Религиозно-философская мысль Жозефа де Местра в контексте формирования консервативных традиций Европы и России Дегтярева Мария Игоревна

Содержание к диссертации

Введение

Часть I. Философияжозефа де местра и ее значение для европейской консервативной традиции 40

Глава I. Эволюция мировоззрения ж. де местра в духовном, культурном и политическом контексте нового времени 40

1. Формирование предпочтений Ж. де Местра в интеллектуальной атмосфере предреволюционной Европы 40

2. Политическое и культурное самоопределение Ж. де Местра в годы Французской революции 54

3. Дипломатическая, политическая и религиозная миссия Ж. де Местра в России 59

Глава II. Религиозно-мистическая философия Ж. де Местра и источники ее формирования 86

1. Вера как альтернатива релятивизму Просвещения 86

2. Просветительское «обрамление» религиозной концепции революции в «Рассуждениях о Франции» 92

3. Влияние мистической философии Л.-К. Сен-Мартена на онтологическую и гносеологическую составляющие религиозной философии де Местра 102

4. Святоотеческая классика и ее «преломление» в этической части религиозной философии де Местра 108

Глава III. Политический консерватизм Ж. де Местра: доктрина и стиль мышления 133

1. Разрыв с демократией Просвещения. Критика теории «народного суверенитета» 133

2. Интеллектуальное влияние Эдмунда Берка: антирационализм, традиционализм и христианские основы общественно-политической системы 136

3. Политический идеал «Рассуждений о Франции»: монархический «интегральный национализм» Боссюэ и «равновесие» Просвещения 144

4. Новая, ультрамонтанская, модель политической системы Европы. Российские впечатления и Священный Союз как основные предпосылки ее создания 149

5. Консервативный реализм. Стиль мышления как явление sui generis 163

Часть II. Резонанс идей Жозефа де Местра в России в период складывания регионального варианта консерватизма: «союзники» и оппоненты 172

Глава I. Два кандидата на роль «государственного идеолога»: Ж. де Местр и Н.М. Карамзин 172

Глава II. Дискуссия о «компромиссе с XVIII веком»: Ж. Де Местр И С.С. Уваров 198

Глава III. История одного обращения: С.П. Свечина 213

Глава IV. Критика ультрамонтанства с позиции православия: А.С. Стурдза 247

Глава V. «Особый русский путь» глазами ападников»: Ж. Де Местр И П.Я. Чаадаев 288

Заключние 305

Список использованной литературы 312

• Формирование предпочтений Ж. де Местра в интеллектуальной атмосфере предреволюционной Европы
• Просветительское «обрамление» религиозной концепции революции в «Рассуждениях о Франции»
• Политический идеал «Рассуждений о Франции»: монархический «интегральный национализм» Боссюэ и «равновесие» Просвещения
• Два кандидата на роль «государственного идеолога»: Ж. де Местр и Н.М. Карамзин

Введение к работе

Актуальность темы исследования. Динамика современного

развития такова, что все чаще звучит вопрос о щене прогресса».

Политические эксперименты двух минувших столетий и последующее

развитие процесса глобализации привели к серии взаимосвязанных
(А
' кризисных явлений мирового масштаба: катастрофическому состоянию

природной среды, ухудшению демографической ситуации, прогрессирующей

социальной аномии и разрушению традиционных связей, нарушению

равновесия сил в мировой политике (что заставляет политологов говорить об

«однополярном» мире). С этим связано и возвращение в научный и

политический дискурс проблем, возникших на рубеже XVIII - XIX столетий,

1^ в эпоху Французской революции и наполеоновских войн.

В наши дни не меньше острые споры, чем тогда, когда европейская

модернизация вызвала первую рефлексивную реакцию со стороны

защитников традиционного общества, провоцируют вопросы о возможности

некоего «универсального» проекта социально-политического развития, о

легитимности демократических институтов, о доле международного

присутствия в национальных границах, и, наконец, о правах и достоинстве

человека. Все это обеспечивает устойчивую популярность культурному и

политическому консерватизму.

Несмотря на то, что давно схлынула «консервативная волна» 70-х, сошли со сцены ее герои, потускнели антикризисные «рецепты» неоконсерватизма, последствия того консервативного десятилетия, по-прежнему, значительны. Инстинктивная реакция на кризисные явления со стороны широких слоев населения, как и тогда, выражается в тяготении к стабильности, отождествляемой с традиционными моральными и религиозными ценностями. Политическая - в условиях безоговорочного утверждения либерального «тренда» как цивилизационной правовой основы (Ф. Фукуяма) - в критике качественного содержания либеральных

ценностей, претендующих на общезначимость. А одной из главных «линий напряжения» в современном проблемном поле до сих пор остается дискуссия о статусе национальной традиции и об ее способности обеспечить сохранение согщального и политического суверенитета государства. Современный либерализм имеет дело не только с консервативным противодействием, но и испытывает на себе конструктивное критическое влияние консервативной идеологии.

Общие тенденции прослеживаются и в российской политической ситуации. С конца 90 -х годов консерватизм получил признание в нашей стране, занял прочные позиции среди других политических стратегий, и на сегодняшний день во многом определяет выбор лидера политической борьбы. После периода «неупорядоченного рынка» и «парада суверенитетов», общественные предпочтения склоняются к устойчивым элементам консервативной идеологии, таким как идея Порядка в границах национального государства, союза государства и Церкви, сохранение исторической индивидуальности. Популярность в обществе консервативных ценностей и политического стиля побуждают к изучению классики консервативной мысли. Для того чтобы вполне понимать логику современного консервативного действия необходимо иметь представление об особенностях консерватизма как идеологической традиции и своеобразной системы мышления.

В этом отношении представляется актуальным обращение к теоретическому наследию одного из признанных «отцов-основателей» европейской консервативной традиции Жозефа де Местра. В пользу выбора данного предмета исследования можно привести следующие основания:

Прежде всего, в истории французской политической мысли едва ли найдется персонаж, способный оспаривать у де Местра его первенство в «пантеоне» писателей консервативного направления: Местр не только занимает преимущественное положение среди соотечественников, но и по сей день пользуется не меньшей популярностью, и не менее цитируем, чем

его предшественник - британец Эдмунд Берк. В определенном смысле, философское наследие де Местра является одним из самых чистых, «неукоснительных» образцов консервативной классики.

Исключительное внимание к его личности и философскому наследию на первый взгляд может показаться странным - ведь произведения де Местра и де Бональда¹ появились в одно время, а направление, в котором развивались их взгляды, было поводом для взаимных заверений во внутренней близости, особенно в последние годы жизни де Местра. Однако и самые острые выпады со стороны политических противников, и самые лестные похвалы достаются именно де Местру, и это несмотря на то, что при жизни большего признания во Франции удостоился де Бональд (Наполеон штудировал его книгу во время итальянского похода, получая удовольствие от выдержанного в духе Лейбница «регулярного» строя произведения, и даже предложил переиздать ее во Франции за счет Казны, а Реставрация принесла ему почетное положение члена Верховного совета образования) . Де Местр же, по его собственному определению, остался лишь «неудачником», которого жизнь «обвела вокруг пальца».)

С другой стороны, «пальму первенства» среди французских консерваторов мог бы оспаривать у де Местра Шатобриан: его воспоминания, журналистская деятельность и тот факт, что именно он ввел в оборот термин «консерватор», так же обеспечивают ему известность. И, все же, это не может нарушить впечатления основательности, производимого философским наследием де Местра в виде 14-томного Лионского издания сочинений.

Так основоположником французского консерватизма стал человек, чье

французское происхождение до сих пор подвергается сомнению. Впрочем, в (ф

случае де Местра признание не определяется лишь объемом произведений.

Каждый, кто знакомится с его книгами, обращает внимание на особенность

его авторского стиля, соединяющего несоединимое — Просвещение и

традиционализм, мистику и ультрамонтанство. Необычные сочетания

6 чреваты нарушением меры, но де Местр считается одним из блестящих писателей. Легкость слога приносит ему сравнения с Монтенем , а парадоксы и остроумие - славу «Вольтера наизнанку».

Открытость влиянию противоположных лагерей и течений, казалось бы, должна свидетельствовать о гибкости мысли, но де Местр приобрел репутацию «догматика». Содержание его религиозной и политической доктрины предоставляет бесконечный простор для полемики, стоит только чуть больше подчеркнуть значение того или иного элемента сложной мозаики. Противникам это дает повод упрекать его в непоследовательности или неискренности, а у поклонников и даже самых деликатных исследователей порой вызывает признаки нетерпения. Публицист Александр Савин предлагает, например, самому читателю решить, что перед ним: «учение очень оригинальное или очень сложное и нестройное, которое лишь внешним образом приведено к единству, и, заключая в себе разнородные элементы, может поэтому быть рассматриваемо с разных точек зрения?» (курсив мой. - М.Д.), а Эмиль Чьоран подшучивает по поводу того, что за де Местром остается привилегия вводить истолкователей его учения в заблуждение⁶.

С этой точки зрения наследие Жозефа де Местра интересно- не только как «классика», но и как один из наиболее самобытных региональных вариантов консерватизма, и одновременно — самых ярких и индивидуальных с точки зрения характеристики самого автора. Оно предоставляет возможность проанализировать сложный процесс формирования консервативного стиля мышления в его отношениях с самыми разными интеллектуальными течениями XVIII в.: выявить «фундаментальные» элементы консервативной идеологии и оценить своеобразие их авторской «аранжировки», раскрыть общие закономерности и особенное в развитии консервативной мысли.

Обращение к философии Ж. де Местра обусловлено и тем, что его политическая философия имеет довольно специфическое религиозно-

мистическое наполнение. Не случайно де Местр появляется и среди героев небольшой, но известной работы К. Шмитта «Политическая теология». Произведения философа могут служить прекрасной основой и для исследования религиозной компоненты в системе консервативного мировоззрения.

Таковы общие теоретические предпосылки в пользу выбора данного
^х> предмета исследования. Отдельно следует сказать о ситуации в

отечественной историографии. При чрезвычайной известности де Местра, в России до сих пор не появилось ни одной книги, посвященной его биографии и комплексу религиозно-философских идей, и есть необходимость восполнить существующий пробел.

Отдельные исследования прошлых лет оставляют возможность для всесторонней реконструкции петербургского периода биографии философа. - В России де Местр провел пятнадцать лет в статусе посланника Сардинского короля при дворе Александра I, здесь им были написаны и значительные философские произведения. Их первыми читателями, критиками и оппонентами стали русские современники. Значительна была и его роль в политической жизни столицы Российской империи: де Местр был участником «правой» оппозиции, проводником и защитником интересов ордена иезуитов перед лицом высшей государственной власти. - Русские связи мыслителя и оценка его политических рекомендации в период александровского царствования, впечатления, вынесенные сторонами, участвовавшими в дискуссиях по религиозным и политическим вопросам, достойны более систематического изучения.

Степень разработанности темы.

В историографии выбранной темы обращает на себя внимание заметная диспропорция в степени ее освоения у нас и на западе. На это есть свои причины. В Европе де Местра лучше знали, публикация сочинений и писем в Лионе в 70-е годы XIX в. вызвала повышенный интерес к его

личности и политической доктрине. Сначала Местр вызвал симпатии представителей «правого» политического лагеря, стремившихся сделать его «живым знаменем» реакции, но постепенно научная объективность потребовала признания того, что характеристика де Местра не может исчерпываться констатацией крайней консервативности его идей, де Местр -необычный автор. В нем интриговало многое: внимание к современным политическим событиям и философская отстраненность, ультрамонтанство и масонское прошлое, христианство и внимание к теме насилия, вызывала интерес и биография, соединившая Европу и Россию, знаменитых писателей, политиков и монархов наполеоновского времени. По мере расширения фактических сведений о де Местре на западе сформировалось и дискуссионное поле, и широкий спектр оценок его философского наследия.

