Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Отражение семейных отношений в русской лингвокультуре 13
1.1. Понятие семиосферы как предмета исследования 13
1.2. Лингвокультурные аспекты выражения семейных отношений в текстах художественной литературы
1.3. История изучения концептосферы семейных отношений 28
1.4. История изучения аномалий в семейных отношениях 37
Выводы 51
ГЛАВА II. Языковая репрезентация семиосферы семейных аномальных отношений в современной художественной литературе 53
2.1. Основные семейные аномалии в современной лингвокультуре 53
2.2. Концепт «одиночество» в современной лингвокультуре 79
2.3. Языковая репрезентация аномалий в отношениях членов семьи в современной художественной литературе 92
2.4. Субконцепт «супружеская измена» в современной семиосфере 100
2.5. Субконцепт «развод» и его языковая реализация в современной художественной литературе 107
Выводы 115
ГЛАВА III. Динамика семиосферы семейных аномальных отношений в современной русской лингвокультуре 118
3.1. Языковая реализация культа одинокого героя в современной русской лингвокультуре 118
3.2. Языковая реализация культа поиска партнера по браку в современной русской лингвокультуре 130
3.3. Активные процессы в сфере языкового выражения семейных отношений в современной русской лингвокультуре 140
Выводы 147
Заключение 149
Список использованной литературы
- История изучения концептосферы семейных отношений
- История изучения аномалий в семейных отношениях
- Языковая репрезентация аномалий в отношениях членов семьи в современной художественной литературе
- Языковая реализация культа поиска партнера по браку в современной русской лингвокультуре
История изучения концептосферы семейных отношений
Концепт «быт», объемлющий и тендерные роли, и пространственную, и вещественную сферу семьи, различно интерпретируется в женской и мужской языковой картине мира.
А.В. Рудакова сопоставляет репрезентацию концепта «быт» в женском и мужском языковом сознании. Она считает, что «ядерные когнитивные слои концепта «домашнее хозяйство, предметы домашнего обихода», «типичная бытовая деятельность» в большей мере актуальны для женщин, в свою очередь, у мужчин «быт» кодируется в семантическом контексте «уют» {диван, телевизор, комфорт, отдых). Отсюда следует, что в языковом сознании мужчин присутствуют положительные ядерные образы и, соответственно, в языковом сознании женщин -негативные (рутина домашнего хозяйства) [Рудакова, 2003: 91-92]. Таким образом, семантика домашнего труда, столь ярко репрезентированная в крестьянском фольклоре, сохраняет свои смысловые рудименты и в современном сознании женщины. Однако если в фольклоре вплоть до XIX века данная семантика наделялась положительными коннотациями (отрицательные встречались гораздо реже и не носили нормативного характера), то в современной языковой картине мира «быт» в подавляющем большинстве случаев содержит негативные коннотации.
Пространственная локализация семейного быта связана с концептом «дом» [Мазалова, 1999; Ермолаева, 2008; Ушаков, 1999]. Изоморфизм дома, тела человека (в большей степени женского тела) и мира - научно установленный факт, к которому пришли представители этнографии, лингвистики, фольклористики, мифопоэтики и других областей гуманитаристики [например, Фрейденберг, 1997].
В издании «Константы: Словарь русской культуры» в концепте «дом, уют» выделяется такая психологическая и архетипическая семантика, как «"своё", только себе принадлежащее пространство, как-то отгороженное отграниченное от внешнего мира... укрывание от внешнего мира в каком-то уголке с покоем» [Степанов, 2001: 807]. Однако автор обращает внимание на то, что в XX веке концепт «уют» сменяется по значимости концептом «комфорт», особенно у представителей современного молодого поколения.
Ф. Ян выделяет следующие компоненты и характеристики концепта «дом» в русской языковой картине мира: 1) символ идеальной семьи, место, где сохраняются семейные традиции, где воплощаются желания и стремления людей к счастливой и благополучной жизни; 2) правила поведения внутри и вне дома; 3) символ гостеприимства и щедрости русского человека; 4) общая судьба и жизнь [Ян, 2013: 253].
