Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Отношения сюзеренитета-вассалитета (к вопросу о сущности и содержании понятия) 116
1 Сюзеренитет-вассалитет как научное понятие: особенности употребления 116
2 Развитие понятия "сюзеренитет-вассалитет в историографии 123
3 Основные черты сеньориально-вассальных отношений 150
Глава 2. Отношения сюзеренитета-вассалитета в Древней Руси (IX-XII вв.) 160
1 Сеньориально-вассальные отношения в Древней Руси. Истолкование источников 160
2 Эволюция сеньориально-вассальных отношений в Древней Руси 184
Глава 3. Сеньориально-вассальные отношения в удельной Руси домонгольского периода 234
1 Новые тенденции в развитии межкняжеских сеньориально-вассальных отношений в удельной Руси второй трети XII в. 234
2 Княжеский сюзеренитет-вассалитет эпохи "Слова о полку Игореве" 258
3 Сеньориально-вассальные отношения среди князей накануне нашествия монголов 276
4 Боярский вассалитет и основные тенденции его развития в XII - первой половине XIII вв. 302
5 Рядовые дружинники - русское рыцарство 347
Глава 4. Основы сеньориально-вассальных отношений на Руси: правовые, экономические, социокультурные 377
1 Правовые основы сюзеренитета-вассалитета на Руси 377
2 Вознаграждение за вассальную службу на Руси 408
3 Основы культуры русского сюзеренитета-вассалитета 432
4 Женщина в системе русского сюзеренитета-вассалитета 470
Заключение 500
Список источников и литературы 515
- Сюзеренитет-вассалитет как научное понятие: особенности употребления
- Сеньориально-вассальные отношения в Древней Руси. Истолкование источников
- Новые тенденции в развитии межкняжеских сеньориально-вассальных отношений в удельной Руси второй трети XII в.
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Выявление конкретных событий и явлений прошлого, зафиксированной и в значительной мере зашифрованной в источниках сторон исторической реальности, составляет одно из магистральных направлений современной историографии. Связано оно с наметившимися признаками преодоления кризиса исторической науки, которая в культурно-исторической ситуации XX в., по словам Б.Г.Могильницкого, "уступала свою традиционную нишу ... более удачливым соперницам из числа наук о человеке, претендовавшим на научное постижение катаклизмов своего времени"1. Отражением подобных процессов стало появление ряда новых нетрадиционных направлений, таких, как история повседневности, разные стороны истории межличностных отношений и т.д.
Вместе с тем преодоление кризиса исторической науки с неизбежностью предполагает переход от казуальности и узкой конкретики на более общую проблематику. Такой переход соответствует запросам современного общества к исторической науке, которая на своем материале должна способствовать выработке ориентации социума и личности в мире в зависимости от прошлого культурного опыта, с учетом и при оценке традиций. Это касается той многовековой эпохи, которая пролегла между античной древностью и новым временем, которая для средневекового Запада безусловно признается как средневековая, тогда как для других современных ему сообществ в возможности подобной идентификации выражается сомнение. Сомнение выражается и по отношению к русской истории2. При этом обращается внимание на отличие от средневекового Запада того исторического пути, который прошла Русь. Оно касалось особенностей разных сторон культуры. В частности, это относится к осмыслению места человека в культуре общественных от-
ношений, в несомненных особенностях тех сторон межличностных отношений, которые предопределили появление в западном средневековье одного из наиболее ярких и интересных его явлений -отношений сюзеренитета-вассалитета.
Между тем, при всех своих исторических особенностях выбор Русью христианства еще на заре своей государственной идентичности означал сознание причастности к европейскому миру. Яркое выражение нашло такое сознание в Слове о Законе и Благодати Илариона, который не ставил русское христианство в связь с Византией и видел Русь в одном ряду с принимавшими христианство европейскими народами. Он заявлял, что христианство - это то "ново ученье", которому нужны "новы мехы, новы языкы"3. Тем самым он, по словам современного исследователя, "утверждает право русского и других "молодых народов" на восприятие "благодати"4. Ту же самую мысль содержит Повесть временных лет, где славяне были поставлены в один ряд с народами колена Иафетова, к которому относились все народы Европы5. Таким образом, историческая мысль уже в раннее русское средневековье вполне допускала включение Руси в круг европейских стран.
