Содержание к диссертации
Введение
1.0. Идеологемы и их место в лингвоаксиологии 17
1.1. Опыт терминологической кодификации лингвоаксиологических единиц
1.1.1. Предпосылки обоснования термина «идеологема» 17
1.1.2. Сущность и принципы лингвоаксиологии 28
1.1.3. Основные единицы эмического ряда 36
1.1.4. Обоснование термина «идеологема» 43
1.2. Метаконтекст и его роль в актуализации идеологем 77
1.2.1. Разграничение понятий контекста и метаконтекста 77
1.2.2. Специфика лексикографического контекста. Его дискурсивные характеристики 81
Выводы 102
2.0. Актуализация идеологем аксиокатегории власти в русском лексикографическом дискурсе 104
2.1. Дооктябрьская лексикографическая традиция 104
2.2. Советская лексикографическая традиция 119
2.3. Современная лексикографическая традиция 133
Выводы 145
3.0. Лингвогносеологический подход к осмыслению проблемы как основа исследования 147
3.1. Лингвогносеология как междисциплинарное образование 147
3.2. Лингвогносеологический аспект рассмотрения идеологем типа контрреволюционный 156
3.3. Лингвокогнитивная эволюция идеологемы бурэ/суазный 168
Выводы 173
Заключение 175
Список использованной литературы 175
- Предпосылки обоснования термина «идеологема»
- Основные единицы эмического ряда
- Дооктябрьская лексикографическая традиция
Введение к работе
Человек издревле придавал слову необыкновенную, почти магическую силу. Практически невозможно было постичь, почему оно имеет такую власть над людьми, за счет каких своих качеств оказывается мощным орудием убеждения и влияния. Позже ученые объяснят данный эффект тем, что слово, помимо «типичного» для него свойства информирования, обладает также функцией воздействия, или волюнтативной функцией.
С течением времени (в частности, в период становления буржуазного общества) появились политики, открывшие в языке колоссальные возможности для управления сознанием масс. Власти предержащие отчетливо осознали: «язык есть самое главное средство подчинения. «Мы - рабы слов», - сказал К. Маркс, а потом это буквально повторил Ф.Ницше. На создание и внедрение в сознание нового языка буржуазное общество истратило несравненно больше средств, чем на полицию, армию, вооружения. Ничего подобного не было в аграрной цивилизации (в том числе и в старой Европе» [Кара-Мурза 2003: 118]. Постепенная и решительная идеологизация государственной системы развила в языке его новую потенцию - средство манипуляции общественным сознанием. Слово стало оружием массового поражения. Этот факт серьезно озаботил ученых и общественных деятелей. Лингвисты, исследуя проблему взаимообусловленности языка и идеологии, пришли к выводу о том, что язык в этом плане - явление многомерное, многофункциональное, не поддающееся однозначной трактовке. Выяснилось, что «язык умеет манипулировать, он умеет гримировать свои функции, умеет выдать одно за другое, умеет внушать, воздействовать, лжесвидетельствовать» [Николаева 1988: 154]. Диапазон возможностей языка оказывается столь широк, что его анализ становится нельзя провести при помощи лишь языковедческих методов и приемов.
Беспрецедентные технологии манипулирования общественным сознанием, ставшие идеологической основой целых государственных институтов, заставили ученых всерьез обратить внимание на внутренний механизм этих методологически
четко организованных процессов. Субъективный фактор, преодолевающий в данном случае индивидуальный, личностный уровень и выходящий на уровень общественного сознания, заявляет о себе со значительной силой и одновременно (по причине масштабности своего эффекта) некоторым образом объективизируется, становится исторической данностью. Очевидная с точки зрения социолингвистики формула «без языка нет общества, без общества нет языка» [Журавлев 1982: 9] получала дальнейшую разработку, находила не только внешнюю, социальную, но и интралингвистическую мотивировку (ср.: «языковая структура - это продукт исторического формирования и развития языка в неразрывной связи с развитием общества, трудовой деятельности, речевой практики и общественного сознания людей» [Дешериев 1988: 19]).
