Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Типология «прозы поэта» в творчестве Г. Иванова 15
1.1. Творчество Г. Иванова и проблема писательской дихотомии 15
1.2. Поэтические цитаты в прозе Г. Иванова 30
1.3. Ритмизация прозы 42
1.4. Повтор 48
Глава II . Документальное и художественное в прозе Г. Иванова 62
2.1 . Документальная основа прозы Г. Иванова 62
2.2. Типология вымысла в мемуарной прозе Г. Иванова 80
2.3. Роль анекдота в беллетризации мемуаров Г. Иванова 93
Глава III. Антитеза в содержании и поэтике прозы Г. Иванова 109
3.1. Антитеза как структурообразующий прием 110
3.1.1. Контраст как прием создания портрета 115
3.1.2. Контраст в организации художественного пространства 119
3.1.3. Амбивалентность мировосприятия персонажей и автора 121
3.2. Специфика иронии и формы ее проявления 127
3.3. Основные мотивы прозы Г. Иванова 141
3.3.1. Мотив смерти / жизни 144
3.3.2. Мотив холода / тепла 148
3.3.3. Мотив тумана как универсалия в системе антитез 155
3.3.4. Мотив аберрации сна и реальности 157
3.3.5. Мотив мистики 162
3.3.6. Мотив маскарада в мемуарной прозе 167
Заключение 176
Библиография 181
Источники: 181
Литература: 183
Диссертации: 214
Справочные издания: 216
- Творчество Г. Иванова и проблема писательской дихотомии
- Поэтические цитаты в прозе Г. Иванова
- . Документальная основа прозы Г. Иванова
- Антитеза как структурообразующий прием
Введение к работе
За последние два с лишним десятилетия литература русской эмиграции стала одной из приоритетных тем в литературоведении. В частности, в круг научных интересов вошло творчество Г. В. Иванова (1894-1958).
Однако если репутация Иванова как одного из лучших русских лириков
1930-1950-х гг., «не мастера изысканных стихотворных "вещиц", а поэта
і с неизменно трагическим взглядом на мир» , уже устоялась, то
художественный статус его прозы не вполне определен. Вместе с тем из
писем Иванова к А. Скалдину известно, что писатель высоко ценил свою
прозу и считал себя более успешным рассказчиком, чем поэтом . Из этого же
источника известно о существовании прозаических произведений,
написанных в 1912 г. Таким образом, Иванов начал писать прозу почти
одновременно со стихами, впервые опубликованными в 1910 г.; его
прозаическое мастерство развивалось параллельно с поэтическим, чего нельзя
сказать о ряде других поэтов, писавших прозу. Так, О. Мандельштам,
М. Цветаева, Н. Клюев, Б. Пастернак обратились к прозе, будучи
сформировавшимися поэтами. В случае с Ивановым справедливо говорить
о писательской дихотомии - то есть владении обеими формами
организации художественной речи - поэтической и прозаической.
Становление Иванова-прозаика стало важным этапом на пути к его поэтическому взлету позднего периода. В «Петербургских зимах» (1928) впервые появились темы и мотивы, которые позднее автор использовал в стихотворениях. По мнению С. Р. Федякина, «мемуаристика была тем необходимым звеном» , без которого автор «Садов» (1921) не стал бы автором «Роз» (1931). Мемуарная проза положила начало цитатности, которая в полной мере проявилась в «Распаде атома» (1938), а затем и в стихотворениях 1940-1950-х гг. Из «Третьего Рима» (1929, 1931) и «Распада атома» в поэзию перешел ряд мотивов и образов.
Стихи Иванова впервые после эмиграции были напечатаны в России в 1987 г. , первая крупная работа о нем на русском языке - «Петербургский период Георгия Иванова» В. Крейда - вышла в 1989 г.
Вклад в создание библиографии прозы Г. Иванова внесли А. Ю. Арьев, В. П. Крейд, Р. Д. Тименчик. Благодаря публикациям Р. Б. Гуля, В. Ф. Маркова,
1 Чагин А. И. Расколотая лира. М.: Наследие, 1998. С. 65.
2 «Знаешь, я не такой плохой рассказчик, как думал. И, пожалуй, в прозе я оригин[альнее], чем в поэзии»;
«... пишу много прозой. Стихи пока забросил». Письма Георгия Иванова А. Д. Скалдину // Новый журнал
(Нью-Йорк). 2001. № 222. С. 62, 79.