Еще более наглядно и ярко оказалась выражена эта мысль в конце XV в., когда создавалась иллюстрированная Радзивиловская летопись. На одной из миниатюр, иллюстрировавших запись под 1135 г. о том, как в очередной раз "заратишася Ольговичи с Воло-димеричи", выразительно изображен западноевропейский рыцарь в черных латах. Чтобы подчеркнуть трагичность ситуации, художник изобразил его самоубийцей, когда он прокалывал себя мечом6. По оценке Б.А.Рыбакова, художник нашел "превосходный эпиграф к эпохе феодальной раздробленности ... печальный символ начала усобиц"7. Но существенно то обстоятельство, что для выражения своего понимания русских исторических реалий иллюстратор из-
брал типичный художественный образ западноевропейского средневековья. Черные латы, а особенно изображенное на миниатюре самоубийство рыцаря должно было донести глубину исторической трагедии русских земель, погрязших в усобицах. Это свидетельствует о допустимости для исторического сознания, выраженного в западнорусском летописании XV в., истолкования событий и явлений прошлого Руси в образах и символах западноевропейской истории. Вместе с тем показательно, что в качестве символа был использован образ рыцаря. Отношения сюзеренитета-вассалитета, связывавшие западное рыцарство, следовательно, не считались чуждыми русской реальности. Тем более что усобицы, в связи с которыми был помещен в летописи образ рыцаря-самоубийцы, были характерны для западного средневековья и являлись типичным следствием сюзеренитета-вассалитета.
Таким образом, уже в средние века в качестве одной из весьма прочных и устойчивых традиций русского исторического сознания стало представление о принципиальной общности некоторых важных сторон исторического пути на Руси и в странах Западной Европы. В дальнейшем, по мере формирования и развития научной историографии в России XVIII-XX вв., подобное представление, в т.ч. признание существования на русской почве сюзеренитета-вассалитета как его составная часть, укреплялись и развивались.
Поскольку существовала и существует прочная и глубокая традиция, которая русский сюзеренитет-вассалитет признает исторической реальностью, постановка особой проблемы сеньориально-вассальных отношений на Руси, в т.ч. в домонгольский период, в частности, как специальной исследовательской проблемы, отвечает сложившейся историографической и историко-культурной ситуации. Тем более это связано с тем, что в историографии до сих пор нет специального монографического исследования при наличии от-
дельных замечаний и фрагментов отдельных исторических трудов по данной проблематике.
Вопрос об отношениях сюзеренитета-вассалитета в русском средневековье поднимался в историографии в тесной связи с более общей, историософской по своей значимости проблемой, связанной с уяснением общего и особенного в историческом развитии Русской земли. Оно позволяло глубже понять характер общественных отношений в стране и их эволюцию на протяжении нескольких веков русской истории, уяснить отличия между киевским, владимирским и московским ее периодами, раскрыть сущность политического строя и внутренних отношений среди верхушки русского средневекового общества, выявить исторические предпосылки перехода от свободного вассалитета к тому несвободному характеру службы, который в Московской Руси принял видимые черты холопства, проявлявшиеся в Северо-Восточной Руси как ее исторической колыбели еще с XII в. Оно давало возможность увидеть историческое место средневековой Руси как сообщества европейского, принятого в среду европейских стран и народов, но в то же время глубоко своеобразного, тесно связанного со своими степными ближайшими соседями, с потенциальной тенденцией к усилению этого своеобразия и в перспективе - отрыва от западного, романо-германского и западнославянского мира. Очевидно в то же время и то, что в определенных историографических условиях вопрос о сеньориально-вассальных отношениях в русском средневековье приобретал значение самостоятельной познавательной проблемы.
Историография проблемы. Историографии проблемы русского сюзеренитета-вассалитета уделялось определенное внимание в свете изучения общественных отношений и политического строя Руси. Однако в специальных историографических исследованиях не содержалось сквозного рассмотрения вопроса о русском сюзерени-
тете-вассалитете. Это, в частности, касается Руси в период до монгольского ее завоевания, а сама его историография рассматривалась частично и не как историография самостоятельного вопроса8.
Возникновение данного вопроса в историографии заметно с XVIII в., когда проблематика, связанная с политической историей, стала приобретать особую актуальность в условиях укреплявшегося абсолютизма и развертывавшейся европеизации России, при которых историческое обоснование самодержавного строя и в то же время общности путей развития России и западноевропейских стран получали большую общественную значимость. При этом методологические достижения эпохи Просвещения, выражавшиеся в более пристальном внимании к источникам и более глубокому осмыслению их данных, содействовали построению новых концепций истории страны, основанных не на фантазиях средневековой политической публицистики, а на анализе содержавшихся в источнике фактов.
Такого рода концепция прослеживается впервые в "Истории Российской" В.Н.Татищева9, выделявшего три этапа в развитии истории страны. На первом было "самовластье", которое "варяжский Рюрик" "наиболее крепко утвердил" и которое держалось вплоть "до кончины Мстислава Петра Великого". На втором, после смерти Мстислава, "все оное ("самовластье" - Л.М.) через междоусобие наследников разорилось". На третьем монархия была "возобновлена", сперва при Всеволоде Большое Гнездо, а затем окончательно - при Иване III. Характеризуя отношения среди верхушки русского общества, Татищев замечал, что Рюрик, Владимир и Ярослав "немало удельных князей под собою имели, но их в довольном страхе как подвластных содержали", тогда как после Мстислава "князи, бывшие прежде под властью, так усилились, что великого князя за равного себе почитать стали". О сюзеренитете-вассалитете на Руси
Татищев не упоминал. Но он говорил, что в результате разорения самовластья "сформировалась аристократия, но беспорядочная"10. Между тем, для России, где "открытые границы, а особенно где народ учением и разумом не просвещен", наиболее предпочтительной формой государства была монархия11. Поэтому к порядкам, сложившимся на Руси после Мстислава, отношение у него было негативное. Очевидно, что Татищев явно преувеличивал силу княжеской власти в период до Мстислава и едва ли верно характеризовал сущность межкняжеских отношений того времени как чистое подчинение великому князю. Однако несомненным его достижением было указание на усиление местных князей и на стремление их к равенству при признании за великим князем лишь его титула. Это имело значение для понимания межкняжеских отношений по типу сеньориально-вассальных, что будет выражено в более поздней историографии.
