Содержание к диссертации
Введение
Глава I Развитие концепции трагического в творчестве Виктора Астафьева 30
Глава II Трагический герой и трагические обстоятельства 66
Глава III Авторская позиция и способы воплощения трагического в романе В. Астафьева «прокляты и убиты» 109
Заключение 157
Список литературы 166
- Развитие концепции трагического в творчестве Виктора Астафьева
- Трагический герой и трагические обстоятельства
- Авторская позиция и способы воплощения трагического в романе В. Астафьева «прокляты и убиты»
Введение к работе
Кандидат филологических наук, доцент ________________Алпатова Т.А.
Виктор Петрович Астафьев (1924 – 2001) – крупнейший художник, классик русской литературы второй половины ХХ века. Наследие писателя привлекает внимание современных учёных, среди них Н.Н. Авчинникова, А.Ю. Большакова, Т.М. Вахитова, О.Н. Гайдаш, П.А. Гончаров, И.А. Дедков, И.А. Есаулов, И.П. Золотусский, В.Я. Курбатов, А. П.Ланщиков, Н.Л. Лейдерман, М.В. Малаховская, А.С. Немзер, Т.Л. Рыбальченко, А.И. Смирнова, Л.А. Смирнова, Д.А. Субботкин, В.А. Сурганов, Г.М. Шлёнская, И.Г. Штокман, Н.М. Щедрина и многие другие.
В творчестве писателя выделяются две сквозные темы: «деревенская» и «военная». Военная проза В. Астафьева – явление крупное и многогранное. Исследователи отмечают её особенности, подчёркивая принципиально новое видение автором сурового времени российской истории, осмысление трагической судьбы рядового солдата и бывшего фронтовика.
Роман В. Астафьева «Прокляты и убиты» (1990 – 1994) – значительное событие в русской литературе. Ни одна книга о противостоянии советского народа фашизму не вызвала столько противоречивых оценок, горячих споров. При этом сложилось мнение – так о самой страшной военной катастрофе прошлого столетия не писал никто. Автор по-новому осветил саму суть происходящего: для него, испытавшего тяготы боевых сражений, очевидна её бессмысленность и бесчеловечность.
В критике произведение получило неоднозначную оценку. Исследователи И. Дедков, К. Мяло, Н. Лейдерман упрекали писателя в натурализме изображения военных событий, в неубедительности религиозного прозрения героев романа, отмечали излишнюю риторичность авторских публицистических отступлений.
Прямо противоположную точку зрения высказали Л. Барташевич, И. Есаулов, В. Зубков, В. Сурганов, И. Штокман, склоняясь к тому, что суровая правда о России – это, прежде всего, проявление патриотизма, любви Астафьева к русскому народу. По их мнению, роман о войне, соединяя прошлое и настоящее, актуален для сегодняшнего времени.
Представитель духовенства, протоиерей Г. Митрофанов, привнёс своё, духовное понимание книги. Он убеждён, что книга «Прокляты и убиты» имела для художника значение завещания, обнародованное от имени миллионов безвестно канувших в годы войны. Священнослужитель, подчёркивая актуальность произведения, полагает, что роман с точки зрения нравственной и исторической – «осмысление нашей истории именно на рубеже 90-х годов». Г. Митрофанов считает, что писатель напомнил всему человечеству, что война – это грех.
Долгая дорога, длиною почти в четыре десятилетия, вела Астафьева к осуществлению главного замысла – создать произведение о Великой Отечественной войне. Высоко оценил роман А.И. Солженицын, отметив, что писатель высказал солдатскую правду о войне, о чудовищных преступлениях против человечества и против своего народа. Он назовёт появление книги в литературе случаем уникальным, «когда война описывается не офицером, не политруком, не прикомандированным писателем, – а простым пехотинцем, «чёрным работником войны», который, воюя, и не думал, что писателем станет. Через сколько миллионов убитых надо было выжить этому солдату, чтобы вот такое написать нам спустя полвека!..».
Трагический аспект «Проклятых и убитых» затронут во многих исследованиях об Астафьеве, но на сегодняшний день не стал предметом специального разговора. М.В. Малаховская подчёркивает, что Астафьевым рассматривается «не то, что война делает с душой человека, а само явление войны как вселенского зла». Для Д.А. Субботкина важен в произведении конфликт «своего» и «чужого», он приходит к выводу, что война для писателя – «чужой» мир, враждебный жизни, что астафьевская концепция отличается особым трагизмом, ибо солдат вёл войну сразу на двух фронтах. О.Ю. Золотухина делает акцент на трагическом мировосприятии прозаика, которое, по мнению исследователя, мешало ему «принять веру в Бога с христианских позиций».
