Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Категории времени и пространства в литературоведении 34
1.1. Время и пространство как предмет и содержание искусства . 34
1.2. Понятийный аппарат исследования художественного времени и художественного пространства 39
1.3. Исследовательские подходы к анализу художественного времени и художественного пространства 49
ГЛАВА II. Русская поэзия 1760–1770-х годов: поэтика времени и пространства 72
2.1. Поэтика хронотопа торжественной похвальной оды, адресованной царствующим монархам 72
2.2. Роль художественного времени и пространства в изображении духовного начала человека в русской философской поэзии 83
2.3. Пространственно-временная картина мира в поэзии журналов «Полезное увеселение» (1760–1762) и «Свободные часы» (1763) 90
2.3.1. Исследовательские подходы к анализу журнальных поэтических текстов
90
2.3.2. Жанровая система журнальной поэзии 1760-х годов: особенности художественного пространства и времени 102
2.3.3. «Текст времени» и историософские концепции в поэзии авторов «Полезного увеселения» и «Свободных часов» 121
2.3.4. Пространственно-временные мифологемы и образы, от ражающие мировосприятие авторов университетских журналов 144
ГЛАВА III. Поэтика хронотопа масонской поэзии 1770–1780-х годов 152
3.1. Онтологическая и антропологическая сущность жанровой системы масонской поэзии 152
3.2. Мифопоэтика суточного и календарного времени в поэзии масонских авторов 170
3.3. Роль пространственно-временных образов в выражении масонского мировосприятия 191
ГЛАВА IV. Поэзия г. р. державина: своеобразиехудожественного времени и пространства 213
4.1. Преобразование художественного времени и пространства ведущих жанров русской поэзии 216
4.1.1. Особенности пространственно-временной организации торжественных од Державина, посвященных царствующим монархам 216
4.1.2. Трансформация художественного хронотопа героико-патриотической оды 235
4.1.3. Изменение пространственно-временной позиции автора в духовно-философской поэзии 252
4.1.4. Личность поэта (автобиографического героя) как центр художественного пространства в анакреонтических одах 283
4.2. Художественное восприятие земного человеческого бытия и окружающего мира 295
4.2.1. Время как объект поэтической рефлексии 301
4.2.2. Времена года в поэзии Г. Р. Державина 336
4.2.3. Поэтизация пространства: роль орнитологических образов в творчестве Г. Р. Державина 349
ГЛАВА V. Пространственно-временные образы и мифологемы в русской поэзии 1790-х годов: традиции и новые тенденции 375
5.1. Пространственно-временные образы в поэзии Н. М. Карамзина 377
5.2. Поэтика времени и пространства литературных «безделок» 1790-х годов 389
5.3. Просветительская позиция А. Н. Радищева в восприятии времени 405
5.4. Усложненная образность как средство мифологизации худо
жественного пространства и времени в творчестве С. С. Боброва 413
Заключение 431
Список литературы
- Понятийный аппарат исследования художественного времени и художественного пространства
- Роль художественного времени и пространства в изображении духовного начала человека в русской философской поэзии
- Мифопоэтика суточного и календарного времени в поэзии масонских авторов
- Особенности пространственно-временной организации торжественных од Державина, посвященных царствующим монархам
Понятийный аппарат исследования художественного времени и художественного пространства
В нашем исследовании важно обратиться к началу 60-х годов XVIII века для выявления процессов зарождения определенных тенденций, которые повлекли за собой существенные изменения в поэтической системе, поэтому в сферу анализа включаются поэтические журнальные тексты 1760-х годов. В то же время мы не считаем необходимым дробить период последней трети XVIII века на отдельные этапы, так как переходные процессы наблюдаются в течение всего этого периода, а говорить об окончательном повороте литературного сознания от идеологии к эстетике в 1790-е годы можно лишь с некоторыми оговорками, потому что, как замечает А. В. Михайлов, даже в период расцвета романтизма наряду с ним «продолжают существовать и упорствовать в своем бытии разные типы классицизма» [Михайлов А. В. 1989, с. 34].
