Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Реорганизация и деятельность Московского цензурного комитета в 1826-1832 гг.
1. Учреждение цензурного комитета в Москве при министре народного просвещения А.С.Шишкове (1826-1827 гг.) С.35.
2. Мероприятия обновленной московской цензуры (1827-1828 гг.).
С.54.
3. Преобразование комитета в 1828 г С.71.
4. Цензоры второго «призыва» и их практика (1829-1832 гг.). С.87.
Глава II. Московская цензура в «уваровский» период (1833-1847 гг.)
1. Состав комитета С. 129.
2. Цензура журналистики С. 138.
3. Опыт цензурования книг С.164.
Глава III. Московский комитет в последние годы правления императора Николая I (1848-1854 гг.).
1. Кадровые изменения в комитете С. 196.
2. Порядок цензурования прессы С.205.
3. Цензура книжных изданий С.228.
Заключение С.266.
Список источников и литературы С.278.
Приложения С.299.
- Учреждение цензурного комитета в Москве при министре народного просвещения А.С.Шишкове (1826-1827 гг.)
- Состав комитета
- Кадровые изменения в комитете
Введение к работе
лидировала в российской журналистике, и московская пресса демонстриро вала оппозицию Петербургу не только в вопросах литературной критики, но и при обсуждении общественно-политических проблем.
Для современной России учет исторического опыта такого рода дает возможность избежать остроты сохраняющегося еще в наши дни конфликта между государственными структурами и средствами массовой информации.
Историография темы.
Вторая четверть девятнадцатого века привлекала к себе внимание многих специалистов по истории печати и цензуры. Сразу же заметим, что в исторической литературе отсутствуют исследования, посвященные Москов- скому цензурному комитету второй четверти XIX в. Тем не менее, для целей диссертации важны все работы, где освещается цензурная политика правительства этой эпохи, положение журналистики и книги, история отдельных периодических изданий, где дана оценка государственным, общественным деятелям или событиям политической и литературной жизни, имеющим отношение к Московскому цензурному комитету.
Одним из первых оценку положения печати дал А.И. Герцен в книге «О развитии революционных идей в России»1, написанной еще при жизни Николая I в 1850 г. Сделав краткий обзор прошлого России, Герцен указал на противоречивость николаевской эпохи, скрывавшей за внешним фасадом реакции «работу глухую и безмолвную, но деятельную и непрерывную»2, работу общественной мысли, выразившейся в жажде образования и распро странении оппозиционных идей. Важной стороной оценки Герцена является признание того факта, что центром оппозиции николаевской реакции явля лась Москва и, прежде всего, Московский университет3, чьи преподаватели были тесно связаны с деятельностью цензурного комитета второй столицы. При этом Герцен создал образ преследующей литературу власти не столько как историк, а как публицист, представлявший демократическую оппозицию режиму. Между тем, его выводы серьезно повлияли на последующую исто- риографию.
В противоположном, охранительном духе написано сочинение М.А. Корфа «Восшествие на престол императора Николая I»4 (СПб. 1857.), где впервые была высказана официальная точка зрения на причины возникновения революционного движения в России, которое во многом, по мнению автора, было обусловлено влиянием западных идеалов, распространением свободолюбивой печати, что косвенно оправдывало цензурный курс эпохи.
Другой представитель официально-дворянской историографии Н.К. Шильдер дал подробный обзор первых лет николаевского правления. Книга «Император Николай I его жизнь и царствование»5 (СПб. 1903.) имеет описа тельный характер, и история цензуры в ней затрагивалась лишь в связи с ф принятием цензурных Уставов 1826 и 1828 гг. Преднамеренно обходя вопро сы цензурной политики, как способные разрушить идеализированный образ самодержца, официальная историография вместе с тем уделяла много внимания фактологии, поэтому сочинения Корфа и Шильдера интересны для историков в источниковедческом аспекте. В том же ключе написано сочинение М.Н. Погодина о деятельности министра просвещения С.С. Уварова, являвшегося в 1833-1849 гг. главой цензурного ведомства6. Оно ценно подробностями биографического характера.
Впервые цензурная политика самодержавия исследовалась как историческая тема в начале шестидесятых годов XIX в. в книге П.К. Щебальского «Исторические сведения о цензуре в России» (СПб. 1862). Это был начальный обзор истории отечественной цензуры. В книге приведены первые сведения о зарождении и развитии органов надзора за печатью в XVIII - первой половине XIX гг. Появление «Исторических сведений...» связано с подготовкой реформы печати и с официальным разрешением министерства народного просвещения. В оценке предшествующего николаевского периода автор допустил очень осторожную его критику. Рассматривая николаевскую эпоху, он выступил за расширение свободы печати, негативно охарактеризовал Устав 1826 г., волну реакции в последние годы правления Николая I, и высказался категорически против множественности цензуры. Несмотря на то, что Щебальский не располагал всей полнотой архивных материалов и ограничился лишь самым общим описанием основных особенностей цензурной ситуации второй четверти XIX в., его сочинение стало классикой для историков цензуры конца XIX столетия.
В конце XIX - начале XX вв. в связи с подъемом общественного движения произошло обострение интереса к истории цензуры и проблеме свободы печати. Разработка темы в этот период продолжалась в рамках либеральной историографии в исследованиях A.M. Скабичевского, А. Энгельгарда, В. Стасова, В. Розенберга и В.Якушкина . Важное значение для темы иссле дования имеет труд А.М.Скабичевского, в котором николаевский период ис- тории российской цензуры освещен наиболее подробно, с анализом боль шого количества документов ведомства министерства народного просвещения. Автор стремился не просто обозначить политику этого периода в области печати как крайне реакционную, но и рассмотреть внутренние ее пружины. Несомненной заслугой Скабичевского является и то, что он первым из исследователей провел сравнение основных положений Уставов о цензуре 1804, 1826 и 1828 гг. Вместе с тем, Скабичевский, наряду со всеми вышеуказанными авторами, не имел доступа к секретным архивам Третьего отделения, что безусловно сказалось на полноте изложения тех событий в истории цензуры, в которых прослеживалось влияние тайной полиции.
Истории николаевской цензуры, в той или иной мере, касались исследователи русской литературы и журналистики А.И. Пыпин, М.И. Сухомлинов, С.А. Венгеров9. Хотя все эти авторы не ставили перед собой задачу специального изучения цензурной политики правительства, но они не могли не затронуть конкретные случаи преследования властью представителей печати и цензурную судьбу отдельных литературных произведений и периодических изданий.
Определенную ценность для историографии темы имеют фундаментальные исследования СВ. Рождественнского, А.А. Кизеветтера и А.Е. Преснякова10. Кизеветтер и Пресняков провели анализ всего внутриполитического курса николаевского правительства, охарактеризовав его в основном как реакционный. И хотя история цензуры затронута ими лишь косвенно, эти труды дают возможность раскрыть ее связь с другими важнейшими направлениями политики Николая I. СВ. Рождественский отличался более проправительственными взглядами, но и он не избежал критичных высказываний об общем курсе в отношении печати, особенно в период 1848-1855 гг. Данная работа позволяет сопоставить положение в цензурном деле и в других отраслях деятельности министерства народного просвещения. Кроме того, в ней есть подробное описание биографий чиновников, которые являлись в то время официальными руководителями цензуры.
В целом следует подчеркнуть, что либеральные историки внесли заметный вклад в изучение истории отечественной цензуры. Это было отнюдь не случайно. Свобода печати воспринималась ими как одно из основополагающих политических прав, борьба за которые являлась целью либерального движения. В тоже время ни одна из работ, посвященных рассмотрению цензурной политики правительства, не ограничивалась второй четвертью XIX в. Все они носят обобщающий характер, и николаевский период в них являлся лишь эпизодом, что не позволило всесторонне раскрыть многие аспекты данной проблемы. За «кадром» остались сам механизм действия аппарата цензуры, а также история становления местных комитетов, в том числе и московского.