Трагическое как проблема в романе В. Астафьева «Прокляты и убиты» стала предметом исследования Н.М. Щедриной. Учёный отмечает, что война для писателя носит глобальный характер, поскольку его трагизм «отличается крайним пессимизмом», что концепция трагического вызревала в предыдущих книгах классика, а в «Проклятых и убитых» «нарастающий и усиливающийся трагизм … перерос в апокалипсис», что привело к «универсализации трагизма (пантрагическому) – это составляющая его авторской концепции». По мысли Н.М. Щедриной, «всё же вопреки трагизму … , писатель рисует силу органичной и нравственной связи человека с человеком». Астафьев приводит некоторых героев к духовной состоятельности. Трагическое открывает безграничные нравственно-эстетические возможности: формировать человеческое в человеке; вызывать не только боль, чувство сострадания, но и протест против разрушения, гибели, безнадёжности.
Для выявления всех возможных параметров трагического необходимо обратиться к теоретическим работам по проблеме. Несмотря на разницу подходов к проблеме трагического в литературе, изложенных В.В. Жибулем, И.И. Плехановой, П.М. Топером, В.Е. Хализевым, теоретики едины в одном – трагическое произведение отражает изначальную дисгармонию мира, в котором общесоциальное и личностное находятся в вечном противостоянии.
Категорию трагического определяет «неразрешимый конфликт», представляющий трагедию судьбы, духа или сознания, что приводит к разрушению человеческой жизни как высшей ценности, обречённой на незащищённость от судьбоносных стихий извне и на «бессмысленное мученичество» в ситуации экстремальной. Приведённая литературоведческая позиция служит в работе отправной точкой для анализа романа В. Астафьева, учитывается взаимосвязь трагического и христианского.
Объектом исследования в диссертации является авторская концепция трагического в романе В. Астафьева «Прокляты и убиты». Трагический аспект рассматривается также в произведениях «Звездопад» (1960), «Последний поклон» (1968 – 1992), «Пастух и пастушка» (1967 – 1971, 1989), «Царь-рыба» (1975), «Печальный детектив» (1986), «Людочка» (1987) и в поздней военной прозе писателя – «Так хочется жить» (1995), «Обертон» (1996), «Весёлый солдат» (1998), «Пролётный гусь» (2001), привлечены эпистолярные источники, публицистические статьи, анализ которых способствует раскрытию наиболее значимых для Астафьева моментов трагического.
Предметом исследования в работе является процесс эволюции трагического мироощущения писателя. Особый интерес представляет один из самых противоречивых этапов творческого пути – период последних десятилетий.
Актуальность данной диссертации определяется:
во-первых, неизученностью романа В. Астафьева «Прокляты и убиты» с точки зрения категории трагического, что во многом объясняется недостаточной разработанностью понятия «трагического» в теории литературы по отношению к прозаическому произведению, а также отсутствием методики его анализа;
во-вторых, более детальное рассмотрение романа, пристальное внимание к нему заново открывает нам писателя как признанного мастера слова, обнаруживает его роль и место в истории литературы ХХ века;
в-третьих, постижение трагического имеет большое значение для понимания особенностей астафьевской прозы о войне;
в-четвёртых, актуальность последней романной книги «Прокляты и убиты» подтверждается и значительным событием в русской культуре – присуждением в 2009 году В.П. Астафьеву в 85-ую годовщину со дня рождения премии А.И. Солженицына (посмертно).
в-пятых, произведение, появившееся в литературе в 1990-х годах, сохраняет свою злободневность и сегодня, поскольку на нашей планете неспокойно: до сих пор не стихают военные конфликты, проливается человеческая кровь. И молодое поколение должно знать своё прошлое, свою историю, правду о войне, хотя В. Астафьев неоднократно подчёркивал, что «всю правду о войне знает только Бог, <…> правда эта неподъёмна».
Цель работы: исследовать авторскую концепцию трагического, связанную с отношением писателя к вере, раскрыть его трагедийное мастерство, выявить стремление художника показать войну как величайшую трагедию ХХ века.