Вопрос о взаимообусловленности двух — языкового и общественного -факторов находил в трудах социолингвистов все более убедительные подтверждения. В результате исследователи установили, что «отношение идеологии к языку и языкознанию следует рассматривать в двух взаимосвязанных аспектах: 1) использование идеологией языка в качестве орудия, 2) язык как объект идеологической борьбы» [Современная... 1984: 25]. В ходе внимательного изучения были определены особенности взаимоотношений идеологии и языка, указаны средства речевого воздействия, отмечены процессы идеологизации и деидеологизации русской лексики, проанализированы аспекты стихийного и сознательного влияния идеологии на язык и т.д. [подробнее об этом см.: Дешериев 1977; Леонтьев 1983; Бахнян 1983; Дешериев 1988; Байков 1988; Крысин 1988; Стриженко 1988; Крючкова 1989 и др.]. Однако следует заметить, что при всех научных достижениях большая часть указанных социолингвистических трудов, во-первых, была тенденциозной и идеологически односторонней, что в свою очередь мешало адекватному восприятию исследуемой ситуации; во-вторых, была иногда чересчур социологичной, т.е. сужала рамки заведомо более широкого явления; в-третьих, не обращала серьезного внимания на семантические аспекты идеологизации языка.
Известно, что слово как элемент системы идеологического манипулирования оснащается дополнительными средствами оценочности, образности, эмотивности.
В этом плане примечателен следующий пример. Журналист Андрей Кротков в юбилейном эссе «Консерватор», посвященном известному русскому издателю и публицисту XIX века Михаилу Каткову, подчеркивает: «Монархист, охранитель, реакционер... Этими и другими нехорошими словами величали Каткова современные ему и позднее либеральные публицисты» [Алфавит. - 2003 - №6 -с.ЗО]. Никого подобная характеристика не удивляет. Однако, если речь идет о словах, как с лингвистической точки зрения можно объяснить, почему не обладающие внутренней коннотацией лексические единицы вызывают негативную реакцию, определяются как «нехорошие»? Думается, что интралингвистические разыскания удовлетворительного ответа не дадут. В лингвогносеологическом аспекте результат будет, если рассматриваемые единицы сразу перевести из собственно лингвистической плоскости (из категории слов) в плоскость лингвокогнитивную (в категорию идеологем). Как известно, идеологемы обладают значимостью в пределах конкретного метаконтекста. В настоящее время в этом плане действенной может оказаться лишь единица реакционер как идеологема описательного характера, содержащая сильную логическую оценку. Идеологема монархист в пределах постсоветского дискурса фактически перестала быть таковой, поэтому выступление ее в роли современного оценочного предиката, вероятно, может вызвать лишь иронию или недоумение. Другое дело — политический дискурс XIX века. В его рамках каждая из указанных единиц (монархист, охранитель, реакционер) обладала мощным аксиологическим зарядом, обусловленным довольно сильной идеологической конфронтацией двух непримиримых лагерей - консерваторов и либеральных демократов. При этом если идеологема реакционер относится к классу универсальных, лексически не привязанных к конкретной эпохе, то идеологема монархист имеет наибольшую актуальность в рамках точно определенного исторического периода - XIX - н. XX веков. Самое же примечательное состоит в том, что яркой оценочной идеологемой
единица монархист становится, скорее, не в дискурсе власти, а в контрдискурсии, или в дискурсе инакомыслия [Лассан 1995: 302].
Наиболее явственно идеологемы проявляют себя в идеологически обусловленных высказываниях, при этом данные высказывания могут иметь разную коммуникативную направленность — от яркого лозунга («долой агрессивных контрреволюционеров и авантюристов корниловско-алексеевского пошиба» [фраза из газеты «Рабочее дело» (февраль 1918)] ) до сдержанной аналитики ( [с приходом к власти нового президента] "в политическом сленге страны появился термин "шеварднадзевщина" и "козыревщина" - как примеры неправильной международной политики" ["Общая газета". - 2001.- №46 - С.6]). Очевидно, что коммуникативная ситуация проясняется здесь общей семантикой высказывания и отдельными волюнтативно нацеленными номинативными средствами.