В России же Местр был менее известен, хотя следы его присутствия прослеживаются и в истории - Местр повлиял на отставку крупнейшего реформатора александровского времени М. М. Сперанского, и в символике — великолепный памятник Минину и Пожарскому, украшающий ансамбль Красной площади, был выбран им по поручению царя из нескольких проектов. У нас долгое время не было ни традиции перевода этого автора (что создает современным переводчикам немало трудностей), ни историографической традиции. К де Местру обращались эпизодически, и редкие работы, часто удачные, не были связаны между собой. Поэтому отечественная историография, связанная с де Местром, отличается тем, что за исключением единичных работ (Б.Н. Чичерина, например) она, практически, не содержит проблем, в ней еще не сформировалось «полюсов», вокруг которых могло бы строиться научное обсуждение.

Общим же для западной и российской историографии было, во-первых, то, что они почти не пересекались. В России каждый автор произвольно определял круг западных исследователей, на данные которых он опирался, и вместе со значительными вещами, такими как исследования Ф. Вермаля, можно было обнаружить случайные и малоизвестные. На западе же в число

*>

цитируемых русских исследовании попала, пожалуй, только замечательная статья о де Местре, опубликованная в «Литературном наследстве» (1937 г.) . Лишь в последнее годы у западных коллег появилась возможность знакомиться с тем, что сделано в России, а российские историки получили более свободный доступ к работам зарубежных ученых.

Российскую и западную историографию сближало и то, что они в равной мере оказались зависимыми от изменений политического климата. До недавнего времени история XIX века казалась близким прошлым, и это было причиной острых дискуссий в научной среде, особенно в области биографических исследований, связанных с политикой. Прием историософикации - поиска в прошлом необходимых образцов и оправдания с их помощью современности — всюду накладывал отпечаток на характер исторических исследований. Смена политических «волн» каждый раз вызывала новые витки полемики и попытки переосмысления уже известных фактов. Примером тому может служить де Местр, став за два века обладателем целой коллекции самых разнообразных определений. «Античный мудрец», «пророк прошлого» и «апологет палача и войны», «не блистающий далее внешней стороной своих произведений», «пишущий самые дикие и обскурантные вещи» — вот только некоторые из них. (Тем не менее, де Местр сохраняет притягательность для исследователей в области истории идей и переживает что-то вроде нового открытия его наследия.)

Таковы основные факторы, определившие динамику и характер исследований по интересующей нас теме. Теперь более подробно о наиболее значительных историографических «вехах».

Первый период в истории исследований на западе был связан с расширением и осмыслением фактических сведений. Именно в это время впервые были критически оценены некоторые стереотипные представления о де Местре.

Возможно, наиболее поразительным биографическим открытием стало масонское прошлое де Местра, составлявшее слишком заметный контраст

.10

нетерпимости его последних произведений. Одними из первых работ, посвященных этому сюжету, были статья Ж. Гойо (G; Goyau) «Религиозная: мысль де Местра» (La pence religieusede Joseph de Maistre), опубликованная в «Revue de Deux-Mondes» в феврале 1821г., и вышедший через несколько недель в Шамбери сборник Ф. Вермаля (F. Vermale) «Заметки о неизвестном Жозефе де Местре» .Позднее этот аспект рассматривался, также в работах TL Вуллода и Э; Дерменгема⁹. Так была озвучена следующая проблема: кем был де Местр —. «ортодоксом» или «прагматиком», «раскаявшимся в заблуждениях молодости христианином» или «человеком, на протяжении всей жизни сохранявшим симпатии к мистическому масонству»?

Неожиданным было- и исследование Ж. Дубле - «Ниццианское происхождение Жозефа и Ксавье де Местров» (1929). Оно поставило под сомнение достоверность предания о фамильном аристократизме известных писателей и вызвало новый вопрос: следует ли считать де Местра выразителем интересов аристократического класса или, мооїсет быть, стоит признать его интеллектуалом нового поколения, вышедшим из: третьего сословия; кто он—романтик или профессиональный полемист?

Фї Вермаль, изучавший и жизнь де Местра; в= эмиграции; одним из; первых представил его как довольно сложную личность, не укладывающуюся в стереотипный образ «безупречного слуги короля».

Под впечатлением потрясений 30 — 40-хгодовXXв. изучение -жизни и наследия философа, как никогда прежде, приобрело оттенок политической «ревизии»: на де Местра «упала тень» «Action francaise», несмотря на то, что идеолог французского правого радикализма Ш. Моррас отказывался признавать философа своим предшественником. Наступил период идеологической оценки его наследия:- В^ политической доктрине Местра, в; самом, деле, встречались сюжеты и темы, заставлявшие задаваться вопросом о том, кембыл автор «Рассуждений о Франции», «О папе, «Писем к русскому дворянину об испанской инквизиции» — человеком, пережившим потрясение во время революции и поэтому неравнодушным к теме насилия, или циником

11 и человеконенавистником? Разгадку исследователи искали в его биографии.

Примером такого политически-ангажированного исследования является книга Р. Триомфа¹⁰. Соотнеся религиозно-философскую и политическую доктрину де Местра .. "г-"-м с некоторыми малоизученными фактами жизни философа, Триомф пришел к уничтожающим выводам относительно человеческих качеств и мотивов поведения его героя. И все же книгу Р. Триомфа трудно оценивать однозначно: с одной стороны, его исследование является одним из наиболее полных, скрупулезных, с другой -желание историка пролить свет на истинные факты подчас оборачивалось неосторожностью интерпретаций. Исследователю удалось разрушить идеализированный портрет мыслителя, составленный его детьми (главным образом, младшей дочерью Констанцией)¹¹. «Легенда» о де Местре как о «почти святом», «верном слуге короля, готовом терпеть за него все мыслимые неудобства жизни», таяла по мере того, как историк обнаруживал вполне земные черты и слабости своего героя, но на обломках прежнего, лишенного полутонов портрета возник новый — «авантюриста на службе нескольких монархов», «честолюбца» и «добровольного изгнанника»,

1 О

«тяготящегося семейными обязанностями» ". Источники, изыскания архивистов - все, кажется, свидетельствовало о неприглядности персоны Жозефа де Местра и компрометировало его историко-философскую доктрину.

Еще раньше получило распространение мнение о том, что имя де Местра должно быть внесено в список предшественников тоталитарной идеологии или «проклятых авторов» (по определению Р. Арона). Сходство логических тенденций - убедительная вещь, но вполне ли оправдана историческая редукция, ведь даже лидер «Аксъон франсез» Ш. Моррас, который воспроизвел некоторые элементы доктрины Местра, так и остался в лагере правых радикалов? Монархизм и католицизм удерживали Морраса от последнего шага в политической эволюции. Тем более трудно представить себе легитимиста и улътрамонтана XVIII века, попавшим под обаяние

маргиналов в военной форме и их вождей, особенно, если принять во внимание то, что де Местр не пожелал признать «сувереном» и Наполеона Бонапарта. Сравнительный метод в политических исследованиях часто оправдан, но исторический подход имеет свои права - религиозно-политическая доктрина Жозефа де Местра оказывалась скорее «символическим вызовом» для решения сложных политико-философских проблем, чем самостоятельным объектом изучения.

Наступление критиков было внушительным, однако оно встречало противодействие. Что заставило Эмиля Чьорана снова обратиться к де Местру и написать эссе, глубокое, емкое, необычное по тональности? Чьоран попытался понять де Местра, избегая политических параллелей, путем проникновения в строй его мысли и окружавшую его атмосферу, проникновения

^\ деликатного с осознанием предела возможной реконструкции. В

интерпретации Чьорана де Местр предстал мыслителем, одним из первых оценившим Французскую революцию не как «досадный эпизод», «ошибку», «казус», а как «начало новой эпохи», неспособным полюбить ее, но постаравшимся понять, не «ослепленным контрреволюционером», а наблюдателем, обладавшим чертами, присущими социологическому мышлению.

Повышенный интерес к де Местру в наши дни объясняется тем, что

^ философ одним из первых заговорил об опасности стремления к

универсальности в политике.Но его мнению, оно приводит к оскудению внутренних возможностей общества, т.к. в этом случае оно утрачивает органическое единство и целостность присущей только ему культурной традиции. Привлекательным остается и анализ де Местра современных ему политических событий, ясный, глубокий и составляющий контраст ретроспективному духу его политической доктрины.

Самыми удачными исследованиями последних лет на западе стали монография Б. Микеля¹⁴ и посвященный де Местру сборник, под общей редакцией профессора Р. Лебрана¹⁵. Первое из них является произведением

№

биографического жанра, второе - серьезным обобщением многолетней работы, проводившейся в Институте деместровских исследований в Шамбери (Савойский университет, Франция), крупных академических центрах и на Конгрессе по XVIII веку. Книги объединяет не только тема, но и тональность. Спокойная- интонация избавляет читателя от необходимости чувствовать себя вовлекаемым в контекст идеологической полемики, что отнюдь не лишает эти работы выразительности. Книга Б. Микеля читается практически как художественное произведение, а сборник под редакцией Р. Лебрэна настолько насыщен, что сожаление вызывает невозможность посвятить каждой из этих статей отдельную рецензию.

Микель вводит читателя в семейный круг своего героя, и последующие события воспринимаются не как хронологическая таблица, а история реальных, живых, разбросанных по миру людей, искавших утешения в душевной связи, значившей для них больше, чем успехи Жозефа в роли политического консультанта и писателя.

Историк прослеживает историю дипломатического восхождения де Местра в Петербурге, и хотя все эти аспекты затрагивались в работах его предшественников, в данном разделе работы есть нечто оригинальное, а именно оценка дипломатических заслуг де Местра. Автор обратил внимание на то, что Местр справился с практически невыполнимым заданием: приехав в Петербург представителем «короля без королевства», он сумел добиться оказания Сардинии финансовой и военной поддержки со стороны России.

Иногда автор переходит от биографии к философской системе де Местра, объясняя некоторые особенности религиозно-политической концепции. Он, например, обращает внимание на то, что появление крупных произведений Местра религиозно-философского характера в Петербурге было неслучайным, т.к. чужой и неуютный город располагал к мыслям о «земном пристанище», и таковым стала для Местра католическая церковь.

Книгу Б. Микеля отличает удачное соединение основательности и живости языка, что позволяет оценить ее не только специалистам, но и всем,

кто увлечен историей XVIII - первой четверти XIX в. Симпатия к герою, мягкость интонации могут увлечь читателя, не знакомого с Ж. де Местром, а тем, кто занимается этой темой давно, доставят удовольствие напоминанием о том первом непосредственном впечатлении, которое когда-то, может быть, вызвала у них необычная судьба де Местра и его семьи.

Сборник под редакцией Лебрана написан не в жанре биографии, хотя авторы и старались отчасти следовать хронологическому принципу. Книга носит полемический характер по отношению к известному исследованию Р. Триомфа. Однако серьезные аналитические статьи не умаляют значение представленных в сборнике материалов обзорного характера, связанных с резонансом и изучением идей Жозефа де Местра в России и англоязычном мире, поскольку те содержат систематическое и обстоятельное изложение новых фактов.

Работа включает четыре тематических блока, посвященных биографическим аспектам, философско-политическому наследию де Местра, судьбе его идей в Англии, Америке и России, а также сравнительному анализу взглядов де Местра и мыслителей, с которыми его часто соотносят; Эдмунда Берка, Луи де Бональда и Карла Шмитта.

Биографический раздел книги представлен статьями французского историка Ж.-Л. Дарселя. Автор подвергает критической переоценке мнение о том, что де Местр будто бы проделал путь от «левого» лагеря до ультраправой позиции, основанное на неверной интерпретации увлечения де Местра религиозным масонством. Исследователь обращает внимание на то, что масонство было неоднородно в политическом отношении, а критика современной системы правления была возможна не только с левых позиций. По мнению этого исследователя, политическая позиция де Местра в ходе революции не претерпела существенных изменений: де Местр и в молодости выступал, скорее, в роли традиционалиста, нежели сторонника представительства в духе Просвещения.