Предложенная Татищевым схема российского исторического процесса с выделением трех этапов в развитии государства была воспринята последующей историографией, в частности, князем М.М.Щербатовым. Вместе с тем Щербатов склонялся не к самодержавию, а к монархии с аристократическим правлением. Он отмечал весьма позитивную роль бояр, в частности, владимирско-суздальских, как военных предводителей12, а также большое значение княжеских советов с боярами и договорных отношений между князьями. Отсюда его положительная оценка князя Изяслава Яро-славича, строго соблюдавшего нормы завещания Ярослава Мудрого13.
Больше внимания теме русского сюзеренитета-вассалитета уделялось Екатериной II в связи со стремлением императрицы к обоснованию политики просвещенного абсолютизма и углубления европеизации страны. Говоря о тождестве путей исторического
развития России и стран Западной Европы на протяжении семисот лет вплоть до царствования Федора Ивановича14, она указывала на изначальное существование в русской истории фьефов. К ним она приравнивала поместья, и видела в этом и историческую традицию России, и важнейший признак сходства ее порядков с западными15. Упоминала она мимоходом также и о вассалах на Руси у дворян16. М.Б.Свердлов справедливо обратил внимание на особенности французского текста "Антидота". В нем упоминалось об обычае со времени Владимира "давать принцам крови" не уделы, как в русском переводе, а "весьма значительные апанажи". Интерпретируя это слово как "хлеб" и "кормление", он указал на признание Екатериной II существования на Руси, как и во Франции, "неземельных феодов"17, определявшихся традициями вассальной службы. Таким образом, заявляя о принципиальной общности русской истории с европейскими странами, императрица признавала существование на Руси вассалитета, и выделяла отдельные его черты, впрочем, без сколько-нибудь глубокого обоснования своей позиции ссылками на источники при несомненно публицистическом характере своего сочинения.
Столь же полемический характер носил труд генерал-майора И.Н.Болтина, направленный против сочинения французского писателя Леклерка о России. Но, в отличие от Екатерины II, Болтин хорошо знал источники и был историком. Он разделял воззрения современников на существование феодализма и феодального права в разных странах Европы, в т.ч. и на Руси. Не делая различий между вассалами и подданными, он признавал существование отношений подданства в русском средневековье18. Но в вассалитете он видел службу свободную, поскольку, по его наблюденью, в Польше тех, кто, "служат у вельмож ... должности рабьи ... не называются их вассалами"19.
А.Л.Шлецер видел на Руси такой же "род феодального правления", как и во всей средневековой Европе. При этом он высказывал мысль о несовершенстве этого русского правления, в результате чего оно было поглощено в конечном счете деспотической монархией20. Ее следует учитывать при характеристике особенностей политических отношений на Руси вообще и отношений сюзеренитета-вассалитета, в частности, и предпосылок установления самодержавного строя.
Таким образом, историография XVIII в. исходила из идеи общности исторического развития в эпоху средневековья всех европейских стран, в т.ч. Руси, допуская, следовательно, существование на русской почве сеньориально-вассальных отношений. Более углубленного анализа этих отношений не делалось, и дело не шло дальше констатации исторических фактов.
Продолжение и углубление историографической традиции XVIII в. имело место у Н.М.Карамзина. При этом исследователь его творчества В.П.Козлов отмечал то обстоятельство, что великий историограф исповедовал принцип "апологетичности исторического повествования", который "выразился в последовательном отборе и трактовке исторических фактов в духе идеологии просвещенного абсолютизма", и это соответствовало "его пониманию политической роли исторических знаний". В то же время Козлов указывал на следование Карамзина принципу историзма, причем в его "своеобразной интерпретации", а также к повествованию в духе не только апологетичности, но и морализации и модернизации прошлого21. Это проявилось в стремлении Карамзина к историческим параллелям. В частности, он сближал Карла Великого и князя Владимира, которые, как он отмечал, "живут и доныне в сказках богатырских"22. Такое наблюдение подчеркивало аналогию в оценках этих раннесредневековых правителей и существовавших при них по-
рядках с точки зрения франкской и русской воинской среды. От историографии XVIII в. Карамзин воспринял идею возникновения на Руси сильной монархии при Рюрике, ее падения в связи с разделением на уделы начиная с завещания Ярослава Мудрого и возрождения при Иване III. У него нет упоминания о сюзеренитете-вассалитете на Руси. Однако им отмечено существенное для данных отношений противоречие "двух, один другому противных государственных уставов: самовластия и вольности"23, выражавшегося в противоречиях между великими и удельными князьями. Заслуживает внимания глубокое наблюдение историографа о влиянии варягов на политические отношения на Руси в раннее средневековье. Он отмечал, что князей "варяги считали ... более своими товарищами, нежели Государями, и шли в Россию властвовать, а не повиноваться"24. Это позволило Карамзину составить верное представление об ограниченности монархической власти на Руси того времени, о сходстве внутреннего положения в стране не с позднейшим подданством, а с характерными для Европы того времени сеньориально-вассальными отношениями.
