Социально-политический строй и хозяйство калмыков в XVII - ХVIII вв. Батмаев Максим Манчиевич

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Образование калмыцкого ханства и его этнополитическая структура 51

1.1. Проблема времени и процесса образования ханства...51

1.2. Этнополитические объединения 69

1.3. Структура этнополитических объединений 91

Глава 2. Калмыцкая семья в XVII-XVIII веках 115

2.1. Формы и численность семьи 1 15

2.2. Имущественные и наследственные права 128

Глава 3. Социальная стратификация и формы эксплуатации 152

3.1. Привилегированные сословные группы 152

3.2. Полупривилегированные слои и котечинеры 170

3.3. Податные сословия 180

3.4. Низшие зависимые социальные группы 198

3.5. Формы эксплуатации 215

Глава 4. Административно-управленческая система Калмыцкого ханства 232

4.1. Административная система 232

4.2. Ханская власть и система управления 241

Глава 5. Традиционное хозяйство 268

5.1. Скотоводство 268

5.2. Домашняя промышленность 287

5.3. Охота и рыболовство 297

Глава 6. Новые хозяйственные явления 306

6.1. Земледельческие занятия 306

6.2. Развитие отходничества и денежных отношений в улусах 313

Заключение 330

Библиографические ссылки 336

Источники и литература 382

• Структура этнополитических объединений
• Имущественные и наследственные права
• Полупривилегированные слои и котечинеры
• Развитие отходничества и денежных отношений в улусах

Введение к работе

Актуальность исследования. Отечественная историография номадизма насчитывает многие сотни работ, однако немалое количество проблем и вопросов истории и общественного строя кочевых народов Евразии древности, средневековья и нового времени продолжает оставаться дискуссионным. Дореволюционные авторы называли общество кочевников даже и нового времени «родоплеменным» или просто «родовым». В советской историографии сложилось несколько определений сущности общественного строя номадов Евразии средневековья и нового времени. Их общественные отношения называли раннефеодальными, с сохранением родовых пережитков; феодальными, но с сильными патриархальными традициями («патриархально-феодальные» отношения); аналогичными европейскому феодализму - теория так называемого «кочевого феодализма»; наконец, четвертая группа исследователей полагала, что у кочевников издавна сложились развитые феодальные отношения¹.

С начала 70-х годов XX века стали появляться работы, в которых утверждалось, что «возможности возникновения сколько-нибудь прочной и длительной государственности в чисто кочевых обществах и даже в тех, в которых существовал оседло-земледельческий уклад, но кочевой над ним решительно превалировал, представляются очень ограниченными» . Утверждалось также, что в силу экстенсивности экономики и застойности развития классовые отношения у кочевников не сложились³, что кочевые общества не принадлежали ни к одной из классовых социально-экономических формаций и их общественные отношения были предклас-совыми⁴. В 90-е годы XX века в некоторых работах проводится мысль, что «не представляется возможным говорить о сколько-нибудь устойчивой и узаконенной структуре политической власти в большинстве кочевых обществ и, следовательно, о государственности» и что в целом концепция вождества (чифдома) вполне применима к номадизму⁵. Если прибавить к сказанному, что до сих пор дебатируется вопрос об основном средстве производства у кочевников, о земельной собственности у них, то, несомненно, актуальной остается необходимость дальнейшего изучения общественного строя и хозяйства всех кочевых народов Евразии, каковыми были и калмыки, чтобы на этой основе решать общетеоретические проблемы кочевниковедения.

Что касается историографии собственно Калмыкии, то здесь абсолютно актуальной является необходимость ответа на ряд принципиально важных вопросов, без чего невозможна дальнейшая плодотворная работа над историей калмыцкого народа досоветского периода. Что представляли собой в прошлом большие объединения - торгуты, дербеты, хошуты - на которые делились калмыки, какова была их внутренняя структура? Какие этапы прошел процесс образования Калмыцкого ханства, когда он завершился, как выглядела административно-управленческая система ханства?

Исключительно важными являются вопросы социальной структуры калмыцкого общества XVII -XVIII вв., основы власти господствующих слоев, форм эксплуатации, применяемых ими по отношению к непосредственным производителям. Ждет своего разрешения проблема наличия или отсутствия частной собственности на землю в Калмыцком ханстве. Наконец, не менее актуальной для калмыцкой историографии остается задача изучения форм семьи у калмыков в XVII - XVIII вв., имущественных и наследственных прав членов этих семей, организации ими традиционного хозяйства и приспособление их к новым хозяйственным явлениям.

Ответам на названные вопросы и посвящено данное исследование. Необходимость его диктуется не в последнюю очередь и тем обстоятельством, что ответы по некоторым указанным вопросам, сделанные в советской историографии Калмыкии, не могут быть оценены удовлетворительными, так как делались они зачастую не в результате изучения ;; - исторических реалий на основе расширяющейся источниковой базы, а исходя из умозрительных методологических установок.

Степень разработанности проблемы. Пробуждение интереса к различным сторонам жизни калмыков - не в последнюю очередь связанного с планами российского правительства по более активному освоению юго-восточных территорий Европейской части России и изменения характера отношений и форм управления тамошними нерусскими народами -достаточно четко проявилось начиная с 60-х годов XVIII в. Видимо, в правительственных целях взялся за составление своего труда В.М. Бакунин . В 20-х годах XVIII века он входил в штат сотрудников астраханского губернатора А.П. Волынского переводчиком калмыцкого языка и чиновником по особым поручениям, а позже перешел в Коллегию иностранных дел секретарем Калмыцких дел.

По роду своей деятельности В.М. Бакунин хорошо знал все стороны жизни калмыков его времени, и поэтому его труд можно оценить не только как историческое повествование, но в ряде случаев и как немаловажный источник. К сожалению, написанный в 1761 году, он долгие десятилетия пылился на архивной полке, и только в 1939 году большая его часть увидела свет. Многие из приводимых В.М Бакуниным фактов и документов к моменту опубликования его работы были уже известны из работ историков XIX - начала XX века, в частности Н.Н. Пальмова.

Вместе с тем, будучи непосредственным участником и современником описываемых им событий, В.М. Бакунин приводит такие сведения, которые не нашли отражения в документах и других материалах того времени, и стали известны только благодаря ему. Наибольшую ценность в -этом плане представляют те страницы, где описывается административное устройство ханства, функции и прерогативы Зарго и некоторых должностных лиц, организация калмыцкого войска. Только у него мы находим описание придворных должностей и чинов и ряд других деталей

, административно-управленческого характера. Остается только пожалеть, что в этих описаниях автор временами слишком лаконичен и что он обошел своим вниманием вопросы хозяйственной жизни, социальных отношений и культуры. Впрочем, может быть эти сюжеты он хотел осветить во второй части своего труда» которая планировалась, но так и не была -написана *.

Летом 1772 года астраханский губернатор Н.А. Бекетов получил от профессора С.Г. Гмелина письмо, отправленное из колонии немецких поселенцев Сарепты (близ Царицына) 16 августа. Маститый профессор ботаники, член Императорской Академии наук, проезжая через калмыцкие степи на Северный Кавказ, сообщал адресату письма: «На сих днях студента моей экспедиции Ивана Михайлова, которой во время моего в Персии пребывания был у калмык, намерен я опять отправить к калмыкам дербетьева владения для описания некоторых обстоятельств, который для истории о сем народе изследовать осталось» - и просил содействия⁸.

Менее чем через два года, 7 апреля 1774 года, академик П.С. Паллас запрашивал от Астраханской губернской канцелярии различные сведения о калмыках и их правителях⁹. Он же в июне того же года просил оказывать помощь оставляемому им в улусах переводчику монгольского и калмыцкого языка сарептскому немцу Иоганну Эриху (Иериг), в задачу которого входили изучение тибетского языка и сбор различных исторических, этнографических и прочих сведений о калмыках¹⁰.

Все названные лица, - а касательно изучения Калмыкии сюда нужно в первую очередь, добавить имена И. Георги и И.И. Лепехина, - были активными участниками академических экспедиций 1768-1774 годов. Под общим руководством П.С. Палласа исследовались районы Урала, Повол-жьЯі Северного Кавказа, Сибири, Персии и Китая; кроме естественнонаучных наблюдений и изысканий собирались исторические, этнографические и т.п. сведения . Впоследствии по собранным материалам ими были напи- саны и опубликованы книги, в которых имеются зарисовки быта калмыков. Несмотря на то обстоятельство, что для своего времени значение названных сведений трудно переоценить, основным их недостатком является, в смысле освещения истории и общественного строя, фрагментарность и получение части их из вторых или даже третьих рук. Основная их заслуга: сбор этнографических сведений, рукописей и ксилографов, изучение мест-ных языков и сбор лексического материала .

В ряду названных ученых особо нужно отметить П.С. Палласа. Как справедливо отмечается в «Истории отечественного востоковедения», «особенно важна его заслуга в организации комплексных экспедиций. Как член Академии наук он не только разработал план командировок, но и сам принимал в них активное участие» . Во время экспедиций академик вел путевой дневник, куда записывал все, что входило в круг его интересов, в частности различные сведения о калмыках. Этнографические характеристики дополнялись рисунками с изображением национальных костюмов и т.п . На основании русских и калмыцких источников П.С. Паллас подготовил и издал на немецком языке в Санкт-Петербурге в 1776 и 1801 годах две части «Собрания исторических сведений о монгольских народах». Большую помощь П.С. Палласу оказал упоминавшийся И. Иериг, материалы и переводы которого использовал академик при написании своих сочинений. Кстати, П.С. Паллас был одним из первых, кто опубликовал вариант Монголо-ойратских законов 1640 года, правда, на немецком языке¹⁵.

Новый всплеск появления историко-этнографических работ о калмыках относится к 30-40-м годам XIX века, когда происходили существенные изменения в системе управления калмыками . Не останавливаясь на их сути, отметим только, что они были вызваны дальнейшим процессом освоения Калмыцкой степи, проникновением туда русских крестьян и иных переселенцев, возраставшими административно-управленческими задачами, изменениями социально-экономического характера. Знамена- тельно и то обстоятельство, что многие авторы публикаций о калмыках были как раз администраторами или членами различных контролирующих комиссий и наблюдали быт калмыков будучи в улусах в служебных командировках.

В 1834 году увидели свет два труда, повествующие о калмыках. Один из них принадлежал перу монаха и ученого, русского востоковеда, основоположника научного китаеведения в России Н.Я. Бичурина, извест-ного под монашеским именем Иакинфа . Его работа состоит из двух частей; первая повествует о джунгарских ойратах, а вторая о волжских калмыках. Обе части посвящены в основном политическим событиям, на долю же вопросов, касающихся общественных отношений, приходится несколько мимоходом брошенных фраз, вроде следующей: «У кочевых владельцев подданные составляют родовое недвижимое их имущество, и по-теря каждого человека считается потерею личной собственности» .

Большая часть труда Н.А. Нефедьева, опубликованного в том же 1834 году, посвящена описанию быта и обычаев калмыков. Достаточно подробно автор говорит о бытовых условиях, нравах, семейных отношениях, религии и церковной организации. Как сообщает сам автор, в 1832-33 годах он был в служебной командировке в улусах и имел возможность наблюдать калмыков в их повседневной жизни непосредственно, а исторические сведения добавил в Астрахани, черпая их в основном из немногих тогда трудов его предшественников .

При знакомстве с трудом Н.А. Нефедьева не раз приходит в голову мысль, что автор рассматривает повседневную жизнь калмыков, их верования и обычаи как-то отстранено, извне и свысока, короче говоря; глазами европейца^ не пытаясь особо проникнуть в их суть, понять их истоки. Это временами приводит его к неверным, пристрастным и даже пренебрежительным выводам. Подобное обстоятельство тем более досадно, что в целом тон работы достаточно благожелателен к калмыкам, в отличие, ска- жем, от труда НЛ Бичурина.

Например, Н.А. Нефедьев считал, что леность и празднолюбие, якобы «на каждом шагу в сем народе встречаемыя, суть свойства общия всем кочующим племенам», так как, по мнению автора, кочевое скотоводство дает достаточные средства существования без всяких забот. В другом месте он заканчивает свои рассуждения следующим красноречивым пассажем: «Наконец нравы калмыков дополняются смесью хитрости, любопытства, легковерия и непостоянства»²⁰. Впрочем, не будем слишком придирчивы; Н.А. Нефедьев был сыном своего времени и исходил из уровня тогдашних исторических знаний и тех представлений и предубеждений, которые были присуши большинству его ученых коллег.

Для нас же здесь важно подчеркнуть, что первые главы своего труда автор посвящает краткой политической истории калмыцкого народа за время пребывания его в пределах России, затем переходит к освещению социальной структуры и хозяйственной жизни, заканчивая эту часть описанием буддийского вероучения, организации ламаистского монашества и хурульных богослужений. Н.А. Нефедьев считал, что во всех улусах Астраханской губернии насчитывается до 30 000 кибиток населения. Выделив в калмыцком обществе четыре сословия: владельцев, то есть нойонов, зай-сангов, духовенство и простолюдинов - он вкратце описывает их положение, права и обязанности, не слишком много прибавляя нового по сравнению со сведениями членов академических экспедиций XVIII века. Заключая рассмотрение работы Н.А. Нефедьева, считаем нужным подчеркнуть на будущее, что описания авторами XIX века, хозяйства, социальных отношений, административно-управленческой системы, положения ламаистского духовенства, быта калмыков отражают положение, существовавшее в этих областях в их время, так что применение их для изучения и освещения более ранних состояний требует соответствующей корректировки и уточнений.

