Содержание к диссертации
Введение
1 Экстралингвистическая и лингвистическая база для исследования экспрессивных синтаксических конструкций в мемуарной прозе о серебряном веке 21
1.1 Обоснование лингвокультурологического подхода к изучению мемуарной прозы о серебряном веке 21
1.2 Мемуары в свете теории речевых жанров. Специфика категории "образ автора" в мемуарах 38
1.3 Вопрос о генезисе экспрессивных конструкций. Разговорный субстрат экспрессивных конструкций 46
1.4 Конструкции экспрессивного синтаксиса в психолингвистическом, лингвокогнитивном и лингвопрагматическом аспектах 54
Выводы 73
2 О некоторых конструкциях экспрессивного синтаксиса и соответствующих разговорных субстратах. Функции экспрессивных синтаксических построений (на материале мемуаров о серебряном веке в сопоставлении с записями устной речи) 76
2.1 О письменной речи как источнике реконструкции устной речи 76
2.2 Парцеллированные конструкции и их разговорный субстрат 81
2.3 Сегментированные конструкции и их разговорный субстрат 88
2.4 Конструкции, содержащие лексический повтор с синтаксическим распространением, и их разговорный субстрат 95
2.5 Вопросо-ответные конструкции в монологической речи и их разговорный субстрат 100
2.6 Цепочки номинативных предложений 104
2.7 Вставные конструкции и их разговорный субстрат 110
2.8 Функции экспрессивных синтаксических построений 115
Выводы 122
3 Фрагменты речевых портретов писателей русского зарубежья и советских писателей (качественно-количественный анализ использования экспрессивных синтаксических конструкций в мемуарах о серебряном веке) 125
3.1 О соотношении понятий "речевой жанр", "стиль", "идиостиль" и "речевой портрет личности" 125
3.2 Фрагменты речевых портретов писателей русского зарубежья 132
3.2.1 Фрагмент речевого портрета Н.Берберовой 132
3.2.2 Фрагмент речевого портрета Г.Иванова 145
3.2.3 Фрагмент речевого портрета И.Одоевцевой 159
3.3 Фрагменты речевых протретов советских писателей 171
3.3.1 Фрагмент речевого портрета Л.Гинзбург 171
3.3.2 Фрагмент речевого портрета Вл.Пяста 182
3.3.3 Фрагмент речевого портрета Л.Чуковской 194
Выводы 207
4 Фрагмент речевого портрета коллективной языковой личности русского зарубежья 212
4.1 Понятие о коллективной языковой личности 212
4.2 Основные особенности коллективной языковой личности русского зарубежья в сопоставлении с советской коллективной языковой личностью 220
Выводы 248
Заключение 250
Список использованных текстов 255
Библиографический список 262
Глоссарий 305
- Обоснование лингвокультурологического подхода к изучению мемуарной прозы о серебряном веке
- Парцеллированные конструкции и их разговорный субстрат
- Фрагмент речевого портрета И.Одоевцевой
- Основные особенности коллективной языковой личности русского зарубежья в сопоставлении с советской коллективной языковой личностью
Обоснование лингвокультурологического подхода к изучению мемуарной прозы о серебряном веке
"Середина XX в., - отмечает А.А.Ворожбитова, - была временем апофеоза структурной лингвистики, явившей собой торжество системного подхода к изучению языка. Тем не менее в конце века стала очевидной ограниченность и этого направления, возникла необходимость разработки новых путей в языкознании" [Ворожбитова 2000, 17].
Последние десятилетия отечественной лингвистической науки характеризуются становлением и активным развитием лингвокультурологии. Об этом, например, свидетельствует проблематика докладов научных конференций "Язык и культура (изучение и преподавание)" (Москва, 2000), "Филология и журналистика на рубеже тысячелетий" (Ростов-на-Дону -Новороссийск, 2000), "Русский язык на рубеже тысячелетий" (Санкт-Петербург, 2000), "Язык, познание, культура на современном этапе развития общества" (Саратов, 2001), международного конгресса "Русский язык: исторические судьбы и современность" (Москва, 2001) и др. и работы В.В.Воробьева, Е.И.Дибровой, Л.Н. Мурзина, СЕ. Никитиной и др.
Становление и развитие лингвокультурологии ученые считают логическим развитием традиционной для языкознания проблемы соотношения языка и культуры.
