Содержание к диссертации
Введение
Часть I. ЖИЗНЕННЫЙ МИР ШКОЛЬНИКА 43
Глава 1. Новая школа для «нового человека» 43
1.1 Единая трудовая школа в 1920-е годы: социально-исторический контекст . . 43
1.2 Семья и школа: конфликт авторитетов 52
1.3 Классовый подход: легитимация неравенства 61
1.4 Ученическое самоуправление 71
Глава 2. Мировосприятие и повседневный быт школьника 89
2.1 Учебная повседневность и язык . . 89
2.2 Совместное обучение: сексуальный и тендерный аспекты 106
2.3 Идеалы, мечты и представления 119
2.4 Секуляризация сознания 145
2.5 Бюджеты времени и практики обихода 157
Часть II. ЖИЗНЕННЫЙ МИР СТУДЕНТА 180
Глава 3. Советские вузы: между традициями и новациями 180
3.1 Высшая школа в 1920-е годы: социально-исторический контекст 180
3.2 Основные направления пролетаризации вузов 188
3.3 Два студенческих мира в одной аудитории \ 212
Глава 4. Студенческий быт: практики общежития 238
4.1 Бюджеты времени . . . 238
4.2 Студенческие коммуны 249
4.3 Достаток и питание 270
4.4 Одежда и жилище 283
4.5 Досуг и сексуальные практики 296
Часть III. ЖИЗНЕННЫЙ МИР КРАСНОАРМЕЙЦА 318
Глава 5. Красная Армия: школа новой жизни 318
5.1 РККА в 1920-е годы: социально-исторический контекст 318
5.2 Новобранцы в РККА: представления об армии и сценарии поведения . . . 328
5.3 Политическая пропаганда и «окультуривание» в РККА 352
Глава 6. Красноармейская повседневность 375
6.1 Крестьянин в армии: душой с домом 375
6.2 Материально-бытовые условия службы 382
6.3 Формы повседневного протеста 397
6.4 Бюджеты времени и практики взаимодействия 412
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 436
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 444
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 492
- Новая школа для «нового человека»
- Советские вузы: между традициями и новациями
- Красная Армия: школа новой жизни
Введение к работе
Одним из актуальных и в то же время недостаточно разработанных, с точки зрения антропоцентристского подхода, хронологических периодов новейшей отечественной истории является период 1920-х гг. Советская Россия 20-х гг. вызывает ныне повышенный интерес у части исследователей как исторический опыт переходного, динамично изменяющегося (транзитивного) общества, во многом схожий с современной российской действительностью. Бурная социокультурная трансформация 20-х гг. оставила глубокий след в биографии каждого современника. Как верно заметил Ю.Слепухин, «простому человеку легче всего живётся в "тихие" периоды истории, когда не происходит ничего значительного, а в периоды вулканической социальной активности жизнь обывателя становилась невыносимой и при фараонах, и при цезарях, и при распутных папах, чьим золотом был оплачен весь расцвет Ренессанса»1. Переходное состояние общества сопровождается обострением противоречий между традициями и новациями, принимающими форму межгенерационного разрыва, конфликта поколений. Согласно концепции Д.Лернера, в транзитивном обществе формируется «субъектность внезапно возросших притязаний», стремящаяся преодолеть культурные и социальные табу на свободу биографического проектирования и занять лидирующее место в обществе2.
Для более глубокого понимания социокультурных процессов 20-х гг. необходим повышенный исследовательский интерес к феномену молодого человека в условиях динамичных социальных изменений. Молодёжь 20-х гг. являлась первым поколением советской истории, во многом определившим дальнейшее развитие общества и государства. Поэтому изучить и понять жизненный мир молодого человека раннего советского общества - значит существенно приблизиться к пониманию социокультурного феномена «советский человек», заметно продвинуться вперёд в изучении ментальных и поведенческих характеристик молодого человека в
1 Слепухин Ю. Не подводя итогов // Звезда. 2001. № 9. С. 15.
2 См.: Согомонов А.Ю. Феномен «революции притязаний» в культурно-историческом контексте //
Революция притязаний и изменение жизненных стратегий молодёжи: 1985-1995. М., 1998. С. 114.
эпоху динамичных социальных трансформаций. Изучать жизненный мир юного поколения необходимо для того, чтобы увидеть и понять, как вырабатывалась ценностно-нормативная модель «что такое "хорошо", и что такое "плохо"» в их мире, как формировался их стиль и образ жизни, какие жизненные идеалы у них возникали, кто являлся молодёжными кумирами.
Стремясь изучить жизненный мир молодого человека 20-х гг. через систему его социальных связей, повседневных практик и дискурсов в реальных «группах равных», автор пришёл к выводу, что для этой цели больше всего подходят группы школьников, студентов и красноармейцев, в которых молодой человек длительное время находился в кругу своих сверстников. Школа, вуз и армия были важнейшими институтами социализации, в рамках которых проходило формирование миллионов молодых людей того времени3. В этих институтах изначально существовала определённая регламентация жизнедеятельности «сверху», нормированная предопределённость, влияющая на молодёжную повседневность. С.Айзенштадтом молодёжная культура понимается как институт, регулирующий процесс отделения ребёнка от семьи, подготовку молодёжи к занятию своей статусной позиции во взрослой социальной системе. В этом смысле школа, вуз и армия являются формальными обучающими институтами контроля за переходным возрастом, в которых молодые люди должны научиться разделять чувство субординации.
Из специальной литературы известно, что группы равных управляют движением от частных ценностей к общим, они поддерживают первые шаги молодых людей из социального мира семьи, знакомят их с другими возможными жизненными путями4. Именно в этих группах равных сверстников, где молодой человек оказывался под постоянным социальным контролем, был у всех на виду, он осваивал социальные роли, иерархию социальных и личных статусов; в этом кругу сверстников складывались его идентичности, конструировались биографические проекты
В 20-е гг. школа, вуз и армия ещё не приобрели характер естественных и обязательных (школа и армия) этапов жизненного цикла молодого человека. По количественному охвату молодёжи 20-х гг. эти социальные институты напоминают пирамиду. Школа, в которой повседневно пребывали в разные годы 4-12 млн учащихся, составляла её основание. По мере взросления перед молодым человеком открывалось всё большее количество других социальных институтов, соответственно, численность молодёжи в каждой из них была значительно меньше, чем в школе. Например, красноармейцами являлись примерно 500 тыс. человек, студентами - 150-200 тыс. юношей и девушек. 4 См.: Омельченко Е. Молодёжные культуры и субкультуры. М., 2000. С. 32-34.
и сценарии поведения. Именно там молодые люди зачастую впервые приобретали жизненный опыт знакомства и общения, дружбы и любви, преданности и измены. Поэтому диссертанта интересовало, прежде всего, как молодой человек жил и выживал в этих заданных контекстах, как он повседневно выстраивал в них свои поведенческие стратегии, преодолевал различные жизненные ситуации, реализовал свои жизненные шансы.
Научная проблема исследования заключается в эмпирическом изучении и новом теоретическом осмыслении повседневного жизненного мира молодого человека в советской России 1920-х гг., в определении условий повседневной жизнедеятельности, изучении практик повседневного взаимодействия и дискурса в реальных группах сверстников (школьников, студентов, красноармейцев).
Проанализировав состояние изученности данной темы, диссертант вынужден признать, что, несмотря на довольно обширную историографию комсомольско-молодёжной проблематики 20-х гг., специально заявленная автором проблема в отечественной и зарубежной историографии практически не изучалась. Отдельные аспекты темы (быт школьников, студентов) являлись предметом научного анализа, включая и диссертационный уровень, однако они не рассматривались как составная часть повседневного жизненного мира молодого человека в 20-е гг. Комплексных исследований повседневных интерактивных практик молодёжи в советской России 20-х гг. в группах равных сверстников до сих пор не проводилось. Кроме того, методологически предыдущие исследования отдельных аспектов заявленной темы не предполагали антропоцентристского подхода к проблеме.
Вместе с тем было бы некорректно вести речь о полной неразработанности проблемы повседневной жизнедеятельности молодого человека в советской России 20-х гг. Поскольку данное диссертационное исследование охватывает три реальные группы сверстников (школьники, студенты, красноармейцы), целесообразно провести историографический обзор преимущественно по этим трём направлениям.
Изучение отдельных аспектов заявленной проблемы начало складываться в 20-е гг. Авторами синхронных публикаций по проблемам воспитания молодёжи, формирования «нового человека», в том числе в таких социальных институтах, как школа, вуз, Красная Армия, являлись преимущественно социологи, педологи, пси-
хологи, педагоги, генетики, военачальники, партийные и комсомольские работники. В целом во многих работах 20-х гг., наряду с вполне закономерным для того времени фактографическим подходом, прослеживаются и попытки анализа ситуации по «горячим следам», серьёзный научный уровень исследований.
Проблемы воспитания «нового человека» в советской школе, вузе, армии были многократно обозначены в трудах Н.К.Крупской, Н.И.Бухарина, Л.Д.Троцкого, М.И.Калинина, А.В.Луначарского5, других лидеров партии большевиков и советского государства. Гораздо большую ценность представляют труды известных советских социологов, психологов, педагогов и педологов того времени: С.Т.Шацкого, П.П.Блонского, Н.А.Рыбникова, Н.Н.Иорданского, А.М.Гельмонта, П.Н.Колотинского, Д.И.Ласса, И.Н.Шпильрейна, Е.И.Хлебцевича, А.Таланкина6, чьи работы ценны также в качестве источников по изучаемой проблеме. В этих произведениях, отличающихся высокой степенью научности и достоверности, исследовались идеалы, представления, мировоззренческие установки, бюджеты времени, язык молодого поколения 20-х гг. Важным событием для дальнейшей углубленной разработки проблемы воспитания молодёжи стало издание трёхтомной Педагогической энциклопедии7.
Наряду с серьёзными научными исследованиями в 20-е гг. широко публиковались книги, брошюры, статьи агитационно-пропагандистского, публицистиче-
Крупская Н.К. К вопросу о коммунистическом воспитании молодёжи // Юный коммунист. 1922. № 8-9; Бухарин Н.И. Коммунистическое воспитание молодёжи. М.; Л., 1925; Он же. Борьба за кадры: Речи и статьи. М.; Л., 1926; Он же. Какой должна быть молодёжь?: Наши основные задачи и молодёжь // Мол. гвардия. 1926. № 2; Троцкий Л. Новый курс. М., 1924; Он же. Культура переходного периода. М.; Л., 1927; Калинин М.И. Забота об армии // Известия. 1922. 2 февр.; Луначарский А.В. Третий фронт: Сб. статей. М., 1925; Он же. Воспитание нового человека. М., 1928.
6 Шацкий СТ. Этапы новой школы: Сб. М., 1923; Он же. Годы исканий. М., 1924; Блонский П.П.
Педология. М., 1925; Он же. Как изучать школьника. М., 1926; Рыбников Н.А. Интересы совре
менного школьника. М.; Л., 1926; Он же. Язык ребёнка. М.; Л., 1926; Он же. Выбор профессии и
школа. М., 1926; Иорданский Н.Н. Организация детской среды. М., 1925; Он же. Черты из быта
школьников. М., 1925; Гельмонт A.M. Чем занят день пионера и школьника. М., 1927; Он же. На
ши дети перед лицом военной и контрреволюционной опасности. М., 1930; Колотинский П.Н.
Опыт длительного изучения мировоззрения учащихся выпускных классов // Труды Кубанского
педагогического института. Краснодар, 1929. Т. 2-3; Ласе Д.И. Современное студенчество: Быт,
половая жизнь. М.; Л., 1928; Шпильрейн И.Н., Рейтынбарт Д.И., Нецкий Г.О. Язык красноармей
ца: Опыт исследования словаря красноармейца Московского гарнизона. М.; Л., 1928; Хлебцевич
Е.И. Изучение читательских интересов широких масс: Из опыта библиотечной работы в Красной
Армии. М., 1923; Таланкин А. Военная психология и вопросы военно-политического воспитания в
РККА. М., 1929.
7 Педагогическая энциклопедия: В 3 т. М., 1927-1930.
ского и просветительского характера . Чаще всего публикации подобного рода предназначались для студентов, комсомольцев, красноармейцев. Основной целью данных изданий являлось идейно-политическое воспитание подрастающего поколения, ознакомление советской молодёжи с её правами и обязанностями, вопросами повседневной жизнедеятельности. Не принижая практической целесообразности и значимости части этой литературы для молодёжи 20-х гг., в целом её нельзя рассматривать как научную разработку данной проблемы. Вместе с тем некоторые публикации являются ценными источниками по изучаемой проблематике. Не менее ценными источниками являются художественные произведения тех лет, написанные как советскими литераторами, так и представителями русского зарубежья9.
Среди учёных и публицистов русского зарубежья особенно следует отметить исследования П.А.Сорокина, С.И.Гессена, С.С.Маслова, А.Л.Бема, Б.Соколова, А.Горелика, чей критический взгляд на советское образование и РККА «со стороны» дополнял лояльный и идеологизированный тон советских публикаций10. Из зарубежных исследователей советскую школу и Красную Армию изучали побывавшие в советской России профессор Чикагского университета С.Харпер и датский писатель М.Андерсен-Нексё11. Их оценки были во многом противоположными, от умеренно-критических отзывов у Харпера до восторженно-хвалебных у Ан-
Козюпа Д.Е. Общественно-полезная работа массовых станичных школ. Краснодар, 1928; Рафаил М.А. За нового человека. Л., 1928; Василевский Л.М. К здоровому половому быту. М., 1924; Овсянников К.М. Классовая борьба в высшей школе и задачи комсомола. М.; Л., 1931; Обывательщину на прицел! Сб. статей и фельетонов. Л., 1928; Григорьев А.В. Комсомол под винтовкой. Л., 1928; Павловский П. Как Красная Армия готовит бойца-гражданина. М., 1929; Кадищев А. Что должен знать молодой красноармеец. М., 1930; Геронимус А. Партия и Красная Армия. М., 1928; Тухачевский СВ. Красная Армия - школа. Вятка, 1926; Попов Д.М. Воинская повинность в СССР. М, 1925; Памятка красноармейцу-отпускнику 1901 г. М., 1924; и др.