Н.Е. Мазалова подробно рассматривает языковые репрезентации концептов «дом», «тело», «мир» «ребенок», «жизнь», «смерть» и пр. в связи с этим древним изоморфизмом (дом - тело человека - мир). Она указывает на метафорическую связь строения дома и женского тела, на соотнесение ряда обычаев принятия родов, погребения, свадьбы с данным изоморфизмом. Так, женская «матка» ассоциируется с несущей балкой дома - «матицей», печь и дверь - с женским лоном, окна - с глазами человека, крыша дома - с головой и т. д. Амбивалентность жизни и смерти в народной картине мира порождает ряд образов, несущих амбивалентную семантику. Например, дом - это и родильная купель, и гроб (ср. «домовина») [Мазалова, 1999].
Стоит отметить, что в русском языковом сознании концепт «дом» является одним из основополагающих, выражающих культурные ценности, имеющих длительную историю концептов, как и концепт «семья». В русском языке лексема «семья» и лексемы «дом», «храм», «семейный очаг», «Родина» синонимичны, так как последние в силу их понятийной тождественности могут нейтрализоваться в определенных коммуникативных ситуациях.
Интересно, что в русской народной лирической песне неоднократно варьируется образ дома как гроба. Так, в песне «Как у кустика было», в которой поется об убийстве мужем своей жены, в конце появляется образ «нового дома» мертвой супруги - здесь имплицитно подразумевается «гроб», готовящий ей «вечное житье» [Русские народные протяжные песни, 1966: 73-74].
Современными лингвистами активно изучается концепт «любовь» и его языковые реализации. Большой вклад в изучение данного концепта внёс С.Г.Воркачев, в его монографии «Любовь как лингвокультурный концепт» исследуются «семантические и функциональные свойства лексических единиц русского языка, вербализующих представление его носителей о любви между людьми, не связанными какими-либо кровными узами: любви-страсти и любви-милости» [Воркачев, 2007: 8]. Н.В. Макшанцева, изучив языковые способы выражения концепта «любовь» в фольклоре и в языке произведений некоторых авторов XIX - начала XX вв. (И.С. Тургенев, М.И. Цветаева, В.В. Маяковский и др.), отмечает, что «для русской национальной традиции в целом характерна большая сдержанность в вопросах любви. Любовь занимает не менее важное место среди ценностных ориентации русского народа, но о ней никогда не было принято говорить слишком откровенно, предпочтение отдаётся завуалированной, иносказательной форме номинации данного концепта» [Макшанцева, 2008: 116]. Несомненно, сегодня языковая репрезентация данного концепта изменяется, на передний план выходят такие его составляющие, как «страсть», «эротика», а традиционные компоненты ослабевают. Исследования современных учёных, например, Л.Р. Хутовой, показывают, что концепт «любовь» может даже не включать такой семантический признак, как «семья» [Хутова, 2008].
Концепт «семья» изучался также в связи с его проявлениями посредством семейного нарратива (традиций, преданий, семейных реликвий). И.А. Разумова отмечает, что семантика семьи как своего пространства, устойчивого из поколения в поколение, отражена в семейных нарративах (легенды, рассказы, родословные) и в лексическом составе группы «семейные реликвии». В словесных описаниях часто присутствует указание на большой «возраст» той или иной семейной реликвии: «больше ста лет», «еще деду служила», «старинная», «антикварная», «старая», «такая ветхая, что краска обсыпалась» и т. п. [Разумова, 1999: 63-82]. Данные лексические маркеры указывают на ценность традиции, связь поколений, представляют реликвию как материальный символ целостности семьи в самом архаическом смысле слова - как генеалогическое древо, уходящее в незапамятную старину. Здесь сохраняются наиболее архаические слои концепта «семья», восходящие к словам «род», «древо», «память» и отличающиеся от современного представления о нуклеарной семье.
