недостатки. Он был погружен в наслаждения всякаго рода и так ленив, что мало можно встретить подобных примеров, когда речь заходила о работе. Из этих двух недостатков происходил третий, который был несравненно вреднее, именно тот; что он почти никогда не держал данного слова. Он всегда давал самыя лучшия обещания и едва думал о том, чтобы их исполнить, разумеется и потому что не был в состоянии делать все то, чего от него требовали...».
