Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Усадьба как основа ценностных установок дворянского сословия 29
1. Усадебное пространство как фактор нравственно эстетического воспитания дворянина 31
2. Культура и быт дворянской усадьбы второй половины XIX - начала XX вв. 48
3. Семейные ценности и традиции московского дворянства в пореформенный период 58
Глава 2 Закрепление дворянских ценностных установок в светских и религиозных церемониях 74
1. Образование в системе дворянских традиций 77
2. Участие в жизни светского общества как жизненная школа 92
3. Религиозная жизнь и религиозное чувство московского дворянства 121
Глава 3. Специфика самосознания московского поместного дворянства пореформенной эпохи 134
Заключение 154
Список источников и литературы 159
- Усадебное пространство как фактор нравственно эстетического воспитания дворянина
- Семейные ценности и традиции московского дворянства в пореформенный период
- Участие в жизни светского общества как жизненная школа
- Специфика самосознания московского поместного дворянства пореформенной эпохи
Введение к работе
Актуальность темы диссертационного исследования определяется, прежде всего, современными поисками утраченных культурных и нравственных ценностей, одним из основных носителей которых в дореволюционной России было дворянство. Нет в российской истории другого такого сословия, которое больше подвергалось бы жестокой критике и оскорбительному злословью, чем дворянство. Но сегодня наше общество перешагнуло критическую точку революционных преобразований, чреватых теоретическими утопиями, и дальнейшее развитие начинает рисоваться не как создание новою мира на развалинах старого, а в виде органического н непрерывного развития.
Преодоление односторонних классовых позиций советской историографии и изучение истории дворянского сословия как целостного социокультурного феномена, трансформации дворянских ценностей, несомненно, способствует реконструкции более полной картины исторических реалии второй половины XIX - начала XX веков. Транслировавшиеся из поколения в поколения ценностные установки российского дворянства представляли собой специфический «сплав» элитарной и народной культуры и традиций. Как бы далеко ни отстояло поместное дворянство (особенно крупное) от крестьянства, оно все же было понятнее и ближе этому самому крестьянству, нежели городская, оторвавшаяся от сословных корней интеллигенция.
Политическая, социально-экономическая и культурная модернизация российского социума, затронувшая п тон или иной степени все сословия российского общества, представляла, прежде всего, процесс трансформации (а в ряде случаев и разрушения) культуры и ценностей традиционного общества, основой которого были, в первую очередь, крестьяне и дворяне. Можно констатировать, что исследование вышеуказанной проблематики будет способствовать формированию повои парадигмы теории и истории культуры российского социума на переломном этапе его развития.
Объектом диссертации выступает московское поместное дворянство второй половины XIX - начала XX веков.
Предметом диссертационного исследования служит быт, образ жизни и досуг, ценности и стереотипы поведения дворянского сословия, - все то, что можно объединить интегративным понятием «культура быта». При этом быт не ограничивается жизнью вещей, а проявляется в обычаях и ритуалах повседневной жизни, характере образования и досуга.
Хронологические рамки диссертации охватывают пореформенный период российской истории (вторую половину XIX — начала XX столетия).
Географические границы. В целом диссертационное исследование охватывает территорию московского региона, где к началу XX столетия проживало около 40 тыс. дворян.
Общее, никем не оспариваемое мнение, связывающее именно Москву и Московскую губернию с тем консервативным очагом, в рамках которого сохранялись исконность и самобытность русской культуры, предопределило наше обращение, прежде всего, к исследованию быта и нравов поместного дворянства пореформенной опохи на материале этого региона.
В основе методологии работы, наряду с общими принципами историзма и объективности, лежит системный подход, позволяющий реконструировать не только отдельные сословные и семейные ценности и бытовые традиции, но представить их как некую социокультурную целостность. Подобная позиция определила широкое использование в диссертации методологического аппарата родственных наук: истории (прежде всего социальной и истории ментальностей), культурологии и общественной психологии.
Стремление обеспечить параллельный анализ процессов, происходивших на уровне изменения быта и, соответственно, сознания, обусловило использование проблемно-исторического метода. С помощью динамического метода можно обнаружить в культуре и психологии благородного сословия некие неизменные блоки или константы путем изучения, с одной стороны, процесса межкультурного взаимодействия, а с другой, реакции на кризисные события начала столетня. Ретроспективный метод позволяет дать оценку степени репрезентативности тех или иных выводов исследователей, а метод актуализации учитывает практическую направленность результатов работы.
Степень изученности проблемы. Сформулированная тема диссертации потребовала изучения большого круга литературы, посвященной как вопросам истории, культурологии, философии, искусствознания, так и отдельным вопросам воспитания, образования, быта и нравов поместного дворянства. Анализ литературы выявил тот факт, что пореформенный период отечественной истории был и остается объектом основательного изучения в нашей науке, но скорее в социально-политическом, нежели в социокультурном, плане. В большей степени последняя историографическая традиция характерна для западноевропейской исторической науки.
Более того, в настоящее время изучение социокультурных и социально-психологических аспектов истории на Западе выдвигается на ведущие позиции в разных отраслях гумашггарпого знания. В современной западной историографии большие надежды возлагаются на поворот социальной истории к «культурной истории социального», которая, опираясь на анализ понятии и представлений, акцентирует внимание на социальном и культурном опыте отдельных групп населения и социума в целом. Согласно базовым положениям социологии культуры П. Бурдье, общественные структуры «ведут двойную жизнь». С одной стороны, они выступают как «реальность первого порядка», данная человеку через распределение материальных ресурсов и престижных ценностей, а с другой - как символическая реальность - в представлениях.
стереотипах мышления и поведения, которые «непрерывно конституируют социальный мир через практическую организацию повседневной жизни». Все эти и другие теоретические наработки вполне применимы к исследованию ценностей и традиций высшего слоя дореволюционного российского общества.
Но западная историография способна задать лишь общие методологические ориентиры в исследовании рассматриваемой в диссертации проблематики. Тогда как реконструкция исторического контекста российской культурной модернизации второй половины XIX - начала XX вв. настоятельно требует подведения историографических итогов отечественного изучения российского благородного сословия.
Учитывая очевидное влияние на российскую историческую науку характера власти, историографию рассматриваемой нами проблемы можно разделить на три периода- имперский, советский и постсоветский. Одним из первых научных трудов историко-юриднческого характера по истории дворянства стала монография М.Т. Яблочкова, с одной стороны, идеализировавшая положение пореформенного дворянства, а с другой, оценившая высшее сословие Российской империи как «памятник старины». Хотя уже спустя несколько лет на первый план в изучении истории дворянства вышла проблема экономического развития помещичьего хозяйства в новых условиях. Исследования последней четверти XIX столетия во многом стимулировались разгоревшейся на страницах печати дискуссии о месте и роли дворянства в современном обществе. Так, консервативная историография, носившая откровенно апологетический характер, настаивала на сохранении ведущей роли дворянства в определении экономического и политического курса правительства пореформенной России, отстаивала чистоту дворянского сословия. Тогда как либеральные авторы настаивали на необходимости изменения самого дворянства и даже ликвидации его как сословия в прежнем виде.'1
Впрочем, появился и ряд работ, так или иначе затрагивавших те или иные аспекты менталитета дворянского сословия и его составляющих.3 I! частности, ряд авторов указывал на психологическое неприятие основной частью дворянства радикальных буржуазных преобразований.11 К 1880-м годам появилась и первая популярная литература с описанием
' Бурдье П. Социология политики. М., 1993. С. 16.
~ Яблочков М.Т. История дворянского сословия в России. СПб., 1S76. С. 676, См. например: Кашкаров И., Кашкаров П. Современное назначение русского дворянства. М., 1885; Савелов Л.М. Дворянство в его бытовом и общественном отношении. М., 1906; Снежков В.Н. Правительство н дворянство. СПб., 1906.
Б частности см.: Евреинов Г.Л. Прошлое и настоящее русского дворянства. СПб., 1898.
3 См.: Пазуин А. А. Современное состояние России и сословный вопрос. М., 1886; Платов В. Взгляд и нечто о дворянстве. М., 1904; Светдовский В.В. Мобилизация земельной собственности в России. СПб., 1911.