9 Куклин Г. Краткосрочники: Роман из жизни РККА. Л., 1929; Михайлов С. Бригадная роща: Ро
ман из жизни РККА. Л., 1930; Огнёв Н. (Розанов М.Г.) Дневник Кости Рябцева: Картины из жизни
школы второй ступени. 1923-1924 уч. год. М, 1927; Он же. Костя Рябцев в вузе: Продолжение
нашумевшей книги «Дневник Кости Рябцева». Рига, 1929; и др.
10 Сорокин П.А. Современное состояние России. Прага, 1922; Гессен СИ. Эволюция единой тру
довой школы в Советской России // Школа в Советской России: Три доклада на Втором съезде
деятелей средней и низшей русской школы за границей. Прага, 1925; Маслов С.С. Россия после
четырёх лет революции: В 2 ч. Париж, 1922; Бем А.Л. Судьбы повышенного образования в СССР.
Прага, 1927; Соколов Б. Спасите детей! О детях советской России. Прага, 1921; Комплектование
Красной Армии. Берлин, 1926; Горелик А. Воспитание в советской России: коммунистическая
власть и воспитание. Б.м., 1923; и др.
11 Harper S.N. Civic Training in Soviet Russia. Chicago, 1929; Harper S.N. Making Bolsheviks. Chicago,
1931; Андерсен-Нексё M. Навстречу молодому дню: Путешествие в советскую Россию. Л.; М.,
1925.
дерсена-Нексё. Однако оба автора были существенно ограничены в свободе передвижения по стране и в возможности общения с советской молодёжью, что существенно снижает научную ценность их публикаций.
В 1930-50-е гг. отечественная историография молодёжной проблематики довольно бедна и фрагментарна. Общественно-политическая обстановка в стране, сложившаяся к началу 30-х гг., обусловила резкое ограничение свободы научного поиска, способствовала сужению тематики и глубины исследований, заметному сужению круга учёных в связи с репрессиями. Большинству публикаций тех лет присущ налёт идеологизированное и агрессивности. Вместе с тем в этот период появляются первые работы по истории становления советской школы, публикуются сборники документов12. Методологически труды историков опирались на основные положения «Краткого курса истории ВКП (б)». После принятых в 30-е гг. известных постановлений ЦК партии «О начальной и средней школе», «Об учебных программах и режиме в высшей школе и техникумах», «О педологических извращениях в системе Наркомпросов» сильнейшему идеологическому и организационному прессингу подверглись педагогические инновации 20-х гг., педология как наука, что отразилось на качестве изучения юного поколения.
Молодёжь как объект исследования на долгие годы исчезла со страниц научных и популярных изданий. Вся молодёжная проблематика была сведена к статьям и брошюрам, прославляющим ленинско-сталинский комсомол и критике «мелкобуржуазных пережитков», мешающих формированию коммунистического мировоззрения у молодёжи. Эти вопросы освещались крайне поверхностно, декларативно, без должного анализа, на бедной документальной основе. Исследовательская
12 Медынский Е.Н. 20 лет советской школы // Сов. педагогика. 1937. № 3; Директивы ВКП (б) и Постановления советского правительства о народном образовании: Сб. документов за 1917-1947 гг. М.; Л., 1948; Иванович К.А. Высшая сельскохозяйственная школа в СССР. М., 1948; Константинов Н.А., Медынский Е.Н. Очерки по истории советской школы РСФСР за 30 лет. М., 1948; Равкин З.И. Советская школа в годы перехода на мирную работу по восстановлению народного хозяйства (1921-1925 гг.). М., 1949; Королёв Ф.Ф. Советская школа в период социалистической индустриализации и в первые годы сплошной коллективизации (1926-1930/31 уч. гг.) // Сов. педагогика. 1950. № 5, № 9; Елютин В.П. Высшая школа страны социализма. М., 1955; и др.
«ниша» по молодёжной проблематике была заполнена серией публикаций статей и выступлений партийных и государственных деятелей о молодёжи13.
В литературе русского зарубежья в это время появляются интересные работы Б.Л.Солоневича, М.Москвина, А.В.Маклецова, Н.В.Пятницкого, Ст.Ивановича и других авторов, в которых рассматриваются некоторые аспекты заявленной проблемы14. В частности, в книге Ст. Ивановича (С.О.Португейса) «Красная армия» глубоко анализируется повседневная жизнь РККА, внутренний мир и поведение красноармейцев. Эта работа была признана многими специалистами одним из фундаментальных трудов о Красной Армии 20-х гг. По многим аспектам этот труд до сих пор не превзойдён в последующих исследованиях РККА. Из зарубежных исследователей наиболее интересными представляются работы К.Менерта, С.Кингсбари и М.Фэйрчилда, С. и Б.Вебб15.
Во второй половине 50-х - первой половине 80-х гг. наблюдается активизация исследований по комсомольско-молодёжной проблематике в отечественной историографии. Большая часть работ советских историков была посвящена анализу развития народного образования и армии в 20-е гг. как институтов коммунистического воспитания молодёжи. Так, высшая школа 20-х гг. в советской историографической традиции рассматривалась преимущественно как социальный институт, готовящий кадры советской интеллигенции. Студенчество, если и вызывало интерес исследователей, то в основном только как «революционное», «пролетарское», «коммунистическое»16. К числу наиболее значимых работ этого периода можно
13 Фрунзе М.В. О молодёжи. М., 1937; Ворошилов К.Е. О молодёжи. М., 1937; Орджоникидзе Г.К.
О молодёжи. М., 1938; Куйбышев В.В. О молодёжи. М., 1938; Киров СМ. О молодёжи. М., 1938;
Крупская Н.К. О молодёжи: Статьи, письма и речи. М., 1940; и др.
14 Иванович Ст. (Талин В.И.) Красная Армия. Париж, 1931; Москвин М. Хождение по вузам: Вос
поминания комсомольца. Paris, 1933; Пятницкий Н.В. Красная Армия СССР. Париж, 1931-1933;
Солоневич Б. Молодёжь и ГПУ: Жизнь и борьба советской молодёжи. София, 1937; Он же. Тайна
Соловков: Роман из жизни русской молодёжи в СССР. Берлин, 1941; Маклецов А.В. Брак и семья
в советской России. Любляна, 1937; и др.
15 Mehnert К. Die Jugend in Sowjetrupiand. Berlin, 1932; Mehnert K. Youth in Soviet Russia. Westport,
1933; Kingsbury S., Fairchild M. Factory, Family, and Women in the Soviet Russia. N.Y., 1935; Вебб
С, Вебб Б. Советский коммунизм: новая цивилизация? М., 1937.
16 См., напр.: Кузьмина А.Л. Партийное руководство идейно-политическим воспитанием студенче
ства в период создания фундамента социализма в СССР. 1926-1932 (На материалах РСФСР):
Дис... канд. ист. наук. М., 1975; Фортунатов В.В. Революционное студенчество и вузовская ин
теллигенция Петрограда-Ленинграда в 1921-1925 годах // Великий Октябрь и молодёжь: Сб. науч.
трудов. Л., 1978; Волков B.C. Коммунистическая партия и студенчество в период строительства
отнести труды В.Г.Ермакова, В.А.Куманёва, Ф.Ф.Королёва, М.П.Кима, ИЛ.Ковалёва, В.В.Мельникова и др.17 В указанный период были опубликованы речи и труды видных деятелей партии, воспоминания современников тех лет18. Показательно, что наиболее интересные в научном плане работы были написаны на материалах социологических исследований 20-х гг. преимущественно историками социологии19. Важным вкладом в методологическое обеспечение ювенологических исследований стали кандидатская диссертация и монография В.Н.Боряза .
Вместе с тем схематичное мышление и догматизм, идеологическая цензура и отсутствие доступа к необходимым источникам явились серьёзными препятствиями на пути большинства отечественных историков, не позволили им обратиться к исследованию проблем молодого человека в школе, вузе и армии первого советского десятилетия. В данной связи представляется вполне резонным вывод о том, что в условиях идеологического монизма марксистско-ленинской методологии в советской историографии, ориентированности её на социально-экономический детерминизм в истории и главенство роли партии, «объективных» процессов, вопросы повседневного бытия молодого человека раннего советского общества не могли
социализма в СССР: К историографии проблемы // Там же; Бабенкова Н.И., Кривенький А.И. Комсомол - помощник партии в революционном преобразовании высшей школы и воспитании студенчества (1918-1925 гг.) // Вопросы истории ВЛКСМ: Сб. науч. трудов. М., 1980; Катунцева Н.М. Роль рабфаков в формировании кадров народной интеллигенции в СССР. М., 1980; и др.
17 Ким М.П. Коммунистическая партия — организатор культурной революции в СССР. М., 1955;
Королёв Ф.Ф. Очерки по истории советской школы и педагогики (1917-1921 гг.). М., 1958; Коро
лёв Ф.Ф., Корнейчик Т.Д., Равкин З.И. Очерки по истории советской школы и педагогики (1921-
1931 гг.). М., 1961; Ермаков В.Г. Исторический опыт культурной революции в СССР. М., 1968;
Куманёв В.А. Революция и просвещение масс (1917-1940 гг.). М., 1973; Мельников В.В. Культур
ная революция и комсомол. Ростов н/Д., 1973; Ковалёв И.Я. Комсомол и оборона Родины. 1921-
1941 гг. (На материалах Украины). Киев, 1975; Тархова Н.С. Отчётно-информационные докумен
ты Политуправления РККА как исторический источник (1921-1929): Дис... канд. ист. наук. М.,
1984; и др.
18 Крупская Н.К. Пед. соч.: В 10 т. М., 1958-1963; Бубнов А.С. О Красной Армии: статьи, речи,
доклады. М., 1958; Кетлинская В. Здравствуй, молодость! // Новый мир. 1975. № 11; и др.
19 Комсомол и молодая научно-техническая интеллигенция (опыт конкретного социологического
исследования) // История СССР. 1968. № 5; Стриженова Т. Из истории советского костюма. М.,
1972; Блинов Н.М. Социологические исследования труда и воспитания советской молодёжи 20-х
гг. // Социолог, исследования. 1975. № 1; Маслова О.М. Социологические исследования читатель
ской аудитории в 20-30-х годах // Социолог, исследования. 1977. № 4; и др.
20 Боряз В.Н. Методологические проблемы исследования молодёжи (к вопросу определения поня
тия): Дис... канд. философ, наук. Л., 1971; Он же. Молодёжь: методологические проблемы иссле
дования. Л., 1973.
быть поставлены как научная проблема. Данная проблема тогда ещё просто не вызрела для научного осмысления.
Едва ли не единственным исключением из этой тенденции, начиная с середины 1970-х гг., явились новаторские работы Н.Б.Лебиной21, ставшей пионером в применении новых подходов и методов исследования. Её первая монография «Рабочая молодёжь Ленинграда: труд и социальный облик. 1921-1925» и последующие работы заметно выделялись на фоне многочисленных трудов по комсомольской проблематике. В отличие от различных аспектов партийного руководства комсомолом, бывшего в те годы общепринятым предметом «проходных» исследований, Н.Б.Лебина в своей книге уделила пристальное внимание проблеме профессионального самоопределения молодых рабочих, вопросу оплаты их труда, отношению молодых рабочих к религии, росту культурных запросов молодёжи фабрик и заводов, формированию её нравственного облика, условиям жизни и быта. Позже в своей докторской диссертации Н.Б.Лебина одной из первых комплексно использовала сравнительно-исторический, социологический, психоаналитический методы в историческом исследовании, что позволило ей изучить ранее не освещавшиеся вопросы самосознания молодых рабочих, особенности их демографического поведения, социокультурные факторы становления молодого поколения. В отношении других категорий молодёжи такой подход в отечественной историографии до сих пор не применялся.
Некоторые проблемы жизни молодого поколения, замалчиваемые советскими историками, освещались в зарубежной историографии. Несмотря на ограниченные возможности доступа к источникам, западным историкам нередко удавалось взглянуть на проблемы школы и армии 20-х гг. намного шире и многосторонне, чем это получалось у советских исследователей, жёстко ограниченных рамками марксистско-ленинской методологии. Несколько специальных работ было посвящено изучению различных аспектов повседневной жизни молодёжи. Наиболее значимыми для нас работами являются монографии и статьи Ш.Фицпатрик, посвященные ис-
21 См.: Лебина Н.Б. Фабрично-заводская молодёжь Петрограда в 1921-1923 гг.: Дис... канд. ист. наук. Л., 1975; Она же. Рабочая молодёжь Ленинграда: труд и социальный облик. 1921-1925. Л., 1982; Она же. Молодёжь страны Советов в 20-е годы // Вопросы истории. 1983. № 8; и др.
следованию проблем культуры в советской России 20-х гг., диссертации и статьи Ф.Тандлера, Б.Грина, Дж.Маклеланда, Д.Дороти, М.К.Столи, И.Тирадо и др.22
Со второй половины 1980-х гг. начался новый этап в развитии отечественной историографии. В последнее десятилетие всё отчётливее наблюдается поворот в сторону так называемой «новой» исторической науки, которая на Западе активно развивается со второй половины XX в. Сюда относятся «родственные» направления и подходы, между которыми условно существуют очень размытые, зыбкие границы: «новейшая» социальная и культурная истории, историческая антропология, история ментальностей, история повседневности {Alltagsgeschichte), история частной жизни, история семьи, ювенальная (молодёжная) история, микроистория и т.д. Однако связывает их, прежде всего, ориентированность на «человеческое» измерение истории, постановка в центр исследований отношений между человеком, обществом и средой применительно к прошлому.
