Русская эмиграция и советская интеллигенция: проблемы культурного взаимодействия в 1920-1929 гг. Климова Ольга Николаевна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Русская эмиграция и советская интеллигенция: литературное взаимодействие в 1920-1929 годы 30

1.1 Русская эмиграция в Западной Европе: период интенсивного литературного общения с советской интеллигенцией 30

1.2 Русская эмиграция в Западной Европе: период свертывания литературных контактов 51

1.3 Литературное взаимодействие русской диаспоры Центральной, Восточной Европы и Китая с советской интеллигенцией 70

Глава 2. Взаимосвязи русской эмиграции и советской интеллигенции в области науки в 1920-1929 гг 90

2.1 Наука и образование Русского Зарубежья: контакты с советской интеллигенцией 90

2.2 Историческая наука Русского Зарубежья и Советской России точки взаимодействия в 1920-1929 гг 119

Глава 3. Взаимоотношения представителей эмиграции и советской интеллигенции в области искусства 144

3.1 Контакты представителей эмиграции и советской культуры в области музыкального, оперного и балетного искусства в период 1920-1929 гг 144

3.2 Драматическое искусство Русского Зарубежья и Советской России: взаимоотношения в 1920-1929 гг 161

3.3 Взаимодействие представителей эмиграции и советской интеллигенции в области изобразительного искусства в период 1920-1929 гг 179

Заключение 195

Список использованных источников и литературы 210

Примечания к введению 229

Примечания к главе 1 232

Примечания к главе 2 238

Примечания к главе 3 245

Приложение 1 251

Приложение 2 255

Приложение 3 258

Приложение 4 262

Приложение 5 264

Приложение 6 265

• Русская эмиграция в Западной Европе: период интенсивного литературного общения с советской интеллигенцией
• Наука и образование Русского Зарубежья: контакты с советской интеллигенцией
• Контакты представителей эмиграции и советской культуры в области музыкального, оперного и балетного искусства в период 1920-1929 гг

Введение к работе

Социально-культурная картина XX века в целом, и России в частности, представляет собой уникальный исследовательский материал. Многие аспекты общественной жизни, культуры и истории России двадцатого столетия востребованы современными учеными и активно ими рассматриваются. Начиная с конца 1980-х гг. тема русской эмиграции не сходит с газетных полос и экранов телевизоров, количество посвященных ей работ исчисляется сотнями. В мировой истории нет подобного по своему масштабу, численности и культурному значению явления. Сегодня русская эмиграция воспринимается не только как трагедия страны, но и как редкостное явление в истории нашей культуры.

Поскольку глобализация мира в XX веке приняла невиданные
масштабы, на первый план выходят вопросы изучения различных аспектов
взаимоотношений этносов и наций, личностей и социальных групп,
соотечественников, оказавшихся по разные стороны границы. В этом ракурсе
осмысление культурной миссии российской эмиграции в
общецивилизационном процессе невозможно без осознания

взаимоотношений русской диаспоры и исторической родины.

Сегодня в отечественной исторической науке проблема взаимодействия соотечественников актуальна благодаря появлению на территории бывшего СССР новых независимых государств. За пределами России вновь оказались несколько десятков миллионов русских. Их правовое положение в ряде стран, особенно прибалтийских, очень похоже на положение русских эмигрантов 1920-х гг.: власти пытаются отнять у «иностранцев поневоле» язык, образование и культуру. Поэтому опыт Русского Зарубежья по сохранению русской культуры, воспитанию молодежи в отечественных культурных традициях, востребован и сегодня, особенно в условиях, когда многие международные аспекты отношений государства с русскими диаспорами до конца не проработаны.

Кроме того, в последние годы резко увеличился добровольный выезд наших соотечественников на Запад. Статистика свидетельствует о том, что среди лиц, выезжающих на постоянное жительство за пределы России, преобладают лица интеллигентских специальностей. Неблагоприятная экономическая ситуация 1990-х гг., разгул криминала, невозможность продолжить научные исследования, то есть те же причины, что и в 1920-е гг., привели к тому, что наши бывшие соотечественники вновь поселились на пяти континентах. Сегодня российская диаспора за рубежом по величине занимает 3-4-е место в мире: около 20 млн. русских живут в странах ближнего зарубежья (постсоветских) и еще 10 млн. - в дальнем зарубежье. Очень важно не потерять контакт с этими соотечественниками, дать им возможность участвовать в жизни родины.

Государственную политику в этом вопросе озвучил в своем выступлении на Конгрессе соотечественников, проживающих за рубежом, 11 октября 2001 г. Президент Российской Федерации В. В. Путин. Он констатировал, что десятки миллионов людей, считающих русский язык родным, проживают за пределами Российской Федерации. Президент подчеркнул, что «соотечественник» - это не столько юридическая категория, сколько мера духовного самоопределения. От имени россиян он выразил надежду, что национальный успех России будет способствовать объединению носителей русской культуры и ее расцвету. [9,5]

Стремление эмигрантов к взаимодействию с Родиной продемонстрировал и прошедший 24-25 октября 2006 г. Второй всемирный конгресс соотечественников, проживающих за рубежом, на который прибыли около 600 делегатов из 103 стран мира. На конгрессе речь шла не только о формах поддержки соотечественников за рубежом, путях реализации их коренных интересов, планах сотрудничества организаций эмигрантов с партнерскими структурами в России, но и о необходимости взаимообогащающего сотрудничества в области культуры. [24,4]

Таким образом, актуальность нашего исследования определяется значимостью проблемы прямых и обратных связей представителей русской эмиграции и советской интеллигенции. Эмигранты, покинувшие родину после октябрьских событий 1917 года, невольно стали хранителями значительной части культурного наследия дореволюционной России, творчески трансформировавшегося в отдельный культурный поток, существовавший параллельно с магистральным направлением культуры в СССР. Возглавившие страну большевики интерпретировали его как контркультуру, однозначно враждебную советской власти и Родине. Но эмиграция старалась не только обособиться от Советского государства и его культурной политики, она стремилась к диалогу с советской интеллигенцией именно в этой сфере. Однако на данный момент это наименее изученная тема в отечественной истории. Поэтому в настоящей диссертации предпринимается попытка систематического исследования широкого спектра контактов между представителями русской эмиграцией и Советской Россией в области литературы, науки и искусства.

Объектом данного исследования выступают представители русской интеллигенции, эмигрировавшие из страны в 1920-е гг. и оставшиеся в России. При определении термина интеллигенция автор опирался на социально-классовый, образовательный и культурно-личностный критерии, которые характеризуют этот феномен. Представители интеллигенции выполняют общественную функцию духовного производства, хранения и распространения его результатов, имеют, как правило, высшее образование, осознают специфические интересы своего социального слоя, потребности национально-государственного и мирового развития. Классификация (выделение слоев или групп) отражает внутреннюю структуру интеллигенции, которая соответствует сферам профессиональной деятельности ее представителей.

Понятие «русская эмиграция» указывает страну, из которой шло переселение и объединяет всех подданных России (вне зависимости от

7 национальности, вероисповедания и причин, побудивших к отъезду). Русская эмиграция «первой волны» объединяет россиян, покинувших родину в период между двумя мировыми войнами. Под «русскими эмигрантами» или «российскими эмигрантами» следует понимать всех тех носителей русского языка, культуры, традиций, кто относил себя к русским. Таким образом, «русская (российская) эмиграция» - значительная группа бывших российских подданных, выехавших за рубеж, проживавшая на территории иностранных государств и создавшая обособленную социально-культурную среду, называемую «Русское Зарубежье». Под словосочетаниями «Русский Берлин», «Русский Париж», «Русская Прага» и «Русский Китай» следует понимать эмигрантскую общину, которая сложилась там после революции 1917 года.

Особенностью русской эмиграции «первой волны» был гораздо более высокий уровень образованности по сравнению со средними показателями, характерными для старой России. Примерно две трети взрослых эмигрантов имели среднее образование, почти все - начальное, каждый седьмой -университетский диплом. В профессиональном отношении среди эмигрантов преобладали квалифицированные специалисты, представители науки и искусства.

Выехавшие из России интеллигенты осознавали себя носителями великой, создававшейся веками русской культуры, которая понимается как совокупность достижений российского общества в производственной, общественной или духовной жизни. Изгнанники берегли и развивали традиции Серебряного века, религиозную и идеалистическую философию, запрещенные на Родине.

У многих эмигрантов произошло своего рода раздвоение личности: лучшая часть их «я» не участвовала в жизни тех стран, куда они попали. Даже те из них, кто действительно мог найти применение своим знаниям и талантам в различных областях культуры за границей, свой труд рассматривали прежде всего как вклад в отечественную культуру.

Русская эмиграция создала за рубежом собственный, пока еще недостаточно освоенный пласт культуры, развивавшийся параллельно советскому потоку. Подтверждением этого факта служит широкое и торжественное празднование эмиграцией «Дня русской культуры», приуроченного ко дню рождения великого русского поэта А. С. Пушкина. В конце 1920-х гг. этот праздник отмечали более чем в двадцати странах мира.

Показателем культурного потенциала русской интеллигенции стало признание того факта, что представители Русского Зарубежья внесли заметный вклад в мировую литературу, изобразительное искусство, музыку, балет. Русская эмиграция нашла с ходом лет свое достойное и заметное место в культурной и научной жизни европейских стран и США. Впечатляюще большим был вклад в развитие славянских стран, буквально «вытянутых» русскими изгнанниками на общемировой уровень. Даже традиционно самодостаточные азиатские государства и страны Латинской Америки испытали влияние русских традиций эмигрантов. Оценивая с высоты прошедших лет миссию мастеров русской художественной культуры, которые работали за пределами России, невольно убеждаешься в ее историческом характере. Им в значительной степени принадлежит честь подлинного открытия русского искусства за пределами России, введения его в мировой художественный процесс с такой интенсивностью, на которую в иных условиях потребовались десятилетия.

В то же время в России осталась значительная часть интеллигенции, наиболее выдающимися представителями которой были поэты А. Ахматова и

A. Блок, В. Маяковский и С. Есенин, писатели М. Пришвин, К. Чуковский и

B. Вересаев, художник К. Малевич, театральные деятели В. Мейерхольд и
В. Татлин, большая часть артистов МХТ и многие другие. Не покинули
новую Россию ученые А. Фридман, И. Павлов, А. Иоффе, А. Марков,
В. Бехтерев, В. Стеклов, А. Ферсман. Эмиграция разделила семьи:
литературный критик Ю. Айхенвальд получал из Советской России
марксистские учебники политэкономии, написанные его сыном. Родители и

9 дети в семьях Пастернаков, Вавиловых, Вернадских и других, сестры

A. И. и М. И. Цветаевы, Е. Н. Рощина-Инсарова и В. Н. Пашенная жили по
разные стороны границы. Эти факты необходимо учитывать, если мы
говорим о стремлении представителей интеллигенции к взаимодействию.

Показательным является и то, что многие деятели культуры, фактически бывшие эмигрантами, имели советские паспорта, сохраняя и периодически продлевая их. Так, уехавший в 1921 году в «художественную командировку» на двадцать лет И. Эренбург никогда не соглашался считать эти годы эмигрантскими, так как сохранил советское гражданство, часто бывал в СССР, никогда не выступал против советского режима и регулярно печатался на родине. Высланный в 1921 г. Б. И. Николаевский в 1924-1931 гг. являлся представителем Института Маркса и Энгельса в Берлине. Покинувший в 1923 году Москву В. Ф. Булгаков за границей собирал материалы о Л. Н. Толстом и пересылал их в московский музей. Не считался невозвращенцем скрипач Я. Хейфец. Формально композитор А. К. Глазунов не терял советского гражданства и числился в длительном отпуске, время от времени получавшем продление. До 1930 г. оставался советским подданным

B. И. Иванов. В непростой ситуации оказался М. Горький. С одной стороны,
всем было известно, что знаменитый писатель долгое время оказывал
финансовую помощь большевистской партии. С другой стороны, в 1921 г.
М. Горький уехал из Советской России и жил в Италии до 1931 г. Для
советских посольств и местных властей эти деятели культуры были
эмигрантами, однако в кругах самой эмиграции часто подвергались
моральному остракизму, считались «советчиками» или «болыиевизанами».

Уникальная история, связанная с гражданством, произошла с восточной ветвью русской эмиграции. В 1924 году Китайско-Восточная железная дорога, от которой зависело все русское население в Маньчжурии, стала советско-китайской. Чтобы не лишиться той базы, которой была КВЖД, многие эмигранты (в основном, культурная и техническая интеллигенция) взяли советские паспорта. К концу 1920-х гг. более 20 тысяч русских перешли

в советское подданство. Правда, достаточно долго подданство было чистейшей формальностью, и в одной семье один член мог оказаться советским гражданином, другой - китайским, третий - эмигрантом. Многие, числясь советскими гражданами, никогда не видели воочию советскую действительность. Вернувшись на родину после продажи КВЖД в 1934 г., они оказались иностранцами, на которых косо смотрели.

Некоторая часть оставшейся в России интеллигенции приветствовала Октябрьские события 1917 г., но многие испытывали внутреннее неприятия политики большевиков. Это было вызвано патриотическими настроениями, демократическими традициями, убеждениями, защитой профессиональных интересов, чести и достоинства от посягательств представителей большевистской власти, стремлением защитить себя от физического истребления. Для русской интеллигенции оказалась неприемлемой система ценностей большевиков, которые в борьбе за власть принесли в жертву достижения демократического устройства, разжигали классовую ненависть. Эти представители интеллигенции формально являлись советскими гражданами, но в самом Советском государстве именовались «внутренними эмигрантами».

Показателем отношения большевистской власти к ним стала массовая высылка из России в августе 1922 года без суда и следствия, административным решением ОПТУ, большой группы ученых, писателей и деятелей культуры. Список готовился очень тщательно: для высылки за границу указывалось до 200 видных представителей интеллигенции, всем были предъявлены стандартные политические обвинения, словно составленные по одному шаблону. Чем более знаменитой была личность, тем более яростные обвинения в антисоветской деятельности ей предъявлялись. Отсутствие суда над изгоняемыми свидетельствовало о том, что им невозможно было инкриминировать никакого противозаконного деяния, а тем более преступления. Эта массовая высылка повлекла за собой становление монопольного диктата партии большевиков в сфере идеологии,

11 свертывание демократических начал в политической жизни молодой Советской Республики, В результате депортации интеллигенция, оставшаяся в Советской России, была лишена своих признанных идейных лидеров, а партийно-государственное руководство получило возможность заниматься переустройством общества в условиях, когда наиболее непримиримые и образованные противники советской власти оказались за границей. Однако, как ни парадоксально, из-за антигуманной акции советского правительства в живых остались выдающиеся представители русской культуры, которые, работая в эмиграции, внесли существенный вклад в развитие мировой науки, техники и искусства. [2,7]

Тем не менее, советскому руководству приходилось считаться с так называемой «старой» интеллигенцией, которая была сформирована в условиях прежней системы общественно-государственного устройства, поскольку ее творческий потенциал должен был быть использован в создании новой пролетарской культуры. Именно эта часть интеллигенции была настроена на поддержание взаимосвязей и культурный взаимообмен с эмигрировавшими соотечественниками.

Таким образом, образовалось как бы два потока русской культуры -внутри страны и за ее пределами, стремившиеся поддерживать контакты друг с другом. Поэтому предметом исследования являются культурные связи представителей русской эмиграции и советской интеллигенции, возникшие в области литературы, науки и искусства.

Хронологические рамки работы охватывают период с 1920 по 1929 гг. Нижняя хронологическая граница определяется тем, что состоявшаяся в 1920 году эвакуация войск генерала П. Н. Врангеля стала основой европейской колонии русских изгнанников. Согласно декрету СНК от 15 декабря 1921 года, советского гражданства лишились: лица, пробывшие за границей непрерывно свыше пяти лет и не получившие советских паспортов до 1 июня 1921 года; лица, выехавшие из России после 7 ноября 1917 года без разрешения советской власти; лица, добровольно сражавшиеся в армиях,

12 боровшихся против советской власти, или состоявшие в контрреволюционных организациях и т.д. [26,11]

К началу 1923 года сложилась дальневосточная ветвь русской эмиграции. В Китае с 1901 г. работала Китайско-Восточная железная дорога, построенная в Маньчжурии и эксплуатировавшаяся русским правительством. Здесь была создана «полоса отчуждения» - территория вдоль КВЖД во главе с городом Харбином, арендованная у китайского правительства, заселенная русскими железнодоролшиками и их семьями и управляемая русской администрацией дороги. Большевикам не удалось сменить власть в Харбине и на КВЖД в 1917 г., и «полоса отчуждения» превратилась в своеобразное «государство в государстве», по-прежнему руководимое русской администрацией дороги. Существование в Китае большой российской колонии, живущей во всех отношениях «по-русски», притягивало сюда тех, кто принимал участие в воорулсенной борьбе против большевиков на просторах Урала, Сибири и Дальнего Востока, а таюке огромное количество белсенцев. [1,9]

Особенностью эмигрантского мировоззрения на протялсении 1920-х гг. было сохранения наделсд на возвращение в прежнюю Россию. Этому способствовали и послабления в экономической и культурной жизни, связанные с введением нэпа в Советской России. Поэтому изгнанники старались не терять связи с Родиной, особенно в сфере литературы, науки и искусства.

Верхняя граница исследования приходится на конец 1929 г., поскольку к этому времени практически прекратилась эмиграция из СССР, в стране начинается время «великого перелома» и новый, более жестокий этап внутрипартийной борьбы. В этот период оказались свернутыми контакты в области культуры между представителями Русского Зарубелсья и советской интеллигенции. В свою очередь, из-за мирового экономического кризиса проблемы выживания вытеснили с первого плана русской эмиграции культурные взаимосвязи с Родиной.

13 Территориальные рамки исследования охватывают страны, в которых в 1920-е гг. сосредоточилось подавляющее большинство русских эмигрантов - Германию, Францию, Чехословакию, Югославию, Латвию, часть Китая -Маньчжурию, оказавшуюся под управлением администрации КВЖД и другие, а также территорию РСФСР, с 1922 г. - СССР, в основном столичные центры - Москву и Ленинград.

Как представляется, данное исследование нацелено на ликвидацию существенного «белого пятна» в истории взаимоотношений русской эмиграции и советского общества, а также будет способствовать осознанию реальной степени взаимовлияния интеллигенции, выехавшей за пределы России, и оставшихся на родине деятелей науки и культуры.

Цель настоящего исследования состоит в изучении содержания и форм культурного взаимодействия представителей русской эмиграции и советской интеллигенции в 1920-1929 гг. В этой связи представляется важным решить следующие исследовательские задачи:

1. Установить основные этапы взаимоотношений представителей эмиграции и советской интеллигенции на протяжении 1920-х гг. по степени интенсивности литературных, научных и художественных контактов.

2. Проследить важнейшие направления сотрудничества и способы взаимосвязи в области литературы.

3. Проанализировать степень взаимодействия между эмигрировавшими и оставшимися в Советской России учеными в области науки и образования.

4. Исследовать особенности контактов между деятелями искусства, оказавшимися по обе стороны границы, в области музыкального, драматического и изобразительного творчества.

5. Определить степень взаимовлияния представителей Русского Зарубежья и советской интеллигенции в области культуры.

Работа, исходя из поставленных целей и задач, выполнена с использованием традиционных общенаучных методов: индукции и дедукции, анализа и синтеза, описания и другие.

Среди основных традиционных общеисторических методов данного исследования следует назвать историко-генетический, историко-сравнительный и историко-типологический.

Используя историко-генетический метод, суть которого состоит в последовательном раскрытии свойств, функций и изменений изучаемой реальности в процессе ее исторического движения, автор стремится выявить периодизацию культурных контактов представителей русской эмиграции и советской интеллигенции, раскрыть закономерности расцвета и свертывания этого взаимодействия, показать динамику взаимоотношений и многообразие их конкретных проявлений.

Историко-сравнительный метод предполагает изучение событий, явлений, процессов по их пространственно-временному сходству и различию. В целом этот метод обладает широкими познавательными возможностями. Он используется автором в плане сравнения деятельности отдельных представителей русской эмиграции и советской интеллигенции, русских общественных и научных организаций по обе стороны границы, политики правительства Советской страны в первой и второй половине 1920-х гг. Этот метод помог раскрыть общие и специфические особенности художественного творчества в эмиграции и СССР.

Историко-типологический метод дает возможность выявить общие, наиболее характерные признаки и стороны исследуемых явлений и процессов с целью их упорядочения. Применение этого метода позволило выделить различные течения в русской эмиграции по поводу оценки советской культуры. Благодаря этому методу появилась возможность выявить общие пути и способы сотрудничества русской эмиграции и советской интеллигенции в 1920-1929 гг.

15 Выявление значимой роли отдельных ярких представителей интеллигенции подтолкнуло нас использовать биографический метод исследования, который нашел свое выражение в рассмотрении творческих судеб целого ряда русских эмигрантов «первой волны». Он открыл нам большие возможности при осмыслении влияния их деятельности на судьбу культуры в Советской России, понять их страстное стремление установить контакты с оставшимися на Родине коллегами.

На основе достигнутого знания диссертант обращается к использованию системного подхода исследования, также важного для понимания российской эмиграции как системы взаимодействующих объектов культуры, образующих определенную культурологическую целостность. Следует отметить, что в исследовании показана необходимость учета того, что основные центры русской эмиграции («Русский Берлин», «Русский Париж», «Русская Прага», «Русский Китай» и др.) обладают определенной автономностью. В то же время между ними существовали специфические взаимосвязи, благодаря которым возник феномен Русского Зарубежья. Таким образом, системный метод способствует изучению проблемы как целостного явления, во всей взаимосвязи и совокупности фактов.

Представленный в диссертации материал изложен в проблемно-хронологической и систематической последовательности.

Научная новизна работы заключается в том, что она является первым комплексным исследованием культурных связей эмигрировавшей и советской интеллигенции в 1920-1929 гг. В исследовании выделены условия и факторы, способствовавшие взаимоотношениям россиян, оказавшихся по обе стороны границы, отмечены варианты взаимодействия в области литературы, науки и искусства.