В связи с поставленной целью в работе решаются следующие задачи:
- рассмотреть подходы к проблеме трагического в современной науке с целью выявления их в романе В. Астафьева «Прокляты и убиты»;
- проследить вызревание концепции трагического в творчестве В. Астафьева в 1960-е – 2000-е годы от «Звездопада», «Пастуха и пастушки», «Последнего поклона», «Царь-рыбы», «Печального детектива», «Людочки» до повестей «Так хочется жить», «Обертон», «Весёлый солдат», рассказа «Пролётный гусь»;
- проанализировать динамику изменения трагического героя в трагических обстоятельствах, нашедшую отражение в произведении «Прокляты и убиты»;
- посредством текстуального анализа романа выявить авторское начало, тематические блоки лирико-публицистических отступлений;
- определить место романа Астафьева в отечественной прозе о войне.
На защиту выносятся следующие положения:
-
Необходимость рассмотрения проблемы трагического, имеющей давние истоки, в новой исторической перспективе с учётом исследований современного литературоведения.
-
Активизация авторской мысли в творчестве В. Астафьева ведёт к усложнению жанра повествования. Усиление публицистической тенденции свидетельствует об исследовательской глубине авторского освоения как военной действительности, так и современного жизненного материала.
-
В. Астафьев – писатель, творчество которого пронизано эсхатологическим мироощущением рубежной эпохи, особенно в последние десятилетия. Свою концепцию трагического, определяющую художественный мир, он выстраивает, опираясь на наследие православной культуры и литературную традицию.
-
Включение В. Астафьевым в ткань последнего романа образов и мотивов философско-религиозного содержания (Бог, сатана, ад, преисподняя).
-
На историческом фоне военной трагедии ХХ века писатель продолжает традиционное для русской классической литературы размышление о человеке и его назначении в мироздании, о бессмысленности насилия, о необходимости соизмерять мир человека с природным началом.
-
Богоотступничество, по убеждению писателя, величайшая трагедия страны. Антирелигиозная идеология, насаждаемая народу с 1917 года, обрекла последующие поколения на неизбежные страдания, на неполноценную жизнь вне Божественных откровений, и война – закономерное звено этой причинно-следственной связи. Нравственные постулаты, основы христианства – духовный компас для человека в современном обществе.
Методика и методология исследования. Методы исследования обусловлены поставленной целью, достижение которой предполагает изучение различных концепций трагического со времён античности до наших дней, опору на теоретические и практические положения современных учёных, представленные в научных исследованиях П.А. Гончарова, Н.Л. Лейдермана, Г.М. Шлёнской, Н.М. Щедриной.
Методологической основой для диссертации послужили труды Н.А. Бердяева, Б.П. Вышеславцева, И.А. Ильина и других философов, а также исследования о трагическом, принадлежащие перу В.В. Жибуля, И.И. Плехановой, П.М. Топера, В.Е. Хализева.
Целью и задачами настоящей работы предопределено комплексное использование следующих методов: сравнительно-исторического, историко-генетического, биографо-источниковедческого; а также текстуальный анализ художественного произведения.
Практическая значимость. Материалы диссертационного исследования можно использовать в вузовском образовательном процессе: в лекционных курсах по истории русской литературы ХХ века, в спецкурсах и семинарах. Некоторые положения диссертации могут быть применены в школьном преподавании русской литературы по углублённой программе (в гимназиях, лицеях, гуманитарных классах общеобразовательных школ).
Научная новизна диссертации определяется тем, что впервые трагическое в творчестве В. Астафьева становится предметом специального исследования. Ценность данной работы – в постановке вопросов, связанных с особенностями выражения авторской концепции трагического в романе «Прокляты и убиты». В диссертации произведение осмыслено сквозь призму трагического мироощущения автора в соотнесённости с его нравственно-философскими взглядами и православно-христианской традицией.
Теоретическая значимость диссертации состоит в осмыслении трагического как одной из ключевых категорий литературоведения, как грани авторского сознания В. Астафьева, позволяющей выявить специфику философско-эстетических исканий писателя и их воплощение в романе «Прокляты и убиты».
