Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Понятие «городского текста». «Пражский текст» 16
1.1. Понятие «текст» в современном литературоведении 16
1.2. Межтекстовые отношения и понятие архитекста 39
1.3. Семиотика города и «миф» о городе. «Городской» литературный текст 46
1.4. Структура «городского текста» и подходы к его исследованию 69
1.5. Предпосылки выделения «пражского текста» чешской литературы 76
Глава II. Формирование «пражского текста» в чешской литературе рубежа XIX и XX веков 83
2.1. Древняя «пражская мифология» и формирование «мифа» о Праге в чешской литературе эпохи Национального возрождения 83
2.2. Прага в творчестве К. Г. Махи. Эволюция образа Праги в чешской литературе 1830-1880-х годов 99
2.3. Общие принципы изображения Праги в литературе рубежа веков. Предпосылки формирования ядра «пражского текста» 122
2.4. Особенности пражской немецкоязычной литературы рубежа веков 140
2.5. Основные литературные направления и жанры, в рамках которых формировался «пражский текст» 150
Глава III. Инвариантные особенности «пражского текста» 161
3.1. «Пражский текст» и творчество Юлиуса Зейера 161
3.2. Прага как город «утраченных иллюзий» в творчестве Вилема Мрштика 177
3.3. «Пражский текст» и творчество Антонина Совы 189
3.4. Пражская фантастика Иржи Карасека из Львовиц и «пражский текст» 203
3.5. Прага в творчестве Карела Матея Чапека Хода: мираж и лабиринт 218
3.6. «Анонимная» Прага в романе Франца Кафки «Процесс» 225
3.7. Густав Майринк - «пророк» «магической Праги» 237
3.8. Символика и основные принципы изображения Праги в «пражском тексте» чешской литературы рубежа XIX - XX веков 250
Заключение Библиография
299 308
- Структура «городского текста» и подходы к его исследованию
- Общие принципы изображения Праги в литературе рубежа веков. Предпосылки формирования ядра «пражского текста»
- Пражская фантастика Иржи Карасека из Львовиц и «пражский текст»
Введение к работе
Формулировка проблемы: предмет исследования и основные термины.
В последние несколько десятилетий в гуманитарных науках одним из наиболее перспективных направлений исследований стало изучение проблематики текста. Понятие «текст» принадлежит ныне к наиболее общим, интегральным терминам в системе гуманитарных знаний.
Понимание текста (культурологическое по своей сути) как «гибкой в своих границах, иерархизированной, но подвижно структурирующейся системы значащих элементов, охватывающей диапазон от единичного высказывания до многоэлементных и гетерогенных символических образований» (Абашев 2000, 7), способствует тому, что тексты можно рассматривать в разных аспектах - как, считая их единицами культуры, изучать их функционирование в системе культуры, так и анализировать определенные группы текстов, например тексты художественной литературы, с литературно-историческими целями (изучение стиля или языка писателя, эпохи, литературных школ и направлений и т.д.). Возможно и совмещение этих подходов. По мнению чешской исследовательницы Д. Годровой, одной из основных задач современного литературоведения является реконструкция «духовной модели эпохи» (Hodrova 1997, 10) в той мере, в которой она проявляется в художественных текстах.
Достижению этой цели служат и тематологические исследования литературных текстов, в частности анализ поэтики пространства в определенных группах текстов. Художественное пространство играет важную роль в структуре литературных произведений. Исследования художественного пространства, роли тех или иных топосов (под топосом мы понимаем некий пространственный объект, обладающий четкими характеристиками, изображаемый в художественных текстах) в поэтике различных писателей способствуют более глубокому пониманию их творчества.
Одним из пространственных объектов, играющих важную роль в структуре многих художественных произведений, является город. Это не удивительно, если учесть важность роли, которую играет город в истории и культуре человечества.
