Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Противоречия в критических оценках творчества Гроссмана 1940-х-1950-х гг.
1. Восприятие произведений Гроссмана 1940-х гг. в советской критике: проблема нормативности в литературе военных и послевоенных лет 14
2. Кампания против романа «За правое дело» 1953 г.: предпосылки, развитие, итоги 38
3. Пересмотр итогов кампании против романа «За правое дело» в контексте общественно-политической ситуации второй половины 1950-х -1960 хгг 69
ГЛАВА II. Эволюция творчества Гроссмана в восприятии отечественной и русской зарубежной критики
1. Полемика вокруг дилогии «За правое дело», «Жизнь и судьба» 92
2. Философская проблематика романа «Жизнь и судьба» в трактовке критики 115
ГЛАВА III. Развитие философской концепции в поздней прозе Гроссмана и его осмысление в критике
1. Особенности восприятия и оценка «малой» прозы Гроссмана в советской критике 1960-х гг 155
2. Идея «истинного добра» и образ автора в повести «Добро вам!» 170
3. Философия истории и тема свободы в повести «Все течет...»: отражение в отечественной и русской зарубежной критике 187
Заключение 230
Список литературы
- Кампания против романа «За правое дело» 1953 г.: предпосылки, развитие, итоги
- Пересмотр итогов кампании против романа «За правое дело» в контексте общественно-политической ситуации второй половины 1950-х -1960 хгг
- Философская проблематика романа «Жизнь и судьба» в трактовке критики
- Идея «истинного добра» и образ автора в повести «Добро вам!»
Введение к работе
з Актуальность темы исследования
Выбор темы исследования определяется современной ситуацией в отечественных критике и литературоведении Ресурсы осмысления творческого наследия В Гроссмана (1905-1964) далеко не исчерпаны, несмотря на то, что его проза давно стала известной в мире, вошла в читательское и исследовательское сознание как неотъемлемая часть литературы XX в Первые попытки научного анализа произведений Гроссмана были предприняты во второй половине 1960-х - начале 1970-х гг', однако к тому времени не были опубликованы ключевые для восприятия и оценки творческого пути писателя произведения - роман «Жизнь и судьба» и повесть «Все течет », лирическая повесть «Добро вам'» была напечатана со значительными купюрами Выход этих произведений в Советском Союзе в конце 1980-х гг повлек за собой всплеск интереса критики к творчеству Гроссмана, а уже в начале 1990-х гг к осмыслению литературного наследия писателя, открывшегося в новом свете, приступило литературоведение Однако предметом исследования ученых и критиков как в начале 1990-х гг, так и в последующие годы в основном оставался роман «Жизнь и судьба» В отечественном литературоведении предпринималось крайне мало попыток осмыслить творчество Гроссмана в целом как воплощение единой эстетической и философской системы взглядов писателя, проследить его творческую эволюцию Работы, преследовавшие эту цель, были единичны Среди них можно назвать лишь две монографии А Бочарова «Василий Гроссман Жизнь Творчество Судьба»' (М, 1990) и Б Панина «Идеи «открытого
1 Охтин В Г О взаимодействии жанров прозы (творчество Вас Гроссмана) // Вопросы истории и теории
литературы (Челяб гос пед институт) 1966 Вып 2 С 96-110, Бочаров А Г Василий Гроссман Критико-
биографический очерк М , 1970
2 Добренко Е А Художественная идея и романная структура (Роман В Гроссмана «Жизнь и судьба») //
Художественный опыт советской литературы стилевые и жанровые процессы Свердловск, 1990 С 95-
106, Фрадкина С Я Точстовские традиции в романе В Гроссмана «Жизнь и судьба» // Проблемы
типологии русской литературы XX века Пермь, 1991 С 119-137, Прохорова Т Г Жанровое своеобразие
романа В Гроссмана «Жизнь и судьба» (к вопросу о толстовской традиции) // Слово и мысть Льва
Толстого Казань, 1993 С 22-29 и др