Однако примечательно то, что идеологический эффект могут производить и отдельные вербальные единицы, никак не поясняемые микроконтекстом. Речь идет о словах типа социал-соглашатель, реакционный, кулацкий, партаппаратчику с одной стороны, и светлоносец, скипетродероісец, первомай, серп и молот, сверхдержава, с другой. Актуализованные идеологическим метаконтекстом, они обретают определенную самостоятельную значимость и образуют своеобразную парадигматическую целостность. Как заметил еще в 1960-е годы Н.Г. Комлев, «отдельные слова могут служить интересам отдельных групп, а некоторые слова-понятия могут лгать, даже если они берутся изолированно, ибо за ними стоит эксплицитно невыраженная дефиниция. Таких слов особенно много в общественно-политической сфере и идеологии» [Комлев 1969: 127].
Силу и коварство идеологических средств языка неоднократно приходилось испытывать на себе практически каждому читателю и слушателю, однако внутренний механизм речевого воздействия на человеческое сознание до сих пор остается не вполне ясен. По достоинству оценивая производимый идеологический эффект, многие исследователи создают яркие образные выражения применительно к различным языковым его реализаторам (ср.: лингвистика лжи [Вайнрих 1987];
«деревянный язык» [Seriot. 1985]; тоталитарный язык [Вежбицка 1993]; демагогический текст [Ромашов 1995]; «лингвистическая демагогия» [Николаева 1988]; манипулятивная семантика [Байков 1988]; семантическая диверсия [Современная... 1984: 54]; семантический терроризм [Кара-Мурза 2003:189] и т.п. Трудно сказать, насколько правомерно давать подобные характеристики как самому языку, так и отдельным его средствам, но факт остается фактом: именно язык служит главным транслятором идеологически значимых текстов, а следовательно, с помощью именно его внутреннего механизма происходит основной процесс информирования либо дезинформирования человека и общества.
В данных условиях резонными становятся следующие вопросы: 1) какова природа идеологемы, если лингвистические знаки становятся основой для появления знаков квазилингвистической сущности?; 2) можно ли провести границу между языковыми и неязыковыми коннотациями?; 3) насколько вообще целесообразно рассматривать эти «идеологизированные» единицы с лингвистической точки зрения? Поискам ответов на указанные вопросы и посвящена значительная часть настоящего исследования.
Эмпирической основой работы стали материалы практической лексикографии, т.е. лексиконы толковых словарей. Словарь, как известно, должен служить серьезным фиксатором и систематизатором узуальных фактов языка. Ученым-лексикографам необходимо тщательно отобрать из всего лексико-семантического массива наиболее устойчивые и распространенные единицы, отвечающие современному состоянию языка, строго их классифицировать и обработать таким образом, чтобы весь представленный материал можно было рекомендовать широкой аудитории как образцовый (кодификаторский) с лингвистической точки зрения.
Однако даже поверхностное ознакомление с содержанием толковых словарей показывает, что предлагаемая ими информация нередко выходит за рамки не только языковые, но даже общепонятийные. Иначе говоря, лексикографические материалы часто включают в себя, помимо основных сведений о лексической семантике, информацию, определенным образом отражающую совокупность
и идеологических, культурологических, эстетических, этических и других представлений эпохи. Это подтверждает справедливость идеи о том, что словарь можно рассматривать и в качестве уникального лингвокультурологического источника. Как отмечает Р.А. Будагов, «с общекультурной позиции толковые словари все еще мало анализировались» [Будагов 1989: 4].
Тем большую значимость в плане обеспечения эффективной коммуникацией должна иметь лингвистическая разработка проблемы разграничения реального лексического значения и экстралингвистически обусловленных коннотативных наслоений в составе слова.