В значительной степени новизна работы определяется тем, что в ходе исследования удалось проследить взаимовлияние интеллигенции Русского Зарубежья и Советской России. Это позволило показать общие и особенные черты культурного взаимодействия эмиграции и советских деятелей культуры

в области литературы, науки и искусства, была выявлена динамика сотрудничества в 1920-1929 гг.

Кроме того, практическая значимость. Материалы и выводы диссертации могут быть использованы при подготовке обобщающих трудов по истории России, разработке спецкурсов по истории эмиграции и истории отечественной культуры. Возможно также использование материалов исследования для изучения Русского Зарубежья в средней школе профильного уровня.

Историография.

В целом историографию культурных связей эмиграции и советской интеллигенции можно условно разделить на три крупных этапа: 1) начальный этап, относящийся к 1920-1930-м гг. XX века, 2) новый этап, охватывающий 1950-е - первую половину 1980-х гг. и 3) новейший этап, начавшийся с конца 1980-х годов и продолжающийся до сегодняшнего момента. Многие современные исследователи выделяют и три ветви историографии: русскую зарубежную (собственно эмигрантскую), советскую и иностранную. Особенностью современного этапа является преобладание российской историографии, пришедшей на смену советской.

Формирование историографии проблемы происходит уже в начале 1920-х гг. Первыми исследователями культурных связей эмиграции и Советской России следует назвать публицистов-эмигрантов. Многие представители интеллигенции, оказавшиеся за границей, считали, что Русское Зарубежье «не является оторванным от России образованием», несмотря на все возраставшую изолированность СССР от внешнего мира и все усиливавшимся подавлением инакомыслия. Тема оставшихся и ушедших не сходила со страниц эмигрантских газет и журналов в течение многих лет, была предметом живейшего обсуждения в литературно-публицистических произведениях. [4,11]

Эту связь ощущали и советские граждане, читавшие как издаваемые в России в первой половине 1920-х гг. произведения вернувшихся публицистов,

17 так и работы советских авторов. В области литературы ее наглядно продемонстрировали книги В. Белова «Белая печать» и И. М. Василевского (не-Буквы) «Белые мемуары» и «Что они пишут? (мемуары бывших людей)». Оба бывших эмигранта знакомили советских читателей с жизнью и исканиями представителей Русского Зарубежья. [8,17] Довольно правдиво описал жизнь эмигрантов в полосе отчуждения КВЖД советский журналист А. Киржниц в своей книге «У порога Китая». [11,7]

Но уже со второй половины 1920-х гг. упоминания о существовании Русского Зарубежья исчезают из трудов советских исследователей. Начиная с 1930-х гг. официальная враждебность к эмигрантским кругам в СССР тесно переплеталась с замалчиванием достижений Русского Зарубежья и отрицанием всяких контактов между двумя ветвями отечественной культуры. Прекращалась публикация-трудов эмигрантов в советских изданиях, их имена вычеркивались из справочников, энциклопедий, библиотечных каталогов. Характерный в этом отношении пример дает биобиблиографический словарь «Художники народов СССР», в котором среди тысяч имен не нашлось места для многих эмигрировавших мастеров. [31,20]

В этот период к теме русской эмиграции стали обращаться и западные исследователи. Однако для них русские изгнанники были интересны с точки зрения конкуренции на рынке труда или с позиций влияния на политическую обстановку в Советской России. Показательными в этом плане являются работы о русской эмиграции Ганса фон Римши - «Русская гражданская война и русская эмиграция в 1917-1921 гг.» (1924 г.) и «Зарубежная Россия в 1921-1926 гг.» (1927 г.). По мнению немецкого историка, использовавшего материалы эмигрантских газет «Общее дело», «Воля России», «Голос России» и «Руль», эмиграция представляла «чудовищно пеструю картину», живо интересовавшуюся событиями, в том числе и культурными, происходившими на Родине, но никак на них не влиявшую.

Поэтому представляет интерес работа В. Хантингтона «Миллион русских», характерной чертой которой стало искреннее восхищение

18 необычайной приверженностью русских эмигрантов своей богатой культуре. В то же время контакты эмигрировавшей и советской интеллигенции остались вне поля зрения исследователя. [35,14]

Следующий этап историографии - вторая половина 1950-х - начало 1960-х гг. В эмиграции продолжают выходить воспоминания о Русском Зарубежье в период 1920-х гг., включавшие раздумья авторов о судьбе изгнанников и затрагивавшие тему культурных контактов с Советской Россией. Г. Озерецковский вспоминал «Русский блистательный Париж до войны» и его единичные контакты в области искусства и науки с представителями советской интеллигенции. И. К. Окунцов в своем исследовании «Русская эмиграция в Северной и Южной Америке» приводит ряд интересных фактов, свидетельствующих о неудачных попытках взаимодействия эмигрантов и советского правительства. [20,44] В своей книге «Памятник мимолетному (Из истории эмигрантского театра в Париже)» Н. Н. Евреинов описывает отношение изгнанников к советскому драматическому искусству и приводит примеры постановок пьес советских писателей. [10,67] Воспоминания Л. Д. Леонидова посвящены заграничным гастролям знаменитой Пражской труппы МХТа, ее расколу в эмиграции и последующему совместному турне по США.[16,23] 13-14 апреля 1978 г. в Женеве прошел Международный симпозиум, созванный факультетом словесности Женевского университета и Швейцарской академией славистики «Одна или две русских литературы?: Une on deux literatures russes?» В работе этого форума приняли участие не только исследователи Русского Зарубежья, но и знаменитые русские эмигранты, в том числе и 3. Шаховская. Участники конференции обсудили ситуацию, в которой развивалась литература 1920-х гг. и взаимовлияние эмигрантских и советских писателей.

Вершиной эмигрантской историографии стал изданный в 1971 г. фундаментальный труд П. Е. Ковалевского «Зарубежная Россия. История и культурно-просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920-1970)». Автор впервые дал убедительное опровержение стереотипа, по

19 которому выходило, что львиная доля эмигрантов - военные, предъявляя культурные достижения Русского Зарубежья. Значительный собранный материал позволил проследить многочисленные связи представителей русской эмиграции и советской интеллигенции в области науки и искусства. Особенно ценны приводимые сведения о контактах в области образования в 1920-е гг. [12,84]

На Родину после окончания Второй мировой войны возвращается ряд эмигрантов, многие из которых публикуют тщательно отредактированными Главлитом мемуары. Из воспоминаний Б. Н. Александровского, Л. Д. Любимова и других молено почерпнуть свидетельства взаимоотношений эмигрантских и советских деятелей культуры. Конечно, мемуары являются глубоко личностными произведениями, каждый автор вносил что-то свое в освещение той или иной темы. В этом смысле воспоминания во многом дополняют друг друга. Книга Л. Д. Любимова показывает жизнь русской эмиграции во всем ее многообразии во Франции [18,56] Б. Н. Александровский упоминает о контактах в области науки и публицистики. [5,134]

Изменение политической и культурной атмосферы в СССР в начале 1960-х гг. способствовало усилению интереса к Серебряному веку русской культуры и позволило приподнять завесу над забытыми именами художников-эмигрантов. Были выпущены альбомы и монографии о К. Коровине, А. Бенуа, К. Сомове, 3. Серебряковой, Ф. Малявине и некоторых других. Этим мастерам вновь стали отводить подобающее место в общих трудах по истории отечественного искусства, на ретроспективных выставках стали появляться их работы, извлеченные из запасников. В то же время в изданных монографиях, как правило, не уделялось существенного внимания зарубежному периоду их деятельности. Был выработан даже своеобразный литературный штамп, позволявший в нескольких строках обрисовать убогое существование оторванного от Родины и забытого всеми мастера,

20 стремившегося на Родину и не сумевшего переступить через свои страхи. [31,12]

Советские историки В. В. Комин, Л. К. Шкаренков, А. Л. Афанасьев и другие также обратили более пристальное внимание на тему русской эмиграции межвоенного периода. Они изложили свое видение проблемы на основе советских архивов и эмигрантских публикаций. Однако исследователи изучали Русское Зарубежье с жестких идеологических позиций, их анализу подвергся узкий круг вопросов: враждебная СССР деятельность эмигрантских военных и политических организаций; различные политические течения в эмиграции, реэмиграция в СССР. Культурная, просветительская и научная деятельность Русского Зарубежья оставалась в тени и по сути дела не была исследована даже на страницах наиболее известной, выдержавшей несколько изданий, книге Л. К. Шкаренкова «Агония белой эмиграции». [32,5]

Зарубежная историография в этот период обогатилась трудами М. Бэссас «Культурная жизнь русской эмиграции во Франции. Хроника (1920-1930)» и Г. Фолкмана «Русская эмиграция в Германии. 1919-1929». Первый исследователь проследил по периодической печати и доступным источникам хронику культурной жизни и, в частности, выделил желание эмигрантов посетить гастроли советских театров. [34,61] Второй особое внимание уделил изучению путей самоорганизации эмиграции, общению с представителями советской литературы. [36,42] Р. Виллиамс в своей книге «Культура в изгнании» рассказывает про повседневную жизнь русских эмигрантов, уделяя некоторое внимание их взаимоотношениям с представителями советской интеллигенции. [37,33]

Третий этап историографии проблемы связан с началом перестройки в СССР, когда советское руководство провозгласило политику демократизации и гласности. Постепенно стали открываться закрытые ранее архивные фонды и спецхраны библиотек, где была запрятана эмигрантская литература. Этот этап характеризуется преимущественным изучением культурного наследия

21 российской эмиграции и использованием новых архивных материалов. Важным событием этого этапа стала книга В. В. Костикова «Не будем проклинать изгнанье... (Пути и судьбы русской эмиграции)», в которой автор проследил контакты эмигрантов с Советской Россией в области литературы. [14,27-28]

Показателем высокой степени заинтересованности общества в изучении всего спектра тем, связанных с Русским Зарубежьем, стали проводимые конференции. Их участниками были исследователи, изучавшие вклад русских эмигрантов в научную и художественную жизнь Родины. Авторы материалов Международной конференции по проблемам российской эмиграции 1917-1940 гг., проходившей в Москве в 1993 году, на примере множества фактов единодушно заявили об определенном единстве двух ветвей отечественной культуры. Другой сборник тезисов докладов - «Роль русского зарубежья в сохранении и развитии отечественной культуры» -ценен тем, что подчеркивает мысль о влиянии Русского Зарубежья на процессы, происходившие в культуре СССР в 1920-х гг. В докладах, вошедших в сборник «Культурное и научное наследие российской эмиграции в Великобритании (1917-1940 гг.)», приводятся многочисленные примеры сотрудничества эмигрировавших исследователей и советских ученых. Новые, неизвестные ранее аспекты взаимодействия в области киноискусства и литературы приводятся в сборнике статей «Русская эмиграция: Литература. История. Кинолетопись. Материалы международной конференции. Таллинн, 12-14 сент.2002 г.». Наконец, вышедший в 2006 г. сборник статей «XX век. Две России - одна культура» свидетельствует об огромном интересе к теме взаимовлияния представителей Русского Зарубежья и интеллигенции Советского государства в области печатного дела.

На протяжении последних двух десятилетий российские историки создали ряд серьезных исследований, посвященных отдельным аспектам истории российской эмиграции. Так, в работах, посвященных русским анклавам в странах Европы и Азии, прослеживаются культурные контакты

22 представителей Зарубежья с советской интеллигенцией. Большой фактический материал, посвященный студенчеству и деятельности эмигрантских научных институтов по изучению советской действительности, содержит работа Е. П. Серапионовой «Российская эмиграция в Чехословацкой Республике (20-30-е годы)». [28,31-52] Работа М. А. Российского «Куба и русское зарубежье: из истории культурных связей в первой половине XX века» раскрывает малоизученные аспекты взаимодействия эмигрантов, оказавшихся в Латинской Америке, со своей Родиной. [25,13]

Многие неизвестные ранее контакты в области научного, художественного и литературного творчества «Русского Китая» и СССР раскрыты в книге Е. Таскиной «Неизвестный Харбин». [30, 20-26]

Непростые взаимоотношения эмигрировавших и советских деятелей театра лишь недавно стали предметом исследований, что показал в своей книге «Театральный дождь. Заметки и эссе» В. Вульф. Многочисленные свидетельства о контактах выдающегося советского режиссера Вс. Мейерхольда и представителей театральной общественности эмиграции содержат книга Ю. Елагина «Всеволод Мейерхольд. Темный гений» и сборник статей «Мейерхольд, режиссура в перспективе века». Огромный вклад в дело изучения взаимодействия артистических сил в плане преодоления отчужденности внесло исследование М. Г. Литавриной «Русский театральный Париж: двадцать лет между войнами». [17,4-6]

На примерах жизни и творчества композиторов С. Прокофьева, А. Черепнина и других прослеживается взаимодействие в области музыкального творчества. [13,78-80] Различные варианты контактов эмигрировавших и оставшихся в Советской России деятелей балета можно найти в исследовании О. А. Амиргамзаевой и Ю. В. Усовой «Самые знаменитые мастера балета России». [6,56-57]

Только в начале 1990-х гг. был признан тот факт, что деятельность ученых-изгнанников не только обогатила мировую науку, но и позволила

23 поддержать на высоком уровне науку отечественную. Большое количество информации о научных связях выехавших и оставшихся в Советской России ученых содержат сборники «Российские ученые и инженеры» и «Российская научная эмиграция: Двадцать портретов», в которых контакты между эмигрантами и советскими исследователями вписаны в общий контекст их жизни. Книга Г. С. Стародубцева «Международно-правовая наука российской эмиграции» - первая серьезная попытка раскрыть все аспекты пристального внимания, с которым эмигрировавшие правоведы анализировали и комментировали законотворческую деятельность в СССР. [29,7-11]

Исследования образовательной системы Русского Зарубежья также подтвердили стремление эмигрантов не порывать связи с Родиной, способствовать ее изучению. В книге Н. В. Кураминой «Высшая школа в зарубежной России. 1920-1930-е гг.» рассматривается феномен российской высшей школы за рубежом, в том числе попытки взаимодействия в этой области с советскими учебными заведениями. [15,64]

Менее всего изучена тема контактов между историками: поскольку большинство из известных дореволюционных исследователей не приняло марксизма, их научные труды, особенно периода эмиграции, не могли быть частью советской исторической науки. Только в 1992 году вышла в свет книга В. Г. Пашуто о русских историках-эмигрантах. Это ценное исследование, позволяющее судить о достижениях российской исторической науки за рубежом и открывшее новую страницу изучения сотрудничества между учеными, оказавшимися по обе стороны границы в межвоенный период. [21,37-39]

Эту тему продолжают разрабатывать такие исследователи, как М. Г. Вандалковская, Е. П. Аксенова и Ю. Н. Емельянов. Большой вклад в изучение деятельности Г. В. Вернадского, М. М. Карповича и М. Т. Флоринского внес Н. Н. Болховитинов. [7,8] При этом следует признать, что на сегодняшний момент мало изучены попытки сотрудничества с представителями СССР сторонников евразийского движения.

Таким образом, отдельные аспекты нашей темы имеют различную степень изученности. Многочисленными и информативными следует признать исследования в сфере литературного взаимодействия. Такие произведения, как «Судьбы русской литературной эмиграции 1920-х годов» А. Г. Соколова и «Литература русского зарубежья (1918-1996)» Е. В. Агеносова располагают большим количеством фактического материала, подтверждающим интенсивные культурные контакты представителей эмиграции и советской интеллигенции в 1920-1929 гг. Отечественная историография обогатилась таким подробным справочным изданием, как «Литературная энциклопедия русского зарубежья», содержащим сведения об эмигрировавших писателях, зарубежных центрах литературного творчества, книгах, изданных по обе стороны границы и о периодических изданиях Русского Зарубежья. В то же время приходится признать, что одно из первых изданий такого рода «Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века. Энциклопедический биографический словарь» сегодня не может удовлетворить исследователей, поскольку содержит биографии далеко не всех известных эмигрантов: на его страницах не нашлось места А. И. Деникину и В. В. Шульгину.

Начиная с 1989 года, внимание исследователей было обращено к творчеству покинувших Россию деятелей художественной культуры. Большой материал по творчеству живописцев, графиков, иконописцев, скульпторов, художников театра, декоративно-прикладного и промышленного искусства и их контактам с оставленной Родиной содержит библиографический словарь, посвященный художникам эмиграции. [31,9]Его более расширенным вариантом представляется словарь «Художники Русского Зарубежья 1917-1939», дополненный характеристикой стран рассеяния, в которых оказались выехавшие из России деятели искусства.

Особенностью современного периода историографии

взаимоотношений представителей Русского Зарубежья и советской интеллигенции является быстрое появление работ зарубежных коллег в руках

25 российских исследователей. Сборник эссе о «Русском Берлине» авторитетного специалиста по русской культуре XX в К. Шлегеля «Берлин, Восточный вокзал. Русская эмиграция в Германии между двумя войнами (1918-1945)», в котором большое место занимают сложные аспекты эмигрантских и советских контактов в области культуры, выпущен в Москве в 2004 г. Исследователи из Финляндии Юлитта Суомела и П. Невалайнен в своих книгах «Зарубежная Россия. Идейно-политические взгляды русской эмиграции на страницах русской европейской прессы в 1918-1940 гг.» и «Изгои: Российские беженцы в Финляндии (1917-1939)» поднимают ряд вопросов о взаимовлиянии двух ветвей русской культуры. [19,28]

Первостепенно в этом плане исследование известного профессора Колумбийского университета США М. Раева «Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции. 1919-1939». Этот труд считается достаточно информативным в области взаимопроникновения культур эмиграции и Советской России. Профессор Колумбийского университета США выбрал своим основным принципом построения работы тематический, поэтому его труд является достаточно информативным в области взаимопроникновения литературы эмиграции и Советской России.[23,15]

Источниковую базу данной работы составили архивные и опубликованные документы и материалы. Можно выделить их следующие основные типы:

1. Документальные материалы, хранящиеся в архивах;

2. Опубликованные законодательные акты и делопроизводственные документы;

3. Опубликованные документы эмигрантских общественных организаций;

4. Периодические издания Русского Зарубежья;

5. Мемуары, воспоминания, дневники;

6. Переписка.

Первостепенную важность представляют материалы, хранящиеся в архивах. Всего в диссертации использованы материалы 22 фондов. Большинство из них сосредоточено в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ) и Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ). Фонды эти были составлены на основе переданного в 1946 г. в СССР Русского заграничного исторического архива в Праге, известного еще как «Пражский архив» или «Пражская коллекция». Они содержат интересные документы по истории возникновения эмигрантских центров в Европе, отражают деятельность культурно-просветительских русских организаций: различных союзов, учебных заведений и театров.

Особый интерес представляют материалы редакций таких известных эмигрантских периодических изданий, как газеты «Последние новости», «Руль» и «Дни», которые воссоздают обстановку 1920-х гг., показывают стремление изгнанников получить более точную информацию о процессах, происходящих на родине и их ответную реакцию на эти изменения. В фондах «Центра действия», Института изучения России отложились бюллетени, доклады, сводки об экономическом (продовольственном) и политическом положении Советской России и вырезки из советских газет. Фонды Объединения российских земских и городских деятелей в Чехословацкой республике и Русского академического Союза во Франции содержат документы, касающиеся положения и деятельности эмигрантских научно-исследовательских организаций. Интересные материалы о системе образования Советской России содержатся в фонде редакции журнала «Русская школа за рубежом», здесь лее можно познакомиться с реакцией эмигрантов на преобразования в этой сфере.[38,Оп.1.Д.5б.Л.78]

Обозрения, статьи, заметки о советской и эмигрантской литературе, музыке, театре, изобразительном искусстве, представленные в фондах Союза русских писателей и художников в Чехословакии, Союза ревнителей чистоты русского языка и Союза русских писателей и журналистов в Югославии, иллюстрируют насыщенную культурную жизнь эмигрантов в разных странах

27 рассеяния, показывают пристальный интерес изгнанников к событиям в СССР. Яркий пример трудностей, с которыми сталкивались выехавшие за границу деятели искусства, дают материалы фонда Камерного театра в Праге. [39,Оп.1.Д.11.Л.24] Но одним из самых интересных следует назвать доклад неизвестного лица о поездке в Россию в 1927-1928 гг., сохранившийся в архиве Б. А. Евреинова. В этих записях дается характеристика уровня советского драматического искусства. Впечатления неизвестного автора о культурных переменах в СССР во многом совпадают с мнением В. В. Шульгина, также нелегально посетившего Советский Союз в эти годы.

Большой интерес представляют документы открывшейся 7 декабря 1995 г. Библиотеки-фонда «Русское Зарубежье». Основу архива Библиотеки-фонда составляют рукописи Всероссийской Мемуарной Библиотеки (ВМБ). Начало собранию было положено в 1975 г., когда в «Новом русском слове» А. И. Солженицын напечатал «Обращение к русским эмигрантам», в котором призывал эмигрантов «первой волны» присылать ему свои воспоминания и другие материалы о дореволюционной России, событиях 1905 - 1907 гг., Февральской и Октябрьской революциях, о Гражданской войне. В диссертации использованы материалы только двух фондов - Л. Ф. Зурова и П. Н. Милюкова, поскольку большинство остальных фондов еще не обработаны и не доступны исследователям.[40, Оп.1.Д.З.Л.67]

Опубликованные законодательные акты и делопроизводственные документы раскрывают степень контроля Советской власти над взаимоотношениями представителей русской эмиграции и интеллигенции, оставшейся в стране. Особо среди них следует выделить декреты СНК РСФСР, по которым были лишены российского гражданства лица «выехавшие из России после 7 ноября 1917 г. без разрешения Советской власти», «добровольно служившие в Армиях, сражавшихся против Советской власти или участвовавших в какой бы то ни было форме в контрреволюционных организациях». [26,29]

Также необходимо подчеркнуть значение опубликованных архивных документов секретного делопроизводства ВЧК-ГПУ по высылке ученых и философов в 1922 г. Наглядно иллюстрируют прекращение контактов между учеными СССР и эмигрантами документы «Академического дела 1929-1931 гг.» по обвинению академика С. Ф. Платонова в связях с контрреволюционерами и созданию подпольной антиправительственной организацией с целью свержения Советской власти. [3,8-9]

Опубликованные документы эмигрантских общественных организаций наглядно демонстрируют контакты между Русским Зарубежьем и Советской Россией в 1920-1929 гг. Так, обмен посланиями между эмигрантскими и советскими писателями, корреспонденция редакции журнала «Русская книга» свидетельствуют о тесной взаимосвязи литераторов по обе стороны границы. Это ярко показывает составленный по материалам архива Б. И. Николаевского в Гуверовском институте сборник «Русский Берлин 1921-1923». [27,19] Отчет Русского Исторического общества в Праге за 9 лет существования (1925-1934 гг.) отражает основы деятельности организации и содержит бесценные статистические данные о количестве и тематике научных докладов, большинство из которых посвящено изучению прошлого России. Материалы съездов русских Академических организаций за границей показывают стремление русской научной диаспоры оказать помощь коллегам в Советской России в материальном и моральном плане.