Не вдаваясь в теоретико-методологический аспект этого направления исто-риографии, достаточно глубоко разработанный в современной литературе , заме-
22 Tandler F.M. The Workers' Faculty (Rabfak) System in the USSR: Ph. D. diss. Columbia University,
1955; Green B. University Autonomy and Soviet Totalitarian Control: Ph. D. diss. Radcliffe College,
1960; Dorotich D. History in the Soviet Schools (1917-1937): Changing Policy and Practice: Ph. D. diss.
McGill University, 1964; McClelland J.C. Bolsheviks, Professors and the Reform of Higher Education in
Soviet Russia, 1917-1921: Ph. D. diss. Princeton University, 1970; Fitzpatrick S. The Commissariat of
Enlightenment: Soviet Organization of Education and the Arts under Lunacharsky, October 1917-1921.
Cambridge, 1970; Fitzpatrick S. Sex and Revolution: An Examination of Literary and Statistical Data on
the Mores of Soviet Students in the 1920s //Journal of Modern History. 1978. № 50; Fitzpatrick S. Cul
tural Revolution in Russia, 1928-1931. Bloomington, 1978; Fitzpatrick S. Education and Social Mobility
in the Soviet Union, 1921-1934. Cambridge, 1979; Stolee M.K. A Generation Capable Establishing
Communism: Revolutionary Child Rearing in the Soviet Union, 1917-1928: Ph. D. diss. Duke University,
1982; Lane D. The Impact of Revolution: The Case of Selection of Students for Higher Education in So
viet Russia, 1917-1928 II Sociology. 1973. № 7; McClelland J.C. Proletarianizing the Student Body: The
Soviet Experience During the New Economic Policy II Past and Present. 1978. № 80; Tirado LA. The
Socialist Youth Movement in Revolutionary Petrograd II Russian Review. 1983. Vol. 46; Комсомол:
Воспоминания бывших комсомольцев: Сб. статей. Мюнхен, 1960.
23 См.: Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». М., 1993; Вжозек В. Историогра
фия как игра метафор: судьбы «новой исторической науки» // Одиссей: Человек в истории. 1991.
М., 1991. С. 60-74; Зверева Г.И. Реальность и исторический нарратив: проблемы саморефлексии
новой интеллектуальной истории // Одиссей: Человек в истории. 1996. М., 1996. С. 11-24; Ревель
Ж. Микроисторический анализ и конструирование социального // Там же. С. 110-127; Зубкова
Е.Ю., Куприянов А.И. Ментальное измерение истории: поиски метода // Вопросы истории. 1995.
№ 7. С. 153-160; Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998; Пуш-
карёва Н.Л. История женщин и тендерный подход к анализу прошлого в контексте проблем соци
альной истории // Социальная история. Ежегодник, 1997. М., 1998. С. 69-91; Соколов А.К. Соци
альная история России новейшего времени: проблемы методологии и источниковедения // Соци
альная история. Ежегодник, 1998/99. М., 1999. С. 39-76; Людтке А. Что такое история повседнев-
тим, что само появление новой парадигмы, в первую очередь, свидетельствует о глубочайшем концептуально-методологическом кризисе предшествующей позитивистской историографии. Позитивисты, а в последствии и неопозитивисты продемонстрировали устойчивое стремление изучать и объяснять социальные явления с точки зрения структуры, но не человеческих намерений и мотивов. Позитивистская историография исходила из тождественной подчинённости социальных явлений законам, общим для природной и социально-исторической действительности, что неизбежно приводило историков к абсолютизации в исторических исследованиях таких принципов естествознания, как объективность, верифицируемость фактов и квантификация данных24. Позитивистская методология оказалась в целом неспособной к осуществлению подлинной интерпретации источников. Однако человек в истории - это уникальный феномен социального мира, не умещающийся в абстрактные схемы и структуры. Данное обстоятельство актуализирует новые исследовательские подходы в историографии.
Разумеется, ни одна научная концепция не является всемогущей панацеей, способной дать ответы на все вопросы учёных. Поэтому к «новой» исторической науке правомерно относиться не более как к другому измерению истории, при котором ставятся другие цели, используются иные ракурсы, применяются иные методики и подходы, и при этом вырабатываются совершенно новые знания о человеке в истории и об обществе ушедшей эпохи. Было бы ошибкой абсолютизировать «новую» историографию, как и призывать всех историков встать под её знамёна. Однако куда более опасным заблуждением было бы не замечать её бесспорных достоинств и преимуществ перед «описательной» историей, изучающей прошлое «сверху» и «снаружи». Только синтезируя эти подходы по принципу «и-и» (но не «или-или») возможно иметь более полную и многомерную картину прошлого.
ности? Её достижения и перспективы в Германии // Там же. С. 77-100; Савельева И.М., Полетаев А.В. Микроистория и опыт социальных наук // Там же. С. 101-119; Тилли Ч. Микро, макро или мигрень? // Социальная история. Ежегодник, 2000. М., 2000. С. 7-16; История ментальностей, историческая антропология: Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996; Geertz С. The Interpretation of Cultures: Selected Essays. N.Y., 1973; Burke P. (ed.) New Perspectives on Historical Writings. Cambridge, 1991; и др. 24 См.: Современная западная социология: Словарь. М., 1990. С. 216, 265.
Новый этап отечественной историографии молодого поколения 20-х гг. поначалу сопровождался перекосом в сторону поиска теневых сторон жизни молодёжи. Несмотря на справедливое в целом замечание В.И.Исаева о том, что историография советской молодёжи в последние десятилетия зашла «в своеобразный тупик бесконечного переписывания истории комсомола в различных аспектах и ракурсах»25, следует отметить, что в 1990-е гг. появились отдельные взвешенные работы, где комплексно рассмотрены многие проблемы молодёжной политики в 20-е гг., включая и некоторые аспекты заявленного исследования. В исследовательском арсенале отчётливо проявилась тенденция постановки новых актуальных проблем (социализация молодёжи, формирование «нового человека», девиантные явления, гендерный аспект и т.д.). В этот период были написаны монографии, кандидатские и докторские диссертации, в которых наблюдается попытка переосмысления исторического опыта воспитания молодёжи, применения новых подходов и методов исследования, отказа от стереотипов партийно-комсомольской историографии, широкого использования достижений зарубежных исследователей. Особенно следует выделить работы Г.Н.Крайнова, Н.Б.Лебиной, А.А.Слезина, Ю.А.Стецуры .
Вместе с тем, несмотря на обширную историографию школы и армии 20-х гг. как социальных институтов27, в историко-антропологическом аспекте заявленная
Исаев В.И. Проблемы изучения социализации молодёжи в советской России в период нэпа // Нэп и становление гражданского общества в России: 1920-е годы и современность: Материалы Всерос. науч. конф. Краснодар, 2001. С. 160.
26 Захарова Л.Н. Опыт формирования и выдвижения молодёжных лидеров в 20-30-х гг.: Дис...
канд. ист. наук. М., 1993; Крайнов Г.Н. Политическая культура молодёжи в советской России в 20-
е гг. (опыт и уроки формирования, на материалах Поволжья и Приуралья): Дис... д-ра ист. наук.
СПб., 1993; Лебина Н.Б. Социально-политическое развитие рабочей молодёжи в условиях станов
ления тоталитарного режима в СССР (20-30-е гг.): Дис... д-ра ист. наук. М., 1994; Слезин А.А.
Комсомол в советской политической системе в годы нэпа (По материалам губерний Центрального
Черноземья): Дис... канд. ист. наук. Тамбов, 1993; Он же. Роль комсомола в формировании поли
тической культуры советского общества (1921-1929 гг. На материалах Центрального Черноземья):
Дис... д-ра ист. наук. Саратов, 2000; Стецура Ю.А. Революционный пафос и трагизм поколения
20-х и 30-х годов. Екатеринбург; Пермь, 1995; Он же. Молодёжь в постреволюционном преобра
зовании России в 20-30-е годы. М., 1998; Он же. Молодёжь в постреволюционном преобразовании
России в 20-30-е годы: Дис... д-ра ист. наук. Армавир, 1998; Калинченко СБ. Проблема «нового
человека» в трудах политических деятелей 20-х гг.: Дис... канд. ист. наук. М., 1995; Соколов В.И.
Российское молодёжное движение: от многообразия к унитаризму (1917-1925): Дис... д-ра ист.
наук. М., 1996; и др.
27 Кривенький А.И. Опыт и проблемы сотрудничества политических и общественных организаций
в подготовке и воспитании молодой советской интеллигенции: Дис... д-ра ист. наук. М., 1990; Ку-
пайгородская А.П. Советская высшая школа в 1917-1927 гг.: Дис... д-ра ист. наук. Л., 1990; Дайч
З.Г. Школьная политика в СССР: уроки партийно-государственного руководства; перспективы
проблема до сих пор ещё слабо изучена. В то же время представители сопредельных социально-гуманитарных дисциплин активно исследуют проблемы современ-ной молодёжи в динамично изменяющемся обществе . Только в последние годы в отечественной историографии наблюдается некоторое возрастание интереса к изучению школьников, студентов и красноармейцев 20-х гг. в социально-политическом и социально-психологическом аспектах29.
С открытием архивов в постсоветской России заметно активизировался интерес зарубежных историков к изучению проблем повседневной жизни советской молодёжи 20-х гг. Наиболее авторитетными специалистами в данном аспекте про-
развития. М., 1991; Завгородний А.Ф. Деятельность Советов депутатов трудящихся по социальной защите военнослужащих Красной Армии и членов их семей в 1921-1928 гг.: Дис... канд. ист. наук. М., 1992; Слепушкин Г.П. Атеистическое воспитание воинов Красной Армии в 1921-1941 гг.: Дис... канд. ист. наук. М., 1992; Вендровская Р.Б. Школа 20-х гг.: поиски и результаты. М., 1993; Она же. Отечественная школа 20-х годов (В поисках педагогического идеала). М., 1996; Касьянов A.M. Опыт и уроки реализации молодёжной политики в Вооружённых Силах страны. 1918 — июнь 1941 гг.: Дис... д-ра ист. наук. М., 1994; Семка В.А. Социальная политика России в отношении молодёжи в 20-е гг.: опыт, уроки: Дис... канд. ист. наук. М., 1995; Квитко СВ. Развитие общеобразовательной школы в Черноземном регионе в 20-х годах XX в.: Дис... канд. ист. наук. М., 1998; и др.
28 Лихачёв М.В. Познавательная деятельность как сфера социализации курсанта военного учили
ща: Дис... канд. соц. наук. М., 1995; Журавлёв В.П. Социокультурные факторы формирования
ценностных ориентации молодёжи в условиях трансформации общества (По материалам Респуб
лики Татарстан): Дис... канд. соц. наук. Казань, 1998; Забара А.А. Социальная регуляция дисцип
линарных отношений в Вооружённых Силах Российской Федерации: Дис... канд. соц. наук. М.,
1998; Брындина Г.В. Социально-культурная интеграция молодёжи в кризисном обществе: Дис...
канд. культурологии. СПб., 1999; Жамсуева Н.К. Социализация молодёжи в обществе переходного
периода (Общетеоретический подход): Дис... канд. соц. наук. Улан-Удэ, 1999; Сыроед Н.С. Осо
бенности представлений о справедливости учащейся молодёжи Сибири и Дальнего Востока 80-90-
х гг.: Дис... канд. соц. наук. Барнаул, 1999; Бельдиев Н.И. Политическая социализация современ
ной российской молодёжи: Дис... канд. философ, наук. В. Новгород, 2000; и др.
29 Володарская Е.П. Общественно-политическая активность студенчества в 20-30-е гг. (Проблемы
формирования и развития. На материалах Дальнего Востока): Дис... канд. ист. наук. Л., 1991; За
харова Л.Н. Опыт формирования и выдвижения молодых лидеров в 20-30-е гг.: Дис... канд. ист.
наук. М., 1993; Всемиров В.В. Российское студенчество в первое десятилетие пролетарской дик
татуры (1917-1927). Саратов, 1994; Марков А.Р. Студенчество Петрограда в в 1914-1925 гг.: (Со
циально-психологический облик): Дис... канд. ист. наук. СПб., 1997; Постников С.С. Российское
студенчество в условиях новой экономической политики (1921-1927). Тверь, 1997; Иоффе А.Н.
Социально-политические проблемы народного образования 20-х гг. (На материалах Москвы).
Дис... канд. ист. наук. М., 1997; Платова Е.Э. Новое студенчество России: образ жизни. 20-е годы
XX столетия. СПб., 1999; Рожков А.Ю. Студент как зеркало Октябрьской революции // Родина.
1999. № 3; Он же. Молодой человек в Красной Армии 1920-х гг.: картина мира и образ жизни //
Клио (СПб). 2000. № 2; Он же. В кругу сверстников: Жизненный мир молодого человека в совет
ской России 1920-х гг. Краснодар, 2002; Дубровская Е. «Школа мужества»: формирование новых
ценностей в армейской и флотской среде в 1920-е годы // Нормы и ценности повседневной жизни:
Становление социалистического образа жизни в России, 1920-1930-е годы: Сб. СПб., 2000; Салова
Ю.Г. Политическое воспитание детей в Советской России в 1920-е годы. Ярославль, 2001; и др.
блематики зарекомендовали себя А.Е.Горсач (Канада)30 и ИА.Тирадо (США)31, опубликовавшие немалое количество серьёзных работ по исследованию молодого поколения советской России 20-х гг. Несмотря на то что И.Тирадо преимущественно выбирает объектом своих исследований сельских комсомольцев, а А.Горсач -широкие слои городской молодёжи, они обе ставят перед собой и успешно решают актуальные проблемы жизненного мира молодёжи (организация досуга, влияние городской и сельской среды на формирование молодых людей, тендерный анализ, делинквентная и девиантная культура и т.д.).