4 общества» в творчестве Василия Гроссмана» (М, 1997) Предпосылки появления именно такого подхода к изучению творчества Гроссмана возникли еще в 1980-е гг, когда между отечественными и русскими зарубежными критиками развернулась полемика по поводу правомерности рассмотрения романов «За правое дело» и «Жизнь и судьба» как дилогии, переросшая в спор о характере творческой эволюции Гроссмана Однако для дальнейшего развития этой темы необходимо было расширение исследуемого материала, чего фактически не произошло Вполне логично, что исследователи сосредоточились на изучении особенностей романа «Жизнь и судьба», ведь выйдя за рубежом (1980) и в России (1988), он вызвал огромный резонанс К тому же, именно в этом произведении окончательно сформировалась гроссмановская философия свободы Все это, безусловно, требовало научного и литературно-критического осмысления Нам представляется, что следующим шагом должно было стать изучение предпосылок формирования той творческой концепции, которая привела Гроссмана к созданию романа «Жизнь и судьба», а также анализ того, как эта концепция воплощалась в жизнь и развивалась в последующих произведениях В данной работе мы предприняли попытку (учитывая имеющийся опыт исследователей творчества прозаика) вписать в контекст накопленного научного и критического материала о романе «Жизнь и судьба» анализ произведений Гроссмана, написанных им как до создания своего самого известного произведения (пьеса «Если верить пифагорейцам», повесть «Народ бессмертен», роман «За правое дело», рассказы и очерки), так и после этого (повести «Добро вам'» и «Все течет .», рассказы), создать общую картину творчества писателя 1940-х -1960-х гг как процесса, движимого поисками ответов на единый круг вопросов Этим определяется актуальность темы исследования
5 Объект исследования -
произведения Гроссмана 1940-х — 1960-х гг, а также литературно-критические статьи отечественных и русских зарубежных критиков, посвященные творчеству писателя выделенного периода
Предмет исследования -восприятие творчества Гроссмана 1940-х - 1960-х гг отечественной и русской зарубежной критикой
Цель исследования -не только систематизировать литературно-критические оценки произведений Гроссмана 1940-х - 1960-х гг, но и расширить материал исследования творчества писателя, а также наряду с анализом его оценок в русскоязычной критике выявить признаки единой философско-эстетической концепции творчества Гроссмана этих лет Эмпирическая база исследования Эмпирической базой диссертации стали
Произведения Гроссмана 1940-х- 1960-х гг
Литературно-критические статьи, посвященные творчеству Гроссмана данного периода, опубликованные в отечественной и русской зарубежной периодике с 1942 г по настоящее время
3) Различные документы (постановления ЦК ВКП(б), протоколы
заседаний СП СССР и др), мемуары современников Гроссмана и его
переписка
Теоретико-методологическая база диссертации Теоретико-методологической базой диссертации стали такие литературоведческие работы исследователей творчества Гроссмана, как монография А Г Бочарова «Василий Гроссман Жизнь Творчество Судьба» (М, 1990) и научные статьи Л А Колобаевой, теоретико-литературные труды М М Бахтина, А П Скафтымова, И Б Роднянской, исследования по истории литературы, истории и методологии литературной критики советского периода Г А Белой, Е Добренко, коллективные
6 научные труды, работы по теории и истории журналистики Е П Прохорова, Б И Есина, И В Кузнецова, Р П Овсепяна
Таким образом, научная достоверность диссертации обеспечивается обширным эмпирическим материалом и применением научной методологии
Научная новизна исследования заключается в том, что в нем впервые
систематизированы и проанализированы литературно-критические отзывы о творчестве Гроссмана 1940-х - 1960-х гг, причем не только в отечественной печати, но и в периодических изданиях русского зарубежья,
в научный оборот введены литературно-критические статьи и архивные материалы, до сих пор не попадавшие в поле зрения исследователей,
предложено оригинальное представление о творчестве Гроссмана 1940-х - 1960-х гг как о динамическом философско-эстетическом единстве,
- дается характеристика отечественной литературной критики 1940-х -
начала 2000-х гг, а также вьывляются принципиальные особенности
функционирования и развития критики русского зарубежья
Научно-практическая значимость диссертации состоит в том, что в ней собраны материалы и сделаны выводы, которые могут быть использованы
- в дальнейшем изучении творчества В Гроссмана,
- в исследованиях по истории отечественной литературы, критики и
журналистики,
- при составлении общих и специальных курсов по истории отечественной
литературы и критики XX в