Более проблематичным оказывается выделение верхней границы. В данном случае избран подход, предложенный П. Е. Бухаркиным в методологических исследованиях по периодизации русской литературы XVIII века. П. Е. Бухаркин справедливо заметил, что 1800-е годы – это время разнообразных литературных движений, одни из которых привычно помещаются в новое литературное пространство, например поэзия К. Н. Батюшкова и
B. А. Жуковского, туда же относят И. А. Крылова-баснописца. Авторы стар ших поколений – Н. М. Карамзин, И. И. Дмитриев, тем более Г. Р. Держа вин – рассматриваются как завершители ушедшего века. Некоторые же лите раторы вообще как-то попадают в своего рода междувременье (например, C. С. Бобров, И. М. Долгоруков): «Недостаточная изученность литературного движения рубежа XVIII–XIX веков затрудняет разговор на тему о том, куда относить эти литературные явления: заключают ли они XVIII столетие как особый итоговый этап или открывают новый период?» [Бухаркин 2008, с. 27– 28]. Таким образом, главным критерием, которым можно руководствоваться при ответе на вопрос о том, к какому периоду относить того или иного писате ля, должна стать степень связанности литераторов с традициями XVIII века и то, насколько они состоялись уже в 1790-е годы. Придерживаясь этого подхо да, мы обращаемся к анализу некоторых произведений Г. Р. Державина, Н. М. Карамзина и А. Н. Радищева, написанных в XIX веке. Этим же объясняется обращение к творчеству С. С. Боброва, книга которого «Рассвет полночи» была опубликована в 1804 году, но большинство произведений этой книги создавалось в XVIII веке и посвящено знаменательным событиям именно этого столетия.
Таким образом, в сферу исследовательского анализа включаются поэтические произведения поэтов последней трети XVIII века, связанных с различными поэтическими школами и направлениями: М. М. Хераскова, Е. В. Херасковой, А. А. Ржевского, Г. Р. Державина, М. Н. Муравьева, В. И. Майкова, Н. А. Львова, В. П. Петрова, Е. И. Кострова, И. Ф. Богдановича, В. В. Капниста, Н. М. Карамзина, И. И. Дмитриева, А. Н. Радищева, С. С. Боброва и других авторов, публиковавших свои произведения в журналах рассматриваемой эпохи.
Актуальность обращения к проблеме анализа художественного времени и художественного пространства в русской поэзии последней трети XVIII века обусловлена значимой ролью названных категорий в переходном процессе формирования новых способов отражения действительности и перестройки жанровой системы русской поэзии.
Период последней трети XVIII века является важнейшим этапом в развитии русской культуры: это время рубежное, переходное, когда писателей перестают удовлетворять абстрактные классицистические принципы изображения действительности и литература разрабатывает новые подходы к художественному слову. Одной из ярких, не освоенных в полной мере классицизмом категорий, оказывается категория времени. В эту эпоху появляются многочисленные исторические концепции, актуализирующие внимание передовых людей к проблемам истории, обостряется само чувство времени, что находит отражение в разных видах искусства, в том числе и в поэзии. Исследование поэтики художественного времени и пространства русской поэзии рубежной эпохи конца XVIII – начала XIX века позволяет показать те откры тия, которые получили развитие в литературе последующего времени и остаются актуальными до сих пор.
Изменения в художественном сознании обусловлены новыми достижениями в науке. Достаточно отметить, например, тот факт, что в 1775 году Парижской академией наук было принято решение больше не рассматривать проектов «вечного двигателя». К концу XVIII столетия закон сохранения энергии обнаружил свою полную несостоятельность, и научная мысль начала сомневаться в возможности «вечной жизни», в возможности победы над временем. Как отмечает М. М. Дунаев, «человек средних веков категориями времени не мыслил, в быстротекущем времени как бы не жил. Он был обращен к вечности. При смене типа культуры время очень скоро начало ощущаться как проклятье» [Дунаев 2001, с. 95]. В последней трети XVIII века «литература начала рассматривать человека в динамике, учила ценить мгновение бытия как момент быстротекущей, развивающейся и меняющейся жизни, появилось острое чувство времени в его объективном и субъективном плане» [Макогоненко 1981, с. 10].
