Содержание к диссертации
Введение
1. Исповедальные мотивы в поздней публицистике Л.Н. Толстого и К.Н.Леонтьева 16
1.1. Жанровые особенности «Исповеди» Л.Н. Толстого и «Моего обращения и жизни на св. Афонской горе» К.Н. Леонтьева и отражение в этих произведениях религиозных взглядов писателей -
1.2. Религиозные искания как один из аспектов идейного содержания духовной прозы и эпистолярного наследия Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева 41
2. Социально-политические взгляды Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева в контексте их художественного и публицистического творчества 67
2.1. «Эстетизм» и «витализм» как основа критики идеологии прогресса -
2.2. Проблема «равенства» и «единства» в поздней публицистике Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева 95
2.3. Вопрос о форме общественного устройства в художественно-публицистическом наследии Л.Н. Толстого и К.Н.Леонтьева 112
2.4. Проблема личной свободы и исторической предопределенности в творчестве Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева ... 148
2.5. Война как социальный феномен в творчестве Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева 169
3. Проблема «объективной правды» творчества и субъективной ее трактовки 189
3.1. «Эстетическая объективность» рассказа Л.Н. Толстого «Чем люди живы» в литературной критике К.Н. Леонтьева -
3.2. Природа художественного слова в творчестве Л.Н. Толстого и в «эстетической критике» К.Н. Леонтьева 204
Заключение 217
Библиография 230
- Жанровые особенности «Исповеди» Л.Н. Толстого и «Моего обращения и жизни на св. Афонской горе» К.Н. Леонтьева и отражение в этих произведениях религиозных взглядов писателей
- Проблема «равенства» и «единства» в поздней публицистике Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева
- Проблема личной свободы и исторической предопределенности в творчестве Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева
- Природа художественного слова в творчестве Л.Н. Толстого и в «эстетической критике» К.Н. Леонтьева
Введение к работе
Непрестанное искание истины - задача, решавшаяся русской литературой на протяжении ее тысячелетнего пути. Со второй половины XIX в. (с утратой прежней религиозной картины мира, с резко обозначившейся идеологической разрозненностью общества) этот поиск особенно напряжен, наполнен острыми спорами. Ярким эпизодом в истории русской литературы и культуры стал «диалог» Льва Николаевича Толстого и Константина Николаевича Леонтьева.
Следует заметить, что, используя понятие «диалог», мы опирались на труды М.М. Бахтина, прежде всего на его работу «Проблемы поэтики Достоевского». Конечно, нас интересовали не только бахтинские мысли о «полифоничности» творчества Достоевского, но в целом разработанная им концепция диалога, воплотившая, по заключению В.В. Кожинова, «наиболее глубокую природу русской литературы», глубинная суть которой - «это в основе своей стихия проникновенного диалога».1
Характер взаимоотношений Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева оценивался критиками по-разному. Часть из них, вслед за Н.С. Лесковым,2 увидела в споре-диалоге Толстого и Леонтьева полемику между проповедником «любви» и апологетом «религии страха». Существует и другой взгляд, сформулированный В.В. Розановым, по словам которого, «с Достоевским и Толстым Леонтьев разошелся как угрюмый и непризнанный брат их... Но он именно их категории».3 Последняя оценка не так уж и противоречит первой. Различие кроется в глубине осмысления проблемы.
Данное исследование можно рассматривать как попытку открыть среди споров Толстого и Леонтьева общую линию их исканий.
1 Кожинов. В.В. Судьба России. М., 1990. С. 218.
2 Статья Н.С. Лескова «Гр. Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский как ересиархи». Положения лесковской
статьи были развиты мыслителями рубежа XIX-XX вв. - С.Л. Франком, С.Н. Булгаковым, Н.А. Бердяевым,
Г. Ивановым, Г. Флоровским и др. Нужно отметить, что в «защите» писателей от критики Леонтьева на первом
плане стоит фигура Достоевского.
3 Розанов В.В. Литературные изгнанники. Н.Н. Страхов. К.Н. Леонтьев. М., 2001. С. 388.
Актуальность темы распадается как минимум на две составляющие. Во-первых, выяснение характера взаимоотношений этих двух представителей русской культуры вносит серьезные коррективы в понимание того влияния, которое они оказывали друг на друга, влияния, имеющего свои проекции как в плане сугубо биографическом, так и в идейном, и творческом плане. Во-вторых, выявление сути взаимоотношений Толстого и Леонтьева необходимо для определения их места в контексте русской литературы и культуры в целом. Острое расхождение между Леонтьевым и «поздним» Толстым в вопросах религии, социальных взглядах все же не исключало, по верному наблюдению В.Н. Ильина, «необычайного тяготения» первого ко второму и «глубокого, вчувствующего понимания» Леонтьевым Толстого.4 Воссоздание их диалога, попытки рассмотреть идеи одного писателя через «угол зрения» другого помогают в лучшей мере осмыслить мировоззрение каждого. Кроме того, выявление точек «совпадения» и «отталкивания» между двумя современниками способствует изучению исторической ситуации их эпохи.
Степень научной разработанности проблемы. Среди исследований проблемы взаимоотношений Леонтьева и Толстого следует отметить прежде всего статью С.Г. Бочарова «Эстетическое охранение» в литературной критике» и более позднюю его работу «Литературная теория Константина Леонтьева».5
Исследование эстетических взглядов Леонтьева невозможно вне связи с творчеством Толстого. Поэтому среди работ, в которых поднята исследуемая нами проблема, необходимо назвать и статью П.П. Гайденко «Наперекор историческому процессу (Константин Леонтьев - литературный критик)».6
Многоаспектно, затрагивая и литературно-критическую, и религиозную, и социально-политическую проблематику публицистики Леонтьева и Толстого,
4 Ильин В.Н. Миросозерцание графа Льва Николаевича Толстого. СПб., 2000. С. 47.
5 Бочаров С.Г. «Эстетическое охранение» в литературной критике: (Константин Леонтьев о русской
литературе) // Контекст. М., 1978. С. 142-193. Бочаров С.Г. Литературная теория Константина Леонтьева //
Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999. С. 276-340.
6 Гайденко П.П. Наперекор историческому процессу (Константин Леонтьев - литературный критик) //
Вопросы литературы. 1974. №5. С. 159-205.