Более четко о распространении в русской земле вассалитета, в котором он видел феодальное право, говорил современник Карамзина, М.Н.Муравьев. Он считал, что система, сложившаяся в западноевропейских условиях, была перенесена на Русь, поскольку у князей имелось "желание учредить юных государей достойным образом"25. В отличие от предшественников, Муравьев не считал, что такая феодальная система изначально существовала на Руси, как это,было в западноевропейских странах. При этом Муравьев, как и другой современник Карамзина, И.Кайданов, давали еще более резко отрицательную оценку политическому дроблению страны, чем предшественники. Но, в отличие от Муравьева, Кайданов видел наличие феодальной системы на Руси уже с Рюрика. И если Муравьев
распространял на русское прошлое западное понятие сюзеренитета-вассалитета, то Кайданов вводил другое понятие - рыцарства, говоря о стремлении Владимира получить "царевну Анну" из Византии с помощью оружия "по рыцарскому обычаю своего времени". В качестве рыцарей характеризовались у него бояре26. Таким образом, была заложена традиция распространения понятий и категорий рыцарства на русское средневековье.
Определенные предпосылки для развития данной традиции создавала историко-культурная ситуация романтизма, в рамках которой сформировалась большая историософская проблема соотношения общего и особенного в истории и культуре стран и народов, или выражения общего через особенности конкретных исторических явлений и процессов в условиях каждой страны. Это имело большое значение в изучении сюзеренитета-вассалитета как историко-культурного явления средневековья.
В этом отношении две интересные идеи были высказаны Н.А.Полевым, которым он, однако, не сумел придать необходимого обоснования на базе фактического материала. В соответствии с историографической традицией он признавал общность путей исторического развития на Руси и в странах Западной Европы, причем применительно к эпохе средневековья он призывал исследователей использовать сравнительно-исторический метод: "Сообразите историю феодализма, и вы изумитесь сходству ее с историей уделов русских"27. В то же время он подчеркивал особенности русской средневековой истории28, отказывался видеть государственный порядок на Руси начиная с Рюрика29, а в самом приходе варягов усматривал акт такого же завоевания, как и вторжение германских варваров в Западной Европе, что составляло первую из его новых идей. Другая идея состояла в выделении особого, начального этапа русской истории. Его он характеризовал как Русь "начинающаяся",
при господстве в ней с 862 по 1054 гг. "норманнской феодальной системы". Ее сменил до 1224 г. "феодализм семейный", когда отношения между князьями, совершенно самостоятельными в своих уделах, зависели от степени родства между ними30. При этом он полагал, что историческая роль скандинавов состояла в распространении феодализма по всей Европе, в т.ч. и на Руси. Для понимания характера межкняжеских отношений на Руси, а также отношений сюзеренитета-вассалитета перспективной явилась точка зрения Полевого об отсутствии государства в сочетании с норманнским влиянием и самостоятельностью удельных князей. Также имело значение упоминание им о феоде и уделе как о формах земельного пожалования за службу. Прямо признавая русский феодализм, Полевой тем самым косвенно признавал отношения сюзеренитета-вассалитета на Руси, поскольку он разделял взгляд на единство исторического развития Руси и стран Запада31.
Полевой завершал тот период развития отечественной историографии, в котором подчеркивалось единство русского и западноевропейского исторического пути, наличие в прошлом целого ряда общих признаков, среди которых имели место отношения сюзеренитета-вассалитета. Такая традиция имела в своей основе историософское мышление эпохи Просвещения, в рамках которого выделялись прежде всего черты общности в историческом развитии разных стран. Современник Полевого, М.П.Погодин, открывал новый период, в котором подчеркивались особенности и различия русской и западноевропейской истории и опирался на культурно-историческую традицию эпохи романтизма с характерным для нее историзмом и стремлением к конкретности.