В 1827 году положение дел в Калмыцкой степи ревизовала комиссия барона Ф.И Энгеля, в состав которой входил другой барон, Ф.А Бюлер. Вторично последний побывал в улусах в 1844 году; результатом этих посещений явилась серия статей, опубликованных в журнале «Отечественные записки» . Касаясь истории отношений российского правительства с калмыцкой знатью и отождествляя последнюю со всем калмыцким народом, Ф.А. Бюлер утверждал: «Весь период от прихода калмыков в Россию до этого события (ухода большей части калмыков в Джунгарию - МБ.) резко отличается от времен последующих характером отношений этого народа к русскому правительству».

По мнению барона, «калмыки были в продолжение этого столетия скорее плохие союзники, чем безпокойные подданные России; правительство почти не входило в их внутреннее управление, которое предоставляло то хану, то наместнику ханства^ словом - их народному начальнику, и с ним уже вело переговоры-сношения скорее дипломатические, чем властелинские»²². Так как подобные утверждения не соответствовали историческим реалиям, то вскоре барон впал в противоречие с самим собой: «После смерти Аюки (в 1724 году), раздоры в его семействе представили правительству удобный случай присвоить се-бе право назначения правителя калмыцкому народу» . Вынужден Ф.А Бюлер признать и факты применения правительством военной силы для пресечения неугодных ему действий представителей калмыцкой знати и реорганизацию Зарго в 1762 году, ущемлявшую власть наместника Убаши

24 и Т.Д.

По сравнению со своими предшественниками Ф.А. Бюлер обратил большее внимание на общественный строй. В примечании на странице 21 он остановился на определении сущности понятий «улус», «оток», «аймак»; обрисовал, как ему виделось, функции Зарго и, как упоминалось, его реорганизацию российским правительством . Барон считал, что Убаши уходом из России «не сокрушил образ древнего управления калмыками, ибо он заключался в управлении владельцев, а не в самоуправстве ханов, или наместников их, и не в произвольных решениях Найман - Зарго. Глава орды и его совет составляли... лишь центр внутреннего, степнаго управления». Далее Ф.А Бюлер справедливо отметил, что власть ханов и наместников ханства ограничивалась российскими губернскими учреждениями и нойонами-владельцами улусов, «независимое управление которых составляет любопытный период степнаго феодализма»²⁶. Наконец, Ф.А. Бюлер обрисовал социальную структуру калмыцкого общества, выделив, как и Н.А. Нефедьев, четыре сословия .

К работам 30-40-х годов примыкает по своему содержанию, преимущественно этнографическому, очень интересный во многих отношени- ях труд П. И. Небольсина, хотя он был опубликован несколько позже . Автор в 1851 году прожил 4,5 месяца в Астрахани, откуда ездил в калмыцкое кочевье на р. Ашулук, где прожил около 3 недель. Несмотря на столь короткий срок, П.И. Небольсин сумел многое увидеть, многое узнать и многих порасспросить. В меру возможностей он описал почти весь жизненный путь калмыка, начиная от появления на белый свет и кончая неизбежным финалом - смертью и похоронами.

Несомненным достоинством его повествования является то, что он довольно широко и порою красочными мазками обрисовывает картину социальных и семейных отношений, хозяйственно-бытовых реалий. В связи с этим он делает экскурсы в историческое прошлое. «Калмыки - начинает П.И. Небольсин - принесли к нам из-за Алтая то же устройство, какое имели и все монголы. Устройство это было основано на началах патриархаль-наго родоваго их быта». Основой рода он считал хотон, который определял как «купу близких родственных семей, сообща, нераздельно живущих на данной местности» .

В последующем изложении П.И. Небольсин дает определение таким хозяйственно-административным единицам как аймак, анги, улус. Одним из первых он упомянул такие крупные объединения улусов как «тангачи» и «орон». По его сведениям, правителем «тангачи», разделявшегося на улусы, был тайша. «Лучшим и обширнейшим улусом тайша заведывал сам непосредственно, а менее обширные раздавал, в управление, и в кормле-нье, сыновьям и братьям, которые и чередовались между собою по обстоя-тельствам» . П.И. Небольсин был, без сомнения, очень наблюдательным исследователем. Например, он заметил, «что большою кибиткою называется кибитка главы целой семьи, которая может, смотря по числу членов, занимать и несколько кибиток, или отдельных шатров» - можно предположить, что речь идет о большой неразделенной семье.

В 1868 году вышли две работы - первая опубликована в Аст рахани³², а вторая в Санкт-Петербурге³³ - составленные главным попечителем калмыцкого народа К.И. Костенковым. Основное со держание обеих работ было посвящено хозяйственно- экономическому положению калмыков, сложившемуся к середи не XIX века. Вместе с тем, автор временами, особенно во вводных частях, делал в сравнительных целях экскурсы в прошлое калмыц кого народа. В «Статистических сведениях» К.И. Костенков, соглас но сложившейся традиции, объявлял общественный строй кал мыков «патриархальным родовым бытом»³⁴.

В «Статистическо- хозяйственном описании» автор начинает краткое рассмотрение главных событий калмыцкой истории с откочевки Хо-Орлюка со своими подвластными из Джунгарии. В связи с этим он замечает, что «дербен-ойраты управлялись своими тайшами и нойонами, которые относились к тайшам как их вассалы». Причину откочевки части ойрат-ских улусов К.И. Костенков, - и здесь он прав - видит в следующем: «В на- чале XVIII столетия тайша Хара-Хула (зюнгарского рода), покорив своей власти мелких владельцев и желая ввести единодержавие и преобразования в союзе, начал стеснять права ойратов до такой степени, что некоторые нойоны, с подвластными им калмыками, отдалились от союза. Из числа их Хо-Урлюк откочевал в 1621 году с торгоутовым родом на север и распо-ложился в пределах Сибири, по берегам Оби, Иртыша и Тобола» . Как нетрудно увидеть, К.И. Костенков, совершенно верно уловив централизатор-ские устремления Хара-Хулы и его начальные усилия по созданию ойрат-ской государственности, показывает себя совершенно беспомощным в определении сущности рода и родовых отношений.

Через два года К. И. Костенков издал новую работу , где интересующие нас темы были рассмотрены несколько полней, чем в предыдущих публикациях того же автора. Первый раздел своего нового труда главный попечитель, получивший к тому времени звание генерал-майора, посвящает «историческому очерку происхождения калмыцкого народа и отношениям к нему русского правительства». В целом автор в данном разделе не вносит особых новшеств; можно отметить лишь несколько моментов.

Упомянув факт пожалования Далай-ламой Аюке титула хана, особой печати и прочих атрибутов ханского достоинства, К.И. Костенков правильно отметил, что «титул кон-тайши ойратов, которым в сущности никто не пользовался из прибывших в Россию тайшей, был заменен званием хана калмыцкой орды»³⁷ - понятие «орды» оставляем на совести главного попечителя калмыцкого народа. Вновь отходя от исторической реалии, К.И. Костенков пытался доказать, что «существовавшие в продолжение почти всего прошедшего столетия в городах, пограничных со степью, правительственные учреждения... не могли иметь влияния на дела калмыков, так как правительство, договорами с ханами и особыми своими указами, разрешило ханам для разбора дел калмыков с русскими назначать в эти учреждения особых бодокчеев, которые обязаны были судить и разбирать жалобы» . Анализ документального материала показывает, что правительственные учреждения в XVIII веке уже активно вторгались во все стороны жизни калмыков и что бодокчеи не играли той роД^которую приписывает им К.И. Костенков.

Не прав главный попечитель - хотя по должности он обязан был знать - и тогда, когда утверждает, что правительство только с 1752 года» ввиду якобы беспрерывных смут и столкновений в улусах за ханскую власть (которых как раз в это время и не было), «учредило особые должности «дворян» в пограничных городах и в улусах при нойонах для разбора жалоб и наблюдения как за нойонами, так и за потомками ханов, и для извещения о ходе дол «командующих при калмыцких делах»³ . Названные должности были введены намного раньше, начиная с 1715 года.

Второй раздел работы К.И. Костенкова носил многообещающее название «Историческое происхождение прав высших сословий калмыцкого народа», однако с первых же строк автор признавался: «Происхождение прав высших сословий монгольскаго народа теряется в глубокой древности; определить начало их положительно невозможно, по совершенному отсутствию каких-либо документов или исторических указаний». Тем не менее К.И Костенков высказал предположение, «что первоначально это было право сильнаго, перешедшее впоследствии в потомственное, и что этот переход совершился до XIV столетия» .

К чести главного попечителя калмыцкого народа необходимо подчеркнуть, что он добросовестно стремился разобраться в сословной структуре и сословных отношениях монголов, ойратов и калмыков, в административно-управленческой и государственно-политической организации их: в этой области он проделал намного большую работу, чем его предшественники. К. И. Костенков считал, что «все высшее сословие ойратов имело общее название нойон... Звание нойона первоначально принадлежало одним только потомкам Чингис-Хана и его братьев по мужскому колену, но впоследствии его стали присваивать себе дальние родственники ханов, происходившие из побочных линий».

Рассказывая об ойратском обществе, К.И Костенков рассмотрел властные функции тайшей, отметив их ограниченность в мирное время; права и обязанности зайсангов; сущность отоков, аймаков и хотонов; коснулся происхождения деления семей-кибиток на сотни и сорока. По его мнению, сотни (зун) насчитывали такое количество «кибиток или хошей, в котором находилось сто котлов или семейств, члены которых живут общим хозяйством, едят из одного родительского котла»⁴¹. Калмыки, продолжал К.И Костенков, «принесли в Россию из Зюнгарии вышеозначенное общественное устройство, основанное на началах воинственно-патриархального родового их быта... Власть калмыцкого тайши, относительно подчиненных ему нойонов и подвластного народа, была ничем не ограничена; он творил суд и расправу по преданиям монгольского народа и составленному в 1640 году... уставу взысканий (Цааджин-бичик), но нередко также по своему усмотрению и произволу» .

К заслугам К.И Костенкова нужно отнести обращение внимания на положение народных масс во времена Калмыцкого ханства. Он подчеркивал, что произвол нойонов не имел границ и «в известных случаях они брали от простолюдинов сколько вздумается, нередко лишая их последнего достояния» . Сама жизнь калмыка-простолюдина зависела от воли и каприза лиц, присвоивших себе власть над народом. В подтверждение своих слов К.И. Костенков сослался на материалы архива Калмыцкого управления, в которых «сохранилось множество указаний существовавшего произвола нойонов, относительно подвластных им калмыков, которых они продавали, дарили и отдавали за свои долги целыми семействами разным лицам других сословий» . Наконец, достаточно подробно К. И Костенков остановился на происхождении и положении зайсангов, хотя и здесь он допускал необоснованные предположения .

Основное внимание М.Г. Новолетова, выступившего со своей работой в 1884 году , было обращено на политические события, но он был первым исследователем, сделавшим серьезную попытку периодизации калмыцкой истории со времени прихода калмыков в пределы России. В основание ее он положил развитие отношений российского правительства с правящей калмыцкой знатью и их влияние на эволюцию политического строя Калмыцкого ханства⁴⁷.

В своей работе М.Г. Новолетов выделил рубрику «Ханская власть и суд над народом». Здесь он вновь повторил распространенное в его время мнение, что «монгольские племена с древнейших времен управлялись на началах патриархальности». Простота нравов и благосостояние народа якобы вели в прошлом к почти полному отсутствию серьезных («которыя в наше время имеют юридическое значение») преступлений. Далее автор отмечает отсутствие сведений о системе управления улусами во времена тайшей Дайчина и сына его Мончака. Во времена же правления хана Аюки «суд над народом принадлежал исключительно ему и он поставлял от себя в городах и других пунктах особых бодокчеев, которые и судили калмыков по всем родам преступлений с русскими. В делах более важных, в неправильно разобранных бодокчеями, а равно внутри улусов и между калмыками, судил сам хан; но тут власть ханская стала перепутываться с русскими учреждениями, так как правительство, при всяком случае, старалось понемногу вводить в народ свои распоряжения» . В своем месте мы увидим неточности МГ. Новолетова в описании функций бодокчеев.

Хотя дореволюционные авторы относили завершение ханского периода в национальной истории к 1771 году, но вопрос о существовании у калмыков государственности как таковой конкретно ими не ставился. В связи с этим не стали предметом специального рассмотрения вопросы складывания Калмыцкого ханства, основные этапы его развития и т.п. Кроме того, признание существования у калмыков ханства, ханской вла- сти, сословии, административно-управленческого аппарата мирно уживалось с тезисом об их патриархально-родовом быте.