Апробация материала. Основные положения и результаты диссертационного исследования обсуждались на заседаниях кафедры русской литературы ХХ века Московского государственного областного университета. Положения работы изложены в докладах на научных конференциях: «Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы ХХ века» (МГОУ, 27 – 28 июня 2007г.), «Словесное искусство Серебряного века и Русского зарубежья в контексте эпохи» (23 – 24 июня 2009 года, МГОУ). Основные положения диссертации отражены в 7 публикациях: в периодической печати «Бери да помни» (Октябрь. 2010. № 5); «Грызь сердешная» (Красноярский рабочий. 2011. 20 января); в 3-х статьях, входящих в список ВАК (список прилагается).
Структура исследования. Общий объём диссертации – 187 страниц. Работа состоит из введения, трёх глав, заключения и списка используемой литературы, насчитывающей 211 наименований.
Развитие концепции трагического в творчестве Виктора Астафьева
Отечественная проза о войне имеет более чем полувековую историю. Интерес к ней не снижается и в непростом времени - начале XXI века. Пожалуй, не было в литературе темы, которая бы глубоко и всесторонне отразилась в произведениях писательских поколений.
В советское время Великая Отечественная война освещалась довольно широко. В литературе 1941-го - конца 1950-х гг. наблюдалось явное преобладание «державных идей, подкреплённых романтической традицией и мифотворчеством»1. В этот же период появляются книги, заметно расходящиеся с советской идеологией («В окопах Сталинграда» В. Некрасова).
Если литература о войне на начальном этапе имела героизированный характер, то к началу 1960-х годов складывается другой принцип её изображения - «окопная правда». В период хрущёвской «оттепели» триумфально-ликующее повествование идёт на убыль, уступая дорогу новому слову о величайшей военной катастрофе XX века.
Достоверные картины окопного быта, боевых ситуаций, отношений в армии среди сослуживцев, военные реалии легли в основу произведений «лейтенантской прозы». В творчестве писателей-фронтовиков в 1950 - 1960-х годах появился трагический акцент в её отображении. В это время экзистенциальные проблемы впервые становятся объектом осмысления. Произведения «лейтенантской прозы» - это повествование о войне, в которой человек остался один на один со своей болью, отчаянием, страхом, трусостью, это рассказ о «негромком» подвиге - будничной работе защитника отечества. Артиллеристы Г. Бакланов и Ю.Бондарев, кремлёвский курсант К. Воробьёв, пехотинцы В. Быков, В. Кондратьев, связист Ю. Гончаров, познавшие войну из окопов, впервые в своих книгах представили правду о военных испытаниях, о глубоких личных потрясениях. Проза участников боевых сражений звучала оппозиционно по отношению к уже созданным произведениям как откровение военной катастрофе. Выбор средней эпической формы, повести или рассказа, позволял создать личностную, экзистенциальную наполненность повествования. Это был качественно новый подход к осмыслению Великой Отечественной войны, неизбежно приводящий к горьким размышлениям о цене победы. В «коллективной летописи войны»1 отразилось стремление писателей этого поколения показать героя, для которого самое главное - остаться человеком, не убить человека в самом себе. Создатели «лейтенантской прозы» отразили свой фронтовой опыт, лишённый официальной идеологической нагрузки.
В. Астафьев - фигура знаковая в военной прозе. Впервые традиционный взгляд на события 1941 - 1945 годов в советской литературе второй половины XX века уступает место правде, о которой умалчивали в послевоенные годы. Писатель утверждал, что «война сочинённая затмила войну истинную» (К. 793), обвиняя в этом коммунистическую систему - «основного поставщика и сочинителя неправды о прошлом» (К. 793). В его произведениях отразилось принципиально новое видение трагических страниц российской истории, которое привело к пересмотру сложившихся отношений личности и системы, к глубокому осмыслению процессов давления времени на человеческое сознание, где прослеживается судьба не только народа-победителя, но и народа-жертвы. Исследователи астафьевского творчества, отмечая особенности его прозы о войне, подчёркивают, что главное в произведениях - осмысление трагической участи солдата, бывшего фронтовика.
Для Астафьева Великая Отечественная война стала судьбоносным явлением, предопределившим весь последующий путь художника. Жизнь писателя складывалась непросто, выпавшие на долю потрясения, мытарства по баракам спецпереселенцев, сиротство - «в детдоме отбыл срок за всех, за многие поколения вперёд»1, годы военного противостояния на передовой, потери родных и близких, тяжёлые ранения, контузия, госпитали, послевоенные испытания, «обуглившееся горе»2 изуродованной страны, трудовое начало в Чусовом, первые шаги в литературе - требовали своего разрешения, выхода, творческого поиска. По словам В. Стеценко, «израненный сиротством, ожесточённой войной»3, классик русской литературы явился «эхом русского народа»4.