6 См.: Елишев А.И. Дворянское дело. М., I89S; Терпигорев СИ. Очерки помещичьего разорения. СПБ., 1881. и др.
внешнего облика и жизненного мира дворянских усадеб.' Для подобной литературы даже в начале XX столетия было характерно отождествление гибели дворянской усадебной культуры с исчезновением помещика дореформенной эпохи." Однако в литературе начала XX века прослеживается и другая очевидная тенденция, наиболее характерная для журнала «Столица и усадьба», - «воспевание» новой дворянской усадьбы.' Ряд авторов весьма точно уловил черты уходившего в прошлое усадебного быта XIX столетия и сменявшего его «строя жизни» новых хозяев русских усадеб.'" Хотя, конечно, изучение духовной жизни владельцев усадеб не входило в задачу отечественной историографии рубежа XIX-XX вв.
Научная литература советского периода в значительной степени дает нам представление о быте, нравах, положении в обществе и роли в истории представителей класса крестьян и разночинцев. Тогда как история (и тем более, повседневная жизнь) дворянства долго оставалась в науке terra incognita. Фактически в послереволюционный период до середины 1950-х гг. история российского дворянства относилась, по определению Н.И. Павленко, к полузакрытым темам." Здесь сказывался сложившийся и утвердившийся под влиянием марксистских догм историографический стереотип очернительского отношения ко всему, к чему, так или иначе, приложим эпитет «дворянский». Тем не менее, в определенные периоды советской истории интерес к тем или иным аспектам истории российского дворянства не только проявлялся, но и переходил в дискуссионную плоскость.
Следует отмегить, что советская историография 1920-1950-х гг. исследовательский фокус сместила на изучение дворянского землевладения.'2 Тогда как работы, посвященные социальной и культурной жизни русских дворян, были в этот период, скорее, исключением. Важным культурным и историческим явлением стало создание в 1922 г. по инициативе московского искусствоведа, ученика П. Муратова, В.В. Згуры Общества изучения русской усадьбы (ОИРУ), в 1927-1929 гг. выпускавшего «Сборник Общества изучения русской усадьбы». Но после разгрома ОИРУ в 1931 г. до ксица 1980-х годов усадебная историография в основном сводилась к изучению музеев-усадеб и выдающихся архитектурио-парковых усадебных ансамблей, Впрочем, в 1960-1970-е годы памятники усадебной архитектуры
См., например: Любецкий СМ. Окрестности Москвы в историческом отношении и в современном виде для выбора дач и гулянья. Характеристика и бытие московских жителей дедовских и наших времен. 2-е изд. М.. 18SO.
* Наиболее характерна в этом плане работа: Лукомский Г.К. Старые годы. Берлин, 1923. С. 84-85.
' См.: Столица и усадьба. 1915. .4» 25. С. 27; № 27. С. .5;№ 45. С. 17-15; 1916. № 55. С. 9. и др.
10 См., например: Шамурнн Ю.И. Подмосковные. Кн. 2. М, 1914.
1 Павленко Н.И. Летописцы Отечества И Соловьев СМ. Общедоступные чтения по русской истории. М., 1992. С. 20.
См.: Дубровский СМ. Очерк русской революции. Сельское хозяйство. М., 1922; Лящснко П.И. Русское зерновое хозяйство. М., 1927. и др.
1 См., например: Андреевский ЛИ. Образование и воспитание в барской семье // Север. 1928. № 7-S. С. 17-29.
начинают рассматриваться и как часть духовной жизни обитателей усадеб. Особый вклад в зту проблему внес в своем исследовании о садово-парковых стилях Д.С. Лихачев.
Тем не менее, в целом в послевоенной советской историографии история дворянства находилась па периферии научных исследований. Как и в предшествующий период, в большей степени изучались экономические аспекты истории российского благородного сословия, выводы по которым были призваны подтвердить необходимость революционного решения проблем, стоявших перед обществом в начале XX столетия. При этом подавляющую часть работ составляли исследования, . посвященные эволюции помещичьего землевладения н землепользования в пореформенный период.ь Дело в том, что интерес к изучению поместного дворянства был связан с дискуссией конца 1959-х - начата 1960-х гг. об уровне развития аграрного капитализма. Впрочем, продолжение дискуссии в 1970-х гг. так и не привело к смещению исследований в социокультурную плоскость. В 1970-е - начале 1980-х гг. упор в очередной раз был сделан на раскрытии социально-экономических процессов, происходивших в дворянских хозяйствах. Однако именно работы историков-аграрников предоставили богатый фактический материал, благодаря которому помещичьи экономии исследуемого нами периода представали как своеобразные «жизненные миры».
В это же время появляются работы, характеризующие политику самодержавия в отношении высшего сословия, участие дворянства я политической жизни страны и его политическую роль в государственном управлении.' Проявился интерес и к изучению структуры дворянства, его политических воззрений и представительства в органах местного самоуправления.'' При этом для исследований социальной жизни деревни, делавших упор на социальных противоречиях между помещиками и крестьянами, была характерна разобщенность двух сторон усадебной жизни - хозяйственной и культурной.
Можно утверждать, что в исследованиях советского периода российское дворянство такії не стало объектом изучения как отдельное сословие. Единственным комплексным исследованием по истории дворянства второй половины XIX - начала XX столетий оставалась работа А.П. Корелипа.18 Но и этот фундаментальный труд почти не затронул рассмаїріїваемую в диссертации проблематику. С начала 1960-х годов постепенно складывается региональная историография дворянства, но и в ее рамках проблемы социальных связей и отношений в
Лихачев Д С Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей. Л., 1982. ' См.: Лнфимов A.M. Крупное помещичье хозяйство европейской России конца XIX - начала XX века. М., 1969; Водарскин Я.Е. Дворянское землевладение в России. М., 1988; Минарнк Л.П Экономическая характеристика крупнейших землевладельцев России конца XIX - начала XX в. М., 1971. и др.
Лврех Л.Я, Царизм и третьиюмьекая система. М, 1996; Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX в. Л.; 1973; Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М, 1970. и др.
См.: Захарова Л.Г. Земская контрреформа 1890 г. М., 1968; Пирумова II.М. Земское либеральное движение: Социальные корни и эволюция до начала XX в. М, 1977. и др.
Корелин Л.П. Дворянство в пореформенной России. 1861-1904 it. Состав, численность, корпоративная организация. VI., !979.
дворянском среде, сословных ценностей и норм поведения практически не получили освещенп; Только на рубеже 1970-1980-х гг. стали появляться первые работы такого плана.
Интерес к истории высшего российского сословия резко усилился во второй половин 1980-х - начале 1990-х гг. Он подогревался деятельностью музейных работников по изученш мира русской усадьбы. В декабре 1991 г. Российский международный фонд культуры во главе Д.С. Лихачевым утвердил программу «Возрождение русской усадьбы», а в апреле 1992 г. был воссоздано Общество изучения русской усадьбы. В первой половине 1990-х гг. по проблемам истории русской усадьбы были изданы специальные выпуски журналов «Памятник Отечества», «Наше наследие» и «Художник». Летом 1994 г. увидел свет первый поме периодического издания «Русская усадьба. Сборник общества изучения русской усадьбы». ] ноябре 1996 г. по инициативе Государственного музея-заповедника А.С. Пушкин «Михайловское» была проведена конференция по истории и культуре русской усадьбь определившая основные направления развития усадебной историографии:
изучение зарождения русской усадьбы и ее связей с поместио-вотчишюй системой;
исследование географии усадебного строительства в России;
типология русской усадьбы, включая характеристику усадеб как «культурных гнезд»;
раскрытие повседневной жизни и быта усадеб, и, в первую очередь, места и ролі семьи;
изучение усадебной культуры и ее роли в отечественном культурном наследии;
персонифицированный подход к истории усадеб, предполагающий изучит биографий их владельцев и реконструкцию генеалогии дворянских родов;
изучение усадебных коллекций.