Актуальность данной работы состоит в том, что в рассмотрении сложной проблемы взаимодействия идеологии и языка недостаточно разработана таксономия лингвоаксиологических терминов (идеологема, прагмема, аксиологема, политема, культурема, мифологема и др.), что осложняет видение данного вопроса и конструктивное взаимодействие исследователей. До сих пор окончательно не решены вопросы стратегии научного лексикографирования. Вероятно, в том числе и с этим связаны трудности практического описания лексики: некоторые проекты толковых словарей получают солидную разработку и через несколько лет закрываются как морально устаревшие; некоторые словари русского языка начинают выходить параллельно под одним заглавием, но с принципиально разными взглядами на описание предмета; некоторые словари уже с современной точки зрения продолжают традиции идеологической тенденциозности в подаче * материала и т.д. В настоящем исследовании предпринимается попытка разобраться с закономерностями взаимодействия семантики и прагматики на уровне толкового словаря, стремление выявить идеологически недопустимые для научного лексикографирования приемы репрезентации языкового материала.
Объектом исследования являются идеологемы — конкретные линво-семиотические единицы типа реакционер, либерализм, мелкобуржуазный, большевистский, товарищ, рыночник, красно-коричневые, содержание которых актуализировано аксиологическими установками общества. В тексте диссертации
проанализировано 318 идеологем. Общая картотека собранных, систематизированных и обработанных единиц составляет 2300 слов и словосочетаний.
Источниками для исследования стали авторитетные толковые словари русского языка XVIII - XXI вв., а также тексты отдельных газетных публикаций XX - XXI веков, способных проиллюстрировать излагаемый материал. Список источников прилагается в библиографическом перечне.
Целью исследования является изучение идеологем в плане определения их сущности, в их языковом отображении (лексикографический аспект) и в некоторых речевого функционирования.
Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:
освещение социально-исторических и психологических предпосылок и следствий формирования идеологем;
раскрытие природы и специфики идеологем как особых единиц лингво-семиотического происхождения;
рассмотрение условий актуализации идеологем в контексте и метаконтексте;
анализ идеологем, представляющих аксиокатегорию власти, в толковых словарях разных эпох;
обоснование методики лингвогносеологического исследования, его сущности и терминологического аппарата;
Решение поставленного круга задач предполагает привлечение широкого спектра методов исследования. Среди них в первую очередь реализуются: описательный метод, включающий приемы наблюдения, сопоставления, обобщения и классификации анализируемого материала; метод сплошной выборки материала; методика лингвогносеологического анализа, включающая в себя группу методов — метод синхронного (семасиологического) анализа; метод компонентного анализа, предписывающий выделение компонентов в семантической структуре значения слова; метод концептуального анализа, заключающийся в рассмотрении глубоких семантических связей с выходом на уровень концептосферы и реальные
синтагматические отношения слов; метод пропозиционального анализа, предназначенный для моделирования метазначения слова на основе вариантов его лексикографических интерпретаций; метод контекстуального анализа, нацеленный на исследование языковых единиц с учетом лингвистического и экстралингвистического уровней, микро- и метаконтекстов.
Научная новизна исследования предопределена теоретическим и практическим использованием междисциплинарного лингвогносеологического подхода, объединяющего усилия лингвистики и теории познания в раскрытии особенностей языковой, речевой и когнитивной репрезентации языкового знака. Лингвогносеология в настоящей работе понимается как общее, универсальное направление, включающее в свой состав такие дисциплины, как лингвокультурология, лингвоаксиология, этнолингвистика и др., углубляющие познание языка через его взаимодействие с разнообразными социально-психологическими факторами.
В работе представлено особое понимание категории идеологемы, рассматриваемой в лингвистической литературе слишком широко. Идеологема понимается здесь как конкретная знаковая по природе единица с конкретным содержанием, функционирующая в данном языке в конкретный период.
В исследовании апробируется построение дискурсивной лексикографической модели - ряда словарей, объединенных исторически и идеологически, т.е. репрезентирующих данные о языке и мире в сходных метаконтекстуальных условиях. Сопоставление нескольких словарных моделей дает важное представление о статике и динамике содержания языкового знака.
Теоретическая значимость исследования заключается в том, что проблеме взаимодействия языка и идеологии придается не только социально-политический, но и общекультурологический, психологический, этический характер. Изучение проблемы проводится на материале конкретных слов и значений, взятых в их эволюционном развитии. Подробный семантический анализ идеологем показывает идеологически мотивированные возможности совмещения в одной единице языкового и неязыкового знания.