Особое место в досоветской историографии занимают труды М.К. Лемке11. Лемке был не только одним из немногих исследователей дооктябрьского времени, кто проводил изучение истории цензуры в рамках марксистского направления, но и единственным историком, уделившим специальное внимание цензуре николаевского периода в «Очерках истории русской цензуры и журналистики XIX столетия»(СПб.1904) и в монографии «Николаевские жандармы и литература (1826-1855)» (СПб. 1908). Один из разделов «Очерков..» посвящен подробному описанию эпохи «цензурного террора»(1848-1855), а в «Николаевских жандармах и литературе...» основ ное внимание автор уделил вопросу влияния Третьего отделения Собственной его императорского величества канцелярии на дела печати, использовав документы этого ведомства. Богатая фактологическая база исследования периода 1826-1855 гг. обеспечила книгам Лемке источниковедческую ценность.
Вместе с тем, идеологическая направленность работ М.К. Лемке определила то, что описание деятельности цензуры в основном сводилось к рассказу о случаях запрещения периодических изданий и о преследованиях наиболее известных журналистов и писателей. Весь период правления Николая I описывался в герценовском духе, как сплошное подавление печати, как череда все более усиливающихся репрессий. Ведущую роль в этом процессе он отводил Третьему отделению. Министерство народного просвещения представлено им лишенным какой бы то ни было самостоятельности в вопросах цензуры. По мнению автора, «самая настоящая борьба, - и при том всегда непосредственно с участием самого Николая I, так умевшего налагать печать на все, что делалось правительством, велась собственно, не в министерстве народного просвещения, а в застенках Третьего отделения»12. Таким образом, доминантой цензурной политики Лемке считал личное «усмотрение» императора и руководства тайной полиции. Этот односторонний подход оказал огромное влияние на изучение истории печати в последующий, советский, период. Как верно заметил А.И. Солженицын, «русская история стала искажаться задолго до коммунистической власти: страстная радикальная мысль в нашей стране перекрашивала русское прошлое соответственно целям своей борьбы»13.
Среди дооктябрьских изданий следует выделить и справочную литературу, до сих пор не утратившую интереса для исследователей. Это «Адрес-календарь», содержащий общую «роспись начальствующих и прочих должностных лиц по всем управлениям в российской империи», где указан список цензоров и других чиновников министерства просвещения14. Однако сведения, приводимые в справочнике, не всегда точны. Часто фамилии цензоров, вновь поступивших на службу, вносились с опозданием, а фамилии ос тавивших службу, напротив, забывали исключать из списка. Довольно полные биографические данные о цензорах, занимавших одновременно должности профессоров университетов, можно почерпнуть из «Биографического словаря профессоров и преподавателей Московского университета в 2-х т.» (М. 1855 г.) и «Критико-биографического словаря русских писателей и ученых от начала русской образованности до наших дней», составленного С.А. Венгеровым (Пг. 1915-1918)15. Кроме того, краткая информация о высших чиновниках министерства народного просвещения, попечителях учебных округов, известных журналистах и писателях содержится на страницах «Энциклопедического словаря»(СПб; М. 1896-1918) и «Русского биографического словаря» (СПб.1890-1904)16.
В советской историографии в рассмотрении проблемы взаимоотношений государства и печати произошло некоторое смещение акцентов. Исследование цензурной политики правительства стало второстепенной темой, на первый план вышло изучение истории литературы и журналистики. С этой особенностью связано существование большого количества работ, специально посвященных дореволюционной периодике. Среди нескольких изданий назовем лишь те, в которых непосредственно затрагивается период второй четверти XIX в. Это книги Б.Д. Дацюка «Русская журналистика 30-х годов XIX века»(М. 1948), А. Дементьева «Очерки истории русской журналистики 1840-1850»(М;Л. 1951), В.Е. Евгеньева-Максимова «Очерки истории русской журналистики и критики» (Л. 1950) и В.Г. Березиной «Русская журналистика во второй четверти XIX века»(Л.1969)17. В них описывалась история наиболее известных повременных сочинений, при этом главное внимание уделялось журналам «Московский телеграф», «Современник» и «Отечественные записки». Судьба остальных прослеживалась гораздо менее подробно, особенно это касалось либеральной и охранительной периодики. Сама политика николаевского самодержавия в целом характеризовалась как крайне реакционная и удушающая по отношению к печати. При этом деятельность цензуры традиционно сводилась к «чугунному» Уставу 1826 г., к фактам пре следования и запрещения ряда журналов и знаменитой фразе Николая по поводу прошений об открытии новых повременных изданий: «И без оного довольно». Эту сентенцию представляли в качестве главного принципа цензурной политики правительства. Та же тональность характерна для об-щих работ по истории журналистики и в последующие годы . Не избежала подобных штампов и книга Б.И. Есина «История русской журналистики XIX века» (М.1989), вышедшая в свет уже в перестроичную эпоху.
Большое внимание ученые советского периода уделили изучению истории книжного дела. Одной из первых в 1927 г. вышла в свет фундаментальная монография М.Н. Куфаева «История русской книги в XIX в.»19. Это исследование имеет большую источниковедческую ценность, поскольку в нем содержится множество фактов касающихся не только истории развития книгопечатания в России, но и цензурной политики правительства. В книге приводится большое количество статистических данных, дающих возможность сравнить объемы выпуска различных видов книг в разные годы николаевского правления. Автор не обошел молчанием и судьбу российской периодики. Он одним из первых не только обозначил тенденцию резкого увеличения числа альманахов и сборников в конце 30-х - 40-е гг. XIX в., вызванную стремлением журналистов обойти строгие цензурные рамки, установленные правительством в отношении журналов, но и привел данные о количестве таких изданий. Изучение истории книгопечатания было продолжено в трудах Н.П.Смирнова-Сокольского, Е.И. Кацпржака, И.Е. Баренбаума, А.А. Говоро-ва, Б.Н. Заболотских .
Помимо общих исследований, затрагивающих историю журналистики и книги в целом, особое внимание ученых привлекали мероприятия правительства в отношении печати в начале правления Николая I и в последние годы его царствования, поскольку они изобиловали примерами преследования прогрессивной журналистики. Во вступительной статье М.И. Гиллель-сона к книге «Пушкин. Исследования и материалы» проанализированы основные черты цензурной политики правительства после 14 декабря 18 г. К сочинениям, характеризующим обстановку, в которой начинался последний и самый продолжительный по времени виток николаевской реакции, относится книга А.С. Нифонтова «1848 год в России»(М-Л.1931). О различиях в оценке журналистами творчества Н.В. Гоголя, о разгоревшейся по этому поводу в Москве литературной полемике и реакции правительства, выразившейся в карательных мерах, повествуют статьи Е.В. Свиясова . Цензуру московских журналов в годы Крымской войны затронул в своей диссертационной работе В.Г. Сеидов23.
В исследованиях, рассматривавших отдельные вопросы истории периодических изданий предпочтение в эти годы также отдавалось представителям радикально-демократического направления, которое официальная историческая наука провозгласила ведущим идейным направлением второй четверти XIX в. Эта тенденция ярко прослеживается в книге И.К. Кременской «Революционно-демократическая критика и публицистика 40-60-х годов XIX века»(М.1987). В статьях В.Г. Березиной, Л.П. Громовой, Д.К. Мотоль-ской и П.А. Николаева исследовались взгляды В.Г.Белинского, А.И. Герцена и Н.Г.Чернышевского на проблемы отечественной журналистики24.
Гораздо больший интерес для целей диссертации представляют исследования, касающиеся цензурной судьбы отдельных московских изданий и авторов. Их достоинством является привлечение архивных материалов, глубина и тщательность в рассмотрении конкретных случаев столкновения власти и журналистики. Так, в статьях М.И. Гиллельсона «Письма Жуковского о запрещении «Европейца» и Л.Г. Фризмана «К истории журнала «Европеец»25 изложены история краткого существования и факты, связанные с закрытием журнала И.В. Киреевского «Европеец». В.Г. Березина посвятила свою публикацию изучению цензурной истории журнала Н.А. Полевого «Московский Телеграф»26.