В последние годы заявили о себе и представители новой генерации зарубежных исследователей советской молодёжи 20-х гг. Вызывают значительный интерес работы М.Веллманн, К.Кур-Королёв, В.Шпиртц (все - Германия), Д.Кароли (Италия), Д.Тчуди (Швейцария), занимающихся проблемами насилия, преступности и суицида в молодёжной среде, в том числе на микроисторическом уровне32. Проблемам молодёжи в исследуемых диссертантом аспектах уделяли внимание и историки, не относящиеся к кругу ювенологов - П.Конечны, Ш.Плаггенборг, Г.Риттерспорн, Дж.Санборн, М.Хаген, Л.Холмс и др. Важным этапом в развитии
Gorsuch A.E. Soviet youth and the politics of popular culture during NEPII Social History. 1992. Vol. 17. № 2; Gorsuch A.E. Enthusiasts, Bohemians, and Delinquents: Soviet Youth Cultures, 1921-1928. Ph. D. diss. University of Michigan, 1992; Gorsuch A.E. "A Woman Is Not a Man": The Culture of Gender and Generation in Soviet Russia, 1921-1928 II Slavic Review. 1996. Vol. 55. № 3; Gorsuch A.E. NEP Be Damned! Young Militants in the 1920s and the Culture of Civil War II The Russian Review. 1997. Vol. 56. № 4; Gorsuch A.E. "Smashing Chairs at the Local Club": Discipline, Disorder, and Soviet Youth II Sowietjugend 1917-1941: Generation zwischen Revolution und Resignation I C.Kuhr-Korolev, S.Plaggenborg, M.Wellmann (Hg.). Essen, 2001; Gorsuch A.E. Youth in Revolutionary Russia: Enthusiasts, Bohemians, Delinquents. Indiana-Michigan Series in Russia and East European Studies. 2000.
31 Tirado LA. The Komsomol and Young Peasants: The Dilemma of Rural Expansion, 1921-1925 II
Slavic Review. 1993. Vol. 52. № 3; Tirado LA. The Komsoml and the Kresfianka: The Political Mobili
zation of Young Women in the Russian Village, 1921-1927 II Russian History. 1996. Vol. 34. № 1-4; Ti
rado I. The Komsomol and the Bright Socialist Future II Sowietjugend 1917-1941: Generation zwischen
Revolution und Resignation I C.Kuhr-Korolev, S.Plaggenborg, M.Wellmann (Hg.). Essen, 2001.
32 Wellmann M. Integrationsprobleme und Ausgrenzungserfahrungen: Abschiedsbriefe junger
Selbstmorder aus Moskau (1920er Jahre) II Sowietjugend 1917-1941: Generation zwischen Revolution
und Resignation I C.Kuhr-Korolev, S.Plaggenborg, M.Wellmann (Hg). Essen, 2001; Kuhr-Korolev C.
Die sovjetische Jugend im Sexual- und Moraldiskurs der 1920er Jahre II Sowietjugend 1917-1941:
Generation zwischen Revolution und Resignation. Essen, 2001; Spiertz V. Geheime Berichte uber den
Freitod junger Rotarmisten II Sowjetjugend 1917-1941: Generation zwischen Revolution und
Resignation. Essen, 2001; Tschudi D. Nagaika und Blume: Uber den jungen Milizionar Murin und die
bolschewistische Herrschaft im Gouvernement Smolensk 1919 II Sowjetjugend 1917-1941: Generation
zwischen Revolution und Resignation. Essen, 2001.
33 Хаген M. Армия и общество в 20-е годы // Военно-историч. журнал. 1990. № 12; Hagen М. von.
Soldiers in the Proletarian Dictatorship: The Red Army and the Soviet Socialist State: 1917-1930. Ithaca;
мировой историографии проблем молодого поколения в советской России 20-30-х гг. стала конференция «Молодёжь в Советской России 1917-1941» в г. Марбурге (Германия) в мае 1999 г., завершившаяся публикацией сборника докладов34. Вместе с тем было бы неправомерно абсолютизировать эти безусловно важные наработки зарубежной историографии. Исследование жизненного мира советской молодёжи 20-х гг. остаётся пока относительно мало изученным направлением.
В целом можно констатировать, что, несмотря на определенные достижения отечественной и зарубежной исторической науки в этом направлении исследований, тема жизненного мира молодого человека в советской России 20-х гг. не только основательно не изучена, но и практически не поставлена в качестве отдельной проблемы. В советской и, отчасти, в зарубежной историографии долгие годы было принято изучать не молодого человека в советской России 20-х гг., а молодёжь как социально-демографическую группу (в большинстве исследований понятие «молодёжь» вовсе сужалось до понятия «комсомол»); структурировать молодёжь, как и всё общество, по классово-профессиональному признаку (рабочая, колхозная, вузовская, армейская), a priori подразумевая под этой дифференциацией наличие неких специфических характеристик, присущих данным категориям молодёжи. При таком подходе молодёжь неизбежно рассматривалась только как возрастная структура. Некоторые интересные в фактографическом плане работы написаны с позиций событийной истории, что сужает взгляд на проблему и не позволяет синтезировать исследуемое явление. В богатой по объёму отечественной историографии советской молодёжи 20-х гг. историко-антропологический подход только начинает робко обретать своих приверженцев.
L., 1990; Holmes L.E. The Kremlin and the Schoolhouse: Reforming Education in Soviet Russia, 1917-1931. Bloomington, 1992; Konecny P. Revolution and Rebellion: Students in Soviet Institutes of Higher Education, 1921-1928 II Canadian Journal of History. December, 1992; Холмс Л. Социальная история России: 1917-1941. Ростов н/Д., 1994; Sanborn J. Drafting the Nation: Military Conscription and the Formation of a Modern Polity in Tsarist and Soviet Russia, 1905-1925: Ph. D. diss. University of Chicago, 1998; Plaggenborg S. Jugend in Sowjetrupiand zwischen den Weltkriegen II Sowjetjugend 1917-1941: Generation zwischen Revolution und Resignation. Essen, 2001; Плаггенборг Ш. Революция и культура: Культурные ориентиры в период между Октябрьской революцией и эпохой сталинизма / Пер. с нем. СПб.: Журнал „Нева", 2000; Pittersporn G.T. Between Revolution and Daily Routine: Youth and Violence in the Soviet Union in the Interwar Period II Sowjetjugend 1917-1941: Generation zwischen Revolution und Resignation. Essen, 2001; и др.
34 Sowietjugend 1917-1941: Generation zwischen Revolution und Resignation I C.Kuhr-Korolev, S.Plaggenborg, M.Wellmann (Hg). Essen, 2001.
Полностью солидаризируясь с мнением С.В.Журавлёва относительно образовавшегося в последнее время существенного разрыва между «теоретико-методическим бумом» в области «новой» исторической науки и весьма скромным количеством работ, реализующих новейшие методические разработки в конкретной исследовательской практике35, диссертант предпринял попытку, в меру возможного, этот разрыв сократить. При этом речь не идёт только о заполнении «белых пятен» в отечественной истории 20-х гг. Даже «глубоко» изученные исторические сюжеты и социокультурные процессы этого десятилетия, как и всего советского периода, сегодня нуждаются в концептуальном переосмыслении и переоценке с позиций «новейшей» социальной истории, истории повседневности.
Недостаточная изученность и особая актуальность заявленной проблемы обусловили выбор темы диссертационного исследования.
Объектом диссертационного исследования является совокупный молодой человек в условиях динамично изменяющегося российского общества 1920-х гг. Атрибуция «совокупный» в обозначении объекта исследования является смысловой оппозицией понятию «среднестатистический», и подчёркивает авторскую нацеленность на изучение свойств молодого человека ушедшей эпохи в опыте многих и разных людей36.
Предмет исследования составляют условия повседневной жизнедеятельности, практики повседневного взаимодействия и речевые коммуникации молодого человека 1920-х гг. в реальных группах сверстников (школьников, студентов и красноармейцев) как важнейшие аспекты его повседневного жизненного мира.
Целью данного исследования является изучение, понимание и интерпретация повседневного жизненного мира молодого человека в условиях динамично изменяющегося общества в советской России 1920-х гг. В соответствии с целевой установкой определены следующие задачи исследования:
- реконструировать условия быта и повседневной жизнедеятельности молодых людей в конкретно-исторических условиях советской России 20-х гг.;
35 Журавлёв СВ. «Маленькие люди» и «большая история»: Иностранцы московского Электроза
вода в советском обществе 1920-х - 1930-х гг. М., 2000. С. 20.
36 См.: Холостова Т.В. Человек как предмет социально-антропологического исследования // Очер
ки социальной антропологии. СПб., 1995. С. 84.
- изучить и интерпретировать субъективные смыслы повседневных практик взаимодействия молодых людей в группах равных сверстников (включая сексуальный и тендерный аспекты), особенности их речевых коммуникаций;
определить уровень грамотности и образованности школьников, студентов и красноармейцев, их читательские интересы, биографические стратегии и идеалы;
выявить особенности протестного поведения молодых людей, интерпретируя его через тип самоопределения личности («изменить себя» или «изменить мир»);
проанализировать бюджеты времени совокупного школьника, студента и красноармейца, на основе чего сделать выводы о степени загруженности представителей рассматриваемых групп молодёжи, их приоритетах в планировании и осуществлении повседневной жизнедеятельности;
обобщить имеющиеся данные о состоянии здоровья школьников, студентов и красноармейцев как важном компоненте жизненного мира совокупного молодого человека 20-х гг.
Хронологические рамки исследования охватывают весь период 1920-х гг. Поскольку жанр социально-исторического исследования не предполагает изучения событий в их прямолинейной последовательности (диахронии), но актуализирует полиритмичный и синхронный подходы, автор намеренно не конкретизирует начальный и конечный временные рубежи. В данном исследовании, ориентированном на познание повседневной жизни человека в истории, неприменим традиционный подход к изучению прошлого как временного периода, «заполненного» событиями в их хронологической последовательности. События «официальной» истории, обычно привлекающие внимание исследователей-традиционалистов и влияющие на формирование стереотипного образа исторического времени, запечатленного в учебниках по истории, зачастую не имели для повседневности конкретного индивида изучаемой эпохи никакого значения, а нередко были вовсе неизвестны ему. Вместе с тем его повседневная жизнь была наполнена другими «большими» и «малыми» событиями, известными и понятными только ему, и составляющими
другую, «глубинную» или «скрытую» историю37, но без которых наше представление об этом историческом времени будет неполным, одномерным.
Выбранный диссертантом период 20-х гг. является самодовлеющим. Он интересен, прежде всего, как темпоральный культурный срез, определявший конкретно-историческую специфику повседневной жизнедеятельности молодых индивидов. Ускоренный темп жизни динамично изменяющегося общества превратил временной интервал продолжительностью в 10 лет в отдельную эпоху, плотно насыщенную событиями разного масштаба, значимости и продолжительности. На протяжении этого «переломного» десятилетия советское государство, общество, конкретный молодой человек прошли путь развития, равный нескольким десятилетиям стагнации. Эта эпоха наложила свой особый отпечаток и на психологию молодого человека, его мировосприятие, поведенческую деятельность. На примере 20-х гг. наиболее отчётливо видна дистанция между «астрономическим» и «социальным» временем, о котором писали в своё время П.Сорокин и Р.Мертон38.
Территориальные рамки исследования, обозначенные концептом «советская Россия», формально включают в себя всю территорию СССР в границах 20-х гг. Между тем исследование проводилось в основном на материалах Европейской части России. Принципиальная позиция диссертанта заключается в том, что территориальный фактор для данной темы мало актуален. Исследования по ювенальной истории в определённом смысле экстерриториальны, потому что доминанта возраста подавляет и заглушает собой все остальные контексты, в которые был погружён молодой человек в советской России исследуемой эпохи. В частности, повседневная жизнь школьников, студентов и красноармейцев 20-х гг. больше зависела от внутренних условий гомогенных групп сверстников, нежели от конкретного места проживания. Тем более, это особенно актуально для большинства студентов и красноармейцев, на длительное время покинувших родные места и переместившихся из деревни в город. Необходимо также учитывать, что управление сферой образования и, тем более, армией было централизованным, а распорядок дня
См.: Холмс Л. Социальная история России... С. 24. 38 Sorokin P., Merton R.K. Social Time: A Methodological and Functional Analysis II American Journal of Sociology. 1937. Vol. 42. № 5. P. 615-629.
был примерно однотипным, что существенно редуцировало территориальную дифференциацию повседневности школьников, студентов и красноармейцев.
Теоретико-методологическую основу исследования составляет совокупность аналитических подходов, методов сбора и анализа эмпирических данных, принципов историзма и системности научного анализа и синтеза, являющихся общепринятыми в исторических исследованиях. Методологически работа опирается на совокупность опыта социально-исторических исследований.
Комплексное решение заявленной научной проблемы потребовало селективного использования ряда положений следующих научных теорий: модернизации, социальных изменений и социальной мобильности (М.Вебер, Д.Лернер, С.Липсет, К.Маркс, С.Московичи, П.А.Сорокин, Ф.Тённис, П.Штомпка); молодёжного возраста, смены поколений и межгенерационного разрыва (САйзенштадт, Ф.Арьес, К.Дэвис, Х.Ортега-и-Гассет, К.Лоренц, К.Мангейм, Ж.Мандель, М.Мид, Ф.Тенбрук, Л.Фойер); психо-социального развития личности, социализации и социальной идентичности (Р.Бейлс, П.Бергер, Ш.Бюлер, Л.С.Выготский, Т.Лукман, Дж. Мид, Т.Парсонс, Ж.Пиаже, СЛ.Рубинштейн, А.Тэшфел, З.Фрейд, Э.Шпрангер, Э.Эриксон); школьного образования (Б.Бернстайн, П.П.Блонский, С.Боулс, Г.Гинтис, И.Иллич, Э.Раймер, Дж. Таф, П.Уиллис, С.Т.Шацкий); жизненного мира и социального взаимодействия (Г.Блумер, Г.Гарфинкель, И.Гоффман, Ю.Хабермас, А.Шюц); девиантного и делинквентного поведения, социального контроля (Д.Блэк, Э.Дюркгейм, Р.Кловард, А.Коэн, Э.Лемерт, Р.Мертон, Л.Олин, Э.Сазерленд); ген-дера (Л.Вейтцман, К.Джиллиген, В.Земьюнер, Дж. Скотт, Г.Холфстед, Н.Чодороу).