5 проблему взаимоотношений мыслителей исследует О.Г. Панаэтов в работе «Н.П. Гиляров-Платонов и К.Н. Леонтьев. Споры о Толстом». Небольшой объем данной книги (значительная часть которой посвящена теме отношения Н.П. Гилярова-Платонова к наследию Толстого) не позволил во всей полноте раскрыть проблему «Толстой - Леонтьев». Но автором намечено широкое поле исследования, поставлены вопросы, требующие дальнейшего изучения, и определено наиболее продуктивное направление осмысления диалога наследий Леонтьева и Толстого - «в категориях соборности, отнюдь не игнорирующей различия, но указывающей на разнообразие в единстве».7
Исследованию идейных, творческих связей Леонтьева с его современниками значительное внимание уделяет О.Л. Фетисенко.8 В одной из статей автор подходит к теме «К. Леонтьев и Л. Толстой».9 Автор берется за устранение пробелов в «невостребованной» теме «творческой истории произведений Леонтьева»,10 в частности, исследует эпизод создания статьи «Страх Божий и любовь к человечеству. По поводу рассказа гр. Л.Н. Толстого «Чем люди живы?». В работе используется архивный материал, приводятся незамеченные до сих пор исследователями детали взаимоотношений Леонтьева и Толстого, в частности - неизвестный отзыв Толстого о Леонтьеве.1
7 Панаэтов О.Г. Н.П. Гиляров-Платонов и K.H. Леонтьев. Споры о Толстом. Краснодар, 2002. С. 67.
8 Фетисенко О.Л. «Брат от брата помогаем...» // Нестор. 2000. № 1. С. 165-190. Фетисенко О.Л. «Златая
цепь единомыслия». Церковь и мир в неизданной переписке Константина Леонтьева и Тертия Филиппова //
Новая Европа. 2001. № 14. С. 104-112. Фетисенко О.Л. «Как быть с Соловьевым?». «L'idee russe» Вл.
Соловьева в отзывах современников (По неопубликованным архивным материалам) // Христианство и русская
литература. Сб. 4. СПб., 2002. С. 398-415. Фетисенко О.Л. К истории восприятия Пушкинской речи
(Достоевский в неизданной переписке K.H. Леонтьева и Т.И. Филиппова) // Достоевский. Материалы и
исследования. Т. 16. СПб., 2001. С. 330-343. Фетисенко О.Л. Окрест Оптиной (Достоевский и спор о
«сентиментальном христианстве» в пометах K.H. Леонтьева на книге «Преподобного отца нашего Аввы
Дорофея душеполезные поучения...») // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 17. СПб., 2005. С. 145—
161.
9 Фетисенко О.Л. «Со Львом Толстым я не тягаюсь и не равняюсь». (К теме «К. Леонтьев и Л. Толстой»)
// Филологические записки. Вып. 20. Воронеж, 2003. С. 105-117.
10 Таи же. С. 108.
11 Там же. С. 112.
Необходимо указать на ценную публикацию Т.Г. Никифоровой двух документов, хранящихся в Государственном музее Л.Н. Толстого, - письма Леонтьева писателю и экземпляра оттиска работы «Анализ, стиль и веяние» с последней авторской правкой.12
Большое значение для понимания исследуемой проблемы имеют труды В.А. Котельникова, в которых русская литература, жизнь и творчество классиков рассматривается в неразрывной связи с Православием. В работе «Оптина пустынь и русская литература», а также в книге «Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной»13 автор обращается, в частности, к жизни и творчеству Толстого и Леонтьева, рассматривая их связи с Православием через ту роль, которую сыграла в судьбе каждого из них Козельская Введенская Оптина пустынь - знаменитый монастырь, ставший важнейшим явлением духовной жизни России, привлекавший к себе многих русских писателей. Отношение писателей к Оптиной пустыни помогает точнее определить характер их взаимоотношений. В частности, и Леонтьева, и Толстого отличает особое притяжение, культурная близость к Оптиной, обусловленная, как замечает автор, не только «нравственно-религиозными настроениями».14 Исследователь находит характерным то, что «чем ближе оказывался К. Леонтьев к Оптиной, тем дальше он отходил от «старинного друга» Тургенева и тем теснее привязывала его удивительная любовь-вражда к Льву Толстому и Достоевскому».15
Следует упомянуть статью Н.Н. Губанкова «О социально-классовых корнях эстетизма в буржуазной культурологии (на материале анализа полемики Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева)», посвященную социальному аспекту
12 Никифорова Т.Г. Автографы K.H. Леонтьева в рукописном отделе ГМТ // Толстой и о Толстом.
Материалы и исследования. Вып. 2. М., 2002. С. 293-312.
13 Котельников В.А. Оптина пустынь и русская литература // Русская литература. 1989. № 1, 3, 4.
Котельников В. Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной. М„ 2002.
14 Котельников В.А. Оптина пустынь и русская литература // Русская литература. 1989. № 1. С. 86.
15 Там же. С. 86.
7 проблемы взаимоотношений Леонтьева и Толстого.16 Уже в названии обнаруживается непонимание сущности леонтьевского мировоззрения, один из «нервов» которого - борьба с буржуазной идеологией. Автор, утверждающий, что «полной противоположностью толстовского миропонимания выступает миросозерцание Леонтьева», односторонне и тенденциозно подходит к решению проблемы, противопоставляя Леонтьева Толстому как идеолога «социально-привилегированной» части общества «выразителю настроений народной массы».17
Новизна темы. В новом подходе к пониманию сущности взаимоотношений наследий Толстого и Леонтьева, к сопоставлению их художественного и публицистического творчества, где на первом месте -исследование их заочного диалога, который не всегда адекватно и в полном объеме воспринимается современниками, - выявляется сложное «единство многообразия» подходов Толстого и Леонтьева к рассмотрению самых важных проблем своего времени, отразившееся в художественном слове, в «эстетической критике» и публицистике двух писателей.
В обширной литературе о творчестве Толстого и Леонтьева проблема диалога наследий этих писателей и мыслителей не получила полного освещения. Предлагаемая диссертация является попыткой систематического исследования данной темы.
Впервые сопоставляются исповедальные мотивы в творчестве Толстого и Леонтьева как с точки зрения их формальной, так и содержательной стороны, рассматриваются и сравниваются пути религиозного становления писателей.