Город, со времен своего возникновения воспринимающийся как маркированное, «сакральное» пространство, обладающее особой «мифопоэтической аурой» (Н. Е. Меднис), может выступать в культуре в роли особого объекта, «структурно-семантического образования, одной из категорий... культуры» (Абашев 2000, 7), порождающего тексты о себе. Недаром Ю. М. Лотман назвал город «сложным семиотическим механизмом, генератором культуры» (Лотман 2002, 212). «Именно наличие метафизического обеспечивает возможность перевода материальной данности в сферу семиотическую, в сферу символического означивания, и, следовательно, формирование особого языка описания, без чего немыслимо рождение текста» (Меднис 2003).
Тексты, создающиеся в культуре и художественной литературе во взаимодействии с семиотической реальностью города, обладают структурой «исключительной сложности... синтезируют свое и чужое, личное и сверхличное, текстовое и внетекстовое» (Топоров 1983а, 410). В результате, при наличии определенных условий, в тех или иных национальных литературах может быть создан корпус семантически связанных между собой, объединенных общими
мотивами и лексико-понятийным словарем (т.е. художественным кодом) произведений, ключевую роль в создании единства и отношений между которыми играет их связь с концептом некоего города, обладающего достаточным семантическим потенциалом для того, чтобы играть роль «генератора культуры», т.е. играющего важную роль в духовной истории народа или всего человечества.
В соответствии с учением тартуско-московской семиотической школы, рассматривающим группы связанных между собой текстов как единый текст, данный корпус произведений в современной культурологии и литературоведении нередко получает наименование «городского текста». «Городской текст» со структурной точки зрения представляет собой одну из разновидностей текста «in abstractor — «архитекст» («сверхтекст»), определяемый Н. Е. Меднис как «сложная система интегрированных текстов, имеющих общую внетекстовую ориентацию, образующих незамкнутое единство, отмеченное смысловой и языковой цельностью» (Меднис 2003).
Одним из таких «городских текстов», сформированных произведениями разных писателей, созданными в разное время, однако обладающих структурным и семантическим единством, основанным на идентичности предмета описания, близости мотивов, тем и семантики, является, по нашему мнению, корпус произведений чешской литературы, в которых Прага изображается как город, обладающий метафизической, символической природой. Данную совокупность произведений мы будем именовать «пражским текстом» чешской литературы.
К «пражскому тексту» принадлежат отнюдь не все произведения, в которых создается художественный образ Праги (их в чешской литературе огромное количество, и далеко не все они обладают семантическим сходством), но лишь те из них, в которых этот образ приобретает символический характер, становится отражением «метафизической» природы пражского пространства, связывается с ролью Праги в истории и культуре чешского народа и Европы в целом. Принципиальное различие понятий «пражский текст» и «образ Праги» состоит в том, что «пражский текст» формируется в тесной связи с функционированием культурного «мифа» о Праге, т.е. совокупности представлений об этом городе, существующих в культуре и формирующихся как на основе исторических событий и изменений актуальной реальности (городской архитектуры и т.п.), так и на основе отражения этой реальности в различных текстах (фольклорных, литературных и т.д.). Иными словами, тема «Пражский текст в чешской литературе», с одной стороны, уже, чем «Образ Праги» (поскольку ее исследование не предполагает обращения ко всем текстам, изображающим Прагу), с другой -шире, поскольку для ее исследования необходимо обращение к проблеме формирования культурных «мифов» о Праге как «сердце Чехии» и «магическом городе».
Наша гипотеза о существовании «пражского текста» опирается прежде всего на исключительную важность города Праги для чешской истории, а текстов о Праге, как документальных, так и художественных, — для чешской культуры, т.е. на богатый семиотический потенциал города.