Важным сюжетом стала и история взаимоотношений де Местра и

сардинских монархов. В центре внимания Ж.-Л. Дарселя оказалось суждение о том, что представители Савойского дома будто бы намеренно тормозили карьерное продвижение де Местра, поскольку испытывали к нему недоверие или неприязнь. — Непростая политическая обстановка была фоном, сопровождавшим основные вехи карьеры философа на поприще государственной службы.

Французский специалист иначе, чем Р. Триомф представляет себе и результаты деместровского пребывания в Санкт-Петербурге. Ж.-Л. Дарсель подчеркивает, что де Местр исправно исполнял обязанности посланника, а «его моральные качества, ораторские способности, таланты ученого и переводчика обеспечили ему положение, о котором можно было только мечтать»¹⁶.

Представляет интерес и анализ философского наследия де Местра. Дарсель «освобождает» своего героя от «шлейфа» самых разных (и даже исключающих друг друга) определений и обращает внимание на особый «синтетический» характер его стиля, не позволяющего уместить его в рамки какого-либо одного направления.

Обращаясь к крайне сложной для интерпретации книге де Местра «О папе», наиболее спорной и провокационной в политическом отношении, Ж,-Л. Дарсель возражает против модернизации высказанных в ней идей как «легитимирующих тоталитарную власть». По мнению исследователя, Местр представил на страницах этой книги консервативную утопию, «ядро» которой составляла отнюдь не абсолютная монархия, а суверенитет, не имеющий препятствий в законодательной деятельности, но ограниченный делегированной властью составляющих государство частей - сословий под духовной опекой первосвященника «как гаранта божественного характера суверенитета» и «законной свободы человека» . Историк убежден, что политический идеал де Местра продиктован условиями первой четверти XIX века.

Как и Эмиль Чьоран, Дарсель оставляет за де Местром «привилегию»

16 быть сложным: «Избегавший границ, он ускользает от "классификагщи "» .

Необычность раздела книги, посвященного теоретическим взглядам де Местра, связана с тем, что в нем исследуется не только^ религиозно-философская и политическая мысль де Местра, но его экономические взгляды, а также идеи, которые могут быть, рассматриваемы как прообраз социологических концепций.

Анализ экономических представлений де Местра Жаном Денизе содержит противоречие по отношению к главному тезису Ж.Л.Дарселя — о том, что де Местр не пережил в действительности перехода от либеральных идей к консервативному направлению, или, по крайней мере, содержит уточнение: экономические взгляды де Местра служили своеобразной «нишей» для либеральных представлений. Автор доказывает, что в первой половине жизни, Местр был сторонником экономического либерализма и противником идеи государственного вмешательства. — Экономические вкусы де Местра обеспечили его расположение к традиционной французской монархии и послужили предпосылкой-для критики абсолютизма Людовика XVI, когда не было уже ни независимого дворянства, ни представительства, ни относительной свободы провинций, городов и занятий.

Таким образом, Дарсель и Денизе сходятся в утверждении о том, что де Местра нельзя считать сторонником абсолютизма, однако не по разным ли причинам: Дарсель полагает, что критическое отношение де Местра к государственной централизации имело традиционалистскую генеалогию, Денизе связывает это с его либерализмом.

Однако и Денизе указывает на противоречивость идей де Местра в силу несоответствия между экономическим либерализмом и отрицанием суверенитета личности, ее способности и права быть свободной, что* является основой либеральной позиции: Принцип «естественного развития», позаимствованный де Местром у Монтескье, и отрицающий дирижизм, трудно сочетается со взглядом на человека, выдержанным в русле католической традиции, как на раздвоенное существо, колеблющееся между

добром и злом и нуждающееся в усиленном контроле.

Ценны и разделы сборника, посвященные «теории жертвы» и «языка».
Их авторы склонны оценивать де Местра как одного из предшественников
современной социологии. Так, Оуэн Брэдлей полагает, что, вопреки
стереотипам, де Местр не принадлежит к числу мыслителей, восславивших
насилие, а является одним из первых философов, представивших
социологически ориентированную теорию жертвоприношения, основанную
на сравнительном изучении мировых религиозных практик: «Его больше
интересует эволюция ритуалов, их формы, то, кому они предназначались.
Это можно рассматривать в качестве одного из самых ранних примеров в
области социологии религии» . А по мнению Б. Тарстона, де Местр одним из
первых предложил и социологическую оценку значению французского языка,
ставшего «действующей силой изменения». Он одним из первых заметил,
что революционные идеи получили распространение потому, что
преподносились на языке культуры и международного общения. Как и
Ривароль, де Местр установил зависимость между развитием языка и
политическим контекстом, обратив внимание на проективные свойства речи,
способной вбирать неологизмы и идеологические формулы, лишенные
смысла, и осуществлять таким образом их «легитимацию». *

Заключительная статья этого раздела сборника посвящена исследованию религии в политической концепции Жозефа де Местра. Ее автор, Ж.И. Праншер²¹, попытался реконструировать логику, связавшую религиозный и светский авторитет. Главным предметом анализа становится концепция суверенитета. Сравнивая де Местра и Жана Бодена, Праншер подчеркивает: сходство их взглядов обусловлено тем, что суверенная власть рассматривалась тем и другим как абсолютная, и это ее свойство вытекало из определения - не связанная, не ограниченная ничем, обладающая исключительным правом на принятие решений, то есть самопроизвольная.

Идея де Местра о «непогрешимости власти», вытекающей из природы суверенитета, привлекает и внимание авторов представленных на страницах

/#

книги сравнительных исследований. - Г. Гаррард обнаружил, что де Местр заслужил наивысшие похвалы Карла Шмитта, поскольку уловил то, что было основой теории суверенитета у немецкого социолога: в наивысшей степени природа суверенной власти раскрывается в момент принятия решения. Р. А. Лебрэн, в статье о де Местре и Эдмунде Берке, отметил, что их концепции сближает вера в абсолютную, унитарную природу суверенитета. Джей Риди исследует связь между теорией непогрешимости суверенной власти и приемами обоснования традиционалима у Местра и де Бональда. При этом, работы Р. Лебрэна и Дж. Риди объединяет то, что оба автора отдают предпочтение де Местру перед его современниками - Берком и де Бональдом. Причиной единодушного выбора является необычность мышления де Местра, соединившего просветительскую культуру с критикой

^ политического рационализма, католическую доктрину - с мистикой,

уважение к британской традиции и ужас перед якобинской политикой - с любовью к Франции. Сложность и красоту теории де Местра, по мнению исследователей, придает провиденциализм, в то время, как анализ Берка и де Бональда выглядит более «эмпирическим», «утилитарным»²³ > или, по-лейбницовски, «сциентистским»²⁴. В их рассуждениях нет места «неведомому», «необъяснимому», «тайне», в то время, как Местр готов признать границы человеческого понимания; это-то и придает его мысли большую

^ пластичность, большую современность. Риди считает, что стилистически де

Бональд ближе структурализму, де Местр - к пост-структурализму.

#

В раздел книги, посвященный резонансу идей де Местра, вошли тексты Р. Лебрэна ²⁵и Ж.-И. Праншера²⁶. Статья Лебрэна представляет обзор исследований деместровской темы в англоязычном мире и дает панораму оценок де Местра: от крайне критических — как защитника испанской инквизиции и апологета архаичных институтов - до современных, нашедших отражение и в данном издании. Завершающее исследование Ж.-И. Праншера подводит итог книги и наиболее четко выражает позицию историка: при всей увлекательности сравнения де Местра с современными мыслителями, это

занятие не слишком плодотворно, поскольку погоня за сенсацией оборачивается нарушением принципа историзма. В результате де Местр оказывается «ответственным» за идеи самых разных мыслителей: от Морраса и Ницше до Хайека и постмодернистов.

Опубликованная в этой же части книги статья Веры Мильчиной представляет интерес и для биографов де Местра, и для специалистов в области истории российско-французских связей. Задача автора - проследить влияние де Местра в России и следы его присутствия в произведениях известнейших русских писателей, поэтов и политических мыслителей. В.А. Мильчина старается выделить наиболее часто встречающиеся в российских источниках суждения, образы, обязанные своим происхождением франко-итальянскому философу, и обращает внимание на то, что наиболее популярными являются те, что несут на себе печать фатализма. Наверное, этому есть свое объяснение — в России, где политика была привилегией немногих, покорность судьбе и порядку тренировала зрение на поиск того, что позволяло примириться с обычной практикой. Неслучайно в России так любим афоризм философа: «народ имеет то правительство, которого достоин».

Круг петербургских современников де Местра, так или иначе связанных с ним дружескими или служебными отношениями, Мильчина дополняет читателями де Местра. Среди них оказываются личности самые разные: будущий декабрист Михаил Орлов (этот сюжет затрагивает и B.C.

Парсамов ), убежденный государственник Николай Михайлович Карамзин, братья Тургеневы, Александр, Сергей и Николай, старший из которых служил в Министерстве духовных дел и просвещения, средний был православным, а младший — либералом и сторонником отмены крепостного права. - Все они находили у Местра что-то, что служило импульсом для их собственных размышлений, причем не только в негативном смысле. Те из них, кто придерживался противоположной политической позиции, отдавали должное его уму, проницательности и даже стремились подражать его стилю,

манере рассуждений.

В.А. Мильчина представляет так же галерею портретов литераторов, публицистов, испытавших влияние де Местра уже после его смерти. Среди тех, на кого де Местр оказал наибольшее влияние — Чаадаев, Тютчев, Достоевский.

Следы влияния де Местра у Тютчева обнаруживаются в его религиозных воззрениях и взглядах на национальное предназначение. Сторонник конфессионального объединения, он заменил католицизм Православием, полагая, что именно Русской Православной Церкви надлежит возглавить христианское братство. А идея о том, что нация является «инструментом в руках Провидения», была дословным повторением суждений де Местра.

Достоевского объединяет с де Местром пессимизм в отношении Прогресса. Осознание слабости человеческой природы определяло инстинктивное недоверие обоих авторов к науке, и одновременно -заставляло искать «рецепты» относительно благополучного существования в прошлом, отмеченном влиянием христианства. Различие заключалось в том, что Местр отдавал предпочтение церкви как «цементу политического здания», Достоевский уповал на религию любви.

Необычность анализа Веры Мильчиной проявляется в том, что она включает в список последователей де Местра в России славянофилов и сторонников национальной политики, и это неслучайно: суждениям де Местра из «Санкт-петербургских вечеров», где он призывает россиян придерживаться обычая предков, не зная контекста, можно было бы приписать славянофильское происхождение.

И, наконец, фигура, мимо которой невозможно было бы пройти — Л. Н. Толстой. Местр не только послужил прототипом двух героев «Войны и мира» (аббата в салоне Анны Павловны Шерер и некоего иностранного посланника, выражающего мнение о Кутузове), но и, по-видимому, оказал влияние на историко-философскую концепцию Толстого. Заключительная

*

*

часть романа, где развивается мысль о божественном предопределении и о том, что мудрость полководцев и политиков состоит в том, чтобы только угадывать обстоятельства, навеяна темами «Рассуждений о Франции».

Появление за довольно непродолжительный срок двух книг о Жозефе де Местре свидетельствует о том, что данная тема привлекает к себе внимание, как и два века назад, и это признание выглядит убедительней комплиментарных речей апологетов, ценивших философа в XIX в., главным образом, за твердость консервативной позиции.

В России популярность личности и наследия Жозефа де Местра в последние годы имеет свои причины. Прежде всего, она связана с желанием наверстать упущенное, поскольку эта тема долгое время относилась к разряду полузапретных. Мнение-о мыслителе наполеоновской эпохи было неоднозначным и до революции, и после смены власти. Отношение Александра I к де Местру изменилось по известным причинам: друг иезуитов, явно переоценивший прочность своего положения и авторитет, де Местр был торопливо, хотя и с соблюдением всех необходимых формальностей, выпровожен из России. С тех пор имя его в придворных кругах было почти забыто, несмотря на характеристику, данную ему одним из приближенных царя, А. Стурдзой, как «самого выдающегося персонаоїса Петербурга ео времена Александра».