Лингвокультурология, не имеющая на сегодняшний день четких контуров (в нее включается целый комплекс разнообразных проблем), рассматривает язык в контексте культуры, язык "как систему воплощения культурных ценностей" [Мурзин 1996, 10]. "В лингвокультурологиии, - пишет В.В. Воробьев, - язык и культура рассматриваются в синхронном взаимодействии: язык как система воплощения культурных ценностей, а культура как наивысший уровень языка" [Воробьев 1998, 3].
"Как и всякая дисциплина, проявляющаяся на стыке двух научных областей, двух предметов, она своей природой доказывает, что "напрямую" два научных предмета не соединяются. Вспомним в этой связи пример психолингливистики, в рамках которой работы психологов-психолингвистов и лингвистов-психолингвистов разнятся значительным образом", - пишет Г.Б.Овчарова [Овчарова 2001, 18]. Далее исследователь указывает, что "лингвокультурология, безусловно, ставит своей центральной задачей рассмотрение языка и культуры во взаимосвязи. Причем если традиционным способом рассмотрение взаимоотношения языка и культуры осуществлялось со смещением акцентов либо в сторону лингвистики, либо в сторону культурологии, то появление новой дисциплины должно означать использование как лингвистического, так и культурологического подходов в их единстве в рамках создаваемого нового научного предмета" [Овчарова 2001, 21].
Отличительная особенность современной лингвокультуро-логической ситуации, на наш взгляд, состоит в том, что сейчас идет усиленный поиск духовных опор в языке, предпринимается попытка через язык по-новому осмыслить прошлое, осознать свое место в настоящем. Язык рассматривается как "форма, важнейший элемент национальной культуры народа", как "одновременно и средство и символ национальной культуры" (Диброва 1996, 2].
Ю.М.Лотман характеризовал культуру как "негенетичесую" память коллектива. Он отмечал: "Культура есть память. Поэтому она всегда связана с историей, всегда подразумевает непрерывность нравственной, интеллектуальной, духовной жизни человека, общества и человечества" [Лотман 1994, 8].
Близкую мысль высказала В.Н. Телия: " Культура -своеобразная историческая "память народа", в которой событийный план рефлексивно преобразован в память о духовном и психологическом опыте, обретших характер установок культуры. И язык хранит память былых эпох. Благодаря его кумулятивной функции она транслируется из поколения в поколение, обеспечивая их диалог не только из прошлого в настоящее, но и из прошлого в будущее" [Телия 1995, 105].
В связи с этим для лингвокультурологии, на наш взгляд, одним из наиболее интересных материалов для исследования являются тексты мемуарной литературы, и особенно воспоминания о серебряном веке, которые в большинстве своем, как полагают литературоведы, могут быть названы культурологическими .
В.В.Воробьев объектом "лингвокультуро логического" считает русскую национальную личность, соединяющую в себе язык и культуру. Общую стратегию исследования в монографии "Лингвокультурология (теория и методы)" [Воробьев 1997] автор строит на динамическом развертывании принципиальной схемы соотношения таких понятий как "человек" (национальная личность), "язык", "мышление", "культура"(материальная и духовная). На эту исследовательскую позицию мы будем опираться в III и IV главах своей работы при создании речевых портретов языковых личностей и коллективной языковой личности на основе анализа текстов мемуарной литературы.
Известный исследователь литературы серебряного века и русского зарубежья В.Крейд пишет: "Мемуарная литература, не заменяя историко - литературных трудов, имеет перед ними свои преимущества. В рассказах очевидцев, участников и творцов эпохи отражается постижение не в терминах науки, а в живом свете личной памяти... Мемуаристика столь же помогает нашему экзистенциальному познанию какого-нибудь давнего периода, сколько сочинения по истории культуры познанию умственному" [Крейд 1993, 5].
Стремление запечатлеть в слове Историю возникло у человека давно. Мемуарный жанр своими корнями уходит в устное народное творчество (в исторические предания, былины и др.), хроники, летописи, жития, в центре внимания которых -крупные исторические события и государственные деятели.
Парцеллированные конструкции и их разговорный субстрат
О.В.Александрова справедливо указывает: "Парцелляция не имеет в лингвистической литературе полного и однозначного определения, что несомненно, связано с многоплановостью самого явления парцелляции и с различием подходов к ее исследованию [Александрова 1984, 63]. В лингвистическом словаре отмечается:
"Парцелляция (от франц. parcelle - частица) - способ речевого представления единой синтаксической структуры - предложения несколькими коммуникативно самостоятельными единицами -фразами... Речевая парцелляция синтаксической структуры осуществляется посредством интонации (в письменном тексте - ее графическими показателями - знаками препинания) ... " [ЛЭС 1990, 369 ]. Например,
- Знаешь, Жорж, я так счастлив, что за это, боюсь, придется заплатить. И дорого (И.Одоевцева);
Была тогда Лариса Рейснер.