В работе получает освещение лингвогносеология (теория лингвистического познания) с указанием на ее сущность и задачи.
В исследовании проводится попытка кодификации лингвоаксиологических терминов эмического ряда, нацеленной на привнесение порядка в соответствующую таксономию, отличающуюся в современном языкознании разнообразием интерпретаций.
Рассматривается возможность изучения толковых словарей с учетом фонового знания эпохи, которое накладывает существенный отпечаток на их содержание. Другими словами, применительно к лексикографии используется понятие дискурса, причем как на макроуровне (идеологическая модель эпохи), так и на микроуровне (словарная статья - это не только микротекст, но и мини-дискурс).
Практическая значимость диссертации заключается в возможности использования ее результатов и выводов в теоретической и практической лексикографии. Знание скрытых и явных средств идеологического манипуляторства, мешающих восприятию собственно языковой информации, может помочь как составителям толковых словарей, так и пользователям данными источниками (учащимся, преподавателям, журналистам, переводчикам и т.д.). Кроме того, наблюдения за особенностями функционирования и развития идеологем, спецификой их строения и общественной значимостью могут быть учтены при разработке курсов лекций по лексикологии, лингвистической семантике, общему языкознанию, при проведении семинаров по когнитивной психологии и лингвистике, социолингвистике, психолингвистике, лингвокультурологии и т.д.
Апробация результатов работы. Основные результаты диссертации обсуждались на заседании кафедры иностранных языков факультета лингвистики и межкультурной коммуникации МарГУ (октябрь 2001г.), на заседании кафедры русского и общего языкознания историко-филологического факультета МарГУ (октябрь 2003г.). Отдельные положения диссертации были представлены в виде докладов и сообщений на научно-практическом семинаре МарГТУ (ноябрь 1995г.), на всероссийской междисциплинарной научной конференции «Вавиловские
чтения» (Йошкар-Ола, 1997г., ноябрь 1999г., ноябрь 2000г., ноябрь 2001г., ноябрь 2002г.), на международной научной конференции, посвященной 85-летию со дня рождения профессора Б.Н.Головина (Нижний Новгород, 21-24 мая 2001г.), на международной научной конференции «Бодуэновские чтения» (Казань, 11-13 декабря 2001г.), на научной конференции «Вторые Международные Бодуэновские чтения (Казань, 11-13 декабря 2003 г.). По теме диссертации опубликовано 14 работ (в Йошкар-Оле, Томске, Великом Новгороде, Нижнем Новгороде, Казани, Москве).
Наиболее существенные результаты исследования позволяют сформулировать основные положения, выносимые на защиту:
1. Идеологема — конкретная цельная единица синкретичной лингво-
семиотической природы; это знаковое образование идеологического метауровня;
это дискурсивная единица, значимость которой определяется метаконтекстуально.
2. Толковые словари русского языка, создаваясь в условиях того или иного
исторического дискурса и закономерно испытывая на себе влияние конкретной
идеологии, аккумулируют в своем содержании множество ценностно
обусловленных коннотаций эпохи. Следовательно, и отдельно взятый словарь, и
группу нескольких словарей, идеологически и исторически объединенных одним
периодом, можно рассматривать как лексикографический дискурс. Под
лексикографическим дискурсом в данной работе следует понимать
организованную совокупность микротекстов, «погруженных в жизнь»,
представление которых в конкретном источнике мотивировано внеязыковыми
общественно значимыми условиями.
История отечественной лексикографии подразделяется на три этапа: дооктябрьский (самодержавный), советский и постсоветский (современный). Каждому из них присуща своя идеологическая модель мира, специфика которой накладывает несомненный отпечаток на создаваемые тексты.
Идеологемы как ценностно мотивированные знаковые образования группируются вокруг того или иного идеологически значимого концепта, служащего основой для формирования аксиологических категорий
16 (аксиокатегорий). В результате идеологемы русского языка могут быть распределены по следующим пяти разрядам: аксиокатегория власти, аксиокатегория социального устройства, аксиокатегория образа врага, аксиокатегория религии, аксиокатегория культурно-философских ценностей. Данное распределение позволяет более эффективно использовать описательный и сопоставительный методы при анализе идеологемного состава языка.