Из всех исследователей дореволюционного периода пожалуй только один A.M. Позднеев в рецензии на книгу МГ. Новолетова счел необходимым подчеркнуть, что «правление Дайчина, равно и сына его Пунцука (Мончака -МБ.), замечательно в истории астраханских калмыков, главным образом, объединением и сплочением воедино многочисленных калмыцких поколений (в данном случае подразумеваются улусы - МБ.), откочевавших из Зюнгарии»⁴⁹. A.M. Позднеев не развернул свой тезис ^ но верно уловил основную тенденцию развития и указанный период справедливо выделял как один из переломных в истории калмыцкого народа. К месту будет заметить, что как бы мы не подходили ко времени правления тайши Мончака (60-е годы XVII века), -считать ли его периодом окончательного оформления Калмыцкого ханства или же временем, когда были заложены основы для дальнейшего развития государственности, - следует признать это время важнейшим рубежом калмыцкой истории⁵⁰.

Выдающийся монголовед A.M. Позднеев внес значительный вклад в калмыковедение» особенно по части публикации материалов на калмыцком языке и переводе их на русский язык. В своей практической деятельности он выходил за узкие рамки официальной идеологии. «При всем консерватизме своих политических убеждений Позднеев всегда оставался энергичным, добросовестным ученым, открывавшим новые горизонты для научного поиска»⁵¹. Подобное противоречие между его практической научной деятельностью и политическими убеждениями и пристрастиями наглядно проявилось и в его калмыковедческой практике.

В отзыве на работу М.Г. Новолетова рецензент с гневом обрушился на автора: «Если судить калмыков по историческому очерку г. Новолетова, то они являются чуть ли не благодетелями России». Между тем, убежден A.M. Позднеев, за все время своего пребывания в России они «не переста-вали на каждом шагу обманывать и эксплуатировать Россию» . Ко времени начала правления Аюки, продолжает рецензент, «начавшие объединяться еще при Дайчине калмыки уже достаточно сознали солидарность своих интересов, и в ту пору, как Россия не только не успела составить себе точных планов для правильных отношений к калмыкам, но и обратить должное внимание на этот народ, последний уже прозрел в ней богатую поживу. Аюка, приняв в свои руки власть над калмыцкими улусами, по первоначалу продолжал дело их объединения» .

Исследуя причины постоянных волнений «в Калмыцкой орде», российское правительство не могло не заметить, по мнению маститого монголоведа, «что исходным пунктом всех этих волнений была именно ханская и владельческая власть, тяготевшая над всем народом; следовательно, чтоб уничтожить волнения, нужно было изменить образ правления у калмыков». Для этого, по мнению A.M. Позднеева, царское правительство и предприняло реорганизацию Зарго в 1762 году, после чего «ханская власть должна была потерять почти все свое значение, и это обстоятельство прежде всего возбудило Убаши и дало ему повод задумать побег из России» .

Проделанный нами обзор работ дореволюционных исследователей, в которых в той или иной мере затрагивались вопросы общественно-политического строя калмыков в ХУЇ1-ХУЦІ веках, показывает их очевидные заслуги и достижения. Первая из них - заинтересованность (в данном случае не важно, чем она диктовалась) в изучении и освещении различных сторон исторической жизни калмыцкого народа с возможно древнейших времен. Вторая заслуга - несомненно крупные достижения в этнографическом изучении хозяйства, быта, обычаев, религиозных верований и служб, культуры калмыков и публикация собранного материала. Третье, и главное »что нужно бесспорно поставить им в заслугу - закладка и постоянная забота о расширении источниковой базы калмыковедения.

Вместе с тем приходится признать, что из-за современного им уровня развития исторической науки, методологических принципов и методических приемов, - а временами из-за личных политических пристрастий и служебного долга, - указанным авторам не удалось ни поставить, ни подвергнуть действенному анализу ряд принципиальных сюжетов, вопросов и проблем. В определении уровня общественного развития калмыков они не пошли дальше утверждения о существовании у них «патриархально-родового» или же «военно-кочевого» быта, не пытаясь серьезно и аргументировано вникнуть в объективное содержание, которое они вкладывали в эти понятия.

Достаточно субъективно, а в случае с A.M. Позднеевым открыто предубежденно, освещались ими русско-калмыцкие отношения в ХУП-ХУІЇЇ веках, политика царского правительства и их влияние на эволюцию общественно-политического строя калмыцкого общества. Фактически не до конца понятыми ими, а порою просто искаженными, оказались функции и прерогативы власти ханов и нойонов, взаимоотношения глав ханства и владельцев улусов, социальная структура и социальные отношения, административно-управленческая система, сущность и формы этно-политических объединений, формы эксплуатации в Калмыцком ханстве.

Как нам кажется, итогом развития дореволюционной историографии Калмыкии являются трупы Н.Н. Пальмова³ , хотя основные из них написаны уже в советское время. Будучи сотрудником Калмыцкого архива, он имел возможность привлечь в своих исследованиях новые материалы, ранее не известные специалистам. Но не только, и не столько в этом факте новизна его работ, а в том, что будучи затронут новыми веяниями в отечественной историографии, он обратил свое внимание на ряд важных вопросов и проблем калмыцкой истории, выпадавших из поля зрения его предшественников. В частности, он первым начал рассмотрение процесса огра- ничения царским правительством ханской власти, а в целом вообще самостоятельности калмыцкой знати⁵⁶.

Принадлежа по своим взглядам в целом к последователям «государственной школы» в русской историографии, Н.Н. Пальмов много внимания уделил эволюции политического строя Калмыцкого ханства, деля его на два периода; «патриархальный быт» и «новый порядок» . Правительство России, преследуя свои цели, по временам укрепляло власть хана, внося таким образом элемент централизации в патриархальный быт. Под последним Н.Н. Пальмов понимал общественно-политический строй, когда между ханом и подвластными не было бюрократического аппарата, и хан непосредственно обращался к своим подданным и непосредственно управлял ими сам,«Выше отмечено, что Аюка был и в душе, и на практике империалист. Однако, тот империалист Аюка, который в конце XVII столетия сумел сосредоточить власть над народом в своих руках, чтобы удобнее было управлять кочевниками, вступая с ними в непосредственное соприкосновение, как это бывает в патриархальном быту, и тот Аюка, которому в XVIII веке пришлось ближе познакомиться с русским административно-политическим строем, многое усвоить из него и применить к калмыкам, это были два разные лица» .

Под влиянием российских правил, - продолжал Н.Н. Пальмов свои выводы, - патриархальные отношения сильно изменились. Хан стал деспотически управлять подвластными нойонами, те, в свою очередь, усилили давление на зайсангов, а последние - на народные массы. Хан теперь стал трактоваться как царь, а подчиненные ему нойоны и зайсанги превращались как бы в «придворную свиту», а по отношению к простым калмыкам - в помещиков. Исподволь нарастало недовольство, начавшее обнаруживаться в последние годы XVII века. Вот как это звучит дословно у Н.Н. Пальмова «Калмыцкие тайши, нойоны и зайсанги, считавшиеся раньше только предводите- лями больших или меньших калмыцких групп, начали превращаться в администраторов и владельцев, облеченных широкими полномочиями и правами, напоминающими права и полномочия русских воевод и помещиков. Связь простолюдинов с владельцами, прежде покоившаяся на моральных началах, когда владельцы являлись как-бы опекунами подчиненных им простолюдинов, приняла другой от-тенок₅владельцы стали проявлять власть над подчиненными, стали даже распоряжаться ими, как рабами. Момент насилия начинает привходить в прежние патриархальные отношения между владель-цами и их подвластными» .

Человеку, мало-мальски знакомому с калмыцкой историей, нет нужды доказывать, что картина, нарисованная Н.Н. Пальмовым, далека от исторических реалий. В традициях историко-правовой науки XIX века трактовал Н.Н. Пальмов и содержание законов 1640 года⁶⁰. Мало оригинален он и в рассмотрении частных вопросов и событий калмыцкой истории, в некоторых случаях даже отступая от достижений ряда дореволюционных авторов. В целом же работы Н.Н. Пальмова были несомненным шагом вперед в изучении истории Калмыкии и добротной основой для дальнейших исследований.

Если отвлечься от работ Н.Н. Пальмова, то до начала 30-х годов в редких публикациях в Калмыкии, посвященных в основном текущим проблемам и принадлежащих по преимуществу перу партийных работников, продолжалось утверждаться о господстве в прошлом у калмыков родовых отношений . В 1933 году появилась работа Г.З. Минкина, посвященная проблеме дореволюционного общественного строя калмыков . «Он был первым историком, увидевшим в общественных отношениях старой Калмыкии отражение существовавшего в ней феодального способа производ- ства» .

1939 год явился заметной вехой в историографии Калмыкии. В этом году в двух номерах журнала «Красный архив» было опубликовано, за исключением небольшой заключительной части, «Описание калмыцких народов» ВМ. Бакунина Другое важное исследование было опубликовано в «Исторических записках»⁶⁴. Автор, С.К. Богоявленский, привлек для написания своего труда обширный корпус новых архивных материалов, что расширяло источниковую базу изучения истории калмыцкого народа. Для наших целей важно то обстоятельство, что С.К. Богоявленский предпринял попытку анализа общественных отношений.

По его мнению, в калмыцком обществе намечаются три социальных слоя: воины, черные люди и рабы. С.К. Богоявленский высказывал предположение, что черные люди и рабы тоже ходили на войну, по крайней мере, когда это было необходимо. По другому предположению автора в калмыцком феодальном обществе были полусвободные, зависимые от феодалов группы населения, из которых одни жили во дворах феодалов, а другие имели свои хозяйства, но несли повинности в пользу феодалов ⁵. Данное предположение не лишено оснований, но нуждается в уточнении.

С.К. Богоявленский считал, что в своих улусах калмыки держали только рабов иностранного происхождения, а рабов-калмыков отдавали на сторону. Из захваченных пленных тайши некоторое количество оставляли в своем хозяйстве, но так как последнее, по мнению автора, было развито слабо, тайшам было невыгодно держать у себя многочисленных рабов, и пленные раздавались улусным людям. Важно отметить, что даже в конце 30-х годов некоторые вопросы социальных отношений у дореволюционных калмыков были настолько слабо разработаны, что С.К. Богоявленский вынужден был задаваться вопросом: «Не являются ли черные люди тем эксплуатируемым классом, который должен был работать на феодалов?»

Скот находился, по мнению С.К. Богоявленского, в индивидуальном владении, был меновой единицей. Очень характерно, что наш автор принадлежность скота определяет расплывчато: во владении ли он был или в частной собственности? В связи с этим не вызывает особого удивления утверждение, что «содержание скота должно было производиться на общест-венных началах» . Из ремесел более или менее распространено было кузнечное ремесло; приготовление лат, наконечников стрел и копий и, возможно, сабельных клинков. Если приготовление лат было натуральной повинностью улусных людей, то оно должно было быть обеспечено, по мысли С.К. Богоявленского, наличием местных средств. Во многом последнее убеждение было неверным; также был не прав взгляд, что монеты, приобретаемые калмыками тем или иным путем, шли больше на украшения, так как не имели внутреннего обращения в качестве денежных зна- ков .

В период депортации калмыцкого народа 1943-1957 годов работа над его историей, разумеется, заглохла, и возобновилась после восстановления калмыцкой автономии и возвращения народа к родным пенатам. Кроме этого, значительное оживление исследовательской работы в области калмыцкой истории было связано также с 350-летним юбилеем добровольного вхождения калмыцкого народа в состав России. В 60-х годах появились работы П.С. Преображенской по истории русско-калмыцких отношений и социально-экономического положении в улусах в XVII веке⁶⁹ и М.Л. Кичикова о процессе вхождения калмыков в состав России и образования Калмыцкого ханства . В анализе общественного строя калмыков в XVII веке они продолжали линию Б.Я. Владимирцова, то есть исходили из предпосылки о существовании у них зрелых феодальных отношений.

М.Л. Кичиков безоговорочно поддерживал концепцию Б.Я. Владимирцова, Г.З. Минкина и И.Л. Златкина, «утверждавшей, что калмыки пришли в степи Приуралья и Поволжья имея давно сложившийся феодальный общественный строй с довольно развитыми правовыми установлениями, получившими дальнейшее развитие в «Великом Уложении» 1640 года». Освещая административно- управленческую систему улусов первой половины XVII века, МЛ Ки-чиков, в отличие от предшествующего традиционного взгляда на хотон как па группу близко родственных семей, - утверждал, что последний «состоял из нескольких кочевых семей, связанных главным образом (подчеркнуто мной - МБ.) общим хозяйствованием на данной пастбищной территории». В подтверждение своего мнения он ссылался на свидетельство П.С. Палла-са⁷¹.

Трудно согласиться с М.Л. Кичиковым, когда он заявляет без какой-либо аргументации: «С общественно-экономической точки зрения аймак можно рассматривать как кочевую сеньорию - основную феодальную единицу»⁷². Наоборот, известно по источникам, относящимся к собственно калмыкам, что зайсанги находились в подчинении нойонов и могли по распоряжению последних лишиться как аймака, так и, в определенных случаях, самой жизни. Нуждаются в серьезном уточнении и следующие выводы М.Л. Кичикова: «Черные люди находились в полной экономической и личной зависимости от нойонов (езен) на том основании, что земли, угодья и основная масса скота (подчеркнуто мной - МБ.) находились в прямой собственности нойона..». «Подавляющая масса скота принадлежала сравнительно небольшому числу нойонских хозяйств. Но главную экономическую основу политического господства нойонов составляла их полная собственность на землю, пастбищные угодья, являвшиеся решающим средством производства кочевых скотоводов. В руках нойонов находились скот и пастбища - основные средства производства и существования коче-вого общества калмыков» .