Немаловажное значение имеют периодические издания эмиграции, в частности, крупнейшая и влиятельнейшая газета Зарубежья «Последние новости». Ее анализ за период с 1920 по 1929 гг. позволяет говорить, что издание содержит бесценный материал, помогающий воссоздать культурную деятельность русской эмиграции, дает подробную, на 2-3 страницах, информацию о литературной, театральной, художественной, музыкальной и научной жизни в Советской России. Статьи ведущих критиков Русского Зарубежья Б. Шлецера и С. М. Волконского обнаруживают динамику культурных взаимоотношений советской и эмигрировавшей интеллигенции.

29 Материалы газеты «Сегодня» благодаря статьям выдающегося литературного критика П. Пильского также представляют огромный интерес. Высказанные эмигрантом замечания внимательно анализировали в партийных органах СССР, а принятые под их воздействием решения отражались на судьбах советских писателей.

Важнейшую группу источников представляет мемуарная литература. Воспоминания изгнанников Н. А. Бердяева, Л. Ф. Мясина, В. Ф. Ходасевича, И. Одоевцевой, Н. Берберовой, Е. Якобсон и возвратившихся эмигрантов С. Т. Коненкова, Б. Н. Александровского, Л. Любимова, В. Л. Андреева, А. Н. Вертинского характеризуют культурный потенциал Русского Зарубежья и показывают стремление изгнанников к диалогу с оставшимися в России коллегами. Трехтомник воспоминаний Р. Гуля «Я унес Россию» изобилует многочисленными примерами взаимодействия представителей эмиграции и советской интеллигенции в области литературы и драматического искусства. Интереснейшим источником являются недавно переизданные в России «Три столицы» В. Шульгина: страна представлен глазами ярого противника советской власти, все же старающегося объективно оценить музыкальные, спортивные успехи СССР. [33,167]

Огромный интерес представляет переписка. Благодаря письмам, которые по своему характеру и предназначению чрезвычайно субъективны, молено проследить этапы взаимоотношений представителей интеллигенции и выявить отношение эмигрантов к происходившим на Родине событиям. [22,112-123]

Итак, основная цель работы, конкретные задачи, поставленные для ее достижения, и используемые в работе методы исследования обусловили структуру диссертации, которая состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованных источников и литературы.

зо ГЛАВА 1. РУССКАЯ ЭМИГРАЦИЯ И СОВЕТСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ: ЛИТЕРАТУРНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ В 1920-1929 ГГ.

1.1 Русская эмиграция в Западной Европе:

период интенсивного литературного общения

с советской интеллигенцией

В начале 20-х годов ни один город не сыграл такой большой роли в истории русской эмиграции как Берлин. Большое количество русских в немецкой столице объяснялось географической близостью Германии с Россией, возможностью непосредственных контактов с советскими представителями, благоприятным для германского экспорта соотношением валютного курса. [26,199] По воспоминаниям В. Л. Андреева, «Берлин оказался чем-то вроде узловой станции, - куда бы ни стремился русский эмигрант, на некоторое время он задерживался в Германии в олсидании «окончательной» визы». [5,246] Россиян в немецкой столице было так много, что им виделась «еще одна черта Берлина - это полусоветский город. Странным образом, в Берлине сразу чувствуешь себя каким-то образом в России». [98,Оп.1.Д.15.Л.18]

По выражению газеты «Голос России» Берлин в начале 1920-х гг. -«третья умственная русская столица». [38,446] Здесь находилось «свыше 800 русских журналистов и писателей - цвет российской пишущей братии». [61,50] Здесь обосновались крупнейшие литераторы - А. Толстой, Андрей Белый, А. Ремизов, И. Соколов-Микитов, В. Ходасевич, М. Горький.

По словам Г. Струве, главной «особенностью жизни русского литературного Берлина в этот период было не повторявшееся уже после общение между писателями эмигрантскими и советскими, своего рода мост между эмигрантской и советской литературой». [74,14] Одной из причин этого было то, что многие писатели еще не могли определить своего будущего. Не сразу А. Толстой превратился в «красного графа», Андрей

Белый еще «сам не знал, возвращаться ему в РСФСР или оставаться в эмиграции». [24,106] Многие склонны были рассматривать жившего в Берлине Р. Гуля как советского писателя. [69,35] В то же время многие писатели, фактически бывшие. эмигрантами, имели советские паспорта, периодически продлевая их, как, например, уехавший в 1921 году в «художественную командировку» на двадцать лет И. Эренбург. Высланный из Советской России в 1922 г. Б. И. Николаевский в 1924-1931 гг. даже являлся представителем Института Маркса и Энгельса в Берлине. [62,111]

Многие писатели из Советской России свободно приезжали в Берлин. 3. Арбатов вспоминал: «Правление Союза русских писателей и журналистов в Германии считало, что Пастернак останется с нами осенью 1923 г. Но Пастернак держался в стороне от нас - эмигрантов - и больше склонялся к дружеским беседам с группой писателей, возвращение которых в Советскую Россию ожидалось со дня на день». [69,162] Поэтому сам Арбатов жаловался на «красный туман, который одно время густо и едко окутал Берлин». [6,13]

Ярчайшей страницей культурного взаимодействия стало создание в Берлине центра «по образцу петроградского Дома литераторов», в котором могли бы свободно общаться советские и эмигрантские писатели. Так 21 ноября 1921 года благодаря Андрею Белому, К. Богуславской, 3. Венгеровой, Н. М. Минскому, С. М. Пистраку, И. А. Пуни, А. М. Ремизову, И. С. Соколову-Микитову, А. Н. Толстому, А. С. Ященко появился Дом Искусств. Учредители заявили о принципиальной аполитичной позиции организации, «преследующей только культурные цели, защиту правовых и материальных интересов деятелей искусства и литературы как за границей, так и в самой России, связь с писателями, живущими в России». [68,29] Появление объединения нашло отклик в петербургском журнале «Летопись Дома литераторов». [50,123] В 1922 году берлинский Дом Искусств послал приветствие Дому литераторов в Петрограде и Союзу писателей и получил в ответ дружеское послание, в котором говорилось: «между нами и нашими заграничными товарищами воздвиглась почти неприступная стена.

32 Немедленное устранение ее не зависит от нашей воли. Но мы можем и должны стремиться, чтобы полное взаимное непонимание и отчуждение не стали следствием этого». Послание подписал председатель А. Котляревский и члены правления журналисты Б. Харитон и Н. Волковыский. [69,33]

Первую «субботу» Дома Искусств 3 декабря 1921 года открыл Ремизов чтением воспоминаний о петербургской весне 1920 года. Затем Андрей Белый прочитал главу из нового романа, И. Эренбург - стихи, Н. Минский дал оценку последним стихотворным сборникам М. Кузмина и Н. Гумилева. На первой публичной лекции, состоявшейся 14 декабря 1921 года, Андрей Белый прочел свой доклад «Культура современной России». [68,29] Это выступление было отмечено в советской «Летописи Дома литераторов» в связи со словами поэта о том, что «культуры в современной России нет, но сама эта современная Россия рождает новую культуру» и есть надежда, что «через двадцать лет в России вспыхнет такой свет, что улицы Парижа покажутся темными». [50,123]

Участники объединения глубоко сопереживали тому, что происходило в России: на одном из заседаний рассматривался вопрос об оказании помощи бедствующему в Крыму М. Волошину, в январе обсуждали журнал, полученный из Петрограда, позже широко отмечалось 30-летие творческой деятельности «полусоветского» писателя М. Горького. [45,447] Все приезжавшие из России писатели непременно приглашались в Дом Искусств. Среди них были Б. Пильняк и А. Кусиков, С. Есенин и В. Маяковский, Б. Пастернак и М. Цветаева. Общение писателей обеих сторон часто проходило в форме дружеских бесед, стихийных симпозиумов, без различия подданства присутствовавших.

Первая трещина в деятельности организации появилась в связи с появлением в «Литературном приложении» «Накануне» памфлета И. Василевского (не-Буквы) «Тартарен из Таганрога: О 12 новых книгах Ильи Эренбурга». На состоявшемся чрезвычайном общем собрании был поставлен вопрос об исключении из Дома Искусств И. Василевского и А. Толстого,

33 который заведовал «Литературным приложением», за публикацию «статьи неприличного содержания» по адресу И. Эренбурга. Диспут по поводу этой статьи закончился тем, что Дом Искусств покинули Андрей Белый,

A. Ремизов, В. Ходасевич, Н. Берберова, В. Лурье, С. Постников, А. Бахрах,
С. Каплун-Сумский. Однако намеченные ранее вечера в Доме Искусств не
отменялись. В конце 1922 г. в Доме Искусств свои новые произведения
читали А. Н. Толстой и И. Эренбург, В. Шкловский сделал доклад «О новой
русской прозе». Приехавший в Берлин режиссер Московского Камерного
театра А. Я. Таиров рассказал собравшимся «О задачах нового русского
театра». Регулярные заседания, на которых присутствовали Б. Пастернак,
С. Есенин, А. Кусиков, А. Толстой, И. Василевский продолжались и в первой
половине 1923 года. [50,125]

В свою очередь, покинувшие Дом Искусств Андрей Белый,

B. Ходасевич, А. Ремизов, а также присоединившиеся к ним Б. Зайцев,
П. Муратов, Ю. Айхенвальд, М. Осоргин, Н. Бердяев, С. Франк, Ф. Степун
организовали Клуб писателей. Ни собственного устава, ни программы у
Клуба не было. Его членом мог стать любой, кто делал взносы на проведение
собраний. С конца 1922 года Клуб писателей и Дом Искусств существовали
параллельно. Наиболее часто в обоих бывали В. Шкловский, И. Эренбург,
Б. Пастернак. А. Бахрах вспоминал: «Возвращавшиеся в Советскую страну
литераторы были всегда принимаемы [в Клубе писателей] с особенным
радушием, даже теплее, чем другие... С другой стороны, теперь удивляет,
что никто из отъезжающих не опасался вступать в кружок и общаться с
людьми, незадолго до того давшими советским властям расписку о своей
осведомленности, что, ежели они как-либо будут обнаружены на советской
территории, их ожидает расстрел без суда». [69,87]

В мае 1923 года, опубликовав «Письмо Чайковскому», уехал в Москву А. Толстой, за ним В. Шкловский, затем Н. Минский переехал в Лондон -существование Дома Искусств, в котором за два года было проведено шестьдесят различных выставок и концертов, в основном литературных

34 прекратилось. [75,79] 20 октября 1923 г. состоялось официальное закрытие и Клуба писателей из-за отъезда из Берлина его организаторов - Андрея Белого в Россию, А. Ремизова в Париж, В. Ходасевича и Н. Берберовой в Италию.

Недолгой и скандальной была судьба созданного в мае 1922 г. содружества писателей, художников и музыкантов «Веретено». Один из организаторов А. Дроздов заявлял, что «содружество абсолютно чуждо всякой политики» и «вступило в тесную связь с родственными ему творческими силами в России». Летом 1922 года были выпущен литературно-критический альманах «Веретено», в котором наряду с эмигрантами был опубликован и Б. Пильняк, и вестник «Веретеныш», отражавший уверенность создателей в единстве русской литературы. Состоялось несколько заседаний группы. На одно из них был приглашен И. Василевский (не-Буква), на другом выступил А. Толстой. Эта примиренческая позиция по отношению к скандально известным авторам стала «яблоком раздора» недолговечного «Веретена». Уже 12 ноября 1922 года в газете «Руль» было опубликовано сообщение о выходе из содружества восьми его активных членов, в том числе И. Бунина, В. Сирина, Г. Струве, затем «Веретено» покинули В. Пиотровский и Г. Алексеев. В январе 1923 г. о своем несогласии сотрудничать в изданиях «Веретена» заявили московские писатели Н. Ашукин, Е. Зозуля, Ю. Слезкин, Б. Пильняк, А. Соболь, В. Лидин и другие. Вскоре основатель содружества А. Дроздов объявил о разрыве с эмиграцией и своем отъезде в Советскую Россию. «Веретено» перестало существовать, так как было «сломано политикой». [50,49-50]

Деятельность берлинских русских зарубежных издательств также демонстрирует пример сотрудничества советской интеллигенции и эмиграции. Необычайный бум русского зарубежного книгоиздания обуславливался несколькими причинами, среди которых важнейшей было стремление советской стороны к взаимодействию с эмиграцией в области книгоиздания. В Берлине с 1918 по 1928 гг. существовало 188 эмигрантских

35 издательств, большинство из которых были готовы к сотрудничеству с советской властью. [66,101]

В свою очередь, контакты советской стороны с эмиграцией были вызваны необходимостью заполнить лакуны библиотек, образовавшиеся за годы гражданской войны. С введением нэпа представители различных советских ведомств буквально заполонили Берлин, стремясь издать там или приобрести интересующую их литературу. [26,216]

Среди открывшихся в начале 1920-х гг. в Берлине издательств некоторые были отделениями частных книгоиздательств Москвы и Петрограда. В 1922 г. здесь открыло свое отделение петроградское книгоиздательство «Возрождение». Как филиал петроградского издательства стал функционировать берлинский «Петрополис», что позволило ему продолжительное время успешно продавать издания Советской России. Даже в августе 1924 г. А. Кулишер сообщал из Берлина в Прагу о том, что «до сих пор выгоднее всего покупать книги через «Петрополис». [93, Оп.1.Д.11.Л.26]

В начале 1922 г. открылось отделение книгоиздательства «Эпоха», редакторами которого являлись петроградцы Е. Замятин и К. Чуковский. [50,25-30] Факт совместного грифа на книгах этих организаций отражал особенность времени - в этом виделось сближение двух культур.

По сведениям Н. Берберовой, с бюджетом, утвержденным Наркомпросом, продолжал свое издательское дело в Берлине под названием «Книга» И. П. Ладыжников, главным образом выпускавший собрание сочинений Горького для Советской России. [9,141-142]

Издательство «Скифы» возникло в Берлине в сентябре 1920 г. Оно начало свою деятельность с выпуска книг левых эсеров, затем переключилось на издание книг по естествознанию, технике, различных практических руководств. Часть книг выходила по заказу из России, например, том Э. Шульце «Болезни электрических машин». [85,172] Возможно, поэтому многие эмигранты считали, что «Скифы» вообще были

36 организованы как отделение Госиздата и Гостехиздата и финансировались большевиками.

В 1922 г. книгоиздательство «Геликон» заявило, что, хоть и переехало в Берлин, смотрит на Советскую Россию как на «единственный ценный источник материалов и самый обширный рынок сбыта». Выпуская ежемесячник «Эпопея» и «Бюллетени Дома Искусств», издательство стремилось активно действовать в «целях объединения живущих «там» и временно живущих «здесь», в плане единого общего литературного интереса». [59,17]

Таким образом, к 1923 году эмигрантские издательства «Ладыжников», «Академия», «Москва», «Скифы», «Эпоха», «Петрополис», «Возрождение», «Гржебин» уже установили постоянную связь с Советской Россией, а «Геликон», «Девриен», «Знание», «Русское творчество», «Русское искусство» пытались с ней сблизиться. Все перечисленные организации относились к числу «аполитичных и отчасти благожелательно настроенных по отношению к Советской России».[26,213] Для удобства и в расчете на советский рынок книги в берлинских издательствах выходили по трем орфографиям: по новой, по старой и по «средней» - без твердого знака, но с буквой «ять».[5,248] Учитывая потребности России, книгоиздатели выпускали в первую очередь книги, посвященные вопросам математики, естествознания, техники, сельского хозяйства, общественных наук. [50,26]

Берлинские издатели пытались навести «мостки между двумя берегами русской культуры», печатая авторов вне зависимости от того, нансеновскии или советский у них паспорт. Например, «Петрополис» представил на суд читателей произведения О. Мандельштама, Б. Пильняка, К. Федина, Е. Замятина, Н. Никитина, «Грани» - И. Соколова-Микитова, «Геликон» -Б. Пастернака, Андрея Белого. [27,52] «Слово выпустило сборник «Собачья доля» (1922 г.) с рассказами Е. Замятина. В 1921 г. в Берлине возобновило работу издательство С. Ефрона, выпустившее книгу А. Ахматовой «Четки». «Мысль» представила произведения Ю. Слезкина и поэтические сборники

37 «Поэзия большевистских дней» и «Антология современной поэзии». Специальную серию «Новые книги писателей Советской России», среди которых были роман А. Аросева «Записки Терентия Забытого: Повесть коммуниста» и альманах «Серапионовы братья» выпустило в 1922 году издательство «Русское творчество».[50,24-27] Успех альманаха в 1923 г. хотел повторить В. Я. Ирецкий, вступивший в переписку с К. Фединым по поводу подбора новых рассказов «Серапионов». .[96,Оп.1.Д.184.Л.1.] «Скифы» издавали А. Блока, «Песнь солнценосца» Н. Клюева, «Россия и Инония», «Триптих» С. Есенина. [24,165] Книгоиздательство писателей в Берлине опубликовало в 1923 году произведения К. Федина «Анна Тимофеевна», В. Лидина «Шестая дверь» и М. Волошина «Стихи о терроре». [50,28] «Эпоха» выпустила «Рассказы Назара Синебрюхова» М. Зощенко, рассказы Вс. Иванова и Н. Никитина, книгу Е. Замятина «О том, как был исцелен отрок Еразм». [2,21] За период с 1922 по 1924 гг. издательством «Накануне» были напечатаны книги В. Маяковского, А. Дроздова, И. Василевского, А. Кусикова. [50,241]

К тому же в эмиграции вышел 21 сборник с участием эмигрантских и советских авторов.(См. приложение 3) В свою очередь, стихи эмигрантских поэтов А. Гингера, Б. Болшева, К. Кемецкого, Д. Кнута печатались в московском альманахе «Недра» (1923-1924 гг. кн.З и 4). [69,6]

Русских изданий в Берлине выходило так много, что 8 октября 1923 г. К. Федин написал В. Я. Ирецкому послание «с просьбой найти в Берлине и прислать книги, про которые толком не знают в России». [96, Оп.1.Д.184.Л.1] Все это дало повод А. Н. Троповскому в статье «Проблемы русского книжного дела», опубликованной в берлинских «Новостях литературы» в 1922 году, заявить: «За границей вместо преобладания специфической антисоветской литературы, в еще больше степени, чем в России, стала нарождаться книга общекультурного характера...». [26,200]

Советские писатели, стремясь закрепить авторские права, охотно «издавались» за рубежом. [24,167] Поэтому при подготовке Всемирного

38 Съезда деятелей русской печати в начале 1922 года в повестку дня его литературной секции даже был внесен пункт № 2 «Установление ставок авторского гонорара для писателей, находящихся в Советской России и способа охраны их прав». [98,Оп.1.Д.98.Л.46] Показательно, что в опубликованном А. Вейманом библиографическом справочнике «Восемь лет русской художественной литературы (1917-1925)» (М., Л.,1926) российские и берлинские издания еще стоят в одном ряду. [69,8]

В свою очередь, в Советской России выходили произведения эмигрантских авторов. Правда, по словам Аверченко, эмигранты принуждены были обогащать Ш Интернационал, так как советское правительство конфисковало все авторские права писателей-изгнанников, и они не получали никакого гонорара. [48,317-318] Главное слово в процессе появления эмигрантского литературного произведения на территории СССР принадлежало В. И. Ленину. Особенно интересовали вождя мемуары. В &го кремлевской библиотеке были доставленные из-за рубежа «Временное правительство» В. Набокова, «История второй русской революции» П. Милюкова, «1920 год» В. Шульгина, а в рабочем кабинете - «Очерки русской смуты» А. Деникина, «Начертание зверя» П. Врангеля. [86,33] Книга А. Аверченко «Дюжина ножей в спину революции» даже приобрела известность в связи с тем, что о ней высказался вождь. Его отзыв появился в 1921 г. в одном из номеров «Правды» под заголовком «Талантливая книжка». Называя в своем критическом разборе автора «озлобленным почти до умопомрачения белогвардейцем», Ленин констатировал: «Интересно наблюдать, как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные и замечательно слабые места этой высокоталантливой книжки». «Слабыми местами» Ленин считал те рассказы, в которых Аверченко изображает его самого и Троцкого в домашней жизни. «Превосходной вещичкой» Владимир Ильич назвал рассказ «Трава, примятая сапогом». Впрочем, по мнению высокопоставленного критика «до настоящего пафоса автор поднимается лишь тогда, когда говорит о еде». Заканчивал свою

39 рецензию Ленин словами: «Некоторые рассказы, по-моему, заслуживают перепечатки. Талант надо поощрять». [48,296-297] Благодаря такой рецензии книга Аверченко «Записки Простодушного» о тяжкой доле эмигрантов, вскоре после выхода ее из печати за границей была переиздана Госиздатом.