3 История русской советской литературы В4т М, 1967-1971, Соцреалистический канон. СПб, 2002, С разных точек зрения Избавление от миражей Соцреализм сегодня М,1990
7 Апробация работы
Работа обсуждалась на заседаниях кафедры литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики Московского государственного университета имени MB Ломоносова Основные положения диссертации излагались в ряде научных публикаций, а также были представлены в виде докладов на международных конференциях
Основные положения, выносимые на защиту
Творчество Гроссмана 1940-х - 1960-х гт целесообразно рассматривать как этап, объединенный наличием в произведениях этих лет сквозных идей, анализ совокупности которых позволяет говорить о единой философско-эстетической концепции творчества писателя
Творческая эволюция Гроссмана (в рамках выделенного этапа) определяется развитием философско-эстетической концепции писателя, которая входила в противоречия с некоторыми положениями диалектического материализма и выводила творчество писателя за рамки социалистического реализма
Характер восприятия и оценки произведений Гроссмана 1940-х -1960-х гг советской критикой следует рассматривать в контексте того или иного этапа развития официальной советской идеологии, одним из свойств которой является цикличность в ужесточении и ослаблении требований к нормативности искусства
Различия в контексте формирования особенностей литературной критики в Советском Союзе и в среде русского зарубежья определили характер противоречий в дискурсах отечественной и русской зарубежной критики, проявлением которых стала полемика по поводу осмысления проблемы преемственности идей в творчестве В Гроссмана
5 Анализ этико-философской концепции творчества Гроссмана 1940-
х - 1960-х гг позволяет говорить как о прямом, так и о косвенном влиянии
8 на нее идей некоторых западных и русских философов-экзистенциалистов (М Хайдегтера, А Камю, Ж -П Сартра, Н Бердяева)
Структура работы Диссертация состоит из Введения, трех глав, разделенных в общей сложности на восемь параграфов, Заключения и списка литературы
Кампания против романа «За правое дело» 1953 г.: предпосылки, развитие, итоги
Темой пьесы стала теория цикличности истории. Гроссман и в предьідущих своих произведениях, прежде всего в романе «Степан Кольчугин», затрагивал тему истории, однако в «Если верить пифагорейцам» понимание истории, движения времени накладывается на вполне конкретную философскую основу пифагорейство. Исходя из советской идеологии, пифагорейство должно было быть опровергнуто в пьесе, ведь оно не соответствовало представлениям диалектического материализма о прогрессе, к которому идет советское общество. Гроссмана обвинили в том, что он лишь формально спорит с представлениями о цикличности истории, фактически пропагандируя идеалистические взгляды, идущие вразрез с марксистско-ленинским пониманием истории. И здесь, если отбросить обвинительные клише советских критиков, с ними можно согласиться — согласиться в том, что Гроссман в своей пьесе попытался столкнуть представления о цикличности и линейности истории (облеченные в форму «пифагореизма» и «гегельянства»), не отдавая явного преимущества второй. Гроссман попытался показать альтернативу официальной концепции истории, фактически предоставив право судить, кто победил в этом споре, читателю/зрителю. Об этом говорит союз «если», вынесенный в название пьесы. Чтобы понять, насколько обвинения в адрес Гроссмана были продиктованы общей политикой усиления контроля над печатным словом и насколько объективными (продиктованными действительно имеющимися отклонениями от канонов советского мышления) они были, целесообразно выяснить, какова была бы реакция довоенной критики на пьесу, если бы она вышла в свет до войны. Судя по тому, что театр им. Евг. Вахтангова собрался ставить пьесу, а театры Ленинского комсомола и БДТ им. Горького также заинтересовались ею (в архиве Гроссмана сохранились письмо, в котором завлит БДТ Л. Малюгин просит писателя прислать ему экземпляр пьесы, и телеграмма, в которой ленинградский театр Ленинского комсомола просит Гроссмана сообщить о возможности ведения переговоров о постановке пьесы12), в то время она не выглядела настолько крамольной, какой изображалась в послевоенной критике.