Наряду с исследованиями, посвященными цензурной судьбе отдельных органов периодики, положение московской прессы освещалось в работах литературоведов по истории московских журналов. К их числу можно отнести, например, диссертацию И.В. Патолиной «Журнал «Московский на-блюдатель»(1835-1837) и литературное движение того времени» (Л. 1981). Примечательно и диссертационное исследование Л.В. Огадзе «Московская журналистика второй половины двадцатых-тридцатых годов XIX века» (М. 1978), где автор не только провела классификацию, изучила историю и основные особенности всех периодических изданий второй столицы в указанный период, но и впервые опровергла мнение об исключительно запретительном характере николаевской цензуры этого времени. В исследовании доказано, что она имела скорее цель направляющую и была избирательной по отношению к различным изданиям27.
Среди работ советского времени, пополнивших знания об истории цензуры второй четверти XIX в., отдельного упоминания заслуживает книга В.Э. Вацуро и М.И. Гиллельсона «Сквозь умственные плотины» (М. 1986). Это одно из немногих исследований, в котором, во-первых, тема взаимоотношений власти и печати являлась главной и не уходила в тень, заслоняемая историей журналистики. В нем воедино собраны данные о случаях столкновения с цензурой наиболее известных журналистов и писателей. Среди них преследование министром просвещения С.С. Уваровым А.С. Пушкина, расправа над писателем-декабристом А.А. Бестужевым, запрещение журналов «Европеец», «Московский телеграф» и «Телескоп» и т.д. Во-вторых, в этом сочинении приведены факты, подтверждающие неоднозначность николаевской цензурной политики. На примере судеб А.С. Пушкина и Н.А. Полевого впервые затронут вопрос о том, что часто цензурное преследование являлось не следствием репрессивного курса правительства в отношении литературы, а продолжением закулисной борьбы за влияния на печать высшей бюрократии, в частности, Министерства просвещения и Третьего отделения. Важным было и то, что на страницах книги читатель мог познакомиться с портретами нескольких цензурных чиновников.
До этого момента попытки описания стиля и методов работы конкретных цензоров предпринимались крайне редко. В качестве таких примеров можно привести краткую статью В.В. Данилова «СТ. Аксаков, СН. Глинка и В.В.Измайлов в Московском цензурном комитете», созданной на основе изучения формулярных списков и ряда других дел в Центральном Историческом архиве г. Москвы (ЦИАМ), вышедшую в свет еще в конце двадцатых годов . Подобную попытку предпринял в 1961 г. и биограф СТ. Аксакова С. Машинский, который, рассмотрев цензорскую деятельность писателя, подчеркнул ее либеральный характер . К сожалению, эти сочинения в советский период мало использовались историками и не оказали существенного влияния на общую оценку деятельности цензоров.
Авторы же книги «Сквозь умственные плотины» не только привели и Московского чиновников ряде о данные биографические цензурных комитетов, но и сумели показать, насколько разными были цензоры николаевской эпохи. Наряду с ретроградами А.Л. Крыловым и П.И. Гаевским они представили и либералов - СН. Глинку, А.В. Никитенко, В.Н. Семенова и С.С. Круторогу. И хотя в книге содержались лишь фрагменты сведений о рядовых цензорах и деятельность их описывалась в виде небольших очерков, большая заслуга исследователей заключается в том, что они, отказавшись от трафаретной критики николаевского режима, смогли представить сложный комплекс отношений внутри и вокруг цензурного ведомства, в котором участвовали не только высшие бюрократические круги, но и цензурные чиновники местных комитетов.
Кроме вышеуказанных исследований, вышедших в свет в советский период, можно выделить монографии, посвященные истории бюрократического аппарата России, которые помогают расширить знания о структуре ведомства контроля за печатью. Это, прежде всего, книги П.А. Зайончковского «Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в.»(М.1978) и Н.П.Ерошкина «История государственных учреждений дореволюционной России» (МЛ 983). В первой из них анализируется состав российского чиновничества, а вторая содержит обзор развития основных государственных структур, в числе которых и министерство народного просвещения, с ОС новными входящими в его состав учреждениями. В книге И.С. Троицкого «Третье отделение при Николае I», вышедшей в свет еще в конце 20-х гг., несомненный интерес для темы диссертационного исследования представляет подробное описание порядка деятельности этого учреждения, особенно в той части, которая касалась надзора за печатью.
Особняком среди работ советских историков стоит небольшая брошюра В.И. Карпеца «Муж отечестволюбивый» (МЛ 987). В ней отразились новые тенденции, наметившиеся в советской исторической науке в середине 80-х гг. прошлого века. Книга посвящена рассмотрению взглядов и деятельности министра народного просвещения А.С. Шишкова. Эта работа интересна тем, ) что ее автор отказался от односторонней критики министра и попытался со ставить его портрет, как сторонника возрождения традиционной культуры. Вместе с тем, по своей форме это сочинение не является научно-популярным, поскольку не обладает полноценным аппаратом сносок и ссылок на архивные материалы.
Наконец, после 1917 г. появились два справочных издания, где содержатся важные сведения по истории российской цензуры. Это «Словарный указатель по книговедению» А.В. Мезьер (М.Л.1934) и «Запрещенная книга в России Л 825-1904.» Л.М. Добровольского (МЛ 962), с краткими дан-ными на все запрещенные цензурой книжные сочинения с указанием даты, официальных причин и имен цензоров. Справочно-обзорный характер имеет и статья О.А. Гарьяновой «Документальные материалы Московского цензурного комитета в Государственном историческом архиве Московской областю 1948), в которой представлен обзор материалов фонда Московского цензурного комитета ЦИАМ за 1798-1865 гг.30
Наряду с советскими историками определенное внимание истории цен зуры уделили и представители западной исторической науки, а также рос сийские ученые, вынужденные покинуть Родину после 1917 г. Надо сказать, что хотя их деятельность происходила совершенно в других условиях, но Ш недоступность им многих источников определила то, что авторы часто по падали в принудительное русло, созданное советской официальной наукой. Примером этого является докторская диссертация американской исследовательницы Ц.Х. Виттекер, посвященная общественной и государственной деятельности министра просвещения С.С.Уварова. По признанию самого автора, ей, в связи с личными обстоятельствами, не удалось поработать в российских архивах, поэтому в ее диссертации «отразился традиционный взгляд на Уварова как носителя либеральных взглядов в молодости, к зрелым годам превратившегося в реакционера»31. Но после посещения России и знакомства с материалами Российского государственного исторического архива (РГИА), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ) и Института русской литературы(Пушкинский Дом) РАН ее мнение об Уварове полностью изменилось, в связи с чем исследовательница, отбросив основные положения своей прежней работы, начала ее заново. В монографии «Граф Сергей Семенович Уваров и его время» вышедшей в свет в 1984 г. (в русском переводе 1999 г.), полностью опровергнуты выводы, сделанные ранее. Теперь николаевская эпоха оценивалась Виттекер «не как период абсолютного загнивания, а время подготовки, когда были заложены некоторые важные основы для будущего развития России, хотя глубокие преобразования были, конечно, еще далеко»32. Автор признала, что многие начинания, проводившиеся Уваровым, зачастую вопреки воле императора, способствовали ускорению развития России. В указанной монографии основное внимание автора сосредоточилось на тех сторонах деятельности Уварова, которые связаны с созданием им идеологии российского консерватизма и руководстве системой образования. Цензурной же политике Уварова посвящено лишь два небольших параграфа общим объемом около двадцати страниц.
Другой подход к николаевскому времени прослеживается в книге известного советолога Р. Пайпса «Россия при старом режиме», опубликованной за рубежом еще в 1974 г.33 Ее автор увидел в николаевской России попытку создания первоначальной модели полицейского государства, модели, которую потом взяло на вооружение и довело до абсолюта советское руково дство. Хотя и здесь обращено внимание на то, что выводы дореволюционных и советских историков о драконовской строгости николаевской цензуры во многом преувеличены и что «цензура в Российской империи была скорее досадной помехой, чем барьером на пути свободного движения идей»34.