Одновременно начались поиски своих родовых корней потомками российских дворян.2' Все это определило преобладающий интерес именно к генеалогии и культуре дворянства, также к эволюции менталитета правящего класса в пореформенный период.' В частности, 1980-1990-е гг. в работах под редакцией Г.Ю. Стернина была затронута проблема усадебноп
В качестве исключения можно выделить работу: Моряк Е.И. Дневники и мемуары как источник для изучения социальной психологии дворянства России второй половины XIX - начала XX be. М., 1977.
Иванова Л.В. О воссоздании Общества изучения русской усадьбы и проблемах исследования усадьбы» II Усадьба в русской культуре XIX -начала XX веков (Материглы научной конференции, 22-24 ноября). М, 1996. С. 7-8.
" Сюда можно отнести издаваемую Российским дворянским собранием книжную серию «Россия забытая и неизвестная».
См., например: Третьякова Г.А. Поместное дворянство Европейской части России в 1917 году (на материалах Центрально-земледельческого района и Поволжья): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. Куйбышев, 1990.
мира как особого явления культуры, отражения картины человеческих представлении о мире и mora «культурно-созидательных устремлений».-
На современном этапе обозначился ряд новых направлений в исследовании дворянского сословия:
изучение благородного сословия с позиций социальной психологии;24
исследование дворянства через призму политической социологии; '
появление проблемных работ, хотя, по преимуществу и обзорного характера; 6
изучение дворянской усадебной культуры, в том числе, в рамках региональных исследований.27 Заметный вклад в изучение культуры русской усадьбы внесли работы Г.Ю. Стернина, Л.В. Ивановой, Т.П. Каждан и других искусствоведов и историков.2 В частности, Т.П. Каждан указала па такие характерные черты усадебной культуры пореформенного периода, как верность традициям п заимствование новых художественных форм.29 Исследователь русской усадьбы Е.И. Кириченко в качестве главных этических ценностей дворянской усадьбы выделил «народность и национальность».31 Особо следует выделить проблемную статью И.М. Пушкаревой, в которой дан историографический обзор и источниковедческий анализ проблемы исследования сельской дворянской усадьбы/1
первые попытки изучения ценностной трансформации дворянства на рубеже ХІХ-ХХ ст.32 В частности, О.П. Пенькова выдвинула гипотезу, что на рубеже ХІХ-ХХ вв. дворянство не представляло собой единого сословия, в силу чего Съезд объединенного
~' См.: Художественные процессы в русской культуре второй половины XIX века. М., 1984; Художественные проблемы русской культуры второй половины XIX века. М., 3994. и др.
" См., в частности: Марасинова Е.Н. Русский дворянин второй половины XV111 в. (Социо-пснхология личности)/7 Вестник МГУ. Сер. 8. История. 1991. № 1. С. 17-28.
~* Здесь, пре:кде всего, следует отметить работу: Медушевский А.Н. Утверждение абсолютизма в России: Сравнительное историческое исследование. М., 1994.
~ Наиболее характерны в этом плане работы: Буганов В.И. Российское дворянство // Вопросы истории. 1994. № 1. С. 29-41; Соловьев Б.И. Русское дворянство и его видные представители. Ростов-на/Дону, 2000).
~ См.: Даен М.Е. Мир усадьбы глазами вологодского помещика Л.Ф. Рязанова // Послужить Северу ... Вологда, 1995. С. 108-122; Дворянская и купеческая сельская усадьба в России XVI-XX вв. М., 2001; Кошелев В. А. К истории русской усадебной культуры (Вологодский поэт П.А. Межаков) // Вологда: историко-краеведческий альманах. Вып. I. Вологда, 1994. С. 195-207.
"в См.: Иванова Л.В. К читателю. Мир русской усадьбы. Очерки. М., 1995; Каждан Т.П. Художественный мир русской усадьбы М., 1997; Стернин Г.Ю. Русская загородная усадьба в современных историко-культурных интересах // Русская усадьба. 1998. Хч 4 (20). и др
20 Каждан Т.П. Указ. соч. С. 19.
Архитектура русской усадьбы. М., 1998, С. 257.
J Пушкарева И.М. Сельская дворянская усадьба в пореформенной России (К постановке проблемы) // Отечественная история. 1999. №4. С. 14-31.
" См.; Еаринова Е.П. Менталитет русского поместного дворянства // Вестник Самарского гос. ун-та (гуманитарный выпуск). 2001. № 1(39). С. 57-61; Кабытова Е.П. Кризис русского дворянства Самара, 1997; Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX в.). СПб., 1994; Савельев П.И. Аграрный менталитет русского дворянства // Общественно-политические движения в России ХШ-XX вв. Самара, 1993. С. 25-32. и др.
дворянства выражал интересы только крупных землевладельцев и дворянской аристократии."'" В свою очередь. B.C. Кулабухов выделил традиционные, господствующие и альтернативные ориеігташш в менталитете дворянства конца XIX - начала XX вв. В своей диссертации он дал характеристику начального этана формирования нового типа личности дворянина, для которого, прежде всего, было характерно сочетание (а порею эклектика) старых и иопых ценностей и поведенческих установок. К числу новаций (несмотря на их ограниченный и незавершенны!" характер) автором отнесены: рост оппозиционных настроений и нестандаргное восприятие стереотипных ситуаций; изменение традиционных взглядов на безупречную службу и разрушение престижа служебной карьеры; политический инфантилизм и низкий уровень самосознания господствующего класса; разрыв между провозглашаемыми ценностями и и) забвением в повседневной жизни.
Отличительной чертой современной отечественной историографии также стало пристальное внимание к отдельным, ранее игнорируемым исторической наукой, сторонам дворянской жизни."л При этом представления о процессе развития самосознания российской дворянства, его проявлениях и формах реализации еще не получили в исторической паукі серьезной разработки. В работах последних лет лишь затронута проблема генезиса менталитет; российского дворянства, духовных мотиваций его общественного поведения, духовных истоков меценатства и т.п. К наиболее значительным среди подобных работ мы отнесем уже упомянутое исследование ЮМ. Лотмана и статью СО. Шмидта в альманахе «Дворянское собрание». 6 Но указанные работы касались процессов самосознания дворянского сословия до первой трети XIX века. И еще одно обстоятельство. Несмотря на целый ряд региональных работ, посвященных изучению тех или иных сторон повседневной жизни и быга потомственного дворянства, отсутствуют подобные диссертационные исследования, основанные на материалах московского региона.
Исходя из степени научной изученности проблемы, объекта и предмета исследования, хронологических и географических границ, целью данного исследования является анализ
ПеньковаО.П. Дворянство Тамбовской губернии: 1861-1906 гг.: Авторсф. дис, па соиск. учен. степ. канд. ист. наук. Самара, 2003. С. 12.
Кулабухов B.C. Эволюция дворянства Черноземного региона з пореформенной период 1861-1905 п\: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук Самара, 2003 С. 12-13,
См.: Внккел О.Л. Семья Ивашевых в контексте русской дворянской культуры конца XVIII-XIX в.: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. исг. наук. М., 2000; Гордин Л. А. Дуэли н дуэлянты. СПб., 2002. и др. м См.: Дворянское собрание. 1996. №4. С. 113-125.
См.: Кабытова Е.п. Дворянство Центрально-Черноземного района в начале XX в.; Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. Самара, 1997, Лавицкая М.И. Орловское потомственное дкорчнетво второй половины XIX - начала XX в.: Происхождение, внутрисословчые группы и социально-культурный облик: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. Орел, 1999; Третьякова Г.А. Поместное дворянство Европейской части России в 1917 году (на материалах Центрально-темледельческого района и Поволжья): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. Куйбышев, 1990. и др.
сословных и семейных ценностей, а также бытовых традиций московского поместного дворянства второй половины XIX - начала XX веков.
Исходя из цели, формулируются следующие задачи диссертации.
реконструировать историческую и социокультурную ситуацию второй половины XIX - начала XX вв. и ее влияние на трансформацию культуры и быта дворянской усадьбы,
раскрыть влияние модернпзациопных процессов на изменение сословных ценностей и института дворянской семьи;
выявить особенности семейного воспитания и сословного образования российского дворянства;
рассмогреть трансформацию повседневной жизни и быта поместного дворянства исследуемого периода;
определить специфику самосознания московского поместного дворянства пореформенной России.