В ходе обсуждения сценической адаптации пьесы в театре им. Вахтангова высказывались замечания, носившие рабочий характер и в основном призванные повысить динамику действия будущего спектакля. Однако среди этих замечаний можно выделить два момента, несколько созвучные с той критикой, которая обрушится на пьесу в 1946 г. Так, просьба дать «боле четкое, проходящее через всю пьесу определение основной идеи (Пифагор Гераклит)» говорит о том, что в театре от Гроссмана требовали более активного опровержения представлений о цикличности времени, идущих вразрез с марксистско-ленинской философией. Как мы увидим ниже, в 1946 г. критики обратят внимание именно на то, что в пьесе не обозначена безоговорочная победа представлений о линейности развития истории над теорией цикличности, что позволит им обвинить Гроссмана в пропаганде «буржуазного идеализма». Также в театре автору пьесы предложили «несколько притушить»14 сюжетную линию, в которой старого революционера Монахова на ответственном посту сменяет молодой рабочий Николай Семенов. Свой совет авторы письма (режиссер А. Габович и актер А. Горюнов) объясняют тем, что в театр уже поступила пьеса, в которой основной конфликт строится на похожем сюжете: замена опытного наркома молодым. Развитие этой сюжетной линии в пьесе «Если верить пифагорейцам» не устроило критиков послевоенных лет. Поэтому можно предположить, что и сотрудников театра им. Вахтангова смутило то, как Гроссман построил этот конфликт, отражающий смену партийного и бюрократического аппаратов в стране в предвоенные годы. Возможно, Гроссман последовал бы рекомендациям театра. По крайней мере, из письма следует, что писатель был готов дорабатывать свое произведение. Так, в мы читаем: «Насколько помнится, Вы сами хотели ведущий конфликт развить по линии Шатавского и трех молодых людей, так что это не будет расходиться с Вашими творческими планами»15.
Однако после войны, помешавшей дальнейшей работе над пьесой, Гроссман публикует «Если верить пифагорейцам» без каких-либо изменений, не учитывая рекомендации, данные ему в театре (по свидетельству А. Бочарова, в тексте 1946 г. по сравнению с рукописью 1941 г. были лишь «мелкие текстовые поправки», которые «никак не касались сути и композиции пьесы»16). Дело в том, что во время войны, как: ни парадоксально, произошло незначительное, но все же вполне осязаемое (в чем мы убедимся ниже) расширение рамок дозволенного в литературе — и по сравнению с довоенным периодом, и особенно по сравнению с послевоенным временем. Издатели, публиковавшие в своих журналах произведения, подвергшиеся разгрому в докладе Жданова и в последующих обличительных статьях, исходили именно из представлений о соответствии партийной идеологии, сложившихся в годы войны. При этом опыт войны не мог не изменить обстановку в литературном сообществе, которое надеялось на то, что в годы испытаний ими (и советским народом в целом) было завоевано право на свободу слова. Так, в 1945 г. на пленуме Союза писателей В. Вишневский, главный редактор журнала «Знамя», выступил с речью, в которой обосновывал необходимость свободы слова, понимаемой им как уважение к чужому мнению. На более закрытом заседании президиума Союза писателей он прямо сказал: «Мы воевали, мы боролись, дайте нам свободу слова» . А на Всероссийском совещании по вопросам искусства поэт И. Сельвинский заявил, что «существуют противоречия между методом социалистического реализма и теми задачами, которые стоят сейчас перед искусством, что современному искусству тесно в рамках социалистического реализма»
Пересмотр итогов кампании против романа «За правое дело» в контексте общественно-политической ситуации второй половины 1950-х -1960 хгг
При этом открыто не декларируется, что главный порок перечисленных персонажей в том, что они состоят «в родственных или дружественных отношениях» с Штрумом и Софьей Осиповной, а главные претензии критики предъявляют не только персонально главному герою Штруму, но семье Шапошниковых в целом. Критики сочли нужным упомянуть, что Женя - «декадентка» (она действительно была художницей-авангардисткой), но забыли, что Александра Владимировна работала в лаборатории, следящей за уровнем химических загрязнений в цехах завода, снабжающего армию, т.е. она приносила пользу армии, а ее зять Степан Федорович Спиридонов был директором Сталгрэса, что должно было говорить о его политической «надежности». Таким образом становится ясно, что именно «борьба с космополитизмом» стала причиной того, что критики назвали семью Шапошниковых не типичной и не достойной быть в центре повествования о Сталинградской битве. В действительности к семье Шапошниковых у официальной советской критики не возникло бы столь серьезных претензий, если бы у главного героя романа была другая фамилия.