Еще один взгляд на николаевскую Россию представлен в книге В.В. Ле-онтовича «История либерализма в России», изданной на немецком языке в 1957 г.35 (М.1995). Известный правовед уделил основное внимание развитию либеральной идеологии в дореволюционной России. Характеризуя развитие культурной жизни, он обратил внимание на особую роль в этом процессе Московского университета, который занял лидирующее положение во многом благодаря заботам министра просвещения С.С. Уварова и попечителя московского учебного округа графа СТ. Строганова, что, в свою очередь, повлекло за собой особенно интенсивное развитие общественной жизни и печати во второй столице36.
Таким образом, работы зарубежных историков затрагивали более широкий диапазон событий при изучении государственной политики эпохи Николая I, включая и сферу цензуры (Ц.Х. Виттекер), и тем самым обогатили теоретическую базу ее дальнейшего исследования.
Значительные изменения в изучении обозначенной выше проблемы произошли в 1990-е годы. Хотя история цензурной политики во многом еще остается не раскрытой, освобождение от давления марксистско-ленинской идеологии позволило ученым по-новому осмыслить николаевскую эпоху. В последнее десятилетие предметом пристального анализа стала не только личность императора, но и все русское общество. В историографии эпохи наблюдаются перемены, заключающиеся в отступлении от присущих ранее штампов.
Во многом этому способствовали труды СВ. Мироненко. В монографии «Страницы тайной истории самодержавия»(М.1990), описав работу секретных комитетов по крестьянскому вопросу, автор опроверг сложившуюся в советской историографии оценку Николая I как ярого сторонника крепост ного права. Разрушению этого стереотипа способствовали и последующие работы ученого, в которых он, осмысливая историю Российской империи, серьезно углубил характеристику николаевского царствования («История отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX - нач. XX в.»(МЛ991); «Российские самодержцы. 1801-1917.»(М. 1993).
Новый взгляд на императора Николая I как историческую фигуру пред- ставлен и на страницах книги Л.Г. Косулиной . Изучая общественное разви тие России, исследователи И.В. Киреев и А.Г. Чукарев, как и прежде, не обошли стороной влияние на этот процесс Третьего отделения. В тоже время в этих исследованиях наблюдается отход от обязательных ранее негативных оценок, жесткого противопоставления власти и общества, и картина их взаи моотношений предстает более многогранной38.
Обозначившийся в конце двадцатого столетия в методологии истории новый подход, направленный на гуманизацию науки, признание особой ценности человеческой личности, повлиял и на изучение истории цензуры. В этот период исследователи особенно часто обращались к персоналиям государственных деятелей. Наряду с личностью императора интерес историков вызвало и его ближайшее окружение. Среди чиновников, напрямую участвовавших в работе цензурного ведомства, наибольшее внимание привлекла фигура министра просвещения С.С. Уварова. Первая попытка анализа его политики в отечественной историографии была сделана в статье М.М. Шев-ченко «Правительство, цензура и печать в России 1848 г.» , где показаны обстоятельства отставки Уварова с поста министра и обращено внимание на его покровительство в отношении тех изданий, которые он считал полезными для общества. Исследователь продолжал изучение министерской деятельности Уварова в последующие годы и более полно раскрыл наиболее общие ее аспекты в очерке «Сергей Семенович Уваров»40. В те же годы появилось еще одно более обширное по объему исследование, посвященное министру - диссертация Л.М. Дурдыевой «С.С. Уваров и теория официальной народности»41. Главное внимание автор уделила его трудам по созданию консервативной идеологии, анализу общественной позиции министра и деятельности по расширению сети учебных заведений и повышению качества отечественного образования. Однако работа графа в качестве главы цезурного управления и здесь рассмотрена лишь в общих чертах. Между тем, эта сторона уваровской политики весьма важна для исторических обобщений, при изучении деятельности Московского цензурного комитета этого периода.
Для темы диссертации представляет интерес и статья А. Алтуняна «Власть и общество: спор литератора и министра. Опыт анализа политиче ского текста», созданная на основе исторических документов и посвящен ная детальному разбору записки Шишкова «О печати», написанной им в от ії) вет на обращение Ф.В. Булгарина42. Эта статья позволяет сделать опреде ленные выводы о позиции министра в вопросах цензуры, но полностью ос тавляет в стороне его биографию и практическую деятельность в отношении печати.
В историографии отечественной журналистики преодолена свойственная советскому периоду односторонность в предпочтительном изучении журналов демократического направления. В последнее десятилетие появились как общие работы, среди которых посвященная славянофильской журналистике книга Т.Ф. Пирожковой43, так и статьи об отдельных изданиях и редакторах, например, А.Л. Воскресенского о московском журнале «Антей», Л.М. Ровнянской о погодинском «Московском наблюдателе», И.Е. Прохоровой о журнале В.В. Измайлова «Российский Музеум», Л.П. Громовой об издателе «Европейца» и «Отечественных записок» И.В. Краевском44.
Несмотря на то, что вышеперечисленные исследования последних лет лишь косвенным образом касались проблемы цензурной политики, но, изучая судьбу наиболее известных журналов и их издателей, они не обошли стороной их цензурную историю. Внимание по-прежнему привлекал эпизод с закрытием надеждинского «Телескопа». В советский период этот случай кратко описывался учеными как яркий пример реакционной политики царизма. В современную же эпоху, как в связи с новым осмыслением филосо фии П.Я. Чаадаева, так и по причине обнаружения неизвестных ранее архивных материалов, историческая картина происшедшего была значительно дополнена статьями Л. и В. Саповых и С.М.Осовцева45. О столкновении с цензурой А.С. Хомякова, И.В. Киреевского и других московских славянофилов, близких к редакции «Московского сборника» повествует статья Д.А. Бадаля на «Русская идея и российская цензура» .
Новой темой для историков литературы стало изучение, так называемой, лубочной книги. В сочинениях А.И. Рейнблата и Р.Н. Клейменовой, Т.А. Во роновой, посвященных этому вопросу, впервые рассматриваются не только литературные особенности книг этого жанра, но и описывается их цензурная история47. В этом аспекте следует особо выделить статью А.И. Рейнблата «Цензура народных книг в России во второй четверти XIX в.», в которой автор не только рассказал о судьбе популярных лубочных изданий, но и затронул практическую работу московских цензоров с книгами такого рода48.
На современном этапе исследователи впервые обратились к изучению деятельности цензоров и их роли в литературном процессе. Началось разрушение сложившегося представления о цензоре, как о чиновнике, безропотно проводившем в жизнь реакционные указания высшего начальства и своими мелочными придирками способствовавшем угнетению печати. Эволюция цензурного ведомства и основные изменения в положении цензоров в XVIII-XX вв. прослеживаются во вступительной статье Г.В. Жиркова «От цензоров профессионалов к тайным цензорам» в коллективной монографии «У мысли стоя на часах», подготовленной петербургскими учеными49. В ней справедливо указано на то, что до сих пор историки мало внимания уделяли деятельности отдельных цензоров. Между тем среди «рядовых» цензурных чиновников встречались незаурядные личности, с высоким образовательным уровнем и широтой кругозора, которые, даже в сложнейших условиях, своими усилиями положительно влияли на судьбу отдельных литературных произведений50. Восполнение этого пробела началось лишь в последние годы XX в. Среди работ, характеризующих деятельность либеральных цензоров, наибольшее количество посвящено цензору А.В. Никитенко. Такой интерес современных историков объясняется, во-первых, заметной ролью, которая бьша сыграна им в истории цензуры, а во-вторых, тем, что на протяжении нескольких десятков лет Никитенко вел подробные дневниковые записи, где содержится богатейший фактический материал о русской литературно- общественной жизни. Удачная попытка воссоздания исторического портрета Никитенко и характеристика позиции по отношению к печати на основе ана лиза его «Дневника» была предпринята в статье В.Г. Березиной «Цензор о цензуре»51. Более широко биография Никитенко, его литературная, ученая и цензорская деятельность описана в книге З.Т. Прокопенко и И.И. Кулаковой «Академик из крепостных А.В. Никитенко» (Белгород. 1998), а также в дис сертационной работе С.А. Стерховой «Общественная и профессиональная деятельность А.В. Никитенко»52. В 1997 г. появилась статья Л.П. Громовой о петербургском цензоре В.Н.Бекетове, чья деятельность способствовала сохранению и развитию демократического журнала «Современник»53. Подробный анализ работы Ф.И. Тютчева на посту цензора комитета Иностранной цензуры дан в статье Г.В. Жиркова54. Ценным справочным материалом является аннотированный список московских цензоров, составленный Н.А. Гринченко и Н.Г. Патрушевой, в котором приведены краткие биографические сведения обо всех цензорах, служивших в Москве с 1804 по 1917 гг.55 Еще одна статья Н.Г. Патрушевой посвящена анализу служебного положения цензоров второй половины XIX в56. Одним из самых последних справочных изданий стал «Словарь русских цензоров», основанный на черновой рукописи А.В. Мезьер. Эти записи существенно дополняют опубликованный в 1924 г. текст ее «Словарного указателя по книговедению»57.