Нсточпикоаая база исследования. Диссертация опирается па широкий круг как опубликованных, так и впервые вводимых в широкий научный оборот источников. В процессе работы над диссертацией были рассмотрены и проанализированы фонды ряда государственных архивов, и, прежде всего. Центрального исторического архива г. Москвы (ЦИАМ), Российского государственного архива древних актов (РГЛДА) и Рукописного фонда Российской государственной библиотеки (РФ РГБ).
В ЦИЛМ особый интерес представляют материалы Ф. 825, включающие не только переписку семьи Бакуниных (Д. 94,447), но и дневники с записями П.А. и А.А. Бакуниных (Д. 355), содержащие описание жизни в Прямухинской усадьбе, а также записи Н.С. Бакуниной. В этих записях, представляющих собой по большей части персчисашюе «Руководство для занятий с детьми в вопросах и ответах», содержатся сведения о практическом применении этой методики образования (Д. 396). Среди материалов архива можно также отмстить записку А.А. Бакунина «Реферат кое об чем и об нечто» (Д. 445), гюевящешгую анализу отображения российских сословий в русской литературе.
Описание дворянского быта Москвы 1850-1860-х годов, где, помимо дворянских кружков, устраивались балы и театральные маскарады, оставил нам князь Голицын/* А из дневников московского губернского предводителя дворянства П.А. Базилевского, хранящихся в Рукописном фонде РГБ, мы можем почерпнуть сведения о дворянских балах 1880-х - начала 1900-х годов (Ф. 15. К 4. Д. 1).
Среди материалов РГАДА автором использовались описи имений Демидовых (Ф. 1267. Оп. 7. Д. 84), Долгоруковых (Ф. 1373. Оп. 2. Д. 92) и Юсуповых (Ф. 1290. Оп. 2. Д.
'8 ЦИЛМ. Ф. 177. Оп. 41. Д. 50.
1387,1388,1391,1393). позволяющие реконструировать внутренний мир дворянских усадеб. Особый интерес представляет собой опись гардероба графини З.И. Юсуповой.'"' В свою очередь, сохранившаяся в архиве опись церковной утвари и имущества домовой церкви в имении Юсуповых, позволяет реконструировать и «сакральное пространство» дворянской культуры.40 Кроме того, в фонде хранятся письма Зинаиды Николаевны мужу, в которых она описывает повседневную жизнь имения." Следует отметить, что в целом личные фонды этого архива помогают более взвешено реконструировать духовный мир и психологический портрет представителей московского потомственного дворянства рубежа XIX-XX вв., раскрыть процесс их воспитания и образования, дают представление о мотивах их повседневного и общественного поведения, а также жизненной стратегии.
Возродившийся интерес к национальной культуре настоятельно требует введения в научный оборот материалов, содержащих оценку состояния культуры я быта современниками эпохи. Мемуары раскрывают богатый духовный мир, характерный для многих дворянских семей, их разнообразную культурігую жизнь, достигшую высокого уровня к концу века, хотя и носившую нередко отпечаток замкнутости и оторванности от других сословий. Этот тип источника высвечивает черты моральной и культурной самооценки дворян, высоко ставивших в своей среде честь. Да п сама субъективность мемуарной литературы нередко помогает анализу ценностных установок. Среди опубликованных источников, прежде всего, следует выделить издательские серии «Россия в мемуарах», «Наше наследие», «Русские мемуары» и «Эпохи и судьбы».42
Определенные, хотя зачастую неоднозначные, результаты даег изучение проблемы па материале русской художественной литературы, создающей представление о разнообразии образов мышления и чувствования дворян в самых причудливых и неожиданных формах. В произведениях писателен второй половины XIX - начала XX вв., особенно имеющих биографический характер, можно найти образы представителей всех слоев поместного дворянства, обнаружить детали усадебной жизни и быта русского помещика, ускользнувшие от мемуаристов и авторов дневников.
Научная новизна исследования определяется уже выбором хронологических рамок, в которых исследуется быт и нравы дворянского сословия. Это позволило впервые в отечественной литературе актуализировать вопрос соотношения бытовых устоев с ценностными
" РГАДА. Ф. 1290 Оп. 2. Д. 1397.
40 Там же. Д. 1389. Л. II.
41 Тям же. Д. 3932.
лг См.: Васильчиков Б.Л. Воспоминания. М ; Пское, 2003; ІЗасидьчиков И.С. То. Что мне вспомнилось ... Воспоминания кн. Иллариона Сергеевича Васильчикова: Из архива семьи Васильчиковых. М., 2002; Оболенский В.А. Моя жизнь. Мои современники. Paris, 1988: Трубецкой СЕ. Минувшее. Paris, 1989. и др.
основаниями, оценить жизнестойкость ценностных установок в условиях изменения социального статуса их носителей на протяжении пореформенного периода.
Обращение к усадьбе как фактору нравственно-эстетического воспитания позволило раскрыть ее значение через призму мемориальной традиции в организации ее пространства. В сооружении храмов и мавзолеев, в названиях усадебных просек и дорожек удалось проследить как дух соперничества с государством, так и подражание государственной инициативе.
Анализ светской стороны жизни поместного дворянства позволил не только очертить круг занятий представителей дворянского сословия и связанных с ним поведенческих норм, но и выявить символическое единство балов и моды, механизма карточной игры и дуэльной практики, как основы ценностных ориентации российского благородного сословия. И, наконец, самосознание поместного дворянства раскрывается, прежде всего, как состояние духа, позволяющее сделать прорыв в системе ценностей, лежащих в основании повседневного поведения.
Научно-практическая значимость диссертации определяется постановкой и решением комплексной исследовательской задачи. Разработанные в диссертационном исследовании материалы и содержащиеся выводы способствуют расширению проблематики социокультурной истории пореформенной России. Они могут быть использованы в лекционных курсах по отечественной истории XIX - начала XX вв., в спецкурсах по культурологии и исторической регионалистнки, а также при подготовке учебных пособий и монотрафігческих исследований.
Апробация работы.
Основные положения диссертационной работы были изложены автором на научных и научно-практических конференциях: Международной конференции «НАУКА - СЕРВИСУ. ХХІв» (Москва, Кремль, 2001.), Международной конференции «Образование в сфере сервиса» (Москва, МГУС, 2002.), Международной научно- методической конференции «Речевая коммуникация: теория и методика преподавания в ВУЗЕ» (Москва, МГУС, 2004.), Сборник научных статей аспирантов и молодых ученых «Гуманитарий» (Москва, МГУС, 2006.), материалы международной научно-методической конференции «Речевая коммуникация на современном этапе: социальные, научно-теоретические и дидактические проблемы» (Москва МГУС, 2006.), ВЕСТНИК Российского Университета Дружбы Народов (Москва, РУДН, 2007 Специальный выпуск №1).
Диссертация обсуждатась на заседаниях кафедры истории Московского
государственного университета сервиса.
Усадебное пространство как фактор нравственно эстетического воспитания дворянина
Сразу стоит уточнить, что помещичья усадьба не была деревенским домом в прямом смысле этого слова. С самого начала она претендовала на то, чтобы быть особым пространством культуры, в естественном, природном ландшафте. Тем самым она занимала промежуточное (между городом и деревней) положение, соединяя в себе не только преимущества этих двух составляющих данной «оппозиции», но и их недостатки. Вот как передавал свое восприятие усадебного пространства А.А. Фет: «Это «дом» и «сад», устроенные на лоне природы, когда человеческое едино с «природным» в глубочайшем органическом расцвете и обновлении, а природное не дичится облагораживающего культурного возделывания человеком, когда поэзия родной природы развивает душу рука об руку с красотой изящных искусств, а под крышей усадебного дома не иссякает особая музыка домашнего быта, живущего в смене деятельности труда и праздного веселья, радостной любви и чистого созерцания». Вне зависимости от приоритета, который в отдельные эпохи отдавался то природе, то искусству, усадьба синтезировала и то и другое. Неслучайно поэтому, что в начале XX века гибель усадьбы воспринималась как гибель высокой культуры, на смену которой приходило «скифское» (городское) начало.