К оценке характера отношений в русской княжеско-дружинной среде Погодин подходил с более консервативных позиций, чем Полевой. Это явилось результатом влияния на него кон-
сервативного направления в романтизме, выражавшегося немецкой исторической школой права, а в политическом отношении -теорией официальной народности, принятой при Николае I. При этом в воззрениях Погодина все еще сохранялось влияние прежней идеи единства магистрального направления западноевропейского и русского исторического развития. Однако Погодин отмечал не это единство, но подчеркивал первостепенную значимость специфики русского исторического пути и делал вывод о его противоположности западному. Выделяя завоевание и порабощение на Западе, он в то же время указывал на призвание княжеской власти на Руси. На Западе он видел феодализм, затем ослабление феодализма и усиление королевской власти в результате крестовых походов. На Руси же - удельную систему и монгольское завоевание32. Однако, его концепция русской истории не соответствовала ряду существенных деталей, которые он достаточно удачно выделял. Так, говоря о межкняжеских отношениях, он отмечал: "Князья входили между собою в союзы, составляли некоторого рода артели или товарищества, чтобы действовать заодно, выбирали себе набольших, для которой цели и обязывались клятвою, целуя крест по древнему: ходили роте, почему и назывались ротниками"33. Подчеркивал он не только вассальные свободы князей, но и дружинников. Они и до Ярослава, и после него "сохраняли первоначальный обычай перехода ... от князя к князю, по усмотрению", а перед князем дружина "выражала свое мнение свободно". Такое же право перехода Погодин видел у бояр34. По существу, настаивая на глубокой самобытности русского исторического пути, Погодин не смог это четко выразить на примере княжеско-дружинных отношений.
Культурно-исторической ситуации романтизма и теоретическим основам немецкой исторической школы права соответствовала также концепция А.Лакиера. Как и Погодин, он противопостав-
лял имевшие место на Западе завоевания "свободных Германцев", пришедших в пределы Римской империи, добровольному призванию на Русь варягов в качестве правителей. При этом он подчеркивал феодальный характер тех отношений, которые связывали варяжские дружины и которые были привнесены ими на Русь35 и указывал, что "элемент дружинный, принесенный к нам извне, сроднивший нас на время с понятиями чуждыми, с феодализмом, не мог долго удержаться во всей чистоте в нашем отечестве". На Руси "место феодализма и раздачи городов мужам занял раздел земли между членами В. Княжеского рода". С его точки зрения, феодализм не соответствовал строю жизни и традициям Руси. Также "не имели у нас больших последствий" восходившие к феодальному началу вассальные отношения36. Феодальные начала, внесенные норманнами, исчезли, по мнению Лакиера, после Ярослава Мудрого. Тогда его уже невозможно было оценивать "как дружино-начальника". Он выступал во главе княжеского рода, в качестве "родоначальника", с перспективой превращения в "Государя вотчинника всей России"37. Идеи Лакиера имели продолжение. Их разделяли славянофилы, подчеркивавшие русскую историческую самобытность. Они были приняты также государственной школой русской историографии, выделявшей родовое начало в качестве господствовавшего в первоначальной истории Руси.
Новым этапом в развитии российской историографии стало появление государственной школы, в рамках которой сложилась четко обоснованная концепция истории Руси. Имевшая в качестве историософской основы гегельянство и позитивизм, она соединяла их преимущества и позволяла представить русскую историю как органический, целостный, обусловленный внутренними причинно-следственными связями закономерный процесс с глубоким обоснованием диалектики его общих черт и особенностей по сравнению с
западноевропейским миром.
Первый представитель этого направления, К.Д.Кавелин, указывал на множество таких различий, которые относились в т.ч. к политическим и личностным отношениям в средние века38. В результате он усматривал разные результаты одного и того же явления - прихода германцев-варягов в разные страны Европы. Но если "в других землях они надолго придают свой характер быту страны, ими покоренной, у нас, напротив, они скоро подвергаются влиянию туземного элемента и наконец совершенно в нем исчезают..."39. Однако историк, по мнению которого "жизнь народа есть органическое целое"40, не мог остановиться на этом утверждении, не стремиться выявить значение варягов в жизни страны. По его словам, варяги "исчезают, завещая нам надолго мысль о государственном единстве всей русской земли, дружинное начало и систему областного правления"41. Эта мысль была воспринята при Ярославе Мудром, когда он "задумал основать государственный быт Руси и утвердил ее политическое единство на родовом начале", а не на принесенном варягами феодализме, который "исчез вместе с варягами"42. Но поскольку государство не могло утвердиться на родовой основе, то складывание его на Руси Кавелин отнес ко времени Андрея Боголюбского, который "был такой же самодержец, как Всеволод Большое Гнездо, как московские великие князья и цари до смутной эпохи"43.
