Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Языковая игра и ее функциональные реализации
1.1. Функционально-прагматический аспект языковой деятельности и феномен языковой игры 8
1.2. Когнитивные аспекты языковой игры 25
1.3. Суггестивные потенции языковой игры 33
Глава 2. Языковая игра как средство создания комического эффекта (каламбуры и "лингвистические" анекдоты)
2.1. Лингвистические анекдоты, строящиеся на обыгрывании лексической полисемии или омонимии 48
2.2. Анекдоты, строящиеся на приеме буквального понимания (буквализации) 51
2.3. Каламбуры и анекдоты, строящиеся на приеме окказиональной интерпретации слова или фразы 58
2.4. Анекдоты и каламбуры, строящиеся на несовместимости контекста 63
2.5. Каламбуры и анекдоты, строящиеся на нарушении пресуппозиционных норм 65
2.6. Анекдоты и каламбуры, использующие прием импликации (скрытый смысл) 69
2.7. Взаимодействие анекдоты и паремии 72
2.8. Анекдоты и каламбуры с использованием метаязыка 75
Глава 3. Игровые приемы в поэтическом тексте (на материале творчества в. Высоцкого)
3.1. Игровые приемы, основывающиеся на буквальном понимании идиоматических форм 82
3.2. Игровые функции паремических выражений 91
3.3. Полисемия и омонимия как источники языковой игры в поэтическом дискурсе 97
3.4. Обыгрывание "чужого слова" как игровой прием 103
3.5. Паронимия и фонетические созвучия в поэтическом дискурсе 109
3.6. Использование архаических и просторечных форм и характерных искажений 113
Глава 4. Квазиигровые феномены в детской речи
4.1. Буквализация в детской речи 123
4.2. Интерпретация по аналогии 129
4.3. Прочие типичные девиации в детской речи 133
Заключение 139
Литература 143
- Функционально-прагматический аспект языковой деятельности и феномен языковой игры
- Лингвистические анекдоты, строящиеся на обыгрывании лексической полисемии или омонимии
- Игровые приемы, основывающиеся на буквальном понимании идиоматических форм
- Буквализация в детской речи
Введение к работе
Феномен языковой игры в последние десятилетия весьма интенсивно исследуется как в зарубежной, так и в отечественной лингвистике (см. Арутюнова 1987, Букирева 2000; Булыгина, Шмелев 1990; Земская и др. 1983; Немец 1993; Рядчикова 1996; Шпет 1989 и др.). Это обусловлено целым рядом причин: бурным развитием прагмалингвистических исследований, в особенности прикладных направлений (типа нейролингвистического программирования), акцентирующих внимание на аспектах языкового воздействия в сфере массовой коммуникации, рекламного бизнеса, в психотерапевтической практике и т.д., сближением собственно лингвистических исследований с семиотическими и литературоведческими изысканиями, появлением на культурной арене литературы постмодернизма (в которой языковая игра выступает в качестве едва ли не главного художественного приема) в качестве одного из ведущих эстетических направлений и др.
В то же время исследования феномена языковой игры характеризуются, как правило, известной фрагментарностью: либо в качестве объекта берутся конкретные приемы (или их родственные типы) языковой игры, либо языковая игра исследуется в какой-то ограниченной области (в творчестве конкретного писателя, в рамках определенного жанра, в качестве средства достижения определенного эффекта и т.п.). Подобная фрагментарность объективно обусловлена масштабностью явления языковой игры и возможных сфер ее реализации. В то же время представляется целесообразной попытка общетеоретического анализа данного явления в плане выявления спектра его функциональных возможностей в самых разных областях использования (в анекдотах в целях достижения комического эффекта, в литературе и поэзии в качестве художественного приема, в философском дискурсе как средства выражения концептуальных ценностей, в рекламе как средства суггестивного воздействия и т.д.). В
5 выявлении основных функциональных эффектов языковой игры заключается актуальность и научная новизна настоящей диссертации. Этими же моментами вкупе с попыткой их концептуального осмысления обусловлена и теоретическая значимость данной работы.