В течение всей послевоенной жизни прозаик не прекращал говорить о войне, в его творчестве отразилось стремление высказать правду, «жестокую, но необходимую правду, без которой нельзя понять смысл подвига советского солдата»5. Она стала главной в его подходе к войне как трагедии.
В творчестве Виктора Астафьева трагическое стало проявляться задолго до «Проклятых и убитых». Уже в рассказе «Гражданский человек» («Сибиряк») (1951) прослеживается исполненное горечи авторское заключение о страшных, непоправимых последствиях войны. Трагическое положение бойцов, находящихся в трёхстах метрах от передовой, выявляет эпизод, когда один из новобранцев нерешительно спрашивает бывалого солдата: «Так это уже война?»6. В этом вопросе - смешение наивности, страха, желания защитить свою землю, остаться в живых, ведь трудно принять «гражданскому человеку» простую мысль: прежней мирной жизни больше нет - началась война.
Первоначальное название «Гражданский человек» подчёркивает авторскую мысль: война отняла жизнь у простого сибиряка Матвея Савинцева. Знатный тракторист, любящий «родной край, свою деревню, свой дом»1, даже перед боем думал о мирной, довоенной работе. Астафьев отмечает противоестественность военной ситуации: щебет птиц не умолкает, когда гремят снаряды и гибнут люди, «поют как ни в чём не бывало. И солнце, страдное, утомлённое солнце светит так же, как светило в мирные дни ... Страда наступила, страда ...»2. Трагично, когда русский крестьянин, предназначение которого - созидательный земледельческий труд, оказывается на поле брани с оружием в руках. Смертельно раненный, Матвей Савинцев умирает достойно, красиво, как и жил, согласно православной традиции: «Деревенские мы люди, привыкли, чтоб всё по порядку было, чтоб ничего не забыть в последний час ... прости, если словом обидел ...» , и земля, «пахнувшая дымом и хлебом, приняла его с тихим вздохом»4.
В «Звездопаде» (1961) представлен новый подход к изображению военного противостояния, отличный от произведений Г. Бакланова, К. Воробьёва, Ю. Бондарева. В этом произведении сказалось толстовское влияние, война показана натуралистично. В повести берёт начало тема трагического разрешения первой любви, которую «убила» война. Герой, испытывая душевное смятение, необъяснимое чувство горькой тоски от невозможности любить, настойчиво подбирал определение своему состоянию, так долго ему не дающееся, «мучительно вспоминал название этому и вспомнил - страдание! Такое старомодное, так часто встречающееся в книжках и в кино слово»5. По мысли писателя, любовь как высокое чувство требует от человека «сил, ответственности, раздумий и мук»1. Вероятно, поэтому он остановился на эпитете «старомодный». Впоследствии мотив «убиенной» любви станет сквозным в творчестве Астафьева. При всей очевидности трагизма положения, вызванного войной, в повести звучит мысль о негасимом свете, которую оставляет любовь каждому, кто её испытал: «В яркие ночи, когда по небу хлещет сплошной звездопад, ... звёзды вспыхивают, кроят, высвечивают небо и улетают куда-то. Говорят, что многие из них давно погасли, погасли ещё задолго до того, как мы родились, но свет их всё ещё идёт к нам, всё ещё сияет нам»2.
В «современной пасторали» «Пастух и пастушка» (1967 - 1971, 1989) Астафьев продолжает тему войны. Он снова говорит о том, что любовь на войне обречена: «Люди в «Пастухе и пастушке» не вписываются в войну, в эти упрощённые отношения. И высший тон никак не подходит для той музыки, которая звучала в произведениях о войне»3. Не случайно последняя глава называется «Успение». Эпиграф «Есть упоение в бою ...» противоречит концепции повести: война разлучает любимых. Пока идёт война, нет места на земле самой сильной человеческой стихии - любви, не будет звучать сиреневая музыка.
Трагический герой и трагические обстоятельства
В этой главе выявляется авторское понимание трагического героя и трагических обстоятельств, определяется содержание трагического в романе В. Астафьева «Прокляты и убиты».