Само слово «усадьба» происходит от слова «усадить», обнести границей. Но, обладая границей и являя собой вполне конкретный локус, усадьба пыталась эту границу одновременно и удержать, и размыть, вобрав в себя мир или же заменив мир собою. Самой своей архитектурой усадебный парк был нацелен на то, чтобы заменить собою окружающий мир. Ибо сад -это не только «память о рае», но и «рай памяти» - своего рода «театр знания и «театр мира», наполненный строениями и фонтанами, монстрами и гробницами, функция которых - служить географическими, историческими, литературными и мифологическими символами.
Для М. Звягинцевой усадьба предстает как особый организм, некая модель культуры, выстраивающаяся в пространстве как архитектурная модель мира. Именно в этом проявляется ее всеобъемлющее воздействие на человеческую душу. От хозяйского дома начиналось «движение в природу», которое обеспечивалось построением садово-паркового комплекса согласно принципу трехслойного пространства. На переднем плане перед домом размещался «партер», служащий для постепенного перехода от форм архитектуры к ее природному окружению. На втором плане находились река или пруд, а «третий план раскрывался как живописное полотно, представлявшее широкую панораму естественного окружения усадьбы. В ней находилось место и усадебной церкви, расположенной чаще всего на оси перспективы, и близлежащим деревням, и лугам, и рощам».71 Именно таким образом обеспечивалась непосредственная связь архитектурных построек, садово-паркового ансамбля и окрестностей усадьбы.
Все планы в усадебном ландшафте тщательно продумывались, составлялись талантливыми архитекторами с учетом не только природных особенностей, но и мировоззрения заказчика, его склонностей и вкусов. Внешней сбалансированности частей усадебного мира соответствовала и внутренняя структурированность этого пространства. Основным ценностным стержнем этой структуры является память. Мемориальная тенденция в организации усадебного пространства, возникшая еще во второй половине XVIII века, нашла свое продолжение во всей последующей истории усадебной жизни. В основе ее лежит идея памяти, антиподом которой выступает беспамятство как воплощение пагубной непросвещенности отдельного индивидуума и всего общества. Чувство памяти - одно из самых сильных в спектре эмоций, которые дано испытать в усадьбе. В той или иной мере ему обязаны прекрасными проявлениями все стороны художественной деятельности: архитектура, пластика, живопись, декоративно-прикладное искусство, театр и пр. Это и «малая», или частная, память о людях, объединенных родственными узами и дружеским расположением, и «большая» - о событиях всемирной и отечественной истории. Это и память о природе: дорогих сердцу местах, любимых животных, которым устанавливали надгробия в парках, о многозначащих для владельца вещах, -словом, обо всем, что окружает думающую и тонко чувствующую натуру, черпающую в воспоминаниях нравственную опору.
Усадьба призвана была служить фамильной резиденцией. Поскольку семья имела прошлое, настоящее и будущее, то и дом, и парк, и населяющие их произведения становились зримым воплощением семейного древа. Даже недавно купленному поместью часто старались придать облик старинного имения, перенося туда часть фамильной коллекции или, за неимением прижизненных изображений предков, заказывали и размещали там ретроспективные, исторические портреты. Все это усиливало ощущение давно обитаемого жилища. Расположенные в парке мавзолеи и кенотафы довершали облик почтенной фамильной резиденции.
Самым распространенным способом увековечивания прошлого и настоящего оставался живописный портрет. В дворянской среде его можно было наблюдать повсеместно: в парадных залах дворцов, в присутственных местах разного ранга, в городских домах, но, в первую очередь, конечно, в усадьбах. Рядом с ним рождались, жили и умирали, его чтили и передавали по наследству, нередко даже брали с собой в путешествие. Вот типичная зарисовка с натуры, сделанная Н.Е. Врангелем: «На одной стене большие портреты деда Ганнибала и бабушки, он смуглый, почти табачного цвета, в белом мундире с Владимирской звездой и лентой. У него чудные глаза, как у газели, и тонкий орлиный нос. Бабушка, его жена, темная блондинка в серебристом платье и высокой-высокой прическе. На другой стене еще больший портрет всей нашей семьи, даже няни и Зайки, еще грудной. Но меня нет. Я тогда еще не родился».72
Стремление утвердить художественными средствами портрета собственную связь с «большой» и «малой» историей, ярче всего проявлялось в устройстве фамильных живописных и скульптурных галерей. В состав галерей, кроме изображений членов семьи, обычно входили портреты других родственников и даже друзей дома. Особую группу составляли портреты государственных деятелей. Ведь увековечивая свой род, владелец усадьбы придавал ему значение, выходящее за пределы интересов одной семьи, окрашивал ее историю и легенды в многозначительные тона старинных преданий. При этом желающий вписать свою персону в семейный ряд и обеспечить себе достойное место в глазах потомков, обязан был быть на высоте положения. Тем самым усадебная галерея приобретала особое нравственное значение и служила наглядным примером для молодого поколения и утешением для стариков, видевшим, что не останутся забытыми своими потомками. Портрет играл важную мемориальную роль и потому, что изображения родителей, дедов и других членов семьи часто повторяли и копировали для нескольких, состоящих в родстве фамилий, духовно соединяя часто далеко разбросанные «дворянские гнезда».
Кроме портретной живописи, в разных поместьях, в зависимости от состоятельности, художественной осведомленности и вкусов хозяев, присутствовали произведения старой и современной, русской и зарубежной живописи. Качество полотен не всегда было первоклассным, а многие работы, особенно копии, вообще выполнялись домашними художниками. В силу чего весьма распространенным явлением была анонимность провинциальных мастеров. «Усадебное искусство - это искусство произведений, а не имен. В нем есть уникальные художественные вещи, но почти нет крупных художников, - с сожалением констатирует Л. Смирнов.
Само присутствие в усадьбах большого числа произведений русского и европейского искусства составляло специфический эстетический фон. Более того, создававшиеся повсеместно картинные галереи демонстрировали своеобразное взаимопроникновение западноевропейской и русской культур. Открытые для обозрения друзей и соседей галереи знакомили гостей с последними европейскими находками в области изобразительного искусства.
Впрочем, глубоко укорененная традиция культивирования памяти, ставшая ментальной особенностью дворянского сословия, к началу XX века все больше принимает карикатурную форму в сознании и деяниях тех, кто изначально был лишен этой традиции. Охватившая в начале XX века Европу страсть к коллекционированию, не минула и москвичей, а в Петербурге приобрела чуть ли не маниакальный характер. Высшие слои русского общества из подражания двору скупали все подряд: бронзу, фарфор, картины - словом, все, что попадалось под руку. Но затем ситуация в корне изменилась. В частности, Н.Е. Врангель свидетельствовал, что после освобождения крестьян и оскудения дворянства «началась стремительная и бездумная распродажа произведений искусства, обмен культурных ценностей на деньги». Чтобы продолжить прежнее существование, помещикам нужны были средства, и поэтому на продажу шло все - поместья, земли и городские усадьбы. Почему при этом уничтожались или просто-напросто выбрасывались произведения искусства, объяснить никто не пытался. Хотя тот же Врангель причину подобного поведения видел в том, что «несмотря на приобретенную нами внешнюю оболочку культуры, мы оставались варварами».74
Семейные ценности и традиции московского дворянства в пореформенный период
Признано, что духовная самость той или иной общности придает реальную культурно-историческую специфику ее менталитету. Очевидно и то, что фундаментальный слой менталитета занимают ценности, заимствованные из прошлого и превратившиеся в традиции и обычаи.110 В числе последних важное место занимают освященные общественной и религиозной традицией семейные ценности русского народа, выступавшие как своеобразный перекресток социально-экономических, политических и демографических процессов. Ведь с помощью представлений о семье индивид и общность выстраивают специфические модели брачно-семейного поведения. Семейно-бытовой уровень всегда воспринимался на Руси как что-то второстепенное (служба Отечеству и любовь к царствующим особам всегда провозглашались приоритетными), хотя именно на этом уровне формируются ценностные установки, ложащиеся в основу человеческих поступков.