3 Федякин С. Р. Мемуаристика Георгия Иванова 1920-х годов II Т. В. Иванов (1984-1958): Исследования и
материалы. М.: Изд-во Литературного института им. А. М. Горького, 2011. С. 81.
4СмирновВ.П. Поэзия Г. Иванова //Знамя. 1997. №3. С. 140.
А. Ю. Арьева, X. Роте, В. П. Крейда, О. А. Коростелева увидели свет письма Иванова.
Однако ранняя проза Иванова все еще не собрана целиком. В комментариях к трехтомному собранию сочинений Г. Иванова (М.: Согласие, 1994) В. Крейд перечисляет названия известных ему, но не отобранных для данного издания рассказов писателя: «Приключение по дороге в Бомбей» (1914), «Хромой антиквар» (1915), «Перстень красной меди» (1915), «Холодильники в Оттоне» (1916), «Белая лошадь» (1916), «Князь Карабах» (1916). Нам удалось собрать по периодической печати 1914-1917 гг. десять прозаических произведений Иванова, не учтенных составителями собрания сочинений. Это повесть «Лиловая чашка» (Аргус. 1917. № 8) и рассказы «Ализэр» (Голос жизни. 1914. № 8), «Весть, которая опоздала» (Лукоморье. 1914. №24), «Террибливое дитя» (Новый журнал для всех. 1915. № 5), «Отец Пьер» (Огонек. 1915. № 10), «Ярмарка Св. Минны» (Синий журнал. 1915. №21 «Господин Жозеф» (Синий журнал. 1915. №26), «В разъезде» (Нива. 1915. №23), «Пассажир в широкополой шляпе» (Синий журнал. 1915. №51), «Квартира № 7» (Аргус. 1917. № 5)6.
За последние два десятилетия были опубликованы исследования о жизни (А. Ю. Арьева, В. П. Крейда) и творчестве (А. Ю. Арьева, Н. А. Богомолова, Е. В. Витковского, В. П. Крейда и др.) Иванова. Было защищено 11 диссертаций по специальности 10.01.01 и 3 - по специальности 10.02.01. Однако предметом их исследования является лирика писателя. Его проза как целостное явление до настоящего времени не изучалась. Внимание исследователей было сосредоточено преимущественно на «Распаде атома» и «Петербургских зимах».
Основные аспекты научных работ о прозе:
философско-эстетические взгляды Иванова и их воплощение в текстах: экзистенциальные (В. Заманская, С. Семенова, Р. Гуль, В. Kodzis), сюрреалистические (Е. Гальцова); символистские (А. Рылова);
проблема соотношения документального и художественного в мемуарах (А. Аксенова, А. Арьев, Е. Витковский, Н. Грякалова, В. Крейд, Р. Тименчик и др.);
межтекстовые связи и литературные влияния (В. Марков, Л. Ельницкая, Е. Витковский, А. Рылова и др.);
специфика комического (А. Аксенова, Р. Лейни, И. Иванова и др.).
5 Иванов Г. Собр. соч.: В 3 т. М: Согласие, 1994. Т. 2. С. 452.
6 Тексты рассказов «Приключение по дороге в Бомбей», «Хромой антиквар», «Ярмарка св. Минны»,
«Пассажир в широкополой шляпе», «Квартира №7», а также повесть «Лиловая чашка» с нашими
предисловием и комментариями см. в книге: Г. В. Иванов: Исследования и материалы. С. 325-395.
тема мистики и оккультизма в прозе Иванова (А. Коровашко, Н. Богомолов и др.)
культурный контекст творчества Иванова (А. Арьев, М. Рубине, Ю. Несынова, Е. Гальцова, Т. Данилович и др.).
При этом из поля зрения исследователей практически выпадают
не только многие мемуарные очерки, но также рассказы и неоконченный роман «Третий Рим».
Научная новизна настоящего исследования заключается в том, что впервые осуществляется попытка изучения поэтики прозы Г. Иванова, созданной с 1914 по 1953 г.; в основу выводов положен анализ как известных текстов, так и оказавшихся на периферии научных интересов специалистов.