Об интересе В. И. Ленина к роману Р. Гуля «Ледяной поход (С Корниловым)» рассказал автору 3. И. Гржебин, увидевший книгу на рабочем столе вождя. [24,68] В 1923 г. этот роман был переиздан в СССР с предисловием главного редактора Госиздата. [51,179]

Книга И. Эренбурга «Необыкновенные похождения Хулио Хуренито и его учеников» понравилась главе Советского государства, который знал автора по парижской большевистской эмиграции, и в 1920-е гг. книга трижды вышла в Москве. [52,157] Другие произведения И. Эренбурга также быстро доходили к советсішм читателям: в 1922 г. в Москве и Берлине увидели свет «Шесть повестей о легких концах» и сборник стихов «Звериное тепло», в 1923 г. - «Тринадцать трубок» и роман «Жизнь и гибель Николая Курбова».[49,464] Берлинское издание собрания сочинений Горького сначала закупалось для Советской России, а с 1924 г. Госиздат стал единоличным издателем произведений жившего за границей «пролетарского писателя». Н. Берберова вспоминала: «Его переводы на языки российских меньшинств, издаваемых специальным отделом Госиздата в Москве, росли с каждым месяцем..., и тиражи были достаточно внушительными».[9,161]

Особое место в этот период занимает творчество А. Толстого. С одной стороны, «Детство Никиты», вышедшее в Берлине в 1922 г. и писавшееся параллельно с «Хождением по мукам», продолжило традиции Л. Толстого, и было одобрено эмиграцией. С другой стороны, в эмигрантский период были созданы «Аэлита» и «Рукопись, найденная среди мусора под кроватью», но эти вещи, написанные после того, как Толстой «сменил вехи», относятся уже скорее к советской литературе. По возвращении в Советскую Россию «красный граф» написал «авантюрный роман» из жизни эмигрантов «Черное золото» (первоначально под названием «Эмигранты»), где вывел в весьма

40 непривлекательном виде многих из тех капиталистов, от которых получал деньги. [69,84]

Уже находясь на родине, писатель узнал о том, что высшее общество Европы было взбудоражено известием о предстоящей свадьбе Г. Детердинга - владельца крупной нефтяной компании и русской эмигрантки Л. П. Кудеяровой. Год спустя, в 1925, в СССР был опубликован роман А. Толстого «Гиперболоид инженера Гарина», довольно быстро появившийся и на книжных полках эмигрантских библиотек. В авантюристке Зое Монроз многие узнали прототип Л. П. Кудеяровой, хотя портрет получился более привлекательным. [77,49]

Одним из ярких примеров, подтверждающих единство эмигрантской и советской литературы, стала вышедшая в СССР в 1923 г. книга И. М. Василевского (не-Буквы) «Белые мемуары». В ней собраны статьи критика о произведениях И. Наживина, «Записках монархиста» А. Вонсяцкого, «Воспоминаниях о Л. Н. Андрееве» М. К. Иорданской, «Очерках русской смуты» А. И. Деникина, «Дневнике» 3. Гиппиус и многих других. Не отказывая литературным трудам в «некоторой увлекательности», Василевский считал, что в этих вещах отралсено типично обывательское мировоззрение. «В этих книгах заключено именно то, о чем беседуют между собой эмигранты, встречаясь друг с другом в кафе или трамвае», - заявлял он. В целом же, по мнению «не-Буквы», эмигрантская литература скучна, монотонна, старомодно болтлива и не интересна советскому читателю. [15,160]

Подъем русского книжного дела в Германии был недолгим. Этому способствовала экономическая ситуация: стабилизация германской марки, повлекшая за собой повышение цен. Однако главной причиной стало ужесточение советской цензуры. Советская власть опасалась не столько идеологических диверсий изгнанников, сколько влияния эмигрантских изданий на наметившийся в связи с нэпом процесс некоторой демократизации общественной лшзни, на формирование вкусов и потребностей нового

41 читателя. В связи с этим Р. Гуль вспоминал о разговоре редакторов издательства «Петрополис» с советским писателем А. Мариенгофом, которого спросили о том, «пошла бы трилогия Краснова «От двуглавого орла к красному знамени» в Советской России, если б ее выпустили? А он, смеясь, отвечает: покупали бы как французские булки!». [24,168]

Поэтому любое русское зарубежное издание проходило с 1922 г. цензуру Главлита, который не пропускал книги, напечатанные по старой орфографии, школьные учебники и русскую классику, так как на эти издания существовала монополия Госиздата, и, конечно, «идеологически чуждые» произведения. К этому добавлялись еще и чудовищные финансовые правила: свою пользу Главлит брал налог с любой предложенной (но еще не разрешенной к продаже) книги 5 долларов, деньги не возвращались, даже если книга не пропускалась. Кроме того, посылка книг оплачивалась еще и высокой таможенной пошлиной. Такие издержки, не окупавшиеся, если книги не пропускались, были просто не под силу большинству зарубежных русских издательств и книготорговцев. Добавлялась к этому и хроническая неаккуратность платежей с советской стороны, даже за изданные по ее заказу книги. [85,183] В результате к ввозу в Советскую Россию были запрещены книги даже тех издательств, которые имели в своем грифе указание на совместную деятельность (Пг.-М.-Б.), так как они якобы облегчают провоз контрабанды. Суть запретов сводилась к тому, что русская книга, напечатанная в эмиграции, не должна иметь хождение на территории России. [50,30] Ходасевич, вспоминая издательский крах «Русского Берлина», вообще писал о провокации: «В Москве хотели заставить крупнейших издателей произвести крупные затраты в расчете на огромный внутренний рынок, а затем границу закрыть и тем самым издателей разорить. Так и вышло: ряд берлинских издательств взорвался на этой «мине». [78,205] Уже с середины 1922 г. обозначились первые признаки скрытого кризиса, а 1924 г. фактически завершил берлинский период эмигрантского книгоиздания. [26,201] Часть

42 эмигрантских издательств, ранее финансируемых советской стороной, слились с Госиздатом, как, например, «Книга». [9,142]

Наряду с книгами в Берлине издавалось множество журналов и газет, по некоторым данным в немецкой столице разновременно существовало 58 периодических изданий. [59,17] Практически все они стремились навести мосты между «двумя Россиями».

Самой первой объединяющей трибуной в начале 20-х гг. стали два библиографических журнала под редакцией А. С. Ященко. Первый - «Русская книга» выходил вначале при крупнейшем в Берлине русском книжном магазине «Москва». В 1921 г. вышили девять номеров журнала. В 1922 г. Ященко с журналом перешел в издательство Ладыжникова, где стала выходить «Новая русская книга». В 1921-1923 гг. эти журналы приобретают значение бесспорного справочного центра по текущей литературе в глазах эмиграции и литераторов Советской России. [68,15] Программа журналов отличалась подчеркнутой, принципиальной беспартийностью и намеренной аполитичностью. В ней провозглашалось неразрывное единство культурной работы, где бы она ни протекала: «Для нас нет...разделения на Советскую Россию и на эмиграцию. Русская книга, русская литература едина на обоих берегах. И мы будем стремиться к тому, чтобы наш журнал получил доступ в Россию».

Задача объединения литературы воспринималась современниками как беспрецедентная по культурному значению в условиях крайней политической и географической раздробленности нации. Поэтому наибольший вес в момент первоначального существования журнала получил раздел «Судьба и работы русских писателей, ученых и журналистов за 1918-1920 гг.» Для современников этот раздел служил доказательством непрерывности культуры в беспримерных условиях гражданской войны и государственной смуты. [68,21-22] За весь период существования журнал опубликовал около 2900 биографических справок и сведений, в том числе свыше 1700 сведений о литераторах и ученых, находившихся в России. [50,251]

Постоянный интерес журналы Ященко питали к событиям культурной жизни, происходивших в Советской России. В связи с этим значительная роль отводилась разделу «Критика и рецензии», в котором печатались отзывы на вышедшие произведения, в том числе и советских авторов.

Однако к концу 1922 г. резко обострились общественно-политические противоречия в среде русской литературной эмиграции, произошла поляризация литературных лагерей, выявилась невозможность объединения. Стремление «Новой русской книги» к компромиссу, к нейтралитету оборачивалось нивелировкой политической борьбы, в результате отказались от сотрудничества Андрей Белый, А. Толстой, А. Ремизов, И. Эренбург. Осенью 1923 года журнал закрылся. В редакционной статье последнего номера А. С. Ященко сделал отчаянную попытку «уговорить враждебные стороны видеть в культурной работе, где бы она ни совершалась, общерусское дело», призывал сохранить национальное единство хотя бы в сфере книжного производства. [50,251-253]

Усилия по объединению предпринял журнал «Веретеныш», выходивший с августа по ноябрь 1922 года. Позиция издания отражала уверенность его создателей в единстве и неделимости русской литературы вопреки «временному и стирающемуся рубежу». В подтверждении сообщалось, что в журнале примут участие крупнейшие писатели эмиграции и Советской России. Но издание быстро прекратилось, так как распалось само содружество «Веретено».

Журналом, старавшимся перекинуть «мостик» между эмиграцией и советской интеллигенцией, были и «Бюллетени Дома Искусств». Большое место в них уделялось разделу «Хроника литературы и искусства», имевшему подразделы «В России» и «В Москве и Петербурге». В первом доброжелательно освещались шесть номеров петербургского журнала «Летопись Дома литераторов. В подрубрике «Как живут писатели в Крыму» давались краткие сведения о бедственном положении М. Волошина, П. С Соловьевой и Н. И. Манасеиной, И. С. Шмелева и С. Н. Сергеева-

44 Ценского, не получающих из Москвы положенных им академических пайков и испытывающих на себе недоброжелательство местных властей. В разделе «Книжные новости» «Бюллетени» предлагали читателю развернутый список напечатанных московскими и петербургскими издательствами книг, сопровождая некоторые из них краткими аннотациями. Сообщалось даже о выходе в Чите газеты «Дальневосточный телеграф», о переиздании сборника «Смена вех». Но издание «Бюллетеней» прекратилось из-за недостаточного финансирования. [50,126-128]

Нить сотрудничества пытался сохранить выходивший под редакцией Андрея Белого журнал «Эпопея», который печатал «Мятель» Б. Пильняка, «Курга-баба» В. Лидина, «Краткое жизнеописание Блаженного Нифонта» А. Толстого, рецензию М. Цветаевой на книгу Б. Пастернака.

Ходасевич вспоминал, что «целый ряд петербургских поэтов печатался в журнале «Сполохи», издававшемся в Берлине». [78,200] Этот литературно-художественный ежемесячник публиковал стихи М. Волошина, С. Клычкова, Н. Тихонова, прозу В. Лидина, Б. Пильняка, А. Толстого и рецензию на книги

A. Ахматовой. [50,464-465]

Часть берлинских изданий готовится специально для России, как, например, задуманный Горьким журнал «Беседа». Писатель намеревался привлечь к сотрудничеству большой круг русских и советских деятелей культуры. Поэтому «Беседа» была декларирована Горьким как «беспартийный» журнал с главенствующей «русской темой». Кроме произведений самого Горького, в «Беседе» публиковались стихи, проза, переводы, критические работы Ф. Сологуба, В. Ходасевича, А. Ремизова, Л. Лунца, В. Шкловского, И. Каллиникова, В. Лидина, К. Чуковского,

B. Юрезанского, Н. Берберовой, Н. Оцупа, П. Муратова, В. М. Алексеева.
Среди критических публикаций вызывала интерес статья Андрея Белого «О
«России» в России и о «России» в Берлине», дававшая пололштельную оценку
русской литературе, роковым образом разделенной эмиграцией на две части.
Из переписки вокруг «Беседы» видно, что в ней ожидались также публикации

45 С. Сергеева-Ценского, Б. Пастернака, Л. Леонова, М. Пришвина и других известных советских писателей, но разным причинам их работы в журнале не появились. [50,33]

Ходасевич вспоминал: «Горький был совершенно уверен, что журнал будет допущен к продаже в советской России..., со дня на день он должен был получить из Москвы разрешение на приобретение тысячи экземпляров каждого номера - для пересылки в Россию. Разрешение, однако, не приходило... Горький писал в Москву письма, при мне говорил на эту тему с приехавшим Рыковым. В ответ получались обещания и ссылки на канцелярскую волокиту. Тогда Горький решил прибегнуть к репрессии: сообщил в Москву, что отказывается от сотрудничества в советских изданиях, пока «Беседа» не будет допущена, и действительно сотрудничество такое прекратил». [78,200] Тем временем, издатель пишет о том, что «Беседа» нелегально проникла в Россию «в официальные и литературные круги» и приобрела там отличную репутацию. Однако Ф. Ходасевич в письме Вяч. Иванову довольно безнадежно обрисовал положение журнала и раскрыл «жульнические махинации» по обману Горького: «Для утешения Алексея Максимовича советские жулики формально разрешили ввоз журнала в Россию, но фактически приказали своему органу, имеющему монопольное право закупки книг за границей покупать «Беседу» в количестве... 10 экземпляров!». [50,40] Судьбу журнала решила не сложная экономическая ситуация и не намерение запретом издания заставить Горького вернуться домой, просто беспартийный и бесцензурный журнал, утверждавший высокие гуманистические идеи и общечеловеческие ценности культуры, не мог быть допущен в советскую страну.

Попадавшие за границу советские журналы вызывали у эмигрантов живой интерес. Как и в зарубежных русских журналах, большое место в них занимала хроника, она присутствует в петербургских журналах «Дом искусств», «Литературные записки», «Летопись Дома литераторов», московских «Жизнь» и «Печать и революция». [68,25] Наряду с такими

46 изданиями как «На посту» и «Октябрь» самым читаемым журналом в эмиграции стала возникшая в 1921 г. «Красная новь». Высоко оценивал это издание М. Горький. [51,654]

Последней возможностью диалога являлись публикации, помещаемые в газетах. В Берлине выходило огромное количество газет, в то время как в Советской России зимой 1922 г. «в продаже газет почти нет, так как газеты печатаются в ограниченных количествах из-за отсутствия бумаги. Газеты распределяются по учреждениям, из которых потом поступают в войсковые части». [89,Оп.1.Д.97.Л.П9] Поэтому для большинства советских граждан эмигрантская пресса была единственным источником сведений не только о Русском Зарубежье, но и о самой России. Многие эмигрантские газеты отправлялись изгнанниками в советское государство «частным лицам по почте» вполне открыто. О том, насколько велик был интерес к заграничной прессе, говорит такой факт: в апреле 1921 г. президиум ВЦИК принял постановление о выписке 20 экземпляров каждой из ведущих газет Зарубежья. [21,36] ВЧК-ОГПУ даже издало 500 экземпляров специального «Обзора зарубежной прессы», которому был придан «информационный характер». [26,202] В 1922 г. журналист В. Белов предложил читателям свою работу «Белая печать. Ее идеология, роль, значение и деятельность», в которой, с одной стороны, писал: «Белая пресса - средство исключительно для внутреннего употребления. Работает она исключительно в гуще эмигрантских умов на пользу, благо и удовольствие эмигрантских вождей». [8,31] С другой стороны, он постарался объективно оценить публикации русской зарубежной прессы.

Самой известной берлинской газетой были «Дни», выходившие в 1922-1925 гг. Среди начинающих прозаиков печатался в «Днях» в начале 1920-х гг. советский писатель Л. Леонов. [58,157-159] Кроме того, вплоть до 1925 г. в воскресных номерах газеты публиковались списки книг, поступающих из Советской России в издательство «Логос». Такие же списки молено было найти и в газете «Руль». [95, Оп. 1. Д. 19. Л. 11.]

Особо яркой страницей берлинского периода стала «Накануне» -единственная газета Русского Зарубежья, открывшая свою контору в 1922 г. в Москве. В передовой статье первого номера вновь звучал призыв к сотрудничеству: «Хочется верить, что мы накануне дня всеобщего примирения». Однако появление этой газеты и переход на ее позиции А. Толстого привели к расколу эмиграции.

Став редактором «Литературного приложения», Толстой печатал произведения авторов как эмиграции, так и России: стихи П. Орешина, О. Мандельштама, А. Мариенгофа, Н. Асеева, М. Волошина, С. Клычкова; рассказы и повести В. Катаева, Б. Пильняка, И. Соколова-Микитова, М. Пришвина, Л. Никулина. В этой берлинской газете публиковался М. Булгаков. [99,Оп.1.Д.61.Л.П4] Как заметила 3. Шаховская, для издания, «казалось, не имело значение разделение между эмигрантской и литературой в Советской России. Была единая русская литература с центром тяжести в России, но Россия и эмиграция еще не мыслились отдельно». Почти одновременно напечатали в «Накануне» романы советского писателя Ю. Слезкина «Столовая гора» и эмигранта Р. Гуля «В рассеяние сущие».[82,105]

Отдел критики предлагал своим читателям статьи А. Кусикова, а также обзоры по вопросам культуры И. Василевского (не-Буквы). Именно «Литературное приложение» первым из эмигрантских изданий стало давать хроникальные факты из культурной жизни Советской России. [19,121]

В то же время существование газеты сопровождалось постоянными скандалами. Сначала, желая довести до сознания русских эмигрантов мысль о необходимости сделать свой выбор в пользу Советской России, А. Толстой опубликовал 4 июня 1922 года посланное ему письмо К. Чуковского, которое буквально «взорвало» литературные круги Петрограда. В нем основатель петербургского Дома Искусств «к сплетням о товарищах по организации присоединил выяснение чужих пайков и нечто весьма похожее на критику их получения», которое многие эмигранты расценили как донос по части

48 советской неблагонадежности некоторых писателей. [68,38] Несмотря на то, что спустя месяц конфликт был улажен, и Толстой опубликовал два опровержения, этот скандал повлек за собой негативное отношение к «Накануне» как в литературных кругах Русского Зарубежья, так и среди советских литераторов. Б. Пастернак писал, что «наотрез отказался участвовать» в «Накануне» и о своем огорчении по поводу участия в нем Маяковского и Асеева. А. Ахматова заявила, что в газете печатают стихи без ее ведома. Вскоре Б. Пильняк опубликовал в «Новой русской книге» письмо, в котором просил не считать его больше сотрудником этого печатного органа. [50,239-240] Сотрудничать с «Накануне» отказался Горький. [82,106]

Публикация в «Литературном приложении» газеты грубого фельетона Василевского о творчестве Эренбурга нанесла новый удар по репутации издания. Н. А. Ухтомский в письме Н. В. Устрялову подтвердил, что «моральный престиж «Накануне» в Берлине и в Москве весьма низок». [68,45] К тому же летом 1923 г. в Советскую Россию уехали многие видные литераторы: А. Толстой, Ю. Потехин, Г. Алексеев, А. Дроздов, И. Соколов-Микитов, И. Василевский. Вскоре выходившее с завидной регулярностью «Накануне» окончило свое существование. [50,241-242]

В свою очередь, советская периодическая печать в этот период уделяла много внимания эмиграции. В «Правде» за 1921-1922 гг. в каждом номере печатался специальный раздел «В белогвардейском стане», посвященный культурным событиям Русского Зарубежья. [14,7] Поэтому в 1922-1923 гг. чтение эмигрантской прессы разрешалось всем сотрудникам газеты. [21,37] В начале 1920-х гг. рубрика «Из белой прессы» постоянно появлялась на страницах других советских периодических изданий. Агитпроп считал крайне необходимым и важным быть в курсе эмигрантской литературы, иметь возможность использовать ее «для контрнаступления». [83,114] Чаще всего то, что появлялось в эмигрантских издательствах, становилось достоянием советской прессы чаще всего в форме критики. Исключения делались только для политически «правильных» изданий: в разгар кронштадских событий

49 «Правда» опубликовала передовицу под названием «Патриотика», в которой положительно оценивался выход устряловского сборника «В борьбе за Россию». Также одобрительными откликами был встречен сборник «Смена вех».

В то же время эмигранты внимательно следили за публикациями в советских газетах. Едва ли не каждый писатель собирал вырезки и выписки из советской прессы, как, например, В. Я. Ирецкий. [96,Оп.1.Д.81.Л.1-27]

Но уже к середине 1920-х гг. взаимоотношения эмиграции и советской интеллигенции меняются. Если раньше многие эмигранты надеялись на перемены в России и скорое возвращение, то теперь эта надежда таяла. Ужесточилось и отношение к эмигрантам в Советской России: их перестают печатать на родине, о видных литераторах зарубежья говорят пренебрежительно, с предвзятостью комментируют даже политически нейтральные высказыванья. [5,336]

На фоне экономической катастрофы Германии, разорявшей издательства и газеты, цензурная политика Советской России подводила к полной ликвидации информационного обмена между берлинскими книгоиздателями и русскими читателями. Кажущаяся тенденция сближения двух культур оказалась призрачной. Вспоминая крах «Беседы», Н. Берберова писала: «Госиздат...сигнализировал, что время каких-то примирений между писателями «там» и «здесь» прошло, и, если отчетливая граница между писателями эмиграции и Советской России сама не пройдет, они сумеют ее провести». [9,194] В сложившейся ситуации перемещение культурного центра из Берлина в Париж виделось как закономерный итог, подведенный под романтическим временем надежд и иллюзий. [50,31] Начался исход русской интеллигенции, «уже к 1925 году в Германии осталась едва ли не десятая доля всей пестрой русской массы». [5,246]

Таким образом, «Русский Берлин» - это этап в развитии отношений между эмиграцией и Советской Россией, существенное отличие которого состоит в интенсивности контактов советской интеллигенции и эмиграции.

50 Это стало возможно благодаря лояльной позиции Советской власти по отношению к эмигрировавшей интеллигенции. Поэтому многие писатели имели возможность выбирать между эмиграцией и советским подданством. Несколько писательских объединений, среди которых самыми знаменитыми были берлинский Дом Искусств, Клуб писателей и «Веретено» давали возможность непосредственного общения писателям по обе стороны границы.

Многочисленные зарубежные русские издательства печатали произведения авторов без различия подданства в расчете на книжный рынок Советской России, где, в свою очередь, выходили произведения литераторов эмиграции. Наиболее интересными следует признать литературные сборники с участием писателей обеих сторон. Складывалось впечатление, что в этот период была единая русская литература с центром тяжести в России, но Россия и эмиграция еще не мыслились отдельно

Эмигранты издавали множество журналов, среди которых самыми известными были «Русская книга» («Новая русская книга») и «Бюллетени Дома Искусств». В них, подчеркивая единство русской литературы, публиковались сведения о книжных новинках по обе стороны границы. Показательно, что и в Советской России выходили такие же статьи.