Впервые предпринимается попытка развернутого сопоставительного анализа социально-политических взглядов Толстого и Леонтьева.
Губанков Н.Н. О социально-классовых корнях эстетизма в буржуазной культурологии (на материале анализа полемики Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева) // Вопросы культуры и искусства в преподавании общественных наук. Л., 1986. С. 73-81. 17 Там же. С. 77, 76.
Объект исследования - художественное и публицистическое наследие К.Н. Леонтьева и Л.Н. Толстого.
Предмет исследования - проблема общности и своеобразия наследий Толстого и Леонтьева в контексте движения русской литературы.
Цель диссертационного исследования - многоаспектный анализ идейно-художественных наследий Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева; выявление их творческих связей с учетом существенных различий, а порой и антагонизма идей писателей, определение общей линии их исканий в контексте магистральных направлений развития русской литературы.
Отсюда вытекают следующие основные задачи:
Рассмотреть важный момент биографии каждого из писателей -обращение к вере - и изучить отражение духовных поисков Леонтьева и Толстого в их творчестве.
Сопоставить социально-политические взгляды Толстого и Леонтьева.
Проанализировать отдельные художественно-критические отзывы Леонтьева о Толстом, позволяющие вскрыть особенности мышления писателя и разобраться в глубинных причинах пристрастия Леонтьева к Толстому-художнику.
Теоретическая и методологическая база исследования. Достижение
цели исследования и успешное разрешение поставленных задач предполагает
синтез сравнительно-исторического, структурно-функционального,
биографического анализа. Методология работы обусловлена стремлением раскрыть важнейшие аспекты темы «Константин Леонтьев - Лев Толстой» и базируется на традиционном культурно-историческом подходе. Важным руководством в изучении творческой биографии и особенностей художественного мира Толстого послужили труды исследователей Б.М. Эйхенбаума, Н.Н. Гусева, Л.Д. Опульской, П.В. Палиевского, С.Г. Бочарова, Г.Я. Галаган, В.П. Попова. В исследовании особенностей мировоззрения Леонтьева мы опирались в первую очередь на работы Т.М. Глушковой,
9 В.И. Косика, Г.Б. Кремнева, В.А Котельникова, О.Л. Фетисенко и О.Г. Панаэтова. Основной теоретической базой для данного исследования послужили труды М.М. Бахтина.
Апробация результатов исследования. Основные положения диссертационного исследования были представлены на следующих научно-практических конференциях: Наследие В.В. Кожинова и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии. Международная научно-практическая конференция. Армавир, 2002, 2003, 2004, 2005; Русская философия и Православие в контексте мировой культуры. Международная научная конференция. Краснодар, 2004; Россия в новом тысячелетии. Международная научно-практическая конференция «Пушкинские чтения-3». Краснодар, 2002; Филология и школа: русский язык, русская классика и современное образование. XI всероссийская научно-практическая конференция. Москва, 2001; Ф.И. Тютчев и проблемы российского консерватизма. Всероссийская научно-практическая конференция. Ростов-на-Дону, 2004; Константин Леонтьев: биография, наследие, исторический контекст. Научная конференция. Санкт-Петербург, 2006; Достоевский и современность (к 180-летию со дня рождения писателя). Региональная научно-практическая конференция. Армавир, 2001; Художественно-историческая интеграция литературного процесса. Региональная научная конференция. Майкоп, 2003.
Научно-теоретическая значимость исследования определяется актуальностью исследуемой проблемы, ее новизной, введением автором в научный оборот новых источников, направленностью исследования на изучение глубинных связей художественно-публицистических наследий Толстого и Леонтьева, как с точки зрения взаимовлияния, так и с точки зрения контекста магистрального направления развития русской литературы. Положения исследования вносят существенные коррективы в определение роли и места творчества писателей в общем движении литературного процесса в России. Выводы диссертации могут послужить основой для дальнейших
10 исследований в области русской литературы XIX в. и ее связи с русской философией.
Собственно-практическая значимость исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы при разработке курсов истории русской литературы XIX в., спецкурсов, спецсеминаров по творчеству Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка, состоящего из 219 источников.
Во введении определены актуальность темы, ее научная новизна, степень изученности исследуемой проблемы, поставлена цель, обозначены задачи и изложены основные положения диссертационного исследования.
В первой главе - «Исповедальные мотивы в поздней публицистике Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева» - рассматривается важнейший момент духовной биографии каждого из писателей - обращение к вере, нашедшее отражение в их творчестве и определившее особый тон исповедальности многих произведений писателей. Отдельное внимание мы отводим «Исповеди» Л.Н. Толстого и «Моему обращению и жизни на св. Афонской горе» К.Н. Леонтьева. Эти произведения можно рассматривать как попытку публичного изложения историй своего духовного перерождения, в них дана проанализированная, осмысленная трактовка феномена обращения, при этом и Леонтьев, и Толстой прибегли к сходной исповедальной форме. В главе анализируются причины обращения к жанру исповеди, исследуются особенности авторских исповедей Толстого и Леонтьева, обусловленные характером их духовных поисков. Немалое значение при исследовании характера религиозного становления Леонтьева и Толстого мы придаем эпистолярному наследию писателей, дневниковым записям, отзывам и воспоминаниям современников. Это необходимо для наиболее полного, целостного исследования вопроса, поскольку некоторая односторонность, публицистическая заостренность таких статей Леонтьева, как «О всемирной
любви» и «Страх Божий и любовь к человечеству», вошедших в брошюру «Наши новые христиане. Ф.М. Достоевский и гр. Лев Толстой», не дает полного представления о характере леонтьевской религиозности (не случайно именно они вызвали в свое время волну обвинений в адрес Леонтьева в искажении Православия). Что касается публицистической проповеди Толстого - она в своей логической завершенности, рационалистической ограниченности не может в полной мере отобразить сложную картину духовных метаний писателя.