Что же касается- представителей демократического лагеря, то для большинства из них определяющее значение имела идеологическая позиция де Местра: монархист, сторонник жестких мер в политике воспринимался как фигура одиозная. Оставалось ли у его разоблачителей смутное ощущение «не до конца правды», когда де Местра громили на страницах некрасовского «Современника»²⁹, сказать трудно. Во всяком случае, напористая интонация статьи наводила на мысль о том, что обвинения в бездарности и аморализме, адресованные де Местру, необоснованны и, возможно, помогают ее авторам сохранить присутствие революционного духа, в то время как почва уходит у них из-под ног. Впрочем, среди русских писателей и мыслителей,

проявивших к де Местру интерес, был и представитель легального марксизма
- Петр Бернгардович Струве. В одной из своих работ периода эмиграции —
«Пророчества о русской революции» — Струве, отдавая должное

способностям Местра как наблюдателя, цитирует фрагменты из «Четырех глав о России» (Quatres chapitres inedits sur la Russie), где Местр предсказывал появление «университетского Пугачева» и «пожар, который может поглотить Россию». Однако голос Струве едва ли мог изменить общее подозрительно-неприязненное отношение к де Местру представителей «левого» политического лагеря, к тому же строки о де Местре появились уже тогда, когда сам Струве находился за пределами России. Понять его чувства лучше всего, наверное, мог бы разделивший с ним судьбу эмигранта с демократическим прошлым русский религиозный философ Николай Бердяев, посвятивший де Местру работу, в которой охарактеризовал его как глубокого мыслителя религиозно-мистического направления³¹. Но все же книг, посвященных де Местру, до революции в России не было.

Обычно о де Местре упоминали как о представителе католической диаспоры Санкт-Петербурга. Он обратил на себя внимание православного священника - о. Михаила Морошкина, написавшего солидный труд об истории иезуитов в России . В работе особенно подробно были исследованы связи Местра с орденом — в центре внимания оказалась история «Пяти писем об образовании в России» (Cinq letters sur Pinstruction publique en Russie), адресованных графу Алексею Разумовскому, где де Местр защищал иезуитские пансионы от угрожавшего им в случае реформ М.М. Сперанского контроля со стороны университов. Сдержанное отношение отца Михаила к ордену иезуитов не отразилось на оценке им такого яркого его представителя, как Габриэль Грубер, и, хотя чувства к Местру были куда более прохладными, о. Михаил отметил его дипломатические качества. К разряду исключений можно отнести уже упоминавшуюся здесь статью Александра Савина и очерк известного русского правоведа, представителя либеральной мысли Бориса Чичерина³³. В обеих работах представлен обзор

основных произведений и политической концепции Жозефа де Местра. Отличительной особенностью статьи. Савина была уравновешенность анализа, очевидно, имевшего иную, нежели «Современник» цель - дать читателям представление о мыслителе, недостаточно известном в России. Савин обратил внимание на сложность философии де Местра и процитировал противоположные оценки его наследия на Западе. Чичерин не ограничился изложением взглядов де Местра и постарался показать противоречия политической доктрины «Du раре». Но все-таки де Местр оставался писателем для немногих, хотя уровень его читателей, среди которых были Чаадаев, Тютчев, Достоевский, Карсавин и славянофилы, в какой-то степени восполнял недостаток внимания к нему просвещенной части общества.

В советский период отношение к де Местру определялось политическими обстоятельствами. Для того чтобы де Местр попал в список авторов, «враждебных Советскому государству», а, следовательно, «не представляющих интереса для науки», достаточно было того, что «живые классики» в комплиментарно-разоблачительном запале называли его «махровым консерватором». С тех пор консервативная «махровость» в СССР ассоциировалась с его-именем. И вдруг случилось непредвиденное. В 1937 г. в «Литературном наследстве» появилась серьезная статья некоего «М.Степанова», посвященная российскому периоду биографии Местра. Подготовлена она была основательно, с использованием богатых архивных материалов петербургских фондов. У всякого знакомого с российской историей человека сопоставление темы статьи с датой ее выхода не может не вызвать удивления. Не менее загадочной была и фигура самого «М. Степанова», и то, что его соавтором был назван французский исследователь Ф. Вермаль. Загадка разъяснялась достаточно просто. Статья подходила по формальному критерию к серии «Русская культура и Франция», а основательная проработка темы отвечала солидному научному изданию, но настоящий ее автор - историк Андрей Николаевич Шебунин —

оказался в лагере еще до выхода работы в свет. Его судьба просто поразительна, если принять во внимание то, что в сферу его научных интересов попал и Жозеф де Местр.

Андрей Шебунин родился в 1887 г. в Петербурге. (В рукописном отделе Национальной библиотеки сохранилось документальное свидетельство об его дворянском звании, выданное Могилевским дворянским собранием³⁴.) Шебунин прошел впечатляющий путь человека «прогрессивных взглядов»: от участия в студенческих волнениях (с 1905 г.) до членства в РСДРП . Выпускник филологического факультета Санкт-Петербургского университета, он «ушел в революцию» и к 1917 г. имел большой опыт отбывания политических ссылок в Енисейской губернии. В первые годы после свержения монархии он был вполне востребован профессионально³⁶ и политически³⁷, в 20-е годы много преподавал, принимал активное участие в полемике по вопросам марксизма , даже участвовал в описи царских библиотек. В конце 20-х - начале 30-х гг. Шебунин готовил для публикации в «Литературном наследстве» статью о Жозефе де Местре и одновременно работал над книгой «Вокруг Священного Союза». Но этой книге так и не суждено было увидеть свет, хотя ее рукопись становится все более известной и без упоминания о ней не обходится уже ни одно^серьезное исследование об этом времени. Историк попал под «волну» репрессий и в первый раз был арестован по плановому «академическому делу» в 1929 г. Ему были хорошо известны рассуждения де Местра о неуправляемости Террора и о смене «поколений революционеров», о том, что первое обречено пасть жертвой менее талантливых, но более жестоких «продолжателей». К сожалению, интерес историка к этим вещам был исключительно теоретическим.

В личном фонде Андрея Шебунина сохранился документ - примета времени - свидетельство об освобождении его из Свирских исправительно-трудовых лагерей, где он отбывал срок заключения с 1930 по 1933 гг. с регистрационной отметкой ЖЭК по улице Жуковского в Ленинграде и

уведомлением: «санобработку прошел» . В 1939 г. он был снова арестован, приговорен к восьми годам заключения и умер в лагере.

По сохранившемуся преданию, Шебунину инкриминировали, между прочим, и то, что он взялся писать о де Местре, не испросив разрешения у ЦК. И пока далекие от истории люди в Центральном Комитете пытались определить степень «злонамеренности» ученого и серьезность угрозы, исходящей от де Местра, судьба Андрея Николаевича решилась на месте, а статью коллеги, воспользовавшись заминкой «наверху», успели опубликовать под псевдонимом⁴⁰.

Сколько-нибудь значительных попыток последовать примеру Шебунина и продолжить изучение этой темы вплоть до перестройки не было, и на сегодняшний день статья А.Н. Шебунина остается наиболее обстоятельным исследованием российского периода эмиграции Жозефа де Местра.

Неудивительно, что с появлением возможности говорить и писать на эту и другие темы в России наступила заминка - потребовалось время, для того чтобы появилось что сказать и представление о том, как - для исследования консервативной мысли изломанный язык политической литературы старого образца был не слишком подходящим инструментом. Исследователи, обратившиеся к Местру, отдавали предпочтение малой форме - статьям и эссе. Одной из самых ранних вещей была статья С.С. Хоружего, посвященная сравнению историко-философских взглядов де Местра и русского историка Льва Платоновича Карсавина . Автора привлекло сходство восприятия революционных событий избранными им для сравнения мыслителями: Провидение, «сила обстоятельств» -встречались в произведениях русского историка и философа.

Работы историков политической мысли о консерваторах чаще носили обзорный характер, что не снижает их ценности — первое слово бывает особенно важно. Так, М. М. Федорова⁴² рассмотрела взгляды традиционалистов через призму методологии К. Манхейма. Среди тех, чьи

взгляды анализировала Федорова, был и де Местр.

Затем настало время переводов. В. Москве и Петербурге вышли «Рассуждения о Франции», «Санкт-Петербургские вечера», письма Местра из Петербурга в Сардинию. Внимание к нему московских и петербургских переводчиков внушает надежду на то, что через некоторое время все крупные произведения этого автора будут доступны широкой аудитории.

Среди публикаций последних лет следует отметить и опубликованный на страницах «Франбцузского ежегодника» перевод эссе П. Генифе об анализе Французской революции на страницах «Рассуждений о Франции». Политические и религиозные идеи де Местра рассматриваются в контексте исторических событий. Портрет де Местра получился глубоким, интонированным, благодаря удачной реконструкции его отношений с представителями самых разных философских направлений и школ к. XVIII -нач. XIX вв⁴³.

Источниковая база исследования

В работе были использованы известные произведения Жозефа де Местра: «Рассуждения о Франции», «Санкт-Петербургские вечера», «О папе», «Опыт о производящем начале политических конституций* и других человеческих учреждений», «Четыре главы о России», «Письма и опускулы». Из менее значительных стоит упомянуть «Мемуар герцогу Брауншвейгскому», «Этюд о суверенитете», «Пять писем об образовании к графу Разумовскому». Дополнительные материалы предоставляют частная корреспонденция из Лионского собрания сочинений, письма, опубликованные Д. Соловьевым на русском языке и выпущенные в качестве приложения к публикации М. Степанова (А. Шебунина), а также дореволюционная подборка корреспонденции, опубликованная в «Русском архиве».

Полезным оказалось и обращение к произведениям авторов, оказавших наибольшее влияние на формирование системы взглядов де Местра:

основателя европейской консервативной традиции Э. Берка, философа-мистика Л.-К. Сен-Мартена, известного представителя католической мысли Ф.Б. Боссюэ, французских просветителей.

Обращение к произведениям раннехристианских классиков связано с тем, что на страницах «Санкт-петербургских вечеров» де Местр рекомендовал себя в качестве их наследника. Сравнение его религиозной концепции с памятниками раннехристианской литературы (поучениями и письмами святителей Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Василия Великого) позволяет почувствовать ту грань, за которой в произведениях де Местра догматика уступает место философскому творчеству.

Иллюстрациями к петербургскому периоду эмиграции де Местра послужили воспоминания и заметки о нем русских современников: А. С. Стурдзы, Ф.Ф. Вигеля, С. П. Жихарева, С. П. Свечиной.

Во второй части книги использованы письма и эссе де Местра, посвященные России, а также произведения его русских современников: Н.М. Карамзина, С. С. Уварова, А.С. Стурдзы, письма и дневники С. П. Свечиной, а также философские сочинения одного из признанных поклонников творчества де Местра в России - П. Я. Чаадаева.

Работа в рукописном отделе Национальной Библиотеки (им. Салтыкова-Щедрина) позволила ознакомиться с источниками, дополнившими историографический раздел данного исследования: личными документами одного из лучших российских специалистов по данной теме -А.Н. Шебунина, а так же с рукописью его неизданной книги «Вокруг Священного союза».

Следует сказать и об историографической основе исследования. Работа над темой книги началась со знакомства с работами западных и российских специалистов по данной теме. При всей неоднозначности книга Р. Триомфа сохраняет значение фундаментального биографического исследования и задает направление научному обсуждению, вокруг нее выстраивается весь спектр возможных оценок наиболее важных событий и

фактов в жизни де Местра.

Для изучения политических взглядов Жозефа де Местра оказалось полезно обращение к публикациям Э. Чьорана, Ж.- П. Кордельера, Ж. Годшо, А. Савина и Б.Н. Чичерина и др. А для исследования религиозно-мистической составляющей мировоззрения де Местра - сопоставление мнений Э.Дерменгема, О. Виата, Р. Триомфа, П. Генифе, К. Шмиттда и А. Брети.