Уже в первые века существования Праги уникальное расположение этого города на перекрестке европейских торговых путей привело к возникновению представлений об этом городе как о «сердце Европы», подтверждавшихся приобретением Прагой статуса метрополии Священной Римской империи при императорах Карле IV (XIV в.) и Рудольфе II (конец XVI-XVII вв.). С одной
стороны центральное, с другой - окраинное по отношению к западной Европе географическое положение города привело еще в позднем Средневековье к появлению характеристик Праги как города «магического», таинственного, а уникальность роли Праги в истории Чехии способствовала наделению города в чешской культуре чертами сакрального центра страны и всего мира. Исторические же причины способствовали формированию уникального архитектурного облика города, единственного в своем роде. Наконец, многонациональный характер Праги (столица Чехии на протяжении веков была городом «трех народов» - чехов, немцев и евреев) стал предпосылкой для создания нескольких автономных «городских мифологий», т.е. корпусов фольклорных текстов, основанных на представлениях о городе как месте сакральном, символическом, фантастическом.
Кроме того, предпосылкой для выделения и изучения «пражского текста» как специфического корпуса художественных произведений служит определяемая эмпирически близость описаний Праги и связанных с пражской тематикой мотивов в поэзии, драматургии и прозе чешских писателей различных эпох.
Таким образом, предметом диссертации является «пражский текст» чешской литературы. Однако, в силу недостаточной изученности данной темы и множества литературного материала, нами было принято решение ограничить хронологические рамки нашего исследования.
Хронологические рамки исследования.
Объектом анализа в нашей работе станет преимущественно чешская литература рубежа XIX-XX вв.
Именно в литературе рубежа веков не просто создается большое число текстов, раскрывающих образ Праги, а формируется «пражский текст», который можно выделить на основе инвариантных особенности изображения Праги, тематики произведений, сходства их семантики. Это связано с тем, что именно в данный период в чешской культуре окончательно формируется представление о Праге как о городе, обладающем сакральной, «мифопоэтической» природой.
Выделение конца XIX - начала XX вв. как важнейшей эпохи существования «пражского текста» и ее специальное изучение, по нашему мнению, вполне оправданно. «Пражский текст» является динамической целостностью и переживает различные периоды формирования и развития. Исследовательское внимание может быть сосредоточено как на его единстве, так и на различиях в трактовке «пражской темы» в тот или иной период. Подобную стратегию применили к исследованию другого «городского текста» — «петербургского текста» русской литературы, например, его первооткрыватель В. Н. Топоров, который говорит о «петербургском тексте Достоевского», и другие исследователи, обратившие внимание на характерные особенности «петербургского текста» в произведениях русских символистов, который понимается «...и как «глава» в непрерывно становящемся «петербургском тексте русской литературы», и как особая группа текстов внутри этого полиструктурного «произведения»» (Петербургский текст 1984,79).
До последнего времени отечественная богемистика в силу ряда причин в основном вненаучного характера не уделяла достаточного внимания литературе эпохи рубежа веков, в особенности нереалистическим течениям и направлениям в ней. Несмотря на появление в последнее десятилетие ряда ценных исследований (DCL 1995, Bednafikova 2001, Kuchaf 1999, Med 1994, Med 2001, Merhaut 1994,
Moldanova 1993 и др.), рубеж веков в сравнении с другими эпохами чешской литературы не вполне подробно изучен и в чешской литературоведческой традиции. Между тем, данный период весьма важен для развития чешской словесности. «Конец XIX - начало XX вв. - поворотный период в истории чешской литературы, во многом предопределивший особенности ее дальнейшей судьбы» (История 2001, 77). Практически все исследователи истории чешской литературы, как отечественные, так и зарубежные, сходятся в том, что период рубежа веков представляет собой отдельную, оригинальную эпоху в развитии чешской литературы, на художественных принципах и достижениях которого во многом базируется и чешская литература XX в.
Свидетельством недостаточной изученности периода рубежа веков в чешском и российском литературоведении не в последнюю очередь служит факт отсутствия общепринятой датировки периода.