В области периодической печати наиболее заметной страницей стала газета «Накануне», открывшая в 1922 г. свое отделение в Москве. Её «Литературное приложение», которым заведовал А. Толстой, печатало многие произведения писателей из Советской России.

Итак, обстановка советско-эмигрантского общежития отчасти объяснялась тем, что в Советской России в это время еще существовала относительная свобода мысли и печати, отчасти тем, что многие писатели окончательно еще не самоопределились, а отчасти, тем, что советская власть, по словам Г. Струве, думавшая извлечь свои выгоды из сменовеховства и разложения эмиграции, на такое общение смотрела «сквозь пальцы». Как только потребность в диалоге отпала, интенсивное общение прекратилось, «Русский Берлин» закончился.

51 1.2 Русская эмиграция в Западной Европе: период свертывания литературных контактов

В истории русской эмиграции этот период получил название «Русский Париж», так как русских эмигрантов во Франции во второй половине 1920-х гг. было больше, чем в какой-либо другой европейской стране. Это объяснялось тем, что Франция была единственной страной, признавшей правительство генерала Врангеля, и пока внутренняя ситуация в Советской России внушала надежды на скорое падение большевистского режима, эмигрантам были здесь рады. Верхние слои французского общества по культурному уровню и по политическим симпатиям во многом походили на русскую интеллигенцию, французский язык знали многие русские дворяне. У некоторых в Париже была своя «дореволюционная квартира», и они не испытывали чувства бездомности. [11,185] Когда надежды на возвращение угасли, количество русских все равно с каждым годом возрастало, так как до кризиса 1929 г. заработки на фабриках во Франции были хорошими, и Париж «1925 года не знал безработицы, всюду требовались сильные руки». [76,257]

Посольство прежней России в Париже хоть и утратило свои дипломатические полномочия, но стало сердцем нового «государства» -Зарубежной России. Переезд во французскую столицу из Берлина митрополита Евлогия способствовал перенесению сюда и русского духовного центра. По меткому замечанию одного эмигранта, в Париж «почему-то тянет каждого беженца, как «трех сестер» чеховских тянет в Москву».[67,89]

Когда в середине 1920-х гг. «Русский Берлин» пошел прахом, именно Париж становится литературной столицей. Здесь живут или сюда переезжают И. Бунин, А. Куприн, К. Зайцев, А. Ремизов, М. Осоргин, Тэффи, 3. Гиппиус, Д. Мережковский, В. Ходасевич, Г. Иванов и многие другие.

Главенствовавшая в берлинский период идея «наведения мостов» в парижский период постепенно угасала. Еще в 1923 г. 3. Н. Гиппиус жаловалась П. Н. Милюкову на отношение в литературных кругах к «антибольшевикам»: «Если б я имела сношения с Эренбургом или Есениным,

52 или Ивановым-Разумником, это бы мне простили, особенно же приветствовали бы антибольшевизм с прохладцей, а еще лучше - полную «аполитичность». [29,185] Но с 1924 г. «непримиримые» уже на пике популярности. С последней надеждой адресовал свои слова живший в Париже М. Осоргин к М. Горькому в 1925 г.: «Мне очень хотелось бы...перекинуть хоть зыбкий мост между «здесь» и «там» в смысле взаимопонимания...Восстановить напрасно порванную связь многих из нас с многими «там» и можно, и нужно». [64,241] Он справедливо отмечал, что, «когда пора политических оценок пройдет, и художественная критика снова попробует быть беспристрастной, тогда, за отметением поэтического мусора, в числе оставшихся окажутся на равной степени признания и «белогвардейка» М. Цветаева и «коммунист» В. Маяковский». [80,20]

В период «Русского Парижа» постепенно прекращаются контакты между советскими и эмигрантскими литераторами. А. Вертинский вспоминал о степени общения во второй половине 1920-х гг.: «Иногда в Париж приезжали писатели из Советского Союза... Всеволод Иванов, Лев Никулин, Борис Лавренев... Проезжали мимо Ильф и Петров. Все они сторонились нас, эмигрантов, и войти в общение с ними не удавалось. Редкие встречи с советскими писателями только подчеркивали нашу отчужденность». [18,79] Есть все основания винить в этом советскую государственную политику. Как объясняла Н. Берберова, некоторое время общавшаяся с приехавшей в Париж в 1927 г. О. Форш: «в советском посольстве Форш официально запретили видеться» с эмигрантами. [11,182] И Н. Бердяев вспоминал «в Париже уже чувствовался большой разрыв» с Советской Россией. [12,234]

В это время в Париже возникло много русских литературных организаций, большая часть которых активно изучала советскую литературу. С 1920 г. существовал Союз русских писателей и журналистов, организовавший торжественную встречу труппе московского Камерного театра и коллективу МХТ. Члены действовавшего в Париже в 1921-1922 гг. литературно-художественного кружка «Гатарапак» следили за

Приветствовавшееся ранее в Берлине стремление наладить диалог между советской интеллигенцией и эмиграцией теперь вызывало отрицание. Характерно в этом плане отношение к И. Эренбургу. Г. Адамович удивлялся неприятию этого писателя: «Эренбурга принято замалчивать по обе стороны рубежа: ни там, ни здесь его не любят; если о нем пишут, то его непременно бранят». М. Осоргин прояснил эту загадку: «Замалчивают Эренбурга потому, что он сидит между двумя стульями: один стул в кафе на Монпарнасе, а другой стул колченогий в Москве...».[51,661] Если раньше произведения Эренбурга выходили и в эмиграции, и в Советской России, то теперь ситуация изменилась. Выпущенный в 1925 г. в Париже роман «Рвач», написанный под впечатлением поездки по нэповской России, был запрещен к ввозу в СССР. Сборник новелл «Условные страдания завсегдатая кафе» увидел свет только в Одессе в 1927 г. О романе «В Проточном переулке» негативно отозвалась «Вечерняя красная газета» в 1927 г. Также был запрещен в СССР роман «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», представлявший собой, по словам М. Осоргина, «сатиру на советский быт и на эмиграцию». [49,466]

Столь же неоднозначным было теперь и отношение к В. Маяковскому. С одной стороны, в газете «Россия» И. Голенищев-Кутузов писал о том, что «влияние Маяковского на современную литературу огромно не только в России, но и за рубежом...». [99,Оп.1.Д.65.Л.5-6] С другой стороны, М. Цветаева вспоминала о негативной эмоциональной атмосфере встречи советского поэта с эмигрантами в 1927 г.: «Когда было тут, в Париже, выступление Маяковского, зал был полон! Но...как его встретили? Полным молчанием, ни одного аплодисмента». [79,691] Споры вызывал и М. Осоргин, которого 3. Н. Гиппиус считала главным «большевизаном», поскольку он не только высоко оценивал талант советских авторов, но и заявил: «Искра Божия может оказаться и в председателе комсомольской ячейки». [2,137]

Изгнанники даже пытались заступиться за собратьев по перу на

родине. Они были возмущены известиями о том, что «писатели живут в

нужде, в жилищной тесноте» и требовали «обязать издательства срочно

ликвидировать задолженность по авторскому гонорару». [88.0п.1.Д.134.Л.23]

Однако наиболее известным примером такого мужественного шага стало открытое письмо К. Бальмонта и И. А. Бунина, опубликованное 12 января 1928 года в парижской газете «LAvener». Так эмигранты отреагировали на появление анонимного обращения из Москвы в редакции русских газет под названием «Писателям мира». В нем говорилось о жестокой цензуре в СССР, о преследовании писателей, о невозможности творчества в условиях, когда «перо выбито из рук, воздух - литература - отнят», а сами литераторы «в тюрьме». «Правда» назвала «Письмо» фальшивкой, иностранные литераторы проигнорировали. Отчаянный призыв услышали только эмигранты, обратившиеся к совести французских писателей, молчащих о происходящем в Советской России и там. [11,183-184] При этом эмигранты выражали полное понимание сложной советской ситуации: «Как и кто посмеет поднять голос протеста [в СССР], если он не только не будет никем поддержан, но тотчас станет для соседа предлогом к доносу, предательству и утерю всех прав и на литературное существование, и на простую обывательскую жизнь, на последний вершок убогой жилплощади и жалкий кусок горького хлеба». [99,Оп.1.Д.9.Л.85]

«Русский Парило) в противоположность «Русскому Берлину» был беден русскими издательствами. Причины этого в своей статье «Русская книга за рубежом» раскрыл П. Милославский: дороговизна бумаги, типографических услуг и материала обуславливали высокие цены на зарубежную русскую книгу. [50,305] Издательства «Север», «Возрождение», «Орфей» и некоторые другие обеспечивали самые необходимые литературные потребности эмигрантов. Однако их вклад в поддержание связей с родиной был неоценим: недолго существовавший «Конкорд» напечатал «Белую гвардию» М. Булгакова. [64,226]

Наиболее успешным было старейшее парижское русское книгоиздательство «Я. Поволоцкий и К», выпустившее «Очерки русской смуты» А. И. Деникина, сразу привлекшие к себе внимание Ленина, внимательно изучившего первый том и почти на каждой страницы сделавшего пометки. [31,433] Г. Зиновьев также написал рецензию и даже отметил у автора литературные задатки. [77,93]

Некоторые парижские издания переиздавались в Советской России с целью разоблачения «классовых врагов». В основном это были мемуары некоторых участников Белого движения с соответствующими предисловиями. Так, со значительными сокращениями «Очерки русской смуты» были опубликованы Госиздатом в Москве в двух томах с комментариями официального советского историкам. Покровского. [31,433] Малоформатные книги В. В. Шульгина «Дни» и «1920» были изданы в СССР в 1926 г.[86,3] Довольно много переиздавали на территории СССР И. Бунина. В 1926 г. в Ленинграде вышла «Митина любовь», в 1927 г. в Харькове - «Дело корнета Елагина», дважды Государственное издательство выпустило книгу его избранных рассказов. Много раз переиздавалась в переводе Бунина «Песнь о Гайавате». [46,159] В 1927 г. Госиздат напечатал автобиографическую повесть Р. Гуля «Жизнь на фукса». Описанные с иронией вожди «контрреволюции» и гражданской войны нашли «отклик» среди советских читателей. [51,180] В 1928 г. в Москве издали «Крым при Врангеле. Мемуары белогвардейца» В. Оболенского с жестким классовым предисловием. [81,157]

На этом возможности сотрудничества в области книгообмена были исчерпаны. В 1925 г. И. М. Василевский (не-Буква) выпустил в Ленинграде продолжение своих очерков об эмигрантской литературе - книгу «Что они пишут? (Мемуары бывших людей)». Более жесткое название (по отношению к изданию 1923 г.) сразу определило иное отношение к эмигрантам. Анализируя произведения «бывших», среди которых оказались не только мемуары студента А. Валентинова и фрейлины А. Вырубовой, но и произведения В. В. Амфитеатрова, И. А. Бунина и даже М. Горького, автор

57 пришел к выводу, что эмигрантская литература представляет собой «белый роман для нэпманов, порожденный его вкусами» и не имеет ничего общего с настоящей русской литературой. [16,32] Теперь, по мнению критика, за границей просто нет хорошей русской литературы. Чаяния изгнанников на возвращение или диалог с советской властью так же беспочвенны, как и надежды, что «русский талант пересаживается, как породистая яблонька, набирает запас вдохновения, как верблюд воды». [16,128] Постепенно книги эмигрантов исчезали из жизни советских граждан.

Неудачной оказалась и попытка продавать советские издания за границей. Несмотря на то, что советские книги были дешевы, многие эмигранты отказывались их покупать, так как они были напечатаны в соответствии с новой орфографией, и слово «Бог» в них писалось с маленькой буквы. Что же касается полиграфического исполнения, то советские издания стали конкурировать с зарубежными аналогами только в начале 1930-х годов. [66,104] И все же интеллигенция Русского Зарубежья знала талантливые произведения советских писателей: приехавший нелегально в СССР неизвестный эмигрант в разговоре свободно цитировал «Повесть непогашенной луны» Б. Пильняка. [92,Оп.1.Д.58.Л.27]

Этот поиск точек соприкосновения может быть продолжен: в советской печати часто перепечатывали рассказы Тэффи об эмигрантской жизни, особенно ее «Городок», в котором угадывался «Русский Париж». М. Алданов в своих книгах проводил довольно явные параллели между Французской и Русской революциями. Н Кульман отмечал, что «у наиболее талантливых советских беллетристов чувствуется знакомство с произведениями Бунина, Ремизова, Шмелева». [44,49]

Однако во второй половине 1920-х гг. под давлением советской власти «многие советские писатели относятся к эмигрантской литературе враждебно, чистосердечно или по обязанности». Результатом стала ситуация окончательного отчуждения советских и эмигрантских писателей: «Выдуманный, распухший скандал с Пильняком и Замятиным потряс сердца

советских литераторов, как удар по темени, предупреждение о гибели». [99,Оп.1.Д.9.Л.75]

Естественно, продолжаться мог только нелегальный книгообмен с советской интеллигенцией. О том, что изданную в Русском Зарубежье книгу В. Шульгина о нелегальном посещении СССР в 1925-1926 гг. «Три столицы» читали на родине, хотя она там и не переиздавалась, молено судить по подробно описанному эпизоду, как Шульгин, скрываясь от слежки, решил выкрасить бороду, и как эта борода стала лиловой после умывания и была сбрита. Вся эта история была перенесена Ильфом и Петровым в их роман «Двенадцать стульев». [87,446-447]

Стремление сохранить литературные связи предпринимали парижские литературные русские журналы. Во французской столице в 1920 г. начал выходит самый известный литературно - художественный журнал Русского Зарубежья «Современные записки». [7,357-358] Он отличался широтой политических взглядов и эстетической терпимостью. [2,26] В этом издании печатались в начале 1920-х гг. произведения живших в Москве М. Цветаевой и М. О. Гершензона. [78,200] Особенно популярной была постоянная рубрика «На родине». Помещенные там статьи обнаруживали такое понимание ситуации и литературных процессов на родине, что в Советской России редкие нелегальные номера были нарасхват. Р. Гуль вспоминал рассказ советского писателя И. Груздева: «...Один человек привез в Питер том «Современных записок», и все мы, Серапионы (и не только Серапионы), его перечитали. Там была статья Ст. Ивановича... С этой статьей все мы... были согласны, будто кто-то из нас её написал». [24,335]

Другим крупным еженедельным журналом, преобразовавшимся из газеты в 1928 г., были «Дни». Свою задачу руководимый А. Ф. Керенским еженедельник видел в том, чтобы нести «материал живой и действительный...о жизни самой России, который лежит под спудом жандармской цензуры в казенной печати». Откликаясь на дискуссию в советской печати, редакция в заметке «О причинах «дистанции» объясняла,

59 что, пока в СССР мысль и слово несвободны, нельзя требовать от искусства близости к вопросам жизни, оно «либо воспарит к облакам», либо «покончит самоубийством» (1928.Ш1). [50,120] Поэтому, узнав о том, что в 1927 г. в Советской России покончил с собой «писатель второго ранга» Соболь, «Дни» опубликовали посвященный ему отрывок из воспоминаний Ф. Ходасевича «Парижский альбом», раскрывавший трагедию творческой личности в СССР. [99,Оп.1.Д.65.Л.77^а-82]

Ежедневник рассчитывал на аудиторию советских читателей. В разделе «Листок литературы и искусства» сообщалось, что редакция собирается рассказывать читателям в России о том, что русская зарубежная литература «живет и умирать не хочет» и даже делает расчет на будущее - «что потом прочтут и нас, когда зарубежная книга получит доступ в Россию»; что при всей огромности потери родины у эмигрантских писателей есть и немалые преимущества, и самое крупное - «полная свобода печати». Эмигранты считали «что есть много вопросов литературы, искусства и культуры, равно интересных для обеих России, основной и зарубежной». [58,118-119] Так, 28 февраля 1928 г. журнал опубликовал перепечатанный из «Известий» очерк о выставке «Художественная литература за десять лет». Эмигранты узнали, что советские рабочие высказываются о рассказах И. Бабеля и Вс. Иванова как об «интересных, но написанных непонятно», не приняли «Голый год» Пильняка, а вот к Горькому относятся восторженно. Но особенно тепло отзываются о Серафимовиче, Фурманове, Алексееве, Дорохове, Лавреневе и «Барсуках» Леонова. [99,Оп.1.Д.54.Л.19]

Другой выходивший в 1926-1928 гг. в Париже журнал «Версты» под редакцией Д. П. Святополк-Мирского, П. П. Сувчинского и С. Я. Эфрона также подчеркивал, что не проводит различия между русской культурой, создаваемой на родине и за ее рубежами. Уже первая книга открывалась перепечатками из московского журнала «Новый мир» предсмертных стихотворений С. Есенина и рассказом И. Бабеля «История моей голубятни», в следующем номере были помещены отрывки из эпоса А. Веселого и романа

60 Ю. Тынянова «Кюхля». [2,36] В другом номере «Верст» критик А. Туринцев анализировал «Голый год» и «Мать сыра земля» Б. Пильняка, хвалил «Уездное», «Островитян» и «Пещеру» Е. Замятина, высоко оценил «Детство Люверс» Б. Пастернака и «Курымушку» М. Пришвина. Уже «величиной» он назвал Л. Леонова. Журнал демонстрировал превосходный вкус: высоко оценивая творчество Андрея Белого, Б. Пастернака, критически отнесся к их довольно слабым произведениям «Москва» и «Спекторский». Неизменно высокую оценку получали творения М. Пришвина, С. Есенина, К. Федина, О. Форш. В дальнейшем редакция подчеркивала свою заслугу в том, что «советская беллетристика вошла в читательский обиход эмиграции, и никто уже не сомневается, что в Москве, а не в Париже пролегает главное русло современной русской литературы». [50,52-54]

В 1927 г. из-за финансовых затруднений печатание журнала «Воля России» было перенесено из Праги в Париж. [73,18] Именно «Воля России» начала печатать главы из романа Е. Замятина «Мы». [70,245] Эти публикации послужили толчком к травле писателя в СССР и прекращению контактов советских литераторов с зарубежными русскими издательствами.

Уникальное место среди парижских изданий занимала выходившая с 1924 г. «Иллюстрированная Россия». Созданный по типу появившегося в Советском Союзе «Огонька», журнал первостепенное внимание уделял фотографическому материалу. Особенно приветствовались фотографии с родины, помещаемые в рубриках «Картинки советского быта», «Там, в России», «С котомкой по Руси», «Улица советская», «Раскрепощенная женщина из СССР». Редакция признавалась, что фотографии с Родины приходилось выискивать всеми путями, подчас нелегально. Специальные рубрики помещали произведения советских писателей, например, «Советский рассказ» содержал творения К. Тренева и М. Зощенко, а «Советский юмор» - юморески В. Ардова, Е. Петрова и И. Ильфа. Литературные приложения «Библиотека «Иллюстрированной России»

включали творения В. Катаева, Вяч. Шишкова, М. Булгакова, Вл. Лидина. [50,179-182]

Как и в период «Русского Берлина», часть изданий эмиграции выходила в расчете на советского читателя. Отличительной чертой периода «Русского Парижа» стал нелегальный путь доставки изданий к читателям, например, через сплавщиков леса из Псковской губернии, которые возвращались из Латвии в СССР. Удивительно, но в 1924-1927 гг. подобная почта доходила до адресата не только в крупные промышленные центры, но и в деревни. [21,36] Такими нелегальными путями распространялся на территории Советского Союза журнал «Борьба». На его страницах вопросы культуры обсуждались исключительно в связи с политикой. [50,44-45] Таким же конспиративным изданием была «Борьба за Россию», одной из важнейших задач которой было разоблачение и посрамление писателей, прославлявших советский режим, например, Д. Бедного. А. А. Яблоновский, отвечая советскому публицисту Д. И. Завадовскому и вернувшимся в Советскую Россию писателям И. М. Василевскому (не-Букве), А. Ветлугину, А. Дроздову, уверявшим, будто эмиграция потеряла духовную связь с Россией и «кончилась», обвинял оппонентов в сознательной клевете, продиктованной желанием московских вождей «поссорить нас с Россией», «натравить Россию подъяремную на Россию зарубежную».

Хотя по архиву Мельгунова можно судить о том, что «Борьба за Россию» имела в СССР своих агентов, об этом знали и в ГПУ, которое перехватывало и уничтожало все номера журнала. [27,452] Анонимный житель Харькова уже в 1929 г. в письме за границу прямо указывал на то, что «знакомство с эмигрантской печатью, издающейся «для России», редкое явление». [92,Оп.1.Д.39.Л.67]

Попадавшие в руки к эмигрантам советские журналы пользовались большой популярностью, а напечатанные в них произведения внимательно изучались. По мнению некоторых исследователей, М. Осоргин мог быть знаком с опубликованным в 1925 г. журнале «Россия» романом М. Булгакова

62 «Белая гвардия», и это влияние прослеживается в романе «Сивцев вражек». [2,139]

Среди самых читаемых советских изданий лидировал журнал «Красная новь». Спустя годы Н. Берберова вспоминала, что покупка этого недешевого издания была, «конечно, затратной, но - необходимой. Знакомство с текущей советской литературой помогало выжить». [10,87] Многие эмигранты с радостью отметили, что в 1927 г. «Красная новь» напечатала неоднозначный роман Горького «Жизнь Клима Самгина». [9,229]

Журнал «На литературном посту» эмигранты критиковали, так как «напостовцы и литературные комсомольцы из «Молодой Гвардии» занимались систематическими доносами на неугодных писателей-попутчиков...». В результате «литература попутчиков, давшая в период «меньшего нажима» между 1924 и 1928 годами много интересных произведений, стала глохнуть». [99,Оп.1.Д.65.Л.6-7]

Постоянно падал престиж журнала «Октябрь». «Без жалости и вздоха нельзя читать...номер «Октября». Это не книга, это парад смирения, мышиный писк, присяга на верность всем приказам», - резюмировал обозреватель в 1929 г. [99,Оп.1.Д.9.Л.75]

Но, начиная с середины 1920-х гг., изгнанники замечали, что в противоположность эмигрантским «редко в советских журналах находишь высказывания советских критиков об эмигрантской литературе»: «В большинстве случаев это безграмотная ругань». [99,Оп.1.Д.81.Л.28] В конце 1920-х гг., когда, по мнению эмигрантов, «границы между «порядочными» толстыми журналами и крайними коммунистическими органами почти стерлись, даже в «Красную новь», в «Новый мир», в «Звезду» проникают иногда статьи такой грубости и лжи, какие еще два года назад нельзя было там встретить».[99,Оп.1.Д.81.Л.29] Попытку сотрудничества посредством литературных журналов также не назовешь удачной.