Исследование завершается историографическим разделом, где представлен обзор последних публикаций о Жозефе де Местре, об его взглядах и о влиянии на европейскую и русскую мысль: Р.-А. Лебрана, Ж.- Л. Дарселя, Ж. Праншера и одна из последних биографий де Местра Б. Микеля.

Исторический контекст того времени позволяют понять работы
российских и западных специалистов, посвященные периоду царствования
Александра I и правления Наполеона (Н.А. Троицкого, Е.В. Тарле,
Ю.М.Лотмана), труды по истории дипломатии (А. Дебидура) и религиозных
течений (А.Н. Пыпина). В методологическом отношении существенную
помощь оказали и результаты исследований Центра изучения консерватизма
под руководством П.Ю. Рахшмира, действующего при Пермском
государственном университете. і*

Цели исследования определяются необходимостью комплексного, систематического анализа теоретического наследия Жозефа де Местра (включая религиозно-мистические основания его политико-философской концепции), а так же - воссоздания и оценки с точки зрения влияния на последующую эволюцию взглядов мыслителя российского периода его эмиграции.

Исследование русских связей де Местра полезно с точки зрения изучения типических особенностей развития консервативной идеологии, создававших основы для «политической солидарности», и, кроме того, для выяснения: в какой мере две консервативные традиции — западная и

российская — оказались «взаимопроницаемы», был ли опыт западный консервативный востребован в России в период складывания регионального варианта консерватизма и имело ли значение для развития западной консервативной мысли знакомство Жозефа де Местра с Россией и представителями охранительного лагеря?

Щ Определенные таким образом цели предполагают решение следующих

исследовательских задач:

1. — выявить основные структурные элементы философии де Местра и
основные источники формирования его взглядов в пестром спектре идей и
представлений, предшествовавших Французской революции и
сложившихся после событий 1798 г., а так же исследовать то, в каком

4^ соотношении находились устойчивые и подвижные компоненты его

мировоззрения;

2. - провести анализ комплекса религиозных идей де Местра и раскрыть
его внутренние противоречия, придававшие сопряжению религиозного и
политического контекста особенный драматизм;

^ 3. - провести реконструкцию петербургского периода биографии

мыслителя: истории его пребывания и дипломатической миссии в Санкт-Петербурге, интеллектуальных связей с русскими современниками, восприятия мыслителем Венского конгресса, Священного Союза и утверждения нового политического порядка.

\ 4. — проанализировать полемику по религиозным вопросам, завязавшуюся

между де Местром с русскими авторами, а так же сравнить его анализ ситуации в России и рекомендации относительно ее общественно-политического развития в будущем с политическими «программами» его русских «коллег» (Н.М. Карамзина, С.С. Уварова, А.С. Стурдзы и

П.Я. Чаадаева).

Методология исследования.

Прошло уже больше десяти лет с тех пор, как в России консерватизм был освобожден от «грифа секретности», т.е. извлечен из реестра «политически неблагонадежных» тем. За десять лет сделано достаточно, но пока исследователи в основном отдают предпочтение идеологическому и прикладному аспектам.

Из всего многообразия подходов к определению этого явления
наиболее популярным оказался т.н. ситуаиионный подход С. Хантингтона ,
согласно которому консерватизм не является полноценной идеологической
традицией и представляет собой лишь «эпизодически повторяющуюся серию
отрицательных реакций на изменения». Будучи лишен собственного
фундаментального основания, он только заимствует элементы устойчивых (т.
н. «идеационных») идеологических систем: В России методология
Хантингтона многим казалась весьма подходящей для объяснения
ностальгического настроя и обоснования притязаний определенной части об
щества перестроечных лет. В начале 90-х гг. слово «демократия»
ассоциировалось с реформами, а' «консерватизм» связывали с

оппозиционным настроем приверженцев прежней системы.

Однако ситуационный подход имеет существенные недостатки. Автору данной работы в начале 90-х годов довелось стать свидетелем следующего эпизода: в аудитории, где присутствовала издатель «крайне правого» британского журнала, сторонник КПРФ рекомендовал себя в качестве «современного российского тори». И тогда стало ясно, что самоопределение - это недостаточный критерий для политической идентификации, поскольку один из «консерваторов» стремился к типическому единению, а другой отвергал такую возможность, ссылаясь на то, что их партии ориентируются на слишком разные идеологические традиции: Одним словом, если руководствоваться концепцией С. Хантингтона, в разряд «консерваторов»

попадают малосовместимые фигуры: Бенджамен Днзраэлн и лидеры КПРФ, Здліунд Верк и президенты бывших советских республик.

В условиях современной России популярность принципа Хантингтона привела к невообразимой путанице. Когда оказалось, что в общественном мнении слово «демократия» не вызывает, как прежде, положительных ассоциаций, заявка на «консервативность» стала казаться довольно выигрышным способом политического позиционирования. И тогда открылся простор для творчества политтехнологов: «консерваторами» старались представить себя и наследники леворадикальных идеологических традиций с номенклатурным базисом, и сторонники национальной политики, и «державники», и приверженцы экономического либерализма из СПС (в их случае адресация производилась к западному неоконсерватизму 70 - 80-х годов, т.е. идеологическим установкам и политическим стратегиям, далеко отстоящим от «классики», но генетически связанным с консервативной традицией). В состязании за право именоваться «консерваторами» не участвовали, пожалуй, лишь социально-либеральные «яблочники» и некоторые радикалы. А поскольку на прошлых выборах партии власти удалось объединить способы обоснования консервативной позиции почти всех претендентов на этот «гриф», это обеспечило ей успех и вызвало внезапное «полевение» «консерваторов» из СПС, лидеры которого до тех пор заявляли о том, что «"правее" них может быть только стенка». Итак, специфически российская «поточность» консерваторов последних лет, на наш взгляд, демонстрирует недостатки ситуационной модели.

Более интересным представляется психологический подход к определению консерватизма Майкла Оукшотта⁴⁵. Британский философ связал приверженность консервативной стратегии в политике с особенностями психологического типа, ориентированного на «проверенное» и «устойчивое». «Прирожденный консерватор» М. Оукшотта отдает безусловное предпочтение «устоявшемуся порядку» перед «изменением», «близкому и привычному» перед «необозримой перспективой», «ре-

альности» перед «возможностью», интересуется в большей степени «конкретными задачами», чем «глобальным», «процесс» значит для него больше, чем «приобретение». (Например, рыбалка для «истинного консерватора» становится своеобразным ритуалом, позволяющим насладиться размеренностью жизненного цикла, и он может быть почти равнодушен к размеру улова.)

Однако и психологический подход небезупречен. Если следовать описанию М. Оукшотта, идеальным типом консервативной личности оказывается... Шерлок Холмс. В характере этого литературного героя можно обнаружить постоянство привычек, преданность в дружбе, любовь к уединению и камерности, сознательное и строгое ограничение познания необходимым для работы. А вот герой нашего исследования - Жозеф де Местр - не выдерживает проверки на «консервативность» и безоговорочно выбывает из круга консерваторов. Его биография представляет собой полное отрицание «джентльменского набора» консерватора по Оукшотту: вместо стабильности - беспокойное перемещение, вместо уединения - стремление в мир, к обществу, на политическую сцену и «открытость всем ветрам», вместо уравновешенности - авантюрность, вместо заботы о ближнем круге -попечение о судьбах мира и Европы.

Вот почему наиболее убедительным и разработанным с точки зрения методологии из всех существующих на сегодняшний день подходов к определению консерватизма нам представляется т.н. конкретно-исторический подход немецкого философа и социолога знания Карла Манхейма⁴⁶. Манхейм рассматривает консерватизм не только как одну из крупных идеологических систем современности с соответствующим набором политических стратегий, но и как особый стиль мышления, возникший в ответ на рационализм Просвещения в эпоху Французской революции. Именно он впервые обратил внимание на то, что консерватизм поставил под сомнение не одну только систему либеральных ценностей, но и сам образ мысли оппонентов, создав альтернативу их логической культуре.

Понятие о стиле К. Манхейм заимствовал из искусствоведения и привнес в социологию знания представление о том, что неповторимость стиля мышления определяет некий основополагающий мотив, на основе которого выстаиваются атрибуты - его основные характеристики. Поскольку консерватизм развивался в оппозиции по отношению к Просвещению, его методологическое и ценностное «ядро» представляло собой антитезу абстрактному началу рационализма, с его верой в моделирование и непогрешимость «идеальных» проектов социального обновления, как будто имеющих универсальное значение. Основополагающим мотивом консервативного стиля мышления стало специфическое ощущение конкретности — недоверие ко всякой спекуляции или гипотезе, стремление придерживаться того, что действительно, непосредственно дано, отказ придавать универсальное значение явлениям, имеющим локальное происхождение и связанным с определенным контекстом. В качестве отличительных признаков стиля Манхейм указывает следующие: антирационализм, историзм (обращение к историческому опыту), антипрогрессизм и опора на национальную традицию, противопоставление «суверенитету Разума» — представления о разумности самой жизни, заключенной в локальных формах.

В современной российской исторической и философской науке это направление остается почти не разработанным (исключением является книга Г. И. Мусихина⁴⁷, посвященная сравнительному анализу системных элементов консервативной мысли России и Германии).

Морфологический метод (К.Манхейма), основанный на выявлении базовых элементов консервативного мировоззрения, позволяет произвести стилистическую атрибуцию идей де Местра. Дополнением к нему служит и метод сравнительного анализа. В рамках данного исследования компаративный метод используется и в разделе, посвященном становлению взглядов де Местра (при сопоставлении с теми авторами, чье влияние он в той или иной мере испытывал и по отношению к которым у него возникло

чувство «политической солидарности»), и в части, посвященной «русским связям», поскольку позволяет оттенить особенности и парадоксы консервативного мировоззрения, объяснить их происхождение в контексте двух крупных консервативных традиций — российской и европейской-континентальной.

Хронологические рамки исследования определяет то, что работа не является собственно биографией. Если верхняя граница находится на отметке 1753 г. и связана с датой рождения Жозефа де Местра, то нижняя - это не дата его смерти (1721 г.), а 50-е гг. XIX в., т.е. время появления поздних работ его самого ревностного почитателя в России - П.Я. Чаадаева.

Мы сознательно отказались от возможности распространения границ исследования до к XIX в., поскольку резонанс идей де Местра в сложном политическом контексте царской России достоин того, чтобы стать предметом самостоятельного изучения. Из русских корреспондентов, «союзников и оппонентов» де Местра нас интересовали, прежде всего, его современники и ближайший к ним П.Я. Чаадаев в силу того, что главным предметом исследования является становление и развитие мысли де Местра, и, следовательно, те факторы, которые оказали влияние на этот процесс.

Научная новизна и основные результаты исследования.

В диссертации впервые в отечественной историографии
рассматривается весь комплекс религиозных и политических идей одного из
«отцов-основателей» французской консервативной традиции;

прослеживаются интеллектуальные связи де Местра и современных ему европейских авторов — мыслителей консервативного направления, а так же представителей католической школы и философов-мистиков.

Одновременно в диссертации воссоздается биографический контекст и впервые в историографии производится всесторонняя реконструкция петербургского периода жизни Ж. де Местра: история его пребывания и

дипломатической миссии в Санкт-Петербурге, связи с русскими современниками и резонанс его идей в России в первой четверти XIX века.

В исследовании решаются три центральные теоретические проблемы.

I. Первая связана с оценкой того, насколько религиозно-мистическая доктрина де Местра соотносится с каноническими основами христианства и святоотеческим наследием, что в ней относится к сфере философского творчества, и какое значение это имеет для механизма консервативных построений?

П. Вторая проблема касается выяснения причины слишком явных логических несоответствий в наследии Жозефа де Местра: анализ современных ему политических событий, комментарии к ним в письмах и дневниках служат полному опровержению доктрин, снискавших мыслителю европейскую известность. В работе выдвигается предположение о том, что противоречия такого рода обусловлены внутренней логикой консервативной мысли, предполагающей два «уровня реакции» на либерально-просветительский «вызов».