Вторая глава диссертационного исследования - «Социально-политические взгляды Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева в контексте их художественного и публицистического творчества». Исследуя данную тему, мы, прежде всего, обратились к вопросу о сходных особенностях мировоззрения писателей, характерных для обоих «реакционности», парадоксальности, сочетания противоречий. Проявлением этих свойств стала борьба против господствующей в обществе либеральной идеологии - общий нерв в творчестве и Леонтьева, и Толстого. Эту борьбу не следует замыкать в контексте времени, ее нужно рассматривать шире - как протест против всякой идеологии - что мы и попытались сделать. Заметим, что леонтьевские социальные взгляды могли восприниматься современниками как некая идеологическая доктрина, чему способствовала свойственная мыслителю резкость оценок, публицистическая заостренность многих его статей. То же происходило и с толстовскими социальными идеями, выраженными в его поздней публицистике и взятыми в отрыве от целостного мировосприятия писателя, от всей парадигмы его идей.
В главе анализируется культурная связь между леонтьевским идеалом «эстетики жизни», предполагающей «цветущую сложность», «разнообразие в единстве», и толстовским витализмом, свойственном писателю пафосом приятия сложности бытия, утверждения ценности жизни в самых различных ее проявлениях.
12 Анализ социальных идей мыслителей (а именно - их представлений о форме общественного устройства, взглядов на историю, на войну) обнаруживает при значительных расхождениях (особенно между Леонтьевым и «поздним» Толстым) существенные моменты их общности, заключенные, как правило, не в отдельных отзывах и оценках тех или иных явлений, но глубже -в особенностях мировосприятия.
В третьей главе - «Проблема «объективной правды» творчества и субъективной ее трактовки» - мы остановились на анализе отдельных художественно-критических отзывов Леонтьева о Толстом, позволяющих глубже проникнуть в художественный мир Толстого, лучше понять особенности мышления писателя. Заметим, что в данной работе мы, обращаясь к вопросу об эстетике Толстого и Леонтьева, затрагиваем лишь некоторые моменты этой обширной темы. Попытки подробного анализа литературно-критической позиции Леонтьева и эстетических взглядов Толстого предпринимались неоднократно другими исследователями. При системном изложении эстетической концепции Толстого недостаточно опираться лишь на декларативные заявления писателя об искусстве, которые часто разнятся с той «внутренней» эстетикой, что заключена в ткани его художественных текстов. В главе исследуются глубинные причины особого пристрастия, «тяготения» Леонтьева к художественному миру Толстого, обозначены общие положения эстетических концепций двух писателей.
В заключении подводятся итоги проведенного исследования, обобщаются те основные выводы, которые делались по ходу изложения диссертации. На защиту выносятся следующие основные положения: 1. Исповедальные мотивы в поздней публицистике Леонтьева и Толстого являются одновременно отражением их религиозных представлений, реакцией на духовную атмосферу эпохи, продолжением отечественной литературной традиции, а также используются как способ привлечения внимания и
13 убеждения читателя, что выразилось в сочетании исповедальное и проповедничества.
Существенными сближающими Леонтьева и Толстого моментами являются влияние общинного мировоззрения и ориентация на него. При этом характер преодоления религиозного кризиса у писателей разный: Толстой полагается главным образом на собственные ум и волю, стремится к постижению смысла жизни, Леонтьев обращается к авторитету Церкви, уповает на спасение.
Общая особенность мировоззрений Толстого и Леонтьева - борьба противоречий, отразившая их «эстетизм» и «витализм» и явившаяся основой для критики господствующих в обществе идеологий. Социальные идеалы писателей совпадают в утверждении органического разнообразия и единства, связанного с верой. Однако в вопросах религии Леонтьев и Толстой расходятся.
Социальный идеал Толстого, описанный в его позднем художественно-публицистическом творчестве, внешне проявился в утверждении ценности лишь земной жизни, автономной моральной личности, обусловил своеобразный анархизм, бунт против Церкви и государства. В глубинной же своей сути он в значительной степени основан на традиционном общинном крестьянском мировоззрении. Социальный пессимизм Леонтьева, проявившийся в его художественных, публицистических произведениях, эпистолярном наследии, был обусловлен стремлением сохранить культуру, государственность и в конечном итоге явился пафосом жизнеутверждения.
Толстовское пренебрежение к форме во многом обусловлено той же причиной, что и леонтьевское пристрастие к ней, - опасением утратить содержание явления. Этим объясняется их часто противоположные суждения о государстве, Церкви, различных социальных институтах, высказанные в их художественном творчестве и публицистике.
Осуждение войны и военного сословия с позиций рациональной «чистой этики» свойственно Толстому в разные периоды его творчества. В
14 художественных произведениях явственнее всего оно слышится в авторских ремарках, с особой силой этическое осуждение войны звучит в поздней публицистике писателя. Однако пафос жизнеутверждения позволил Толстому дать развернутое образное исследование войны, видеть ее неоднозначность и рассматривать это явление с этических позиций, отличных от тех, что доминируют в поздней публицистике, а именно - как средство воспитания благородства и самопожертвования, а также с позиций эстетических. Этот пафос сближает его с Леонтьевым, видевшим в борьбе противоположностей гармоническое единство жизни и конкретно в войне - «возвышенное, сверхчеловеческое учреждение».
Отрицание рационалистического подхода в объяснении исторических явлений свойственно и Толстому, и Леонтьеву. Существует прямая аналогия между леонтьевскими мыслями о бессознательной подчиненности лиц историческому року, выраженными в его публицистическом и литературно-критическом творчестве, и толстовским представлением о человеческой свободе, нашедшем образное выражение в его художественных произведениях. Это сходство обусловлено, в конечном счете, общим для обоих типом культуры, диалогичным в своей основе.
Несмотря на антицерковность толстовской религиозной проповеди, можно говорить об укорененности писателя в народно-православной традиции. Судить об этом позволяет, в частности, позднее художественное творчество Толстого. Так, Леонтьев указывал на наличие в произведениях писателя православных идей наряду с авторской тенденцией, враждебной Церкви. В статье «Страх Божий и любовь к человечеству», посвященной рассказу Толстого «Чем люди живы?», критик одним из первых поднимает проблему «объективной правды» творчества, побеждающей в произведениях истинных художников субъективную авторскую тенденцию. Заметим, что при внимательном прочтении «объективная правда» открывается и в достаточно пристрастной статье самого Леонтьева. Критик, одним из первых
15 провозгласивший идею разделенности в Толстом талантов «художника» и «мыслителя», в то же время подводит читателя к противоположному выводу - о неразрывном единстве этих двух ипостасей толстовского гения.