Критики отмечали (ставя в вину автору), с какой любовью Гроссман описывает семью Шапошниковых и своего главного героя Виктора Штрума. Несмотря на то, что мы пришли к выводу, что эти герои не вызвали бы на себя такого шквала критики, если бы в стране не проводилась «антикосмополитическая» кампания, семья Шапошниковых и Штрума создана не схематично, каждый персонаж подробно прописан и обладает качествами, совокупность которых создает не идеализированную, а вполне достоверную картину общества военных и довоенных лет. Так, мы узнаем, что сын Александры Владимировны Дмитрий в 1937 г. был репрессирован. Сама Александра Владимировна любила свою семью и вообще людей, на многое читателю приходится смотреть именно глазами Александры Владимировны. Ее дочери Люся, Маруся и Женя также воплощают определенные тенденции в обществе. Так, Маруся судит о жизни, руководствуясь не тем, что видит, а тем, что ей навязано официальной идеологией: «...работа в огромном коллективе - источник постоянной моральной зарядки. Рабочие шутят, уверенно настроены, а когда из цеха... выкатили орудие и командир пожал старому мастеру руку и тот его обнял и сказал: «Дай тебе бог живым вернуться с войны», - такой подъем меня охватил патриотический, что я не шесть, а... сто шесть часов проработала бы» , - говорит Маруся за обычным ужином, рассказывая, как она была на заводе на субботнике. Напыщенность ее речи тут же осмеивает Женя: «...ты о людях говоришь, словно их не бабы рожали, а редактора газет. Есть там на заводе все это... но зачем говорить таким тоном. И невольно кажется выдумкой... Все люди у тебя как на плакате...» . Так в романе показывается, как государственная идеология зачастую подменяла собственные мысли людей. Косвенно здесь выразилось и отношение Гроссмана к соцреализму: когда факты становятся лозунгами, они теряют достоверность, реальность обедняется и приобретает черты плаката, главный прием которого — упрощение, схематизация. Гроссман стремился в меру своих возможностей уходить от плакатных форм соцреализма.
В этом смысле критики были правы, обвиняя Гроссмана в том, что образы романа не отражают того, что сказано в публицистических отступлениях. Действительно, пытаясь найти компромисс между стремлением правдиво изображать общество военных лет и требованиями редакторов, Гроссман в некоторых публицистических отступлениях формулировал общепринятые представления о роли партии и Сталина в победе, но в той художественной реальности, которую он создал, все было намного сложнее. Обвиняя Гроссмана в реакционности философских идей Чепыжина и Штрума, критики преследовали две цели: явную и скрытую. Явной, открыто декларируемой целью было указать на неверную, не вписывающуюся в рамки марксизма-ленинизма, трактовку истоков фашизма. Скрытой целью было опровержение представлений о том, что преследование евреев было идеологической базой фашизма. В романе эта мысль никак не декларируется, т.к. тема трагедии еврейства во время Второй Мировой войны понималась и раскрывалась Гроссманом в совершенно другом русле (теме антисемитизма Гроссман посвятит значительную часть романа «Жизнь и судьба»). Дело в том, что официальному взгляду на истоки фашизма как на порождение империализма и капитализма противопоставлялся сионизм (понимаемый как «буржуазный национализм»), приписываемый всему западному миру, с которым Советский Союз вел «холодную» войну. Именно в проявлении сионизма как западной, т.е. вражеской идеологии виделись преступления «безродных космополитов». И именно такую философию пытались приписать Гроссману.