III. Третья проблема — разрешение вопроса о том, оказало ли пребывание де Местра в России, его политический опыт при дворе Александра I и переписка с русскими авторами влияние на эволюиию политических представлений мыслителя в последние годы его творчества?

Научно-практическая значимость диссертационного исследования

заключается в том, что собранный в нем фактический материал может быть использован для изучения и преподавания нескольких дисциплин социально-гуманитарного характера: истории философии, правовых и политических учений, религиоведения, всеобщей истории периода Французской революции

и истории России, а также социологии знания. Проблемы, получившие разрешение в диссертации, устраняют пробелы в отечественной и зарубежной историографии, связанные с оценкой религиозной компоненты^ системе консервативных построений, раскрывают внутреннюю динамику развития', консервативной мысли и позволят полнее оценить общее и< особенное в развитии консервативных традиций Европы и России. Исследование может послужить и формированию в России более систематического и свободного от политических колебаний интереса к наследию де Местра - одного из, самых непростых мыслителей нового времени.

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертации были представлены в серии научных публикаций автора, в том числе в индивидуальной монографии.«Жозеф де Местр и его русские "собеседники". Опыт философской-биографии и интеллектуальные связи в России» (Пермь, 2007). А также - в рамках научных конференций, из которых наибольшее значение имели Международные конференции: «Россия? и иезуиты в царствование Павла I, и Александра I» (Рим, 2004), «Эволюция* консерватизма:, европейская традиция* и, русский опыт» (Самара, 2002 г.), «Политика и культура в контексте истории» (Пермь, 1997 г.); Первые и Вторые Кареевские чтения по новистике: (Санкт-Петербург, 1995 и 1997 гг.).

Материалы диссертации были использованы и при подготовке специального лекционного курса по истории консерватизма (прочитанного в 1998 г. на историческом факультете Пермского университета и в 2001 г. - на политологическом факультете ГУГН при ИФ РАН).

Структура работы. Диссертация состоит из введения и двух частей, первая^из которых посвящена философии Жозефа де Местра и ее значению для европейской консервативной традиции, вторая - резонансу идей де Местра в России в период складывания' регионального^ варианта консерватизма. Работа включает восемь глав, двенадцать параграфов,

заключение, справочный аппарат и список использованных источников и литературы.

Примечания

¹ Луи Габриэль Амбуаз де Бональд (1754-1840), французский философ и политический деятель. Родился в
дворянской семье. Получил классическое образование. Служил в роте мушкетеров; вернувшись в Мило, в
1785 был избран мэром. Социальная философия строится на критике идей Французской революции. Среди
трудов: "Размышления об общеевропейском интересе"(1815); "Философские исследования"(1818);
"Философское доказательство основополагающего принципа общества" (1827). После Реставрации вернулся
к политической деятельности, избирался членом палаты депутатов (1815), в 1816 стал членом Французской
Академии, был возведен в виконты и пэры Франции (1921 и 1923). После июльского переворота 1830 был
изгнан из палаты пэров и вернулся в Ле Монна, где жил уединенно.

² Известный французский философ и специалист в области истории культуры Эмиль Чьоран во введении к
своей книге о де Местре признается, что не может читать без сожаления письма де Местра к де Бональду,
где речь идет об удивительном совпадении развития их взглядов, поскольку находит унизительным для на
стоящего философа - Местра - сравнение с этим «плоским писателем», «этим добровольно ограниченным
дворянчиком» (Cioran Е.М. Joseph de Maistre. Monaco-Ville: Edition du Rocher. 1957. P.30).

³ Однако успех сопутствовал де Бональду только до 1830 г. После смены династии, попав в немилость, он
удаляется в поместье Монна, где умирает в 1840 г., пережив де Местра на 19 лет.

⁴ Мишель Монтень (1533-1592), французский философ и писатель. Получил домашнее классическое
образование, окончил коллеж, изучал право. В 1580-1588 опубликовал своё основное сочинение
"Опыты"(книги 1-3), создав новый литературный жанр -эссе.

⁵ Савин А. Жозеф де Местр. Очерк его политических идей // Вестник Европы. 1900. Т. I. Кн. 2. С. 716

⁶ Cioran Е.М. Joseph de Maistre. P. 9

⁷ Степанов M., Вермаль Ф. Жозеф де Местр в России. // Литературное наследство. Русская культура и
Франция. I. Т. 29-30. М., 1937

⁸ Vermal F. Notes sur J. de Maistre inconnu. Chambery. Dardel. 1921. (См. также: Vermal F. Joseph de Maistre
emigre. Chambery. Dardel. 1927)

⁹ Vullaud P. Joseph de Maistre macon. 1926; Dermengem E. Joseph de Maistre mystique. 1923; (См. также:
Dermenghem E. Les oeuvres inedites de Joseph de Maistre II Maistre J. de. La franc-maconnerie. Memoire inedit au
due de Brunswick (1782), publie avec une introduction par Emile Dermengem. 1980)

¹⁰ Triomphe R. Etude sur la vie et la doctrine d'un materialiste mystique. Geneva: Droz. 1968

P. Триомф приводит фрагмент письма Констанции к редактору «Du раре» Деласу, где она представляет апологию этой «чистой и прекрасной души» - воплощения всех возможных добродетелей и требует перезахоронения тела отца в монастыре, подчеркивая святость де Местра.

¹² «Юноша, который в пятнадцать лет принимает рясу черных исповедников и отправляется разделить последние минуты осужденных на смерть, <...> дипломат, который начинает свою карьеру с донесения и шпионажа, сардинский посланник, который годами отправляет царю с помощью посредника зашифрованные письма, адресованные своему королю, католик, который ищет возвращения в ложи в качестве агента правительства, муж, который весело сносит отсутствие своей жены <...>, старик, который смутно чувствует духовное призвание и пишет своего «папу» в момент, когда он думает о выборе нового папского нунция в Петербурге, - все его поочередные лица, которые собирает маска добродетели и чести напоминают скорее Тартюфа, нежели Евангелиста» (Triomphe R. Etude sur la vie et la doctrine d'un

materialiste mystique. P. 32).

¹³ Cioran E.M. Joseph de Maistre. Monaco-Ville: Edition du Rocher. 1957

¹⁴ Bastien Miquel. Joseph de Maistre, un philosophe a la cour du Tsar. Paris: Editions Albin Michel. 2000

¹⁵ Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University
Press. 2001.

¹⁶ Darcel J.-L. Darcel J.- L. Roads of Exile II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by
Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001. P. 48. P. 23

_'-U

¹⁷ Darcel J.-L. Maistre, Mentor of the Prince II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by
Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001. P. 129

¹⁸ Darcel J.- L. Roads of Exile II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by Richard A.
Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001. P. 31

Denizet J. Joseph de Maistre Economist II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001

²⁰ Bradley O. Maistre's Theory of Sacrifice II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by
Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001. P. 69

²¹ Pranchere J.-Y. Joseph de Maistre's Catolic Philosophy of Autority II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence.
Selected Studies. Edited by Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001

Garrard G. Joseph de Maistre and Carl Schmitt II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001.

Lebrun. R.A. Joseph de Maistre and Edmund Burke: A Comparison II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001. P. 165

Reedy W.J. Maisre's Twin? Lois de Bonald and the Enliightenment II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001. P. 179

²⁵ Lebrun. R.A. Joseph de Maistre in the Anglophon World II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001

Pranchere J.-Y. The Persistence of Mastrian Thought II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001

Miltchyna V. Joseph de Maistre in Russia: A Look at the Reception of his Work II Joseph de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by Richard A. Lebrun. McGill-Queen's University Press. 2001

²⁸ Парсамов B.C. Декабристы и религиозно-консервативная мысль Франции (М.Ф. Орлов и Жозеф де Местр, М.С. Лунин и католицизм):

29,

Советы Жозефа де Местра (без автора) // Современник. СПб. 1866. Т. СХИ. № 2. С. 541 - 576

Струве П.Б. Пророчества о русской революции // Дух и слово. Статьи о русской и западно-европейской литературе П.Б. Струве. Paris: YMCA-press Сор., 1981

³¹ Бердяев Н.А. Жозеф де Местр и масонство // Путь. Париж, 1926. № 4

Mv // Путь, орган русской религиозной мысли под редакцией Н.А. Бердяева. Издание Религиозно-философской

академии (репринт). Книга 1(1-4). М.: ИНФОРМ - ПРОГРЕСС, 1992

³² Морошкин М. Иезуиты в России с царствования Екатерины II и до нашего времени. Часть вторая,
обнимающая историю иезуитов в царствование Александра 1-го. СПб.: Типография 2-го отделения
собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1870

Чичерин Б. Н. История политических учений. М.: Типография Грачева и К, 1902. Ч. 5

³⁴ OP РНБ, ф. 849, ед. хр.2

³⁵ В фонде А.Н. Шебунина хранятся: членский билет, выданный ему Красноярской организацией РСДРП
(1914 - 1917 гг.), пропуск (за номером 3178) на заседания Совета Рабочих и Солдатских депутатов,
выданный исполнительным комитетом Петроградского СР и СД 13 мая 1917 г., и делегатский билет (за
номером 44-а) на Всероссийский Съезд СР и СД на имя редакции «Известия» (б.д.), членский билет
Международной организации помощи борцам Революции, выданный 142-ой ячейкой (Ленинград, 1926 г.) и
др. любопытные документы (ОР РНБ, ф. 849, ед. хр.б, 7, 11 ).

³⁶ В 1926 г. он становится доцентом ЛГУ, пишет работы о декабристах, работает с документами ІІ.И. и СИ.
Тургеневых.

³⁷ Среди его документов есть, например, удостоверение, выданное Ленинградским научно-
исследовательским Институтом марксизма (22 декабря 1928 г.) - Шебунин занимался просветительской
работой (ОР РНБ, ф. 849, ед. хр. 15).

Более подробно об этом см.: Сироткин В.Г. А. Н. Шебунин - историк общественной мысли и внешней политики России в первой четверти XIX века // История и историки. 1973. — М., 1975

³⁹ ОР РНБ, ф. 849, ед. хр. 17

⁴⁰ Об этом подробней: Miltchyna V. Joseph de Maistre in Russia: A Look at the Reception of his Work II Joseph
de Maistre's Life, Thought, and Influence. Selected Studies. Edited by Richard A. Lebrun. McGill-Queen's
University Press. 2001

⁴¹ Хоружий С. С. Красавин и де Местр // Вопросы философии. 1989. № 3

⁴² Федорова М.М. Традиционализм как антирационализм // ПОЛИС. 1996. № 2

⁴³ Генифе П. «Рассуждения о Франции» Ж. де Местра и Французская революция. (Перевод с французского
Е.И. Лебедевой). // Французский ежегодник. 2003. Правые во Франции. - М., 2003

⁴⁴ Hungtington S.P. Conservatism as an ideology II American Political Science Review. 1957. Vol. 51

⁴⁵ Oakshott M. On Being Conservative II Oakshott M. rationalisn in politics and other essays. London, 1962

Манхейм К. Консервативная мысль II Диагноз нашего времени. М., 1994

Мусихин Г.И. Россия в немецком зеркале. Сравнительный анализ германского и российского консерватизма. СПб., 2002

ЧАСТЬ I

ФИЛОСОФИЯ ЖОЗЕФА ДЕ МЕСТРА И ЕЕ ЗНА ЧЕНИЕ ДЛЯ ЕВРОПЕЙСКОЙ КОНСЕРВАТИВНОЙ ТРАДИЦИИ

Формирование предпочтений Ж. де Местра в интеллектуальной атмосфере предреволюционной Европы

Однако и психологический подход небезупречен. Если следовать описанию М. Оукшотта, идеальным типом консервативной личности оказывается... Шерлок Холмс. В характере этого литературного героя можно обнаружить постоянство привычек, преданность в дружбе, любовь к уединению и камерности, сознательное и строгое ограничение познания необходимым для работы. А вот герой нашего исследования - Жозеф де Местр - не выдерживает проверки на «консервативность» и безоговорочно выбывает из круга консерваторов. Его биография представляет собой полное отрицание «джентльменского набора» консерватора по Оукшотту: вместо стабильности - беспокойное перемещение, вместо уединения - стремление в мир, к обществу, на политическую сцену и «открытость всем ветрам», вместо уравновешенности - авантюрность, вместо заботы о ближнем круге -попечение о судьбах мира и Европы.