В 2000 г. появилась диссертационная работа, в которой была сделана первая за последнее десятилетие попытка целостного анализа цензурной по литики самодержавия первой половины XIX в. Ее автор, Л.К. Старкова затронула важные факты истории цензуры этого периода. Однако при оценке практической деятельности цензоров она во многом осталась в плену преж них стереотипов. Во многом это связано с тем, что основными источниками ее исследования являлись воспоминания и дневники деятелей печати, большинство из которых, в той или иной мере столкнулись с притеснения ми со стороны цензуры. Архивные материалы Главного Управления цензу ры и местных комитетов использованы не были. Поэтому время николаев ского правления описано в диссертации как непрерывно нараставшая череда репрессий, направленных на удушение общественной печати, а цензоры как «подручные» реакционеров, «стражники», «неодушевленные автоматы» и «живые машины». Некоторым исключением из этого ряда предстают лишь московские цензоры С.Н. Глинка, СТ. Аксаков и В.В. Измайлов. Таким образом, деятельность местных цензурных комитетов остается все еще малоизученной. Среди крайне малочисленных статей, повествующих о работе низших цензурных органов, лишь одна касается николаевского периода, и посвящена прибалтийской цензуре59.
В целом, несмотря на существование довольно большого количества публикаций, затрагивающих те или иные аспекты цензурной политики самодержавия второй четверти XIX в., введение в научный оборот массива важных для обобщения источников, выявления многих ярких и интересных фактов, глубоких наблюдений и выводов, специальная работа о деятельности Московского цензурного комитета до сих пор отсутствует.
Источниковая база исследования представляет собой совокупность различного рода документов и материалов опубликованных и архивных, которые дают возможность целостного рассмотрения вопросов темы. Источники, положенные в основу данного исследования, можно разделить на несколько групп.
Первоначально рассмотрим основные группы опубликованных источников. Первая из них представлена законодательными актами о цензуре, действовавшими на территории Российской империи в указанный период. Главным законом, определяющим правовое поле деятельности ведомства по контролю за печатью являлся так называемый «Устав о цензуре». В качест ве основы для изучения цензурного законодательства в диссертации использованы Уставы о цензуре 1826 и 1828 гг.60 В этих законах содержатся сведения о цели цензуры, порядке подчинения и должностном составе цензоров, излагаются основные правила, которыми должны были руководствоваться цензоры при просмотре сочинений, обозначены условия, необходимые для открытия новых периодических изданий, предусмотрены меры ответственности цензоров, авторов и владельцев типографий, нарушивших цензурные правила. Сравнительный анализ Уставов позволяет сделать общие выводы о характере цензурной политики в России во второй четверти XIX в., о правовом положении печати, о статусе цензурных учреждений. Уставы отчасти информируют о межведомственном взаимодействии учреждений центрального аппарата по вопросам цензурной политики и создают представление о структуре и функциях аппарата внутренней цензуры.
Ко второй группе относится текущая делопроизводственная документация, которую в свою очередь, можно разделить по подгруппам. Первую из них составляют секретные должностные инструкции, выполнявшие роль подзаконных актов и призванные конкретизировать основные новеллы Уставов. Все предписания высшего начальства, накопленные на протяжении второй четверти XIX в. и действовавшие вплоть до окончания правления Николая I, собраны в «Свод Уставов о цензуре», опубликованный в составе «Сборника постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 г.» (СПб. 1862.) Изучение этих источников раскрывает специфику цензурной практики и позволяет установить границы ее соответствия (или несоответствия) с действовавшими законами о печати.
Ко второй подгруппе относятся различного рода доклады, отчеты и официальные мнения. Здесь имеются ввиду прежде всего два документа, принадлежащие перу С.С. Уварова. Это отчет об инспекции Московского университета и гимназий, составленный им в 1832 г. и хрестоматийно известный доклад, посвященный десятилетнему пребыванию на посту министра народного просвещения (1843 г.)61. В них сформулированы принципы, которыми руководствовался Уваров в цензурной политике и, кроме того, главные положения, взятые им в качестве фундаментальной базы для идеологической программы, более известной как теория «официальной народности». К этой же подгруппе относится мнение А.С. Шишкова «О цензуре и книгопечатании в России»(1826) . Этот документ представляет несомненный интерес для темы исследования, поскольку позволяет провести анализ взглядов на основные принципы цензурной политики, инициатора Устава 1826 г., организовавшего деятельность Московского цензурного комитета в 1826-1828 гг.
Третью группу опубликованных источников, составляют дневники и мемуары. Ценность дневников среди источников личного происхождения определяется, как известно, тем, что они фиксировали события и реакцию на них сразу же, по горячим следам, что придает им большую историческую достоверность. Историки цензуры давно оценили информационное богатство дневника цензора А.В. Никитенко63. Меньше внимания уделено дневнику московского цензора И.М. Снегирева64. Между тем, хотя его автор был скуп в описании подробностей этот документ серьезно углубляет сведения о среде общения московских цензоров, их увлечениях, знакомствах, бытовых зарисовках жизни и других моментах, важных для изучения деятельности Московского комитета.
Информативным источником является мемуаристика. Личные воспоминания, как и дневники, интересны эмоциональной оценкой событий прошлого, портретом эпохи и ее деятелей, принадлежащих к сферам государственной (в том числе цензурной) и общественной (в том числе литературной) практики. В диссертации использованы воспоминания многих журналистов и писателей65, но особую ценность для нас представляли воспоминания цензоров, поскольку они создавались людьми, участвующими в цензурном процессе в качестве непосредственных исполнителей. Здесь следует упомянуть, прежде всего, мемуары двух московских писателей-цензоров СТ. w Аксакова и С.Н. Глинки66. Сопоставление этих двух источников позволяет восполнить пробелы, возникшие в связи с недостатком документации в делах Московского комитета, в деталях воспроизвести картину деятельности московской цензуры в начале царствования Николая I. Кроме того, они информируют об отношениях между цензорами и литераторами, а также внутри комитета, раскрывая подоплеку цензурных скандалов и курьезов, иллюстрируют конкретными примерами, как действовал механизм предварительной цензуры, какая роль в делах комитета принадлежала рядовым цензорам, попечителям учебных округов, министрам народного просвещения, чиновникам Третьего отделения, как складывался опыт высокого покровительства и «совещательной» цензуры.
К четвертой группе относятся литературные и публицистические произведения. В диссертации использованы статьи А.С. Пушкина, СТ., И.С. и К.С. Аксаковых, И.В. Киреевского, Н.И. Надеждина и других известных публицистов, опубликованные на страницах ведущих московских журналов «Московского телеграфа», «Телескопа», «Московского наблюдателя», «Европеец», «Московского сборника» и т.д., а также сочинения известных российских писателей Н.В. Гоголя, А.Н. Островского, И.И. Лажечникова, И.С. Тургенева и пр. Эти источники не только представляют тот литературный материал, с которым была связана работа цензуры, но и позволяют определить позиции, занимаемые деятелями печати в литературных спорах, раскрыть их отношение к цензурным порядкам. Например, статьи А.С. Пушкина «Отрывок из литературных летописей» («Северные цветы» 1830 г.), «Торжество дружбы или оправданный Александр Анфимович Ор-лов»(«Телескоп». 1831. №13), «Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем» («Телескоп». 1831. №15.) во многом дополняют архивные материалы, касающиеся конфликта, возникшего внутри Московского комитета в связи с жалобой М.Т. Каченовского на цензора С.Н. Глинку, выражают отношение писателя к произведениям лубочных авторов67.