Философская проблематика романа «Жизнь и судьба» в трактовке критики
В 1980-е гг. творчество Гроссмана заново открылось читателю, но уже не в свете романов «Степан Кольчугин» и «За правое дело», рассказов и военных очерков писателя, пьесы «Если верить пифагорейцам» (которая ни разу не переиздавалась с 1946 г.) или повести «Народ бессмертен». Роман «Жизнь и судьба», публикация которого привлекла огромное внимание критики (как в России, так и в среде русского зарубежья), затмил собой все предыдущие произведения Гроссмана, которые были забыты за годы молчания о творчестве писателя. Однако по-настоящему оценить роман «Жизнь и судьба», выход которого в России (наряду с публикацией «Доктора Живаго» Б. Пастернака, «Факультета ненужных вещей» Ю. Домбровского и другими ранее запрещенными произведениями) стал одним из главных событий литературной и общественной жизни 1988 г., можно было лишь определив его взаимосвязь со всем творчеством Гроссмана, оценив роман как этап творческого пути писателя. Это быстро поняли все критики, писавшие о «Жизни и судьбе». Однако возникло две тенденции восприятия этой взаимосвязи. Согласно одной теории, «Жизнь и судьба» ознаменовала резкий переход Гроссмана с позиций конъюнктурного советского писателя на позиции писателя-бунтаря, вырывающегося за рамки официальной советской идеологии. При этом творчество Гроссмана четко делится на подцензурное (а значит, не достойное внимания) и неподцензурное. К первой категории относятся все произведения, написанные до «Жизни и судьбы», в том числе и роман «За правое дело», а ко второй — сам роман «Жизнь и судьба» и повесть «Все течет...», опубликованная в 1970 г. в Германии и в 1989 г. в России. Согласно второй теории, мировоззрение автора «Жизни и судьбы» в том виде, в каком оно предстает пред читателем в романе, начало формироваться задолго до его создания и не могло не проявляться в более ранних произведениях, которые заслуживают внимания именно с той точки зрения, что в них начинает проявляться несоответствие гроссмановского творческого мышления и советской идеологии. Интересно, что сторонниками первого взгляда на творческий путь Гроссмана в основном были критики русского зарубежья, а вторую точку зрения отстаивало большинство российских критиков конца 1980-х начала 1990-х гг. Так возник спор между критиками этих двух школ о статусе романа «За правое дело». Как известно, «За правое дело» и «Жизнь и судьба» являются частями дилогии о Сталинградской битве. Однако критики русского зарубежья доказывали, что первый роман, относясь к подцензурному творчеству Гроссмана, не имеет ничего общего со вторым, ставшим для писателя «выходом в пространство свободы» (таково название двух статей, посвященных роману «Жизнь и судьба»151). Российские же критики, рассматривая творческий путь Гроссмана как более плавное движение к созданию главного романа, склонялись к тому, чтобы признать «За правое дело» и «Жизнь и судьбу» слагаемыми дилогии.
Рассмотрев в предыдущей главе пьесу «Если верить пифагорейцам» и роман «За правое дело» сквозь призму критики 1940-х - начала 1970-х гг. и общественно-литературной ситуации в России этих лет, мы уже пришли к выводу о том, что в этих произведениях (а также в упомянутом нами рассказе «Тиргартен») наметился тот отход от советской идеологии, который в полной мере проявится в романе «Жизнь и судьба». Однако исследуя вопрос о преемственности концепций романов «За правое дело» и «Жизнь и судьба», критики 1980-х — 1990-х гг. (как отечественные, так и русские зарубежные), в основном строили свой анализ на другом материале. Поэтому нам представляется целесообразным проследить ход полемики, которая возникла между критиками русского зарубежья и отечественными критиками по поводу взаимосвязи романов «За правое дело» и «Жизнь и судьба».
Обращаясь к материалам критики 1980-х — начала 1990-х гг., следует охарактеризовать этот период в истории свободы слова в России, а также обозначить особенности отечественной и русской зарубежной критики этих лет.