Вот почему наиболее убедительным и разработанным с точки зрения методологии из всех существующих на сегодняшний день подходов к определению консерватизма нам представляется т.н. конкретно-исторический подход немецкого философа и социолога знания Карла Манхейма46. Манхейм рассматривает консерватизм не только как одну из крупных идеологических систем современности с соответствующим набором политических стратегий, но и как особый стиль мышления, возникший в ответ на рационализм Просвещения в эпоху Французской революции. Именно он впервые обратил внимание на то, что консерватизм поставил под сомнение не одну только систему либеральных ценностей, но и сам образ мысли оппонентов, создав альтернативу их логической культуре. Понятие о стиле К. Манхейм заимствовал из искусствоведения и привнес в социологию знания представление о том, что неповторимость стиля мышления определяет некий основополагающий мотив, на основе которого выстаиваются атрибуты - его основные характеристики. Поскольку консерватизм развивался в оппозиции по отношению к Просвещению, его методологическое и ценностное «ядро» представляло собой антитезу абстрактному началу рационализма, с его верой в моделирование и непогрешимость «идеальных» проектов социального обновления, как будто имеющих универсальное значение. Основополагающим мотивом консервативного стиля мышления стало специфическое ощущение конкретности — недоверие ко всякой спекуляции или гипотезе, стремление придерживаться того, что действительно, непосредственно дано, отказ придавать универсальное значение явлениям, имеющим локальное происхождение и связанным с определенным контекстом. В качестве отличительных признаков стиля Манхейм указывает следующие: антирационализм, историзм (обращение к историческому опыту), антипрогрессизм и опора на национальную традицию, противопоставление «суверенитету Разума» — представления о разумности самой жизни, заключенной в локальных формах.

В современной российской исторической и философской науке это направление остается почти не разработанным (исключением является книга Г. И. Мусихина47, посвященная сравнительному анализу системных элементов консервативной мысли России и Германии).

Морфологический метод (К.Манхейма), основанный на выявлении базовых элементов консервативного мировоззрения, позволяет произвести стилистическую атрибуцию идей де Местра. Дополнением к нему служит и метод сравнительного анализа. В рамках данного исследования компаративный метод используется и в разделе, посвященном становлению взглядов де Местра (при сопоставлении с теми авторами, чье влияние он в той или иной мере испытывал и по отношению к которым у него возникло чувство «политической солидарности»), и в части, посвященной «русским связям», поскольку позволяет оттенить особенности и парадоксы консервативного мировоззрения, объяснить их происхождение в контексте двух крупных консервативных традиций — российской и европейской-континентальной.

Хронологические рамки исследования определяет то, что работа не является собственно биографией. Если верхняя граница находится на отметке 1753 г. и связана с датой рождения Жозефа де Местра, то нижняя - это не дата его смерти (1721 г.), а 50-е гг. XIX в., т.е. время появления поздних работ его самого ревностного почитателя в России - П.Я. Чаадаева.

Мы сознательно отказались от возможности распространения границ исследования до к XIX в., поскольку резонанс идей де Местра в сложном политическом контексте царской России достоин того, чтобы стать предметом самостоятельного изучения. Из русских корреспондентов, «союзников и оппонентов» де Местра нас интересовали, прежде всего, его современники и ближайший к ним П.Я. Чаадаев в силу того, что главным предметом исследования является становление и развитие мысли де Местра, и, следовательно, те факторы, которые оказали влияние на этот процесс.

Научная новизна и основные результаты исследования. В диссертации впервые в отечественной историографии рассматривается весь комплекс религиозных и политических идей одного из «отцов-основателей» французской консервативной традиции; прослеживаются интеллектуальные связи де Местра и современных ему европейских авторов — мыслителей консервативного направления, а так же представителей католической школы и философов-мистиков. Одновременно в диссертации воссоздается биографический контекст и впервые в историографии производится всесторонняя реконструкция петербургского периода жизни Ж. де Местра: история его пребывания и дипломатической миссии в Санкт-Петербурге, связи с русскими современниками и резонанс его идей в России в первой четверти XIX века. В исследовании решаются три центральные теоретические проблемы. I. Первая связана с оценкой того, насколько религиозно-мистическая доктрина де Местра соотносится с каноническими основами христианства и святоотеческим наследием, что в ней относится к сфере философского творчества, и какое значение это имеет для механизма консервативных построений? П. Вторая проблема касается выяснения причины слишком явных логических несоответствий в наследии Жозефа де Местра: анализ современных ему политических событий, комментарии к ним в письмах и дневниках служат полному опровержению доктрин, снискавших мыслителю европейскую известность. В работе выдвигается предположение о том, что противоречия такого рода обусловлены внутренней логикой консервативной мысли, предполагающей два «уровня реакции» на либерально-просветительский «вызов».

Просветительское «обрамление» религиозной концепции революции в «Рассуждениях о Франции»

Кроме свидетельства веры, с первых страниц «Рассуждений» читателей де Местра удивляла необычность его стиля, напоминавшего острый и современный язык просветителей. С энциклопедистами публика была хорошо знакома. Для того чтобы вызвать необходимую ассоциацию, довольно было намека - известной фразы или просто характерного оборота речи в качестве своеобразного эпиграфа или вступления. «Рассуждения о Франции» начинались с запоминающегося фрагмента:

Таким образом, начало книги содержало кредо автора, не побоявшегося в атмосфере деизма и атеизма «держать голову выше века». Оно же выражало и основную мысль в отношении революции: нет ничего, что могло бы противостоять Высшей воле, поскольку даже сопротивление Ей служит ( Ее целям. Но в этом вступлении было еще и нечто такое, что заставляло современников де Местра читать дальше, делало автора близким, говорящим с публикой на одном языке. Достаточно сопоставить начало «Рассуждений» с фрагментами вольтеровских текстов, чтобы понять, почему за де Местром быстро закрепилось определение «Вольтер наизнанку»: «Когда я вижу часы, стрелка которых указывает время, я заключаю о разумном существе, которое устроило пружины этого механизма так, чтобы стрелка показывала время» . Де Местр, казалось, лишь подхватывал метафору Вольтера, вторил ему, однако все это только для того, чтобы на протяжении последующих глав подвергнуть критике присущий Вольтеру рационалистический взгляд на мир, согласно которому математическая форма, служащая ученым для выражения законов природы, есть следствие «математической разумности» планов «архитектора природы»9. В «Рассуждениях» останется и сила, приводящая в движение части часового механизма, и «предвечный геометр», но отношение к видимой, открытой для человека стороне его творений будет изменено «с точностью до наоборот». Для Вольтера очевидно: о сущности можно судить по видимости. Мир, устройство которого рационально, подчиняется общим законам, выражением которых служат формулы и точные исчисления. Для де Местра разумность внешней стороны мира также позволяет судить о Высшей причине, но не допускает ни полного постижения Ее воли, ни тем более подражания Ей с помощью выведенных математическими способами закономерностей, общих для видимого и невидимого мира. Тайна постоянно сопровождает бытие человека в мире. Человек может усовершенствовать дерево с помощью прививок, заставить его приносить более обильный урожай, но он не знает способа создать дерево. Как правило, де Местр только напоминает о том, что вся жизнь — тайна, но однажды, как будто невольно проговаривается: «То, что мы не должны знать, важнее, чем то, что нам должно знать». Вольтер - рационалист, де Местр придерживается идеи о принципиальной ч невозможности и ненужности познания мира с помощью рациональных моделей и схем. Открыв книгу «вольтерианским» пассажем, де Местр незаметно ведет читателя в круг совершенно иных представлений. Недоверие де Местра к алгоритмизированному сухому мышлению было связано с присущим ему христианским миропониманием. У посвященных даже начало книги вызы вало и ассоциации, более далекие от моды тех лет. Первое, что бросилось в глаза А. Ламартину, это близость де Местра и довольно известного католического автора Жака Бениня Боссюэ: девственным, он был молодым, он был терпким и диким; в нем совсем не было общепринятой галантности, в нем чувствовалось одиночество „. . Этот человек был новым среди детей века» 10. В сочинениях на исторические и политические темы — «Рассуждение о всеобщей истории» (1681), «Политика, извлеченная из священного писания» (1709) - Боссюэ рассматривал историю как осуществление Божественного Провидения и развивал тезис о божественном происхождении власти монархов. Де Местр посмотрел с этой точки зрения на главное событие эпохи - на Французскую революцию. Сходство стиля, на которое обратил внимание Ламартин, стало естественным выражением общего взгляда. Образец речи Боссюэ легко можно было бы приписать де Местру: Однако у деместровского теста есть еще один источник вдохновения: разделение мира на видимый и незримый - мир иерархически 1 упорядоченных духовных сущностей - характерно и для основоположника французского иллюминизма Луи-Клода Сен-Мартена. Когда де Местр говорит о том, что воля Верховного Существа и законы мироздания являются непроницаемыми для человека, едва ли можно определить, чего здесь больше - характерного для христианской мысли смиренного представления о возможностях человеческого рассудка или мартинистского мистического трансцендентализма. # Ощущение неоднозначности оставляют и размышления де Местра о революции как об исключении из правил, о редком моменте, когда грань между двумя мирами расступается, и Провидение являет себя непосредственно тем, кто «может видеть». Сформулированное св. Августином христианское представление о чуде как о событии, приостанавливающем действие «вторичных причин» - законов природы и f, открывающем действие «первопричины», усиливается мартинистским прорывом к неизвестному.

Политический идеал «Рассуждений о Франции»: монархический «интегральный национализм» Боссюэ и «равновесие» Просвещения

Следуя за английским мыслителем, де Местр отдает предпочтение традиции и с большим недоверием относится к попыткам политических преобразований в соответствии с некими идеальными проектами и схемами. Политическая мудрость, полагает де Местр, заключается в том, чтобы следовать естественному развитию, кодифицируя исторически сложившиеся правила и не внося в политику никаких произвольных изменений. Не связанные с историческим прошлым преобразования обречены на провал, это относится и к новым конституциям - трем за пять лет, - и к попыткам учредить новые обычаи вместо старых. Все это не может не вызывать расположения у читателей, но надо еще принимать во внимание особенность положения консерваторов после 1789 года по сравнению с положением их предшественников - традиционалистов. Она заключалась в том, что Э. Берк и Ж. де Местр подняли на щит традицию как высшую политическую ценность, в момент, когда традиционная монархия выпала из набора сменяющих одна другую форм политической власти во Франции. Успех революции, вышедшей за пределы страны, изменившей карту Европы, казалось, и вовсе не оставлял шанса для ее восстановления. Тем не менее, оба философа отстаивают преимущества и исторические основания системы, которой во Франции к тому времени уже не существовало и в возвращение к которой, похоже, не верили они сами.

«Рассуждения о Франции» Ж. де Местра, связаны с надеждами на скорое восстановление Бурбонов, но его Записная книжка и письма содержат немало любопытных фрагментов, удерживающих от поспешных заключений. Здесь встречается мысль о том, что «проект перелить Женевское озеро в бутылки был бы значительно менее безумен, чем проект восстановления дореволюционного порядка» и ясное понимание того, что Наполеон «слишком изменил» облик Европы7. Это свидетельствует о том, что Местр вполне сознательно выбрал роль рыцаря уходящей традиции. Традиционализм в его произведениях то принимал форму внушающей уважение и заслужившей признание в эмигрантских салонах позиции, то вызова, чья резкость шокировала самих консерваторов (например, Шатобриана). Можно попытаться понять, как и почему стало возможно такое соединение, проследив за развитием темы традиции от ранних работ франко-итальянского мыслителя - к более поздним, и сравнив его взгляды с идеями английского предшественника.