Несмотря на некоторую либерализацию семейной сферы в начале XX столетия, во всех сословиях русского общества брачно-семейные отношения вплоть до 1917 г. сохраняли многие черты традиционного семейного порядка. Конечно, вопросы любви, половых и семейных отношений до революции строго регламентировались. Огромную роль играла церковь, с позиций которой происходило формирование у человека определенных нравственных идеалов. Не последнее место занимало, особенно в крестьянских и дворянских семьях, традиционалистское домашнее воспитание. Наконец, достаточно весомыми были взгляды самого общества на проблему семьи и брака, в большинстве своем консервативные. Образ целомудренной и верной супруги занимал важное место в русской литературе. Еще больше прославлялось и поэтизировалось материнство: рождение и воспитание детей составляло социальную и духовную сущность брака. То есть можно говорить о слитности брачного, сексуального и репродуктивного поведения.
Однако традиционные представления о семье и браке переживали интенсивную трансформацию на рубеже XIX-XX веков, прежде всего, в связи с ослаблением государственного и цензурного контроля. Толчком к осознанию общего кризиса брака послужила толстовская «Крейцерова соната», в которой писатель публицистически остро выступил практически против всех общепринятых воззрений на брак, семью и любовь.111 Общей тенденцией становления нового буржуазного общества стало изменение форм и методов социального контроля над сферой семейных отношений. Некогда единые, одинаковые для всех нормы религиозной морали постепенно расслаивались, уступая место специфическим кодам, связанным с образом жизни того или иного сословия или социальной группы. В силу этого, важное место в реконструкции семейных ценностей пореформенного дворянства занимает анализ мемуаров и эпистолярного наследия представителей благородного российского сословия.
Как уже отмечалось, именно поместное дворянство, не порвавшее связей с землей, родными поместьями и русской деревней, во многом определяло русскую дворянскую ментальность. Жизненный путь дворянина, как правило, начинался в усадьбе, которая представляла собой специфический замкнутый мир. В больших семьях, кроме хозяев, обитали незамужние или овдовевшие родственники, компаньонки и приживалки, выросшие в доме сироты. Вот как об этом пишет князь Феликс Юсупов: «У всех богатых семей было именье под Москвой. Жили там по-старинному хлебосольно. Гость приезжал на день и мог остаться навек, и потомков оставить на житье, до седьмого колена».113 Пожалуй, нет ни одного мемуарного произведения, которое не содержало бы описания подробностей взаимоотношений с этого рода домочадцами. Их проживание, со всеми своими привлекательными и несимпатичными сторонами, подробно описано в русской литературе.
И не только в ней. Внучка В.И. Даля О.П. Демидова вспоминала, что вместе с ними жила «тетя Маня. Детей у нее не было. Просила у мамы подарить ей ребенка. Была близка с моей мамой, своей сестрой Ольгой и моим отцом. Тетя Катя жила на противоположном конце дома. Никого не любила. Свою любовь показывала родителям в виде восклицаний. Очень баловала Лелю. Родители не знали, как это прекратить. Также в обители Дилевского дома жила прабабушка Анна Александровна. Тетя Наташа (Львовна) не очень красива. Была общительна, веселого нрава, возилась с нами и хохотала, как маленькая. Порядок в комнате был необыкновенный, все по своим местам, в отличие от тети Кати. Мы ее очень любили».114
Таким образом, в детском сознании само понятие семьи не ограничивалось близкими родственниками по крови: «Семья наша состояла из четырех братьев, включая меня, трех сестер, няни, двух гувернанток, француженки и немки, и гувернера, который был то ли немцем, то ли из прибалтийских земель. Жили у нас еще две тетки, незамужние сестры отца. Самого отца я к нашей семье не причисляю, так как он был не член семьи, а ее повелитель. Юпитер-Громовержец, которого боялись, но редко зрели воочию»,115 - пишет в своих воспоминаниях Н.Е. Врангель.
Отмеченное выше отношение к отцу (практически выведение его за рамки семьи в некое «надсемейное» пространство) было довольно распространенным, если не сказать типичным явлением. Отец семейства, как правило, имел свою суверенную территорию, бережно охраняемую всеми домашними, при этом его и боялись, и чтили, и уважали: «Утром нас обыкновенно водили к отцу пожелать доброго утра. С замиранием сердца мы чинно входили в кабинет; я шаркал ножкой, Зайка, конфузясь, делала кникс, а отец, не отрываясь от занятий, протягивал для поцелуя руку. Раз даже вздохнул и погладил по волосам. Потом мы чинно выходили и, попав в другую комнату, со всех ног бросались в детскую, где няня всегда спрашивала: «Ну, как?» - и, узнав, что все благополучно, неизменно говорила: «Папенька у вас добрый и вас любит, и вы должны его любить и почитать»116. Или вот еще одна характерная зарисовка: «В отношениях наших с отцом всегда была дистанция. Утром и вечером мы целовали ему руку, О нашей жизни он ничего не знал. Ни я, ни брат разговора по душам никогда с ним не имели»117. Два процитированных воспоминания разделяют полвека бурных общественных перипетий, они принадлежат представителям разных семейств, но как же они схожи. Художественная литература и другие мемуарные источники подтверждают подобные отношения как традиционные, а не как исключение из правил. Закрытая дверь кабинета отца, мимо которой «ходят на цыпочках», была неотъемлемым штрихом картины усадебной жизни.
Совсем иначе окрашены воспоминания, связанные с взаимоотношениями с матерью, бабушкой и другими близкими семье особами женского пола. Интересно, что в России не сложилось какого-либо единого и тем более типичного образа матери семейства. Отложившиеся в художественной литературе образы дворянок - матерей семейства принадлежат, скорее, эпохе расцвета дворянского сословия. Литература, воссоздающая атмосферу второй половины XIX века, если и дает такие образы, то спектр их явно расширяется. В мемуарной литературе воспоминания, связанные с матерью, практически всегда носили эмоционально-эстетический характер, что не исключало преклонения перед нравственной красотой, в силу чего создавались индивидуализированные женские образы. «Матушка была восхитительна. Высока, тонка, изящна, смугла и черноволоса, с блестящими, как звезды, глазами. Умна, образованна, артистична, добра. Чарам ее никто не мог противиться. Но дарованиями своими она не чванилась, а была сама простота и скромность. ... Всюду, куда матушка входила, она несла с собой свет. Глаза ее сияли добротой и кротостью. Одевалась она изящно и строго. Не любила драгоценностей, хотя обладала лучшими в мире, и носила их только в особых случаях.»118, - вспоминает князь Феликс Юсупов. «Бабушка была самое аристократическое существо, какое я в жизни знал. Тонкая, хрупкая. Вижу ее в белом гладком платье, с белой кисейной косынкой под соломенной шляпой, обстригает розаны или кусты. ... Она по-русски плохо говорила. Она принадлежала к тому поколению, которое воспитывалось по-французски, а русский язык воспринимало в девичьей»,119- такое впечатление оставила в памяти своего внука Сергея Волконского представительница старшего поколения его семьи.
А вот как характеризовал свою бабушку граф Алексей Игнатьев: «... бабушка моя, Мария Ивановна Мальцова ... была мудрой старухой». Он вспоминал, как «в обычных послеобеденных спорах со мной ее голубые глаза светились той характерной энергией мальцовской семьи, что создало в России огромное дело Мальцевских заводов». При этом он особо подчеркивал строгость нравов, царивших в ее доме: «В том доме -монастыре нам, детям, запрещалось шуметь и громко смеяться. Там невидимо витал дух деда, в запертый кабинет которого, сохранившийся в неприкосновенности, нас впускали лишь изредка, как в музеи».
Участие в жизни светского общества как жизненная школа
По меткому замечанию Ю.М. Лотмана, в жизни русского столичного дворянина время разделялось на две половины. Пребывание дома было посвящено семейным и хозяйственным заботам - здесь дворянин выступал как частное лицо. Другую половину занимала служба - военная или статская, в которой дворянин выступал как верноподданный, служа государю и государству как представитель дворянства перед лицом других сословий. Противопоставление этих двух форм поведения снималось на балах или званых вечерах. Именно здесь реализовывалась общественная жизнь дворянина: он не был ни частным лицом, ни служивым человеком: он был дворянин в дворянском собрании, свой среди своих.