Объектом исследования являются образцы употребления языка в игровом регистре (В.Г. Борботько), заимствованные из различных источников: сборников анекдотов и каламбуров, рекламных текстов, поэтических текстов (на примере поэзии В.В. Высоцкого), образцов творчества постмодернистских авторов и др. Перечисленные источники составляют материал исследования. Предметом исследования выступают функциональные эффекты, достигаемые посредством использования соответствующих методов и приемов языковой игры в различных условиях реализации.
Цель исследования заключается в выявлении и теоретическом обосновании функциональных эффектов, достигаемых использованием различных приемов языковой игры. Необходимыми для осуществления этого задачами выступают: определение статуса и отличительных признаков языковой игры в ряду других средств сознательного манипулирования языком; отграничение языковой игры от других случаев ненормативного употребления языка (например, в детском языкотворчестве речи или в речи душевнобольных); выявление корреляций между функциональными эффектами, достигаемыми посредством приемов языковой игры, и жанровыми особенностями условий их реализации.
Самой общей методологической базой исследования выступает гумбольдтианский тезис о творческой природе языка как орудия реализации духовного начала, явленном в человеке, а также семиологические и лингвофилософские идеи Э. Кассирера, Л. Витгенштейна, М.М. Бахтина, Р. Якобсона, Л.С. Выготсткого, Ж. Пиаже, Ю.С. Степанова и др.
В ряду основных методов исследования следует указать на описательный, статистический, сопоставительный методы. В ряде случаев используются элементы метода эксперимента (когда, например, нами конструируется в качестве возможного некоторой прием языковой игры), компонентного анализа и др.
Практическая значимость работы заключается в том, что ее результаты могут быть использованы в учебном процессе в программах по общему языкознанию или в соответствующих спецкурсах.
На защиту выносятся следующие основные положения:
Языковая игра представляет собой такое инвертированное употребление языка, при котором внимание ориентировано в первую очередь не на передаваемое содержание, а на вербальные средства выражения. Необходимым условием языковой игры является при этом сознательность соответствующей установки, в силу чего феномены детского языкотворчества или девиантное речевое поведение при некоторых видах психических заболеваний при всем их внешнем сходстве с языковой игрой в сущности таковой не являются.
Можно говорить о более явных и менее явных случаях игровой установки в речи, т.е. степень "игрового начала" в разных типах языковой игры не является постоянной величиной. Чем в большей мере внимание привлекается к эффектам, связанным с собственно языковой формой, тем с большим основанием можно квалифицировать соответствующие случаи как языковую игру. По этому критерию игровое начало максимально представлено, например, в каламбурной "игре слов" или в использовании "чужого слова" в целях пародирования. Если же нетривиальное манипулирование языковыми средствами подчинено задаче более адекватной передачи оттенков
7 содержания (как, например, в авторской метафоре или оригинальном сравнении), то игровой момент, соответственно, отступает на задний план; в процессе перехода из области окказиональных в разряд узуальных языковые инновации, как правило, вовсе утрачивают игровой компонент.
3) В своем игровом регистре обнаруживает такие свойства и потенции, которые выходят за рамки традиционных представлений о функциях языка. Так, при игровых приемах пародирования, стилизации, передразнивании и т.п. использование языкового знака служит средством аллюзии на некоторое прецедентное словоупотребление. На такой "авторефференции" базируются многочисленные эффекты языковых игр (реализующиеся, например, в "лингвистических" анекдотах). В эстетике постмодернизма интертекстуальность, создаваемая активным использованием в авторском тексте "чужого слова", выступает в качестве одного из основных художественных приемов.
4) Посредством приемов языковой игры во многом реализуется также суггестивное языковое воздействие, одним из основных принципом которого является отвлечение сознания реципиента на нечто второстепенное: за счет этого индуцируемая информация проникает в подсознание незамеченной и избегает критического контроля. В этом ракурсе различные словесные трюки, каламбуры, двусмысленности и т.п. могут выступать в качестве "отвлекающего маневра", что широко используется эстрадными артистами, психиатрами, представителями спецслужб и др. С этой же целью, по всей видимости, приемы языковой игры широко используются в рекламных текстах.