Наконец, последняя, пятая группа опубликованных источников представлена письмами. В диссертационном исследовании была использована переписка А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Н.А. Полевого, В.Ф. Одоевского, В.А. Жуковского, М.Н. Погодина, А.А. Шаховского, А.Ф. Писемского, Ф.И. Тютчева68, в которой приводятся мнения авторов о политике правительства в отношении печати в целом, раскрываются подробности цензурных ситуаций, связанных с отдельными статьями и книгами. Письма свидетельствуют о тесных, порой приятельских связях, установившихся между литераторами и цензорами, что в свою очередь, помогает современным ученым разобраться в порой чрезвычайно запутанной цензурной интриге, сложившейся вокруг того или иного периодического или книжного издания.
В диссертации использованы неопубликованные источники, которые можно разделить на источники официального делопроизводства и эпистолярные. Официально-документальные источники, в свою очередь, подразделяются на несколько групп:
К первой относятся дела специальных комитетов по пересмотру цензурного законодательства, хранящиеся в Российском государственном историческом архиве (РГИА) в фондах Министерства народного просвеще-ния(Ф.733) и Главного управления цензуры при министерстве народного просвещения( Ф.772), а также в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) в фондах Третьего отделения (Ф.109) и Собственной канцелярии шефа жандармов графа А.Х.Бенкендорфа (Ф. 1717) и в цензурных материалах (Ф.831) отдела рукописей Российской национальной библиотеки (РНБ). В них содержатся мнения императоров, министров просвещения, руководителей Третьего отделения и других высших чиновников о принципах деятельности цензуры, проекты новых цензурных Уставов и дополнений к уже действующим. Следует отметить, что на протяжении первой половины девятнадцатого столетия подобные комитеты создавались шесть раз и изучение их деятельности позволяет сделать ряд важнейших выводов об основных направлениях цензурной политики правительства. К такого рода важнейшим документам относятся и критическая записка С.С. Уварова о цензурном Уставе 1826 г. (ГАРФ. Ф.109. Оп.1.Д.1781.), и малоизвестное выступ ление СТ. Аксакова в защиту цензурного Устава 1828 г. (ГАРФ.Ф. 109.Оп. 1831 .Д.799)
Вторая группа заключает в себе дела, связанные с образованием местных цензурных органов. Это прежде всего материалы о преобразовании Московского цензурного комитета в 1826-1828 и в 1850 гг., хранящиеся в Центральном историческом архиве г. Москвы (ЦИАМ) в фондах Московского цензурного комитета (Ф.31) и Канцелярии попечителя Московского учебного округа (Ф.459). Ряд документов такого типа содержится и в Ф.772 Главного Управления цензуры (РГИА). В этих делах отложилась в основном переписка должностных лиц, прежде всего министров просвещения с московскими попечителями, а также донесения председателей Московского цензурного комитета и прошения чиновников о занятии вакантных должностей цензоров. Их изучение позволяет расширить наши представления о структуре и деятельности московской цензуры, о кадровом составе московских цензоров, увидеть попытки реализации норм Уставов 1826 г. и 1828 г., регламентирующих статус цензоров.
В коллекцию источников третьей группы входит текущая делопроизводственная документация Главного управления цензуры в Ф.772 РГИА, Ф.831 ОР РНБ и Московского цензурного комитета Ф.31 ЦИАМ. Особую ценность для темы диссертационного исследования представляют журналы заседаний Московского цензурного комитета69, которые содержат протоколы, отчеты о текущей работе цензоров, предписания вышестоящего начальства, прошения авторов и донесения цензоров, межведомственную переписку, а также списки пропущенных и запрещенных изданий. Анализ подобных материалов дает возможность изучить все стороны деятельности Московского комитета, расширить наши представления о судьбе книжных и периодических изданий, разобраться во взаимоотношениях местной цензуры с попечителем, министром просвещения, другими вышестоящими чиновниками, а также с журналистами и писателями. Следует сразу оговориться, что Журналы заседаний сохранились неполностью. Так, отсутствуют материалы за седаний комитета в начальный период (1827-1833 гг.), за 1837 г. и 1851 г, лишь частично представлена работа цензоров в 1836, 1842, 1844, 1847 и 1848 гт. Поэтому для репродукции, более полной картины деятельности Московского комитета, необходимо было привлечь другие виды как неопубликованных, так и опубликованных источников. К группе текущей делопроизводственной документации относятся и отдельные дела, вызванные обращениями литераторов или реакцией вышестоящего начальства на действия московской цензуры. В этой связи упомянем дела «О жалобе М.Т. Каченовского на цензора С.Н. Глинку» и «О жалобе Н.И. Греча на цензора СТ. Аксакова», «О запрещении книги «Проделки на Кавказе» и «О замечании Третьего отделе-ния в связи с пропуском цензурой в Москве брошюры «Турусы на колесах» , которые информируют об атмосфере внутри цензуры, раскрывают мотивацию цензурных решений и причины конфликтов, затронувших российскую журналистику, и отражавшихся на взаимоотношениях между членами Московского комитета. К этой же категории источников относятся и дела о назначении и увольнении московских цензоров, содержащие набор официальной документации, с пояснением причины увольнения, и оценки высшими должностными лицами деятельности отдельных цензоров. Особый интерес здесь представляют дела об увольнении цензоров С.Н. Глинки, СТ. Аксакова, Н.И. Крылова, И.А. Двигубского и А.В. Болдырева, чья судьба оказалась тесно связана с ведущими периодическими изданиями71.
К четвертой группе относится финансовая документация Московского цензурного комитета(Ф.31 ЦИАМ).Это ведомости на выплату жалования, а также отчеты об истраченных на содержание Московской цензуры суммах. Несмотря на внешнюю скупость документов этого рода, они заключают в себе информацию об имущественном положении цензоров и объеме финансирования Московского цензурного комитета.
Пятая группа заключает в себе так называемые формулярные списки цензоров (Ф.31 ЦИАМ и Ф.772.РГАЛИ.) Они составлялись на каждого служащего цензурного комитета, включая не только цензоров, но и канцеляр 28 ских чиновников. В них фиксировались ценные биографические сведения -имя, отчество, фамилия, возраст, вероисповедание, сословное происхождение, образование с указанием, учебного заведения, имущественное положение, наличие недвижимой собственности, награды, а также прохождение службы. Эти документы обеспечили изучение персонального состава московской цензуры.
Группа эпистолярных источников была представлена письмами П.А. Вяземского, С.Н. Глинки, Н.А. Полевого, и И.В. Киреевского, хранящимися в фондах Отдела рукописей Российской Национальной библиотеки и России ского Государственного архива Литературы и искусства . Они знакомят нас с фактами личного характера, о которых нельзя узнать из официальной документации. Например, из доверительной переписки С.Н. Глинки и его знакомых мы можем получить сведения о его бедственном материальном положении после изгнания с поста цензора, о переживаниях литераторов по поводу цензурных препятствий выходу в свет журналов и т.д.
Представленные источники в полной мере обеспечивают изучение деятельности Московского цензурного комитета второй четверти XIX в. Их анализ позволяет раскрыть ее специфику в сочетании с характеристикой цензурной политики самодержавия.
Хронологические рамки исследования определяются 1826-1854 гг., что в основном совпадает с периодом правления Николая I. 1826 год - начальная дата исследования, время принятия нового цензурного Устава, повлекшего перестройку местной цензуры на новых принципах. От этой даты начинается отсчет самостоятельной истории Московского цензурного комитета. 1854 год, как конечная дата обусловлена завершением в этом году активных мероприятий Негласного комитета, расформированного в 1855 г., что совпало с началом нового царствования императора Александра II (1855-1881 гг.)
Методологическая основа исследования.