В академической 4-х томной истории чешской литературы (DCL 1995) периодом рубежа веков признается период с 1894 по 1918 гг., обоснованием чего служат главным образом общественно-политические события. В трудах последнего десятилетия используется устойчивое словосочетание «рубеж веков» (pfelom stoleti, pfedel stoleti), иногда без указания на конкретные даты (Merhaut 1994, Kuchaf 1999, Bednafikova 2000 и т.д.). Попытка определить их заново была предпринята в коллективном сборнике статей «Чешская литература на рубеже веков» (2001), в частности в статьях П. Чорного (Cornej 2001) и Я. Меда (Med 2001), которые относят к «рубежу веков» период с 1890 по 1918 гг.
Следует отметить, что вторая дата, время окончания эпохи «рубежа веков», повторяется в большинстве трудов по истории чешской литературы (пожалуй, только А. Новак (Novak 1946) называет другую дату - 1914 г., т.е. начало Первой мировой войны). Этот подход вполне обоснован, т.к. события 1918 г. - окончание мировой войны и образование независимого Чехословацкого государства, -оказали огромное, решающее влияние на все сферы жизни в Чехии, в том числе на культуру и литературу. Кроме того, именно период, следующий непосредственно за 1918 г., ознаменован «сменой поколений» в чешской литературе: как в поэзии, так и в прозе, и в драматургии появляются новые художественные направления, литература развивается в совершенно иной общественной атмосфере. Другими словами, ограничение периода «рубежа веков» 1918-м г. мы считаем справедливым1.
Сложнее обстоит дело с границей, обозначающей начало периода «рубежа веков». В различных трудах по истории чешской литературы называются разные даты - 1890 (Cornej 2001), 1894 (Novak 1946, DCL 1995), 1886 (Pynsent 1973), 1895 (Кузнецова 1987) или же 1890-е гг. без точного указания года (История 2001).
Каждая из этих дат по-своему обоснована каким-либо важным событием литературной или общественной жизни. Поскольку столь четкой границы, как в случае с образованием независимой Чехословакии, в данном случае провести возможным не представляется, выбор «нижней» границы рассматриваемого
Оговоримся здесь, что, в нашей работе мы привлечем материал нескольких важных для нашей темы произведений, которые начали создаваться еще в эпоху «рубежа веков» или под непосредственным влиянием ее атмосферы, однако опубликованы были позднее - например, романы И. Ольбрахта «Удивительная дружба актера Есения» (публ. 1919), И. Карасека «Ганимед» (публ. 1921), Ф. Кафки «Процесс» (публ. 1925)).
периода, в принципе, субъективен. В данной работе мы будем рассматривать в контексте эпохи рубежа веков произведения, опубликованные начиная с 1890 г.
Методы исследования.
В качестве методологической базы работы, как явствует из первого раздела введения, был избран семиотический подход к исследованию культуры в целом и художественных текстов в частности.
Семиотический метод в отечественной традиции был сформирован в трудах представителей тартуско-московской семиотической школы (Иванов, Топоров 1965, Лотман 1970, Тезисы 1973 и т.д.). Его основной характеристикой является понимание культуры как иерархии знаковых (семиотических) систем, а текста -как основной его единицы, одновременно сложного знака и совокупности знаков. Под текстом при этом может пониматься определенная группа текстов, обладающих существенными структурными сходствами между собой. На основании этого метода была создана теория «петербургского текста» русской литературы (Петербургский текст 1984, Топоров 1995), на него же опираемся и мы.
Семиотика является одной из наиболее динамично развивающихся сейчас отраслей науки. Об этом свидетельствует и активное использование семиотических методов в работах современных чешских литературоведов. Поэтому выбор, сделанный нами в пользу использования в данном исследовании присущих ей методов, неслучаен.
Помимо семиотических методов, в работе использованы также другие методы, широко применяющиеся при исследовании художественных текстов, в первую очередь системно-структурный, функциональный, исторический, метод реконструкции (мифа, мифологического объекта), а также иные методы научного познания, обращенные к проблематике исследования литературы. Помимо семиотической концепции, мы используем в работе идеи традиционных литературоведческих школ, в частности отечественной исторической поэтики, структурализма, исследований феномена интертекстуальности, мотивного анализа.