5) Анализ приемов лингвистической игры в разных типах дискурса является благодатной почвой для выявления выразительных возможностей языка. Например, языковая игра в "лингвистических" анекдотах обнаруживает определенную специфику в
8 том плане, что предполагает относительно четкую функционально-семантическую интерпретацию. При других реализациях (в художественных, поэтических, абсурдных текстах) функции игровых приемов и форм далеко не всегда поддаются четкой и однозначной идентификации: в одних случаях они могут просто обогащать план выражения, в частности, в целях деавтоматизации восприятия, в других случаях они могут образовывать открытую область интерпретации, предполагая нежесткое, неоднозначное и даже субъективно-индивидуальное осмысление.
Функционально-прагматический аспект языковой деятельности и феномен языковой игры
Господствующее в течение длительного времени представление о языковых функциях сводилось к утверждению, что язык является прежде всего основным средством коммуникации и передачи информации. С этим мнением отчасти конкурировала точка зрения (берущая начало от В. Гумбольдта), согласно которой в качестве важнейшей выступает познавательная (когнитивная) функция языка, заключающаяся в формировании, выражении или накоплении интеллектуальных данных. Со времени обращения лингвистов к вопросам прагматики представления о функциях языка значительно расширилось; пришло осознание того, что помимо коммуникативной и познавательной существует целая палитра не менее существенных языковых функций.2 В зависимости от доминирующего направления прагматики делается упор на различных функциях языка. Так, при функциональном подходе, разработанном Р. Якобсоном, выделяются такие функции, как информативная, эстетическая, фатическия, метаязыковая и др.; при перформативном подходе, ориентирующемся на иллокутивный аспект дискурса, говорят о констативной, перформативной, промиссивной и т.д. функциях языка (Остин, Строссон, Серль и др.). В новых направлениях прагмалингвистики наблюдается интеграция когнитивных и деятельностных аспектов языка (Баранов 1988, Сухих 1998).
В контексте нашего исследования следует прежде всего обратить внимание на эстетическую функцию языка (часто в аналогичном смысле говорят о поэтической функции). Согласно Р. Якобсону, эта функция характеризуется привлечением внимания к самой языковой форме, к плану выражения; в своем крайнем проявлении она так переориентирует коммуникативные акценты, что реальной целеустановкой дискурса становится языковая форма в ее звуковой, лексической или синтаксической фактуре, в то время как содержание отходит на задний план. Такая расстановка акцентов характерна, например, для некоторых направлений авангардной поэзии; в подавляющем большинстве случаев в художественных дискурсах имеет место скорее диалектическое равновесие удельного веса формы и содержания.
Эстетическая (или поэтическая) функция языка в контексте данного исследования релевантна в двояком отношении: во-первых, она обнаруживает родство с метаязыковой функцией, во-вторых, - с феноменом языковой игры, посредством которой часто реализуется эффект деавтоматазащш восприятия текста и привлечения внимания реципиента к самой языковой форме. Рассмотрим вначале в интересующем нас ракурсе концепт метаязыка.
Понятие метаязыка в лингвистике и в других областях знания, несмотря на свою кажущуюся определенность, декларируемую в соответствующих словарях и справочниках, оказывается на деле весьма проблематичным концептом, порождающим, с одной стороны, ряд очевидно неадекватных истолкований, а с другой стороны, не менее впечатляющее множество интересных и эвристически полезных импликаций, способных значительно расширить привычные представления о сути и функциях языка.
Лингвистический энциклопедический словарь дает, к примеру, следующее определение данного понятия: «Метаязык - язык "второго порядка", по отношению к которому естественный человеческий язык выступает как "язык-объект", т. е. как предмет языковедческого исследования» (ЛЭС, 297).
Совершенно очевидно, что приведенное определение недостаточно хотя бы в том плане, что в нем метаязык трактуется как понятие, релевантное исключительно в рамках языковедческого исследования. Оно не охватывает многие случаи вполне корректного словоупотребления, в которых данное понятие используется совсем в других контекстах.
Так, едва ли у кого-то возникнет сомнение в правомерности называть метаязыком тексты правой, объяснительной колонки толкового словаря (по отношению к левой), хотя в этом случае мы имеем дело вовсе не с процедурой языковедческого исследования. Словарные единицы в левой колонке здесь действительно выступают в качестве языка-объекта, что и дает нам право говорить здесь о феномене метаязыка. Аналогичные отношения складываются и в разноязычных словарях, а также в практике перевода. Во всех этих случаях областью референции для единиц метаязыкового плана является не внеязыковая реальность сама по себе, но некоторый язык первого уровня, по отношению к которому элементы метаязыка выступают в функции истолкования (интерпретации) или сопоставления. Естественно, при переводах художественного текста функции языка перевода не ограничиваются исключительно референцией к языку оригинала - здесь вступают в силу добавочные критерии социального или эстетического порядка, но суть от этого не меняется.