По мнению М.Л. Кичикова, Калмыцкое ханство образовалось следующим образом: « С решением территориальной проблемы и налаживанием торгового обмена был тесно связан процесс централизации власти, первые успехи которого проявились в 50-х годах XVII столетия, положив начало формированию особой калмыцкой государственности в форме ханства в составе России». Процесс складывания ханства облегчался еще и потому, что, по убеждению М.Л. Кичикова, встречал поддержку со стороны царского правительства, заинтересованного в использовании калмыцкой конницы. Первым объединителем улусов и всекалмыцким правителем был тайша Дайчин, опиравшийся, по мысли автора^ «главным образом на средних и мелких нойонов, а также на массы улусных людей, чьим интересам соответствовало вхождение в состав России и образование единого калмыцкого государства в привычной для них форме ханства»⁷⁴.

Завершение образования ханства было связано, как это рисовалось М.Л. Кичикову, со следующими обстоятельствами: военная служба калмыков имела существенное значение и соответствующим образом оценивалась российским правительством. Оно не только разрешило им кочевание в Придонье, но и приняло меры к укреплению позиции Мончака, сына Дайчина, которого «летом 1664 года официально признало верховным правителем калмыцкого народа и наделило его символами государственной власти - серебряной с позолотой, украшенной яшмами, булавой и белым с красной каймой царским знаменем»⁷⁵.

В рецензии на рассматриваемую работу М.Л. Кичикова,/, П.С. Преображенская, отметив ее несомненные достоинства, выдвинула против основных доводов автора ряд контаргументов: среди калмыцких тайшей и в первой половине XVII века имелись главные тайши, как Далай-Батыр, Хо-Орлюк и другие; булава и знамя были присланы в ознаменование успешных действий калмыцкой конницы против Крымского ханства. Наконец, рецензент упрекнула автора, что «следовало более основательно разобрать точку зрения, имеющую широкое хождение в нашей литературе, об оформлении Калмыцкого ханства при Аюке-тайше в начале XVIII в. »

Обобщением всей предшествующей разработки истории Калмыкии явились «Очерки истории Калмыцкой АССР. Дооктябрьский период», опубликованные в Москве в 1967 году. Автором 3-ей главы «Добровольное вхождение калмыков в состав Русского государства была знакомая нам П.С. Преображенская. Во втором и третьем разделах главы автор рассматривает хозяйство и общественный строй калмыков, который «с достаточной определенностью» называет «феодальным, осложненным пережитками патриархально-родовых отношений». Калмыцкое общество - классовое общество с резко выраженным социальным неравенством знати и рядовой массы калмыков. В согласии с господствовавшей тогда концепцией утверждалось: «Право распоряжения кочевьями составляло ту специфическую форму, в которую облекалась феодальная собственность на землю в рамках кочевого общества»⁷⁷.

В главе IV «Калмыкия во второй половине XVII- начале XVIII в.» (авторы И.В. Устюгов, М.Л. Кичиков, Т.И. Беликов) повторена схема образования Калмыцкого ханства в составе России, принадлежащая МЛ. Ки-чикову. Правда, необходимо подчеркнуть, что авторы с самого начала заявили, что «процесс формирования и ранней истории этого ханства еще не вполне изучен. Имеются неясности... в таких вопросах, как этапы его формирования, время его формального и фактического становления, роль в этом процессе тех или иных калмыцких деятелей и т.п. В настоящее время ответы на них возможны лишь в общей форме, причем в некоторых случаях они будут носить характер более или менее обоснованных предположе- - 78 НИИ» .

В главе V «Калмыцкое ханство в XVIII в. Кризис 70-х годов и его ПОСЛЕДСТВИЯ» (авторы М.Я. Попов, Н.В. Устюгов, Т.И. Беликов) интерес представляет попытка анализа новых явлений в экономике калмыков. Отмечалось расширение рыболовства, значительный отход калмыцкой бедноты на заработки в низовья Волги на русские рыбные промыслы, появление первых попыток сенокошения и земледелия. В связи с тем, что многие архивные материалы не были тогда исследованы, авторы главы неправомерно оговорились, что последние два вида хозяйственных занятий появились не у астраханских, а у ставропольских крещеных калмыков, живших около крепости Ставрополь-на-Волге . Много внимания в главе было уделено торговым отношениям калмыков с соседним населением⁸⁰. В описании социальной структуры и отношений имеются неточности, о которых будет сказано в соответствующем месте ниже.

17-19 мая 1972 года в г.Элисте состоялась Всесоюзная научная конференция, посвященная актуальным проблемам алтаистики и монголоведения, по результатам которой были позже опубликованы доклады, прочитанные на секциях⁸¹. Среди них мы должны отметить как непосредственно соприкасающиеся с нашей темой доклады И.Я. Златкина⁸² (прочи-тан на пленарном заседании), А.М Хазанова и Г. Г. Стратановича . A.M. Хазанов выделил в евразийских степях пять основных форм кочевого или полукочевого хозяйства. Кочевое скотоводство калмыков он отнес к третьей форме кочевого хозяйства: «Все население кочует по стабильным маршрутам, имея постоянные зимники. Хозяйство основано на круглогодичном содержании скота на подножном корму. Земледелие от- сутствует» . Рассмотрев в сравнительном плане некоторые стороны хозяйства сарматов и калмыков, A.M. Хазанов пришел к выводу: «Формы кочевого хозяйства сарматов и калмыков демонстрируют принципиальную и очень существенную близость. Эту близость можно объяснить только однонаправленным действием адаптационных процессов в одинаковой экологической среде. Следовательно, по крайней мере в том, что касается форм кочевого хозяйства, нет никаких оснований для противопоставления ранних кочевников поздним» .

В 1970 году известный в Калмыкии ученый и преподаватель профессор У.Э. Эрдниев издал историко-этнографические очерки о калмыках, основное содержание которых охватывает период конца XIX - начала XX веков. Работа с дополнениями и уточнениями переиздавалась в 1980 и 1985 годах. В сфере анализа общественного строя У.Э. Эрдниев оставался в традиционном русле. По его мнению, «в период добровольного вхождения в состав России калмыцкое общество переживало стадию развитого феодализма и сравнительно высокой культуры. Калмыцкое общество имело довольно сложную классовую структуру. Так называемые четыре «племени», из которых состояли калмыки, представляли собой четыре феодальные группировки - удельные владения отдельных калмыцких нойонов, у которых были многочисленные подвластные тайши» . Тезис о подвластности тай-шей нойонам или описка, или же недоразумение.

У.Э. Эрдниев считал, что правительство России, заинтересованное в военной помощи калмыков по обороне южных границ, «хотело иметь централизованное калмыцкое ханство». «Эту историческую необходимость поняли калмыцкие тайши... Феодалам нужна была сильная класть для подавления эксплуатируемого большинства, для охраны и защиты феодальной собственности не только на пастбища и водные источники, но и на скот». Чуть ниже, в определенной мере противореча себе, У.Э. Эрдниев говорит о межплеменной розни . Образование Калмыцкого ханства он относил, вслед за М.Л. Кичиковым, к 50-60-м годам XVII века. Большие сомнения вызывает обоснованность предположения У.Э. Эрдниева, что возникшее государство получило название «Хальмг Тангчи», и что «данное название могло появиться только тогда, когда этноним «калмык» стал самоназванием» .

В сборниках, изданных в различные годы Калмыцким научно-исследовательским институтом истории, филологии и экономики (прежнее название - НИИЯЛИ) был опубликован ряд статей сотрудников института: В.Т. Бембеева⁹⁰, И.В. Борисенко⁹¹. Б.Э. Боваева⁹², Л.С. Бурчиновой⁹³, А.Г. Митирова⁹⁴, В.П. Санчирова⁹⁵, К. П. Шовунова⁹⁶, К.О. Эрдниевой⁹⁷, в ко- торых так или иначе затрагивались отдельные вопросы или сюжеты истории хозяйства и общественного строя калмыков в ХУП-ХУШ ветках. В этих же изданиях опубликованы некоторые статьи и пишущего эти стро-

Отдельные вопросы, проблемы и сюжеты интересующей нас темы нашли отражение в нескольких монографических исследованиях, вышедших в свет в 90-х годах. Автору этих строк принадлежит исследование в двух книгах, где среди прочего рассматриваются вопросы хозяйства, общественных отношений и политического строя Калмыцкого ханства". В 2002 г. нами же опубликована монография «Социально-политический строй и хозяйство калмыков в XVII-XVIII вв.¹⁰⁰ Соответствующие главы и выводы названных работ нашли отражение в данной диссертационной работе. Правовой статус буддийской церкви в Калмыкии и обряды жизненного цикла освещены в книге Э.П. Бакаевой¹⁰¹. Вызывает определенный интерес глава 1 «История Калмыкии в составе Российского государства (ХУИ-начало XX вв.)» в монографии К.Н. Илюмжинова и К.Н. Максимова, где рассматриваются этапы и различные уровни федеративных связей Калмыкии в составе России¹⁰². Институту ханской власти и демографической ситуации в калмыцком обществе в течение трех веков посвятил свои исследования ВИ. Колесник¹⁰³. Наконец, в сравнительно недавно вышедшей книге А.Г. Митирова основное внимание обращено на политические события¹⁰⁴. Вся остальная привлеченная литература, не касающаяся непосредственно Калмыкии, найдет отражение в последующем изложении.

Несмотря на несомненные достижения советской историографии Калмыкии в изучении и освещении общественно-политического строя и хозяйства Калмыцкого ханства, остается ряд вопросов, проблем и конкретных тем, не нашедших удовлетворительного разрешения, или же являю- щихся дискуссионными. Разумеется, подобное состояние в историческом калмыковедении предопределено в значительной степени общим состоянием отечественного кочевниковедения. Вместе с тем, некоторые вопросы общественно-политического развития калмыцкого общества в ХУП-ХУШ веках не разрабатывались на должном уровне из-за недостаточности внимания к ним или же слабой источниковой базы.

Ныне уже очевидно, что нуждаются в уточнении или же, более того, критическом анализе утверждения о том, что «социальные отношения в калмыцком обществе в XVIII в., как и в XVII в., носили отчетливо выраженный феодальный характер, хотя и с пережитками дофеодального, патриархально-родового строя», что «феодальная собственность на землю по-прежнему составляла основу общественных отношений у калмыков», что «земля, используемая как пастбище, являлась главным средством производства кочевников-калмыков», что «феодальная земельная собственность выступала у них в завуалированной форме хотонного землепользования» . Необходимо преодолеть схематизм и трафаретность в описании сущности калмыцкой государственности в ХУП-ХУШ веках, административно-управленческой системы, социальной стратификации и социальных отношений, форм и степени социально-экономической зависимости различных категорий населения, методов их эксплуатации, влияния на развитие калмыцкого общества тогдашней российской социально-экономической и политической реальности и окружающего населения.

Цель исследования. Целью настоящего исследования является рассмотрение социально-политического строя и хозяйства калмыков в XVII -XVIII вв. В ходе исследования были поставлены следующие задачи:

Рассмотреть процесс и этапы складывания Калмыцкого ханства в составе России;

Выявить формы и численность калмыцкой семьи рассматриваемого време- ни, имущественные и наследственные права её членов;

Проанализировать социальную стратификацию и формы эксплуатации в калмыцком обществе XVII -XVIII вв.;

Обрисовать административно-управленческую систему Калмыцкого ханства и влияние на неё политики российского правительства;

Описать традиционное скотоводческое хозяйство калмыков XVII -XVIII вв. и показать развитие новых хозяйственных явлений в связи с внутренними процессами в самом калмыцком обществе и под влиянием российской социально-экономической и политической действительности.

Хронологические рамки. В диссертации рассматривается социально-политическое и хозяйственное состояние калмыцкого общества в XVII -XVIII вв. Хронологическими рамками исследования являются следующие даты: 1640 г. — время составления монголо-ойратских законов 1640 г., и 1771 г. - дата ухода большей части калмыцкого народа из пределов России. В исследовательских целях приходилось обращаться к документам и материалам, время происхождения которых выходит за хронологические рамки диссертации в более ранние или поздние периоды калмыцкой истории.

Методологическая основа исследования. Методологической основой диссертационного исследования является принцип историзма, требующий рассматривать каждое общественное явление в движении от прошлого к настоящему, фиксируя последовательность и связь сменяющих друг друга состояний, выявлять изменения прямых и опосредованных, внутренних и внешних отношений, в которых проявляется конкретное историческое содержание каждого общественного явления или процесса. Он предполагает всестороннее исследование изучаемого объекта с точки зрения его специфики, его собственной сущности, поскольку каждая ступень развития общественной жизни оправдана для своего времени и в своих условиях. Поэтому необходимой стороной принципа историзма является конкретно-исторический подход к исследуемым явлениям и событиям. Автор опирал- ся также на принципы объективности и научности. Что касается методов исследования, то более всего применялись исторический, сравнительно-исторический и проблемно-хронологический методы.