Как отмечает Е.Е. Сапогова, «важным фактором в понимании семейной социализации» является «феномен семейного (микрогруппового) самосознания», который находит свое отражение «в семейной культурной концепции» как системе значений, символизируемых качеств, атрибутов, отношений», создающих «так называемый семейный нарратив» и образ семьи в культуре [Сапогова, 2002: 177]. Этнографы и фольклористы исследовали семейную повествовательную традицию и выявили, что значительный «пласт культуры» с раннего детства «усваивается человеком вместе с корпусом «семейных текстов», переплетаясь со сказочными текстами и житейскими ситуациями». С самого начала семья отбирала данные тексты для ребенка, чтобы по мере взросления он мог передавать их следующим поколениям детей, проявляя «инстинкт культуры» [Голосовкер, 1987]. Посредством текстов, создаваемых внутри семьи (преданий, легенд, историй данной семьи) и вне семьи (книги, исследования о семье) создаётся общее культурное представление о семье, семья определяется как единая система, одно целое наравне с другими социально-экономическими и психологическими аспектами.
История изучения аномалий в семейных отношениях
Концепт «семья» является ключевым, стержневым в романе, вокруг него строится все повествование: героиня Даша до сих пор не создала семьи, она одинока и постоянно ощущает это, хотя и ведет повествование в намеренно отстраненной, холодно-ироничной манере, характеризующей всю стилистику романа: «Когда мне было пятнадцать, я думала, что в двадцать пять лет я буду совсем другая. Взрослая, серьезная. С мужем и детьми. И с длинными волосами. Из всего этого сбылось только одно - я взрослая. ... Ни одного человека, похожего на моего мужа, я не встретила. Дети меня привлекают, но пока только чужие. Волосы стригу коротко, так же, как и ногти. И собираюсь сделать пирсинг». Лексико-семантические компоненты концепта «семья» представлены здесь двояко - как норма и антинорма (аномалия). К норме можно отнести такие лингвистические характеристики, как «длинные волосы» (традиционный русский атрибут женственности и зрелости), «взрослая, серьезная» ассоциируется с самостоятельностью и созданием собственной семьи {«совсем другая», чем в 15 лет, «с мужем и детьми»). Однако эти нормативные атрибуты отсутствуют в реальной жизни героини: дети - «чужие», мужа «не встретила», волосы - «стригу коротко», а упоминание о пирсинге свидетельствует о сохранении подростковых привычек уже во «взрослой» женщине.
Состояние инфантильности, незрелости Даши, мешающее ей создать семью, эксплицируется посредством лексики с семантикой детства. Вот как лексически описан в романе момент знакомства Даши с ее будущим любимым мужчиной, по стечению обстоятельств - учеником (героиня дает частные уроки дикции кандидату в депутаты): «Я показалась себе маленькой девочкой, играющей в школу». Она использует, характеризуя себя, словосочетание «маленькая девочка». Характерно, что одна из скороговорок, которые она предлагает ученику - «добыл бобов бобыль». Слово «бобыль» означает неженатого, холостого мужчину. Героине подспудно хочется, чтобы новый объект ее влюбленности оказался именно «бобылем», но с другой стороны, она боится собственных желаний, что выражается в ее неожиданной «лингвистической» несмелости: «Главное, чтобы он не спросил у меня, кто такой бобыль» [Там же: 2].
Очевидной антинормой для героини выступает поп-кумир Брэд Питт, воплощающий «сексуальность без страсти». В русском языковом сознании «секс» как концепт появляется только в 1990-х гг. вместе с экспортом западной лингвокультуры. Протест героини против такого чисто физиологического понимания любви и брака выражен в негативной оценке атрибутов концепта «секс». Он обретает такие номинации, как холод, бездушность, бесстрастие, равнодушие. Здесь явно актуализируется базовый признак концепта «любовь» в русской лингвокультуре - обязательное наличие страсти, огня, тепла. Такому «теплому», душевному пониманию любви, характерному для русского языкового сознания, противостоит в романе стандартизация любовных (до- и внебрачных) отношений. Она включает классификацию партнеров: например, выделение типа «КБУ» -«коротенький - богатенький -умник».