5. Расширение сферы научных интересов лингвистики требует упорядочения и совершенствования метаязыкового теоретико-методологического аппарата. Лингвогносеология (теория лингвистического познания) — это междисциплинарный научный комплекс, в рамках которого исследуются вопросы взаимодействия языкового и внеязыкового знания. Это содружество дисциплин, занимающихся решением проблем герменевтического, репрезентационного г (лингво-семиотического), лингво-философского и лингвокультурологического плана.
Структура и объем исследования. Диссертация состоит из списка сокращений, введения, трех глав, заключения, перечня источников исследования, списка использованной литературы, включающего 220 наименований. Общий объем работы - 203 страницы..
Предпосылки обоснования термина «идеологема»
В качестве основной классификационной единицы данного исследования выступает идеологема. Следует, признать, что, несмотря на известную «популярность» данного понятия в научной и публицистической среде, не существует достаточной ясности в определении его места в современной таксономии. В настоящее время идеологема выполняет функции некоего удобного полутермина, широкое использование которого в гуманитарной сфере, по-видимому, мотивировано именно размытостью его содержания.
Прозрачность внутренней формы термина идеологема еще не делает его очевидным. «Реальный мир один и един. Идеальный мир вариативен. Он распадается на множество возможных миров. И даже каждый из этих миров содержит множество эталонов идеала» [Арутюнова 1999: 218]. Идеология, как любая система «надстроечных» элементов, по своей природе не может быть однозначна. Следовательно, чтобы выяснить, какой смысл мы вкладываем в идеологическое содержание данной единицы, необходимо определиться с пониманием идеологии как таковой.
Широко распространено мнение о том, что, во-первых, идеология — жестко регламентированное и исключительно политизированное мировоззрение господствующего класса, навязываемое общественному сознанию, во-вторых, идеология - «характеристика неистинного мировоззрения, предназначенного для обмена ради материальных, а также политических интересов» [ФЭС 1998: 170]. Эта позиция, близкая к представлениям наивной картины мира, весьма поверхностна и, скорее, является протестной реакцией на гиперидеологизацию общественной жизни. В действительности же одно из наиболее точных и емких определений идеологии отражено в классическом «Философском энциклопедическом словаре» советской эпохи: «Система взглядов и идей, в которых осознаются и оцениваются отношения людей к действительности и друг к другу...» [Келле 1989: 206]. Нельзя утверждать, что идеология - это явление с сугубо политическим содержанием. Она «вы ступает в различных формах политических, правовых, этических, религиозных, эстетических и философских взглядов» [Там же: 207]. Главным критерием идеоло-гичности понятия является его ценностность, предельная концептуальная значимость для всего социума в целом.
Пожалуй, именно аксиологический фактор можно считать единственной компромиссной основой понимания термина «идеологема» разными исследователями. Однако исходя из опыта интерпретации этого термина в научной литературе следует отметить, что ни абстрактная, ни широкая его трактовка не удовлетворяет методологическим требованиям данной работы.
Под абстрактным видением вопроса подразумевается тот факт, что современная лингвистика допускает культурологическое понимание идеологемы как «особых демагогических утверждений и предписаний, отражающих тоталитарные установки» [Ромашов 1995: 11].
Взгляд на рассматриваемое понятие как на «новое знаковое отображение познавательных концептов и системы ценностей» [Радбиль 1996: 435] кажется перспективным и может претендовать на универсальность. Эта универсальность обеспечивается возможностями конструирования языковой картины мира из идеологем как ее «строевых элементов». Притом аксиологическая база, служащая залогом существования идеологем, в соответствии с законами социопсихологии совершенно естественно подразделяется на ценности внешние, социально обусловленные, и ценности внутренние, персонально обусловленные [Карасик 1996: 3]. И хотя считается, что между ними «нет четко очерченной границы», можно предположить, что «семантика словосочетания «вишневый сад», становясь идеологемой для героев пьесы Чехова...» [Радбиль 1996: 435], не станет идеологемой общенациональной значимости (с условием, если отрешиться от художественного метапростран-ства).