Источниковая база. Обзор источников целесообразно начать с опубликованных, а именно с монголо-ойратских законов 1640 г., бесспорно выдающегося памятника права и ценного источника по общественному строю Северной (Халха) и Западной Монголии (Джунгарии). В литературе законам давались различные названия; по-калмыцки же они назывались двояко: «Цааджин бичиг» («Устав взысканий») или «Ики цааджин бичиг» («Великий устав взысканий»). История приобретения списков законов и их переводов и публикаций на русском языке известна и не требует дополнительных комментариев¹⁰⁶. Наиболее известно издание ойратского (калмыцкого) текста и переводов на русский язык с комментариями монголо-ойратских законов 1640 г., дополнений к законам Галдана Бошокту-хана и законов калмыцкого хана Дондук-Даши, осуществленное монголоведом К.

Ф. Голстунским .

К.Ф. Голстунский довольно критически отзывался о переводах законов его предшественников, и более всего о немецком переводе П.С. Палла-са¹⁰⁸. Однако и его перевод получил неоднозначного оценку специалистов: от хвалебных до критических .

С.Д. Дылыков предпринял весьма важную и трудоемкую работу. «Рассматривая «Их цааз» как важнейший источник по социально-экономическому строю монголов и истории монгольского феодального права» мы решили опубликовать сводный текст памятника, составленный из всех пяти известных нам ойратских списков в латинской транслитерации, поскольку подготовка и издание сводного текста на ойратском алфавите тод бичиг сопряжены с большими техническими трудностями». Считая, и совершенно справедливо, что переводы списков законов 1640 года В.М. Бакунина и К.Ф. Голстунского «явно устарели и страдают множест- вом досадных ошибок и неточностей», С.Д Дылыков представил на суд специалистов «новый вариант русского перевода» но уже со сводного ой-ратского текста уложения ^по.

Дореволюционные исследователи были единодушны в оценке «Устава взысканий» как памятника обычного права. Например, Ф. И Леонто-вич считал, «что их содержание квалифицируется основными началами, присущими патриархально-родовой жизни народов кочевого типа». Законами 1640 года регулируются принципы родовых отношений, положение «жречества», «военно-дружинное устройство племен» и, наконец, «примитивный, хищнические же порядки и обычаи экономического и социального быта», вот к чему, по мнению Ф.И. Леонтовича «возводится все содержание монголо-ойратского устава 1640 г.»¹¹¹

Характеристику Ф. И Леонтовича буквально слово в слово повторил Н. Н. Пальмов. Кроме того, он утверждал, что под влиянием русских порядков во времена хана Аюки «момент насилия начинает привходить в прежние патриархальные отношения между владельцами и их подвласт- ными. Ойратское право 1640 года почти не знало этого насилия» . Не продвинулся вперед в этой области и В.А. Рязановский; говоря о монгольском праве, он шел даже дальше своих предшественников: «Здесь мы встречаемся не только с чертами предшествовавшего настоящему - патриархального родового строя, но и с многочисленными пережитками более древнего состояния - эпохи матриархата»¹¹³.

Б.Я Владимирцов, признавая феодальное содержание памятников монгольского права ХУП-ХУШ веков, считал необходимым подчеркнуть, что их анализ «показывает, что они часто отражают эпоху, предшествовавшую их опубликованию». В противоположность мнению вышеуказанных авторов Б.Я. Владимирцов отмечал, что законы 1640 года ни разу не упоминают о роде и его влиянии на жизнь монголо-ойратского общества. Анализируя памятники монгольского права, Б.Я Владимирцов подчерки- вал, что они отражали «степное феодальное право, получившее санкцию закона». Вместе с тем он не отрицал возможности известного влияния на них обычного права .

Оценка монголо-ойратских законов 1640 года как «выдающегося памятника кочевого феодального права» долгое время после Б.Я. Владимирова не претерпевала принципиальных изменений. Дело стало меняться после появления работ A.M. Хазанова, Г.Е Маркова и др. Несомненно, что общество, социальные отношения в котором призваны были регулировать законы 1640 года, было значительно стратифицированным. Существовала и эксплуатация высшими социальными слоями рядовых членов общества, с них также взимались различные подати, поборы и «добровольные» подношения. Проблема заключается в том, что если даже и признать, что монголо-ойратское общество первой половины XVII века было феодальным, остается все же открытым вопрос о степени развитости феодальных отношений и их специфике в кочевом обществе. В связи со сказанным представляется интересной мысль Ф.И Леонтовича о возможности сравнения законов 1640 года со статьями «Русской Правды» Киевской Руси¹¹⁵.

Применение норм законов 1640 года при анализе социально-экономического и государственно-политического развития Калмыцкого ханства, особенно в XVIII веке, нуждается в осторожности и критичности. Не говоря уже об изменениях внутреннего характера, в силу собственного развития калмыцкого общества, невозможно не учитывать влияния российской объективной реальности будь, то правительственные мероприятия или различные связи с окружающим российским населением. В связи со сказанным уместно будет напомнить высказывание A.M. Хазанова об эпохе кочевников нового времени: «Она была временем кризиса кочевого хозяйства и базировавшихся на нем обществ. Изменившееся соотношение сил привело к тому, что кочевники все больше вовлекались в сферу влияния своих оседлых соседей, но теперь уже в качестве подчиненной и экс- плуатируемой стороны. В результате в их обществе развивались феодальный и капиталистический уклады, своеобразно сочетавшиеся с остатками и пережитками прежних социальных отношений»¹¹ . От себя остается добавить: трудность как раз заключается в определении сущности «прежних социальных отношений».

Очень важным дополнением к законам 1640 года являются два указа хунтайджи Галдана Бошокту-хана (1645-1697), ставшего главой Джунгар-ского ханства в 1671 году. Первый указ не имеет датировки, зато второй датирован точно - годом земли-лошади, что соответствует 1678 году. Особое значение указам придает, кроме всего прочего, то обстоятельство, что в них довольно четко рисуется административно-управленческая система, которую с необходимыми уточнениями можно применить и к анализу таковой в Калмыцком ханстве.

К.Ф. Голстунский вместе с законами 1640 года и указами Галдана Бошокту-хана издал на калмыцком языке вместе со своим переводом законы Дондук-Даши. Последний был назначен российским правительством наместником Калмыцкого ханства в 1741 году. Будучи вызван ко двору, он письмом от 6 июля 1742 года просил, как и его предшественник хан Дон-дук-Омбо, о сочинении особого правау _у «понеже между роосиан и калмык... суд и росправа производится не одинаково, но разными образы и по подобию жребия, от чего... калмыцкий народ несет великую тягость» .

Правительство положительно откликнулось на очередную просьбу, так как оно понимало выгодность составления требуемого права и для собственных целей. К астраханскому губернатору В.Н. Татищеву был послан из Коллегии иностранных дел перевод законов 1640 г. (возможно, с бекле-мишевского списка) со следующими разъяснениями: «І) у них за убийство человека положена плата, а смерти нет; 2) за кражу вместо наказания ворам великая плата же; 3) если кто покраденного скота след приведет в чей улус, который того следа в другое место не отведет, то оный платить должен». Здесь же предлагалось в новом праве установить наказание по российскому законодательству, за кражу назначить еще больший денежный штраф и добавить «жестокое наказание» сверх платы, а третий пункт оставить по-прежнему .

В.Н. Татищев взялся было за подготовительные мероприятия, возложив непосредственную работу по составлению текста на поручика С. Неклюдова, которому также был послан из Коллегии иностранных дел перевод законов, но делю далеко не пошло. 26 августа 1750 года руководитель Калмыцких дел Н.Г. Спицын имел беседу с приближенным к наместнику зайсангом Даши-Дондуком. Правительственный администратор напомнил, чтобы для решения судебных дел между русским и калмыцким населением «наместник приказал дать списать с их калмыцкого права копию», на что получил ответ, «что бывших ханов калмыцкое их право в замешательство калмыцкого народа растерено, а ныне наместником сочиненное хотя и есть, точию небольшее» .

К.Ф. Голстунский, издавая свой перевод, пытался определить время создания законов калмыцкого правителя, и пришел к выводу, что это мог-ло произойти между 1741 и 1753 годами , а Н.Н. Пальмов довел крайний срок до 20 февраля 1758 года . Нам удалось внести уточнение в этот вопрос: во вводной части законов среди составителей названо имя одного из представителей высшего калмыцкого духовенства Абу-гелюнга. Между тем, сохранилось документальное свидетельство, что он умер в 20-х чис- лах мая 1745 года ; значит, законы не могли быть составлены и одобрены позже данного срока¹²³.

Авторы соответствующей главы «Очерков истории Калмыцкой АССР» попытались дать общий анализ законов Дондук-Даши и причины их составления. Можно согласиться с их мнением, что они «в известной мере раскрывают картину внутренней жизни калмыков», что в них отрази- лось «усиление роли и значения денег в жизни калмыков, как рядовых, так и нойонов» и т.п.¹²⁴ Вместе с тем, слишком категоричные, безоговорочные утверждения, что составление законов было вызвано «стремлением калмыцких феодалов укрепить в новых условиях свое господство», что в них «сказалось и влияние русского законодательства», что они «заботливо охраняли феодальную собственность и строго карали покушавшихся на нее», что «законы., о тайшах и зайсангах были направлены к тому, чтобы ограничить их сепаратизм и своеволие»; укрепив таким образом ханскую власть» ₃ сделав ее способной держать в повиновении эксплуатируемые массы калмыков» . нуждаются в большом уточнении и критическом подходе.

Названные утверждения вызваны были, разумеется, в первую очередь господствовавшей тогда методологией, идеологическим диктатом, а порою просто некритической традицией. Вместе с тем, вновь необходимо подчеркнуть то обстоятельство, что подобное положение определялось и слабой источниковой базой - недостаточной разработкой архивных документов и материалов, а также собственно калмыцких источников, написанных заяпандитским алфавитом. Внимательный же и более объективный анализ законов Дондук-Даши показывает, что они в первую очередь были направлены на наведение общественного, так сказать, порядка: дисциплины и исполнения обетов среди духовенства, военной дисциплины, уменьшения случаев воровства, регламентацию отправления судебных обязанностей и судопроизводства и т.д Особо важно подчеркнуть, что защищались интересы не только господствующих слоев, но и рядовых членов общества, защищалась вообще собственность, а не только феодальная. Законы, касающиеся зайсангов (о тайшах вообще нет упоминаний), направлены не на ограничение «их сепаратизма и своеволия» (они в силу своего социального по- ложения не могли этим заниматься), а на исправное исполнение ими своих обязанностей.

Некоторые дополнительные сведения для освещения нашей темы, -по крайней мере сравнительно- уточняющего характера,- дают опубликованные монгольские законодательные акты и летописи ХУП-ХУШ веков. В 1970 году археологическая группа Советско-монгольской историко-культурной экспедиции под руководством X. Пэрлээ и Э.В. Шавкунова обнаружила на территории Булганского аймака Монгольской республики коллекцию берестяных книг. Среди них оказались тексты 18 монгольских уложений, созданных в конце XVI- первой трети XVII веков. По мнению С.Д. Дылыкова, вновь открытые и изданные X. Пэрлээ уложения явились, безусловно, письменными источниками более поздних монгольских законодательных сборников, в том числе монголо-ойратских законов 1640 года¹² . Ниже мы пользуемся сведениями о содержании отдельных статей уложений, приведенными в работе А.Д. Насилова¹²⁷. Из «Халха Джиру-ма» нами использованы в основном статьи, касающиеся семейно-брачных отношений. Издания монгольских летописей с предисловиями, переводами и подробными комментариями специалистам, да и многим интересующимся историей монгольских народов, хорошо известны; они как источники многократно использовались в различных исторических исследованиях, что избавляет нас от источниковедческого их анализа¹² .

Как нам кажется, в отдельную группу источников необходимо выделить, хотя они также рассказывают о монголах средневековья, труд Рашид-ад-дина , сведения П. Карпини, В. Рубрука и Марко Поло . И это следует сделать не потому, что названные авторы были иностранцами, и это обстоятельство могло сыграть свою отрицательную роль в понимании ими виденного и слышанного. Как это не парадоксально, но нужно предположить, и со значительной долей вероятия, что многое из рассказанного ими является более точным и полным в передаче, чем у монгольских летопис- цев, в том числе и «Сокровенного сказания».

Последние писали свои сочинения находясь, так сказать, внутри самого монгольского общества и для монголов, и многое, что представляет интерес для нас с социально-экономической, общественной, культурно-бытовой стороны, было для них обыденной реальностью и повседневностью, а потому не интересовало и не привлекало их внимания. Многие монгольские летописцы более или менее добросовестно переписывали «Сокровенное сказание») и становились все лаконичнее на факты по мере приближения повествования к их времени, завершая их чаще всего сухими генеалогическими таблицами.