9. Леонтьева и Толстого объединяет готовность отрицать значимость искусства при невозможности жить без литературного труда как способа познания мира и важнейшего дела жизни. Предмет особого и эстетического, и философского интереса для обоих - стихия народной жизни.
Жанровые особенности «Исповеди» Л.Н. Толстого и «Моего обращения и жизни на св. Афонской горе» К.Н. Леонтьева и отражение в этих произведениях религиозных взглядов писателей
Первым произведением Толстого, в котором отчетливо излагались его «поздние» религиозные воззрения, стала «Исповедь». По планам автора, она должна была выйти в свет в 1882 г. в майском номере журнала «Русская мысль». Однако толстовский трактат, по выражению соредактора журнала С.А. Юрьева, оказался «совершенно нецензурным» из-за резких нападок автора на православное вероучение.1 В итоге «Исповедь» публиковалась за границей, в Женеве, в издании М.К. Элпидина в 1884 г.; в России же распространялась нелегально.
В 1900 г. в «Русском вестнике» вышло в свет незавершенное произведение Леонтьева «Мое обращение и жизнь на св. Афонской горе». Как и автор знаменитой «Исповеди», Леонтьев предпринял попытку описать историю своего «внутреннего перерождения». Леонтьев, определяя жанр своего «...Обращения...», назвал его «действительною, автобиографической исповедью» [Л. ПСС. Т. 6,. С. 782].4
Итак, и Леонтьев, и Толстой, решив поделиться с читателем историей своих духовных поисков, прибегли к сходной исповедальной форме. В центре нашего внимания эти два произведения, поскольку их можно рассматривать как попытку публичного изложения истории своего духовного перерождения, завершившегося обращением к вере. В этих произведениях дана проанализированная, осмысленная трактовка феномена «обращения».5
Если объяснять, чем обусловлен выбор жанра, сделанный Леонтьевым и Толстым, то следует говорить о сочетании нескольких условий. Литературная исповедь, как замечает Л.В. Рабинович, - жанр, возникающий «на переломе: историческом, социальном, культуросозидающем», а также «душевном, личном».6
В этой связи интересно замечание Л.Д. Опульской о характере психологического анализа в поздних произведениях Толстого: «Позднего Толстого в психологическом процессе интересует более всего «борение чувств». В диалектике души не столько связь явлений, сколько борьба противоположных чувств. Отсюда напряженный драматизм внутренней жизни, отличающий ведущих героев поздних произведений Толстого. Все они ... изображены в сходные моменты острого душевного кризиса, когда рушатся старые привычные представления о себе и о мире и открываются новые, в корне отрицающие прежние».7
Именно в «переломных» условиях, по словам Л.М. Баткина, появилась «Исповедь» Августина Блаженного: «В разломе двух традиционалистских эпох - пограничное и потому столь выразительное положение индивида, предоставленного вдруг самому себе, брошенного античностью и еще не подобранного средневековьем».8 На особую важность «социально-психологической мотивировки появления исповедей» указывает Е.В. Николаева.9 Конец XIX в. стал сложным, переходным временем в общественной жизни России.10 И выход в свет толстовской и леонтьевской исповедей в значительной степени явился реакцией на духовную атмосферу эпохи. «...Если общество более или менее устойчиво, - пишет И. Верцман, исследователь творчества автора еще одной «Исповеди» Ж.-Ж. Руссо, -человек, выворачивающий себя наизнанку, кажется феноменом патологическим даже себе самому, тем более другим».11 А именно для того, чтобы расширить возможности привлечения читателей к своему произведению, Леонтьев останавливается на исповедальном жанре. Очевидно, что во второй половине XIX в. «устойчивости» в общественном сознании не наблюдается. Это сознание кризисное, усложненное, рефлексирующее.
Что касается Леонтьева, он необычайно часто обращается к своей биографии. Один из самых прозорливых критиков Леонтьева Б. Филиппов назвал его творчество «широко и страстно написанной автобиографией». Это особое внимание к себе, конечно, лишь отчасти продиктовано, как мы сказали, желанием «проповедовать» (особенно во второй половине жизни мыслителя, после его обращения к вере), с другой стороны, эта автобиографичность -попытка самосознания.
Говоря об исповедальных мотивах в творчестве Леонтьева, нужно вспомнить, кроме уже названного «...Обращения...», такие сочинения, как «Моя литературная судьба», «Рассказ моей матери об Императрице Марии Федоровне», «Четыре письма с Афона» и другие его мемуарные произведения, а также богатое эпистолярное наследие мыслителя, особое место в котором в этой связи занимает письмо, адресованное оптинскому старцу Амвросию, которое Леонтьев назвал своей «исповедью» («Моя исповедь. Батюшке Отцу Амвросию от К. Леонтьева. Декабрь; 1878, Козельск») [Л. ПСС. Т. 61. С. 228-252].13
По поводу этого текста в 1880 г. Леонтьев писал Т.И. Филиппову: «У меня есть тетрадь, написанная вся года два тому назад. Я был тогда в положении сходном с теперешним: мыслить ни о чем другом, кроме своих дел, своего горя и своей скуки не мог. Ни до чего мне не было дела. В этой тетради я в виде исповеди кратко описал для отца Амвросия главные случайности моей жизни с 1871 года до 78-го, т.е. с первого обращения моего в Православие и до неудачной поездки в Константинополь корреспондентом Каткова (я из Киева вернулся больной). Кроме отца Амвросия и одного давнего друга никто этой. тетради не читал. Я очень жалею, что ее не было со мной в Петербурге; Вам бы я дал ее прочесть, и Вы бы увидали, что до 71 года (т.е. до времени моего «обращения») рука Божия тяготела на мне».14 Этот рассказ отличается от «...Обращения» своей интимностью. Это исповедь одному, причем духовному, лицу. Леонтьев сосредоточен на событиях своей жизни, вернее, на значении обрушившихся на него несчастий, и при этом нисколько не пытается обобщать свои выводы (как делает это в «...Обращении...»), «примерять» свой духовный опыт на других людей. Его волнует проблема личного спасения, и он ищет ее решение, с искренностью раскрывая мельчайшие внутренние движения перед своим адресатом, доверяя ему разрешить собственные сомнения. Интересен и не вполне понятен вопрос о том, кто же действительно является здесь заочным собеседником Леонтьева. Свою «Исповедь» он адресует о. Амвросию, но в тексте не только не обращается к нему прямо, но и неоднократно (точнее - в пяти случаях) пишет о нем в третьем лице («я привез с собой письмо о. Амвросию...»; «я сказал это о. Амвросию, и он благословил ехать...» и т. п.).