Безусловно, новое отношение к такой важнейшей для философского постижения мира категории, как время, влечет за собой существенную перестройку всей пространственно-временной системы в литературных текстах. Так, на рубеже XVIII–XIX веков на смену классической пространственно-временной модели, для которой характерно представление о времени как линейном и однородном и «вера в возможность планомерной деятельности и предсказуемость всех событий» [Шутая 2007, с. 13], приходит новое романтическое мировоззрение, для которого категории дисгармонии и хаоса становятся определяющими, а классический постулат о всегда разумном и закономерном течении времени и человеческой жизни подвергается сомнению [Федоров 1988, с. 43–96]. Как пишет В. Е. Хализев, «классическая картина (или – классическое видение) мира – это понимание бытия как единого, упорядоченного, гармоничного, имеющего незыблемые константы и смысл, а человека – как сущностно и органически причастного этому бытию, в него вовлеченного. …
Роль художественного времени и пространства в изображении духовного начала человека в русской философской поэзии
В культурном сознании человечества на протяжении многих веков складывались пространственно-временные представления, которые нашли отражение в различных видах искусства, в том числе и в словесном творчестве. Для любых культурных моделей времени-пространства характерна ценностная осмысленность. Пространственно-временные ориентиры сопрягаются в человеческом сознании с мировоззренческими и нравственными категориями. Такие бинарные оппозиции, как верх/низ, правое/левое, переднее/заднее, открытость/замкнутость, пустота/заполненность, старое/новое, день/ночь, лето/зима и другие обретают в разных видах искусства качественные характеристики. В наибольшей степени смысловой потенциал пространственных и временных образов выявляется в словесном искусстве, причем один и тот же образ в зависимости от контекста может наполняться различными смыслами, вплоть до взаимоисключающих.
Время и пространство – фундаментальные основы, определяющие существование мира и жизнь человека. Время и пространство могут пониматься как категории, существующие объективно, и как явления, субъективно переживаемые. В объективном смысле пространство трехмерно, оно имеет протяженность. Время обладает такими свойствами, как однонаправленность, непрерывная длительность, последовательность протекания событий от прошлого через настоящее к будущему. Но пространство и время «не только существуют объективно, но и субъективно переживаются и осознаются людьми, причем в разных цивилизациях и обществах, на различных стадиях общественного развития, в разных слоях одного и того же общества и даже отдельными индивидами эти категории воспринимаются и применяются неодинаково. … Человек не рождается с “чувством времени”, его временные и пространственные понятия всегда определены той культурой, к которой он принадлежит» [Гуревич 1984, с. 43–44]. Как справедливо отмечает Н. Н. Трубников, «“идея времени” есть продукт определенного культурного развития, и на различных ступенях его и в различных условиях социального бытия складываются различные, зависимые от этих условий представления о времени» [Трубников 1987, с. 47].
Говоря о наиболее фундаментальных типах временных представлений, можно выделить две концепции, вокруг которых так или иначе оформляются различные их варианты: циклическое и линейное представления о времени. В представлениях о пространстве также можно выделить определенные типы представлений, соотносимые с различными периодами развития человеческого общества.
Архаическая модель связана с циклическим восприятием времени, обусловленным единением человека и природы, движущейся в календарном круге непрерывной смены времен года. Пространство в архаическом сознании воспринимается исходя из дихотомии «сакральное/профанное». Наиболее ярко пространственная модель мироздания, соответствующая архаическому мировосприятию, выражается через мифологемы «мирового древа» или оси мира (axis mundi). В античном понимании история – это круговое движение, на что обращает внимание А. Ф. Лосев в комментарии к диалогу Платона «Тимей». Описывая своеобразие исторического мышления античных мыслителей, ученый отмечает, что «движения человека и человеческой истории в идеальном плане мыслились как круговые. Это значит, что человек и его история все время трактовались как находящиеся в движении, но это движение всегда возвращалось к исходной точке. Таким образом, вся человеческая жизнь как бы топталась на месте» [Лосев 1971, с. 660].