Об отношении же Эдмунда Берка к французскому Старому Режиму многое могут подсказать его «Размышления о революции во Франции». Поводом к созданию этого произведения послужило событие 4 ноября 1789 г. В этот день английское Общество Революции, собравшееся послушать речь пастора Прика о Славной революции 1688 г., отправило воодушевленное послание Французскому Национальному Собранию, проводя лестную для французов параллель между «достижением общественного согласия» в Англии и во Франции. Это и вдохновило предшественника де Местра взяться за перо для того, чтобы опровергнуть саму мысль о подобии британского и французского опыта. Противопоставление Франции — Великобритании обозначено уже во вступлении к книге и становится своеобразным рефреном всего произведения.

«Мне приходится слышать порой, что то, что происходит у вас, обязано своим происхождением примеру Англии. Я решительно заявляю, что почти ничего из того, что происходит у вас, не является вдохновенным ни практикой, ни преобладающим мнением английского народа, в не меньшей мере, чем действием или образом действия» .

Решительное противопоставление Берком двух стран удивительно ввиду близости культурно-политических форм Англии и старой Франции, христианского характера обоих государств и сходной структуры сословий. Такая подчеркнутая независимость по отношению к Франции была продиктована желанием предотвратить в собственной стране все то, что постигло французский народ. Книга Эдмунда Берка адресована, прежде всего, его соотечественникам, это работа об Англии и об ее «спасительных ресурсах». Не случайно Берк признается французскому адресату, что именно «мир его собственной страны» составляет особый предмет его забот9.

Однако за этим было и нечто большее — желание отстоять традицию как принцип. Иностранцу Э. Берку, наблюдавшему драму во Франции извне, было проще говорить о ценности и спасительной силе исторической традиции, нежели тому, кто был «гражданином уходящего времени» и переживал крушение традиционных установлений изнутри. Возможно, Берк также понимал, что политические события в Париже будут иметь долгие исторические последствия. Не потому ли он отказался защищать основу Старого Режима во Франции и готов был буквально пожертвовать французской традицией, ради сохранения традиции как таковой? В его книге традиция была представлена как национальное достояние Великобритании. Содрогающейся, попавшей в дурную бесконечность Террора и гражданской войны Франции он противопоставил основанный на обычае политический здравый смысл англичан. Таким образом, традиция как ценность оказалась «вынесена из зоны опасности» и получила «политическое убежище» в Англии, где и пребывала до тех пор, пока де Местр, де Бональд, Шатобриан, а вслед за ними и немецкие романтики не «вернули ее на континент». Предложенная Берком антитеза Франция - Англия расшифровывалась буквально как: Революция — Традиция (Традиционный порядок). Две крупнейшие европейские державы предстали на страницах его книги в качестве цивилизационных «полюсов» добра и зла: Франция — как «источник болезни», Англия - как «образцовый пример, дающий Европе шансы на спасение». Правда, рассуждения Берка встречали серьезное ограничение, ведь и Великобритания имела плачевный опыт казни народом короля, и этот факт грозил нарушить целостность «неукоснительного британского образца». Любопытно, что ни Берк, ни позднее -де Местр, не связывают события 1789 и 1640 гг.: английская революция для Берка —это ...Славная революция 1688 года. При такой поправке обосновать некорректность сопоставления английской революции и революции во Франции, не составило большого труда. В самом деле, бессмысленно оспаривать то, что Билль о правах утвердила исторически- сложившиеся общественные правила. А отсюда следовал вывод о принципиальном различии двух революций: британская восстановила традиционный для Англии порядок , Французская f- сломала традицию . Вот почему, полагает Берк, не стоит уподоблять английское Ф правительство правительству французских узурпаторов.

Два кандидата на роль «государственного идеолога»: Ж. де Местр и Н.М. Карамзин

Фактический и хронологический ряд, связанный с пребыванием Местра в России, восстановлен давно. И все-таки мотивы, по которым Александр приблизил к себе де Местра, до конца не ясны.

В нашумевшей, в 60-е гг., книге Р. Триомфа и статье «М.Степанова» о российской «одиссее» де Местра речь шла о том, что выбор Александра I был связан с желанием воспользоваться услугами католика в деле «умиротворения» Польши, перед началом военных действий 1812 г.1. Исследователи отмечали и небезразличие царя к советам иностранца относительно стратегии в предстоящей военной кампании - Александру было известно об азарте, с которым де Местр следил за; успехами Наполеона .

Но, по-видимому, для Александра представляли интерес и политические идеи де Местра. На возможность исследования «Четырех глав о России» в контексте политической борьбы того времени, например, обращает внимание Е.О.Ларионова3. И хотя для Александра І в то время большее значение имел переход от профранцузски ориентированной политики к национально окрашенной (неслучайно, окончательный выбор пал на А. С. Шишкова), одно не исключает другого. Очевидно, что ориентиры во внешней политике связаны с характером политического курса. Ю.М. Лотман, например, замечает по этому поводу: «Сперанский исходил из того, что союз с Наполеоном дарует России прочный мир, необходимый для проведения реформ»4.

Даже если внимание Александра в тот момент больше занимали вопросы внешней политики, он понимал, что отставка Сперанского определяет и судьбу пакета государственных преобразований.

В настоящее время нет точных сведений о том, откуда именно поступил «заказ» - от Александра I или от оппозиции5? Оба ее крыла, и в Петербурге, и в Твери, объединял страх перед обозначившейся перспективой политических реформ, и оппозиционеры внимательно выбирали тех, кто мог бы донести их позицию до государя. Наконец ими были выбраны два лучших пера в Петербурге, хотя надо иметь в виду, что мотивы де Местра и Карамзина были различными: Карамзин не жаловал либералов, но занимал позицию принципиальной непартийности, а де Местр имел опыт политической борьбы и обладал той самой нетерпимостью, которая была так чужда Карамзину и являлась причиной его нелюбви к либералам.

Но каковы бы ни были мотивы того и другого, критика либеральных преобразований с позиции здравого смысла (Карамзина) и безукоризненно выстроенное «идеологическое наступление» на Просвещение (де Местра) обнаруживают много общего. Даже если Карамзин не осознавал себя в качестве консерватора, и, вообще, в политическом качестве, сравнение текстов позволяет убедиться в сходстве идей и самого характера мышления. Неожиданный для поклонников Карамзина (ценившего свободу и отдававшего предпочтение республиканской форме правления) ситуационный консерватизм был следствием его отвращения к бюрократически-канцелярским формам российского реформаторства.

Карамзину оказывала покровительство великая княгиня Екатерина Павловна, любившая «угощать» гостей тверского дворца вечерними чтениями «Истории государства Российского» в исполнении самого автора . По ее просьбе в феврале 1811 г. Н.М. Карамзин составил и привез в Тверь «Записку о древней и новой России». Местр мог получить подобное задание либо от князя Александра Голицына, знакомого с его идеями и стилем , либо от графа А.К. Разумовского , лишь в октябре. Таким образом, «Четыре главы о России» появились только в декабре того же 1811 г., когда альтернативы для Александра уже и не существовало: судьба записки Николая Михайловича окончательно разрешилась еще в марте. Де Местр, вообще, едва ли догадывался о проекте Карамзина - тверская история была окружена ореолом строгой секретности, и почти никто не знал о существовании опального произведения историка. Записку Карамзина-обнаружили случайно в 1836 г.9.

Обстоятельства знакомства царя с работой протеже Екатерины Павловны недостаточно хорошо известны, и о его реакции можно судить только на основании фрагментарных свидетельств и того факта, что творение было предано забвению. Карамзин- пользовался искренним расположением Александра до государева визита в Тверь, 19 марта 1811 г., когда после теплого вечера ему была передана записка, а затем последовала обыкновенная в поведении Александра «внезапная перемена» и торопливое, сухое прощание. Теплые личные отношения- Александра и Карамзина окончательно восстановились уже после отечественной войны.

Но, как бы то ни было, оба проекта были представлены на суд Александра І в течение одного года, а это вызывает вопрос о причине большего успеха де Местра. Против его кандидатуры были его конфессиональная принадлежность и иностранное подданство, и, тем не менее, государь не только выказал ему личное расположение, но и сделал его своим доверенным лицом. Благожелательное отношение Александра к сочинению де Местра тем более любопытно, что, несмотря на разное понимание природы монархической власти в России и отношение к механизму комплектования политического штата, основополагающие мотивы произведений иногда сходны до совпадений.

На наш взгляд, в пользу де Местра могла сыграть, как ни странно, меньшая влиятельность его покровителей. У савойца было достаточно именитых друзей и поклонников в Петербурге, но к ним не относились члены царской семьи. А Александр, со времен Тильзита, находился в раздражении от участия в оппозиции Марии Федоровны и его любимицы Екатерины Павловны. Скорее всего, именно их давление оказало наибольшее влияние на отстранение Сперанского. Александр, как бы ни был он раздосадован советами своего фаворита по поводу военной кампании и перспективой «платить по счетам» за собственные либеральные авансы, чутко реагировал на попытки родственников «играть при нем значительную роль».

Ощущение несвободы, по-видимому, вообще тяготило Александра: любимец покойной Екатерины, определившей характер его отношений с отцом и настоявшей на заключении раннего неудачного брака, невольный соучастник убийства Павла I (чего только стоила фраза Палена: «С est assez fair є І enfant! Allez regner!» ), покровитель, терявшийся перед напором Сперанского и с обидой вопрошавший: «Но что же я такое? Разве нуль?» , император явно желал проявить свою волю и в военных событиях 1812 г., и при выборе нового доверенного лица. Поэтому «сюрприз» в выборе им нового личного секретаря, кажется, вполне согласуется с драматизмом ситуации. Он предпочел уступить давлению оппозиции, но не до конца, разделив обязанности: Карамзину был предложен значительный государственный пост, а де Местр на время фактически занял место фаворита. Вполне вероятно, что именно настойчивое покровительство Екатерины Карамзину имело эффект противоположный ожиданиям.

Приближение де Местра оставляло больше простора для развития отношений. А. С. Стурдза заметил однажды, что «этот монарх ценил достоинство само по себе, независимо от возможности его применения». По мнению Стурдзы, царь не мог лишить себя удовольствия общения с графом де Местром; «он желал видеть его таким, каким он был, не соглашаясь со всяким его мнением, не испытывая тяжких опасений, возникающих благодаря знанию людей и делающих болезненными лучших государей» .

Похожие диссертации на Религиозно-философская мысль Жозефа де Местра в контексте формирования консервативных традиций Европы и России

"Россия и Европа" Н. Я. Данилевского в истории русской философской мыслиКлементьев Александр Анатольевич

Философско-богословская мысль в России во второй половине XVIII - начале XIX веков : Историко-философский и логико-семантический анализКалитин, Петр Вячеславович

Философская мысль в России во II половине XVIII века : Г.С. Сковорода и Я.П. КозельскийГлоба Татьяна Анатольевна

Тема России у П.Б. Струве в журнале "Русская мысль"Пучкова Ирина Сергеевна

Традиция неореализма и формирование концепций ценностей в американской философии 10-60 гг. XX векаЛубяной Максим Сергеевич

Формирование и развитие аналитической традиции в философии математики и методологии науки XX столетия Арепьев Евгений Иванович

Традиция Хуаянь-Чань и процесс формирования буддизма в тангутском государствеСолонин Кирилл Юрьевич

Буддизм Ваджраяны: философские основы, религиозные практики и распространение в России и Европе с конца 80-х гг. XX в. : на примере "Алмазного пути" школы Карма КагьюКоротецкая, Лариса Михайловна

Социально-философский анализ концепции ""Россия и Европа"": Н. Я. ДанилевскийРахманина, Нелли Владимировна

Художественно-эстетическое освоение бытовой повседневности Просвещения (На примере России и Западной Европы) Ралько Ирина Александровна