Актуальность исследования определяется как высоким
художественным статусом прозы Иванова, так и ее влиянием на творчество современных писателей; синтезом модернистской и постмодернистской поэтик в «Распаде атома», где ярко проявились тенденции, характерные для современной русской прозы (литературная рефлексия, эсхатологизм, исповедальность, сближение прозы и поэзии). Предпринятый Ивановым жанровый опыт актуален для художественных поисков XX в.
Объектом исследования является художественная проза Иванова, под которой мы, вслед за Ю.М. Лотманом, понимаем ту часть литературного наследия писателя, доминирующей функцией которой является эстетическая .
Предметом исследования является художественная специфика прозы Г. Иванова, ее эстетические свойства, «осуществляемые в произведениях установки и принципы» писателя, наиболее показательные особенности поэтики Иванова.
Материалом исследования стали: во-первых, рассказы 1914-1950 гг.,
неоконченный роман «Третий Рим», повесть «Распад атома» как вершина
прозаического искусства Г. Иванова, во-вторых, произведения мемуарного
ю характера, которые мы также относим к художественной прозе : книга
мемуаров «Петербургские зимы», очерки из цикла «Китайские тени»,
опубликованные в эмигрантской периодике с 1924 по 1930 г., а также очерки и
эссе: такие как «Невский проспект» (1928); «О Кузмине, поэтессе-хирурге и
страдальцах за народ» (1930); «Бродячая собака» (1931); написанные в 1932 г.
7 В настоящее время исследователями разыскано 33 рассказа Г. Иванова, 16 из которых не переиздавались
с 1910-х гг.
8 Лотман Ю. М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Лотман Ю. М.
Избранные статьи: В 3 т. Таллин, 1992. Т.1. С. 203.
9Хализев В. Е. Теория литературы. М.: Высшая школа, 2000. С. 143.
10 По мнению исследователей, выраженному Е. В. Витковским, «художественная ценность текста [мемуаров Иванова. - О. Е.] <...> неизмеримо превышает его же ценность как документа» (Витковский Е. «Жизнь, которая мне снилась» // Иванов Г. В. Собр. соч. Т.1. С. 3.)
«Лунатик», «Чекист-пушкинист», «Мертвая голова», «Магический опыт», «О свитском приезде Троцкого, расстреле Гумилева и корзине с прокламациями», «Качка»; в 1933 г. - «Александр Иванович», «Анатолий Серебряный», «Прекрасный принц», «С балетным меценатом в Чека», «Фарфор», «Человек в рединготе»; «Закат над Петербургом» (1953). По необходимости к исследованию также привлекаются стихотворения Г. Иванова разных лет.
Цель диссертации — систематизация основных особенностей поэтики прозы Г. Иванова, которая рассматривается в динамике.
Для достижения этой цели ставятся следующие задачи:
раскрыть смысл понятия «проза поэта»; рассмотреть корпус прозаических текстов Г. Иванова как «прозу поэта», выявив ключевые элементы, репрезентирующие взаимодействие поэтической и прозаической художественных систем; обозначить особенности их функционирования в разных жанрах; проследить эволюцию поэтического начала в прозе Иванова разных лет;
раскрыть особенности взаимодействия и функционирования документального и художественного начал в прозе Иванова; определить типологию вымысла в мемуарной прозе писателя, специфику ее «фикционального поля» , а также документальную основу в повестях и рассказах Иванова;
проанализировать специфику антитетичности образов и мотивов прозы Иванова; выявить ее философские и мировоззренческие мотивации;
4) определить сквозные мотивы в прозе Иванова.
Теоретико-методологическая база. Теоретическим фундаментом
исследования является структурно-типологический, историко-
биографический, интертекстуальный методы, используются статистический и мотивный виды анализа.
Методологической базой исследования послужили труды по теории литературы В. Е. Хализева, Л. В. Чернец, А. Я. Эсалнек, по теоретической поэтике Д. С. Лихачева, Ю. М. Лотмана, А. А. Потебни, Б. В. Томашевского, Ю. Н. Тынянова, В. Б. Шкловского, Р. О. Якобсона, работы по метризованной прозе С. И. Кормилова и Ю. Б. Орлицкого, по аспектам комического Н. С. Выгон и Е. Курганова, по типологии прозы 1920-1950-х гг. Е. Б. Скороспеловой, статьи по литературе Серебряного века и эмиграции
11 ГрякаловаН. Фикционалыюе поле мемуарных очерков Георгия Иванова (случай А. Блока) // Г. В. Иванов: Исследования и материалы. С. 71-80.