Две языковые личности - рассказчица Даша и еще одна героиня романа Рита -это две полярности в отношении к любви и семье. Для Риты важен культ удовольствий и роскошной жизни, свободных сексуальных отношений, что выражается в определенных единицах речи («Интересно, она отдыхала с мужем?»; «Сегодня женат - завтра свободен»). У рассказчицы Даши другая позиция: она не разделяет ценности гламурной тусовки, реализующей снижение, опрощение, вульгаризацию «любви», говоря о которой Даша использует лексику с положительной коннотацией, имеющей романтический компонент, например, «исполняет желания», «красивая квартира»: «Рита рассказывала про любовь. Как он исполняет все ее желания. А утром пожарил яичницу. И какая у него красивая квартира. Огромная. Как аудитория в институте». В рассказе о чужой любви скрываются интенции самой Даши, ее стремление обрести любовь. В приведенном фрагменте это проявляется посредством парцелляции: одно предложение разделено на шесть фрагментов, подразумевается пауза в конце каждого, показывающая, что героиня словно «смакует» рассказ, наслаждается каждым его элементом. В то же время объект приведенного сравнения демонстрирует инфантильность героини: это «студенческое» сравнение, показывающее, что героиня никак не может переступить внутренний рубеж и перейти в следующий возраст.
Еще одним важным проявлением инфантильности и одиночества главной героини Даши является фрагментарное восприятие ею времени и собственной жизни, которое она формулирует в речи следующим образом: «Люблю расставаться: как будто еще одну жизнъ проживаешь». В национальной картине мира одна любовь - это одна жизнь, цельная, неделимая, для Даши же жизнь каждый раз начинается снова. Инфантильность и есть это фрагментарное восприятие времени как ежедневного чуда, праздника, как отсутствие цельного восприятия своей биографии, как нанизывание постоянных повторений, представленных языковыми единицами «раз в день», «каждый день», «шестнадцать раз за день»: «Рассвет в космосе наступает шестнадцать раз в день. Я хотела бы жить в космосе. Я бы взяла с собой отрывной календарь - и все. Каждый день - праздник, и шестнадцать раз за день -рассвет. Счастье».
Одним из проявлений концепта «одиночество» в романе является осознание героиней своей бездетности как следствия одиночества, отсутствия устойчивых гармоничных семейных отношений. По случаю рождения чужого ребенка она выказывает «подходящее к случаю умиление», одновременно испытывая отчуждение и сострадание, которые выражаются в ее речи негативной коннотацией лексических единиц, описывающих ребёнка: «Мама красной девочки была в роддоме. Мне это казалось обидным. Она там одна, наверное, плохо себя чувствует, а все ее друзья -здесь. Пьют и веселятся». Героиня называет чужого ребенка без теплоты и материнского чувства - «красной девочкой», подчеркивая данным словосочетанием коннотацию равнодушия, объясняемую отсутствием собственных детей.
Однако позитивная оценка материнства, детства и детей в романе все же присутствует и проявляется она, когда рассказчица описывает свое общение с детьми из детского дома. Именно в этот момент формулируется ключевое положение, которым наличие детей связывается с наличием смысла жизни: «Я думала о том, что как бы ни сложилась моя жизнь, у меня все равно будут эти дети. И я нужна им. И они мне. А это значит, что мое существование всегда будет иметь смысл». Эти мысли посещают героиню в период кульминации чувства к герою (ученику, кандидату в депутаты Владу) и связаны с отсутствием надежды на семейную жизнь с ним, которая ассоциируется для героини с невозможностью рождения детей от него. Дети, таким образом, - это смысл существования, что позволяет интерпретировать концепт «одиночество» в романе как динамичный: героиня стремится избавиться от одиночества, одиночество для нее - враг, препятствующий счастью.
Языковая репрезентация аномалий в отношениях членов семьи в современной художественной литературе
Поиски партнеров по сексу в текстах Л. Петрушевской или сопряжены с поиском партнера по браку (как правило, это относится к женским персонажам), или имеют самодостаточный характер, то есть не имеют целью создание семьи. В этом проявляется указанное выше изменение представлений о добрачном поведении, которое во временном плане растягивается порой до 30-40 лет, при этом психологический типаж личности все больше тяготеет к инфантилизму.