Обратим внимание на тот факт, что метаязыковая функция - явление относительное и, так сказать, потенциально симметричное: известно, что процедура истолкования в толковых словарях строится по "круговому" принципу, т.е. словарные единицы, выступающие в одних случаях в качестве объекта интерпретации, в других контекстах могут сами использоваться как элементы интерпретирующего языка - иначе говоря, метаязыка. Симметричность такого отношения особо явственно проявляется в случае двуязычных словарей. Так, функции языка-объекта и метаязыка в англо-русском словаре будут зеркально противоположными в словаре русско-английском.
Из этого следует, что в общем случае статус метаязыка обусловливается не какими-то специфическими особенностями соответствующих лексико-семантических средств и конструкций, но условиями употребления. В ситуациях бытового общения, как и в художественных текстах, сплошь и рядом возникают контексты, где, где одни словесные выражения интерпретируются (поясняются, уточняются, перефразируются и т.д.) посредством других слов и конструкций того же языка, вполне однородных с первыми; специальными маркерами такого метаязыкового употребления могут выступать выражения типа "то есть", "так сказать", "как говорится" и т.п., метаязыковыми маркерами по сути являются некоторые паремические выражения вроде "За что купил, за то и продаю", "сказка про белого бычка", "Бабушка надвое сказала" (последние оговаривают степень достоверности вербальной информации; см. Борботько 1999, 74-75). Сказанное не означает, однако, что не существует метаязыков par excellence, являющихся таковыми по своему замыслу и назначению. Это, прежде всего искусственные языки, создаваемые для анализа семантики элементов естественного языка с целью ее точного описания (таковые используются, к примеру, в практике машинного перевода.) Критерий вычленения таких специализированных метаязыков исключительно прост - они не могут непосредственно использоваться для описания внеязыковой реальности и всегда предполагают референцию к какому-либо другому языку. Далее, метаязыком в собственном смысле могут считаться, к примеру, структурно маркированные элементы повествовательного текста, на основе которых строится неограниченное множество конкретных текстов соответствующего жанра (например, "функции" В.Я. Проппа, комбинации которых реализуют практически все известные варианты "волшебных сказок" (типа "запрет", "нарушение запрета", "испытание героя", "получение волшебного средства" и др. Пропп 1969); в аналогичном смысле метаязыками могут считаться всевозможные "фреймы, "сценарии", "когниотипы", определяющие структурный каркас текстов определенных жанров (см., напр., Баранов 1997). Метаязыковая функция подобных концептов обусловлена тем, что они, будучи соотнесены с конкретными текстовыми реализациями или их составляющими, интерпретируют последние как соответствующие типовые инварианты.
Лингвистические анекдоты, строящиеся на обыгрывании лексической полисемии или омонимии
Главный механизм действия анекдотов этого типа базируется на игре слов, обусловленной возможностью различной интерпретации многозначного слова или слов-омонимов. При этом может возникать ряд эффектов юмористического характера, проистекающих из оппозиции значений: альтернативная интерпретация слова в соответствующем контексте резко меняет общий смысл ситуации или приводит к абсурду. Наиболее характерные феномены такого рода: создание пикантного ("обсценного") эффекта (что можно считать главной специфической чертой анекдота, в отличие, например, от басни), негативные или комичные инсинуации относительно власти, государственных органов, тех или иных этнических групп, профанизация идеологических концептов и др. В основе здесь, как правило, лежит некоторая оппозиция - бытового и политического, профанного и сакрального, приличного и "обсценного" и т.п. Рассмотрим ряд примеров:
Комиссия по проверке техники приехала в танковую часть. Из бокса выходит пьяный лейтенант и, увидев генерала, подходит к нему строевым шагом: - Товарищ генералі Командир танкового корпуса лейтенант Петров! - Сколько служу, никогда не видел лейтенанта в долэ/сности командира корпуса. - Все просто. Движок пропили, шасси пропило, пушку пропили, остался один корпус. Понимание слова корпус как корпус танка придает данному сюжету социально значимый смысл, обусловленный злободневностью темы пьянства и бесхозяйственности в армии. Новый русский, владелец небольшого магазина, с друзьями накануне выборов президента России: Если выберут Елы\ина, всем подарю по стенке. А если выберут Зюганова? Тогда у нас будет одна стенка на всех.