П. Карпини, В. Рубрук и М. Поло были в большинстве случаев очевидцами того, о чем они рассказывают, и если они даже и ошибаются в понимании того, о чем они повествуют, перед исследователем развертывается сама картина происходящего, и он может делать свои выводы исходя из самой картины, тем более» что авторы, будучи как раз иностранцами, старались запомнить и описать малейшие детали. Касательно же Рашид-ад-дина нужно подчеркнуть, что он писал (а скорее, будучи визирем, руководил написанием) свои «летописи» («Джами ат-таварих») по велению Хула-гуидов Газан-хана (1295-1304) и Ольджайту-хана (1304-1316) и, видимо, был в достаточном количестве снабжен различными источниками и прочими материалами.

К числу нарративных источников, ., можно найти некоторые сведения по нашей теме, относится биография виднейшего ойратского цер-ковно-политического деятеля и просветителя, составителя ойратско-калмыцкого алфавита Зая-Пандиты (1599-1662), написанная его учеником монахом Ратнабхадрой в конце XVII века. С описаниями известных исследователям списков ее, публикациями на разных языках можно познако- і і-ї миться в нескольких вышедших в свет работах .

К «Биографии Зая-Пандиты» примыкают по содержанию и идеоло- гической направленности три работы, написанные собственно калмыцкими авторами на старокалмыцкой письменности: «Сказание об ойратах» Га-бан Шараба (1737); «Сказание о дербен-ойратах» хошутского нойона Ба-тур-Убаши Тюменя (1819) и анонимная «История калмыцких ханов» (первая половина XIX века). Две последние работы в конце 50-начале 60-х годов XIX века были переведены на русский язык калмыковедом Г.С. Лыт-киным, коми по национальности. В сборнике А.В. Бадмаева, на который мы уже сослались, были опубликованы полный перевод «Сказания о дербен-ойратах» и часть перевода «Истории калмыцких ханов», а также не совсем удачный перевод на русский язык неизвестного автора труда Габан Шараба¹³⁴. Тексты «Сказания о дербен-ойратах» и «Истории калмыцких ханов» были изданы на старокалмыцкой письменности A.M. Позднее-

1 о с вым . Наконец, тексты трудов Габан Шараба, БаТур-Убаши Тюменя и «Истории калмыцких ханов» были опубликованы на современном калмыцком языке А.В. Бадмаевым¹³⁶.

Биография Зая-Пандиты рассказывает о его жизни и деяниях, как и положено произведению этого жанра. Нас должны интересовать в первую очередь годы его деятельности на родине - Джунгарии и среди волжских калмыков. И здесь надо отметить его политическую активность, особенно по урегулированию весьма запутанных отношений представителей джунгар-ской правящей знати, и успешную проповедь ламаизма среди калмыков на Волге. Хроники, если их так можно назвать, - но и наименование их историко-литературными произведениями также условно, - Габан Шараба и Батур-Убаши Тюменя сходны по структуре и содержанию: это и неудивительно, так как последний активно пользовался трудом первого. В них приводятся не слишком обширные и разрозненные факты из истории ойра-тов и калмыков, легенды о происхождении княжеских династий, их родословные таблицы, знаменательные чем-либо с точки зрения авторов высказывания и поступки известных тайшей и нойонов. Анонимный автор «Истории калмыцких ханов» повествует кратко об основных вехах истории калмыков со времени их прихода на Волгу до ухода большей части в Джунгарию в 1771 году, следя за главными событиями по годам правления тайшей и ханов.

Несмотря на несомненную значимость охарактеризованных выше источников законодательного и нарративного характера, надо сразу признать, что их совершенно недостаточно для удовлетворительного изучения и освещения общественно-политического строя и экономики калмыков в XVII-XVIII веках в их возможной полноте и конкретности. Для этого необходимо привлечение широкого комплекса архивных документов. Мы уже говорили, что дореволюционные исследователи в целом не справились с задачей создания объемной и детализированной истории калмыцкого народа в пределах России. Помимо методологических принципов, им помешала сделать это и слабая источниковая база: многие из них не только не знали ряда названных нами нарративных источников, но и почти не привлекали архивный материал.

Историки Калмыкии советского периода стали больше обращать внимание на архивные материалы , особенно фондов центральных архивов. В 60-х годах интенсивно разрабатывались материалы первой половины XVII века, что было связано с исследовательской деятельностью П.С. Преображенской и М.Л. Кичикова. По этому поводу надо сказать, что тематика их работ не касалась напрямую общественного строя калмыков. В целом же надо отметить, что и в этот период в исследованиях, посвященных ХУП-ХУШ векам упор делался на опубликованные архивные материалы.

Как только калмыки появились в пределах России и завязали отношения с воеводами ряда сибирских городов, в Москву стали поступать отписки этих воевод, то есть обращение к царю с кратким изложением со- держания ранее полученного царского указа и с сообщением о событиях и принятых мерах. В ответ от имени же царя, а фактически из соответствующего приказа - вначале это были Посольский и Сибирский приказы -воеводы получали наказ, то есть инструкцию. Такие же наказы получали другие должностные лица.

По мере дальнейшего развития отношений появились царские указы (грамоты), жалованные грамоты, отчеты послов и записи приема калмыцких посольств - статейные списки, шерти тайшей - присяги и т.п. Весь этот делопроизводственный материал откладывался в соответствующих приказах. Многие документы до нас не дошли из-за пожаров в Москве и других превратностей. Документы московских приказов сосредоточены в настоящее время в Российском Государственном архиве древних актов (ранее -ЦГАДА).

Сведения о калмыках отложились во многих фондах РГАДА. Однако абсолютно подавляющая их часть хранится в фонде 119 «Калмыцкие дела». Когда-то фонд насчитывал 1789 единиц хранения, охватывая дела с 1616 по 1800 год. В настоящее время здесь хранятся 417 дел с 1616 по 1719 год включительно, остальные были переданы в московский Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Документы расположены по годам составления, причем нумерация дел в пределах годов начинается заново. Заголовки дел часто не отражают всего содержания входящих в них материалов.

В документах фонда мы найдем материалы различного делопроизводственного характера: царские наказы различным должностным лицам, грамоты царей к тайшам, статейные списки воевод и посланников, копии шертных записей, письма тайшей, записи о приезде калмыцких посланцев и т.д. На основе материалов фонда можно создать подробную картину русско-калмыцких отношений, особенно по поводу взаимосвязей калмыков и соседнего российского населения, переговоров по вопросам участия калмыцких воинских сил в борьбе России с внешними неприятелями. К сожалению, очень редки сведения по вопросам общественного строя калмыков в охватываемый документами период. Дополнительные сведения по нашей теме имеются в делах некоторых других фондов РГА-ДА, например: 407 «Казанская губернская канцелярия», 16 «Внутреннее управление».

К материалам фонда 119 тесно примыкают документы фонда 178 «Астраханская приказная палата» Архива Санкт-Петербургского филиала Института российской истории РАН (ранее - ЛОИИ). Часть документов фонда 119 РГАДА опубликована Институтом востоковедения в серии «Материалы по истории русско-монгольских отношений» . В эти сборники вошли документы по сношению России с Монголией и Джунгарией, выявленные в различных фондах РГАДА и Санкт-Петербургского отделения архива РАН (старое название - ЛОА АН СССР): Портфелях Миллера, Сибирского приказа, Монгольских дел, Зюнгарских дел, Сношений России с Китаем - мы использовали имеющиеся в них материалы, нужные для нашей работы.

Как уже сказано, большая часть фонда 119 «Калмыцкие дела» РГАДА была передана в АВПРИ, где она и хранится в настоящее время. Номер, название фонда и принцип расположения материалов, охватывающих период времени с 1720 по 1800 год остались прежними, как и в РГАДА. Особенностью содержания дел АВПРИ является то обстоятельство, что оно перекликается с содержанием дел ряда фондов Национального архива Республики Калмыкия (НАРК), так как с документов, отправляемых в центр, власти на местах оставляли копии. Отличие же в том, что в делах фонда 119 АВПРИ имеются оригиналы писем калмыцких ханов и наместников ханства, протоколы записей совещаний по калмыцким делам в Коллегии иностранных дел и т.п., хотя о результатах многих из них и принятых решениях сообщалась астраханским губернаторам.

В начале XVIII века возникли трудности в отношениях Калмыцкого ханства с рядом соседних народов, входивших и не входивших в тот период в состав России. В письме канцлеру Г.И Головкину в 1715 году хан Аю-ка указывал на одну из главных причин сложившегося положения: «Ради многих российских дел воевался было с башкирцами, с крымцами и кубанцами, и донскими казаками, и с астраханцами, и с казачьею ордою (ка-захами - МБ.), и с каракалпаками, и оные все со мною неприятели»

Действительно, начиная с 50-х годов XVII века калмыцкая конница оказывала активную помощь русским армиям в борьбе против южных неприятелей, что вызывало ответные набеги врагов на калмыцкие улусы. С этого же времени калмыцкая знать, выполняя просьбы и указы царского правительства, принимала участие в подавлении народных движений в соседних регионах. Действия царского правительства, знати соседних народов и самих калмыцких владельцев обостряли межнациональные отношения в рассматриваемом регионе. Не надеясь собственными силами справиться с внешней опасностью, хан Аюка неоднократно просил оказать ему вооруженную помощь.

Российское правительство давно изыскивало возможность установить более эффективный контроль над Калмыцким ханством. Воспользовавшись просьбами хана Аюки Петр I распорядился послать из Казани стольника Д.Е. Бахметева с 600-ми солдат и казаков для пребывания при ставке хана «в зиму и лето всегда неотлучно» " . Официально цель стольника состояла в оказании помощи и охране ставки хана в случаях внезапных нападений неприятелей. Однако, тогда же в секретной инструкции особое внимание стольника обращалось на то, чтобы он держал под неусыпным наблюдением внешнеполитические акции калмыцкой знати и по возможности пресекал ее связи с рядом иностранных государств, а в первую очередь с Турцией и ее вассалами¹⁴⁰.

Так было положено начало существованию особого исполнительно- надзирательного административного органа - Калмыцкие дела. Возглавлял его руководитель из числа военнослужащих, назначаемых указом Коллегии иностранных дел. Он подчинялся астраханскому губернатору или, что случалось реже, непосредственно упомянутой коллегии. В отдельных случаях обязанности руководителя Калмыцких дел выполнял непосредственно астраханский губернатор.

Со временем к функциям Калмыцких дел по надзору за внешними связями ханства стали прибавляться новые, и, наконец, правительственный орган стал вмешиваться чуть ли не во все сферы жизни улусов, отчасти или полностью подменяя органы национальной власти. Период формирования структуры Калмыцких дел продолжался до 1720 года. Структура эта без существенных изменений просуществовала до 1 марта 1771 года, до момента, когда после ухода большей части калмыков из России астраханский губернатор Н.А. Бекетов отстранил от должности последнего главу Калмыцких дел полковника И.А. Кишенского, ликвидировал само учреждение, а штат и функции его передал Калмыцкой экспедиции, созданной при Астраханской губернской канцелярии.

Штат Калмыцких дел состоял, кроме руководителя, из приставов, назначаемых из числа дворян и офицеров нижневолжских городов, учеников калмыцкого языка, переводчиков, толмачей и воинской команды, чаще всего из казаков. Приставы и ученики калмыцкого языка, которые зачастую также выполняли приставские обязанности, постоянно, до очередной смены, проживали при ставках ханов и крупных нойонов, наблюдая за их деятельностью и поведением. Они контролировали выполнение правительственных распоряжений в улусах, посредничали во взаимоотношениях калмыков с соседним населением. В помощь приставам назначались (при незнании языка) переводчики, толмачи, рассыльные и небольшая воинская команда.

За 50 с небольшим лет работы учреждения накопился разнообразный делопроизводственный материал. Ныне он хранится в Национальном архиве Республики Калмыкия (далее - НАРК), в фонде 36 «Состоящий при калмыцких делах при астраханском губернаторе»¹⁴¹. Начальные материалы фонда датируются 1713 годом. Документы же, происхождение которых связано с деятельностью собственно Калмыцких дел, начинаются с дела № 8, датируясь 1722 годом.

Состав материалов фонда разнообразен. Это указы царского правительства местной администрации и другие документы распорядительно-исполнительного характера; грамоты к калмыцким ханам, наместникам ханства и отдельным владельцам; переписка местной администрации с центральными учреждениями и между собой; письма ответственных государственных лиц к представителям местной администрации и к калмыцким ханам и нойонам; рапорты, отчеты и донесения приставов и других должностных лиц; журналы встреч и бесед царских администраторов с представителями калмыцкой знати; различные материалы судебно-следственного характера, возникавшие при разборе уголовных и гражданских дел между калмыками и соседним населением и т.п.

Материалы в фонде отложились в подлинниках, копиях и черновиках. Письма ханов, нойонов и ряд других документов, написанных на калмыцком языке, снабжены переводами на русский язык. Особенностью фонда, затрудняющей работу над ним, является бессистемность в группировке материалов, отсутствие какого-либо тематического принципа, Единственный признак, придающий видимость системности - хронологическая последовательность, да и то она не всегда выдерживалась в процессе комплектования документов в отдельные дела. Иначе и не могло быть, так как учреждение не имело структурных делопроизводственных подразделений.