Средневековая модель, связанная с иудео-христианской концепцией, ориентируется на линейное представление о необратимости времени, осложненное концепцией «возвращения к началу», то есть завершения сакрального круга истории. Как показал С. С. Аверинцев, время, выступавшее в античности в форме «кругового» движения, в мире Ветхого Завета получило историческую направленность (см.: [Аверинцев 1975]). Основными пространственными и аксиологически значимыми координатами религиозной картины мира (в частности, христианства) становятся координаты верха и низа. Как пишет А. Я. Гуревич, «дуализм средневековых представлений, резко расчленявший мир на полярные пары противоположностей, группировал эти противостоящие одна другой категории по вертикальной оси» [Гуревич 1984, с. 82–83]. С небесным, Божественным миром (верхом) связывались понятия благородства, добра, чистоты; с нижним, земным миром – понятия зла, грубости. В соответствии с противостоянием низа и верха располагались в средневековом сознании материя и дух, тело и душа.
Говоря о православном мировоззрении, отразившемся в византийской и древнерусской живописи, Н. Н. Третьяков отмечает необходимое присутствие в произведениях изобразительного искусства большого открытого пространства; даже в изображениях интерьеров замкнутое пространство комнаты не существовало само по себе, а включалось в более широкое пространство дома и окружающего пейзажа. В этом особенность традиционного понимания пространства древнерусским художником – ему было чуждо индивидуалистическое мышление: «Ведь православное мировоззрение неизбежно представляет человека в безграничном пространстве Божьего мира. Внутреннее оказывается связанным с внешним, окружающим, и каждый человек – с другим. Частица, капелька вливается в целое, что соответствует соборной природе Православия» [Третьяков 2001, с. 75].
В религиозной картине мира важное место занимает проблема вечности. Если время профанной жизни представляется человеческому сознанию в смене суточного и календарного времени, то образ вечности в чистом виде не может быть представлен в каких-либо видимых или по-иному ощущаемых явлениях человеческой жизни. Категория вечности может быть осмыслена только в символическом образе, и наиболее древним символом вечности становится круг или сфера. Как пишет А. Н. Зелинский, «круг может стать для нас не просто образом и не только символом, но и тем формообразующим началом, в котором зачинается само время, одевающееся в плоть и кровь растущих и убывающих чисел. Сам по себе круг может мыслиться как некая возможность времени, возможность развития, возможность жизни, как та “круговая черта по лицу бездны” (Пр. 8, 27), которая предшествовала творению» [Зелинский А. Н. 1996, с. 41]. В размышлениях ученого дается отсылка к Притчам Соломона, где Премудрость свидетельствует о своем предвечном бытии и круговом Божественном «жесте», предшествовавшем началу Творения, создания времени и вечности. Небесный круг – символ Божественного бытия в Книге Иова [Иов 22, 14]. Круг, сфера – идеальные формы, используемые в качестве прообраза бесконечного пространства и вечности, недаром в основе построения иконного пространства «лежит представление о сфере, как форме изначальной, заключающей в себе глубокий внутренний смысл» [Третьяков 2001, с. 62]. Как видно из вышесказанного, концепция времени в средневековой модели мироздания получает линейную направленность, а круг становится символом вечности. Пространство выстраивается по вертикали, с соответствующей ценностной значимостью небесного и земного миров.