Исповедальностью пронизано и творчество современников Толстого и Леонтьева (вспомним хотя бы произведения Ф.М. Достоевского, другой очень показательный пример - творчество младшего их современника В.В. Розанова, превращавшего в книгу буквально все внутренние движения своей души).
Проблема «равенства» и «единства» в поздней публицистике Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева
Разобщенность не случайно становится волнующей людей проблемой в России именно во второй половине XIX в. Это время значительных идеологических и социальных изменений в обществе, период складывания буржуазных отношений. С утратой прежней религиозной картины мира резко обозначилось одиночество человека, отчужденность его и от природы, которая стала восприниматься в духе афоризма тургеневского Базарова - «не храмом, а мастерской», и от других людей в условиях действия законов конкуренции, распространения идеи о «самодостаточности» человека, антропоцентризма.
Лев Толстой в немалой степени служил этому процессу, но одновременно он и противостоял ему. «Толстовство» стало следствием того религиозного кризиса, который переживала в конце XIX в. Россия.
Одним из аспектов «полемики»74 Константина Леонтьева со Львом Толстым как религиозным проповедником стал вопрос о равенстве. Можно определить этот аспект и иначе - как проблему единства, поскольку для Толстого равенство ценно не само по себе, как принцип социальной справедливости, но как условие, необходимое для единения людей, установления «братского» общежития, когда стерты разделяющие границы, снят классовый антагонизм и возможно свободное любовное общение.
Одним из путей ко всеобщему единению, согласно учению Толстого, является уравнение философское (назовем его так), то есть сходство во взглядах, выработка «общей» религиозно-философской истины.
По словам М. Дунаева, в учении Толстого отозвались «больные» вопросы его века.
«Русская литература второй половины XIX столетия, - пишет исследователь, - видела важнейшую причину страданий людей в их разобщенности, в разрушении единства, без которого все обессмысливается в бытии человечества. Толстой это также сознавал.
«Ведь бедствие людей происходит из разъединения. Разъединение же происходит от того, что люди следуют не истине, которая одна, а лжам, которых много. Единственное средство соединения людей воедино есть соединение в истине. И потому чем искреннее люди стремятся к истине, тем ближе они к этому соединению».
С этим утверждением, - заключает Дунаев, - невозможно не согласиться. Но согласие будет продолжаться, пока не обнаружит себя тот неизбежный вопрос: а что есть истина?».75
По Толстому, объединяющая всех истина должна открыться в процессе создания нового вероучения, упрощенного и практичного, в котором будут устранены «формальные» (как считал яснополянский проповедник) различия между всеми (и не только христианскими) религиозными исповеданиями.
К. Леонтьев выступил против попытки упрощения религиозного учения: «Об одном умалчивать; другое игнорировать; третье отвергать совершенно; иного стыдиться, и признавать святым и божественным только то, что наиболее приближается к чуждым Православию понятиям европейского утилитарного прогресса...» (то есть к либеральной идее гуманизма) [ВРС. С. 719]. Таковы, согласно Леонтьеву, черты «нового» христианства, «которое можно... назвать христианством «сентиментальным» или «розовым», и одним из «провозвестников» которого стал Лев Толстой. «Этот оттенок христианства» Леонтьев определил как «своего рода «ересь», неформулированную, не совокупившуюся в организованную еретическую церковь», но «весьма распространенную... в образованном классе» [там же].
Современник Леонтьева, его духовный наставник, знаменитый старец Оптиной пустыни о. Амвросий говорил о том, что слово «еретик» как раз происходит от греческого ссірєсо - «выбираю». Старец говорит о несовершенстве «избирательной» веры: «Пишете о своем N., у которого живете, называя его идеально нравственным во всех отношениях, но прибавляете: верует он «по-своему» - по выбору. Но такое своеобразное верование не есть признак идеально нравственного человека. Напротив, такие люди всегда назывались и называются еретиками...». Отец Амвросий указывает на нравственные недуги верующих «по выбору» - «упрямство», «самомнение» и «величайшая гордость».76 Можно вспомнить, что о Толстом, посетившем его в монастыре, старец отозвался: «Горд очень».7
Христианство, как неоднократно подчеркивал Леонтьев, «есть представление сложное» [ВРС. С. 324], «мрачно-веселое»,78 несводимое в полноте своей к «простой» идее гуманности. 79 И, кстати, в этой сложности учения, по мысли Леонтьева, заключена его приложимость к жизни, практичность, о которой заботился Толстой. Критикуя односторонность «розового» христианства, Леонтьев приводит слова Исаака Сирина, учившего, что «многая простота есть удобопревратна», то есть, как комментирует публицист, «ненадежна, легко изменяет направление» [ВРС. С. 332]. Леонтьевскую характеристику Толстого как «безнадежного» в религиозном отношении человека, сделанную после посещения писателем Оптиной пустыни,80 можно понимать как указание на изменчивость, «удобопревратность» религиозных взглядов Толстого.
«Излишняя простота основы, крайняя односторонность приема, неестественная односложность идеала, - предупреждает Леонтьев, - не тверды, «удобопревратны» в том смысле, что приводят иногда совсем не к тому концу, которого можно было ожидать» [там же. С. 333].
В свой век Леонтьев наблюдал за этим «превращением». «Любовь к человечеству «о Христе» подменялась «автономной» гуманностью, антрополатрией, которая, в свою очередь, вела к «сухому и самоуверенному утилитаризму» [там же. С. 324].
«Сужение» христианства, по мысли публициста, способно даже довести человека до полного безверия. «Так, например, эта очень простая, односторонне-своевольная, гордо-болезненная любовь к человечеству, - пишет Леонтьев, - шаг за шагом в иных сердцах (особенно юных), превращение за превращением, может очень легко довести до забвения всех других сторон христианского учения - даже до ненависти к ним, к этим «сухим и как бы унизительным, скучным сторонам», до ненависти к покорности, к смирению, к страху, к воздержанию. На этой же степени превращения до кровавого нигилизма, до зверств всеразрушения остается уже мало поприща» [там же. С. 333].