В данном контексте игра значений слова стенка основывается на оппозиции обыденного и политического. В "политических " анекдотах игра значений полисемичного слова может также приводить к эффекту профанизации идеологемы (концепта или дискурса, имеющего особую значимость (сакралъность) в рамках данной идеологической системы), ср.:
Трудящийся лсдет открытия винного отдела, подбрасывает и ловит юбилейный рубль с Лениным и приговаривает: - У меня не в Мавзолее - не залеэ/сишься!
В более общем случае оппозиционность разных интерпретаций может быть просто квалифицирована как дихотомия "положительного (или нейтрального) и отрицательного " (например, с точки зрения ожиданий персонажа). Ср.: Фермер застраховал от пожара амбар. - А если мой амбар сгорит сегодня же ночью, сколько я получу? - Лет десять, -ответил страховой агент.
В жанре анекдотов так называемого "черного юмора" посредством использования полисемичных слов может достигаться особый "эффект цинизма", обусловленный прежде всего самим фактом "смехового" подхода к табуированным в данном ракурсе концептам смерти, страдания, "глубоких чувств" и т.п. ("Нарушение табу" вообще выступает как одна из главных, почти универсальных черт анекдота как фольклорного жанра (ср. политические, "непристойные", "десакрализирующие" анекдоты). Этот феномен имеет непосредственную связь с так называемой "смеховой культурой" (М.М. Бахтин) ). Ср.:
Двоих выбросило на необитаемый остров. Один спрашивает: - Как ты думаешь, чем сейчас занимается твоя жена? Второй: - Наверное, кормит дома рыбок. Первый: -А моя, наверное, рыб.
В анекдотах, основанных на явлении полисемии или омонимии, часто реализуется прием "коммуникативного диссонанса": разные персонажи по-разному понимают значение многозначных слов или выражений; несоответствие в понимании проявляется, как правило, в диалогических репликах. Естественно, что в случаях "коммуникативного диссонанса" количество персонажей в сюжете должно быть не меньше двух. Ср.:
Брежнев и Черненко беседуют на том свете: - Костя, а кто сейчас вместо нас правит? - Да Миша Горбачев. - А кто его поддерживает? - А чего его поддерживать, он пока сам ходит.
В то же время полисемия в анекдотах вовсе не обязательно предполагает наличие "партнеров по диалогу": в качестве субъекта альтернативной интерпретации может мыслиться сам читатель. Ср.: Вопрос: - Как спять брокера с дерева? Ответ: -Перерезать веревку. В этом случае предполагается, что реципиент должен представлять себе ситуацию, заключенную в вопросе, не так, как она раскрывается в ответе.
Другая большая группа "лингвистических" анекдотов строится на приеме "буквального понимания" (буквализации) образных, иносказательных, идиоматических или каким-то образом маркированных выражений, предполагающих интерпретацию, отличающуюся от простого суммирования составляющих их компонентов. Этот прием довольно близок к игре значений полисемичных лексем, однако здесь источником неоднозначного понимания обычно выступают не отдельные слова, а совокупные группы слов - фразеологизмы и разного рода клише, предполагающие целостность восприятия соответствующих фраз. Например, словосочетание "поднять руку" может служить обозначением конвенционально обусловленного акта выражения согласия (на собрании и т.п.), но может быть воспринято и буквально (поднять руку, чтобы размяться) и даже в смысле "поднять чью-то руку" (напр. на месте катастрофы). В подобных случаях обычно не говорят о полисемии, поскольку в словарных трактовках входящих в выражения слов многозначность такого рода не фиксируется. Что же касается явно идиоматических выражений (типа "воротить нос"), то их буквальное значение (внутренняя форма) также нельзя считать проявлением многозначности идиомы, поскольку в этом случае последняя попросту исчезает как целостная единица.