Значительный документальный массив фонда составляют материалы, освещающие политику царского правительства по отношению к кал- мыкам, - а лучше сказать к знати, - методы и средства, применяемые им для реализации поставленных целей и задач. Особенно четко прослеживается постоянная направленность ее на ограничение ханской власти. Наличие в составе фонда правительственных документов, адресованных как местной администрации, так и хану и нойонам, облегчает их сравнительный анализ. По материалам фонда отношение калмыцкой знати к мероприятиям правительства детально проследить труднее, чем замыслы и планы правительства. Переписка нойонов между собой, сведения об их связях и переговорах в фонде не отложились, за исключением нескольких писем, случайно попавших в руки Н.А. Бекетова.

Начиная с XVIII века стал обостряться вопрос о территориальных границах калмыцких кочевий и о праве пользования калмыками водными участками на Волге для рыбной ловли. По вопросам, связанным с названной проблемой, в фонде отложилась большая масса документов. Они отражают отношения калмыков с соседним населением, в первую очередь с русским. Содержание их посвящено решению дел о взаимных угонах скота, пропаже и розыске его, потраве сенокосных угодий, нарушении сроков возврата заемных денег, столкновениях при торговых операциях на базарах и т.п. При анализе подобных материалов может создаться не совсем верное и даже ложное впечатление, что отношения калмыков с соседним российским населением в основном были негативными, на что часто акцентировали внимание дореволюционные авторы.

В данном случае нужно помнить, что одной из немаловажных функций Калмыцких дел было разрешение различных спорных ситуаций между калмыками и их соседями. В силу того нормальные, то есть бесконфликтные отношения названных сторон выпадали из поля зрения Калмыцких дел, да и остальной русской администрации.

Начиная с 20-х годов XVIII века в силу ряда причин, - главной из которых было обеднение из-за участившихся междоусобных столкновений и взаимных разорений, дополняемых неблагоприятными погодными условиями, -значительная часть калмыков начала заниматься рыболовством. Данная хозяйственная отрасль развивалась в двух направлениях: с одной стороны, промышляли рыбу собственными орудиями лова лично для своих нужд, с другой - в поисках заработка нанимались на казенные или частновладельческие ватаги, учуги и т.п. В последнем случае употреблялись собственные орудия лова, или же таковые арендовались у нанимателей.

Все это создавало массу повседневных вопросов, решением которых занимались Калмыцкие дела и администрация нижневолжских городов. Принимаемые ими решения и проведение их в жизнь можно проследить на основе большой массы документов. Очень важными являются материалы двух совещаний при астраханских губернаторах В.Н. Татищеве и И.А. Брылкине -первое в 1742, а второе в 1746 годах. На этих совещаниях, где присутствовали и представители заинтересованного купечества, были выработаны положения о правилах и сроках ловли рыбы теми калмыками, которые ловили для себя. Анализ содержания принятых решений не оставляет сомнения, что под защиту брались интересы казны, местного купечества, владельцев промыслов и откупных вод¹⁴².

Не меньший интерес представляют многочисленные договоры, фиксирующие права и обязанности сторон при найме калмыков на рыбные промыслы. Пользование материалами договоров облегчается тем обстоятельством, что основная масса их собрана в нескольких больших прошнурованных книгах. В договорах фиксировались сроки начала и окончания работ, стоимость каждого вида выловленной рыбы, правила их замера, обеспечение продуктами питания и орудиями лова, размеры задатков, условия окончательного расчета. В XVIII веке получил широкое распространение наем калмыцких бедняков и на другие работы в приволжских городах и селах - это также нашло отражение в материалах фонда.

Далее, материалы фонда позволяют четко проследить возрастание роли денег в калмыцких улусах, торговые отношения с соседним населением и внутри самого калмыцкого общества. В документах фонда немало сведений, отражающих правовые вопросы и эволюцию правовых норм у калмыков, социальную структуру и социальные отношения, административно-управленческую систему ханства, систему сбора податей, функции должностных лиц, семейно-брачные отношения и т.п.

Мы сравнительно подробно остановились на характеристике содержания материалов фонда 36-го по следующей причине: после ухода большей части калмыков из пределов России в 1771 году Калмыцкие дела были ликвидированы и вместо их последовательно создавались и реорганизовывались новые административно-управленческие учреждения, все больше забиравшие в свои руки процесс управления калмыцким населением. Первой в этом ряду была уже упоминавшаяся Калмыцкая экспедиция при Астраханской губернской канцелярии, созданная 1 марта 1771 года.

Ее сменила Калмыцкая канцелярия, образованная 5 апреля 1788 года с местоположением в г.Енотаевске. 29 июня 1797 года вместо нее открыло свои заседания Калмыцкое правление, последнее из которых произошло 26 июля 1801 года, так как и оно, в свою очередь, было заменено управлением Главного пристава при калмыцком народе. Все названные учреждения оставили после себя, естественно, свою делопроизводственную документацию, которая ныне хранится в соответствующих фондах Национального архива Республики Калмыкия, они будут названы в своем месте. Принципы комплектования материалов этих фондов, основные категории, направления и параметры содержательной их части схожи с таковыми фонда 36-го, что избавляет нас от необходимости повторяться. Такова основная ис-точниковая база нашего исследования.

Научная новизна. В диссертации впервые в историографии Калмыкии последовательно доказывается, что Калмыцкое ханство окончательно сложилось не в 50-60-х годах XVII в. и не в начале XVIII в., как это было принято сгищь _tCi 6 о-х гг. XVI і ОхТсшпе bntdm і-щ осньі? i^mt ственно архивных материалов показано, что крупные группировки улусов калмыцкого народа - торгуты, дербеты и хошугы - являлись в XVII -XVIII вв. ничем иным, как этнополитическими объединениями, и этнический фактор играл в них главную интегрирующую роль. Впервые описывается внутренняя структура данных объединений, в связи с чем диссертант впервые вводит понятие «субэтносы» для обозначения более мелких этнических единиц калмыцкого народа того времени.

В исследовании впервые подробно рассматриваются формы и численность калмыцкой семьи XVII - XVIII вв., имущественные и наследственные права её членов. Много новых данных вносится в изучение социальной структуры калмыцкого общества» особенно зависимых категорий; в описание административно-управленческой системы Калмыцкого ханства; в анализ традиционного хозяйства и новых хозяйственных явлений в калмыцких улусах в XVIII в.

Практическая значимость диссертации. Практическая значимость диссертации состоит в использовании полученных результатов в дальнейших научных исследованиях различных проблем истории калмыцкого народа XVII -XVIII вв., введении в научный оборот большого пласта архивных материалов, некоторых терминов и понятий, связанных с анализом социально-политического строя Калмыцкого ханства. Материалы и выводы диссертации могут использоваться в преподавании истории калмыцкого народа в высших и средних специальных учебных заведениях и в школах Республики Калмыкии, при написании учебных пособий по истории калмыков, разработке спецкурсов. Результаты исследования представляют общественный интерес.

Структура этнополитических объединений

Напомним читателям: нашей исходной позицией при анализе внутренней структуры объединений торгутов, дербетов и хошутов XVII-XVIII веков является мнение, что они были субэтносами калмыцкой народности, с определенной социально-политической организацией. Как мы стремились показать выше, члены этих субэтносов обладали этническим самосознанием и самоназванием-этнонимом. Однако у некоторых исследователей калмыцкой истории имелся иной взгляд на данную проблему.

И.Я. Златкин считал, что названия ойратских и калмыцких объединений происходили от имени правящего ханского или княжеского рода. В соответствующем разделе "Очерков Калмыцкой АССР", основным автором которого был И.Я. Златкин, прямо утверждалось, "что к XVII- XVIII вв. такие объединения означали уже не роды и не племена, а фамильные имена правящих династий, наследственно властвующих аристократических родов, по имени которых звали и феодально зависимых от них непосредственных производителей - ("людей черной кости"), независимо от их происхождения. Вчера эти люди находились под властью торгоутских ханов и князей, а потому назывались торгоутами; сегодня их подчиняли себе дербетские ханы или тайши, и они становились дербетами, по этой же причине они завтра могли стать хойтами или хошоутами". У.Э. Эрдниев недвусмысленно заявлял, что "Термины "хошуды" и "торгуты" не могут быть признаны этнонимами", так как, по его мнению, в основе их происхождения лежит военная терминология. 105 Далее У.Э. Эрдниев повторил уже известную формулу: "Монголоязычные группы, объединенные представителями из дома хошутов, получили наименование хошутов (хошеутов), а у тех, кто оказался под властью дома торгутовских, именем стал "торгут", то же самое произошло с дербетами". 106

Однако уважаемый автор не останавливался на этом, а пытался найти "виновников" закрепления в сознании неверного представления о сущности калмыцких объединений. По его мнению, "термины хошуты, дербеты и торгоуты, этническая общность и единство каждого из них так упорно отстаивавшиеся господствовавшей в дореволюционный период верхушкой калмыцкого общества, представляли собой анахронизм типа удельных княжеств. Укреплению и стабилизации представления о делении калмыков на дербетов, торгутов и хошутов способствовали законодательные акты царской администрации, в которых использовались привычные для нее термины, рассчитанные на разжигание «родовых» противоречий и насаждение «родового сознания» в интересах отвлечения трудящихся масс от классовой борьбы против их подлинных врагов». Нынешнему читателю нетрудно заметить идеологические штампы, которые еще не так давно были в ходу. Картина, нарисованная У.Э. Эрдниевым, не соответствует реалиям.

О том, что это так, говорит то обстоятельство, что У.Э. Эрдниев не может удержаться на принятой позиции, когда в другой статье заявляет: «Все чоносы являются дербетами по этническому самосознанию, по языку, обычаям и традициям». Если автор не хочет сказать, что только дербеты имели свой этноним и другие признаки этноса, то он должен признать, что торгуты и хошуты также имели этническое самосознание и т.п. У.Э. Эрдниев дает также свое понимание генезиса диалектных различий в калмыцком языке: «Ликвидация в 1771 году калмыцкого ханства содействовала укреплению власти отдельных нойонов, враждовавших между собой, а также усилению феодальной раздробленности улусов друг от друга, что обусловило сложение некоторых поместно-территориальных диалектных различий, о которых говорилось выше». 10 Думается, здесь все ясно без комментариев.

Имеющиеся факты не подтверждают, на наш взгляд, гипотезу о происхождении названий (самоназваний) калмыцких этнополитических объединений от имени правивших ими нойонских (княжеских) династий. Габан Шараб110, «Шара Туджи»1 , «Илэтхэл Шастир»112 согласно утверждают, что торгутские нойоны-потомки кереитского Ван-хана, который якобы был одной «кости» с Чингисханом. Хошутские нойоны вели свой род от младшего брата того же Чингисхана - Хабуту Хасара Таким образом, если следовать гипотезе И.Я. Златкина и У.Э. Эрдниева, подвластные торгутских и хошутских нойонов должны были бы называться соответственно кереитами и борджигитами; владетельные же роды с фамильными названиями Торгут и Хошут в истории ойратов неизвестны.

Как справедливо отмечает В.П. Санчиров, версии о происхождении калмыцких нойонских родов вряд ли достоверны114. Кстати сказать, В.П. Санчиров так же оперирует понятиями «этнополитические объединения» и «этнические группы» 115, но делает это несколько бессистемно, применяя оба термина к одним и тем же объединениям джунгаров, хошутов, торгутов и т.д.

Возвращаясь в вопросу о достоверности родословных версий, нужно отметить, что, по имеющимся на нынешний день источникам, объединения торгутов, хошутов и дербетов складываются в XIV-XV веках. В связи с этим напрашивается вопрос: если будущие торгутские и хошутские нойоны существовали задолго до образования соответствующих объединений, как они стали во главе их и кем они владели до них? Ответа на это нет и, как видится, может никогда и не будет.

Необходимо, однако, отметить, что кереиты (керяд), как этническая группа, существовали в составе торгутского объединения; в общей сложности их насчитывалось несколько тысяч кибиток. По этому поводу хочется отметить очень интересный факт, относящийся уже ко времени после ликвидации Калмыцкого ханства.

После ухода наместника Убаши с большей частью народа из пределов России, правительство решило раздать несколько тысяч кибиток, принадлежавших ушедшим нойонам, их оставшимся собратьям. Затем три наиболее авторитетных или беспокойных нойона были фактически насильно отправлены ко двору. По дороге один из них, торгутский Яндык, умер. На оставшийся после него улус - Яндык был бездетен - стал претендовать полковник князь А. Дондуков, крещеный сын хана Дондук-Омбо.

Имущественные и наследственные права

Они у калмыков в XVII-XVIII вв. определялись социальной принадлежностью, очередностью рождения и полом. Основными наследователями были сыновья; прекрасная половина рода человеческого в этом деле была оттеснена далеко на задворки. В целом, по традиции, глава семьи до совершеннолетия сыновей, болезни, глубокой старости и смерти был полновластным хозяином и распорядителем принадлежащего семье имущества и скота. Но в жизни бывало и так, что ситуация менялась, когда сыновья обзаводились собственными семьями. Птенцы, давно уже оперившиеся и ставшие на крыло, жаждали построить собственное независимое гнездо. В связи с этим нередко за войлочными стенками кибиток кипели страсти, и хотя соперничающие стороны по возможности старались не выплескивать их наружу, от этого они еще больше накалялись.