При разработке теоретико-методологической основы исследования учитывались также научные концепции и подходы, изложенные в трудах философов, психологов, педологов, социологов, историков: Н.А.Бердяева, Л.П.Карсавина, В.О.Ключевского, П.А.Сорокина, Э.Фромма, С.Л.Франка, Г.П.Федотова, А.Б.Залкинда, Э.Хобсбоума, М.Блока, Л.Февра, Ф.Броделя, Р.Мандру, Ж.Дюби, Ж.Ле Гоффа, АЛ.Гуревича, Ю.Л.Бессмертного, Б.Д.Парыгина, Б.Ф.Поршнева, В.А.Шкуратова, И.С.Кона, Ш.Фицпатрик, В.П.Данилова, В.П.Дмитренко, Б.Н.Миронова, А.К.Соколова, Н.Б.Лебиной, Е.Ю.Зубковой, Н.Н.Козловой и др.
Двумя центральными категориями диссертационного исследования являются концепты «молодой человек» и «повседневный жизненный мир».
Понятие «молодой человек» толкуется автором расширительно и включает представителей молодого поколения в возрастном интервале от 12-14 до 22-24 лет, что обусловлено средней продолжительностью жизни, фактическим началом рабочего возраста, социализации, общественными представлениями о наступлении зрелости в рассматриваемый хронологический период39. В основе подхода к понятию «молодой человек» лежит противопоставление возрастных оппозиций («молодой» / «не молодой»), а не общепринятое обозначение зрелого юноши.
Концептом «повседневный жизненный мир» (Lebenswelf) определяется весь мир повседневности, каким он представлялся молодым людям 20-х гг. В феноменологической традиции жизненный мир является «высшей реальностью» и основным объектом социологического изучения. Родоначальник феноменологической социологии А.Шюц справедливо полагал, что поступками человека управляют не непосредственные мотивы, но весь «жизненный мир» в целом, как результат всего предыдущего опыта и представлений о будущем. Жизненный мир - это область социальной реальности, которая воспринимается как нечто непреложное, несомненное, само собой разумеющееся, обыденное. По Шюцу, только в повседневном жизненном мире возможно конституирование общей среды коммуникации. Жизненный мир интерсубъективен, изначально воспринимаем индивидом как мир, общий с другими людьми4 .
Диссертант исходит из того, что человек в истории - это уникальный феномен социокультурного мира, не умещающийся в абстрактные схемы и структуры. Люди разных эпох различаются, прежде всего, практиками повседневного поведения, ментальными установками. Самая большая сложность для историка - уловить эти знаковые переменные, суметь их реконструировать по доступным источникам. Данное обстоятельство актуализирует новые исследовательские подходы в историографии, пришедшие на смену позитивизму в исторической науке («новейшая»
39 См.: Лебина Н.Б. Социально-политическое развитие... С. 12-14.
40 См.: Абельс X. Интеракция, идентификация, презентация: Введение в интерпретативную социо
логию. СПб., 1999. С. 73, 83-86; Семёнова В.В. Качественные методы: введение в гуманистиче
скую социологию. М., 1998. С. 60-62, 222.
социальная история, историческая антропология, история ментальностей, история повседневности и др.). Объединяет их ориентированность на «человеческое» измерение истории, постановка в центр исследований отношений между человеком, обществом и средой применительно к прошлому. Это другое измерение истории, при котором ставятся иные цели, используются другие ракурсы, применяются иные методики и подходы, и при этом вырабатываются совершенно новые знания о человеке в истории и об обществе ушедшей эпохи.
Целевая установка диссертационного исследования определила основные аналитические подходы. Антропоцентристский подход позволил полнее познать жизненный мир молодого человека 20-х гг., его представления и повседневные практики взаимодействия, обнаружить и понять то, что для современников изучаемого периода являлось самоочевидным и не замечаемым (язык, обычаи, система жестов, привычки мышления, паттерны чувствования)41. Данный подход превращает объект изучения (молодого человека 20-х гг.) в активного и равноправного участника диалога с исследователем. Это даёт возможность увидеть в молодёжи 20-х гг. «тоже людей», активных и рациональных субъектов истории, представить их жизненный мир «снизу» и «изнутри», глазами и устами «оживших» персонажей.
Качественное и всестороннее достижение цели данного исследования невозможно в рамках одной только исторической науки. Поэтому в работе широко применяется полидисциплинарный подход, использующий научные достижения и разработки в области социологии, психологии, социальной психологии, культурологии, этнологии, этнографии, социальной антропологии, лингвистики, семиотики, фольклористики, педологии, психотехники. Только такой подход обеспечивает всестороннее и комплексное исследование жизненного мира молодого человека в советской России 20-х гг. При этом междисциплинарность позволила расширить круг исследуемых проблем, понять, осмыслить, интерпретировать эмпирические данные, но не подогнать конкретно-исторический материал под абстрактные теоретические модели и схемы. Подобный подход в корне противоречит методологии социально-исторического исследования.
41 См.: Козлова Н.Н. Социально-историческая антропология. М., 1999. С. 18.
Исследовательский подход диссертанта тождественен качественному подходу в социологии, позволяющему изучать новые явления или процессы, не имеющие массового распространения, особенно в периоды резких социальных изменений. В рамках этого подхода выявляются и интерпретируются субъективные смыслы представлений людей, причём они исследуются многомерно, с концентрацией на частном, особенном в повседневной жизнедеятельности изучаемых индивидов. В этом подходе автора особенно привлекает использование в качестве первичных данных о субъективных мнениях людей, выраженных преимущественно пространными высказываниями, а также аналитические и интерпретативные процедуры. Такой подход, изучающий индивидуальные стороны социального бытия, позволяет не только детально описать новые аспекты уже известных проблем, но и раскрыть субъективные смыслы и механизмы функционирования социальной практики.
Диссертант стремился подойти к объекту исследования тотально и полиас-пектно, изучая его в разных ракурсах, с максимально возможных точек наблюдения. В отдельных сюжетах, когда невозможно было обойтись без коммуникации с «взрослым» миром, становился неизбежным выход за «круг сверстников» и обращение к практикам интеракции молодых людей с учителями, профессурой, командирами, родителями, политической элитой. Подобное расширение социальных связей позволило автору не только более многомерно рассмотреть жизненный мир молодого человека, но и развеять устойчивый миф о поголовной «советизации» и «коммунизации» молодёжи 20-х гг.
Жизненный мир человека прошлой эпохи, окружавшую его повседневность, невозможно понять без деталей быта, поведения, языка. В исследованиях подобного рода неприемлемы усреднённые генерализации, типичные для «глобальных» исторических полотен. По мнению диссертанта, они чрезмерно искажают историю. Многоликую, многовариантную повседневность невозможно описать полномасштабно и среднестатистически. Вероятно, наиболее адекватно и детально точно описать повседневную жизнь людей прошлого возможно только на локальном жизненном опыте конкретных индивидов или малой группы (что представляется затруднительным с учётом источниковой базы советского периода). Диссертант стремился найти максимально возможное количество разрозненных микросюже-
тов, чтобы сконструировать из них мозаичное панно повседневной жизни молодого человека в советской России 1920-х гг. Стремление автора взглянуть на социальную реальность 20-х гг. «глазами» молодого человека того времени побудило уделить повышенное внимание дискурсивным практикам молодых людей, что потребовало пространного цитирования источников.
Методологические принципы и аналитические подходы реализуются в методах исследования. В работе применены три группы методов: общенаучные (исторический, логический, метод классификации); специально-исторические (ретроспективный, генетический, сравнительный, типологический); сопредельных наук (структурно-функциональный, иллюстративный, статистический, биографический, кейс-стади, контент-анализ, метод аналитической индукции).
Акцент на индивидуальном, субъективном обусловил применение специфических методов познания действительности, позволяющих приблизиться к адекватному пониманию смыслов, которыми молодые люди 20-х гг. наделяли свои суждения и действия. Важнейшими методами для данного исследования стали «понимающий» и «индивидуализирующий» методы, разработанные на рубеже XIX-XX вв. В.Дильтеем, Г.Риккертом и В.Виндельбандом в противовес естественнонаучным «объясняющему» и «генерализирующему» методам. В диссертации широко использовался метод ментального «измерения» истории, позволяющий реконструировать образ мира, заложенный культурой в сознание молодого человека 20-х гг. Применение близкого к нему принципа психологической интерпретации (реконструкции) позволило выйти на психологический уровень описания исторической реальности. В ряде сюжетов использован метод микроисторического анализа, предполагающий детальное исследование отдельного индивида, группы сверстников или локального случая как «автономного целого».
Диссертант исходит из того, что полностью аутентичную историю, имея дело с безвозвратно отсутствующим объектом и общаясь с ушедшей эпохой посредством фрагментарных источников, написать невозможно. Поэтому автор придерживается концепции конструктивизма в истории, рассматривающей историю как ментальную конструкцию (но не реконструкцию), созданную историком, всегда
имеющим дело не с «объективными фактами», а только с их интерпретацией . В известном смысле такое исследование правомерно назвать «конструированием исторической реальности», поскольку ведущая роль в этом процессе принадлежит самому историку, обратившему взгляд из настоящего на события прошлого, отбирающему и препарирующему источники под индивидуальным углом зрения.
Целевая установка исследования определила специфический характер используемых источников, весь комплекс которых состоит из письменных (печатных и рукописных) текстов, представляющих совокупность архивных документов и опубликованных источников. К первой группе источников относятся документы, обнаруженные диссертантом в 7 центральных (ГАРФ, РГАСПИ, ЦХДМО, РГВА, ЦА ФСБ РФ, РГАЭ, ЦДНА) и 5 региональных (ГАРО, ЦЦНИРО, ГАКК, ЦДНИКК, ЦДНИСК) архивохранилищах43. В общей сложности автором извлечены и исследованы документы и материалы из 69 фондов данных архивов. Значительная часть использованных документов недавно рассекречена; многие из них впервые вводятся в научный оборот. Доступ к наиболее ценным опубликованным источникам был получен в 8 библиотеках России: центральных (РГБ, ГПИБ), региональных (ДПГБ, ККНБ) и вузовских (НБ ГАВС РФ, НБ КубГУ, НБ КГУКИ, НБ КГАУ).
Школа, вуз и армия (наряду с комсомолом и пионерской организацией) привлекали особое внимание властных структур как институты политической социализации. Поэтому в целом изучаемые социальные группы молодёжи 20-х гг. относительно неплохо документированы. Вместе с тем не все источники обладают одинаковой степенью информативности для углубленного изучения подростковой и юношеской повседневности. Информация о ней весьма фрагментарна, рассредоточена в большом массиве документации. В ходе исследования возникла необходимость определённой «реструктуризации» корпуса источников. На первый план по значимости были выдвинуты источники, позволяющие реконструировать и интер-
42 См.: Савельева И.М., Полетаев А.В. История и время: В поисках утраченного. М., 1997. С. 59;
Тоштендаль Р. Конструктивизм и репрезентативизм в истории // Проблемы источниковедения и
историографии: Материалы II Научных чтений памяти академика И.Д.Ковальченко. М., 2000. С.
63-74.
43 Диссертант решил сохранить ссылки на ЦХДМО, когда указываются документы, обнаруженные
в этом архиве до его реорганизации. ЦДНА формально не входит в структуру центральных госу
дарственных архивов.
претировать субъективные смыслы поведенческих и речевых практик, настроения, переживания, представления молодых людей. Из архивного комплекса к таким источникам относятся отчётно-информационные и аналитические документы (сводки, обзоры, донесения, отчеты, закрытые письма) органов власти и управления; жалобы, заявления, письма молодых людей, направленные руководителям партии, страны, комсомола, в редакции газет и журналов; приватная корреспонденция (в том числе перлюстрированная); документы личного происхождения.
Информационные сводки и аналитические обзоры органов власти и управления (особенно органов ВЧК-ОГПУ) содержат богатую и уникальную информацию для нашего исследования. Определённый интерес представляют источники, несущие информацию о протестах, напряжённости в молодёжной среде, об отношении групп молодёжи к различным событиям внутренней и внешней политики, о вопросах, заданных молодыми людьми на собраниях и иных мероприятиях, о результатах инспекторских обследований и студенческих «чисток». Приводимые в сводках и обзорах факты, как правило, имели территориальные ссылки, что позволило диссертанту оценить масштабы процессов. Нередко в указанных источниках приводились характерные высказывания конкретных молодых людей, что придаёт данным источникам большую ценность для исследования молодёжной повседневности. Вместе с тем, эти материалы имеют определённую (не менее чем двойную) степень погрешности, присущую всем сводкам и обзорам, так как их достоверность зависела от источников информации и лиц, готовящих документ. Степень объективности и достоверности отчётно-информационных документов РККА, на наш взгляд, несколько ниже, поскольку в армейских традициях нередко докладывалось лишь о том, чего невозможно скрыть. Погрешность данных источников могла заключаться и в излишней гиперболизации проблем с целью обострения «классового чутья» у подчиненных органов. На данные документы по мере приближения к концу 20-х гг. всё отчетливее накладывалась печать времени. Органы ОГПУ, партийные и комсомольские органы стремились показать свою активную работу руководству страны, что нередко приводило к фальсификации истинного положения дел, поиску несуществующих в действительности врагов или проблем. В то же время реальные проблемы нередко замалчивались или приводились в отретушированном виде.
Очевидная ценность этой группы источников состоит в том, что они хорошо поддаются качественному анализу и могут быть исследованы в динамике.
Не менее ценная информация для системного анализа жизненного мира молодого человека 20-х гг. представлена в документах партийных и комсомольских органов внутреннего характера (стенограммы, протоколы съездов, конференций, пленумов, собраний ячеек, документы конфликтных комиссий по разбору персональных дел и апелляций). Наибольшей степенью информативности обладают стенограммы и стенографические отчеты. Стенограммы можно также отнести к лингвистическим источникам, поскольку они позволяют «услышать» живое слово ушедшей эпохи. Документы конфликтных комиссий несут ценную информацию о «болезненных явлениях» в молодёжной среде, о морально-этических и правовых нормах повседневной жизни молодого поколения. Кроме того, эти документы легко поддаются количественному и качественному анализу.