С русыми косами. С северным лицом. С робостью и самоуверенностью (В.Шкловский).
Г.Н.Акимова пишет, что "в художественной прозе конца XIX века парцеллированные конструкции были распространены более других экспрессивных конструкций. Они тогда представляли "рубленую" прозу, т.е. прозу с нарушением синтаксической цельности и связей в предложении, сильно интонированную и как бы разбитую на куски, если сравнивать ее с классической, синтагматической прозой" [Акимова 1990, 90] .
Можно выделить следующие дифференциальные признаки парцеллированных конструкций:
1. Высказывание расчленяется на несколько (две и более) частей: базовую структуру и парцеллят (парцелляты);
2. Парцеллят (парцелляты) находится в постпозиции к базовой структуре;
3. Грамматические связи между частями парцеллированной конструкции сохраняются те же, что и у непарцеллированной;
4. Части парцеллированной конструкции имеют специфическую самостоятельную интонацию, в письменной речи это выражается в употреблении точки (реже - вопросительного знака, восклицательного знака);
5. Основная функция конструкции - выделение парцеллята с целью уточнения, а также усиления его информативной значимости и экспрессивности.
Эти дифференциальные признаки позволяют отграничить парцеллированные конструкции от смежных синтаксических построений, прежде всего, от сегментированных конструкций.
Хотя в некоторых учебных пособиях и справочниках (см., например: Краткий справочник по современному русскому языку. Л.Л.Касаткин, Е.В.Клобуков, П.А.Лекант; Под ред. П.А.Леканта. - М.: Высшая школа, 1995. С. 310) к явлениям парцелляции относят именительный темы и инфинитив темы, такое понимание парцеллированных конструкций представляется расширенным и не отвечает всем перечисленным выше их дифференциальным признакам.
Кроме того, дифференциальные признаки парцеллированных конструкций позволяют, на наш взгляд, внести определенную ясность в вопрос о парцелляции и присоединении. Л.Ю.Максимов пишет:"... термины присоединение и парцелляция имеют, до сих пор недостаточно определенное содержание, и это, конечно, не способствует их успешному применению... основное различие между ними: первый обозначает естественное явление живой устной речи, второй - прием, принадлежащей речи книжной" [Максимов 1996, 81]. Е.А.Иванчикова рассматривает парцелляцию как разновидность присоединения. Она отмечает: "В понятие парцелляции мы вкладываем более узкое содержание, чем то, которое может иметься в виду, когда говорят о присоединении" [Иванчикова 1968, 279]. Иной точки зрения придерживается В.К.Покусаенко: "... при всем сходстве функций парцелляция и присоединение представляют собой явления по существу противоположные: при парцелляции конструкция, единая в языке, расчленена в речи; при присоединении, напротив, конструкции, расчлененные в языке, представлены в речи как определенное единство. Следовательно, парцелляция не может рассматриваться как разновидность присоединения" [Покусаенко 1973, 142]. При решении вопроса о парцелляции и присоединения необходимо, на наш взгляд, обратить внимание на следующее.
Во-первых, парцеллированные конструкции, как и другие построения экспрессивного синтаксиса, имеют разговорный субстрат. Г.Н.Акимова пишет: "Субстратом парцеллированных конструкций являются, очевидно, разговорные присоединительные конструкции (которые в устной речи фиксировать труднее, чем сегментированные, так как различие с неприсоединительными структурами часто состоит только в больших паузах между элементами высказывания)" [Акимова 1990, 97]. Е.А.Иванчикова замечает: " В основе парцелляции лежит подражание естественному развертыванию разговорной речи, когда речь формируется по мере течения мысли, а не является заранее обдуманной и вмещенной в готовые, законченные формулы" [Иванчикова 1968, 280].
Во-вторых, одним из главных отличительных признаков присоединения и парцелляции считают интонацию этих конструкций, а на письме - пунктуацию (значимым в данном случае оказывается указанный выше 4 признак парцеллированных построений.) Проведенный нами небольшой лингвистический эксперимент дал интересные результаты. Тридцати информантам (студентам выпускного курса факультета педагогики и методики начального образования и учителям русского языка и литературы) было предложено поставить на месте значка знак препинания в конструкциях:
1. А в России все теперь чужое И (и) враждебное мне... (И.Одоевцева);
2. На самом деле было много поэтов И (и) уже больших (В.Л.Пяст).