В сегодняшнем литературоведении нет единого взгляда на трагического героя. В то же время, по мнению И.И. Плехановой, происходит «размывание понятия «трагический герой»1. Общим для героя трагедии и трагедии героя остался только «узнаваемый образ страдания» . Созвучную мысль высказывает В.Е. Хализев, который констатирует, что для современной теории трагического характерна идея «бессмысленного мученичества»3 людей смятенных и растерянных, не сумевших устоять перед лицом жестоких испытаний, сохранить и проявить твёрдость духа»4. Носителем трагического пафоса становятся люди, которые «не в состоянии вызвать чувство гордости за человека»5, и уже нет места для подвига героям, отстаивающим высокие идеалы. Всё это противоречит классической эстетике, которая утверждала в трагедии героя, исполненного возвышенных устремлений. В XX веке человеку пришлось существовать в экстремальных ситуациях, которые подрывали его физическое и духовное здоровье. Героя уже представляет не исключительная личность, а обыкновенный человек, причём трагическое выпадает и на долю целых наций. В этих условиях трагическое «обретает беспрецедентную напряжённость и глубину, ибо приближает воссоздаваемое к жизненному опыту великого множества людей»1.
В. Астафьев значительно расширяет рамки этого представления о трагическом герое, привносит в него своё, качественно новое толкование. Мир героев романа Астафьева «Прокляты и убиты» сложен и многогранен. Бойцы задумываются о несправедливости, бесчеловечности, сомневаются, отчаиваются. Страдания, обречение на мученичество нравственно поднимает их к высотам духоносной, христианской жизни. Данную мысль подтверждают слова, высказанные когда-то Б.П. Вышеславцевым: «В судьбе каждого, поскольку он приближается к подлинному трагизму, есть удивительное сходство с судьбой Христа» .
С точки зрения трагических обстоятельств большинство героев Астафьева выведены как личности трагические. Выходит, бойцы имели возможность подвигом, смертью поведать о своей любви народу, поскольку защита Отечества - святое дело. Смерть за Родину есть жизнеутверждение, что характерно для трагедии. Многие из служивых именно на войне обрели дорогого человека, друга, любимых, познали счастье быть нужным. Неистовая вера в Победу, здоровый оптимизм советских людей не дают основания настаивать на трагическом сознании русского народа. Героя трагического сознания в романе представляет Феликс Боярчик, поскольку трагические обстоятельства вызвали в нём расколотость внутреннего мира, неспособность противостоять идущему извне смертельному напору военной ситуации, он не сумел постичь духовное противоречие войны, смысл убийства.
Трагическое как катализатор жизненной активности содержит в самом себе назначение животворящего, разрешение неразрешимого, полагает И.И. Плеханова, связывая трагическое с духовным, нравственно-эстетическим и социально-психологическим ростом личности, при этом личность вступает в непримиримое противоречие с косными, мешающими этому росту государственными законами, нормами, традициями и предрассудками. Расширение субъективных горизонтов трагического, по мнению учёного, «преображает общее понимание мира».1
При всём многообразии трагических ситуаций учёный выделяет общую черту трагического - «художественное постижение человеческого в человеке, находящегося в ситуации экстремальной»2 (курсив. - В.Е. Хализев), при этом «жизненные положения, исполненные трагизма, как правило, осознаются писателями как не исчерпывающие (курсив. - В.Е. Хализев) человеческого существования, в качестве одной (курсив. - В.Е. Хализев) из его граней»3.
В.Е. Хализев обращает внимание на то, что трагическое сопряжено «не только с неправотой и демоническими страстями людей, претерпевающих страдания, но и с их фатальной незащищённостью от идущих извне (курсив. -В.Е. Хализев) недобрых к ним стихий»4.
Трагические обстоятельства открываются каждому бойцу. В условиях военного противостояния ярче высвечиваются внутренние притязания личности, мир чувств и мыслей человека приобретает высокую степень откровения.
Предвоенная жизнь, смысл которой сводился к борьбе за выживание, для многих стала нелёгким испытанием. Невозможность сопротивления трагическим обстоятельствам «чёртовой ямы» привела красноармейцев к внутреннему опустошению, обезличиванию; казарма делала из людей «попцовых», испытывала на прочность молодые неокрепшие души. Трагизм положения заключается в проявлении человеческой вражды, исключающей законы вселенной, Божий замысел. Брошенные в пекло войны, солдаты осознают свою зависимость от «подлых законов» (712) военной ситуации. Трагические обстоятельства обусловлены войной. Она - цепь событий, несущих разорение, потери, смерть великим нациям - русскому и немецкому народу. Казнь Снегирёвых как ситуация разрушения потрясла солдатские сердца, заставила вспомнить о Боге, о полузабытых, полустёртых в сознании понятиях добра, привела в движение чувство соборности, дух православия. Писатель настойчиво напоминает о цене победы. Бесчисленные потери, по его убеждению, - это преступная халатность командования. Доброе начало, присущее многим бойцам, помогало преодолевать трагизм военной ситуации.