Документы органов военной цензуры РККА и политического контроля ВЧК-ОГПУ содержат информацию, извлечённую из частной переписки путём перлюстрации корреспонденции. На просмотренную корреспонденцию составлялись меморандумы, сводки и обзоры. В них излагалось краткое содержание тех мест задержанной корреспонденции, на которые следовало «обратить внимание». Данные документы ценны тем, что они дают возможность ознакомиться с потаённой информацией, которую невозможно извлечь из иных источников. Диссертанта интересовала информация о нелояльных для власти высказываниях молодых людей, об их приватных мнениях и настроениях, о событиях в молодёжной среде, не подлежащих широкой огласке. Более достоверными из источников этого вида являются меморандумы, имеющие статус копии с первоисточников.
Весьма ценным источником явились письма, жалобы, заявления красноармейцев, посланные руководителям партии и комсомола, государства, в редакции газет и журналов, политорганам РККА. Они дают представление о проблемах, волнующих молодого человека в советской России 20-х гг., о его мироощущениях. Этот вид источников также может подвергаться количественному и качественному анализу, включая лингвистический и семантический.
Источники личного происхождения (дневники, воспоминания, автобиографии, блокноты и альбомы, расширенные ответы на различные анкеты) представляют собой наиболее ценный и, к сожалению, весьма малочисленный вид источников для данного исследования. Эти источники, при всей их субъективности, нередко содержат ценнейшую информацию не только о самих авторах, но и об их окружении, нравах того времени, проблемах, волновавших молодое поколение. Применение ряда подобных источников было затруднено вследствие ограничительного 75-летнего срока на документы, составляющие тайну личной жизни. Наиболее концентрированно подобные источники представлены в ЦДНА. К сожалению, там содержится незначительное количество документов, имеющих отношение к теме и хронологическому периоду нашего исследования. В государственных (особенно бывших партийных) архивах они находятся, как правило, в личных фондах и частных коллекциях. Преобладают среди этих источников нередко документы, составленные комсомольскими работниками.
Наиболее информативные документы, отражающие повседневную жизнь молодёжи различных социальных групп и территорий советской России 20-х гг., отложились в фондах РГАСПИ, ЦХДМО, РГВА, ГАРФ, ЦА ФСБ РФ, РГАЭ, ЦДНА. В центрах документации новейшей истории и государственных архивах Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краёв удалось извлечь не менее важную информацию о школьной, вузовской и армейской молодёжи Юга России.
В Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) автора прежде всего интересовали материалы фонда ЦК КПСС (Ф. 17), особенно описи 84, 86 (Бюро секретариата ЦК), 85 (Секретный отдел ЦК), 87 (Информационный отдел ЦК), 33 (переписка Секретного отдела и Бюро секретариата ЦК с местными партийными организациями). Там сосредоточены весьма информативные документы партии и органов ВЧК-ОГПУ о школьной, вузовской и армейской молодёжи, её настроениях, наиболее типичных высказываниях, негативных тенденциях в молодёжной среде. Особое место по информационной насыщенности для данного исследования занимает фонд ЦК ВЛКСМ (Ф. М-1), входивший прежде в состав Центра хранения документов молодёжных организаций (ЦХДМО). В описи 23 этого фонде автора интересовали в первую очередь материалы комсомоль-
ских органов о школьной, вузовской и армейской повседневности, письма комсомольцев лидерам партии и государства, сводки и обзоры о «болезненных» явлениях в молодёжной среде.
Ценные сведения о повседневной жизни красноармейцев и краснофлотцев сосредоточены в фонде Политуправления РККА (Ф. 9) Российского государственного военного архива (РГВА). Наиболее информативными документами богаты описи Секретариата ПУ РККА (оп. 3), Агитационно-пропагандистского отдела (оп. 13), Учётно-информационного отдела (оп. 17), Информационно-статистического отдела (оп. 26), а также недавно рассекреченная опись 28, где сконцентрированы информационные и аналитические материалы о настроениях красноармейцев, выписки из красноармейских писем, результаты психофизиологических обследований красноармейцев, сведения об антисоветских выступлениях в армии, обзоры о политико-моральном состоянии личного состава РККА, данные о девиантном и делинквент-ном поведении военнослужащих, включая сведения о самоубийствах в армии.
В Государственном архиве Российской Федерации наиболее ценная для данного исследования информация отложилась в фондах Наркомата просвещения РСФСР (Ф. А-2306) и Главпрофобра Наркомата просвещения РСФСР (Ф. А-1565). Особое внимание диссертанта было обращено на отчётно-информационные и аналитические материалы, содержащие сведения о классовой политике в советской школе и вузах, о практиках дисциплинарных процедур по отношению к учащимся, о вузовских чистках. Весьма ценными представляются разрозненные документы, отражающие школьную и вузовскую повседневность: рукописи журналов рабфаковцев, детские альбомы, сочинения школьников, анкеты поступающих в вузы и анкеты о текущей жизни рабфаковцев, личные карточки студентов. Отдельные любопытные материалы для диссертации автор обнаружил в ряде других фондов ГАРФ, в частности, в фондах Наркомата внутренних дел (Ф. Р-393), ВЦИК (Ф. Р-1235) и Союза воинствующих безбожников (Ф. Р-5407).
Весьма специфической и сконцентрированной информацией о положении молодёжи в советской России располагают недавно рассекреченные фонды ВЧК-ОГПУ (Ф. 1, 2) Центрального архива Федеральной службы безопасности РФ (ЦА ФСБ РФ). Там отложились насыщенные интересными фактами информационные
сводки и обзоры о политических настроениях и активности молодёжи, поведении новобранцев РККА, студенческих волнениях, вузовских чистках, нелегальных кружках и молодёжных организациях. Эти документы представляют значительный интерес с точки зрения «потусторонности» информации, добытой при помощи негласной агентуры в среде школьников, студентов и красноармейцев.
В ходе работы с источниками, обнаруженными в вышеперечисленных архивах, приходилось постоянно учитывать, что представленные в них документы зачастую перенасыщены негативной информацией. Концентрированное изложение «негатива» в этом специфическом виде документации требовало внимательного отношения, сопоставления и дополнения другими источниками.
В Российском государственном архиве экономики (РГАЭ) наше внимание привлекли материалы фонда Редакции «Крестьянской газеты» (Ф. 396). Там сосредоточены заметки юнкоров и селькоров, письма молодых людей о повседневной жизни в сельской школе, проблемах и заботах крестьянских юношей в армии.
Особое место среди архивных материалов составляют уникальные документы, обнаруженные автором в Центре документации «Народный архив», где в большом количестве сосредоточены документы личного происхождения. Наибольшую ценность для данного исследования представляют материалы из личных фондов С.Ф.Подлубного (Ф. 30), Е.Г.Переверзева (Ф. 34), В.И.Васильева (Ф. 330), Б.Я.Усачёва (Ф. 399), З.Г.Степанищевой (Ф. 422). В них содержатся автобиографии, читательские дневники, записные книжки, личные дневники и дневниковые записи, вспоминания, частная корреспонденция, альбомы, фотографии, школьные сочинения, отражающие повседневную жизнь молодых людей в 20-е гг.
В региональных архивах весьма ценными для данного исследования явились фонды партийных и комсомольских органов (Ф. 7, 171 ЦДНИРО; Ф. 1, 7, 1992, 1998, 1999, 2000 ЦЦНИКК; Ф. 5938 ЦДНИСК). Наиболее важная информация содержится в стенограммах и протоколах комсомольских и партийных конференций и собраний ячеек, анкетах активных работников и рядовых членов ВЛКСМ, апелляционных делах региональных конфликтных и контрольных комиссий, материалах по обследованию первичных ячеек комсомола. Весьма информативными явились коллекции документов по истории местных партийных и комсомольских ор-
ганизаций (Ф. 1774-Р ЦДНИКК, Ф. 6155 ЦДНИСК), содержащие, в частности, интересные воспоминания комсомольцев 20-х гг.
Фонды государственных архивов Дона и Кубани располагают материалами по обследованию школ и вузов региона комиссиями органов РКИ (Ф. Р-1185 ГАРО, Ф. Р-226, Р-990 ГАКК). Важная информация о повседневной жизнедеятельности образовательных учреждений содержится в фондах органов народного образования, комиссий и комитетов по улучшению быта учащихся и студентов (Ф. Р-64 Р-65 ГАРО, Ф. Р-365, Р-837, Р-890, Р-1189 ГАКК). Региональные государственные архивы располагают также коллекциями газет 20-х гг.
Из опубликованных источников активно использованы материалы конкретных социологических, психотехнических и педологических исследований; материалы этнографических обследований; статистические источники; периодическая печать; художественно-публицистическая и мемуарная литература.
Материалы конкретных социологических, психотехнических и педологических исследований обладают достаточно высокой степенью достоверности и значимости для данного исследования. Эта группа источников важна, прежде всего, научными принципами сбора и обработки информации, высокой степенью репрезентативности данных, широтой научных интересов, подробным описанием исследовательских методик. Опубликованные результаты многочисленных опросов очень ценны, поскольку дают богатый качественный материал для анализа. Это объясняется, прежде всего, тем, что в опросах 20-х гг. учёные широко применяли открытые вопросы. Респондентам предоставлялась свобода для выражения собственных мнений, изложения своей позиции. Материалы социологических, психотехнических и педологических исследований позволили автору выявить ментальные установки, характерные черты психологии, картины мира молодого поколения, его представлений и ожиданий, жизненных стратегий и притязаний. Диссертантом широко использованы материалы исследований идеалов и социальных представлений учащихся, бюджетов времени различных групп молодёжи, их мировоззрения, языковых особенностей, читательских интересов и т.д.
Материалы этнографических обследований позволили автору задействовать такой оригинальный тип источников как фольклор, придавший исследованию осо-
бый колорит, ощущение «духа» эпохи. Наиболее ценными источниками этого вида для нас явились материалы этнографических экспедиций под руководством В.Г.Тана-Богораза, проведённые в 20-е гг. Их результаты представлены в сборниках «Революция в деревне», «Старый и новый быт», «Комсомол в деревне»44. Материалы школьного, студенческого и армейского фольклора (песни, частушки, поговорки, афоризмы) очень ценны для понимания духовного мира молодёжи, её мировосприятия. Нередко в частушках и анекдотах выражались волнующие молодёжь проблемы, которые она не могла высказать официально.
Из статистических материалов в диссертации использованы результаты переписей населения, школьной переписи 1927 г., публикации статистических органов по вопросам занятости молодёжи, преступности и т.д. Эти данные носят второстепенный характер для данного исследования, и использовались, как правило, для обобщённых характеристик социальных институтов (школа, вуз, армия), в которых протекала реальная повседневная жизнь молодых людей.
Периодическая печать (советская и эмигрантская) явилась важным источником для понимания молодёжной повседневности. Безусловно, автор учитывал, что советские газеты и журналы находились под строгой цензурой, были идеологизированы и представляли преимущественно официальную позицию. Особенно заметно это стало проявляться к концу 20-х гг. Вместе с тем в советской прессе нередко публиковались откровенные критические материалы о быте, настроениях молодёжи. Газетные и журнальные статьи, особенно написанные студенческими, красноармейскими и школьными корреспондентами, содержат богатую и колоритную палитру образов молодых людей того времени, их духовного мира, чувств и переживаний, позволяют лучше понять молодёжную культуру и субкультуры, мировосприятие молодого поколения. Наиболее информативными для данного исследования явились советские журналы «Молодая гвардия», «Красная новь», «Красная молодёжь», «Красное студенчество», «Юный коммунист», «Вестник просвещения», «Красноармеец»; газеты «Комсомольская правда» и «Красная звезда». Среди эмиг-
44 Старый и новый быт: Сб. статей / Под ред. В.Г.Тана-Богораза. Л., 1924; Комсомол в деревне: Очерки / Под ред. В.Г.Тана-Богораза. М.; Л., 1926; Революция в деревне: Очерки / Под ред. В.Г.Тана-Богораза: В 2 ч. М.; Л., 1925.
рантской периодики можно отметить журналы «Молодая Россия» (Прага), «Свободная Россия» (Берлин), «Студенческие годы» (Прага), «Русская школа за рубежом» (Прага), информационные бюллетени Объединения русских эмигрантских студенческих организаций (Прага). Эмигрантская периодика содержит широкую информацию о процессах и явлениях в молодёжной среде, замалчиваемых официальной прессой в СССР. Особый интерес представляют периодические публикации частной корреспонденции, присланной с «оказией» из советской России за границу, что позволяет увидеть не лакированную картину жизни в СССР «изнутри». Нередко авторами публикаций о советской молодёжи в эмигрантской периодике являлись видные учёные, педагоги дореволюционной России. Это особенно заметно в их глубоких аналитических обзорах и научных статьях, лишённых вполне ожидаемой от изгнанников пристрастности и тенденциозности.
В диссертационном исследовании были широко использованы опубликованные дневники и воспоминания, художественные произведения и публицистика 20-х и последующих годов. В 20-е гг. они обычно публиковались в периодике, и нередко были призваны вызвать широкие дискуссии в молодёжной среде с целью формирования «правильных» взглядов и убеждений, поведенческих норм. При этом откровенность опубликованных дневниковых записей не вызывает сомнений. В один ряд с этим направлением можно поставить некоторые литературные произведения тех лет, приближенных и по форме, и по степени откровенности к дневникам (например, популярную серию книг о Косте Рябцеве Н.Огнёва, жизнеописание М.Москвина45). Использование произведений И.Ильфа и Е.Петрова, М.Зощенко, Л.Гумилевского, В.Трушкова46 и других писателей 20-х гг. позволило ощутить дух изучаемой эпохи, колорит времени и передать его в данном исследовании. В используемой диссертантом мемуарной литературе, вышедшей в СССР, постсовет-
45 Огнёв Н. (Розанов М.Г.) Дневник Кости Рябцева: Картины из жизни школы второй ступени.