Приверженный позитивистской идее закономерности исторического процесса, Кавелин высказал чрезвычайно интересную мысль о личностном начале в качестве движущей силы истории44. Он выделял важнейшее отличие между германским и славянским ранним средневековьем, заключавшееся в том, что у германцев в основу союза между вождем и дружиной было положено личностное начало. Созданные ими государства были "проникнуты личным на-
чалом". Совершенно другое положение было у славян: "Начало лич
ности у них не существовало"45. Отсутствие, по мнению Кавелина,
личности на Руси не позволяло ему сделать вывод ни о русском фео
дализме, ни о сеньориально-вассальных отношениях на Руси, лич
ностных в своей основе. В то же время Кавелин не сомневался в
том, что "мы народ европейский", а европейский, с его точки зре
ния - это народ, "способный к совершенствованию, к развитию,
который не любит повторяться и бесчисленное число веков стоять
на одной точке"46. <
Мысль Кавелина о роли личностного начала в истории имеет большое значение для понимания сущности отношений сюзеренитета-вассалитета, но взгляд его на отсутствие личности на Руси, которая не могла проявиться в условиях господства родового начала, требует уточнения.
На основе глубокого осмысления историографии и изучения большого фактического материала подошел к истории Руси С.М.Соловьев. Формулируя свое представление об историзме как об исследовательском принципе, он указывал, что историк должен "не делить и не дробить русскую историю на отдельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм; не разделять начала, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних причин"47. По оценке А.Н.Ерыгина, его историзм "был прямо направлен против метафизического способа размышлений романтиков, постулировавших готовые, неизменные сущности". Также он противостоял гегелевскому панлогизму, поскольку характерные для Соловьева "сциентизм и открытость опытного познания оказываются противопоставленными априористическим ограничениям его (Гегеля - Л.М.) идеалистической философии истории"48. Для Соловьева, следовательно, было характерно
исключительно большое внимание к историческому источнику и историческому факту. Оно было основано на позитивистской мысли о том, что не господство разумного начала, а историческая закономерность выявляет сущность исторических явлений и процессов. Это и позволяло Соловьеву глубже, чем у историков первой половины XIX в., обосновать свои выводы относительно движущих сил русской истории, этапов ее развития и характера общественных отношений, в частности, в раннем средневековье. Среди исследовательских методов, применявшихся Соловьевым при изучении русского средневековья, был сравнительно-исторический метод, который использовался при сопоставлении изучаемых явлений на Руси и в западных странах.
Это дало Соловьеву возможность обосновать вывод об исторических предпосылках, обусловивших различия между этими явлениями. По его словам, "народы германского племени оставили формы родового быта прежде, вследствие переселения на римскую почву, где они приняли идеи и формы государственные, а славяне, оставаясь на востоке, в уединении от древнего исторического мира, оставались и при прежних, первоначальных формах быта"49. Таким образом, он считал, что государственность западного средневековья, образовавшаяся под воздействием римской культуры, отличалась от родовых традиций, долго сохранявшихся у славян50.
Историческая особенность развития Руси, по Соловьеву, заключалась в отсутствии не только государственности до Андрея Бо-голюбского, но и феодализма и связанного с ним сюзеренитета-вассалитета, в полной мере присущих западному средневековью51. Связывая феодализм и сюзеренитет-вассалитет с историческими традициями германской дружины, он отмечал, что у германцев "вождь зависел более от дружины, чем дружина от него; дружина
нисколько не находилась от него в служебных отношениях, вождь был только первый между равными". Подобных отношений не сложилось на Руси, поскольку "у нас ... князь был признан северными племенами как нарядник Земли; в значении князя известной страны он расширяет свои владения; с ним приходит дружина, которая постоянно пополняется новыми членами, пришельцами и туземцами; они не могли делить землю, ими не завоеванную; они могли явиться только для того, чтобы служить князю известных племен известной страны". Он отмечал факты раздачи городов мужам при Рюрике и Олеге, но оговаривал, что "при этом должно строго отличать характер правительственный от характера владельческого"52.
Отрицая государство на Руси, Соловьев писал, что среди князей существовали "связи родственные, ... о государственной связи нет, помину"53. Родовые связи князей регулировались лествичным порядком. Княжеская же отчина не играла роли лена54. Отношения среди князей строились в соответствии не с порядками сюзеренитета-вассалитета, а с родовыми традициями55. Зарождение государства, по его мнению, произошло при Андрее Боголюбском56. Тогда в Северо-Восточной Руси "впервые явились понятия отдельной собственности княжеской, которую Боголюбский поспешил выделить из общей родовой собственности Ярославичей, оставив пример своим потомкам, могшим беспрепятственно им воспользоваться"57. Такая периодизация гораздо глубже соответствует характеру межкняжеских отношений, чем выбор Полевым 1124 г. - довольно случайной для внутреннего положения страны и развития в ней политических отношений даты. Но и при Андрее Боголюбском Соловьев не видел торжества на Руси государственного начала. Старые родовые связи были еще очень сильны. Он не соглашался с Кавелиным в том, что развивавшиеся среди князей отношения "владельческие ... мало-помалу вытеснили все другие"58. Таким образом, полагал Со-
ловьев, с Андрея Боголюбского на Руси зародилось государственное начало. Оно опиралось на понятие вотчинной собственности, выделенной из общеродового владения Ярославичей. Однако и после появления этой столь важной перемены для него было несомненно сохранение таких исторических особенностей Руси, как отсутствие феодализма и связанных с ним сеньориально-вассальных отношений.