Игровые приемы, основывающиеся на буквальном понимании идиоматических форм
Наиболее многочисленную группу составляют буквализации. В основном это фразеологизмы идиоматического характера, ср.: Я бросил свой завод -хоть, в общем, был ив а праве, Засел за словари па совесть и па страх... Но что ей оттого - она уже в Варшаве 47 К сравнительно немногочисленным случаям, когда объектом приема буквализации оказывается не словосочетание, а отдельное слово, можно отнести, например, актуализацию внутренней формы слова, ср.: Я скачу, но я скачу ішаче По камням, по лужам, поросе. Бег мой назван иноходью - значит: По-другому, то есть - не как все. ...Я впервые не был иноходцем Я стремился выиграть, как все (Бег иноходца). Мы снова говорим на разных языках (Она была в Париже)
Выражение говорить на разных языках означает "не находить взаимопонимания". В данном контексте, однако, оно приобретает дополнительную интерпретацию ("являться носителями разных национальных языков"), возникающую на основе буквального прочтения фразеологизма. Возникающий при этом эффект, помимо комической составляющей, обусловливается тем, что в определенной степени одновременно реализуются оба смысла (и это актуализует дальнейшие реминесценции, касающиеся этимологии фразеологизма вплоть до библейской легенды о Вавилонском смешении языков). Приведем еще ряд аналогичных примеров: Скандал потом уляжется, Зато у нас все дома И поживают, каоїсется, Вполне не насекомо (Гербарий) Протопи ты мне баньку по-белому Я от белого свету отвык, Угорю я - и мне, угорелому. Пар горячий развяжет язык (Банька по-белому)
В век каменный - и не достать камней, Мне стыдно перед племенем моим (Про любовь в каменном веке)
Как видно из примеров, прием буквализации может создавать добавочные эффекты; так, слово угорелый под влиянием соотнесенного с ним глагола угореть обретает, так сказать, окказиональную двузначность и может пониматься как в своем обычном значении ("неистовый", "бешенный"; ср. бежать как угорелый), так и буквально (т.е. "угоревший"). Подобная двусмысленность возникает и в выражении у нас все дома. Общее условие игры слов, предполагающей буквальное понимание, заключается в помещении некоторого выражения, характеризующегося специфическим смыслом, в особый контекст, в котором оно может интерпретироваться буквально. Ср.: ...Ине вытащить из постамента /Ахиллесову эту пяту (Памятник) Мы кой в чем поднаторели: Мы тарелки бьем весь год Мы на них собаку съели
Если повар нам не врет (Канатчикова дача); можно обратить внимание, что в данном случае буквальное прочтение идиомы обусловлен еще одной игрой слов -полисемией слова тарелки (т.е. "летающие тарелки"). Ср. также усложненный интерпретационный контекст в следующем случае:
Не раз нам кости перемыла драга В нас, значит, было золото, братва! Буквализация может реализовываться также за счет контекстуальных компонентов, приложимых только к прямому значению идиомы, например, физических действий; ср.: Ведь если я душою покривлю Он ни за что не выпрямит кривую (Певец у микрофона) А ветер дул - и расплетал нам кудри, И распрямлял извилины в мозгу (Пожары)
Спины не гнул - прямым ходил (Дорожная история) А косую неровную сажень /Распрямили (Памятник). А здесь он только моэюет разве что / Вертеться на пупе (имеется в виду приколотое насекомое) (Гербарий) Помешанная на крови слепая пуля-дура Прозрела, поумнела вдруг - и чаще била а иель (Пожары) Летела жизнь в плохом автомобиле И вылетела с выхлопом в трубу (Летела жизнь! Жизнь кидала меня - не докинула... (Старый дом). Сон - в руку ли? И вот в руке / Вопрос остался (Дурацкий сон...} Игра слов, основанная на буквализации, обладает потенцией к синтаксическому развертыванию, в частности, к образованию контаминации, например:
Рыба не мясо - она хладнокровней В сеть норовит, на крючок, в невода...(Заповедник); в этом примере реализуется двойной игровой ход: вначале слово хладнокровна! выступает в своем прямом значении, чем обусловливает буквальное прочтение словосочетания рыба не мясо (ср. фразеологизм "ни рыба, ни мясо"); однако дальнейшее развитие дискурса (в сеть норовит и т.д.) предопределяет понимание слова хладнокровней в переносном смысле (как "смелее", "спокойнее"). В этом же тексте есть еще один интересный пример буквализации идиомы, приводящей к ее модификации: ...Рыбы погреться хотят на жаровне, Море по жабры, вода не вода! (ср. Море по колено!). Другой пример реализации того же приема: Эх бы нам - вдоль реки, Он был тоже не слаб, Чтобы им - не с руки. А собакам - не с лап (Был побег на рывок) К другим случаям стилистического усложнения приема буквализации можно отнести, к примеру, образования метафоры на базе "деидиоматизации" фразеологического сочетания, ср.:
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок И ударит душа на ворованных клячах в галоп... (Райские яблоки). Подчеркнутый фразеологизм в буквальном варианте интерпретации выступает метафорическим образом смертного часа; при этом его настоящее идиоматическое толкование не исчезает окончательно - оно остается на заднем плане в качестве инсинуации, с примерным смыслом, что уступка смерти является своеобразной резигнациеи, неким постыдным поражением.