Фрагмент речевого портрета И.Одоевцевой
Ирина Владимировна Одоевцева - псевдоним Ираиды Густавовны Гейнике (1901 - 1990) - русской поэтессы, прозаика, мемуаристки. Ее считают одной из последних учениц Н.Гумилева, она была членом гумилевской студии "Звучащая раковина". Первый сборник ее стихов "Двор чудес" вышел в 1921 году. В 1922 г. вместе с мужем Г.Ивановым И.Одоевцева покинула Россию.
В эмиграции вышли ее прозаические произведения "Ангел смерти"(1927), "Изольда" (1929), "Зеркало" (1939), "Оставь надежду навсегда" (1946) и поэтические сборники "Десять лет. Стихи" (1961), "Златая цепь. Стихи"(1975), однако настоящий успех И.Одоевцевой принесли ее мемуарные книги "На берегах Невы" (1967) и "На берегах Сены" (1983). Книги были изданы и в России. Литературный секретарь И.Одоевцевой С.А.Жуковицкая свидетельствовала, что мемуары получили широкий читательский отклик. И.Одоевцевой было адресовано огромное количество писем не только от людей старшего поколения, но и от молодежи. Читатели были благодарны мемуаристке за то, что она, по словам автора одного из писем: "... вырвала из забвения имена многих поэтов серебряного века русской поэзии, воскресила их для людей 80-х годов" [Цит. по: Лапочкина 1990, 50].
В 1987 году И.Одоевцева вернулась в Россию. В одном из интервью она сказала: "Я приехала сюда для того, чтобы подарить читателям свои книги. Я хочу, чтобы Россия жила под куполом добра. И если молодежь, любит поэзию, любит мои книги -это самый большой подарок мне по возвращении на Родину". В последние годы жизни И.Одоевцева работала над третьей книгой мемуаров "На берегах Леты", завершить которую не успела.
О мемуарах И.Одоевцевой А.Г.Соколов замечает, что они включают "значительный материал для историка русской культуры начала века и русского литературного зарубежья, хотя они, как и мемуары Г.Иванова, довольно субъективны в оценках лиц и событий... Как бы то ни было, они воссоздают идейную и психологическую атмосферу предреволюционной русской жизни и быта русской литературной эмиграции 1920-1960-х годов" [Соколов 1991,77-78].
В предисловии к русскому изданию "На берегах Невы" В.Кедров пишет об И.Одоевцевой: "Ей посчастливилось взглянуть на свою молодость из дали времен, вернуть второе дыхание голосам давно умолкшим, оживить прошлое. Книга "На берегах Невы" - писательский долг, отданный неумирающей юности" [Кедров 1988, 5] и далее: "... ее книга стала ажурным мостом из любви и надежды от прошлого к будущему, от разъединения к созиданию" [Кедров 1988, 8].
Становится уже литературоведческой традицией сопоставлять личную и художественную судьбу двух самых известных мемуаристок русского зарубежья - Н.Берберовой и И.Одоевцевой. Одну из линий такого сопоставления наметил В.Пискунов: "Почти что ровесница Берберовой, человек одного с ней круга, тоже член петроградского Союза поэтов, возглавляемого "синдиком" акмеизма Гумилевым, тоже завсегдатай знаменитого Диска - Дома искусств... тоже усердная посетительница студии молодых поэтов "Звучащая раковина" - И.Одоевцева так и озаглавила свои воспоминания - "На берегах Сены", утвердив тем самым первостепенную роль пространства в собственной жизни и судьбе (ее окончательное решение о возвращении на родину тоже связано с магией пространства)" [Пискунов 1990, 26. Выделено мной - И.Г.].
Думается, своеобразие художественного хронотопа мемуаров И.Одоевцевой нельзя объяснить только преимущественным вниманием писательницы к "пространству". Тема времени у И.Одоевцевой подается в несколько ином, чем у Н.Берберовой, ключе. У Н.Берберовой - "я" и "время", существование личности в каждый момент быстротекущего времени, у И.Одоевцевой -"пространство", "время" и "я", причем, часто категория времени мыслится глобально - "вечность". Вот одно из лучших, на наш взгляд, стихотворений Одоевцевой, где эта художественная особенность ее писательской манеры проявилась наиболее ярко:
Всегда всему я здесь была чужою,
Уж вечность без мня жила земля,
Народы гибли, и цвели поля,
Построили и разорили Трою.