Теоретико-методологические принципы Кавелина разделял его ученик и представитель государственной школы Б.Н.Чичерин. Он не видел на Руси феодализма. Однако по ряду принципиальных вопросов, относившихся к русскому средневековью, у него были серьезные отличия от взглядов Кавелина. Так, если Кавелин видел одну из особенностей Руси в отсутствии, по сравнению с романо-германским миром, развития личностного начала, то Чичерин, напротив, усматривал большую, по существу определяющую роль личностного начала в русской жизни киевского и удельного периодов59. На это обстоятельство, по его мнению, указывало широкое распространение на Руси договорного права. Это определялось тем, что "у каждого князя на переднем плане стоит личный интерес"60. Отношения же между князьями определялись, согласно Чичерину, не родовыми связями, как полагал Кавелин, а договорами. Подобный характер отношений на Руси имел весьма глубокие исторические корни в варяжской дружине, формировавшейся на "добровольном согласии каждого лица"61, что составляло весьма прочную общественную основу и обеспечивало дружинным отношениям длительную историческую перспективу. Мысль Чичерина о значительной роли личности в русской жизни и договорного права, а также добровольного характера дружинных связей подводит к пониманию межкняжеских отношений как сеньориально-вассальных, но к выводу о наличии подобных отношений на Руси он не пришел.
Сюзеренитет-вассалитет как научное понятие: особенности употребления
Одним из наиболее типичных признаков, характеризующих отношения эпохи средневековья на политическом и межличностном уровне, является сюзеренитет-вассалитет. Для медиевистики это одно из наиболее устойчивых понятий.
Широкое использование понятий составляет основу языка науки, имеющего "знаковую систему, которая фиксирует знание об определенных объектах, их свойствах, связях и отношениях"1. Наличие такой системы является одним из характерных признаков истории как науки. На возможность через понятие выразить сложность, разнообразие и противоречивость исторической реальности указывал Р.Козелек. Он обращал внимание на тесную генетическую связь между понятием социально-гуманитарного знания и словом, но при этом указывал на их принципиальное отличие, которое сформировалось по мере становления и развития научного дискурса. По его словам, понятие "есть нечто большее, чем слово: слово становится понятием в том случае, если в него входит вся полнота социально-политического, смыслового и эмпирического контекста, в котором и для выражения которого данное слово употребляется"2.
По своему происхождению используемые в исторической науке понятия имеют существенные различия. Козелек предложил их самую общую классификацию. В связи с их использованием в конкретных исследованиях "историография движется в двух плоскостях: она либо исследует те факты, которые были уже ранее артикулированы в языке, либо реконструирует такие факты, которые хотя и не были прежде артикулированы в языке, но тем не менее выявляются с помощью определенных методов и заключений на основе тех или иных методов-индикаторов"3. Такая классификация в полной мере прослеживается в разнообразии понятий, ставших традиционными для отечественной историографии русского средневековья. Одни из них возникли еще в те эпохи, на которые направлено исследовательское внимание историка. Так возникли слова "опричнина", "Смута", "раскол" и т.д., которые превратились в научные понятия и выражаются как термины в исторических исследованиях. Другие понятия ни в какой мере не связаны происхождением с изучаемой эпохой и представляют собой результат научной рефлексии по поводу изучаемых явлений. Типичными понятиями такого рода являлись: "централизованное государство", "со-словно-представительная монархия", "всероссийский рынок" и т.д.
Что касается такого понятия, как сюзеренитет-вассалитет, или сеньориально-вассальные отношения, то оно занимает промежуточное положение. С одной стороны, когда оно используется для характеристики взаимоотношений среди феодалов стран Западной Европы, то несомненно происхождение этого научного понятия от принятой в средневековье словесной характеристики этих отношений. Так, еще в средневековой Франции словом senior назывался феодал, стоявший выше другого на феодальной лестнице. Синонимом этого слова стало в новое время слово suzerain4, производное от которого - правовое понятие "сюзеренитет" (во французском языке - suzerainete, и в немецком - Suzeranitat).
Сеньориально-вассальные отношения в Древней Руси. Истолкование источников
В русских летописях и других средневековых русских источниках нет таких понятий, как "сеньор", "сюзерен", "вассал", как и производных от них. Следовательно, валено выяснить, какие понятия, в русских источниках имели смысл, аналогичный или близкий к западноевропейским понятиям, относящимся к вассалитету. При установлении таких аналогий есть основания для вывода о существовании в русском средневековье вассально-сеньориальных отношений. Речь идет, таким образом, об истолковании содержания источников в той их части, которая несет в себе известия об отношениях внутри высшей, военно-управленческой корпорации страны. Это, прежде всего, отношения между князьями, как между князьями из рода Рюрика и племенной верхушкой, так и главным образом между князьями самого рюрикова дома. Кроме того, это - уяснение того значения, которое имели в летописи понятия, обозначавшие тех или иных близких к князьям лиц, связанных с делами управления и военного командования, или тогда, когда только лишь назывались их имена без указания на их места на княжеской службе.