Буквализация в понимании смысла идиоматического выражения может приводить также к созданию его (смысла) противоположности, ср.: Я хорошо освоил чувство локтя. -Который мне совали под ребро (Летела жизнь).
В качестве особого варианта буквализации хотелось бы также отметить своеобразную аиимизацию слов и выражений, имеющих в основе зооморфный образ, т.е. актуализацию их внутренней формы, ср.:
А звездный знак его - Телеи Холодный Млечный путь лакал... К явлениям того же порядка относится видоизменение привычного зооморфного фразеологизма, в результате чего заключенный в нем образ как бы оживает и обнаруживает тенденцию к буквальному восприятию. Ср. модификацию фразеологизма "мурашки ползут по спине" (как образное выражения страха, ужаса) в следующих строках (Мои похорона): Вот мурашки по спине Смертные крадутся... А всего делов-то мне Было, что - проснуться!
Особо интересными представляются случаи, когда прием буквализации оказывается своеобразным сюжетным оператором, поддерживающим сюжет или сюжетный мотив в его развитии. При этом его роль в сюжете может иметь различный удельный вес. В наиболее простом варианте соответствующий прием может иметь всего одну реализацию, однако эта реализация должна быть обусловлена доминирующим образом или основной темой стихотворного дискурса. Приведем ряд примеров: Свора псов, ты со стаей моей не вяжись, В равной сваре за нами удача, Волки мы -хороша наша волчая жизнь,
Вы собаки - и смерть вам собачья ("Охота на волков);_Здесь возможность буквального понимания фразеологизма собачья смерть обусловлена самой темой стихотворения (в котором фигурируют охотничьи собаки); в этом плане буквальная интерпретация данного выражения выступает в качестве ключевого элемента, значимого для всего произведения и его главной идеи.
Буквализация в детской речи
Буквализация является, по-видимому, наиболее типичной и частой причиной курьезов, возникающих в речи детей. (В отличие от анекдотов и каламбуров, в контексте которых данное явление относится к приемам языковой игры, здесь мы вправе говорить о буквализации лишь как о явлении, так как прием предполагает сознательное использование. Эту оговорку можно распространить и на все прочие типы девиаций в детской речи.) Буквальное понимание слов и выражений детьми обусловлено тем очевидным фактом, что им во многих случаях просто неизвестно производное или каким-то образом специализированное значение языковой единицы (напомним, что буквализация отличается от обыгрывания полисемичных значений слов или выражений тем, что в данном случае они не имеют фиксированного языком "прямого значения".)
Чаще всего буквализация имеет место в случаях употребления образных или идиоматических выражений, фразеологизмов, клише. Ср.: Голова болит, просто трещит...- э/салуется бабушка. - А почему не слышно треска? - поинтересовался любопытный внук (АМА, 3) - Мама! Ты говорила, что дядя сидит у тети Анюты на шее, а он все время сидит на стуле (АМА, 8) - О пеком докторе взрослые говорили в присутствии Рустама, что денег у него куры не клюют. Когда Рустама привели к этому доктору, он, конечно, тотчас лее спросил: - А где у тебя твои куры? (АМА, 259). - Я в школу не пойду, - заявил пятилетний Сереэ/са. - Там на экзамене ребят режут (АМА, 260). - Мать говорит своей дочке после разлуки: - Как ты похудела, Надюша.