Основные единицы эмического ряда
Сущность лингвоаксиологии заключается в многообразии ценностных отношений, реализуемых через единицы языка. Это многообразие закономерно привело к плюрализации научных подходов, теорий, методов, и соответственно каждый новый почин в этой сфере предусматривает терминологическое кодифицирование. Выбор эмического ряда, представленного в лингвоаксиологии очень широко (аксиологема, идеологема, мифологема, политема, прагмема и пр.), обусловлен хотя и разнообразной, но стройной таксономией и возможностями успешной корреляции;
Актуальным в этом направлении остается вопрос о том, насколько вообще правомерно использовать данные термины применительно к лингвистике. Удачный, на наш взгляд, критерий для данного случая выдвинули Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелев: «граница между лингвистической семантикой и «внеязыковыми» явлениями определяется разграничением между языковыми конвенциями и явлениями, не конвенционализованными в конкретном языке» [Булыгина, Шмелев 1997: 8]. Разумеется, это критерий не абсолютный, но достаточно надежный, хотя и здесь возникают вопросы. В частности, если «от языковых конвенций следует отличать как неконвенциональные явления, так и явления, регулируемые внеязыковыми конвенциями» [Там же: 9], то следует ли считать, что внеязыковые конвенции никоим образом не входят в компетенцию лингвистической семантики? Думается, на это вопрос нельзя дать однозначный ответ. Важно другое: при твердой установке на лингвистичность исследования критерий конвенциональности может помочь выявить из множества аксиологических субкатегорий эмического ряда сугубо языковые единицы.
Среди всех таксонов подобного рода наиболее универсальным и «прозрачным» по своему внутренней форме представляется терминоид аксиологема. Он в силу указанных свойств действительно может претендовать на роль гиперонима в терминологической ценностной шкале, объединяя гипонимы начиная со словообразовательных элементов типа архи-, -оньк-, -ульк-, -щин- и пр. (архиопасный, лисонька, танцульки, военщина) и заканчивая оценочно окрашенной текстемой. В исследовательской литературе аксиологема как классификационная единица отмечена в нарротологическом аспекте теории текста, в рамках которого повествование изучается как активное диалогическое взаимодействие писателя и читателя. Аксиологема здесь «субтекстуальная категория авторской эмоционально-интеллектуальной оценки» [Диброва 1998: 255]. С ее помощью писатель выделяет самые важные и серьезные, с его точки зрения, моменты повествования (аксиоло-гемой, например, будет являться эпиграф к произведению). Принцип конвенциаль-ности в данном случае нейтрализован, так как решающее значение при определении ценностной позиции здесь имеет субъективное авторское начало. Создание камерной атмосферы в диалоге «писатель — читатель» предполагает интерпретационную гибкость в постижении смысловой составляющей текста. Аксиологема в трактовке Е.И. Дибровой именно субкатегория, условная субстанция, функционирующая в исследовательском поле нарротологии и не коррелируемая с единицами языка.
Большой, по замыслу, репрезентативный потенциал несет в себе лингвокуль-турема. Это в самом деле обширная по содержанию категория, выражающая не обязательно ценностное, но всегда культуроспецифическое значение. Создатель термина В.В. Воробьев сразу подчеркнул, что «структура лингвокультуремы - более сложная, чем у собственно языковых единиц» [Воробьев 1997: 48], т.е. сразу вывел лингвокультурему из числа коррелируемых в языкознании таксонов. Более того, слово (знак — значение) В.В. Воробьев рассматривает как органичную часть лингвокультуремы (знак — значение — понятие — предмет). Последняя выходит за рамки собственно языкового значения и включает в себя так называемую «предметную семантику». «Лингвокультурема вбирает в себя, аккумулирует в себя как собственно языковое представление («форму мысли»), так и тесно и неразрывно связанную с ним внеязыковую, культурную среду (ситуацию, реалию) — устойчивую сеть ассоциаций, границы которой зыбки и подвижны» [Там же: 48]. Таким образом, это межуровневая комплексная единица, как условная классема существующая в сознании культурно или ментально компетентного реципиента. Бесспорно, целостность лингвокультуремы оправдывает теснейшую связь когниции и языковой деятельности, но уже В.А. Маслова заметила, что «данный термин представляется нам весьма туманным, ибо в нем не раскрываются механизмы того, где и как прикрепляется культурологическая информация в языковом знаке, как она «работает» в языке, а указывается лишь на факт ее наличия в языковом знаке, что известно еще со времен В. Гумбольдта» [Маслова 2001: 52].