И жизнь мою мне не за что любить.
По мне милы ребяческие бредни,
О, если б можно было вечно жить,
Родиться первой, умереть последней;
Сродниться с этим миром навсегда
И вместе с ним исчезнуть без следа !
Такое различие в подаче темы времени не объясняется только лишь разностью стилевых манер Н.Берберовой и И.Одоевцевой, оно объясняется и "жанрово". Напомним, что "Курсив мой" имеет подзаголовок "Автобиография", а, например, "На берегах Невы" - "Литературные мемуары", т.е. в последнем случае основной авторской задачей становится запечатление в слове и тем самым продление жизни всему тому, чему И.Одоевцева была свидетелем.
Как и в мемуарах Г.Иванова, в книгах "На берегах Невы" и "На берегах Сены" автор не придерживается четкой хронологической линии в повествовании. Приведем характерное для И.Одоевцевой начало главки из книги "На берегах Сены".
Я закрываю глаза и чувствую, что я, как дубовый листок, гонимый ветром, качусь назад, все дальше в прошлое. И вот я опять в 1926 году, в Ницце. Уже более трех лет, как мы с Георгием Ивановым обосновались на берегах Сены... а предыдущая главка описывала события 70-х годов (один из последних разговоров с Г.Адамовичем), последующая главка уже переносит читателя в 1920 год - "тревожные кронштадтские дни".
Определяя свои книги жанрово как "литературные мемуары", И.Одоевцева вовсе не устраняет свое "я" из повествования. И.Питляр справедливо указывает: "Любые мемуары, в особенности писательские, это всегда замысловатая система зеркал, система сложных взаимоотражений и преломлений. Человек вспоминающий прежде всего определенным образом видит, воспринимает и оценивает себя самого и свои поступки, затем "из себя", под своим углом зрения, по-своему видит, понимает и оценивает другого человека, сообщество других людей, какое-либо общественное установление и т.п. " [Питляр 1990, 69]. Оценить действительность "из себя", показать свое к ней отношение автору помогают конструкции экспрессивного синтаксиса.
И.Одоевцева использует все перечисленные нами в главах I и II экспрессивные синтаксические построения.
Основные особенности коллективной языковой личности русского зарубежья в сопоставлении с советской коллективной языковой личностью
К исследованию особенностей коллективной языковой личности русского зарубежья мы обратились на примере языка эмиграции "первой волны". Это объясняется тем, что "первая волна" была самой многочисленной, она внесла наиболее значительный вклад в русскую и мировую культуру, сохранилось наименьшее количество записей устной речи представителей эмиграции "первой волны", и, следовательно, она в большей мере нуждается в реконструкции. В этом отношении важным представляется наблюдение Е.А.Земской, исследовавшей записи устной речи эмигрантов разных волн и поколений, живущих в Италии, Германии, Франции, Финляндии, США: "Изучаемый материал показывает, что между речью эмигрантов одной волны, живущих в разных странах, имеется большая общность, чем между речью эмигрантов разных волн, живущих в одной стране" [Земская 2001, 30].
"Первая волна", по-видимому, отличалась и более однородным социальным составом, ее основу составляла интеллигенция (см. главу I) . Е.А.Земская указывает, что "наибольшее сходство в языке и речевом поведении наблюдается среди эмигрантов первой волны, относящихся к русской аристократии и другим слоям высокообразованного русского общества (писатели, ученые, духовенство, инженеры)" [Земская 2001, 30].
В связи с этим обстоятельством, а также учитывая тот факт, что в главе III давались речевые портреты писателей, т.е. сильных языковых личностей, необходимо, как нам кажется, обратиться к признакам типа языковой личности элитарной речевой культуры.
Исследователи (В.Е. Гольдин, Г. Г. Инфантова, Т.В. Кочет-кова, СВ. Куприна, О.Б. Сиротинина ) среди таких признаков называют владение всеми функциональными стилями, всеми видами общения; хорошее знание этических ценностей в целом и ценности отдельной группы, образующей тот или иной общественный или профессиональный институт; умение создавать тексты любой степени сложности; владение механизмами свернутости и развернутости текста; умение точно, ясно и глубоко интерпретировать различные тексты; постоянная неуспокоенность, сомнение в своих знаниях, привычка к их проверке, обращение ко всем новым и новым источникам знаний; общая принадлежность к широкой гуманитарной традиции русской культуры и др.