Таким образом, бал оказывался, с одной стороны, сферой, противоположной службе - областью непринужденного общения и светского отдыха, местом, где границы служебной иерархии ослаблялись. Присутствие дам, танцы и нормы светского общения вводили внеслужебные ценностные критерии, в силу чего, например, юный поручик, ловко танцующий и умеющий смешить дам, мог почувствовать себя выше стареющего, побывавшего в сражениях полковника. С другой стороны, бал был областью общественного представительства, видом социальной организации, одной из немногих форм коллективного дворянского быта. В этом смысле светская жизнь приобретала статус и ценность общественного дела. Характерен ответ Екатерины II на вопрос Фонвизина: «Отчего у нас не стыдно не делать ничего?» - «...в обществе жить ни есть не делать ничего».174 Это было справедливым замечанием как для эпохи Екатерины II, так и для второй половины XIX века. Балы были своеобразным актом общественного представительства дворянина, и местом, где, по словам Вяземского, «...мы учились любезничать, влюбляться, пользоваться правами и вместе с тем покоряться обязанностям общежития. Тут учились мы и чинопочитанию и почитанию старости».175
Вопрос об организационных видах светской жизни остро встал еще со времен петровских ассамблей. Формы отдыха, общения молодежи, календарного ритуала, бывшие в основном общими и для народной, и для боярско-дворянской среды, должны были уступить место именно дворянской структуре быта. Именно к такой, специфически дворянской форме светской жизни и относится бал, чья внутренняя организация становилась задачей исключительной культурной важности. Ведь она была призвана определить не только формы общения кавалеров и дам, но и тип социального поведения внутри дворянской культуры вообще. Это повлекло за собой ритуализацию бала, создание строгой последовательности частей, выделение устойчивых и обязательных его элементов. Возникла своеобразная «грамматика» бала, а сам он складывался в некоторое целостное театрализованное представление, в котором каждому элементу (от входа в зал до разъезда) соответствовали типовые эмоции, фиксированные значения и стили поведения. Однако строгий ритуал, приближавший бал к параду, делал тем более значимыми возможные отступления, «бальные вольности», которые композиционно возрастали к его финалу, строя бал как борьбу «порядка» и «свободы».
Основным элементом бала как общественно - эстетического действа были танцы. Они служили организующим стержнем вечера, задавали тип и стиль бесед. Последовательность танцев во время бала также образовывала цельную динамическую композицию. Каждый танец, имеющий свои интонации и темп, задавал определенный стиль не только движений, но и разговора. Цепь танцев организовывала и последовательность настроений. Каждый танец влек за собой и приличные для него темы разговоров. При этом беседа составляла не меньшую часть танца, чем движение и музыка. Центральное место бала и его кульминацию составляла мазурка, которая танцевалась с многочисленными причудливыми фигурами и мужским соло.
«Мазурочная болтовня» требовала поверхностных, неглубоких тем, но при этом занимательности и остроты разговора, способности к быстрому эпиграмматическому ответу.
Вальс создавал наиболее удобную обстановку для личных объяснений: близость танцующих способствовала интимности, а соприкосновение рук позволяло передавать записки. Вальс танцевали долго: его можно было прерывать, присаживаться, а потом снова включаться в очередной тур. Вальс противопоставлялся классическим, этикетным танцам старого времени, как романтический, страстный, безумный, опасный и близкий к природе. Тогда как котильон - вид кадрили, один из заключающих бал танцев - танцевался на мотив вальса и представлял собой танец- игру, самый непринужденный и шаловливый элемент бала. Бальный разговор отличался оживленностью, свободой и непринужденностью беседы между мужчиной и женщиной, которые оказывались одновременно и в центре шумного празднества, и в невозможной в других обстоятельствах близости друг к другу. Но чтобы беседа действительно была легкой и непринужденной, участвующий в ней проходил длительную школу обучения танцам и хорошим манерам, должен был быть начитан и хорошо образован. Тут-то и сказывалось домашнее воспитание, где обучение танцам начиналось рано - с пяти-шести лет. Длительные тренировки придавали не только ловкость во время танцев, но и уверенность в движениях, свободу и непринужденность в постановке фигуры, что определенным образом влияло и на психологический склад человека. В условном мире светского общения он чувствовал себя уверенно и свободно, как опытный актер на сцене.
Изящество, сказывающееся в точности движений, считалось признаком хорошего воспитания. При этом душевное и физическое изящество были тесно связаны между собой и исключали возможность неточных или тем более некрасивых движений и жестов. Не случайно аристократической простоте движений людей «хорошего общества» как в жизни, так и в литературе противостояла скованность или излишняя развязность жестов разночинца.
Стройность композиции бала, подчиненной движению от строгой формы торжественного балета к вариативным формам хореографической игры, отмечают все исследователи истории этой церемонии. Однако для того чтобы понять смысл бала как целости, Ю.М. Лотман предложил осознать его в противопоставлении двум крайним полюсам: параду и маскараду: «Парад представлял собой своеобразный, тщательно продуманный ритуал. Он был противоположен сражению. ... Бой требовал инициативы, парад -подчинения, превращающего армию в балет. В отношении к параду бал выступал как нечто прямо противоположное. Подчинению, дисциплине, стиранию личности бал противопоставлял веселье, свободу, а суровой подавленности человека - радостное его возбуждение».176
Однако и бал подчинялся твердым законам: композиция и строгая внутренняя организация ограничивали свободу внутри него. Именно это вызывало необходимость еще одного элемента, который сыграл бы в этой системе роль «организованной дезорганизации», запланированного и предусмотренного хаоса. Такую роль принял на себя маскарад. Маскарадное переодевание Ю.М. Лотман рассматривает как один из наиболее устойчивых признаков бесовства в православном сознании. Именно в этом он видит трудность проникновения традиции маскарада в дворянский быт. Нам же видится в маскараде не столько бесовское, сколько игровое начало, выводящее за пределы обыденности, снижающее как пиетет перед божественным, так и страх перед дьявольским, то есть стремление через игру выйти из жесткой системы смыслов.
Под маской все чины равны,
У маски ни души, ни званья нет, - есть тело.
И если маскою черты утаены,
То маску с чувств срывают смело, - замечал герой лермонтовского «Маскарада» Арбенин.
Со временем значение бала в жизни дворянского сословия не умаляется, но обретает, при утрате прежней роскоши, дополнительные публичные черты. А.Ф. Тютчева напишет в своем дневнике о бале в Дворянском собрании в Москве 4 сентября 1856 г. с иронией и, одновременно, с горечью: «времена изменились, балы - тоже. Конечно, русский Двор второй половины девятнадцатого столетия не утратил своего блеска, но сохранить его в полной мере все же не смог».177 Дело в том, что во второй половине девятнадцатого столетия все большую популярность в обществе приобретали публичные балы и спектакли в пользу нуждавшихся.178 Публичными маскарадами, концертами и балами считались праздники, требующие платы за вход или специального разрешения полиции. Например, на елку в Благородное собрание съезжалась вся молодежная Москва: дети и подростки, барышни и юноши. После того как детей развозили по домам, начинался бал, насчитывающий зачастую до тысячи гостей. В Екатерининском институте в Москве учились девочки из самых древних дворянских фамилий. Поэтому на бал в институт попадали в результате весьма строгого отбора. Так, из Александровского юнкерского училища на бал отправлялось от четырех до шести лучших юнкеров. «Помните, что александровцы - московская гвардия и должны отличаться не только блеском души, но и благородством сапог. Тьфу, наоборот. Затем вы свободны, господа юнкера. Перед отправкой я сам осмотрю вас. Разойдитесь», - внушал молодым людям на кануне бала капитан училища.
Специфика самосознания московского поместного дворянства пореформенной эпохи
Как уже отмечалось, в нашем диссертационном исследовании мы не преследуем целей простого бытописания жизни московского поместного дворянства. Акцент в диссертационном исследовании смещен на уяснение менявшихся форм восприятия помещиком самого себя, своего окружения и общества в целом. Одним из наиболее весомых факторов трансформации самосознания высшего российского сословия стала утрата им к началу XX столетия своего доминирующего экономического положения. Во второй половине XIX в. менее трети потомственных дворян были помещиками, и подавляющее большинство их жило на жалованье, ничем не отличаясь в этом смысле от выходцев из других, более низших сословий.