Термин «фикция» в значениях «вымысел», «художественная литература» использует также: Ильин И. Постмодернизм: словарь терминов. М.: Интрада, 2001. С. 371.
А. П. Авраменко, В. В. Агеносова, А. С. Карпова, О. А. Клинга, Л. А. Колобаевой, А. В. Леденева, 3. Г. Минц, М. В. Михайловой, Н. М. Солнцевой, Р. Д. Тименчика, А. И. Чагина, С. Р. Федякина, а также работы таких известных исследователей творчества Г. Иванова, как А. Ю. Арьев, Н. А. Богомолов, Е. В. Витковский, В. П. Крейд и др. На защиту выносятся следующие основные положения.
Мемуарной прозе Г. Иванова, как и «Распаду атома», свойственны поэтические элементы, характеризующие «прозу поэта» (массированное цитирование стиха, метризованные отрывки, разветвленная система повторов и лейтмотивов, парцелляция речи), в то время как в рассказах эти компоненты отсутствуют или выражены слабо; произведения с вымышленными персонажами основаны на линейном сюжете с преобладанием повествовательного принципа с его установкой на событийность.
Граница между художественными и документальными жанрами прозы Иванова размыта. В первых много автобиографических деталей, характеры персонажей основаны на прототипах. В то же время мемуарная проза беллетризована; реальный факт подчиняется законам художественного произведения, искажается или отвергается.
В беллетризации мемуаров определяющую роль играет анекдот, который присутствует в текстах и как жанровое образование, и в качестве установки на разоблачение.
Творческое видение Г. Иванова антитетично. Его проявлениями являются ирония и юродствование, с помощью которых автор разрушает сложившуюся систему ценностей, демонстрирует относительность и обесценивание понятий добра и зла, прекрасного и безобразного и т. п.
На антитезе основана мотивно-образная система прозы Иванова. Принципы антитезы с особой очевидностью проявляются в портретировании.
Теоретическая и практическая значимость работы мотивирована систематизацией как устоявшихся, так и полемических концепций, касающихся терминов и понятий, характеризующих амбивалентную природу текстов; выявление особенностей поэтики потребовало от нас обращения к таким теоретическим определениям, как «проза поэта», биографическая легенда, мотив, ирония, анекдот, а также к категориям «документальное» и «художественное». При написании диссертации пополнен корпус прозаических произведений Георгия Иванова.
Результаты исследования могут быть использованы для углубленного изучения творчества Г. Иванова и уточнения картины русской прозы XX в.
Основные положения диссертации могут быть включены как в курс лекций по истории русской литературы, так и в спецкурсы, посвященные Г. Иванову или литературе русской эмиграции.
Апробация работы. Основные положения, выносимые на защиту, прошли апробацию на Международной научной конференции, посвященной 50-летию со дня смерти Г. В. Иванова в Литературном институте имени А. М. Горького (2008), а также на XVII научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов-2010» в Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова. Основные положения диссертации изложены в пяти публикациях.
Структура и объем работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии, включающей 450 наименований. Общий объем диссертации составляет 220 страниц.
Творчество Г. Иванова и проблема писательской дихотомии
Начало XX века было временем господства в литературе поэзии, которая, по словам О. Мандельштама, «достигла нездорового расцвета» и «утратила всякий масштаб» . Проза развивалась под влиянием поэтических школ, на ее ритмическую природу наложили отпечаток эксперименты А. Белого, который использовал метризацию во всех жанрах прозы – статьях, путевых заметках, автобиографических и художественных текстах. С. И. Кормилов связывает распространение метризации также с «Песнями» М. Горького . Среди других причин лиризации прозаических жанров можно назвать сближение реализма с модернизмом, в результате чего происходит «лирическое освоение повествовательной формы» , «обогащение реализма путем лирической экспрессии стиля» . О влиянии на реалистическую прозу неорелизма и модернизма писала Н. М. Солнцева , исследуя стиль произведений И. Бунина и И. Шмелева. Таким образом, все признаки, «считающиеся стиховыми на рубеже веков, последовательно переносятся в русской литературе XX века в структуру прозы» .