Дооктябрьская лексикографическая традиция
Представление аксиосферы власти в дореволюционной лексикографической традиции находит двоякое выражение - через секулярные и клерикальные образы. Показательным примером здесь может служить семантическая структура слов высочайший и всевысочайший, репрезентированная в словаре Академии Российской в следующем виде:
«Высочайший и Всевысочайший. 1)Достопочтеннейший, превосходящий всех славою, честью, достоинством: употребляется токмо к означению величества Божия и также придается самодержавным особам и их высокому роду. Всевы-сочайшее имя Божие. Всевысочайшая России обладательница. 2)Свойственный, принадлежащий всевысочайшей особе. Высочайшее повеление. Всевысочайшая воля, власть» [САР 1789 : 952].
Ценностно мотивированное условное единение этих двух начал отчетливо реализуется через ментальные репрезентации, что концептосфера русского языка наиболее ярко выражает, в частности, через идеологическую формулу «Нет власти не от Бога» и паремиологические выражения типа «никто против Бога да против царя», «царь от Бога пристав», «до Бога высоко, до царя далеко», «без Бога свет не стоит — без царя земля не правится», «Бог милостив, а царь жалостлив» и др. Как отмечает В.М.Живов, «в парадной жизни двора духовная иерархия занимала столь же твердое место, как и иерархия светская» [Живов 1996: 370]. В этих условиях представляется целесообразным разграничить указанные «сферы влияния» и в данном подразделе рассмотреть когнитивно-вербальные образы исключительно светской власти.
Относительно дореволюционной лексикографической практики стержневым в раскрытии данной доминанты, безусловно, будет аппарат идеологем, представляющих институт монархической власти. В пределах концептуального пространства с конца 18-го до начала 20вв. этот стратегически очень устойчивый блок заметно трансформировался тактически, что объясняется эволюцией идеологических представлений о сущности абсолютизма. Академические толковые словари конца 18-го, середины 19-го и начала 20-го веков, принципиально не меняя суть дефинирования идеологем власти, вносили весьма примечательные подвижки в квантовке, фокусировке и монтаже представляемой лингвокогнитивной информации.
Общим же признаком, объединяющим опыт всех лексикографических изданий той поры, следует считать этикетность вербального оформления словарного материала. Правила официального этикета при императорском дворе были строги и находили самое разное выражение. Первоочередное значение имели жестко регламентированные субординационные стандарты обращения к монаршим особам, а также устного и графического их упоминания. Эти внешние по отношению к языку нормы в рамках официального академического издания обладали большим весом, являлись определяющими, и соответствие лексикографической эмпиреи идеологическому фону в тех условиях отвечало своим, специфическим принципам нормативности.
Элементы организации словарных статей, обусловленные принципом эти-кетности, представлены тремя основными формами: графической, лексической и стилистической.
Графическая форма обнаруживается посредством регламентации употребления прописных и строчных букв. Так, в каждом из дооктябрьских академических толковых словарей устойчивую прописную букву имеют две тематические группы слов — теистическая лексика и кратическая лексика. Но если орфографический облик теистической лексики в основном совпадает с его современным вариантом (ср. Богоявленский. К празднику Богоявления принадлежащий, относящийся [САР 1794: 1026]; Троица. Триипостасное Божество; Единый Бог в трех лицах, т.е. Отец, Сын и Святой Дух [СЦСРЯ 1847: 300]; Бог. 1.Единое предвечное и всемогущее Существо, Творец и Вседержитель мира, истинный Бог [СРЯ 1895: 226], то кратическая лексика тех лет по установкам написания заметно отличается от ее современной преемницы. Среди зафиксированного лексикографического материала в составе кратической лексики написание с прописной буквы отмечено у единиц следующего типа.