Первые более или менее полные и точные сведения о российском дворянстве мы имеем на 1858 г. Статистические данные показывают, что общая численность личных дворян составляла 276,8 тыс. (31,1%), а потомственных - 612 тыс. (68,9%). Из числа последних 33,9 тыс. (3,8%) не имели ни земли, ни крепостных, а 96,6 тыс. (10,9%) владели землей без крепостных. Кроме того, владельцев крупных имений (более 50 крепостных) насчитывалось всего 17,6 тыс. (2%), а основная масса российского дворянства (371 тыс. или 41,8%) владели имуществом до 100 крестьян.
Несмотря на то, что в пореформенное время численность дворянства в абсолютном измерении продолжала расти (за 1858-1897 гг. с 886,8 тыс. до 1372,7 тыс.), доля потомственных дворян сократилась с 69% до 65%. Более быстрыми темпами уменьшался удельный вес поместного дворянства: его доля в составе потомственных дворян, в 1858 г. составлявшая 80-85%), к 1895 г. снизилась до 40%, а к 1905 г. - до 30% . Значительно понизилась и доля помещиков в общей численности «благородного сословия»: с 63% в 1858 г. до 29%) в 1897 г. и до 22% - накануне революции 1905-1907 годов. Да и в абсолютных показателях число помещиков среди дворян, увеличившееся на 15% с 1861 по 1895 г., за следующее десятилетие сократилось на столько же и продолжало уменьшаться. Кроме того, обнаружилась тенденция к сокращению числа средних и крупных помещиков при некотором росте мелкопоместного дворянства. За период 1861-1905 гг. дворянский земельный фонд сократился на 58%, а к 1917 г. дворянство Европейской части России потеряло еще 29% своих земель. То есть к началу революции дворянский земельный фонд сократился более чем вдвое по сравнению с 1861 г. Впрочем, при неуклонном сокращении величины имений у мелких помещиков, у средних и крупных земельные владения оставались довольно стабильными. Хотя, с другой стороны, с 1861 по 1905 гг. процент мелких помещиков возрос с 41% до 59%, а средних и крупных, наоборот, уменьшился с 35%) до 25% и с 24% до 16%, соответственно. Более того, после 1905 г. проявилась тенденция к бегству землевладельцев из деревни, в результате чего доля богатых помещиков упала до 3%, а средних - до 18%.
Несмотря на поддержку государства, все более очевидным становится оскудение поместного дворянства и перемещение дворян-землевладельцев в другие социальные и профессиональные группы, особенно заметные в низшей страте. Само поместное дворянство, потеряв крепостных, было вынуждено перестраивать не только свое хозяйство, но и мировоззрение.
Кроме того, в ходе «великих реформ» были ликвидированы многие служебные привилегии для дворян. Фактически никаких реальных преимуществ дворянское звание в это время давало, за исключением возможности помещения детей в некоторые элитные учебные заведения и других незначительных льгот. При этом среди бедного дворянства наблюдалось довольно значительное число деклассированных элементов, которые не получили никакого образования, нигде не служили и, самое главное, потеряли свое дворянское достоинство. С 1856 г. право на потомственное дворянство в гражданской службе давал IV класс, а в военной - VI-й. До 1892 г. после 20 лет военной или 30 лет гражданской службы (в 1892 г. ценз был повышен до 25 и 35 лет соотвественно) офицер и чиновник, если он имел чин не ниже VII класса, награждался орденом Владимира IV степени и получал потомственное дворянство.
В пореформенный период дворянство стало постепенно утрачивать свои сословные привилегии (и прежде всего потеряло право на владение крепостными крестьянами), сближаясь в правовом положении с другими сословиями. В результате полицейской реформы они лишились права формировать уездную полицию, а в ходе судебной реформы 1864 г. попали под юрисдикцию общесословных судов. Лишенные земской реформой 1864 года монополии на формирование органов местного коронного управления, дворяне с 1874 г. стали на общих основаниях привлекаться к отбыванию воинской повинности. Утратило дворянство и налоговые привилегии. Так, в 1853 г. правительство обязало дворян платить губернские земские сборы, с 1863 г. - государственный налог с городской недвижимости, с 1872 г. -государственные земские повинности, а с 1875 г. - государственный поземельный налог в сельской местности. Все это существенно увеличивало налоговое бремя благородного сословия. То есть к 1917 г. дворяне утратили почти все свои сословные права. Их престиж уже не имел юридического обеспечения и основывался, главным образом, на традиции и покровительстве монарха.
Отсюда проистекала некоторая «ностальгия» по служебным правам и обязанностям, довольно распространенная в дворянской среде того времени. Вот характерное (и при этом окрашенное в обличающие тона) извлечение из письма графа Н.Ф. Сумарукова-Эльстон княгине Юсуповой: «Взгрустил о моей военной службе. Она для меня всегда была и означала олицетворение благородства; дух распущенности и непонимание долга среди товарищей не могли меня примирить с ними. Теперь мне 44 года, я штатский, по службе я ничто, но с русским обществом я тоже не мирюсь, нахожу его преступным и отвратительным за все. Русские люди потеряли все понимание долга и чести. Я подразумеваю все сословия и выгораживаю одновременно только аристократию, последнюю не смешиваю с дворянством, оно тоже преступно».
Очевидно, что социальное измерение культурной модернизации представляет собой процесс, который включает в себя не только структурную дифференциацию и реорганизацию человеческой деятельности, но и «реорганизацию умов» - изменение ценностей и базовых мировоззренческих понятий. Ранее, говоря о дворянской культуре быта и ценностных установках дворянского сословия, мы в большей степени апеллировали к поместному его слою, в том числе и к тем, кого называли аристократией. Тем более такое ограничение оправданно в ситуации анализа самосознания представителей дворянского сословия. Вполне адекватным видится обращение к размышлениям тех, кто не только переживал эту переломную эпоху, но и смог высказать, описать собственное становление, то есть был способен отрефлексировать этот процесс. Для большей точности для описания указанной части дворянства воспользуемся термином СО. Шмидта «аристократическая интеллигенция», может быть несколько искусственным, но, на наш взгляд, адекватно отвечающим тому социокультурному контексту, в котором мы его используем. Искусственность термина заключается в том, что интеллигенция как социальный слой скорее противопоставлялась аристократам, в силу чего не только дворяне не отождествляли себя с интеллигенцией, но и интеллигенция отказывала им в этом. Свидетельством тому приведенные ниже размышления С. Волконского: «... образование стало понемногу получать характер чего-то сословного. Эта сторона нашла, наконец, себе выражение в ужаснейшем слове «интеллигенция». ... Выдуманное на иностранный лад, на самом деле ни в одном иностранном языке несуществующее слово. Тогда оно имело определенно полемический характер и противопоставлялось «аристократии». Наш брат не признавался за интеллигенцию; «интеллигенция» это был класс между «высшим классом» и «народом»; он был к высшему классу настроен враждебно, к народу - дружелюбно». Действительно, содержание слова «интеллигенция» расширялось до пределов какого-то духовного братства. А на почве общности житейских и гражданских условий возникало «стремление к признанию какой-то слитности, какой-то неделимости в том самом, где прежде в лучшем случае царили недоверие и отчуждение». Весьма жестко звучал риторический вопрос: « ...волки во время наводнения взбираются на один холм с ягнятами - значит ли это что они друзья?». Тем не менее мы воспользуемся понятием «аристократическая интеллигенция», имея в виду социально-активную, образованную часть поместного дворянства.
В провинции (Московская губерния не была тому исключением), по меткому наблюдению И.С. Аксакова, можно видеть две категории людей. С одной стороны, «взяточников, чиновников в полном смысле этого слова, жаждущих лент, крестов и чинов, помещиков, презирающих идеологов, привязанных к своему барскому достоинству и крепостному праву, вообще довольно гнусных», а с другой - «людей молодых, честных, возмущающихся злом и гнетом, поборников эмансипации и всякого простора, с идеями гуманными».228 Причем количество последних в ходе реформ 1860-1870-х годов постоянно увеличивалось. Будущее зачастую представлялось им в розовом свете.