Однако даже на фоне общей тенденции к лиризации прозы особо выделялась проза, написанная поэтами.
Словосочетание проза поэта впервые употребляет З. Гиппиус в статье «Проза поэта» (1906), посвященной прозе В. Брюсова. Гиппиус не выделяет прозу поэта как отдельное литературное явление, а лишь выражает свое отношение к факту обращения поэта к прозе, отмечая, что эта «не главная, вторая для него форма, – в громадном большинстве случаев ничего не прибавляет к облику художника. А бывает, что и вредит: в несвойственной одежде резче выступают недостатки, индивидуальные слабости данного дарования» . Р. Якобсон впервые рассматривает прозу поэта как особое образование, смысл которого определяет несколько расплывчато: « … проза поэта – не совсем то, что проза прозаика и стихи прозаика – не то, что стихи поэта: разница является с мгновенной очевидностью» . Литературовед не выявляет типологических особенностей прозы поэта, но отмечает некоторую неестественность, которая обязательно сопровождает поэта при переходе на прозу: «Сделается ли его [поэта. – О. Е.] походка трогательно-неуклюжей или обнаружит его великолепную ловкость – заметно, что она для него неестественна, она слишком похожа на шаг танцора; усилие очевидно» . Вслед за Якобсоном прозу поэта как некую типологическую общность выделяют И. Ефимов, Ю. Левин, В. Маркович, Н. Мазепа, Ю. Орлицкий, Т. Цивьян и др. Наблюдения и выводы исследователей показывают, что в литературоведении не сложилось единого понимания этого явления. Составители книжной серии издательства «Вагриус» «Проза поэта» понимают прозу поэта широко, в силу самого факта создания поэтом прозаических сочинений. Под грифом этой серии объединены такие разные авторы, как А. Ахматова и В. Хлебников, С. Есенин и Б. Пастернак, А. Белый и А. Мариенгоф, М. Кузмин и О. Мандельштам, В. Маяковский и А. Пушкин, Н. Гумилев и М. Лермонтов. Таким образом, под термин «проза поэта» попадает и ритмизованная стихоподобная проза Белого, и информативная, скупая проза Ахматовой, которая практически лишена средств языковой выразительности, каких-либо стихотворных элементов, видимого взаимодействия поэзии и прозы. Кроме того, возникает сомнение, можно ли отнести к прозе поэта прозу Пушкина и Лермонтова, творчество которых является «случаем подлинного, абсолютного билингвизма» , как говорил Якобсон. Ю. Орлицкий, занимающийся исследованиями взаимодействия стиха и прозы с точки зрения стиховедческой науки, впервые предпринял попытку классифицировать писателей, исходя из их отношения к стиху и прозе. Исследователь выделяет три типа творческих индивидуальностей: 1) «чистые» поэты (например, А. Блок), которые пишут только стихи; 2) «чистые» прозаики (например, Ф. Достоевский), которые пишут только прозу; 3) синтетический тип поэта-прозаика (А. Пушкин, М. Лермонтов), который развивает одинаково плодотворно как прозаический, так и поэтический вид художественного мышления. Внутри синтетического типа особо выделяется подтип – «поэт, создающий “прозу поэта”» . Прозу поэта, в свою очередь, исследователь делит на два условных типа по доминирующим в ней поэтическим элементам: 1) проза цветаевского типа (М. Цветаева, А. Белый, С. Есенин). Это преимущественно мемуарно-эссеистическая проза поэта «не только в структурном, но и в жанровом смысле слова», автор «целиком и полностью» остается поэтом, который при этом попутно создает как бы «“вспомогательную” для понимания его стихов прозу» . Ее главными признаками являются ритмическая организованность, стихоподобная структура с паузировкой, повышенная эмоциональность, личностность, субъективность повествования.
Поэтические цитаты в прозе Г. Иванова
Понятия «интертекстуальность» и «интертекст» в литературоведении последних лет получили широкое распространение. Ю. Кристева и Р. Барт в своих работах ориентировались на интертекстуальность постмодернистских произведений, которая тяготела к языковым играм: вольному и самодовлеющему оперированию чужими текстами. В русском же литературоведении этот термин понимается шире. В. Е. Хализев определяет интертекстуальность как «общую совокупность межтекстовых связей, в состав которых входят не только бессознательная, автоматическая или самодовлеющая игровая цитация, но и направленные, осмысленные, оценочные отсылки к предшествующим текстам и литературным фактам» . Интертекстуальность в аспекте текстового анализа Н. А. Фатеева представляет как установку на «более углубленное понимание текста» и «разрешение непонимания текста (текстовых аномалий) за счет установления многомерных связей с другими текстами» .