Уникальность эпохи перестройки - в том, какой остроты достигла общественная мысль, вдруг получившая свободу (как и раньше, все СМИ были подотчетны КПСС, однако цензура теперь была только на уровне самоцензуры, от внутренней раскрепощенности журналистского коллектива зависело, какие произведения и материалы печатать). Это создавало особые условия для литературной критики, которая стала все больше сближаться с публицистикой. При этом тиражи литературно-художественных изданий были как никогда высоки: в 1985 г. «Огонек» имел тираж 1,5 млн. экз., в 1990 г. - 4 млн., «Новый мир», соответственно, — 425 тыс. и 2,7 млн., «Знамя» — 177 тыс. и 900 тыс. экз.152 Полемика вокруг того или иного литературного произведения (особенно если оно было из числа «задержанных») теперь всегда выходила за рамки литературоведения и становилась общественной. И. Золотусский в статье «Крушение абстракций» писал о литературной критике конца 80-х: «...о чем бы мы ни заспорили, получается, что спорим о жизни, потому что жизнь и литература перемешались как никогда прежде» .
Критика русского зарубежья третьей волны эмиграции не сразу обратила внимание на роман Гроссмана «Жизнь и судьба». После того, как роман вышел отдельным изданием в Лозанне в 1980 г., появилась лишь одна статья, посвященная этому событию, — в журнале «Континент», в котором ранее были напечатаны отрывки из романа (1975. №4, 1976. №№1,2). Полноценное же обсуждение романа в критике русского зарубежья начнется лишь после того, как в 1984 г. «Жизнь и судьба» будет переведена на иностранные языки и завоюет известность в иноязычных литературных кругах (Франции, США и др.). Чем же было вызвано первоначальное молчание критиков русского зарубежья о романе «Жизнь и судьба»? Дело в том, что одной из особенностей среды русского зарубежья была некая обособленность как от «метрополии», так и от интеллектуальной жизни тех стран, в которых те или иные литераторы осели. Эта «кастовость» придавала мышлению некоторых представителей критики русского зарубежья определенную косность, она замедляла проникновение новых представлений о литературе и о мире в эту среду. Так, в сознании многих русских зарубежных критиков сложился стереотип о том, что тема разоблачений сталинского режима принадлелшт А. Солженицыну, что он вполне справляется со своей задачей, так что эта тема в дополнительном раскрытии с помощью других авторов не нуждается. (Следует отметить, что боязнь поклонников Солженицына конкуренции со стороны Гроссмана как раз говорит о том, что западные представления о пользе конкурентной борьбы в достижении максимальных результатов не прижились в сознании эмигрантов.) К такому выводу, независимо друг от друга, приходят два исследователя, которых заинтересовал тот факт, что критика русского зарубежья поначалу отнеслась к «Жизни и судьбе» настороженно.
Идея «истинного добра» и образ автора в повести «Добро вам!»
Липкин в воспоминаниях о Гроссмане отмечал, что, работая над романом «Жизнь и судьба», писатель стал интересоваться религиозными вопросами. Тема добра и зла неизбежно воплощается и в сопоставлении Бога и черта, а между ними как центр притяжения находится человек. В разговоре Чепыжина и Штрума (в «Жизни и судьбе») о путях духовной эволюции человека, обладающего современными достижениями науки, Гроссман выводит вечный критерий - доброта Христа. Чепыжин утверждает, что человек будущего превзойдет Бога в способности познать все мироустройство. Штрум же опасается, что, превзойдя Бога в техническом плане, в этическом аспекте человек захочет превзойти скорее дьявола в его жестокости, чем Христа в его доброте: «Человек посмотрит сверху вниз на Бога, но не посмотрит ли он сверху вниз и на Дьявола... превзойдет ли тот, будущий человек в своей доброте Христа?., что даст миру могущество существа вездесущего и всеведущего, если это существо останется с нашими нынешними зоологическими самоуверенностью и эгоизмом — классовыми, расовыми, государственными и лично своими? Не превратит ли этот человек весь мир в галактический концлагерь?» Внимание к развитию человечности в мире Гроссман ставит превыше всего. Доброта Христа — это одно из высших проявлений «дурьей доброты» Иконникова. Сохранение христианских моральных ценностей в мире представляется Гроссману основанием надеяться на победу «жизни» над «судьбой».