Проблема личной свободы и исторической предопределенности в творчестве Л.Н. Толстого и К.Н. Леонтьева
В леонтьевской и толстовской философии истории обнаруживается немало общего. Это тем любопытнее, что из-за открытого антагонизма этих мыслителей (обусловленного леонтьевской оценкой поздних религиозных идей Толстого) они могут представляться чуть ли не идейными противниками. Причем уже не только в делах церковных, но и в других вопросах.
К примеру, Н.А. Рабкина, приводя отдельные высказывания К. Леонтьева «о конкретных вопросах русской истории», делает заключение, что «его трактовка войны 1812 г. (а отсюда - и трактовка истории вообще. - О.П.) противоречит... толстовской».164 Конечно, между философско-историческими идеями Толстого и Леонтьева нельзя поставить знак равенства, но данный вывод представляется нам излишне категоричным.
Уже после создания романа «Война и мир», в 1868 г., в письме М.П. Погодину Толстой заявил: «Мой взгляд на историю не случайный парадокс, который на минутку занял меня. Мысли эти - плод всей умственной работы моей жизни и составляют нераздельную часть того миросозерцания, которое Бог один знает какими трудами и страданиями выработалось во мне...» [Т. ПСС. Т. 61. С. 195]. Писатель как бы предвосхищает критику, полагая, что многие сочтут его мысли об истории парадоксом. Через два года в своем дневнике Лев Николаевич отметил: «Я слышу критиков: «Катанье на святках, атака Багратиона, охота, обед, пляска - это хорошо; но его историческая теория, философия - плохо, ни вкуса, ни радости» [там же. Т. 48. С. 343].
Позже, в конце жизни писателя, его не раз несправедливо назовут гениальным художником и никуда не годным мыслителем (причем в числе таких голосов будет и голос К. Леонтьева). Впрочем, свой взгляд на историю Толстой прямо назвал взглядом «художника» и противопоставил «художника» - «историку». Первый ищет соответствия описываемого лица «всем сторонам жизни», то есть занят поиском истины, второй служит определенной идее и потому «обязан иногда, пригибая истину, подводить все действия исторического лица под одну идею, которую он вложил в это лицо» [там же. Т. 16. С. 10]. Толстой-художник отказывается видеть в так называемых руководящих личностях, правителях, полководцах - «героев», но в любом видит «человека». А каждый человек, согласно Толстому, хотя и «пользуется свободой для достижения личных целей и чувствует всем существом своим, что
150 он может сейчас сделать или не сделать какое-то действие; но как скоро он сделает его, так действие это... делается достоянием истории, в котором оно имеет не свободное, а предопределенное значение» [Т. ПСС. Т. 11. С. 6]. Причем люди, имеющие власть, в большей степени, чем остальные, связаны «законом предопределения» [там же. Т. 16. С. 16] и служат «бессознательным орудием исторических, общечеловеческих целей» [там же. Т. 11. С. 6].
Спустя несколько лет после выхода в свет «Войны и мира» Константин Леонтьев, чьи взгляды на историю также не щадили критики, называя их, как вспоминает сам публицист, «психопатическими парадоксами»,165 в письме своему другу К.А. Губастову заявил о своей «теории роковой игры механических сил в международных делах». Размышляя о роли в истории лиц влиятельных, наделенных властью, Леонтьев делает вывод:
«Когда придет минута известных сочетаний, то и все лица служат им, сами не зная, что делают, или если и понимают, то увлекаются собственными страстями и расчетами. Все - д Израяли, Митхад, Солисбюри, Игнатьев, Черняев, Ионин, Карцов, Бисмарк, Аксаков, Милан, князь Николай Черногорский, Андраши, Новиков и т. д., - все эти люди соответствуют, каждый на месте своем, известной реальной силе, большей или меньшей, но влияющей в своей сфере; их личные вкусы в политике, их верования, их эгоизм, их самолюбие выражают некоторые коллективные течения что ли в окружающих их обществах. Они выражают в концентрированном виде известного рода накопления идей и чувств в окружающих их общественных средах... Пусть эти люди все очень различны не только по нраву, но и по целям, и по взглядам своим; но совокупное действие, как общества, так и этих выражающих то или другое начало лиц - все-таки дает в конце диагонали разнородных сил ту роковую точку а или Ь, которая должна закончить известный период истории.
Диоклетиан столь же помог воцарению христианства, как и апостол Павел». «А реалисты нынешние, - продолжает Леонтьев, - по-моему, просто дураки - воображают, что если люди желают друг другу какого-то блага или зла, то так и будет. Что такое благо и что такое зло?»166
Это заключение - не случайная мысль. Упоминание «о невидимых силах» истории, «таинственных и сверхчеловеческих» [ВРС. С. 448], то и дело повторяется в публицистике Леонтьева. Скажем, в статье «Панславизм и греки» он пишет: «Международная политика есть неизбежная в истории игра сил, так сказать, механических сил народной жизни» [там же. С. 52]. В статье «Как надо понимать сближение с народом?» публицист рассуждает о «большой разнице» между «умом и волей» в делах политики и находит, что ум «когда приходит минута практического действия... в последнюю минуту выбора обыкновенно заменяет нечто другое, какая-то совокупность наших сил: нравственных, телесных и отчасти только умственных» [там же. С. 291].
Мысли Леонтьева о «минуте известных сочетаний», «роковой точке истории» сродни толстовским взглядам на причины исторических событий -«миллиарды причин» должны совпасть, чтобы «произвести совершившееся событие» [Т. ПСС. Т. 11. С. 4].
Причем толстовский вывод о необходимости учета всех причин не сводится к простому математическому действию, тем более что писатель, дробя причины, увеличивая их до бесконечного множества, намеренно делает такое действие невозможным. Под «бесконечно малой единицей для наблюдения», «дифференциалом истории» писатель подразумевает не поступок каждого конкретного человека, а «однородные влечения людей» [там же. Т. 11. С. 267-268].167 Это понятие иного уровня и соотносится с леонтьевскими представлениями о «коллективных течениях» в обществах, выражающих «известного рода накопление идей и чувств». Можно также провести прямую аналогию между леонтьевскими выводами о бессознательной подчиненности лиц историческому року и толстовским представлением о человеческой свободе. И, конечно, обоих мыслителей в этом случае сближает отрицание рационализма.