Мифопоэтика суточного и календарного времени в поэзии масонских авторов
Русский литературный процесс невозможно представить без имени Г. Р. Державина, поэзия которого оказала влияние не только на ближайшее поколение поэтов конца XVIII – начала XIX века, но и на всю последующую русскую литературу. Творчество Г. Р. Державина, осмысление которого началось еще в XVIII веке, до сих пор не теряет своей значимости, и объясняется это не только сугубо историческим интересом к его поэзии как необходимому этапу в русском литературном процессе рубежа XVIII–XIX веков, способствовавшему окончательному становлению национальной литературы в творчестве А. С. Пушкина. Державин закладывает в русской литературе свою особую традицию, предвосхищающую не только открытия Пушкина, но и другие достижения русской культуры (см.: [Васильев 2008]). К осмыслению специфики художественного таланта этого незаурядного поэта постоянно обращаются исследователи и критики. История державиноведения берет свое начало с самых первых удачных поэтических выступлений Державина, в первую очередь с публикации его «Фелицы» (1783), вызвавшей бурный отклик современников. Каждое поколение открывает в обладающем неисчерпаемыми смыслами художественном наследии Державина новые грани, нередко анализ одних и тех же произведений этого поэта приводит к совершенно противоположным выводам, что заставляет литературоведов снова и снова возвращаться к его творчеству. Накоплен богатый научный материал о личности поэта и особенностях его литературного наследия, но это не свидетельствует об исчерпанности исследовательских возможностей.
Классика – «это вовсе не устоявшаяся часть национальной культуры», а это «самое изменчивое в литературе, духовно растущее, поражающее новизной и сулящее множество открытий» [Эпштейн 1982, с. 3], поэтому обращение к классическому наследию отечественных поэтов и писателей каждого нового поколения исследователей необходимо и закономерно, что и под 213 тверждается практикой державиноведения, открывающего все новые и новые грани мастерства одного из ведущих поэтов XVIII века. В данной главе представлен анализ поэтических текстов
Г. Р. Державина. В работе внимание сосредоточивается в основном на поэзии Державина последней трети XVIII века. Это период, когда были созданы произведения, разрушившие прежние представления о возможностях «высокой» лиры, повернувшие русскую поэзию в новое русло. При необходимости более широкого взгляда на исследуемые проблемы (например, при анализе причин противоречивости державинских взглядов на проблему смерти/бессмертия, при анализе анакреонтики) будут рассматриваться и произведения более поздних периодов творчества.
Сочетание комплексной методики анализа отдельных произведений, ведущих тем и мотивов, сквозных приемов поэтики Державина с системным подходом к его творчеству в целом позволяет рассмотреть литературное наследие Державина с точки зрения преобразования жанров русской поэзии в связи с изменением их традиционной пространственно-временной организации. Вторая задача, которая решается благодаря такому подходу, – описание авторской картины мира и выявление ее места в культурном сознании эпохи рубежа XVIII–XIX веков, ознаменовавшейся существенными изменениями в мировоззренческих представлениях и значительными литературными открытиями.
Новизна поставленной задачи состоит в том, что впервые осуществляется анализ пространственно-временных особенностей отдельных жанров с целью выявления тех изменений в организации художественного времени и пространства в поэзии Г. Р. Державина, которые повлекли за собой перестройку русской лирики.
В связи с обозначенной целью нами выделено четыре направления ис следования: преобразование поэтом пространственно-временной организа ции торжественной похвальной, героико-патриотической, духовно религиозной и анакреонтической оды. Во втором разделе выделяются веду щие способы и приемы поэтики Г. Р. Державина, позволяющие художнику раскрыть свое индивидуальное мировидение. В процессе анализа выявляются лейтмотивные пространственно-временные образы, поэтические сюжеты и темы и особенности их функционирования в разных жанрах. Лейтмотивной является тема смерти и бессмертия, с которой связано поэтическое постижение Державиным Божественного духовного начала бытия, определение места человека в Мировом пространстве бесконечной Вселенной и смысла его жизни в земном мире. Отсюда – тема поэтической и исторической памяти, а также эпикурейские мотивы умеренного наслаждения каждым мгновением земной жизни. Также нельзя не выделить этическую составляющую в авторской картине мира, в русле которой поднимаются проблемы, воспринятые Державиным от классицистов: идеального правителя, государственного деятеля, честного гражданина. Важной особенностью поэтического видения Державина является обостренное внимание к окружающему миру, представление его в конкретных, наглядных образах, которые, как правило, служат для выражения авторской идеи о величии Бога, наделившего земной мир необыкновенной красотой, или являются аллегорией авторских этических представлений.