Русская периодическая печать в Париже была широко и разнообразно представлена такими крупными газетами, как «Последние новости»,

63 «Возрождение», а также «Россия и славянство», «Евразия» и другими. [225118] Правда, некоторых изгнанников «отнюдь не удовлетворяла газетная информация о том, что делается в Советской России». «По некоторым признакам мне казалось, что дело обстоит не совсем так, как об этом пишут», - вспоминал Шульгин. [87,9] Но для тысяч эмигрантов только через газеты открывалась советская литература, отражающая как художественные поиски, так и жизнь на оставленной родине. [50,321] В свою очередь, советские граждане узнавали о процессах, происходивших в эмиграции только по «кривому зеркалу «Правды».

Известнейшая газета «Последние новости», редактируемая П. Н. Милюковым, выходила ежедневно в течение 20 лет и имела вид «большой» газеты дореволюционной эпохи. Тираж доходил до 35 тысяч экземпляров, подписчики имелись почти во всех странах мира. Были читатели и в Советской России, включая и такого высокопоставленного, как И. В. Сталин. [43,56] Актуальность «Последних новостей» подтверждает «внимание к ней в России, доказываемое постоянной полемикой с «Последними новостями» красной прессы»,- не раз констатировала редакция. Это подтверждал и советский журналист В. Белов: «Последние новости» стараются обходиться без лжи, подтасовок, клеветы и извращения фактов». [8Д4]

Сами эмигранты вспоминали: «Самый отчаянный взрыв бешенства в советской печати мы вызвали по вопросу, где разоблачения затрагивали самый непосредственный «быт». Это был проект кодекса о браке и разводе 1925 года. В таких случаях в особенности ощущается функция, которую может выполнять зарубежная свободная печать в делах советской России. [94,Оп.1.Д.1\Л.9;20]

«Последние новости» уделяли очень много внимания хронике советской художественной, музыкальной и театральной жизни в СССР, заимствуя сведения для публикации из советской прессы. [4,140] Даже личный архив главного редактора П. Н. Милюкова содержит единицу

64 хранения с вырезками из советских газет. [101,Оп.1.К.З.Ед.хр.9] Часто эти публикации комментировал один из лучших критиков Русского Зарубежья князь С. М. Волконский. Каждую неделю несколько страниц отдавались исключительно поэзии, художественной прозе, литературной критике и истории литературы, ведь «для тысяч эмигрантов только через газетный материал открывается советская литература, отражающая и тамошнюю жизнь, и художественный поиск». [94.0п.1. Д. I^а .Л. 14]

В 1921 г. литературно-критический тон задавал И. Василевский (не-Буква). В статье «Под большевиками» он рецензировал роман Ф. Сологуба «Заклинательница змей», доказывая, что «большой и подлинный поэт» погиб: «Большевики разрушили транспорт, загубили промышленность, испортили фабрики и заводы. Но каким образом умудрились они загубить и разрушить творчество?» [99,Оп.1.Д.54.Л.9] Затем ведущим критиком стал Г. Адамович, призывавший быть внимательней к советской литературе: «Все-таки это единственное, что к нам оттуда доходит».[3,22] Ему вторил И. Голенищев-Кутузов, пояснявший читателям: «Писатели боролись с советской идеологией часто инстинктивно - иносказаниями, иронией, сатирой (Замятин, Зощенко, Катаев), гоголевским полубредовым ощущением (Серапионовы Братья), возвращением к романтическому идеализм, субъективизму (Олеша), утверждением многообразия жизни (Булгаков, Леонов, Федин, Шолохов)». [99,Оп.1.Д.65.Л.7] Позднее Г. Адамович написал о том, что все литературные рассуждения в эмиграции «сводились к одному из двух положений: или в эмиграции ничего быть не могло, творчество существует лишь там, в Советской России, какими бы тисками зажато оно не было; или — в Советской России - пустыня, все живое сосредоточено здесь, в эмиграции». [3,14] Именно на страницах «Последних новостей» в 1929 г. М. Осоргин высоко оценил «Белую гвардию» М. Булгакова, идея которой «лежит вне партий и программ..., в плоскости человеческой правды и совести». [50,325]

Другая крупнейшая газета эмиграции «Возрождение» в 1920-е гг. также выходила ежедневно. Само название, по мнению создателей

65 промышленника А. О. Гукасова и литератора П. Б. Струве - служило символом мировоззрения русских вне родины. С 1928 г. на последней странице «Возрождения» открылась специальная рубрика - «В России», состоявшая исключительно из перепечаток материалов большевистской прессы о парадоксах советской действительности. Регулярно критиковались советские писатели, особенно те, кто перешел на службу советской власти. Характерны в этом отношении сами названия очерков о них: «Блудный козел» П. Рысса об И. Эренбурге, или «Лука или Иуда?» Е. Чирикова о Горьком. В. Маяковский однозначно воспринимался как «глашатай пошлости». Из известных эмигрантов особенно часто на страницах «Возрождения» выступал И. А. Бунин. Многие отмечали, что в эмиграции основным направлением его творчества стала тема обреченности человека, оказавшегося в «чужом, наемном доме», то есть эмигранта. [86,98] Маститый писатель остро критиковал журнал «Версты» за рекламу советской литературы, а молодых литераторов из пражского просоветского журнала «Своими путями» даже назвал пражскими комсомольцами. В 1926-1927 гг. «Возрождение» публиковало бунинские «Записные книжки», в которых писатель вел полемику с советскими критиками А. Воронским и Д. Горбовым. [50,65-68]

Более взвешенно подходила к советской литературе выходившая ВІ927-1928 гг. газета «Россия». На ее страницах К. Зайцев дал высокую оценку произведению Л. Леонова «Барсуки»: «Это одно из самых значительных произведений русской литературы за последние годы». И. Голенищев-Кутузов, анализируя поэзию 20-х годов, писал, что «война и революция иссушили ключи душевного мира..., лирика эмигрировала или притаилась в подземельях (Пастернак, Ахматова)». Далее критик высказывает интересные наблюдения: «Собственно говоря, мы могли бы определить все развитие литературу в Советской России от начала Нэпа...как неравную борьбу между попутчиками (за право на свободное творчество) и советской властью». [99,Оп.1.Д.65.Л.5-6]

С декабря 1928 г. стала выходить преемница «России» - еженедельная газета «Россия и славянство» с тем же составом сотрудников. Редакция сообщала, что по-прежнему намерена знакомить русских изгнанников с творчеством современных советских писателей, перепечатывая доступные по размеру выдержки их произведений. [99,Оп.1.Д.61.Л.53] Говоря о положении художественного таланта на родине, газета подчеркивала неблагоприятные условия его развития - идеологическое давление и цензурную жесткость. [50,347] Поэтому, напечатав в январе 1929 г. два рассказа Соколова-Микитова и его автобиографию, редакция подчеркнула «крамольные» слова бывшего эмигранта о том, что в противоположность «многим моим сверстникам-писателям я в писательских успехах и вкусах ничем не обязан Горькому». [99,Оп.1.Д.61.Л.58] На страницах газеты в 1929 г. рецензировался «Тихий Дон» М. Шолохова: «Пусть обвиняют некоторые большевики эту книгу в контрреволюции, однако книга... отчетливо большевистская, хотя в ней...дышит жизнью правда». Вообще же «среди огромного количества литературной халтуры» редакция выделяла «не очень значительные, но несомненные дарования: Л. Леонов, М. Булгаков, К. Федин, Б. Пильняк, И. Бабель, Вс. Иванов, Л. Сейфуллина». При этом отмечалось, что «они стеснены той связанностью в свободном проявлении своих творческих сил, какую всегда ощущает чуткий талант из боязни сказать лишнее и противное...интересам власти».[50,347] Исключением, пожалуй, был только сатирик М. Зощенко. 15 ноября 1929 года «Россия и славянство» опубликовала рецензию К. Зайцева на его книгу «Письма к писателю», в которой говорилось, что для такого таланта «нет советской границы, и он приобретает власть над русскими людьми, где бы они ни были». [98,Оп.1.Д.61.Л.2П]

Об огромной роли эмигрантской прессы в информировании «среднего русского обывателя» рассуждал на страницах еженедельника «Борьба за Россию» в 1929 г. А. И. Куприн: «Попадая в Россию, эти издания честно рассказывают русским подъяремникам истинную правду о том, что

67 совершается по обе стороны рубежа, о чем русские в Риесерии не услышат ни в рассказе, ни в большевистских газетах».[50,47] Подтверждал это и советский писатель И. Груздев, который признался Р. Гулю: «...Нам всем там важно, что тут все-таки выходит свободная русская газета. Не представляешь, какая это нам там поддержка». [24,335]

Эмигранты даже посмеивались над этой темой. Так, краткий отчет о праздновании Дня русской культуры в 1927 г содержал приложение «Пушкинские дни в России», в котором говорилось: «О нашем зарубежном празднике в России, вероятно, впервые узнали из статьи г. Кольцова в №106 газеты «Правда» за 1927 г. Теперь, благодаря г. Кольцову и его неодобрительной статье в «Правде», многие в России об этом празднике узнали». [97,.Оп.1.Д.10.Л.120]

Вопреки сложившемуся мнению о прочном «железном занавесе» второй половины 1920-х гг. парижские издания доходили до СССР. Только на московском почтамте каждый месяц 1925 г. задерживали до 5 тысяч экземпляров газет. Поразительно, но в 1926 г. информационный отдел ОГПУ даже направил письмо секретарю ЦК Молотову, в котором утверждалось, что некоторые «белогвардейские» издания вообще существуют только благодаря их распространению в СССР по завышенным ценам. В результате в январе 1927 г. подписка на эмигрантскую прессу в СССР была запрещена. [21,36] Эмигранты сразу же отметили «падение тиражей», которое являлось «отчасти следствием кризиса, который охватил издательства в связи с отменой...подписки на газеты». [88,Оп.1.Д.185.Л.21]

Советские газеты также приходили в Париж, в основном в библиотеки. Относительно советской журналистики у эмигрантов складывалось мнение, «будто все дозволено, но и все запрещено». [99,Оп.1.Д.9.Л.79] Автор статьи «Чистые источники информации» обращал внимание на дезинформацию читателей в России об эмигрантской литературе. Анализируя причины, он писал, что первоисточник коммунистических поношений по адресу тех, кто вынужден был уйти из России, надо искать в «психологии затянувшейся

68 гражданской войны, когда за отсутствием видимого противника его ищут на расстоянии, хотя бы за пределами досягаемости, давая тем самым видимость оправдания тираническому режиму». [50,121] Так, вечеру «Миссия русской эмиграции», который состоялся в феврале 1924 года и на котором выступали И. Бунин, Д. Мережковский, И. Шмелев, месяц спустя в «Правде» была посвящена статья «Маскарад мертвецов». [39,25] Последним аккордом взаимодействия стала информация конца 1920-х гг. про заочные «суды» советских литераторов над «писателями-белогвардейцами» - показательные процессы, где «судьями» и «обвинителями» выступали не профессиональные юристы, а писатели. [7,357] Как заметил Г. П. Струве: «В 20-х гг. Катаев мог еще написать «рассказ» о «золотом пере академика» (Бунина), но потом он и имени упоминать не мог». [100,Оп.1.К.2.Ед.хр.107.Л.12]

Таким образом, есть все основания вслед за Дон-Аминадо (А. Шполянский) считать «началом нового этапа русского зарубежья 1926 год, когда окончательно сложилась парижская колония». [51,200] Париж в это время можно назвать культурной и литературной столицей России наряду с Москвой и Ленинградом. «Здесь жили лучшие писатели..., продолжался русский культурный ренессанс начала века». [14,163]

В период «Русского Парижа» акцент все чаще делался на разрыве, ожесточенной полемике, резкой «расчлененности русской литературной жизни на две исключающих друг друга подсистемы». [65,28] По мнению Г. Адамовича, закончился тот период, когда власть «в лице Луначарского, либеральничавшая и колебавшаяся», была готова предоставить писателям свободу. [3,19] Приветствовавшееся ранее в Берлине стремление наладить диалог между диаспорой и советской интеллигенцией теперь угасало. По инициативе советской стороны и благодаря жесткой позиции известных эмигрантов почти прекратились встречи писателей, лишь некоторые эмигранты старались не только сохранить нить сотрудничества, но и заступиться за литераторов СССР.

Действовавшие в Париже литературные кружки и организации постоянно проявляли большой интерес к советским авторам, анализировали их произведения, проводили вечера, посвященные советской литературе. Но, поскольку советские писатели на этих собраниях не присутствовали, то это опосредованное общение было малоэффективным.

Небольшое количество парижских книгоиздательств поддерживало взаимоотношения двух России, печатая выдающиеся произведения советских авторов, особо выделяя «Белую гвардию» М. Булгакова. В свою очередь, советские издательства все больше подпадали под пресс цензуры, не пропускавшей, например, произведения И. Эренбурга, М. Осоргина и разрешавшей лишь дореволюционные произведения И. Бунина. Только незначительная часть изданий эмигрантов нелегально попадала к советскому читателю.

Толстые литературные журналы стали визитной карточкой «Русского Парижа». «Современные записки», «Дни», «Версты», «Воля России» постоянно печатали произведения советских авторов, а «Борьбу за Россию» пытались нелегально распространять в СССР.

Свой расцвет в Париже переживала русская периодическая печать. Крупнейшие газеты Зарубежья и самая популярная «Последние новости» охотно публиковали хронику культурной жизни СССР и отрывки из произведений советских литераторов. Сейчас можно с уверенностью сказать, что большая часть эмигрантских изданий в изображении советской действительности старались придерживаться фактов, оценивая их со своей точки зрения. Крупные литературные критики эмиграции понимали, что невозможно рассматривать литературу Русского Зарубежья без соотнесения с советской литературой, постоянно обращаясь к произведениям советских авторов. Что касается историков советской литературы, то такой «связки» не наблюдалось в их работах.

Расцвет и блеск «Русского Парижа» во второй половине 1920-х годов привел к свертыванию контактов эмиграции и советской интеллигенции.

70 1.3 Литературное взаимодействие русской диаспоры Центральной, Восточной Европы и Китая с советской интеллигенцией

В начале 1920-х гг. 3. Гиппиус писала, что «чаша русской литературы из России выброшена, и все, что было в ней, брызгами разметалось по Европе...». [73,30] Поэтому, говоря о взаимодействии зарубежной русской и советской литературы, нужно отметить важную роль не только «Русского Берлина» и «Русского Парижа», но и других центров русской эмиграции.

Эти центры называют «литературными гнездами» Русского Зарубежья, подразумевая под этим определением известного историка литературы эмигранта Г. Струве микросреду, точку встречи и взаимодействия литераторов и массового читателя. [74,33] На этом основании следует выделять, наряду с Прагой, Белградом, Софией и «Русским Китаем» страны Балтии и «Русский Сорренто». Это позволяет говорить не только о единстве русской литературы за рубежом, но и о региональных особенностях взаимоотношений советской и эмигрировавшей интеллигенции.

Значительная русская диаспора возникла в Чехословакии: в 1920-е гг. в этой стране проживало до 30 тысяч русских беженцев. [2,15] Крупнейшим образовательным, научным и литературным центром стала Прага. Причинами этого были как начавшаяся в 1920 году знаменитая «русская акция», привлекавшая интеллигенцию и студентов, как наличие в МИД ЧСР целого ряда «русских чехов», так и традиционное чешское русофильство. [35,112] Была еще одна причина предпочтения чехословацкой столицы, о которой поведала Н. Берберова: «Мы не остались в Берлине, где нам жить было нечем, мы не поехали в Италию..., потому что у нас не было ни виз, ни денег, и мы не поехали в Париж,...потому что боялись Парижа, боялись эмиграции, боялись безвозвратности, окончательности нашей судьбы и бесповоротного решения остаться в изгнании. И мы поехали в Прагу». [9,970] Следовательно, характерной чертой Праги были более тесные связи с

71 советской интеллигенцией, нежели у других центров русской эмиграции, особенно заметные после краха «Русского Берлина».

В ЧСР проживали многие знаменитые русские изгнанники, среди которых «главенствовали Е. Н. Чириков, В. И. Немирович-Данченко, Е. А. Ляцкий». [11,170] Известными литераторами были М. Цветаева, М. Слоним, Р. Якобсон. Поэтому вернувшийся в Советскую Россию А. Толстой в интервью корреспонденту «Жизнь искусства», коснувшись вопроса о заграничных центрах русской литературы, выделил наряду с «парижской и берлинской пражскую группу зарубежной писательской братии».[46,134]

В отличие от многих эмигрантов проживавшие в Праге русские писатели не пытались однозначно осудить большевизм, старались быть объективными. Так, Вас. Ив. Немирович-Данченко написал рассказ «Иов на гноище» - воспоминания о Советской России, в котором сострадал советской интеллигенции. [97,Оп.1.Д.37.Л.З] Е. Чириков в своем романе «Зверь из бездны, или Поэма страшных лет», изданном в 1926 г., также выступал с общечеловеческих позиций. Поэтому его роман подвергся нападкам и слева, и справа: «Моя муза оказалась между двумя огнями,...и оба жгутся». [81,156] «Пражане первыми открыли и дифференцировали новую литературу в России...Париж, несмотря на все свои достоинства, лишен основного качества пражан: умения раньше других услышать и отнестись критически к голосам из России». [91,Оп.1.Д.32.Л.14]

Все десятилетие пражские изгнанники противостояли идее разделения русской литературы на две ветви. Даже период острого противостояния, в 1928 г., некто под инициалами «Н.Б.Д.» по-прежнему писал, что «делить русскую литературу на «эмигрантскую» и «советскую», в сущности, бессмысленно». [91,Оп.1.Д.32.Л.13] Один из лидеров пражан М. Слоним считал, что литература эмиграции лишь «ветвь на общем стволе. Она жива постольку, поскольку жив ствол... Она расцветает, если обмен...жив и полон, и засыхает, едва он прекращается». [80,7-8] А. Бем полагал, что

72 интеллектуальная «Прага прошла и через ...С. Есенина, и через

B. Маяковского, и через Б. Пастернака». [2,16]

В Праге было создано несколько крупных русских организаций. Наиболее ранняя и значительная - Чешско-русская Еднота - провела запомнившийся многим вечер памяти С. Есенина. [36,19] Самой известной и влиятельной организацией был Союз русских писателей и журналистов в Чехословакии. Подводя итоги деятельности Союза в 1922-1927 гг., эмигранты отмечали устройство «публичных литературных и литературно-музыкальных вечеров и собраний, приноровленных... к различным юбилейным датам», часто связанным с оставшимися в России литераторами. Например, проводились собрания, посвященные Ф. Сологубу и В. Г. Короленко, а также вечер памяти С. Есенина. [98,Оп.1.Д.13..Л.1] Союз занимался устройством публичных диспутов. Среди прогремевших на все Русское Зарубежье событий была дискуссия по докладу Д. Лутохина о художественной литературе в Советской России. Об этом выступлении Горький даже написал К. Федину в СССР: «Недавно в Праге Долмат Лутохин...делал доклад о современной русской литературе и...похвалил всех вас за мужество, за все, что вами сделано». [23,432] Большой резонанс среди эмигрантов Праги получил диспут по докладу П. Савицкого «Новая русская литература в евразийском понимании». Докладчик обратил внимание на «связь времен» в советской литературе на примере «Барсуков» Л. Леонова, «Повольников» А. Яковлева, раскрыл «центоропоставленность» религиозной проблемы в русском сознании через «Терновый венец» А. Яковлева, «Петушихинский пролом» и «Записи некоторых эпизодов» Л. Леонова. Савицкий указал и на литературную традицию, прослеживая мотив «Станционного смотрителя», «Шинели» и «Бедных людей» в книгах Л. Леонова и К. Федина. [98,Оп.1.Д.28.Л.2] С интересом был встречен доклад В. Г. Архангельского и

C. И. Варшавского «О писателях и поэтах Советской России».
[98,Оп.1.Д.13.Л.2]

«Скит поэтов» (с 1928 г. - «Скит») появился в Праге в 1922 г. и внимательно следил за развитием литературы в Советской России, посвящая свои доклады творчеству Н. Гумилева, А. Ахматовой, Б. Пастернаку.[50,432] Его руководитель А. Л. Бем в одной своих статей резюмировал, что, если до конца 1920-х гг. советская литература показывала большую жизненность, была интересна своими исканиями новых форм и по сравнению с нею литература зарубежья казалась худосочной, то после 1928 г. положение изменяется в пользу эмигрантской литературы. Одним из последних интересных произведений советской литературы члены кружка считали вышедшую в 1927 г. «Зависть» Ю. Олеши. [73,143]

Литературный кружок русских эмигрантов «Далиборка» взял свое название от кафе на Летне и действовал в Праге с 1924 г., придерживаясь принципиальной аполитичности и беспартийности. [2,16] Кружок специально рекомендовал своим молодым участникам внимательно следить за тем, что публикуется в России и быть в курсе ее литературных новинок. [50,111]

Поскольку с падением австрийского владычества были сняты запреты на русские шрифты в типографиях, в Праге довольно активно работали русские издательства. [85,178] Уже весной 1919 г. было создано издательство «Наша речь», которое специализировалось на выпуске дешевых учебников, русской классики и книг о современной России. Так, в 1922 г. оно предлагало Тургеневской библиотеке «изящно изданную книгу» Б. Соколова «Мятеж или искание?» об искусстве, театре, поэзии и религиозной жизни в Советской России, «Историю кооперации в России» профессора Тотомианца, охватывавшую и советский период. [95,Оп.1.Д.19.Л.2] Но наибольшую известность приобрел выпуск иллюстрированного издания «Артисты Московского художественного театра за рубежом», запечатлевший всех участников еще единой зарубежной труппы.