В рассказе Л. Улицкой «Установление отцовства» нарушена традиционная для русской языковой картины мира диспозиция мужчины и женщины: в качестве «брошенного» несколько раз по ходу сюжета оказывается муж, а не жена. Данный супружеский союз номинирован в тексте как «нелепый брак». Героиня предстает как постоянно ищущая лучшего партнера по браку и носит номинации «жена-обманщица», «опять та же беда».
В качестве ищущего героя предстает женский персонаж и в прозе О. Робски (сборник рассказов «Жизнь заново»). В рассказе «Семь цифр подряд» семантика поиска партнера по браку представлена как в стереотипных лексико-семантических реализациях: «найти свою вторую половину», «свидание», «принцесса со своим принцем», «для семейной жизни - находка», «серьезный роман», «купить кольцо», так и в окказионально-авторских: «расшевелить его», «начать с белого листа». Внебрачные отношения с «женатым мужчиной» обозначаются лексическими единицами с негативной коннотацией: «отношения без будущего и волшебства», 137 «никакого волшебства», «роман», «бабник», «держится за свою свободу», «постоянные любовницы» и др.
Обилие внебрачных отношений описывается в отдельных фрагментах прозы Д.Гуцко. Так, в повести «Покемонов день» ситуация вербализована следующим образом: «Я вдруг заметил: как много женщин! Много женщин в моей жизни. Собственно, сплошь одни женщины. Женская аномалия в жизни Алексея Паршина». Повторы с усилительными частицами, рубленый синтаксис (короткие предложения, парцелляции) дополнительно актуализируют семантику. Отношения с женщинами коннотированы в повести негативно, как угроза свободе и одиночеству героя, и в то же время подчеркивается их страстность, связь с жизнью: «...Через противоположный пол как сквозь брешь в стене и вламывается всегда жизнъ, рыча и улюлюкая, жадно впиваясь во все, что не успевает растоптать, изголодавшаяся по тебе». Данный отрывок насыщен выразительными средствами, основным из которых является олицетворяющая метафора отвлеченного понятия «жизнъ», сочетающаяся со сравнением «как сквозь брешь в стене», градацией и гиперболизацией. Столь явная лингвистическая насыщенность призвана подчеркнуть смысл, передать эмоции героя, представляющие собой аномальное восприятие концепта «семья». Раскрывается причина множественности любовных связей героя: его страх перед постоянными отношениями, страх утратить свободу, привязаться к супруге (или единственной возлюбленной).
В пьесе «Изображая жертву» братьев Пресняковых также дается аномальная репрезентация концепта «семья». Отношения молодого человека Вали с его возлюбленной далеки от идеала и нормы семейной жизни - он близок к равнодушию, осознанию пустоты и заменимости этой возлюбленной любой другой. Герой отказывается «определяться» с этими отношениями, продолжая «водить девочку за нос». С помощью этих лексических единиц автором акцентируется семантика неопределенности, незавершенности, временности межличностных отношений между женщиной и мужчиной.