Анализ отдельных мотивов, репрезентативных для художественной картины мира поэта, дается с учетом их эволюции на протяжении творчества Державина. При исследовании данного аспекта привлекаются произведения других поэтов XVIII века, в которых разрабатываются те же темы и мотивы, что позволяет определить индивидуально-авторские особенности интерпретации представленных тем и образов, а также обозначить общие изменения художественного изображения действительности, характерные для переходной эпохи разрушения классицистической поэтики и становления новых художественных методов. В результате исследования системы пространственно-временных представлений и особенностей поэтики художественного времени и пространства в сочетании с выводами о сквозных мотивах и образах поэзии и ценностных предпочтениях Державина выявляются основные особенности индивидуально-авторской пространственно-временной картины мира ведущего русского поэта последней трети XVIII – начала XIX века.
Особенности пространственно-временной организации торжественных од Державина, посвященных царствующим монархам
В соответствии с этим образом нередко лексема «время» сопровождается эпитетом «строгое»: «Быть может, что сии чертоги, / назначены тобой царям, / Жестоки времена и строги / Во стойла конски обратят» (Ко второму соседу, 1791) [СД, т. I, с. 440]; «Как приидет время строго / И на злобу грянет гром…» (Утешение добрым, 1804) [СД, т. II, с. 509]; «Но тот, кто почитает Бога, / Надежду на него кладет, / Сей не боится время строга, / Как холм средь гром не упадет» (Гром, 1806) [СД, т. II, с. 596].
В 1804 году Г. Р. Державин создает стихотворение «Время» («О Д ьякв ! Д ьякв ! как время / Быстро в вечность все несет!..»), которое вписывается в целый ряд произведений с таким же названием: два стихотворения были созданы М. М. Херасковым («Лиющася река как огненны потоки…», 1761 и «Ты, время! быстрыми крылами…», 1800), элегию «Время» в 1783 году написал М. Н. Муравьев («Постойте, вобразим, друзья, быстротекуще время…»), свое подражание Горацию В. В. Капнист также назвал «Время» («Неприметно утекают воскрыленные лета…»). Каждый поэт раскрывает свое отношение к проблеме времени по-своему, несмотря на то что все произведения имеют одинаковое заглавие.
В раннем стихотворении «Время» М. М. Херасков восклицает: «О время! Я, тебя представя, трачу ум» [РЛ 1990, с. 199] и рисует картину гибели всего, что существует в мире: «время все дела людские пожирает», «И титлы и умы удобно время стерть, / Всех обща в свете часть: забвение и смерть» [РЛ 1990, с. 199]. В стихотворении с тем же названием, написанным спустя несколько лет, поэт продолжает развивать те же мысли: Ты, время! Быстрыми крылами По всей подсолнечной паришь; Пуская стрелы за стрелами, Все рушишь, портишь и разишь. 326 … К чему серпом своим коснется, Где время только пробежит – Все гибнет, ржавеет и рвется, Покрыто мхом седым лежит [РЛ 1979, с. 287].
Всесокрушающее время, уничтожая все на своем пути, само несется к гибели: его «поглотит вечность, движения и крыл лишит». Отношение М. М. Хераскова к времени, неподвластному человеческому разуму и воле, соотносимо с предромантическим мироощущением.
Попутно следует заметить, что в отношении последнего стихотворения возникают сложности с атрибуцией. Несмотря на то что данное стихотворение входит в седьмой том творений М. М. Хераскова [ТХ, т. 7, с. 413–415] и составителем хрестоматии по русской литературе 1700–1775 годов В. А. Западовым выделено как произведение, созданное М. М. Херасковым в 1800-м году, мы обнаружили этот же текст в «Московском журнале» Н. М. Карамзина за 1791 год [МЖ 1791, ч. I, с. 7–9], стихотворение также названо «Время» и подписано инициалами «И. К.», в то время как М. М. Херасков обычно подписывал свои создания собственными инициалами.