Все эти признаки в полной мере свойственны тем авторам, речевые портреты которых мы представили в III главе. Обратим также внимание на то, что все они - и писатели-эмигранты и советские писатели - принадлежали к так называемой Петербургской литературной школе. В ссылку будет отправлен Вл.Пяст, эмигрируют И.Одоевцева и Г.Иванов, который станет крупнейшим представителем так называемой "парижской ноты", но для них и для многих других поэтов и писателей, особенно для эмигрантов, Петербург станет символом высокого и свободного творчества, великих традиций русской культуры, их собственной юности "на берегах Невы". Литературовед А.Арьев считает, что строки О. Мандельштама:
В Петербурге мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили в нем,
И блаженное, бессмысленное слово
В первый раз произнесем... -"в эмигрантской художественной среде... имели сакральное значение, обозначали символ поэтической веры" [Арьев 1989, 240]. Добавим, что не меньшее значение имел Петербург для тех, кто "остался здесь" - А. Ахматовой, А. Белого, Л. Гинзбург, Ю. Тынянова, В.Шкловского, Л.Чуковской и многих других.
Кроме того, писатели, чьи речевые портреты представлены в главе III, принадлежали к одному поколению (напомним годы рождения Н.Берберовой - 1901, Г.Иванова - 1894, И.Одоевцевой -1901, Л.Гинзбург - 1902, Вл. Пяста - 1886, Л.Чуковской - 1907). Они получили хорошее образование, в том числе знали по нескольку иностранных языков1 , у них была воспитана любовь к Книге (вспомним, например, "Памяти детства" Л.Чуковской, где автор говорит о роли отца в формировании любви к поэзии, в обучении английскому языку и т.д.), т.е. для них всех характерно то, что Т.В.Кочеткова определяет емким понятием "культура раннего детства".
Обратим внимание также на то обстоятельство, что нами был учтен и тендерный фактор. Современная лингвистика только начала серьезную разработку проблемы языкового воплощения тендерных ролей, но общепризнанным является положение о том, что "некоторые особенности речевого поведения женщин в отличие от речевого поведения мужчин обнаруживаются всегда. Это неудивительно: с различиями пола связано множество собственно социальных и психических явлений, а это находит отражение в языке" [Сиротинина и др. 1998, 35].
Весьма значим тот факт, что речевые портреты, о которых мы вели речь в предыдущей главе, принадлежат писателям, что определяет многие черты Н. Берберовой, Г. Иванова, И. Одоевце-вой, Л. Гинзбург, Вл. Пяста, Л. Чуковской как языковых личностей. Например, это в большой степени обуславливает "принадлежность к широкой гуманитарной традиции русской культуры" (Т.В. Кочеткова).
Одним из безусловных символов русской культуры является Пушкин. Приведем несколько примеров из текстов мемуаров, свидетельствующих об ощущении причастности к традициям русской культуры и связанных с именем Пушкина. Л.Чуковская в "Памяти детства" вспоминает, как отец приобщал ее к поэзии, и в тексте мемуаров звучат пушкинские "Делибаш", "Медный всадник"; а в очерке "Предсмертие" рассказывается о том, как уже сама Л.Чуковская читает детям "Гусара" Пушкина и эти стихи помогают поддерживать стойкость ей и детям в эвакуации в Чистополе. Кроме разнообразной цитации пушкинских произведений, встречаются и прямые обращения к поэту. Например, Г.Иванов свой "Посмертный дневник" открывает строками: "Александр Сергеевич, я о вас скучаю..." Одна из частей знаменитых "Комментариев" Г.Адамовича носит название "Table talk". Мемуарист пишет: "Название - пушкинское. И именно при чтении Пушкина пришла мне в голову мысль последовать его примеру и записать отдельные вспомнившиеся мне мелочи из нашего литературного житья-бытья". Литературоведы заметили, что композиция мемуаров В.Набокова "Другие берега" - развернутая, стереоскопическая модель так называемой пушкинской строфы (строится по принципу Ав Ав CCdd Effe gg, где строчные - мужская рифма, прописные - женская) , со смысловой "рифмовкой" всех четырнаддати глав. Начало и конец каждой главы, в свою очередь, тоже закольцованы. Вот наиболее простые примеры: глава II - начало: "Я всегда был подвержен чему-то вроде легких, но неизлечимых галлюцинаций", конец: " И хоть мало различаешь во мгле, все же блаженно верится, что смотришь туда, куда нужно"; или глава XIII - начало: "Спираль - одухотворение круга", конец: "Эту тайную информацию я теперь могу обнародовать" [Шохина 1991, 639].