Таким образом, интертекст – это родовое понятие, определяющее, что смысл художественного произведения формируется полностью или частично посредством ссылки на иной текст, который отыскивается в творчестве того же автора, в смежном искусстве или в предшествующей литературе.
Поэзия присутствует в прозе Иванова в виде многочисленных цитат. Цитатность как важнейшая черта поздней поэзии Иванова уже отмечалась исследователями. Цитата как минимальная, но «эмблематическая форма интертекстуальности» характеризует поэтическую природу прозы Иванова. Однако цитата в его мемуарной и художественной прозе не воспринимается нами лишь как целенаправленная игра с текстами в пределах интертекстуальной поэтики: цитата в произведениях Г. Иванова – выражение его природных поэтических интенций.
В. Марков связывал с появлением цитатности расцвет поэтического мастерства Иванова: «Георгий Иванов – редкий пример поэта, выросшего из второстепенной в крупную поэтическую величину только под конец творческого пути – и именно тогда у него появляется цитатность» . Е. Витковский также отмечает, что «время центонов пришло для нее [поэзии. – O. E.] позже, а синтез вместо синкретизма стал в ней возможен лишь в последние десять-пятнадцать лет жизни поэта» . Но если в поэзию цитатность пришла под конец творческого пути Иванова (в сборниках «Портрет без сходства», 1950; «1943–1958. Стихи», 1958), то в прозе цитатность как стилевой прием появилась уже в первых мемуарных очерках 1924–1930 гг. «Чужие» строки звучали на протяжении всего творчества Г. Иванова. Однако в поэзии 1920–1930-х Иванов «повторяет поэтов по принципу “эха”, может быть, чуть искажая их, но не переосмысляя» , а в прозе того же времени использует их сознательно и целенаправленно, обыгрывая и сталкивая поэтические цитаты и реминисценции авторов разных эпох.
С одной стороны, цитатность Иванова связана с эмиграцией, с осознанием поэтом своей миссии сохранения русского культурного наследия. С эмиграцией связана и психологическая мотивировка, ведь цитатность – «тоска припоминания» . С другой стороны, цитатность Иванова – следствие его акмеистических установок , так как «слово акмеистов – всегда Слово-В-Культуре» . Акмеизм ориентирован на диалог с мировой культурой, перекличку с чужими поэтическими системами. О значимости цитатного слова у акмеистов писали Н. А. Богомолов , А. В. Леденев , Т. В. Цивьян . В среде исследователей даже утвердился термин «акмеистическая цитата» .
З. Минц объясняет значимость цитатного слова в акмеизме двумя основными причинами: «1) металитературной направленностью “нового искусства”, его стремлением стать “искусством об искусстве”, “литературой о литературе”; 2) осмыслением задач модернизма как попыток реализовать идеи мирового культурного синтеза» . О. Ронен связывал с цитатностью постоянное обращение акмеистов к мифу «о вечном возвращении: “блаженство повторенья” (Ахматова); “Все было встарь, все повторится снова, / И сладок нам лишь узнаванья миг”; “глубокая радость повторенья” (Мандельштам)» .
Акмеистическое сознание было ориентировано на контексты и ассоциативное восприятие читателем поэтического текста. Р. Тименчик приводит слова Мандельштама в письме к Л. В. Горнунгу 1923 г.: «“...акмеизма нет совсем. Он хотел быть лишь “совестью” поэзии. Он суд над поэзией, а не сама поэзия”. В этом смысле все стихи акмеистов могли бы быть озаглавлены “Тайны ремесла” или “Стихи о русской поэзии”... Текст у акмеистов есть одновременно повествование о событиях и повествование о повествовании в сопоставлении с другими текстами, т. е. сбалансированное соотношение собственно текстового, метатекстового и “цитатного” аспектов» .