1923-1924 уч. год / 2-е изд. М., 1927; Он же. Костя Рябцев в вузе: Продолжение нашумевшей кни
ги «Дневник Кости Рябцева». Рига, 1929; Москвин М. Хождение по вузам: Воспоминания комсо
мольца. Paris: YMCA-Press, 1933.
46 Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. Золотой телёнок. Записные книжки Ильфа. Воронеж,
1958; Зощенко М. Кругом 16: Рассказы двадцатых годов. Новосибирск, 1993; Он же. Избранное.
М., 1989; Советская сатирическая повесть 1920-х годов. Воронеж, 1990; Гумилевский Л.И. Чужие
крыши: Рассказы 1914-1924. М., 1991; Трушков В. Борьба за вуз // Красное студенчество.
1929/1930. № 9-14; Он же. Люди и вещи // Красное студенчество. 1928/1929. № 6.
ской России и за рубежом, он стремился учитывать хронологический разрыв, отделяющий авторов от событий 20-х гг. и степень их политической пристрастности.
Данное исследование показало, что такая тема, как изучение жизненного мира людей прошлого, требует баланса архивных и опубликованных источников. Учитывая сложившуюся в советский период практику отбора документов, сдаваемых на архивное хранение, когда биографические документы «простых» людей зачастую игнорировались, представляется некорректным сакрально относиться к архивным источникам и недооценивать опубликованные. Порой заметка в газете или журнале давала диссертанту гораздо больше полезной информации, нежели формальный архивный документ, составленный полуграмотным бюрократом. В частности, в этой работе автор впервые вводит в научный оборот широкий массив давно уже опубликованных источников, обойдённых и незамеченных прежде историками. В этой связи сложно однозначно утверждать, какой комплекс источников явился для данного исследования «основным», а какой «дополнительным».
Научная новизна диссертационного исследования заключается в том, что впервые на диссертационном уровне проведено комплексное исследование повседневного жизненного мира совокупного молодого человека в советской России 20-х гг. в реальных группах сверстников (школьники, студенты, красноармейцы). В диссертации с методологических позиций «новой» исторической науки уточняются многие из существующих и даются новые оценки явлений и процессов, происходивших в молодёжной среде в 1920-е гг. Диссертантом широко применены современные методы и подходы, с помощью которых удалось проникнуть в мало освоенное пространство жизненного мира совокупного молодого человека в советской России 1920-х гг. Оригинальность подхода диссертанта состоит в том, что в центр исследования поставлены не структуры и процессы, не глобальные события, а повседневные практики взаимодействия и коммуникации реальных молодых людей в группах равных, их намерения и мотивы, бытовые и языковые особенности, что позволило по-новому увидеть и понять первое поколение советской России.
Наряду с новизной в общих подходах и выводах, получены новые знания по ряду конкретных вопросов. Диссертанту принадлежит приоритет в комплексном и глубоком изучении проблемы повседневного протеста молодёжи 20-х гг. и его ти-
пизации. Впервые в историографии проведено комплексное исследование повседневной жизнедеятельности красноармейцев 20-х гг. Новаторски исследованы проблемы совместного обучения школьников в сексуальном и тендерном аспектах. Диссертант одним из первых провёл комплексный критический анализ коммунар-ского быта студентов. Впервые введены в научный оборот уникальные документы. Использование новых вопросников к источникам привело диссертанта к новому прочтению достаточно известных материалов.
Научная новизна наиболее существенных результатов исследования и личный вклад диссертанта в разработку темы состоят в следующем.
Впервые комплексно реконструированы и системно проанализированы условия быта и повседневной жизнедеятельности школьников, студентов и красноармейцев в условиях советской России 20-х гг., что позволяет составить вполне отчётливое представление о жизненном мире совокупного молодого человека раннего советского общества, повседневных практиках его обихода и выживания в условиях неблагоприятной исторической ситуации, т.е. по-новому увидеть первое поколение советской России в «человеческом» измерении, вне традиционной для советской историографии его мифологизации и романтизации.
Подробно изучены и интерпретированы субъективные смыслы повседневных практик взаимодействия школьников, студентов и красноармейцев в первичных группах равных сверстников, особенности их речевых коммуникаций. В результате этого получили дальнейшее развитие существующие научные представления о механизме социализации молодёжи в условиях динамично изменяющегося общества. Раскрыты закономерности протекания социальных процессов в молодёжной среде и их влияния на развитие раннего советского общества в среднесрочной и отдалённой перспективе.
Разработана типология молодого поколения 20-х гг. Диссертант выделяет два основных типа молодых людей: а) активный, свободолюбивый, жизнеспособный; б) пассивный, покорный, конформистский. Выявлены альтернативные тенденции в молодёжной культуре, детерминированные данной амбивалентностью. Определены основные типы школьников, студентов, рядовых красноармейцев и младших командиров.
4. Выявлены особенности и формы протестного поведения молодых людей в рамках школьной, вузовской и армейской повседневности. Это имеет особую значимость для более полного понимания природы молодёжных субкультур, представления о восприятии совокупным молодым человеком советской действительности, о характере и особенностях его поведенческих реакций на окружающий мир. Классифицированы неформальные организации школьников (учебно-воспитательной, организационно-политической и культурно-досуговой направленности; деструктивного, конструктивного и умеренно-нейтрального характера). Диссертантом установлено, что в РККА преобладали не индивидуальные, а коллективные формы протеста.
Всесторонне проанализированы бюджеты времени совокупного школьника, студента и красноармейца, на основе чего сделаны выводы о высокой степени загруженности представителей рассматриваемых групп молодёжи, а также об их приоритетах в планировании и осуществлении повседневной жизнедеятельности. Обобщён статистический материал о бюджетах времени школьников и студентов. Архивные данные о бюджетах времени красноармейцев впервые введены в научный оборот.
Определён уровень грамотности и образованности школьников, студентов и красноармейцев, их способность воспринимать учебные программы и программы политической подготовки. Выявлены читательские интересы, биографические стратегии и идеалы различных категорий молодёжи.
Обоснована авторская трактовка бесперспективности студенческих коммун, выявлены факторы, затрудняющие популярность коммунарского движения среди вузовской молодёжи (обобществление быта, нормирование повседневности, несовместимость коммуны и семьи, регламентация сексуального поведения). Впервые студенческие коммуны оценены с позиций экономической и бытовой неэффективности.
Уточнены статистические данные о студенческих «чистках» 1922, 1924 и 1929 гг., включая и региональный уровень. Впервые на основе архивных источников доказан классовый и плановый характер вузовских «чисток», показана типичная реакция студенчества на них (протест, депрессия, суицид, эскапизм).
9. Обобщены данные о состоянии здоровья и физического развития школьников, студентов и красноармейцев как важном компоненте жизненного мира совокупного молодого человека 20-х гг. Выявлена неблагоприятная динамика снижения уровня физического развития и роста заболеваемости детей, подростков и юношей, что негативно сказывалось на успеваемости школьников и студентов, служебной деятельности красноармейцев, и являлось опасной предпосылкой для репродуктивной способности молодых людей в перспективе.
В целом полученные диссертантом результаты существенно сокращают область незнания о повседневной жизни молодого человека в условиях раннего советского общества. Основные положения и выводы диссертации дают эмпирическое и теоретико-методологическое основание для сравнительного анализа молодёжных субкультур двух транзитивных периодов новейшей отечественной истории (1920-х и 1990-х гг.).
Основные положения, выносимые на защиту:
В 20-е гг. школа как институт первичной социализации была теснее связана с государством, а потому оказалась более, чем родительская семья, интегрированной в партийно-государственную систему формирования «нового человека». Вытесняя семью из процесса социализации подростка, школа сама отставала от окружавшей подростка действительности, формировавшей его личность более эффективно.
Противостояние учителей и школьников отражало не столько противоборство разных поколений, сколько конфликт различных идентичностей. Школьники, быстро усвоившие новый язык (как советский, так и молодёжный), оказались разобщёнными с миром взрослых. Факты существования протестующих молодёжных союзов свидетельствуют о серьёзном противоречии между повышенной активностью, жизнеспособностью и ментальными установками молодого поколения 20-х гг., и социальными нормами общества, проводимыми через школу.
В школе 20-х гг. существовали различные ученические субкультуры, как развивавшиеся в соответствии с прививаемыми школой советскими ценностями, так и противоречившие им. Правомерно утверждать о двух различных культурных типах советских школьников - «достижительском» и «иждивенческом». В футури-
стических идеализациях школьников обнаружилось проявление тендерного самосознания у наиболее феминистски настроенной части девочек, которые стремились к равной с мужчинами деловой карьере и социальному статусу.
В высшем образовании в 1920-е гг. существовали две взаимоисключающие тенденции: прагматическая и идейно-классовая. Прагматическое стремление получить грамотный и квалифицированный персонал специалистов вступало в конфликт с подбором кандидатов для этого персонала по классово-партийному признаку. Каждый студент 20-х гг. принадлежал к одному из двух реальных студенческих миров («мужикам» или «жоржикам»). Совместная учёба и совместный быт способствовали взаимной диффузии этих групп студенчества, которая нередко приводила к полной инверсии типичных для них стратегий поведения. Бывшие «верхи» и «низы» общества менялись местами, что отражало турбулентный характер транзитивного общества.
Студенческие коммуны доказали свою экономическую нежизнеспособность в вузовских условиях без финансово-экономической поддержки со стороны государства или вуза. В целом коммунарское движение было лишено перспективы, особенно с наступлением «великого перелома» и введением карточной системы. Студенческие коммуны осуществляли «торможение» сексуальной революции (В.Райх) в советской России 20-х гг., поскольку жёстко вторгались в сферу интимного, регламентировали сексуальное поведение коммунаров.
Наряду с социально-классовой существовала и тендерная детерминация эволюции студенческой одежды. Стирание половых различий, характерное для периода военного коммунизма, отразилось в стремлении многих комсомолок и пролетарских общественниц к маскулинной идентичности, выраженное во внешнем облике (кожаные куртки, красные косынки) и манерах поведения. С переходом к нэпу и активизацией среди молодёжи психологической установки «жить для себя» мода на мужеподобных женщин стала проходить. К концу 20-х гг., в период попытки ренессанса военно-коммунистической идеологии вновь обозначилось стремление некоторой части феминистского авангарда репрезентировать через униформу своё равенство с мужчинами, что нашло отражение в ношении «юнг-штурмовки». Однако тендерные идеалы женщин уже стали другими. Многим из
них вполне достаточно было юридического равноправия в образовательной и электоральной сферах.
Красная Армия в 20-е гг. выступала значимым институтом маскулинной социализации, пройдя который юноша приобретал статус взрослого и полноценного мужчины. Момент призыва в армию наделялся важным социально-инициационным смыслом. Перед крестьянским парнем, достигнувшим после службы в РККА более высокого социального статуса, открывались широкие горизонты для конструирования успешной карьеры, реальные возможности выхода «в люди».
Наибольшей проблемой для многих красноармейцев являлось обретение идентичности с армейской субкультурой. Для того чтобы выжить и не приобрести статус казарменного аутсайдера, красноармеец на время службы был вынужден сливаться с массой себе подобных, и в первую очередь с лидерами этой субкультуры - старослужащими красноармейцами, младшими командирами, партийно-комсомольскими активистами, казарменными авторитетами. Этому способствовала и красноармейская униформа, обезличивавшая воинов.
В повседневной жизни красной казармы, основанной на нормах обычного права, существовал культ нетерпимости по отношению ко всем «чужим», особенно идентифицируемым по конфессиональной и этнической принадлежности. Ценностно-нормативная регуляция социального поведения в красной казарме была сконструирована таким образом, что религиозность воспринималась там как постыдное качество военнослужащего, и многие бойцы не решались жить в казарме с ярлыком «чужого». Замкнутый, тотальный мир казармы усиливал этническую интолерант-ность. Паттерны межнационального общения, декларируемые коммунистической пропагандой («РККА - школа дружбы народов»), не имели ничего общего с повседневными практиками и межэтническим дискурсом красноармейцев.
Практическая значимость исследования состоит в реальной возможности использования собранного материала и основных выводов диссертации при изучении советского периода новейшей истории России, в подготовке учебных и методических пособий для студентов, учащихся высших и средних учебных заведений, в просветительской работе. Детальная конкретность фактографического материала
российская
41 ГОСУДАРСТВЕННАЯ
БИБЛИОТЕКА
позволяет использовать его в прикладной деятельности школьными учителями, вузовскими преподавателями, армейскими командирами и начальниками. Вместе с тем этот материал будет полезен для современных школьников, студентов, военнослужащих срочной службы, курсантов военно-учебных заведений как исторический опыт повседневной жизни их предшественников. Методологические подходы, отдельные сюжеты исследования, полученные научные результаты и выводы могут послужить основой для дальнейшей научной разработки проблемы, причём не только в исторической перспективе, но и в современном аспекте. В этой связи диссертационная работа будет полезна социологам, социальным психологам, социальным работникам, всем, кто занимается исследованиями молодёжной проблематики.
Результаты диссертационного исследования обсуждались на заседаниях кафедры истории и музееведения Краснодарского государственного университета культуры и искусств, кафедры новейшей отечественной истории и социологии Кубанского государственного университета, кафедры социальной работы Института экономики и управления Кубанской государственной медицинской академии.