Центральный образ романа В. Астафьева «Прокляты и убиты» -советские воины, «наши, российские парнишки, братья ... по богову завету» (207), движущие силы романа - солдат войны и образ автора-повествователя, фронтовика, представляющие композиционный центр книги.
В первой части романа «Чёртова яма» перед читателем предстаёт военная казарма - малое государство, в котором правят жестокие законы, это яма, куда уходят жизни новобранцев. «Пещерная жизнь» (31) не пригодна для человеческой жизни, «в карантинных землянках многолюдствие и теснота, драки, пьянки, воровство, карты, вонь, вши» (25). «Лучше, чем дома, чувствовали себя в карантине жулики, картёжники, ворьё» (26), сбиваясь «в артельки, союзно вели обираловку и грабёж, с наглым размахом, с неуязвимостью» (26), «Хохлак и Фефелов - бывшие беспризорники, опытные щипачи - работали ночами, днём спали» (26). По убеждению автора, гражданское противостояние, когда одни выживали за счёт других, не менее страшно, чем война с захватчиками.
«Это хуже, чем ад, где есть геена и дьявол, - в яме нет ни дьявола, ни Бога, это Яма, провал в ничто. Она соотносится с могилой, куда падают расстрелянные братья Снегирёвы и на краю которой постоянно находится весь запасной 21-й полк» : «казарма вонючая, тёмная, почти уже сгнившая, могилой отдающая» (285). Не случайно прозаик помещает в книгу «Чёртова яма» главу
Тоцких лагерях, где «мёртвые красноармейцы неделями лежали забытые в полуобвалившихся землянках и на них получали пайку живые люди» (294), «раскапывали могильники павшего скота, обрезали с него мясо» (294): Быт в «Чёртовой яме» ужасающе неустроен, «так страшен, так не то что бесчеловечен, а внечеловечен, что уже тут, не видная для самих ребят, пробивается тьма подтачивающей их смерти, от которой им уже не будет спасения, даже если они вернутся с фронта без единой царапины» . Печать болезненности существования лежит на всём: от печки тянуло «чахоточным теплом» (54), «желтушно светящиеся фонари» (103) едва освещают «чёртову яму», «желтушный свет двух лампочек» (106) подчёркивает обречённость беспросветной (курсив мой. - Э.Б.) жизни, даже в парной, которая должна давать ощущение свежести и чистоты, «каменка чахоточно кашлянула» (32).
Авторская позиция и способы воплощения трагического в романе В. Астафьева «прокляты и убиты»
Являясь организующим началом в художественной целостности произведения, авторская позиция отражает жизненные и философские принципы Астафьева в романе «Прокляты и убиты» и реализуется через образ автора-повествователя. Автор-повествователь несёт в себе груз нравственных мук, вызванных разобщённостью общечеловеческих ценностей и социальных идей, в романе проявляет себя в авторских отступлениях, обращениях, сентенциях, восклицаниях, риторических вопросах.
В.Е. Хализев, исследуя проблему автора как теоретическую, утверждает, что литературное произведение «являет собой плод единого авторского замысла, реализованного в определённом словесном ряду»1. Позицию автора определяют ценности, лежащие в основе писательского убеждения.
По мнению П.А. Гончарова, образ автора в «Проклятых и убитых» подвергся «такой значительной трансформации и деконструкции, что способен вместить в себя и учёное слово Васконяна, и старообрядческую речь Коли Рындина, и диалектно-просторечные речения Лёшки Шестакова»2. Различные проявления образа автора в романе отражают взгляд автора на изображаемый мир, «субъективная и всеведущая авторская роль, авторский замысел, авторская концепция (идея, воля) обнаруживаются в каждой «клеточке» повествования и в художественном целом текста»3.