. Документальная основа прозы Г. Иванова
В жанровой системе литературы русского зарубежья мемуаристика занимает одно из центральных мест, что уже отмечали как современные исследователи В. В. Агеносов, Е. Л. Кириллова, А. В. Леденев, Т. Е. Милевская, Н. А. Николина, В. Пискунов, Н. М. Солнцева, С. Р. Федякин и др.), так и эмигранты. Г. Струве назвал нехудожественные (в том числе мемуарные) жанры «едва ли не самым ценным вкладом писателей в общую сокровищницу русской литературы» . М. Арцыбашев в эссе «Наш третий клад» (1927) отмечал, что русская эмигрантская литература «есть по преимуществу литература мемуаров и человеческих документов» . Выделяя основные тенденции мемуарно-автобиографический прозы, исследователи отмечали радикальную субъективизацию и ее тематическую диспропорцию: «материалом для художественной разработки гораздо чаще оказывается дореволюционное российское прошлое, чем современная жизнь диаспоры» .
Обращение писателей эмиграции к мемуарно-автобиографической прозе, к жанрам исторического романа, романа-биографии было связано с глобальными историческими переменами: «большинство писателей первой волны русской эмиграции осознавали себя хранителями и продолжателями русской национальной культуры, видели свой долг в сохранении гуманистических традиций А. Пушкина, Л. Толстого и Ф. Достоевского» , которое «было осознано как важнейшая общая миссия диаспоры, как коллективно-историческая задача эмиграции» . Эмигранты писали о необходимости, «подобрав обрывки прошлого, оставшиеся не на бумаге, не в документах эпохи, не в письмах, а в памяти» , сплести их в книги, чтоб всмотреться в «“пустоту” нашей тоски и в ”темноту” нашей скорби» , сохранить Россию единственно доступным им способом – в художественном слове. «Первый импульс поэтов-эмигрантов – восстановить блаженную страну своего прошлого, воссоздать каждую ее черту, закрепить в памяти детально и подробно, навсегда» . Исследователь языка эмигрантской литературы Л. М. Грановская писала, что «память – одно из ключевых слов русского зарубежья. Это тишина, соединение всех противоречий, мир. Память не спорит со временем, а ведь пафос эмиграции в споре с ним. Помнить о прошлом эмиграции никто не в силах ни воспрепятствовать, ни помешать, но помнить его она как раз и не хочет, она хочет в нем жить» . Эмиграция углубила укоренившийся в усадебном мифе культуры Серебряного века пассеизм. Память обладает способностью гармонизировать прошлое, производя отбор впечатлений и сохраняя наиболее приятные, в то время как настоящее и будущее – понятия дисгармонические: настоящее еще только становится, а будущего не существует. Временная граница между прошлым и будущим у мемуаристов-эмигрантов дополняется пространственно-политической. Кроме того, расцвет мемуаристики был обусловлен и объективными причинами: в эмиграции писатели оказались лишены массового читателя. Г. Иванов в статье «Без читателя» (1931) пишет о деградации читательской аудитории, определяя ее как «бесформенную массу», окрашенную в «один цвет – безразличной усталости, а усталость не только внешне рифмуется с отсталостью» [III, 535]. В таких условиях мемуары стали оптимальным жанром для камерной читательской аудитории, литературой «для своих».
Мемуарная литература в эмиграции дала блестящие образцы прозы: «Живые лица» (1925) З. Гиппиус, «Некрополь» (1936) В. Ходасевича, «Встречи» (1953) Ю. Терапиано, «Поезд на третьем пути» (1954) Дон-Аминадо, «Лица» (1955) Е. Замятина, «Незамеченное поколение» (1956) В. Варшавского, «На берегах Невы» (1967) И. Одоевцевой, «Грасский дневник» (1967) Г. Кузнецовой, «Курсив мой» (1969) Н. Берберовой, «Поля Елисейские» (1983) В. Яновского, мемуарные очерки М. Цветаевой и т. д.
«Энергия ностальгии» питала и художественную литературу русского зарубежья. В 20–50-е годы были написаны многочисленные автобиографические романы, повести и рассказы, посвященные детским и юношеским годам – «Детство Никиты» (1922) А. Толстого, «Юнкера» (1928–1932) и «У Троице-Сергия» (1930) А. Куприна, «Богомолье» (1931) и «Лето Господне» (1933–1948) И. Шмелева, «Жизнь Арсеньева» (1927–1929, 1933) И. Бунина, «Путешествие Глеба» (1937–53) Б. Зайцева, «Подстриженными глазами» (1951) А. Ремизова и др. Мир детства, описанный с расстояния «других берегов», представал в этих текстах идиллическим, безмятежным и «потерянным раем». Изгнание из него и связанные с этим переживания – квинтэссенция художественного мира Набокова.