Мать героя, которую сын подозревает в отравлении отца (постмодернистская апелляция к «Гамлету» Шекспира в начале пьесы), пребывает в поисках нового супруга. Эти поиски лексически маркированы как мотив бегства от одиночества {«нужен кто-то... рядом», «не могу одна»): «Мне нужно, понимаешь... я не хочу сойти с ума, мне нужен кто-то, чтобы его спрашивать о чем-то, посылать, упрекать... всегда кто-то должен быть рядом, я не могу одна!». В то время как главный герой пьесы одержим фобией смерти от рук своей будущей жены (так как от рук «жены» - его матери - погиб отец), возлюбленная героя, персонаж без имени, носящий просто нарицательное обозначение «девушка», мечтает о замужестве: «Девушка (тараторит): Я спокойна! Просто если б ты чуть-чуть думал обо мне, мы бы уже давно были женатыми. Но что я?! О чём я! Тебе же это ни к чему! Свобода! Как будто есть какая-то свобода! И мы ею наслаждаемся, да?! Бегаем после работы в гости друг к другу, тихо кончаем и разбегаемся мыться каждый по своим родителям! Сво-бо-да! Сколько так, - ещё год максимум? Ты уже придумал, что ты скажешь, почему нам надо расстаться?! Много не думай, мы и так как будто вместе, - изображаем, что ты мой мужчина, я твоя женщина! Мне только одно обидно, - что в тридцать три года по новой придётся искать, влюблять, гулять... А мне это так надоело! Я ни с кем не могу ни знакомиться, ни говорить, -я кончилась, лет пять назад, на тебе... иссякла - всё узнала, всё увидела, у меня больше нет интересов... кого я подцеплю? Надо ведь будет изобразить какую-то заинтересованность в человеке, чтобы он на тебе женился... ».
Свободные, добрачные сексуальные отношения, имеющие целью поиск партнера по браку, обозначены в этом отрывке лексемами и синтагмами: «подцепить», «искать», «влюблять», «гулять», «знакомиться», «изобразить заинтересованность», «свобода». Неподлинность любовных отношений охарактеризована сравнительной частицей «как будто» - «как будто вместе» - и лексемой «изображать». При всем этом герои «встречаются» уже пять лет. Разочарование в семейных ценностях, бегство от семейных уз с их трагизмом и абсурдом изображено всем ходом пьесы, в том числе ее трагифарсовым финалом -актом отравления всей семьи героем Валей.
На лексическом уровне изменение семиосферы семьи проявляется в низкой частотности и в крайней негативизации контекста употребления стандартных лексем с семантикой «семья»: семья - очаг - дом - кров - дети - мать - отец и т. д. Данный «минус-прием» компенсируется широким диапазоном окказиональных лексико-семантических реализацией семиосферы семьи с негативной коннотацией: «Идиотка, как будто бы я не знаю, что ты целыми днями виснешь на сайте damochka.ru в поисках неземной любви или хотя бы элементарной [нецензурное слово - С.К.]» (С. Минаев. ДухІезБ).
Таким образом, институт брака продолжает сохранять свою актуальность в современной русской лингвокультуре, однако ценностные акценты смещаются, отодвигаются патриархальные рамки нормативного понимания концепта «семья», допуская как добрачные сексуальные отношения, так и смену супругов (второй, третий брак). При этом лейтмотивом становится страх индивида (в особенности это относится к персонажам-мужчинам) перед ответственностью долговременных семейных отношений, а стремление сохранить семейный очаг все реже является двигателем поступков как женщин-персонажей, так и мужчин. При этом одним из важнейших содержательных компонентов концепта «семья» остается семантика поиска партнера по долговременным отношениям / браку, ярче выраженная при описании женского стереотипа поведения, чем при описании мужского.
Языковая реализация культа поиска партнера по браку в современной русской лингвокультуре
Семиосфера семейных аномалий - важнейший элемент современной русской семиосферы, важность которого в системе семиотических объектов определяется традициями и ролью семьи в истории русского народа, в культуре и лингвокультуре нации. Анализ круга явлений и понятий, определяющих семиосферу семейных аномалий, дал возможность выделить среди них такие когнитивные явления, как концепт «семья» - один из основных концептов лингвокультуры, универсальный и значимый для любого языка, отражающий главные ценности народа; концепты «любовь», «страсть», «чувство», выделяющиеся в концепте «семья» в результате процесса дифференциации данной концептосферы; субконцепты «супружеская измена», «развод», которые, наряду с концептом «одиночество», входят в системный конфликт с концептом «семья», а также важнейшие концепты - «мужчина» и «женщина», в соответствии с чем различаются мужское и женское языковое сознание, отраженное в языке. Кроме того, в концепте «семья» выделяется несколько семантических пластов: архаичный, диахронический, современный, бессознательный, осознанно-мотивированный.