Для притязаний взрослых сыновей имелись социально-экономические причины. Как известно, развитие частной собственности привело к распаду больших патриархальных, а затем и больших неразделенных семей на малые индивидуальные. Наряду с общесемейной собственностью постепенно развивалась индивидуальная собственность, у членов семьи появилось личное имущество, которым они могли распоряжаться самостоятельно. Впрочем, необходимо сразу же отметить, что в кочевых обществах, в том числе и у калмыков, судя по источникам, процесс выделения индивидуальной собственности шел замедленно, и вплоть до конца XIX века не получил широкого развития.

В 1970 г. на территории Булганского аймака МНР в развалинах субургана была обнаружена коллекция берестяных книг. Среди них находились тексты 18 монгольских уложений, созданных в конце XVI -первой трети XVII в. Изучавший их А.Д. Насилов пришел к выводу, что в области вещного права отмечается выделение индивидуальной собственности. Хотя в Законах и встречаются указания на семейную общность имущества и коллективную ответственность родичей, однако, они уже не препятствуют образованию частной собственности. Конечный вывод исследователя: в рассматриваемое время, т.е. время составления Законов, значительное развитие уже получила частная собственность на движимое имущество, существовавшая еще параллельно с общесемейной собственностью. В связи с выводами А.Д. Насилова хочется заметить, что не всегда понятно, имеет ли он в виду под частной собственностью вне общесемейной собственности личную собственность того или иного члена семьи, что далеко не одно и то же . Вместе с тем мы присоединяемся к предположению А.Д. Насилова, что 18 Законов возможно послужили источниками монголо-ойратских законов 1640 г., как думал и С.Д. Дылыков .

Необходимо отметить, что в семьях простолюдинов, и особенно бедноты, требования раздела со стороны сыновей возникали, скорее всего, сравнительно редко. Основная причина подобной скромности лежала на поверхности - делить было почти нечего. Невозможность обеспечить женатых сыновей необходимым минимумом имущества и скота заставляла такие семьи вести общее хозяйство. Здесь, разумеется, возможны были выделы женатых сыновей, но в таком случае они должны были наниматься на рыбные промыслы и другие работы в нижневолжских городах и селах, чтобы обеспечить своей семье самостоятельное существование. Например, подвластный нойона Яндыка Нима «кочевье имел... кибиткою своею с протчими помянутого Яндыка калмыками в тритцети кибитках, которые все находятся под смотрением двух человек редовых калмык Доржи и Цаган Зана для пропитания себя рыбою неподалеку урочища Круглова острова»40. Таким образом, выделы с необходимым имуществом и скотом могли иметь место в семьях зажиточных простолюдинов.

По другому обстояло дело в нойонских и знатных зайсангских семьях. Здесь было что делить, и в первую очередь предметом притязаний взрослых сыновей являлось главное «имущество» - подвластные люди. С нойонских семей мы и начнем рассмотрение имущественно-наследственных прав в калмыцком обществе XVII-XVIII вв. Упоминавшееся предписание законов 1640 г., по которому «отец должен выделить сыновьям своим наследство по обычаю», относилось и к нойонам, однако законы не раскрывают, в чем состоит обычай. Не известны также законодательные установления и предписания обычаев, определявшие возможность или необходимость выдела. Скорее всего, здесь играли роль женитьба сына, добрая воля родителя, настойчивые требования желающего отделиться, а также другие обстоятельства.

Полупривилегированные слои и котечинеры

Особое место в социальной структуре Калмыцкого ханства занимали несколько сословных групп. Это, если продолжить предыдущий раздел данной главы - ламаистское духовенство. О верхнем его слое было сказано. Однако, даже его средние и отчасти низшие слои также пользовались определенными льготами, будучи освобожденными от податей, военной службы и прочих повинностей. Все они существовали за счет податного населения, получая и выманивая у него деньги, скот и имущество различными способами: вот некоторые из них.

Еще на заре распространения ламаизма среди калмыков, на Волге побывал в 1645 г. знаменитый в истории ойратства ученый монах, политический деятель и создатель «тодо бичик» («ясного письма») Зая Пандита. Когда его провожали обратно в Джунгарию, то калмыцкие тайши, усердствуя в деле приобщения к догматам новой религии, подарили ему и членам его свиты свыше 20 тысяч лошадей55.

В 1742 г. В.Н. Татищев и наместник Дондук-Даши вели переговоры об испомещении обедневших калмыков на рыбные промыслы. Губернатор указал собеседнику на то обстоятельство, что при существующем положении обедневшим поправить свои дела нельзя, потому что хотя они деньги и зарабатывают, но «владельцы, зайсанги и посланцы грабят их немилостиво, а деньги, пришед, манжики выманивают»56. Во время болезни Дондук-Омбо лечивший его Эмчи-гелюнг сказал его зайсангам, чтобы они собрали в одно место 1-2 тысячи священнослужителей (хувараков) и дали им 2-3 тысячи лошадей и коров, а «они де о здоровье Дондук-Омбине будут просить бурханов»37. По смерти жены Деджиты Дондук-Даши истратил на поминки 3000 рублей, а на поминки сына

Асарая 9000 , большие по тем временам деньги, если учесть, что всему 20 000 калмыцкому войску за кубанский поход в 1736 г. было пожаловано правительством 10 000 рублей. Кстати, Дондук-Омбо эти деньги не раздал воинам, а накупил на них вещей и товаров и отправил все к Далай-ламе. Однако посланцев его не пропустили через Китай, товары указом Сената от 13 декабря 1743 г. разрешено было продать в Кяхте русским купцам5 .

При таких обильных пожертвованиях неудивительно, что даже рядовые гелюнги при определенной расчетливости могли накопить достаточно денег и скота, чтобы на них, как некий Сетерту-Дамбо гелюнг, можно было приобрести «19 кибиток людей, да особо два человека холостых»60. Достаточно безбедное существование основной массы духовенства вызывало искушение простолюдинов, которые, по словам В.Н. Татищева, «хотя не знают закона (духовного - М.Б.), однако же, ради великого подаяния все тщатся духовный чин принять, которых уже стало около 10 000, в то время как военного народа едва 20 000 собраться может». Собеседник его, зайсанг Бордон, согласился с губернатором, причем добавил, что духовного «чина без владельческого позволения напред сего никто не имел, а ныне всякой по своему желанию приемлет... о чем они, зайсанги, и сами не раз рассуждали»61.

Не ограничиваясь разговорами с зайсангами, В.Н. Татищев, приверженец рационализма, обращался непосредственно к Дондук-Даши, «чтоб он, оставя суеверства, обманов поповских не слушал и раздаваемое им многое богатство употребил на вспоможение бедным». Наместнику такие предложения не нравились. Правительство также не одобрило поведения губернатора, но по совсем другим причинам. Своими «внушениями», поучало оно В.Н. Татищева, «их суеверства перевесть не можете, а только их озлобите или подадите сумнение, яко вы то чините по указу нашему, разве бы о сем велели внушить кому другому, ито слехка, понеже сие принадлежит до их закона и им без противности быть не может. А впредь надобно вам их попов, которые во владельцах и в их народе силу имеют, ласкать и приводить в нашу верность, чтоб чрез них удобно было что в пользу интересов наших делать, как и напред сего чрез Шакур-ламу по тогдашнему времяни многие потребности получены» .

Развитие отходничества и денежных отношений в улусах

Калмыцкое хозяйство прошлого в силу специфики экстенсивного кочевого скотоводства было уязвимо со стороны капризов и превратностей политической обстановки: стихийное бедствие в виде суровой снежной зимы, эпизоотии, длительные междоусобицы, удачный набег врагов приводили к значительному обнищанию населения, появлению большой массы «скудных», то есть потерявших весь или почти весь скот семей. Впрочем, надо заметить, что некоторое количество таких «скудных» семей существовало в калмыцких улусах постоянно и в относительно благоприятные периоды.

Если их число не превышало определенного уровня, то в поисках работы и пропитания они рассасывались в остальной массе населения, нанимаясь для работы к владельцам, зайсангам, зажиточным единоверцам, а то и просто кормясь «Христа ради» у родственников и «меж двор». Для понимания дальнейшего процесса необходимо сразу же оговориться, что при определенных благоприятных обстоятельствах часть «оскудавших» калмыков могла снова обзавестись скотом и вернуться к прежнему положению. Такому возврату способствовали и некоторые обычаи, обязывавшие зажиточных родственников оказывать помощь своим менее удачливым сородичам. Дело резко менялось при длительности влияния неблагоприятных обстоятельств. В таком случае обнищавшая масса, не находившая себе применения внутри своего общества, должна была искать другие выходы. В такие периоды отчаявшиеся люди в поисках спасения шли на любые крайности, вплоть до продажи детей и т.п.

Начиная со времени прихода в Россию и вплоть до смерти хана Аюки в 1724 г., калмыки находились в сравнительно благоприятных условиях. Если и случались в эту пору неурядицы и стихийные бедствия, влекшие обеднение части населения, то калмыки справлялись с положением за счет собственных ресурсов, а в какой-то мере путем удачных набегов, так как они тогда обладали сравнительно крупной военной силой, позволявшей чувствовать себя в своем регионе на равных с другими кочевыми народами.

Начавшиеся после Аюки длительные междоусобные столкновения претендентов на ханскую власть, надолго расколовшие калмыков на несколько враждующих группировок, привели как к уменьшению населения в улусах, так и к обнищанию значительной его части. В июле 1742 г. тогдашний наместник ханства Дондук-Даши, будучи при царском дворе, подал прошение, где, между прочим, говорилось, что до 1724 года калмыков вместе с подданными им татарами было 70 тысяч, а ныне осталось чуть более 20 тысяч, да и те находятся в крайнем убожестве . В другом случае, в 1743 г., он же утверждал, что осталось к этому времени 16923 кибитки. Большое сокращение населения улусов и его обнищание подтверждает и В.Н. Татищев, доносивший правительству в 1744 г., что при Аюке было около 70 тысяч кибиток калмыков и более 30 тысяч кибиток татар, «а ныне всех тридцати тысяч нет, и тех более бесскотных» (большинство татар во время междоусобий откочевало на Кубань и в Крым, выйдя из-под власти калмыцких ханов). Разумеется, к названным цифрам нужно относиться критически, они относительны, но, думается, в целом они верно отражают сложившееся к сороковым годам XVIII века положение.

В довершение всего огромный падеж скота вызвала суровая зима с 1739 на 1740 год, когда кочевавшие по Куме улусы вынуждены были рубить ветви с деревьев для корма скоту. Сообщая об этом, хан Дондук-Омбо признавал, что теперь большинство калмыков может спастись от голодной смерти, питаясь рыбой . Понимал это и новый наместник ханства Дондук-Даши. Естественно, простолюдины, не дожидаясь указаний сверху, сами обратились к спасительному для них рыбному промыслу. Уже отмечалось, что рыболовство, как подсобная отрасль хозяйства, существовало у калмыков давно, и они с момента прихода на Яик и Волгу ловили там рыбу, но ранее оно не носило такого массового и систематического характера, каким стало с конца 30-х - начала 40-х годов, и не вызывало особых беспокойств у живущего здесь русского населения. Теперь же со стороны последних посыпались жалобы, начались нежелательные столкновения на этой почве. Особенно забеспокоились рыбопромышленники, владельцы откупных и подрядных вод.

Правительство вынуждено было начать урегулирование возникших проблем. По его указаниям астраханские губернаторы В.Н. Татищев и И.А. Брылкин - первый в 1742 , а второй в 1746 году - совместно с соответствующими лицами астраханской губернской администрации выработали положения о правилах и сроках ловли рыбы калмыками, о чем уже упоминалось выше.

Не останавливаясь на них подробно, отметим, что общая их направленность защищала интересы казны, местного купечества, рыбопромышленников и владельцев откупных и т.п. вод.

Похожие диссертации на Социально-политический строй и хозяйство калмыков в XVII - ХVIII вв.

Последнее великое кочевье: переход калмыков из Центральной Азии в Восточную Европу и обратно в XVII и XVIII веках Колесник Владимир Иванович

Ойраты и калмыки на евразийском пространствеБембеев Валентин Шорголдаевич

Аграрный строй и крестьянство Удмуртии в XVII- первой половине XIX в.Гришкина, Маргарита Владимировна

Генералитет полков "нового строя" в России второй половины XVII векаРогожин Александр Александрович

Социально-экономический строй кумыков во второй половине XVII-первой половине XVIII в.Акбиев, Арсен Солтанмурадович

Войска "нового строя" в Сибири во второй половине XVII векаДмитриев Андрей Владимирович

Внутренний экономический строй крестьянского хозяйства Западной Сибири начала XX векаНикулин, Петр Федорович

Милиция Южного Урала в период послевоенного восстановления народного хозяйства : 1945-1953Калмыков Валерий Витальевич

Проблема христианизации калмыков в контексте внутренней и внешней политики РоссииОрлова Кеемя Владимировна

Фонетический строй белозерско-бежецких говоров первой половины XVII в.Бегунц, Ирина Владимировна