Диссертация построена на сочетании различных научных методов, тра диционных для исторических исследований: метод сравнительно- сопоставительного анализа, историко-системный, проблемно- хронологический, а также принципы историзма и объективности, комплекс ного подхода к анализу исторических явлений. Их совокупность позволила охарактеризовать события, связанные с деятельностью Московского цензур ного комитета, на фоне реалий времени, в динамике и взаимосвязи, обеспе чивая многоуровневый анализ различных аспектов, позволяя, тем самым, сделать объективные выводы о функционировании Московского комитета, как структуры государственного контроля над общественным мнением им ператорской России второй четверти XIX в.
Научная новизна исследования состоит в том, что впервые деятельность Московского цензурного комитета второй четверти XIX в. рассматривается на основе большой группы источников, многоаспектно, в контексте внутриполитических процессов дореформенной России. Впервые выявляются основные ее периоды, отражающие динамику отношений Московского комитета и высшей администрации, изменение кадрового состава, позицию московской цензуры в отношении периодической печати и книги, специфику их контактов с авторами цензуруемых произведений; впервые анализируется статистика разрешений и запрещений комитетом произведений для печати по различным периодам; и, наконец, впервые устанавливаются доминирующие черты в коллективном портрете московских цензоров.
Практическое значение исследования определяется тем, что создает основу для более объективного и целостного рассмотрения истории российской цензуры и положения печати в дореформенной России. Акцент на исторический опыт сотрудничества московских цензоров с литераторами позволяет актуализировать выводы диссертации для поиска ресурсов решения вопросов взаимодействия государственных институтов и средств массовой информации в современной России.
Объектом исследования является цензурная политика Российской империи во второй четверти XIX в. и деятельность учреждений местной цензуры, как элементов цензурной системы государства.
Предметом исследования является Московский цензурный комитет второй четверти XIX в., от момента его преобразования в автономную от университета структуру до его деятельности под руководством Негласного комитета П.Д. Бутурлина. В диссертации исследуются правовые аспекты, определяющие статус Московского цензурного комитета, конкретные решения направлявшей его деятельность высшей власти от императора до министров народного просвещения, а также кадровый состав московских цензоров, рабочий «климат» в комитете, опыт работы цензоров с периодикой и книжной печатью.
Цель диссертационного исследования состоит в том, чтобы проанализировать деятельность Московского цензурного комитета второй четверти XIX в. в контексте внутренней политики российского самодержавия периода правления императора Николая I.
Для реализации указанной цели необходимо решить следующие задачи:
выяснить условия преобразования Московского цензурного комитета в автономную структуру цензурного ведомства Российской империи;
определить сущность реформы Московского цензурного комитета по Уставу о цензуре 1828 г.;
установить характер отношений московских цензоров и вышестоящей администрации, позицию императора и министров народного просвещения, и их взгляды на деятельность Московского комитета;
исследовать кадровый состав Московского цензурного комитета второй четверти XIX в., выявить персоналии цензоров, дать общую характеристику их служебного положения;
изучить межличностные отношения членов комитета, составить коллективный портрет московских цензоров;
выявить направления и характер деятельности Московского цензурного комитета при министрах народного просвещения А.С. Шишкове, К.А. Ли-вене, С.С. Уварове, П.А. Ширинском-Шихматове, А.С. Норове;
определить методы работы московских цензоров с периодикой и книгой;
обобщить статистику разрешений и запрещений публицистических и литературных произведений с целью сравнения результатов работы цензоров в различные годы николаевского тридцатилетия.
Указанные задачи исследования определили его структуру. Диссертация состоит из введения, трех глав (Глава I. Деятельность Московского цензурного комитета нового состава (1826-1832 гг.). Глава П. Московская цензура в «уваровский» период (1833-1847 гг.). Глава III. Московский комитет в годы «мрачного семилетия» (1848-1854 гг.), заключения, списка источников и литературы и приложений.
Учреждение цензурного комитета в Москве при министре народного просвещения А.С.Шишкове (1826-1827 гг.)
При изучении событий, связанных с реформированием Московского комитета, необходимо установить круг лиц, причастных к его преобразованию в самостоятельное учреждение, их политическую позицию и взгляд на проблему отношений власти и печати; рассмотреть идеологические и правовые аспекты, определившие специфику этого учреждения, выяснить его первоначальный состав и место в системе российской цензуры, а также порядок взаимодействия с другими государственными органами.
В качестве одного из главных инициаторов цензурной реформы 1826 г. выступил министр народного просвещения Александр Семенович Шишков(1754-1841) . Семидесятилетний адмирал Шишков имел собственную, давно сформулированную им доктрину политики государства в отношении печати. В представленной еще в 1815 г. на обсуждение Государственного Совета записке Шишков отразил особую значимость печатного слова в современном ему обществе: «Какая труба удобнее внушит глас свой в души и сердца многих, как не книга, в одно и тоже время в тысяче местах и тысячами людей читаемая»2. Но усиление воздействия печати вызвало у него тревогу. Русофил и противник всего иностранного, он стремился оградить
Россию от западного влияния и поэтому в своей записке с особым пылом ополчился на сторонников свободы слова. В них он видел заговорщиков против существующей власти. Отвергая свободу печати, Шишков был убеж ден в том, что лучше не иметь ни одной книги, «нежели иметь тысячи ху дых», и что «неограниченная свобода книгопечатания сделает против одной хорошей книги двадцать худых». Отсюда, задача цензуры, по Шишкову, должна заключаться в том, чтобы ограничить дурное влияние печати на об щество. «В сей борьбе зла с добром перевес в пользу того или другого дол женствовать наблюдаем цензурою.., дабы добрые из них (книг - О.Б.) для просвещения и пользы выпускаемы, а худые для отвращения могущего от Ф них произойти вреда, останавливаемы были.»
Для реализации этой задачи он считал необходимым осуществить полный пересмотр всей системы цензуры, усилив значение цензурных правил. Другое предложение Шишкова, как видно из его записки, заключалось в выделении цензуры в особое ведомство, независящее от Министерства народного просвещения, и придания ей, таким образом, более высокого государственного статуса.
В последующее десятилетие (1815-1824 гг.) Шишков, являясь президентом Российской Академии наук, продолжал отстаивать свои идеи. Непримиримость ко всему либеральному сочеталась в его характере с глубокой внутренней убежденностью в собственной правоте и нежеланием приспосабливаться к постоянно изменяющейся политической конъюнктуре. По оценке близко знавшего его СТ. Аксакова, Шишков «для себя ничего не искал, ни одному царю лично... не льстил», но «искренне верил, что цари от бога и был предан всею душой царскому сану, благоговел перед ним. Шишков без всякого унижения мог поклониться в ноги своему природному царю». В то же время, Аксаков подметил в нем способность, стоя на коленях сказать: «Не делай этого, государь, это не хорошо»3.
После своего назначения на пост министра просвещения Шишков получил возможность реализовать свою программу на практике. Основной мерой по ее воплощению должен был стать пересмотр цензурного законодательства. Вместо либерального Устава 1804 г. под руководством Шишкова был подготовлен новый, утвержденный императором 10 июня 1826 г.
В отличие от прежнего Устава, декларирующего защиту просвещения и науки, в новом Уставе цель цензуры трактовалась исключительно как охранительная, а деятельность цензоров направлялась к защите «святыни престола» и «поставленных от него властей»4.
Для ее достижения в Уставе 1826 г. содержались подробные указания цензорам. Они должны были обращать особо пристальное внимание на пе риодическую печать, поскольку она имела наибольшее воздействие на чи Ф тающую публику и во многом формировала общественное мнение
Отныне издатели журналов ставились в совершенно особые условия. Чтобы получить право на выпуск газеты или журнала теперь необходимо было предоставить в цензуру программу издания, прежние сочинения издателя и характеристику от начальства «о ревностном исполнении обязанностей на прежнем месте службы просителя». Разрешение предоставлялось не местным комитетом, а высшим начальством и только лицам «добрых нравов», «известным на поприще отечественной словесности», доказавшим «хороший образ мыслей и благонамеренность свою» и способным «направлять общественное мнение к полезной цели»( 134).