Основные положения и выводы диссертационной работы были изложены автором в 34 научных публикациях общим объёмом 57,4 п.л., включая двухтомную монографию «В кругу сверстников: Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов» (Краснодар, 2002; 36 п.л.) и 21 научную статью (общий объём - 18,7 п.л.), а также в докладах и выступлениях на 15 международных и всероссийских научных конференциях: «Казачество в истории России» (Краснодар, 1993), «Историко-культурное наследие и современность» (Краснодар, 1995), «Кубанское казачество: три века исторического пути» (Краснодар, 1996), «Политический сыск в России: история и современность» (Санкт-Петербург, 1996), «Менталитет и политическое развитие России» (Москва, 1996), «Филология и журналистика в контексте культуры» (Ростов н/Д., 1998), «Личность в меняющемся обществе» (Комсомольск н/А., 1998), «Бренное и вечное: Ценности культуры в прошлом, настоящем и будущем» (Великий Новгород, 1998), «Творческое наследие Ф.А.Щербины и современность» (Краснодар, 1999), «История российского быта» (Санкт-Петербург, 1999), «Youth in Soviet Russia, 1917-1941» («Молодёжь в Советской России 1917-1941», Марбург, Германия, 1999), «Менталитет россиянина: ис-
тория проблемы» (Санкт-Петербург, 2000), «Бренное и вечное: Проблемы функционирования и развития культуры» (Великий Новгород, 2000), «Нэп и становление гражданского общества в России: 1920-е годы и современность» (Краснодар, 2001), «Экономические и социокультурные аспекты нэпа» (Москва, 2002).
Основные положения диссертации внедрены в учебном процессе на отделениях «История» и «Социология» факультета истории, социологии и международных отношений Кубанского государственного университета в рамках спецкурсов «Россия нэповская как социально-исторический феномен» и «Этничность и молодёжь в 1920-е гг.: методы социально-исторического исследования».
Отдельные аспекты исследования были реализованы в работах по грантам Московского общественного научного фонда при содействии Фонда Форда (проект № 033-1997; проект № 161-1998), Пражского отделения Фонда Сороса RSS/OSSF (проект № 1006/2000), Российского гуманитарного научного фонда (проект № 96-01-00130), Российского гуманитарного научного фонда и Администрации Краснодарского края (проект № 01-01-38006 а/Ю).
Структурно диссертация состоит из введения, шести глав, заключения, списка источников и литературы и перечня сокращений. Акцент на изучение повседневных практик молодых людей в трёх реальных группах сверстников (школьники, студенты, красноармейцы) определил своеобразную архитектонику основной части диссертации. Диссертант счёл целесообразным отвести каждой из вышеуказанных молодёжных групп по две главы, составляющие тематический блок (часть) исследования. В нечётной главе каждой части основное внимание уделяется анализу условий жизнедеятельности в школе, вузе и Красной Армии 20-х гг. как социальных институтах. Чётные главы посвящены детальному описанию повседневных практик взаимодействия и коммуникации школьников, студентов и красноармейцев. Основной текст диссертации занимает 443 машинописные страницы.
Новая школа для «нового человека»
Концепция новой советской школы изначально предусматривала три основополагающих элемента: политехническое обучение; единую трудовую школу; комплексный дидактический метод. Центральным звеном реформы системы образования являлось создание единой трудовой школы (ЕТШ)1. Советская ЕТШ изначально была призвана не только обеспечить учащимся систематическое образование, являющееся само по себе важнейшим элементом социализации, но и подготовить молодого человека к жизни в советском обществе. Как отмечалось в 1923 г. в тезисах ГУСа, «цель нашей школы - воспитать полезного члена общества - жизнерадостного, здорового и работоспособного, проникнутого общественными инстинктами, обладающего организационными навыками, сознающего своё место в природе и обществе... - стойкого борца за идеалы рабочего класса, умелого строителя ком-мунистического общества» . Правда, эта задача понималась отдельными педагогами и чиновниками образования весьма упрощённо: «Создавать не мещанского ублюдка, не собственника, а человека, преданного социализму, мыслящего и действующего в интересах трудящегося коллектива, всегда увязывающего теорию с практикой и отдающего себе полный отчёт в своих действиях»
Примечательно, что само понятие «образование» в 20-е гг. было заменено термином «социальное воспитание», содержание которого почти тождественно современному толкованию концепта «социализация» в узком смысле. Школа должна была дать первичные представления ребёнку и подростку как гражданину и, следовательно, способствовать его вхождению в гражданскую жизнь. Она расширяла возможности ребёнка и подростка в плане его общения: здесь, кроме общения с взрослыми, возникала устойчивая специфическая среда общения со сверстниками. Группы сверстников формировались в школе чаще не на добровольных началах, а в зависимости от комплектования учебных классов. Пожалуй, именно в школе многие дети вдобавок к уже приобретённому ранее, по терминологии Дж. Мида, опыту взаимодействия со «значимыми другими» (родителями, близкими друзьями и родственниками, соседями), впервые овладевали механизмом социального контроля со стороны «обобщённого другого» - организованных сообществ или социальных групп (класс, кружок, пионерский отряд), через идентификацию с которыми у юного индивида происходило усвоение совокупности общих ожиданий и установок, общих социальных стандартов мышления и деятельности. Именно в школе, в процессе «принятия роли другого» подросток делал первый шаг к конституи-рованию идентичности, осваивая совокупность ролей, которые исполняют другие участники социального взаимодействия. Важно также отметить, что эта среда была независима от контроля взрослых, а нередко и противоречила ему4.
Контуры новой школы были намечены в Положении о ЕТШ от 16 октября 1918 г. и Программе РКП (б), принятой на VIII съезде партии. Программа декларировала введение бесплатного и обязательного общего и политехнического образования для всех детей обоего пола до 17 лет. Некоторые программные основы школьного образования совпадали с устремлениями прогрессивной части дореволюционного учительства: полное осуществление принципов единой трудовой школы; преподавание на родном языке; совместное обучение детей обоего пола; светское образование; тесная связь обучения с общественно-производительным трудом; подготовка всесторонне развитых членов коммунистического общества5.
Советские вузы: между традициями и новациями
В дореволюционной России высшее образование было доступно примерно 10% всей учащейся молодёжи. Высшим эталоном мужского среднего образования, открывавшим доступ во все вузы без экзаменов, был аттестат зрелости классической гимназии. На второй ступени этой иерархии находились выпускники реальных и коммерческих училищ, получавшие доступ в технические и коммерческие вузы. Ниже всех по социальному статусу находились абитуриенты из числа семинаристов, окончивших 4 класса духовной семинарии. Реалистам и семинаристам предстояло выдержать серьёзные конкурсные испытания. В вузах обучались в основном дети из имущих социальных слоев. Например, среди студентов девяти университетов 32,4% составляли дети дворян и чиновников, 11,5% - дети почётных граждан и купцов, 7,6% - духовенства, 24,2% - мещан, 14,6% - казаков и крестьян, 4,4% - дети прочих.
Эта далеко не совершенная система сословного регулирования состава студенчества была радикально демонтирована большевиками. СНК РСФСР 2.08.1918 г. принял декрет о правилах приёма в высшие учебные заведения, открывавший доступ в высшую школу для всех желающих, достигших 16-летнего возраста. Были отменены всякие испытания зрелости. Во всех вузах страны вводилось обязатель-ное совместное обучение, и отменялась плата за него . Между тем ошибочно воспринимать эти либеральные меры большевиков как попытку новой власти осуществить реальную свободу доступа к высшему образованию для всех категорий молодёжи. В.И.Ленин недвусмысленно написал в проекте этого декрета, что «на первое место, безусловно, должны быть приняты лица из среды пролетариата и беднейшего крестьянства, которым будут предоставлены в широком размере стипендии»4. Именно для этих групп молодого поколения и отменялись все препоны, мешавшие им получить высшее образование в прошлом.
Однако на практике вузы прагматично использовали механизм саморегуляции качественного состава студентов. А.В.Луначарский рассказывал о судьбе случайных студентов: «Хлынули эти люди в университет, заполонили его. Пока были лекции - ничего: отдавят друг другу бока, но слушают. Но когда дошло до лабораторий, до анатомического театра, дело пошло хуже. Пришлось вернуться к тому, чтобы отбирать, потому что лукошко российского высшего образования довольно мелкое, и в него не насыплешь сразу всех желающих получить это образование»5. Поэтому параллельно с классовым отбором студентов, подробнее рассматриваемом в следующем параграфе, шёл процесс увеличения объёма самого «лукошка», названный Луначарским «непомерным вузовским грюндерством» — резком росте численности вузов и студентов в первые два года советской власти. Нередко численный рост достигался дроблением одного крупного вуза на несколько малых.
Как в императорской, так и в советской России 20-х гг. большинство вузов концентрировались в обеих столицах. В 1923/1924 г. в университетах Москвы и Петрограда обучалось примерно 50% всех студентов советских университетов.
Вместе с тем 20-е гг. стали десятилетием экстенсивного развития высшего образования за счет освоения новых территорий. К 1929 г. только на европейской территории СССР вузы располагались в 44 городах. В частности, именно тогда появились первые вузы на Кубани. К октябрю 1920 г. там числилось 8 вузов, хотя некоторые из них существовали только на бумаге. Вузы не имели необходимой учебно-материальной базы. Лекции студентам Кубанского университета читались в кинотеатре в перерывах между киносеансами; политехнический институт размещался в 5 номерах бывшей гостиницы «Метрополь» . Однако в той социально-экономической ситуации без наличия собственных вузов и техникумов провинция была обречена на тотальный дефицит специалистов.
Скудная государственная казна не могла выдержать огромной тяги рабоче-крестьянской молодёжи к знаниям. Уже к началу 20-х гг. государство продемонстрировало свою неспособность содержать вузы полностью за свой счёт. Значительная часть нагрузки по содержанию высшей школы была перенесена на региональные бюджеты. С 1922 г. во всех вузах, кроме педагогических и социально-экономических, было установлено платное обучение. Член коллегии НКП Мещеряков в октябре 1922 г., информируя Куйбышева и Сталина о положении студенчества, достаточно резко поставил вопрос перед партийными лидерами: «Или ассигновать наркомпросу достаточные средства для организации высшей школы, или откровенно признать, что мы пока ещё не можем содержать такую армию учащихся, какая у нас имеется»8. Выход был найден, отчасти, в сокращении сети вузов, а также в их укрупнении.
Красная Армия: школа новой жизни
РККА 20-х гг. являлась преемницей Красной Армии1 времён гражданской войны, поэтому учёт некоторых характеристик этой армии важен для понимания общего контекста, в котором повседневно жил красноармеец 20-х гг. Уже в начале гражданской войны большевики осознали, что вооружённое войско может стать полноценной армией только при условии строжайшей дисциплины и организованности. Основным институтом дисциплинарного воздействия в РККА стали революционные военные трибуналы, а самой действенной мерой наказания — расстрел. Видный публицист С.С.Маслов справедливо отмечал, что Красная Армия держалась на двух «китах» — строжайшей воинской дисциплине, подкреплённой расстрелами и хорошо налаженном политическом сыске2. Правда, он упустил из виду ещё два важнейших фактора: мощную пропаганду, в которой большевики традиционно были сильны, и весьма высокую полезную стоимость красноармейского пайка в голодной и растерзанной стране. Ещё во время первой мировой войны у многих солдат наблюдалось отсутствие понимания высокого нравственного смысла кровопролития, патриотической мотивации. В годы гражданской войны, когда столкнулись между собой мобилизованные противостоящими силами соотечественники, высокой и тем более длительной мотивации не могло возникнуть в принципе. Между тем жестокое время, чрезвычайно огрубившее человеческие нравы, выделило в обеих воюющих сторонах некоторую часть «профессионалов войны», «воинов по призванию», новоявленных кондотьеров, о жизненном смысле которых с пафосом высказался «певец войны» Э.Юнгер: «Наша работа — убивать, и наш долг — делать эту работу хорошо». Отчасти, в РККА к таким «солдатам удачи» правомерно отнести Конармию С.М.Будённого. Война для них являлась не только привычкой, но и потребностью, в том числе, материального характера: «Война есть — у солдата деньги есть». Многие эксперты отмечают малочисленность этой категории бойцов - всего около 3-5% дееспособного населения страны3.
В отличие от них мобилизованные крестьяне, соскучившиеся за четыре года по земле, своему хозяйству, мечтали быстрее вернуться к плугу. Поэтому в войсках, как красных, так и белых, процветало дезертирство. По данным Н.Верта, в РККА только за год гражданской войны количество дезертиров с фронта достигло примерно 1 млн человек. Ежемесячно из РККА дезертировало порядка 200 тыс. бойцов, что превышало численность Добровольческой армии. При этом следует учитывать, что удельный вес «злостных» дезертиров, покинувших поле боя или воинские части, был сравнительно невелик, и составлял всего 5-7% совокупного числа дезертиров4. В РККА была введена жёсткая система негативных санкций за дезертирство - от условного лишения свободы до расстрела. Чаще всего дезертиров отправляли в штрафные части, тюрьмы и концлагеря, а имущество и земельные наделы у дезертиров и их укрывателей подлежали конфискации. В январе-феврале 1921 г. были рассмотрены судьбы 55 тыс. дезертиров (включая свыше 3,2 тыс. «злостных»), из которых в штрафные части были направлены более 14 тыс. человек, в концлагеря — около 6 тыс., к тюремному заключению приговорены почти 700 человек, к расстрелу - 121 дезертир. Более 4,5 тыс. человек получили условный приговор, у 45 тыс. дезертиров и у 5,4 тыс. их укрывателей было конфисковано имущество и взысканы штрафы. Большевиками была введена практика взятия заложников и расстрел каждого десятого из них (децимация). Троцкий предложил метить дезертиров стигмой в виде чёрного воротника, что давало основание трибуналам в случае повторного нарушения вдвое ужесточать наказание по отношению к «меченым» красноармейцам. РВСР рекомендовал помечать дезертиров, обувая их в лапти, что в плохо снабжаемой армии не возымело должного эффекта. Важно заметить, что в обычноправовых представлениях крестьян дезертирство не расценивалось как преступление: из 1252 крестьянских писем, присланных в РККА в июне 1919 г. и перлюстрированных военной цензурой, только в 16 (1,3%) дезертирство осуждалось. Весьма показательно, что понятие «дезертирство» в Красной Армии трактовалось весьма широко, но ни в одном документе о борьбе с дезертирством в РККА, принятом высшим руководством страны, не было чёткого юридического толкования термина «дезертир»5.