Образ автора, его позиция создаёт синкретизм всего произведения. Синкретизм как важная составляющая авторского мироощущения характерен для лиро-эпических отступлений, он позволяет сочетать на первый взгляд не сочетающиеся вещи: «высокую патетику апокалипсиса, откровения (мотив страшного суда - возмездия в названии и фабуле, ... черты «зверя» в образе «отца народов») и весомую, функционально значимую объёмную сатирическую струю (сатирические включения в виде частушек, анекдотов, бурлескно-саркастических тирад повествователя и героев)»1, как считает П.А. Гончаров.
В основе отбора литературных форм, их комбинирования лежит «самая существенная, определяющая, первичная художественная борьба (курсив. -М.М. Бахтин) с познавательно-этическою направленностью жизни и её значимым жизненным упорством; здесь точка высшего напряжения творческого акта»2. Эту точку можно ощутить в поиске связи автора с высшей силой.
До сих пор нет однозначной трактовки отношения Астафьева к Богу, поскольку на протяжении творческой жизни оно менялось от язычества к православным взглядам. Сознание собственной несостоятельности как истинного христианина порой приводило прозаика к ощущению вины. Периоды глубочайшего разочарования в жизни чередовались порывом искреннего желания обрести веру. Он не мог выйти из круга собственных противоречий, но нравственность для художника всегда оставалась залогом веры.
Известно, что вся русская литература представляет собой непрекращающийся процесс богоискания, стремление к духовному прозрению. Религиозный поиск издавна присущ русской интеллигенции. Путь человека к Богу сокрыт от посторонних глаз, и у каждого он свой. Довольно трудно, а подчас невозможно художнику в полной мере отразить духовную жизнь человеческой души. На протяжении всей своей истории русская литература ориентировалась на незыблемые постулаты, сформировавшиеся под влиянием христианского вероучения1.
Рубеж веков обострил интерес к христианству, определявшему нравственные ориентиры последних двух тысячелетий. Великая религиозная трагедия русского народа, разыгравшаяся в начале XX века, предопределила трагическую участь многомиллионной страны. В постсоветской России наметилась тенденция возврата к утерянным и забытым ценностям православия с его соборностью, человеколюбием, терпимостью, обострилось стремление возродить духовные основы.
Судьба Астафьева вобрала в себя историю страны. «Я сам атеист поневоле (курсив мой. - Э.Б.), как и многие из моего поколения»2, - заявлял писатель. Разрыв между интеллигенцией и церковью, наметившийся ещё на заре XX века и упрочивший свои позиции в советское время, повлиял на мировоззрение прозаика. В историю взаимоотношений духовной элиты и незыблемыми постулатами церкви вмешался «конфликт личной веры и титульного ... вероисповедания»3. Но именно в военные годы художнику открылось важнейшее понимание того, что «на этой земле есть силы превыше нашей власти и воли, они больше нас, дальше нас, и не мы ими. А они повелевают нами, они сложнее того, чем мы обладаем и что ощущаем, они за пределами нашего разума»4.
Вера как добровольный акт признания Божественной воли во многом определяет слагаемые такого сложного процесса, как мироощущение. В. Астафьев не был верующим в том традиционном понимании, которое вкладывают в него последователи христианского учения. Совесть, любовь, добро положены в основу православной религии; эти же непреходящие ценности и отстаивал художник в своих книгах. Несмотря на то, что писатель -выходец из народной среды, он не смог преодолеть внутреннего разлада на пути обретения веры, многими исследователями отмечалось неоднозначное к ней отношение (см., например, Г.Г. Фаст , О.Н. Гайдаш , И.П. Золотусский , А. Варламов4 и др.).
По мнению Т.М. Вахитовой, «образ Христа как высшая этическая идея является у Астафьева критерием жизни, исторических событий, человеческого поведения»5. Поскольку искоренены многовековые традиции русского народа, необходимо опереться на христианские ценности. У Астафьева Бог -безусловное требование нравственного закона в каждом. За что прокляты Богом? За то, что отступили и забыли Его вследствие навязанных России революций, кровавого сталинского режима, чудовищной братоубийственной войны. Н.А. Бердяев в своё время подчёркивал: «Отвергнуть Бога и Богочеловека - это значит вместе с тем отвергнуть человечество и человека как идею Божью»6, поскольку всякий народ «никогда не жил и не может жить иначе, как религиозно, ... никакой материализм не может удовлетворить его потребность в высших основах жизни, в высшей санкции».