Антитеза как структурообразующий прием
Антитетичность становится главным художественным принципом Иванова в эмиграции, когда его жизнь разделилась на две противоположности – родина / эмиграция. Это одна из главных антитез его творчества, с которой перекликается другая пара оппозиций – жизнь / смерть. В символическом смысле эмиграцию можно понимать как инобытие, жизнь после жизни. А. Битов одним из первых назвал эмиграцию «послесмертием», где «уже не живут, а присутствуют, никем не замеченные, и все видят» . Эмиграцию сравнивали с загробной жизнью как сами участники «рассеянья», так и современные исследователи . П. Бицилли начал рецензию на сборник Иванова «Отплытие на остров Цитеру» такими словами: «Вообразим, что человек умер и очнулся в царстве теней. Он снова живет, но живет уже как тень – и вся прежняя прожитая жизнь теперь представляется ему тоже нереальной, небывалой и все-таки бывшей и незабываемой...» .
Сам Иванов отождествлял эмиграцию со смертью: «Ласково кружимся в вальсе загробном на эмигрантском балу...» [I, 363] («Как вы когда-то разборчивы были...» из цикла «Rayon de Rayonne», 1954). В этом стихотворении образы доэмигрантской жизни (со знаком «плюс») противопоставляются символам жизни в эмиграции (со знаком «минус»): вино – водке, хлеб – цианистому калию, вода – сулеме. Повествование в прозе после 1922 г. Иванов ведет как бы из загробного мира. К моменту повествования автор уже знает, что случилось с Россией, поэтому время в его эмигрантской прозе не линейно-конкретное, а обобщенное. В мемуарах рассказчик свободно передвигается по нему во всех направлениях – из настоящего в прошлое, из прошлого в будущее, из будущего в настоящее или прошлое. «И кто не читал через месяц наизусть…» [III, 63]. «Мог ли я думать тогда, что через семнадцать лет, в Париже, я буду писать о нем» [Ш, 214]; «Кончится это страшно. Но о конце никто не думает»; «через год с лишним загрохочут кронштадские пушки» [II, 258]. В «Распаде атома» позиция автора, как бы вещающего из иного мира, еще более очевидна: «Я хочу рассказать, как я тебя любил, как я умирал, как я умер, как над моей могилой был поставлен крест и как время и черви превратили этот крест в труху» [II, 19].
Таким образом, переломными точками, положившими начало процессу формирования двоемирия в прозе Иванова, является 1917 г. (революция) или 1922 г. (эмиграция). С этого времени художественное сознание Иванова полярно: 1. полдень / полночь: «Еще недавно ежедневная пушка над широкой гладью Невы обозначала полдень – петербуржцы проверяли часы. Но вот один-единственный выстрел с «Авроры» гулко, на всю Россию, провозвестил: полночь. Тут и часов не понадобилось сверять» («Фарфор»; III, 437). 2. прекрасное / уродливое: «Сидели преимущественно в библиотеке: там, хотя и скупо, потрескивала все-таки сырыми дровами чугунная “буржуйка”, длинная черная труба которой перерезывала потолок, расписанный грациями и гирляндами роз» («Четвертое измерение»; II, 222). 3. царизм / большевизм: «И куранты играют “Коль славен...”. Нет, куранты играют “Интернационал”» («Петербургские зимы»; III, 118). 4. жизнь / смерть. Герой очерка «Чекист-пушкинист» Глушков расстреливает людей в том же овраге, в котором, по его словам, был зачат. Таким образом, место, давшее ему жизнь, после революции становится местом смерти для его жертв.
Все образы, относящиеся к первой части приведенных выше пар противоположностей (из дореволюционного времени), наделены знаком «плюс», образы, относящиеся к послереволюционному времени, – со знаком «минус». На этом приеме контрастного сопоставления до / после революционных реалий построено большинство портретов и сюжетов мемуарных очерков, рассказов и «Распад атома».