Преемником «Нашей речи» стало с 1923 г. общество «Пламя», выпустившее за три года свыше 100 названий художественной и научной литературы. Один из руководителей издательства Е. А. Ляцкий писал в

74 январе 1925 г.: «Несмотря на все запретительные декреты большевиков, известное количество экземпляров каждой (эмигрантской) книги проникает в Советскую Россию, что доказывается постоянно возрастающими сведениями о популярности издательства среди тех кругов русского общества, которые истомились духовной жаждой и для которых попадающая различными путями книга является буквально дороже куска хлеба». [84,13-15]

Другим важнейшим направлением своей работы «Пламя» считало предоставление читателям советских изданий. Посланный ради этого в Берлин представитель общества А. Кулишер писал: «Насчет советских книг веду много переговоров». [93,Оп.1.Д.11.Л.26] В результате в магазинах и на складах был «большой ассортимент книг советских издательств, постоянно пополняемый книжными новостями из России».

Однако приобретенные таким образом книги были довольно дорогими, поэтому книжный магазин «Пламя» действовал еще и как библиотека. Вследствие этого общественные организации Праги даже решили «устроить из накопившегося в течение года книжного богатства особую выставку». Она состоялась 8-11 марта 1926 г. в особом отделе магазина. Как писал в своей статье «Творчество русской эмиграции» профессор А. Флоровский, «задача выставки - демонстрировать все то, что в области печатного слова создано за русским рубежом в течение 1925 года российской эмиграцией всех национальностей» была с блеском выполнена. [90,Оп.1.Д.421.Л.2]

Но уже с 1925 г. отношения с партнерами в Советской России и Госиздатом стали затруднительными. Поэтому с 1928 г. «Пламя» новых книг не выпускало, ограничивая свою деятельность оптово-розничной продажей русских книг, изданных в Зарубежье, СССР и антикварных. [84,17]

Издательскую деятельность вели также научные учреждения, учебные заведения, культурные организации и профессиональные объединения русских эмигрантов в Праге. Институт имени Н. П. Кондакова выпускал труды советских историков. Сборники научных трудов, посвященных России, издавали Экономический кабинет профессора С. Н. Прокоповича, Русский

75 институт, Русское историческое общество, Русский народный университет и другие. [50,330-332]

Деятельность пражских русских издательств внесла весомый вклад в дело сближения эмигрантской и советской интеллигенции. Закономерным было появление здесь популярнейшего по обе стороны границы сборника «Смена вех», статьи которого поднимали одну из важнейших проблем -возможность переориентации эмиграции на сотрудничество с новой властью в России. Но неблагоприятные условия зарубежного книжного рынка и затруднения, с которыми встретились книги на пути в СССР, привели к сокращению, а затем и к приостановке издательской деятельности по выпуску русских книг в Праге.

А. Флоровский подчеркивал: «Если в условиях рассеяния, бесправия и нищеты, среди общего экономического кризиса, переживаемого Европой, русская эмиграция сумела создать ряд новых культурных ценностей в виде книг, журналов, газет и других произведений печати, то в этом её моральная победа». [90,Оп.1.Д.421.Л.2] По воспоминаниям эмигрантов в ЧСР ежегодно выходило около 20 журналов и 18 русских газет. [2,15] Выпускавшийся в Праге с 1922 по 1927 гг. популярнейший журнал «Воля России», подчеркивая свой интерес к литературной жизни Советской России, помещал на своих страницах обзоры советских журналов. Здесь публиковались «Синие гусары» Н. Асеева, «Лейтенант Шмидт» Б. Пастернака, рассказы И. Бабеля, Б. Пильняка, К. Тренева, Л. Леонова, «Баня» В. Маяковского, отрывки из романов А. Веселого. [73,28-29] Огромную славу журналу принесли статьи М. Слонима о Вс. Иванове и «Серапионовых братьях», Е. Замятине, А. Н. Толстом, С. Есенине, И. Бабеле, П. Романове, Б. Пильняке. По мнению критика, советская литература проделала путь «от внешнего бытовизма к изображению внутренней драмы человека, от радостного опьянения борьбой и движением революции к невеселому взвешиванию её ценностей». [51,519-520] Интерес к «Воле России» был так велик, что его номера закупали даже советские организации: [50,39]

В 1924-1926 гг. в Праге выходил литературно-художественный журнал «Своими путями». Он предназначался для среднего поколения эмигрантов и печатал стихи С. Есенина, Н. Асеева, Вс. Иванова, М. Антокольского, Б. Пастернака, рассказы М. Зощенко. Журнал помещал обзоры советской литературы и одним из первых перешел на новую орфографию, что свидетельствовало о стремлении попасть к советскому читателю. [37,5]

В 1926-1928 гг. существовало издание «Годы». Критик А. Туринцев категорично утверждал, что «современная русская литература - только в Советской России». «Только нетерпимость ко всему «советскому» может помешать усмотреть в этой литературе отрадные и талантливые произведения и, не зная ее, отвергать, ссылаясь на «пролеткультовщину». [91,Оп.1.Д.32.Л.13]

Таким образом, самое главное значение русской литературной Праги состояло в сохранении очень тонкой связи с интеллигенцией в России в области литературы, особенно после окончания «Русского Берлина».

Значительная часть русских эмигрантов осела в Прибалтике. У многих была здесь дореволюционная собственность, к тому же вновь образовавшиеся государства находились рядом с Россией, что позволяло поддерживать старые связи. Наиболее состоятельные русские эмигранты из Прибалтики отправляли в СССР посылки с тканями и крупами на протяжении 1920-1930-х гг. [63,271] Кроме того, в Латвии, например, до второй половины 1920-х гг. русский язык, наряду с латышским и немецким, относился к разряду официальных. Поэтому часто Ригу называли «Парижем для бедных» из-за большого количества эмигрантов. [60,18]

И все же прибалтийские государства считались периферией, которую талантливая молодежь старалась покинуть. Судя по письмам, И. А. Бунин придавал огромное значение тому, чтобы Л. Ф. Зуров как можно быстрее перебрался из Прибалтики в Париж. [100,Оп.1.К.2.Ед.хр.46.Л.2] Поэтому символично, что главной литературной фигурой среди эмигрантов

77 Прибалтики был поэт Игорь Северянин, чья громкая слава к 1920-м уже померкла.

Однако и из Прибалтики в 1920-е гг. делаются настойчивые попытки установить контакт с писателями, жившими в СССР. Студентка Тартусского университета Е. Роос-Базилевская, писавшая магистерскую диссертацию о поэзии А. Ахматовой, отправила ей в 1926 г. письмо, в котором ее преподаватель С. Штейн (бывший муж сестры Ахматовой Ирины) просил о возобновлении контактов между ними. [63,274] Письмо осталось без ответа: во второй половине 1920-х гг. взаимодействие между представителями интеллигенции по обе стороны границы Советской властью не поощрялись.

Крупных русских издательств в Прибалтике не было, русские книги в основном поставлял Париж. Поскольку книги были очень дорогими, то их брали в библиотеке за небольшую плату, а советскую литературу читали в основном по «пиратским» рижским изданиям. Наибольшим успехом пользовалась советская бытовая проза, авторами которой были М. Зощенко, П. Романов, Л. Сейфуллина. [66,274]

И в Прибалтике русские изгнанники создавали различные по численности объединения для изучения советской литературы, интерес к которой среди эмигрантской интеллигенции начался со второй половины 1920-х гг.. Например, литературный кружок при обществе «Святогор» в Нарве уделял большое внимание творчеству С. Есенина, Б. Пильняка, М. Булгакова, И. Эренбурга, Е. Замятина, П. Романова. Такое повышенное внимание к советской литературе вызывало недовольство части нарвского русского общества, и в 1929 г. кружку пришлось устраивать публичный диспут на тему «Почему мы разбираем советскую литературу?» [50,222-223] Показательно, что именно на этом диспуте докладчик В. Ф. Бухгольц размышлял о возможности русским по обе стороны границы понять друг друга. [63,268]

Самой известной русской газетой Прибалтики стала «Сегодня», выходившая в Риге с 1919 года и игравшая роль связующего центра,

78 объединяя русских изгнанников в Европе. [65,37] Огромная популярность объяснялась тем, что на первый план газета выдвигала «духовную стихию - то общее, что связывает все ветви русского народа, независимо от гражданства, всех русских по происхождению и культуре». Литературным отделом «Сегодня» заведовал знаменитый критик П. М. Пильский, превративший это издание в одну из самых богатых художественными произведениями газет русской эмиграции. «Влияние Пильского в Прибалтике, — вспоминал Н. Андреев, — было велико и плодотворно. Огненные речи его пробуждали даже «литературно глухонемых»... Страстно преданный русскому искусству, театру, литературе Пильский умел их защищать. В Прибалтике... Пил ьский всегда был глашатаем русской культуры, виртуозно умея находить такие оттенки выражений, которые передавали и суть дела, и в то же время не затрагивал «местных амбиций». [54,97] Наряду с эмигрантскими авторами он печатал в «Сегодня» и советских писателей: Л. Сейфуллину, М. Зощенко, Б. Пильняка, М. Шолохова, пытался заступиться за С. Есенина, призывая советских критиков не унижать поэта, несмотря на то, что он уже «не в моде, не в фаворе у вождей, и о нем можно говорить с ужимкой». [99,Оп.1.Д.9.Л.80] Критик писал о В. Катаеве, И. Бабеле, К. Федине, В. Маяковском, В. Лидине, Л. Леонове, М. Булгакове, являлся автором предисловий к их книгам, издававшимся в Риге в 1928-1929 гг. [70,499] Не всегда комплиментарные статьи о советских писателях давали представление о процессах, происходивших в Советской России. Именно Пильский первым уловил, что скандал с публикациями романа Е. Замятина «Мы» в журнале «Воля России» и повести Б. Пильняка «Красное дерево» в издательстве «Петрополис» поставил точку во взаимосвязях двух ветвей литературы. Он очень точно описал подоплеку конфликта в своем очерке «Бунт вши»: «Вся вина [Пильняка] заключается в том, что его новую книжку «Красное дерево» издал берлинский «Петрополис». Ничего нет ни удивительного, ни странного, ни нового в этом факте. До «Красного дерева», берлинское издательство выпустило и Веру Инбер, и Ник. Никитина, и Пант. Романова, и Эренбурга, и

79 Федина. Пильняк имел все основания издаться там. Оказывается это -«недостойное лицемерие», «дискредитация советской литературы», это нужно срочно расследовать». На самом деле, подчеркивал Пильский, «Пильняк оказывается виновным в том, что его повесть «Красное дерево» «вызвала одобрение белогвардейской печати», к тому же после появления за границей «сочувствующих отзывов...Пильняк ограничился запоздалым письмом-протестом против толкования его повести белогвардейской критикой». В конце статьи «белогвардейский критик» Пильский переживает за судьбу советского писателя: «В данном случае я лично чувствую себя глубоко виноватым пред Борисом Пильняком. Говорю искренне: никогда не собирался его губить, тем менее ожидал, что мой отзыв мог иметь такие нежданные и шумные последствия». [99,Оп.1.Д.9.Л.102-104,110-112] Необыкновенно точно критик отметил, что в скандале с Б. Пильняком советскую власть «возмущала независимость писателя, по крайней мере, попытки заявить о своей авторской свободе, о своем естественном праве распоряжаться собственным трудом, писать то, что хочется». [99,Оп.1.Д.9.Л.Ю7]

В газете «Слово», выходившей в Риге в 1925-1929 гг. советская литература была представлена перепечатками, среди которых наиболее заметными стали «Повесть непогашенной луны» Б. Пильняка и «Белая гвардия» М. Булгакова. [50,437-438]

Советская пресса в Прибалтике также была в свободном доступе. Например, советские газеты были в продаже в Эстонии почти все время в 1920-1930-е гг. [63,273]

Наряду с крупными «гнездами рассеяния» в Европе существовали и мелкие. К ним относятся славянские страны - Польшу, Болгарию и Югославию. Главным отличием их было то, что там обосновались военные и преимущественно техническая интеллигенция. Среди военных большую часть составляли донские казаки. Именно к ним была обращена вышедшая в 1925 г. книга И. Лунченкова «За чужие грехи (казаки в эмиграции)» с предисловием С. Буденного. Красный командир давал книге высокую оценку

80 произведению бывшего эмигранта, заявляя, что «автор рисует правдиво и без оболочек картину авантюры и разложения белогвардейщины». [52,3] Сам Лунченков призывал казаков вернуться на Родину, поскольку «широкая амнистия, данная Советской властью с окончанием гражданской борьбы всем трудовым элементам казачества, принимавшим участие в ней в стане врагов, громче громкого сказала», что не считает их виновными. Распространение такой советской литературы вызывало противоречия в среде эмиграции и противодействие ее наиболее антибольшевистской части. К тому же правительства этих стран, особенно Югославии, враждебно относились к Советскому государству и не поощряли стремление русских эмигрантов к взаимодействию с интеллигенцией родины. Н. М. и М. В. Зерновы вспоминали, что «во время нашей жизни в Белграде (1921-1925) мы имели мало возможности следить за советской литературой,...хотя и увлекались поэзией А. Ахматовой и С. Есенина». [28,27]

Но и здесь эмигранты создавали культурные организации. Особого внимания заслуживает Союз ревнителей чистоты русского языка, возникший в Белграде. Члены Союза внимательно следили за публикациями прессы о состоянии советской литературы, вклеивая наиболее ценные заметки в особые тетради. Очевидно, многие были согласны с И. Голенищевым-Кутузовым, который в одной из своих статей написал: «Во времена Нэпа в советской литературе утвердились так называемые попутчики. К ним принадлежит подавляющее большинство советских писателей: Леонов, Пильняк, Зощенко, Булгаков, Замятин, А. Толстой, Пришвин и другие. Они выросли из дореволюционной «буржуазной» культуры. Собственно говоря, мы могли бы определить все развитие литературу в Советской России от начала Нэпа...как неравную борьбу между попутчиками (за право на свободное творчество) и советской властью». [99,Оп.1.Д.65.Л.5-6] В Белграде была открыта Русская публичная библиотека, в которую поступали советские газеты «Вечерняя Москва» и «Комсомольская правда».

Именно в Белграде состоялся Первый съезд представителей Союзов русских писателей и журналистов за границей. Он состоялся 24-30 сентября 1928 г. и собрал значительное количество литераторов. Программой 30 сентября был предусмотрен вечер современной русской литературы, на котором Е. А. Жуков и С. И. Варшавский сделали доклад о положении советской печати. [92,Оп.1.Д.20.Л.б] Выступавший Н. Кульман специально заострил внимание на цитате В. Лидина, который утверждал, что «только русская жизнь может дать исключительную наполненность творчеству писателя» и что «вне России русской литературы быть не может». В свою очередь, эмигрант подчеркнул, что «русская литература живет как бы двойной жизнью, здесь и там. Но точки соприкосновения между ними всегда есть». [44,43]

В Италии такой точкой соприкосновения стал небольшой городок Сорренто, который вырос в центр взаимодействия благодаря приехавшему сюда в 1924 г. А. М. Горькому. О двойственности сложившейся ситуации вспоминал В. В. Ходасевич: «Я приехал в Сорренто и застал Горького на положении человека опального. Его переписка с петербургскими писателями откровенно перлюстрировалась... В советских журналах о Горьком отзывались весьма скептически...Сам Алексей Максимович говорил о большевиках с раздражением или с иронией...Однако, когда в Сорренто приехал лечиться московский писатель А. Соболь, М. Горький при нем считал нужным носить официальную советскую маску». [78,45]

Редактируемый писателем журнал «Беседа», издавшийся в Берлине, должен был связать «литературными нитями» эмиграцию и Советской России. «Список имен, бывавших у Горького между 1922 и 1928 годами, мог бы начаться с народных комиссаров и послов, пройти через моряков советского флота, через старых и новых писателей и закончиться сестрой Марины Цветаевой - Анастасией Ивановной», - вспоминала Н. Берберова. [9,195] Очевидно, что через «советскую подданную» А. Цветаеву Горький надеялся на общение с эмигранткой М. Цветаевой. В Сорренто приезжали

82 художник П. П. Кончаловский, театровед П. Марков, режиссер Вс. Мейерхольд, драматург И. Р. Эрдман. В 1925-1926 гг. здесь побывали люди, уже «получужие» для советской власти: художник П. П. Муратов, писатели М. А. Осоргин и Вяч. Иванов. В 1927 г. в Сорренто приезжали Л. Леонов, В. Катаев, Б. М. Зубакин, Б. Волин, Н. Асеев, О. Форш. В феврале 1928 года в Сорренто посетили поэты И. Уткин, А. Жаров, А. Безыменский. [50,409] П. П. Сувчинский вспоминал: «Д. Мирский однажды попросил меня поехать с ним, и мы провели Рождество 1929 г. у Горького... Горький уговаривал нас ехать в Россию: «Я вас устрою». [32,139] Д. Святополк-Мирский действительно вернулся в 1933 г. в СССР.

Живя за границей, Горький продолжал оставаться в гуще культурных событий, происходивших в России. А. Жарова поразила осведомленность Горького: «Сидя в Сорренто, он знает о нашей новой литературе...больше любого из наших писателей...». Именитому мастеру постоянно шлют свои произведения из Советской России молодые литераторы. [64,210] В свою очередь, М. Осоргин не раз обращался к Горькому с просьбами поддержать в советских издательствах талантливых русских писателей-эмигрантов. Так, он писал Горькому о Сирине, рекомендуя его роман «Защита Лужина». [73,9]

Достаточно долго Горький старался быть объективным, работал с выходившей по обе стороны границы прессой. Н. Берберова свидетельствовала, что писатель каждое утро читал эмигрантские газеты «Дни», «Руль», «Последние новости». [9,195] А Л. Леонов вспоминал, что видел у Горького «все наши журналы от «Красной нови» до «Батрачки».

Уникальность ситуации заключалась в том, что живший за границей Горький существенно влиял на литературную политику в стране, активно поддерживал лисателей-«попутчиков». Авторитет Горького был таким огромным, что сами эмигранты отмечали, что благодаря ему «правительство в своей декларации...все же объявило попутчиков полезными, ввиду того, что чисто пролетарская литература, «которая принадлежит будущему», не успела еще окрепнуть». [99,Оп.1.Д.65.Л.6] Внимательно следивший за ситуацией

83 М. Осоргин в 1925 г. поздравлял Горького победой: «Из России пишут, что маленький переворот, облегчивший участь попутчиков, произошел с Вашим участием». [64,102]

Если возникал недостаток личного общения, он компенсировался обширнейшей перепиской. При этом писатель возражал против использования своего имени в конъюнктурной борьбе. Так, в начале 1927 г. Горький написал в газету «Известия» письмо, в котором выражал недоумение по поводу того, что его «частные письма литераторам публикуются в газетах». Также возмутило писателя решение Луначарского издать том «избранных произведений М. Горького», при этом даже «не спрашивают автора, желает ли он, чтобы такое издание было сделано и какие из своих произведений он «издал» бы сам». [22,7]

Сам Горький постоянно подчеркивал, что «помимо своей воли очутился на положении знатного иностранца». [23,105] Но на родине считали иначе. В своих книгах бывший эмигрантский критик Василевский (не-Буква) особенно пренебрежительно отзывался о «первом пролетарском» писателе. Главу, посвященную Горькому, он назвал «Заблудившиеся в эмиграции» и язвительно резюмировал: «Стоило Максиму Горькому пожить рядом с эмигрантами, и какими характерно эмигрантскими чертами оказалась отмечена новая...книга М. Горького». [16,149] С начала 1927 года Алексея Максимовича резко упрекал за слишком затянувшееся заграничное житье В. Маяковский.

Яростно реагировала на имя писателя и эмиграция, которая не прощала ему, что «он стал в советской литературе живой иконой». [99,Оп.1.Д.65.Л.7] Заступался только М. Слоним, который требовал «прекратить постоянное пошлое зубоскальство над Горьким и понять, что Горький-художник принадлежит не коммунистической партии, а всей мыслящей и культурной России. И эта Россия от Горького не отказывается и безразличным для себя его считать не может». [80,20] Вероятно, совокупность этих факторов привела к тому, что в конце 1920-х гг. Горький открыто перешел на «сторону

84 Советов» и противопоставил себя эмиграции. Доказательством может служить полемика вокруг «Письма писателям мира». Этот крик, раздавшийся из России и услышанный только эмиграцией, встревожил Р. Роллана. Но Горький на его запрос относительно подлинности письма заявил, что оно фальшивка, а писатели в СССР свободны и работают более успешно и плодотворно, чем до революции. [50,413]

Но, когда со статьи Б. Волина «Недопустимые явления», появившейся 26 августа 1929 года в «Литературной газете», началась травля Пильняка и Замятина, Горький опубликовал в «Известиях» отклик, в котором заступался за Пильняка. В качестве других примеров жестокого обращения он приводил имена Л. Сейфуллиной, П. Романова, И. Бабеля. [64,210-212] В ответ газета «Советская Сибирь» написала, что М. Горький «все чаще становится рупором и прикрытием для всей реакционной части советской литературы», а также защищает «всю советскую «пильняковщину» во всех её направлениях». [98,Оп.1.Д.20.Л.169] От продолжения беспощадной критики писателя спас ЦК партии, запретивший перечить «буревестнику революции».

Итак, «Русский Сорренто» стал точкой взаимодействия эмиграции с Россией, здесь стало возможно сближение двух сторон русской литературы 1920-х гг. Масштаб личности Горького позволял ему пропагандировать на Западе советскую литературу, а в СССР заступаться за выдающихся писателей, признанных даже в эмиграции.