Если в произведениях М. М. Хераскова (и «И. К.»?) время представлено как некая грозная абстрактная сила, которой ничто не в силах противостоять, кроме самой вечности, то в одноименном стихотворении М. Н. Муравьева – совсем иная тональность. Оно написано в форме дружеского послания, что позволяет придать рассуждениям о времени оттенок интимности. Как справедливо отмечает О. В. Алексеева, стихотворение, обращенное к конкретным адресатам, в данном случае к друзьям, «переводит саму проблему в личностный, зависящий от внутреннего мира человека план оценки. Время становится аксиологически значимым, подлежит индивидуально неповторимой в каждой точке жизни оценке, наполняясь новыми чертами в зависимости от воспринимающего его человека» [Алексеева О. В. 2005, с. 50]. Время начинает осознаваться «как нечто, от человека зависящее, существующее в его восприятии» [Корман 1978б, с. 28]. Призывая друзей «вообразить время», 327 М. Н. Муравьев не замирает в бессилии перед его неостановимым, несущимся в небытие потоком. Рисуя картину быстро уходящего времени, поэт сосредоточивает внимание не столько на мрачных картинах жизни, стремящейся к смерти и разрушению, сколько на противоположных ситуациях, несущих жизнь и свет: Недавно упадал без силы солнца свет – Се, в нивах брошено, проникло в класы семя И жателя зовет [РЛ 1990, с. 388].
Солнце, скрывшееся за горизонтом, вскоре восходит и зажигает новый день. М. Н. Муравьев подчеркивает такую черту человеческого восприятия времени, как субъективность. Дни, насыщенные радостью и делами, приносящими моральное удовлетворение, противостоят по своей долготе дням, проведенным впустую: «Минута, кою жил, длиняе году сна», и если жизнь счастливая вдруг сменяется периодом «сна», человек имеет средство противостоять унынию, ведь «время наконец с сердечной дски стирает / Ржу чуждую сию» [Там же]. Поэт призывает находить радость в отдельных мгновениях, подчеркивая, что «все года времена имеют наслажденья – во всяком возрасте есть счастие свое», а восприятие окружающего мира во многом зависит от внутреннего состояния человека: Мгновенье каждое имеет цвет особой, От состояния сердечна занятой. Он мрачен для того, чье сердце тяжко злобой, Для доброго – златой [РЛ 1990, с. 388]. В связи с этим для человека становится важным сохранять свой внутренний мир, спасая «сердце между волн… от сокрушенья», что позволит преодолеть мрачное настроение даже в самые трудные моменты, ведь человек тогда сможет найти утешение в самом себе («Коль много утешенья останется в тебе»). В отношении М. Н. Муравьева к проблеме восприятия времени проявляются особенности мироощущения сентименталистов.
Стихотворение Г. Р. Державина «Время» также обращено к конкретному адресату – Н. А. Дьякову, брату второй жены поэта, и могло бы в связи с этим изначально предполагать ту же интимизацию образа времени. Однако заявленное в начале стихотворения обращение носит, скорее, абстрактный характер: отставка Дьякова, с которой связано написание стихотворения, – лишь повод для общих рассуждений о быстротечности человеческой жизни и утверждения морально-этических идеалов. Несмотря на то что «время быстро в вечность все несет» и ничто не может удержать «дней летящих», что молодость не возвратить и каждый человек должен умереть, дух человеческий, эта «божественная искра», будет жить вечно, «и те дела не мрут, производят что добро» [СД, т. II, с. 532]. Размышления о времени превращаются у Державина в проповедь добродетели: «Так – едина добродетель здесь и там счастливит нас», над добродетельным человеком не властно время: «Им ни время не владеет, ниже злато, ни сребро», – так как он получает награды за свои добрые дела в вечной жизни. В стихотворении проявляется также мысль о субъективности восприятия времени