Однако религиозно-философский аспект романа не исчерпывается только христианскими мотивами. Вера и Бог были для Гроссмана понятиями скорее не конфессиональными, а этическими. Наряду с именем Христа в «Жизни и судьбе» не раз встречается имя Будды. Как уже отмечалось, древнеиндийская философия оказывала некоторое влияние на мировоззрение Гроссмана. По советам С. Липкина писатель знакомился с ведической литературой, которая легла в основу буддизма. «Истинная сила — доброта. Справедливость - в человечности. Жалость к падшим, к слабым, к виновным», — такой вывод, как мы помним, сделал Гроссман, прочтя древнеиндийский эпос «Сожжение змей». В своих записках Иконников упоминает Будду как проповедника нерасколотого добра, который не делил его не только на добро для отдельных наций или классов, но не выделял человека из остальной природы, определяя общее добро «для животных, для деревьев, мха»: «...бессмысленная, частная, случайная доброта вечна, - говорит Иконников. — Она распространяется на все живущее, даже на мышь, на ту ветку, которую, вдруг остановившись, поправляет прохожий, чтобы ей... легче было вновь прирасти к стволу»
Действительно, первые буддисты пили воду через сито, чтобы случайно не выпить микроорганизмы, а при ходьбе внимательно смотрели под ноги, чтобы не наступать на насекомых. Такая доброта, как и «дурья доброта» Иконникова, представляется большинству глупостью, но именно она, по Гроссману, является источником человечности. «Она, эта дурья доброта, и есть человеческое в человеке, она отличает человека, она высшее, чего достиг дух человека», - читаем мы в записках Иконникова. Женя Шапошникова, отказавшаяся от, благополучной жизни с Новиковым и вернувшаяся к первому мужу Крымову как раз тогда, когда его репрессировали, добровольно принявшая статус жены политзаключенного, руководствовалась «дурьей добротой». Гроссман оценивает ее поступок с позиций двух героев романа: Штрума и его жены (сестры Жени) Людмилы Николаевны. Образом, который помогает понять поступок героини и его оценку разными людьми, является Будда. Штрум, одобряя выбор Жени, произносит горячую речь о человеке советской системы, который не смел сделать выбор в пользу свободы и совести: «Женя, милая... вы поступили по совести. Поверьте, это лучшее, что дано человеку. Я не знаю, что принесет вам жизнь, но я уверен: сейчас вы поступили по совести; главная беда наша - мы живем не по совести. Мы говорим не то, что думаем... мы молчали, когда в тридцать седьмом году казнили тысячи невинных людей... Мы молчали во время ужасов сплошной коллективизации... рано мы говорим о социализме... Он прежде всего в праве на совесть... И если человек находит в себе силу поступить по совести, он чувствует такой прилив счастья. Я рад за вас...»271 В свободе выбора собственных поступков Штрум видит счастье. Однако его жена видит в поступке сестры глупость и пророчит ей горе: «Витя, перестань ты проповедовать, как Будда, и сбивать дуру с толку, — сказала Людмила Николаевна. - ... Губить себя, мучить хорошего человека, а какая от этого польза Крымову? Не верю я, что у нее может быть счастье, когда его выпустят...» Мысль Штрума действительно можно объяснить с позиций буддизма, видевшего источник страданий человека в его желаниях, стремлении к благам, которые давали лишь видимое счастье, но в действительности вели к еще большим страданиям. В устах Людмилы Николаевны сравнение с Буддой звучит не в пользу Штрума, так как она в поступке Жени видит глупость. Однако читателю имя Будды должно напомнить уже прочитанные им записки Иконникова и натолкнуть на оценку выбора Жени по критериям «дурьей доброты». Отказавшись от внепшего счастья, Евгения Николаевна приобрела внутреннюю свободу.