Последнюю попытку связать «две России» через Италию предпринял в 1929 г. известный московский переводчик А. Г. Габричевский. При активном его участии Госиздат РСФСР заказал эмигранту В. И. Иванову перевод с немецкого на русский язык поэмы «Прометей» и 15 стихотворений Гете. В сопроводительном письме А. Г. Габричевский писал: «...Я и мои коллеги, как люди одной культуры, просят Вас не отказываться...и помнить, что Ваше участие в этом деле, на которое мы смотрим серьезно, будет для нас предметом гордости и большой моральной поддержки». Однако обстановка в области культуры ужесточилась: в 1929-1930 гг. Академия государственных

85 наук, где работал Габричевский, была разогнана, сам он арестован. Когда в 1932 г. первый том сочинений Гете вышел в свет, переводы Иванова в нем отсутствовали. [40,80-82]

Уникальным явлением в истории русской эмиграции называют существование «Русского Китая». В Харбине концентрировалась литературная жизнь дальневосточной эмиграции, поскольку город был центром компактного проживания россиян со времени строительства КВЖД. [65,38] Возникший как важнейший узловой железнодорожный центр на КВЖД, уже в 1922 г. Харбин насчитывал около 120 тысяч человек. К 1924 г. все русское население Маньчжурии достигало четверти миллиона. [38,326]

В «Русском Китае» не было таких крупных художественных сил, как в Европе. Среди эмигрировавших на Дальний Восток писателей самыми известными, пожалуй, были С. Скиталец и С. Гусев-Оренбургский. Их творчество развивалось в разных направлениях. В харбинский период жизни С. Г. Скиталец (Петров) успел сделать очень много. Им была переосмыслена и переработана большая повесть «Этапы», напечатан цикл деревенских очерков «В бегах» и около 200 стихотворений, фельетонов под общим названием «Харбинские письма». Большой интерес представляют литературно-критические статьи, посвященные вопросам советской и эмигрантской литературы, изображающие Россию как мрак и хаос. Скорбь за разграбленную и униженную Россию соединилась в творчестве Скитальца с мыслью о невозможности жить в изгнании. [20,129]

С. Гусев-Оренбургский, наоборот, сначала печатал свои «Сказки революции» в просоветской газете «Новости жизни». Потом перешел в стан противников Советской власти. Соответственно, советский журналист А. Киржниц назвал его «произведения из жизни Советской России нелепыми пародиями на нее. Особо следует сказать о его пьесе «В красной Москве», в которой все герои - белогвардейцы, а единственный коммунист -«мягкотелый слюнтяй». [34,41]

С другими центрами Русского Зарубежья связи «Русского Китая» были слабыми. Зато КВЖД давала возможность больше общаться с представителями СССР. Известно, что в Харбин приезжал Б. Пильняк. [2,52] В 1924 г. А. Киржниц выпустил в СССР довольно правдивую и корректную книгу «У порога Китая», поскольку «о жизни русских в полосе отчуждения КВЖД широкие круги трудящихся имеют смутное представление». [34,3]

У дальневосточных эмигрантов была возможность издать свои произведения на родине. Так, первая книга А. Несмелова «Стихи», вышла во Владивостоке в 1921 г.. Она отразила весьма распространенное на Дальнем Востоке в те годы футуристическое направление (ведь именно с Дальнего Востока пришли в советскую литературу Н .Асеев, С. Третьяков и Н. Чужак), но футуризм Несмелова был довольно безвкусной смесью Северянина и Маяковского. В следующих двух книгах этого автора- «Тихвин» (1922) и «Уступы» (1924) - тоже была налицо ориентация на советскую поэзию. [74,124]

В то же время, как отмечал А. Киржниц в 1924 г. «до сих пор ни Госиздату, ни Сибкрайиздату, ни даже Дальневосточной Госкниге не удалось установить прочные связи с полосой отчуждения для систематического снабжения ее новыми русскими изданиями». Позднее Госиздат все же открыл в Харбине отделение. L34,45]

В 1926 г. возникло самое известное литературное объединение «Русского Китая» «Чураевка». На вечерах обсуждались пути развития современной литературы и искусства. Огромный интерес вызывало творчество Б. Пастернака, Б. Пильняка, И. Сельвинского. [2,52]

По сведениям Г. П. Струве в Харбине в 1920-е гг. выходило до 70 периодических изданий на русском языке. Однако многие из них отличались низким качеством публикаций, случайным подбором сотрудников и коротким временем существования. [1,32] Одним из первых литературных эмигрантских журналов «на берегах Тихого океана» стал большой ежемесячник «Русское обозрение», который выходил в 1920-1921 гг.

87 Редакция прекрасно понимала, что привлечь эмигрантов-читателей можно только за счет литературного отдела. Советские журналисты отмечали, что «к новой литературе, выходящей в Советской России, здесь существует огромный интерес». Поэтому в 1921 году в №3/4 появилось перепечатанная из берлинского журнала «Русский эмигрант» поэма М. Волошина «Китеж», напечатанная в Советской России только через два года с цензурными сокращениями. [50,405-408] Значительнее был журнал «Рубеж», выходивший с 1927 г. Он представлял интересы различных слоев русского населения, направления общественной и художественной мысли, и был читаем не только всем «Русским Китаем», но и за его пределами. [73,17]

Среди харбинских газет известны «Молва», «Копейка», «Заря», «Рупор», «Харбинское время». [38,328] Газета «Русский голос» выходила в 1920-1926 гг. и часто перепечатывала материалы из советских журналов «Крокодил» и «Красная новь». [50,390] Была доступна и просоветская газета «Эхо». Еще одна ориентированная на Советскую Россию большая утренняя газета «Новости жизни» выходила с еженедельным иллюстрированным журналом. [34,36]

В киосках Харбина продавали «Правду», «Известия» и даже «Крокодил». [47,152] Советская периодическая печать была доступна и в библиотеках, популярностью пользовались «Правда», «Труд», «Известия», «Тихоокеанская звезда». [1,169]

В свою очередь, в Советской России литературная периодика регулярно давала информацию об эмигрантских газетах и журналах. Советские газеты «Амурская правда» и «Тихоокеанская звезда» в 1920-е гг. даже имели своих корреспондентов в городах Северо-Восточного Китая. [1,32] С 1928 г. проживавший в Китае С. Скиталец стал постоянным сотрудником советской «Красной нови». [49,356]

Таким образом, при всей географической разбросанности Русского Зарубежья можно выделить несколько «гнезд рассеяния», которые наряду с «Русским Берлином» и «Русским Парижем» способствовали литературным

88 контактам эмиграции и советской интеллигенции. До сих пор само понятие «литературного гнезда» как устойчивого «бивуака», «пристани», «мыса Доброй Надежды» русской культуры эмиграции не только сохраняет свое проблемно-историческое значение, но и позволяет проследить варианты взаимодействия «обеих России».

Наиболее существенно от европейской отличалась русская художественная школа Дальнего Востока. [2,13] Имела свои особенности и литературная жизнь эмигрантов, осевших в славянских странах и Прибалтике. Однако, где бы ни оказались русские изгнанники, они внимательно следили за состоянием культуры на родине, изучали произведения советских писателей, признавали их талант и оказывали им моральную поддержку в конце тяжелых 1920-х годов.

Русскими литературными столицами стали не только Берлин и Париж, но и Прага. Главная ее черта - доброжелательное отношение к советской литературе и стремление поддержать ускользавшую нить сотрудничества. Два крупнейших кружка активно изучали советскую литературу. Оживленную издательскую деятельность вели «Пламя» и русские научные учреждение Праги. Журналы, среди которых известнейшими были «Воля России» и «Своими путями» постоянно печатали произведения авторов из СССР.

В то же время Польша, Болгария и Югославия представляли собой как бы провинциальные окраины русской литературной эмиграции, поскольку там не было выдающихся эмигрировавших писателей, и местные власти контакты с советскими представителями не приветствовали.

Русские, осевшие в странах Балтии, также стремились к литературному взаимодействию с Советской Россией. Благодаря известнейшему критику популярнейшей газеты «Сегодня» П. Пильскому они всегда были в курсе происходивших перемен. Изучение произведений советских авторов было возможно не только благодаря периодике, деятельности кружков, но и «пиратским» изданиям из Риги.

Благодаря масштабной личности М. Горького в центр взаимоотношений превратился итальянский городок Сорренто. Его особенностью были личные встречи писателей эмиграции и Советской России. Взгляды М. Горького проделали сложную эволюцию от неприятия Советской власти к ее пропаганде, хотя он всегда был заступником талантливых советских литераторов.

Наконец, «Русский Китай» испытывал гораздо более сильное влияние советской литературы, чем другие центры. Это объяснялось присутствием Советского государства на КВЖД и, как следствие, доступностью советской прессы. В СССР выходили книги о жизни Харбина и произведения эмигрировавших поэтов.

В стремлении установить связи с советской интеллигенцией в области литературы, проявилась огромная воля эмиграции и ее устремление творить на благо родины.

Русская эмиграция в Западной Европе: период интенсивного литературного общения с советской интеллигенцией

В начале 20-х годов ни один город не сыграл такой большой роли в истории русской эмиграции как Берлин. Большое количество русских в немецкой столице объяснялось географической близостью Германии с Россией, возможностью непосредственных контактов с советскими представителями, благоприятным для германского экспорта соотношением валютного курса. [26,199] По воспоминаниям В. Л. Андреева, «Берлин оказался чем-то вроде узловой станции, - куда бы ни стремился русский эмигрант, на некоторое время он задерживался в Германии в олсидании «окончательной» визы». [5,246] Россиян в немецкой столице было так много, что им виделась «еще одна черта Берлина - это полусоветский город. Странным образом, в Берлине сразу чувствуешь себя каким-то образом в России». [98,Оп.1.Д.15.Л.18]

По выражению газеты «Голос России» Берлин в начале 1920-х гг. -«третья умственная русская столица». [38,446] Здесь находилось «свыше 800 русских журналистов и писателей - цвет российской пишущей братии». [61,50] Здесь обосновались крупнейшие литераторы - А. Толстой, Андрей Белый, А. Ремизов, И. Соколов-Микитов, В. Ходасевич, М. Горький.

По словам Г. Струве, главной «особенностью жизни русского литературного Берлина в этот период было не повторявшееся уже после общение между писателями эмигрантскими и советскими, своего рода мост между эмигрантской и советской литературой». [74,14] Одной из причин этого было то, что многие писатели еще не могли определить своего будущего. Не сразу А. Толстой превратился в «красного графа», Андрей Белый еще «сам не знал, возвращаться ему в РСФСР или оставаться в эмиграции». [24,106] Многие склонны были рассматривать жившего в Берлине Р. Гуля как советского писателя. [69,35] В то же время многие писатели, фактически бывшие. эмигрантами, имели советские паспорта, периодически продлевая их, как, например, уехавший в 1921 году в «художественную командировку» на двадцать лет И. Эренбург. Высланный из Советской России в 1922 г. Б. И. Николаевский в 1924-1931 гг. даже являлся представителем Института Маркса и Энгельса в Берлине. [62,111]

Многие писатели из Советской России свободно приезжали в Берлин. 3. Арбатов вспоминал: «Правление Союза русских писателей и журналистов в Германии считало, что Пастернак останется с нами осенью 1923 г. Но Пастернак держался в стороне от нас - эмигрантов - и больше склонялся к дружеским беседам с группой писателей, возвращение которых в Советскую Россию ожидалось со дня на день». [69,162] Поэтому сам Арбатов жаловался на «красный туман, который одно время густо и едко окутал Берлин». [6,13]

Ярчайшей страницей культурного взаимодействия стало создание в Берлине центра «по образцу петроградского Дома литераторов», в котором могли бы свободно общаться советские и эмигрантские писатели. Так 21 ноября 1921 года благодаря Андрею Белому, К. Богуславской, 3. Венгеровой, Н. М. Минскому, С. М. Пистраку, И. А. Пуни, А. М. Ремизову, И. С. Соколову-Микитову, А. Н. Толстому, А. С. Ященко появился Дом Искусств. Учредители заявили о принципиальной аполитичной позиции организации, «преследующей только культурные цели, защиту правовых и материальных интересов деятелей искусства и литературы как за границей, так и в самой России, связь с писателями, живущими в России». [68,29] Появление объединения нашло отклик в петербургском журнале «Летопись Дома литераторов». [50,123] В 1922 году берлинский Дом Искусств послал приветствие Дому литераторов в Петрограде и Союзу писателей и получил в ответ дружеское послание, в котором говорилось: «между нами и нашими заграничными товарищами воздвиглась почти неприступная стена.

Немедленное устранение ее не зависит от нашей воли. Но мы можем и должны стремиться, чтобы полное взаимное непонимание и отчуждение не стали следствием этого». Послание подписал председатель А. Котляревский и члены правления журналисты Б. Харитон и Н. Волковыский. [69,33]

Наука и образование Русского Зарубежья: контакты с советской интеллигенцией

«Как только большевики овладели властью в Петербурге и Москве, начался отлив русских ученых за границу», - написали редакторы «Сборника Академической группы», выпущенном в Берлине в 1922 г. Действительно, за рубеж выехали более 500 русских ученых с мировым именем и молодых перспективных специалистов. По результатам анкеты, проведенной Русским научным институтом в Белграде в 1931 году, среди них насчитывалось 5 академиков и около 140 профессоров российских университетов и специальных высших школ. [43,79] «Их материальное положение еще не было критическим, по крайней мере, элементарные требования человеческого существования было возможно удовлетворять. Университетская автономия еще не была грубо нарушена, в высших учебных заведениях еще не царил тогда хаос, который один был достаточен для того, чтобы убить высшее преподавание и дальнейшую научную работу. Их гнала на чужбину та атмосфера произвола, которая сводила на нет человеческую личность», -писали редакторы «Трудов русских ученых за границей». [89,7]

Отъезд такого большого числа ученых и преподавателей означал существенную потерю для культурной и научной жизни Советской России. Кроме того, это был существенный удар по международному престижу Советской власти.

Последствия эмиграции для самих ученых были неоднозначными. С одной стороны, они теряли не только всю свою недвижимость, библиотеки, лабораторные приспособления, но даже рукописи и заметки, которые не могли быть вывезены из России. [89,253] Труды эмигрантов прекращали публиковать в советских изданиях, их имена вычеркивали из справочников, энциклопедий, библиотечных каталогов. [91,314] Положение многих даже видных ученых в первые годы пребывания за границей было просто отчаянным: национальный герой России, изобретатель Сикорский, оказавшись в эмиграции без каких-либо средств к существованию, был вынужден начинать практически с «нуля», зарабатывая первоначально на жизнь учителем в вечерней школе. [72,142] Болезненный моральный удар наносила и советская пресса, характеризовавшая выехавших исследователей как «невозвращенцев», «продавшихся империалистам за тарелку чечевичной похлебки». [11,284]

С другой стороны, важным достоинством эмиграции была духовная свобода. «Мы пользуемся несравненным преимуществом: над нами не тяготеют духовные вериги. Наше слово свободно. Никакая принудительная указка не властвует над нами. И мы имеем потому полную возможность чувствовать себя в мировой республике наук на равной ноге со всеми другими ее представителями», - писал А. А. Кизеветтер. [30,40] К. Р. Кочаровский считал, что эмигранты имеют возможность и должны заниматься разработкой проектов политического, экономического и культурного обустройства страны, широко обсуждать их, поскольку в «ужасных условиях самой России...делать это невозможно». [93,127]

Большинство российских ученых видели свою задачу в том, чтобы воссоздать русское научное (академическое) сообщество, получить возможность обсуждать и публиковать труды на русском языке, обеспечить передачу традиций молодому поколению Русского Зарубежья и России. [12,286] М. М. Новиков писал: «Как только ученые осели в эмиграции, среди них началась деятельная работа по созданию общественных организаций. В результате очень скоро возникли общество русских ученых в Югославии и Русские академические группы в Берлине, Болгарии, Великобритании, Италии, Константинополе, Париже, Польше, Риге, Швеции, Швейцарии, Финляндии, Эстонии и Чехословакии. Впоследствии итальянская и польская группы замерли, но зато образовались отдаленные Харбинская и Северо-Американская». [43,79-80] В 1928 г. насчитывалось 14 групп, причем в некоторых из них число членов доходило до ста человек. Акадмические группы оказывали материальную поддержку ученым-изгнанникам, помогали им продолжить научную работу, способствовали распространению знаний о русской науке и культуре в зарубелшых странах, заботились о воспитании молодого поколения ученых. [69,200]

Контакты представителей эмиграции и советской культуры в области музыкального, оперного и балетного искусства в период 1920-1929 гг

За рубежом после революции оказалось очень много выдающихся музыкальных деятелей: композиторы Ф. Гартман, А. Т. Гречанинов, B. Дукельский, Н. К. Метнер, С. В. Рахманинов, Л. Л. Сабанеев, И. Ф. Стравинский, А. и Н. Черепнины; дирижеры К. М. Агренев-Славянский, C. А. Кусевицкий и И. Маркевич; пианисты А. Боровский, А. Браиловский, B. Горовиц, П. Ковалев, М. Лабинский, С. Мишке, Б. Маркевич и И. Энери; виолончелист А. Пятигорский. В 1918 году в США выехал композитор C. Прокофьев. [31,276-278] Одним из самых титулованных эмигрантов был композитор А. К. Глазунов, «избранный доктором «honoris causa» Кембриджского и Оксфордского университетов, членом-корреспондентом Академий французской, прусской и бельгийской». [97,Оп.1.Д.76.Л.35] Эмигрировали практически все наиболее выдающиеся представители «петербургской скрипичной школы» - Л. Ауэр, А. Андреев, Н. Милыптейн, Я. Хейфец, М. Эльман. [60,148] Покинули Родину многие известные оперные и камерные певцы: М. Н. Кузнецова, Н. С. Ермоленко-Южина, Л. Липковская, Н. Карандакова, Женя Турель, Нина Кошиц, М. С. Давыдова, А. Е. Яковлева, А. Лисичкина, бас А. Мозжухин, тенор К. Поземковский и гений русской оперы Ф. И. Шаляпин. [23,126] На выступления исполнительницы русских народных песен Н. Плевицкой приходило очень много русских изгнанников. «Эмигрантам ее пение душу переворачивало», - вспоминал позднее скульптор С. Т. Коненков. [34,261] Широко известен был певец А. Вертинский. [23,162]

По свидетельству рецензента, обозревавшего сезон 1921-1922 гг., только петроградская балетная труппа сократилась на треть (с 220 до 134 человек), многие крупные представители русского балета выехали за границу. [70,8] Эмигрировали звезды первой величины: Анна Павлова, М. Кшесинская, О. Преображенская, М. Балашова, Т. Егорова, В. Коралли, В. Нижинский. Т. Карсавина, Б. Нижинская, О. Спесивцева, Е. Девильер, В. Трефилова, Л. Лопухова, А. Никитина, Л. Чернышева, Л. Соколова, В. Савина, Ф. Дубровская, В. Немчинова, И. Рубинштейн, Г. Баланчин (позднее балетный завоеватель Америки), С. Лифарь (позднее руководитель парижской Гранд Опера), Л. Мясин (танцовщик и хореограф), Б. Романов (танцовщик и хореограф), Н. Зверев (танцовщик и хореограф) и другие. [23,123-124] При этом представители артистических и музыкальных кругов постоянно подчеркивали, что «в подавляющем большинстве никакого касательства к эмигрантскому политиканству не имели», то есть их эмиграция не была связана с политическими событиями на Родине. [3,224] Используя язык танца и музыки, доступные западной общественности, артистическая жизнь имела возможность выйти за узкие рамки эмиграции, оставаясь ее неотъемлемой частью. Так, по воспоминаниям эмигрантов «в Германии... в программе каждого варьете или концерта обязательно выступали русские певцы, балалаечники или танцоры. В оперных театрах шли оперы Римского-Корсакова, Чайковского, Бородина. На концерт хора Донских казаков С. Жарова нельзя было достать билетов. Во всех больших оперных театрах Германии шел «Борис Годунов» с участием Ф. Шаляпина». [10,109]

Музыкальное искусство занимало в жизни русских изгнанников большое место. Где бы ни очутились эмигранты, они организовывали музыкальные коллективы. В Осло, как и в других европейских столицах, был основан в 1920 году балалаечный оркестр, который существует и поныне. [80,165] В Финляндии в середине 1920-х гг. эмигранты играли в популярных джазовых оркестрах «Замба» и «Майол». [51,284] В Симфоническом оркестре Харбина были собраны столь блестящие силы, что по своему составу он смело мог конкурировать с лучшими коллективами. [66,137]

Похожие диссертации на Русская эмиграция и советская интеллигенция: проблемы культурного взаимодействия в 1920-1929 гг.

Писатели третьей волны эмиграции: проблемы взаимодействия с советской и западной интеллигенцией в 1960-1980-е гг.Средняк Ксения Вячеславовна

Проблема "интеллигенция и революция" в российской анархистской публицистике конца XIX-начала XX векаРублев Дмитрий Иванович

Проблемы интеллигенции в русской публицистике 1909-1912 гг. : Полемика вокруг сборника "Вехи"Диденко Дмитрий Валерьевич

Интеллигенция и отечество : Проблема патриотизма в сов. о-ве и рос. зарубежье в 30-е гг. XX в.Олейник, Олег Юрьевич

Проблема высылки группы "старой" интеллигенции из РСФСР в 1922 г. в контексте взаимоотношений "старой" интеллигенции и советской властиМаторина Ирина Ильинична

Интеллигенция и власть Кыргызстана: проблема взаимоотношений в советскую эпохуПлоских, Светлана Владимировна

Художественная интеллигенция национальных районов Южной Сибири: проблемы формирования и роста : 1945 - 1965 гг.Троякова Юлия Константиновна

Медицинская интеллигенция национальных районов Южной Сибири : проблемы формирования и опыт деятельности : 1920-е - середина 1940-х гг.Мохова, Анна Владимировна

Художественная интеллигенция Литвы: организационные и творческие проблемы (1940 - середина 50-х годов)Ауштревичюте, Раса Альбиновна

Проблемы формирования, становления и деятельности российской интеллигенции в XVI - XVII веках Столяров Дмитрий Анатольевич