Наличие в летописях терминологии, по которой отношения среди русской военно-управленческой корпорации могут быть сопоставимы с западным вассалитетом, прослеживаются еще в Повести временных лет, причем для весьма раннего времени. Прежде всего, это может относиться к такому постоянному понятию летописи, как князь. Как глава всей этой корпорации, князь русских летописей соответствовал высшим лицам западного раннесредне-векового мира, стоявшим на вершине феодальных лестниц - королям или герцогам. В сознании современников титул киевского князя воспринимался как титул, соответствующий королевскому титулу. Не исключалось, по-видимому, и то, что он мог приравниваться к титулам ближайших королевских слуг-вассалов. По крайней мере, при существовании политической значимости брачных связей и при наличии четкого осознания того, что браки заключаются лишь в своей среде и между равными, на близость княжеского и королевского титулов указывают браки в семьях киевских князей. Представляется в этой связи важным обратить внимание на отдельные брачные союзы в княжеских семьях. Так, Анна Ярославна в 1049 г. была выдана замуж за короля Генриха I, став второй женой короля Франции - классической страны распространения вассальных отношений.
Большое политическое значение имели браки Ярославичей. С версией о подготовке Святославом Ярославичем переворота в Киеве, происшедшего в 1073 г., связывается его брак с Одой, родственницей германского короля Генриха IV и родной сестрой Удона II Штадена, маркграфа Саксонской северной марки, пограничной с Польшей. Такой брак, состоявшийся примерно в 1070 г., позволял черниговскому князю Святославу сформировать черниговско-германский союз и противопоставить его возможному союзу своего противника и старшего брата, киевского князя Изяслава с польским королем Болеславом И. В этом заключалась своего рода подготовка Святослава к борьбе за киевский престол против Изяслава, занимавшего его с 1054 г. Но к 1075 г. Святослав примирился, с польским королем и выступил его союзником против Генриха IV и его союзника, князя Чехии Братислава II. Результатом этого союза стал поход осени 1075 г. в Чехию сына Святослава, Олега, и Владимира Мономаха, сына Всеволода Ярославича.
Новые тенденции в развитии межкняжеских сеньориально-вассальных отношений в удельной Руси второй трети XII в.
Выбор 1132 г., когда умер Мстислав, в качестве хронологического рубежа между киевским и удельным периодом русской истории не является бесспорным. Предлагается нередко иная дата -1054 г.2 Тогда, согласно Ярославову ряду, территория страны была разделена между Ярославичами, а норма ряда: "Кождо да держить отчину свою", содержавшаяся в нем по данным Новгородской первой летописи, стала своего рода выражением "новых принципов междукняжеских отношений" и даже оценивалась как ""государственная" идея"3.
В самом деле, выделение уделов наблюдалось еще до 1132 г. Так, ранее всего, еще в конце X в., обособился от Киева Полоцк, где утвердились потомки князя Изяслава Владимировича. С конца XI в. это произошло в отношении Перемышля и Теребовля, которые оказались в руках старшего из внуков Ярослава Мудрого, Ростислава Владимировича - Володаря и Василька Ростиславичей. Дальнейшее обособление земель продолжалось в первой трети XII в. При Юрии Владимировиче Долгоруком становилась все более самостоятельной от Киева Ростово-Суздальская земля. Усиливался вместе с тем отрыв от Киева Чернигова, а при сыне Мстислава Владимировича Ростиславе - Смоленска4. Во время княжения в Киеве Владимира
Мономаха и Мстислава произошло относительное укрепление единства русских земель. Но при этом не только не были ликвидированы уделы, не только не ограничивалась самостоятельность удельных князей во внутренних делах, но даже не прервался процесс выделения уделов. Со смертью Мстислава и с ослаблением значения киевской власти уделы становятся еще более самостоятельными.
Вместе с тем в характере сеньориально-вассальных межкняжеских отношений, сложившихся в гораздо более ранний период, во второй трети XII в. стала отчетливо наблюдаться тенденция к ослаблению связей местных князей с киевским князем как с признанным главой всей общерусской системы этих отношений. Одновременно стала расти значимость отношений среди князей, составлявших круг ближайших родственников.
Особенно наглядно это наблюдалось в отношениях между Киевом и князьями черниговскими и северскими, потомками Святослава Ярославича. Это было не случайно, по-видимому, потому, что после смерти Святослава эти князья ощущали в своем положении черты изгойства. В самом деле, киевский стол долгое время находился в руках потомков Изяслава и Всеволода Ярославичей и был для Святославичей недоступен. Но постепенно и среди этих князей возникло размежевание между потомками братьев Олега и Давыда Святославичей, из которых первые располагали вотчинами в Се-верской земле, а вотчиной вторых стал Чернигов, которым владел еще Святослав.