В отношении прессы цензоры должны были строго следить затем, чтобы правительство сохранило за собой монополию на политическую информацию. В частных книгах и сочинениях запрещалось помещать сообщения о важнейших событиях прежде, «нежели они обнародованы будут от правительства». Законы уже умерших «государей отечественных» могли быть напечатаны только с разрешения министра народного просвещения после «высочайшего на то соизволения».
Состав комитета
С приходом Уварова в руководство министерства просвещения нача лись перемены в жизни московской цензуры. Целесообразно рассмотреть особенности его подхода к комплектованию цензурного аппарата и влияние на изменение кадрового состава Московского комитета. Второй задачей параграфа является составление коллективного портрета московских цензоров уваровского периода (1833-1847 гг.)
Первое знакомство Уварова с положением дел в Москве произошло в 1832 г., когда, будучи в должности товарища министра, он посещал с инспекцией Московский учебный округ. В те дни Уваров, не удовлетворившись изучением документов и беседами с преподавателями, провел своеобразный эксперимент, цель которого, заключалась в том, что в течение недели в его присутствии студенты читали лекции вместо преподавателей3.
Была проверена и деятельность цензоров. Те из них, которые совмещали свою работу с преподаванием в университете, в ходе проверки подверглись контролю сразу по двум направлениям. В первом случае для них все обошлось благополучно, но работа Московского комитета с печатью, особенно с периодикой, была оценена товарищем министра негативно. Много замечаний получили и сторонние цензоры, которые в основном-то и занимались цензурованием журналов. Как писал сам Уваров, он не только сделал строжайшее внушение членам комитета, но и взял с них обещание в том, что они заставят редакторов исправить «ложную и дерзкую наклонность их повременных сочинений»4.
По возвращении из Москвы он составил доклад на Высочайшее имя. Его текст свидетельствует об изменении взглядов Уварова на главную задачу цензуры. Если до назначения на свой пост в министерство просвещения он был активным сторонником отмены «чугунного» Устава, то в роли товарища министра сам заговорил о такой позиции, как об ошибочной. Он признавал, что до этого считал возможным, запретив деятелям печати рассуждения о государственной политике, дать им свободу в вопросах литературной критики, «невзирая на площадные их брани, на небрежный слог, на совершенный недостаток вкуса и пристойности»5. Теперь же, «вникнув ближе в сей предмет», Уваров усмотрел, «что влияние журналов на публику, особенно университетскую молодежь, небезвредно и с литературной стороны» и рассуждал уже в духе Шишкова. Задача цензуры, заключал он, состоит в том, чтобы защитить российское юношество от негативного влияния печати, так как «бедный одинокий студент», с жадностью читающий журналы и ищущий в них пищи для ума и сердца, находит в них лишь «незнание правил логики и языка, резкий и надменный тон в суждениях», а также «насмешливое представление тех самых людей, от коих он должен получать образование»6.
И все же, определенное совпадение во мнениях не дает нам основания ставить знак абсолютного равенства между цензурной политикой Уварова и Шишкова. В отличие от автора «чугунного» Устава, Уваров понимал, что только репрессивными мерами тут нельзя достичь желательного эффекта.
Стремясь защитить общество от распространения радикальных политических взглядов, он считал, что противопоставить им можно только направление молодежи «к трудам постоянным», которое «служило бы некоторою опорой против влияния так называемых европейских идей, силу коих переломить нельзя иначе, как через наклонность к другим понятиям, другим заня-тиям и началам» . Это направление должна была дать выдвинутая им консервативная доктрина, воплотившаяся в знаменитой формуле: «Православие, самодержавие, народность». Она, как известно, впервые прозвучала в отчете о проверке московских учебных заведений и была окончательно развита Уваровым годом позже во "Всеподданнейшем докладе управляющего мини-стерством народного просвещения" от 19 ноября 1833 г.
С утверждением в должности министра в 1833 г. Уваров начал планомерную работу по практическому воплощению своей программы. После постановки перед цензурой задачи «направления» печати в русло доктрины «официальной народности», министр обратил пристальное внимание на персональный состав ее исполнителей.
Кадровые изменения в комитете
В первую очередь необходимо показать «внешние» условия деятельности Московского комитета, определявшиеся как ранее, так и в этот период, позицией высшей власти в цензурном вопросе. Другой задачей параграфа является изучение персонального состава Московского цензурного комитета и его статуса.
Зимой 1848 г. напуганное размахом европейской революции российское самодержавие увидело для себя угрозу, прежде всего, в распространении ее идеологии. В этих условиях умеренный курс Уварова подвергся резкой критике со стороны наиболее реакционно настроенной части придворного окружения. На министра поступили доносы, которые обвиняли его в попустительстве журналам вредного направления1. Одним из главных противников Уварова был сменивший Бенкендорфа на посту главы Третьего отделения граф А.Ф. Орлов. Следствием его доклада императору стало, как известно, решение Николая об учреждении специального комитета, для наблюдения за цензурой и прессой. Комитету предписывалось составлять для императора донесения, если «где найдет какие упущения цензуры и ее началь-ства» . Возглавил новый комитет морской министр А.С. Меншиков . Его коллегами стали барон М.А.Корф, граф Д.П. Бутурлин, глава императорской публичной библиотеки, человек крайне реакционных взглядов, А.Г.Строганов, брат московского попечителя С.Г. Строганова, генерал Л.П. Дубельт от Третьего отделения и юрист П.Дегай. Почти все они были враждебно настроены по отношению к Уварову4.
Комитет Меншикова проработал с 27 февраля до 29 марта 1848 г. Им были исследованы все цензурные архивы за последние несколько лет. Кроме архивов внимание проверяющих привлекли литературные журналы. Особые нарекания с их стороны вызвали петербургские «Современник» и «Отечественные записки». В результате для усиления строгости цензуры было принято решение начать разработку нового Устава5.
Уваров пытался защитить своих цензоров, доказывая, что при нем контроль над печатью никогда не ослабевал, но ныне «в деле цензуры все зависит гораздо более от навыка и ... от удачи, чем от соблюдения преподанных предписаний», и что невозможно создать правила, которые смогли бы предусмотреть все уловки литераторов6. Он считал, что «требовать от цензора робкой во всем подозрительности, значит открыть путь несправедливому преследованию и боязливому стеснению писателей». Министр был убежден в том, что «цензор никогда или очень, очень редко дозволит в печать что-либо явно вредное или опасное», весь же вред возникает «от дальнейших перетолкований». По его мнению, Устав 1828 г. «должен оставаться в своей силе: ибо вообще частое изменение узаконений основных сопряжено со значительной невыгодой для силы законодательства, в которое оно вносит какую-то шаткость»
Доводы Уварова не повлияли на императора, находящегося во власти прежней иллюзии и считавшего, что путем запретов можно заставить все общество думать, говорить и писать по образцу, желаемому правительством. 2 апреля 1848 г. Николай I учредил вместо комитета Меншикова Секретный комитет по надзору за цензурой и печатью под председательством Бутурлина. Вслед за ним 8 апреля «для соображения мер к усилению способов цен зуры» и «для пересмотра цензурного Устава и дополнительных к нему толкований» был составлен при министерстве народного просвещения комитет во главе с заместителем министра П.А.Ширинским-Шихматовым.
На первых заседаниях министерского комитета, состоявшихся 14 и 20 апреля, его члены определили круг первостепенных проблем. Главное предложение по их решению заключалось в «улучшении содержания цензуры». При этом они сочли необходимым отказаться от принципов кадровой политики, выработанных Уваровым, и нашли нужным «поставить непременным правилом, чтобы цензоры не имели... других служебных обязанностей, дабы не отвлекаться от цензурных занятий и, отнюдь, не участвовали бы в редакции периодических изданий»9. Таким образом, цензура должна была возвратиться к способу формирования, который существовал во времена шишков-ского Устава 1826 г. Правительство, забыв неудачи предыдущего опыта, вновь желало отделить цензоров от ученой среды, надеялось заполнить цензурные комитеты, не имеющими других источников дохода и потому более зависимыми от власти чиновниками. Другие решения, принятые на тех же заседаниях комитета Ширинского-Шихматова, касались, в основном, усиления надзора за периодическими изданиями и вытекали из желания высшей власти пресечь опыт «совещательной цензуры».