Природа художественного слова в творчестве Л.Н. Толстого и в «эстетической критике» К.Н. Леонтьева
Эстетические взгляды Леонтьева, его оценка творчества Толстого -наиболее изученный аспект обширной проблемы диалога творческих наследий двух мыслителей. Наиболее полно «литературная теория» Леонтьева освещена в работах С.Г. Бочарова,42 вопрос о леонтьевской эстетике исследует П.П. Гайденко,43 к нему обращаются Ю.И. Сохряков,44 О.Г. Панаэтов.45 В наши задачи не входит обстоятельное и системное описание литературно-критической позиции Леонтьева. Тем более, на наш взгляд, не требуют подробного изложения взгляды на искусство Толстого.46 Мы остановимся лишь на отдельных аспектах отношения Леонтьева как критика к Толстому-писателю и на некоторых моментах сходства и различия их эстетических взглядов.
И. Фудель в воспоминаниях о Леонтьеве пишет: «К Л. Толстому как художнику он был положительно неравнодушен. Говорил о нем с увлечением, с азартом. Разбирал все красоты его творчества, в то же время указывал, как, в чем он подчиняется гоголевскому течению, и очень порицал его за это. Помню, один раз я застал Леонтьева дома углубившимся в какую-то книгу. «Представьте, Осип Иванович, - встретил меня он. - Пятый раз в жизни перечитываю «Войну и мир» и не могу начитаться».47
Под конец жизни Леонтьев начинает работу над обширным критическим этюдом «Анализ, стиль и веяние. О романах гр. Л.Н. Толстого», который был окончен осенью 1889 г. в Оптиной пустыни и напечатан в 1890 г. в «Русском вестнике». Леонтьев признается в письме Губастову, что взялся за этот труд потому, что чувствует приближение смерти («умирать пора»).48 Он хочет успеть высказать свои мысли по поводу современной литературы. «...Критикой, -пишет он М.И. Филипповой, - собственно я увлекся потому, что меня душат давно мои особые взгляды на вред гоголевщины в нашей литературе».49 Но не только это подвигло Леонтьева на подобный труд. Другой причиной написания «Анализа, стиля и веяния...» стала, по его признанию Губастову, необходимость успеть отдать долг справедливости Толстому как художнику.50
В статье «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой» (1888) Леонтьев поставил Толстого «выше всех романистов» своего времени [ВРС. С. 461].51 Критика привлекает большая, чем у прочих писателей, независимость Толстого от свойственного отечественной литературе второй половины XIX в. пафоса отрицания, «принижения жизни» [там же. С. 462]. «Только у Толстого, -пишет он, - действительность русская возвращает во всей полноте свои права, утраченные со времен серых «Мертвых душ» и серого «Ревизора» [там же. С. 464]. Леонтьев хвалил Толстого за «высоту выбора» предмета изображения в «Войне и мире», ставил ему в заслугу тот факт, что он «наконец-то по-человечески, то есть беспристрастно, а местами и с явной любовью» описал высшее общество в «Анне Карениной» [там же]. Критик видит в писателе «здоровый» талант, в отличие, скажем, от гения Достоевского, который Леонтьев находил «болезненным», «исковерканным».53 Романы Толстого полны, по словам Леонтьева, «жизненной поэзии и жизненной правды»,54 по ним можно «изучать жизнь».
Из уст Леонтьева это утверждение звучит как величайшая похвала, если вспомнить, что искусству он отводит значение второстепенное, подчиненное, признавая приоритет за эстетикой реальной действительности: «...Во мне неискоренимо было то живое эстетическое чувство, которое больше дорожит поэзией действительной жизни, чем художественным совершенством ее литературных отражений!» [Л. ПСС. Т. 6г. С. 734].
Закономерно, что Леонтьева, выдвинувшего такую ценностную установку, особенно привлекает фигура Толстого. Для последнего главной областью приложения творческих сил была жизнь, самые различные стороны бытия. Искусство же он назвал «зеркалом», а точнее - уменьшительно - «зеркальцем», отражающим жизнь [Т. ПСС. Т. 23. С. 15].55 Цель настоящего искусства (как формулирует ее писатель в трактате «Что такое искусство?») - служить средством общения. Искусство, по Толстому, - способ передачи своих чувств другим людям, способ закрепить связи между людьми. А потому оно - «не только в театрах, на концертах и на выставках», но «во всей жизни» [там же. Т. 30. С. 65-66]. «Вся жизнь человеческая», по словам Толстого, «наполнена произведениями искусства всякого рода, от колыбельной песни... до торжественных шествий» [там же. С. 67].
Заметим, что Леонтьев приветствовал творчество в самых различных сферах, в частности в делах государственных и даже церковных.
Толстого с Леонтьевым сближает особая восприимчивость к красоте, в частности - к красоте природы. «...Красота, - встречаем мы запись в толстовском дневнике, - ослепляла меня и мгновенно с силой неожиданной действовала на меня. Тотчас же мне хотелось любить, и я даже чувствовал в себе любовь к себе и жалел о прошедшем, надеялся на будущее, и жить мне становилось радостно, хотелось жить долго, долго, и мысль о смерти получала детский, поэтический ужас».56 Толстой говорит о пережитом им при виде прекрасного пейзажа «физическом впечатлении, как красота через глаза вливалась... в душу».57
Героя толстовского «Люцерна» красота «буквально ослепила и потрясла», так что «захотелось обнять кого-то» [Т. ПСС Т. 5. С. 4].58
К месту привести впечатления героя леонтьевской «Исповеди мужа», созерцавшего сад через цветные оконные стекла: «В желтом стекле все веселее, как небывалым солнцем облита и озолочена зелень сада; веселье доходит до боли, до крика!» [Л. ПСС Т. 2. С. 329].
И здесь, как у Толстого, «физическое», органическое переживание красоты, восприятие ее не отвлеченное, а прочувствованное всем существом.
Подобное чувство способно вызвать у Леонтьева и красота мысли, слова. Так, знакомство с оригинальным текстом Исаака Сирина вызывает у него признание: «В нем есть какая-то особая мистическая музыка: при чтении его задумчивых поучений ощущается нечто особое, пробуждается у верующего человека особое чувство, духовность и сила которого доходит до физического томления» [ВРС. С. 193].