Один нос остался. -А разве, мама, раньше у меня было два носа?(АМА, 300). Буквализация такого рода может проявляться и косвенным образом, посредством имплицитного умозаключения, например: Семья сидит за столом во время завтрака. На столе - картошка в мундире. Женечка говорит: - Мама, расстегни мне картошку (АМА, 196). Ребенок интерпретирует образное выражение "в мундире" буквально, а потому называет процедуру очистки от кожуры "расстегиванием".
С тенденцией детского восприятия к буквализации связана также курьезность следующего дискурса: - Мамочка, не ругайся, что я опоздала к обеду, - говорит маленькая Люси. - Но меня просто обманули. На улице упала лошадь, и мне сказали, что сейчас приедет лошадиный доктор, а приехал просто человек! (АМА, 366). Ребенок, естественно, ожидает, что "лошадиный доктор" должен и в своем внешнем облике соотносится с лошадьми, а не с людьми.
В качестве объекта буквальной интерпретации могут выступать также образные сравнения или метафоры, как устойчивые, так и окказиональные, а также "говорящие" имена, обращения или клички метафорического характера. Ср.: К старшей сестре пришел ухажер. Младший брат спрашивает у него: - А вы фокусы умеете показывать? - К соэюалсиию, ист. - А мой папа умеет. Он сказал, что вы вылетите отсюда как пробка! (АМА. 34). Маленькая Мишель спрашивает у мамы: - Мама, как это голубь может превратиться в свинью? - Это, дочка, только в сказках бывает. -Да нет, - возражает дочь, - когда папа шел па работу, ты говорша: "Возвращайся, мой голубь, поскорее ", а когда он пришел, ты сказала: "Вот свинья, опять напился" (Данный дискурс вряд ли является результатом спонтанной детской речи; это, скорее, уже анекдот, использующий характерные черты детского восприятия. Подобные случаи хорошо иллюстрируют тот факт, что специфика детской речи может выступать в качестве источника языковой игры, представленной в каламбурах и анекдотах.)
Следует, однако, заметить, что подобной буквальной интерпретации могут подвергаться не только идиоматические выражения; часто в этой роли выступают различные обиходные клише, например: - Отнеси, сынок, повесь на солнце рубашку, пусть сохнет. Через минуту Яша вернулся с рубашкой. - Почему ты не повесил? - Не достал до солнца (АМА, 201). - Мама, снова будет дождь. -Почему ты так думаешь? - Барометр упал. - А откуда ты знаешь? - Да я его сам уронил (АМА, 58). - Я сидел и делал уроки. Ко мне подошел мой младший брат и заявил: - А я тоже скоро пойду в школу! - До школы тебе далеко! - сказал я. - А мы такси вызовем, -ответил брат (АМА, 171). Далее, объектами буквального истолкования могут быть выражения или особые формулы, относящиеся к специфическим сферам, условность которых еще не осознается маленьким ребенком, например, при ритуальном словоупотреблении. Ср.: - Мама, а что Бог серьезно боле}/? - С чего ты взял, Душап? -Я только что слышал, как священник сказал: "Всевышний призвал к себе доктора Миллера" (АМА, 73).
Близким к этому случаем являются ситуации, в которых используются условные слова или выражения, мотивация которых непонятна ребенку (а подчас и взрослому), ср.: - Понравилось тебе, Алесь, на свадьбе? - Нет. - Почему? - Потому что все наелись чего-то горького и все время об этом кричали (АМА, 42).
Явлением, связанным с буквализацией, но в каком-то смысле противоположным ей, является интерпретация детьми названий на основании переносного (часто инвективного) значения слова, ср.: - Петря впервые увидела живую свинью. - Папа, кто это? - спрашивает он. - А что она такого плохого сделала? -удивился он (АМА, 115).
Неадекватность понимания речи детьми может быть также связана с тем, что ребенок не всегда в состоянии распознать характер речевого действия (иллокуции), реализуемого посредством некоторого выражения. Это особенно проявляется в тех случаях, когда речевое действие облекается в неспецифическую, косвенную форму (например, риторический вопрос или побуждение, выраженное в форме вопроса).