Анализ репрезентации семиосферы семейных аномалий в языке современной художественной литературы позволил выяснить их состав в современном художественном тексте и описать средства языковой репрезентации данной семиосферы.
В семиосфере семейных отношений наблюдается выделение сферы нормы и сферы аномалий, к которым чаще всего относятся добрачные и внебрачные отношения; маскулинизация как усиление, закрепление в характере, поведении женщин мужских черт; феминизация мужчин - противоположный процесс, усиление женских черт в характере современного мужчины; гомосексуальные тенденции в обществе; негативная оценка женщины; превалирование экономических ценностей над этическими и семейными; культ секса, телесной любви в ущерб духовной составляющей отношений между мужчиной и женщиной; трактовка насилия (сексуального, полового, семейного) как неотъемлемой составляющей отношений мужчин и женщин; принижение значения семьи, снижение ее авторитета; ослабление семейных связей, вытеснение их корпоративными, сетевыми и др.; одиночество, неполная семья; аномалии в отношениях членов семьи; супружеская измена; развод.
Характеристика современного состояния семиосферы семейных аномалий выявила ее динамику. Сопоставление современных художественных текстов с фольклором позволило отметить исторические различия: перестали восприниматься как аномальные и в настоящее время оцениваются амбивалентно или положительно такие явления, как неравный брак, незаконнорожденные дети, женитьба на вдове и замужество за вдовцом. В отношении ряда других аномалий (одиночество как отсутствие семьи, добрачные отношения юноши и девушки, внебрачные сексуальные отношения, супружеская измена, развод, меркантилизация отношений и др.) наблюдается тенденция к снижению их отрицательного восприятия, переходу их из сферы антинормы в сферу нормы.
В современной семиосфере происходит смещение ценностей и коннотаций: традиционное представление с сохранением исконных национальных ценностей уходит в прошлое, его заменяет современное представление о семье, обусловленное активным влиянием глобализации, связанное с нарушением базовых стереотипов. Семиосферу семейных отношений и семейных аномальных отношений формирует синтез языковых и внеязыковых факторов. Изменения в социокультурной, общественно-политической, экономической ситуации оказывают влияние на меняющийся язык нации и внутри него на динамику лексико-семантических комплексов. При этом концепт «одиночество» реализуется настолько регулярно, что позволяет говорить в современной русской лингвокультуре даже о культе одинокого героя.
Анализ экспликантов анализируемой семиосферы на разных уровнях языка в художественном дискурсе позволил отметить сниженную эмоционально-экспрессивную оценку семантики семьи, распространение жаргонной лексики в номинациях мужчины и, в особенности, женщины, иронично-сниженные, меркантилизованные, вульгаризованные коннотации семиосферы семьи и семейных ценностей. При этом концепты «измена», «страсть», «любовь» нередко маркированы положительно, с известной долей метафоризации и поэтизации. Лексика семейных аномалий, как наиболее новая в языке, чаще всего представлена в составе синтаксически развернутых конструкций, а также перифразами, авторскими метафорами или иронически обыгранными фразеологизмами, эвфемизмами. В современном русском языке отмечается низкая частотность употребления стандартного набора лексем, связанных с традиционными представлениями о семье, и даже их утрата. Одновременно появляются лексемы, характеризующие новое положение женщины, употребляется ряд слэнгизмов, фамильярно-просторечная и жаргонная лексика, представляющая сниженный, десакрализованный образ женщины.
Именно на примере концепта «семья» наиболее ярко виден лингвокультурный смысл и лингвокультурное наполнение концепта как когнитологического понятия. Сам характер данного концепта таков, что его реализации в любых текстах на русском языке, и в произведениях художественной литературы в первую очередь, обязательны, при этом языковое выражение концепта воспроизводит состояние семиосферы, изменения в ней и дает возможность прогнозировать перспективы ее развития. Отражение структуры и семантики данного концепта в языке современной художественной литературы репрезентирует как важнейшие элементы русской языковой картины мира, так и компоненты языковой личности писателя, показывает современное состояние семиосферы семьи и ее воплощение в языке.