Цели и задачи работы.
Целью работы является достижение на основе проведенных исследований художественных текстов комплексного, целостного представления о «пражском тексте» чешской литературы на примере чешской словесности (включая немецкоязычную традицию) конца XIX - начала XX вв., о его генезисе и функционировании, а также обоснование ряда теоретических выводов о возможности изучения таких объектов, как «пражский текст», и об их роли в развитии литературы и культуры, которые могли бы быть использованы как в дальнейших теоретических исследованиях, так и на практике.
С учетом целей исследования в работе решаются следующие задачи:
анализ семиотической теории текста, принципов семиотического изучения пространств, в том числе города, обоснование применения этих теорий в исследовании художественной литературы;
обоснование возможности изучения групп текстов, связанных между собой определенными структурными особенностями, в качестве единого сложного
текста («архитекста»), рассмотрение предпосылок создания и особенностей функционирования литературных «городских текстов»;
определение содержания термина «пражский текст», его отличия от понятия «образ Праги»; выделение произведений, формирующих «пражский текст»;
выделение и описание основных этапов формирования образа Праги в чешской литературе с первых этапов ее существования до конца XIX в., краткий анализ важнейших сюжетов пражской городской «мифологии» (представляющей собой один из источников формирования «пражского текста») и особенностей их адаптации в художественных текстах;
анализ основных структурных характеристик «пражского текста», сложившегося на основе произведений с пражской тематикой в литературе рубежа веков;
определение основных интертекстуальных мотивов и других особенностей изображения Праги, позволяющих сделать вывод о семантической цельности и являющиеся предпосылками формирования «пражского текста»;
выделение изоморфизма между произведениями чешских и немецкоязычных авторов рассматриваемого периода;
анализ влияния феномена «пражского текста» на чешскую литературу и культуру в период рубежа веков;
формулировка направлений дальнейших исследований «пражского текста» на чешском материале.
В результате проведенного в диссертации анализа на защиту выносятся следующие положения:
совокупность произведений чешской литературы, в которых создан образ Праги как города, обладающего метафизической, символической природой, может быть рассмотрена с семиотической точки зрения как единый текст -«пражский текст» чешской литературы, обладающий единым смыслом;
образ Праги в «пражском тексте» которых приобретает символические черты, тесно связанные со сферой мифопоэтики, а городское пространство воспринимается как сакральное, прямо связанное с судьбой героя и (или) нации; этим произведения «пражского текста» отличаются от всех других произведений с образом Праги;
«пражский текст» начинает формироваться в чешской литературе в начале XIX в., параллельно с формированием «национальной мифологии» и с опорой на тексты пражского городского фольклора;
большая часть произведений, составляющих «пражский текст», создается в чешской литературе на рубеже XIX-XX веков, причиной этого служат как особенности исторического развития чешской литературы, так и трансформации «мифа» о Праге в культурном сознании чешской нации; составной частью «пражского текста» можно считать и ряд произведений пражских немецкоязычных авторов рубежа XIX-XX вв.;
семантика Праги в «пражском тексте» выраженно амбивалентна — город может выступать и как положительное начало, сакральный «центр», сосредоточие национальной жизни, и как отрицательное начало, профанная «периферия», губящая героя;
в «пражском тексте» Прага предстает, с одной стороны, как символ национальной истории, души Чехии, именно поэтому неразрывно связанный с судьбой героя-чеха, с другой - как «магическое» пространство, город «порога» между мирами, выступающий по отношению к герою как пространство возможного «посвящения»; наиболее близки к семантическому ядру архитекста те произведения как чешских, так и пражских немецкоязычных авторов, в которых присутствует и та, и другая символика;
связность «пражского текста» обеспечивается не только близостью семантики составляющих его конкретных текстов, но и сходствами на уровне мотивов, а также на лексическом уровне (в описаниях города), свойственными произведениям различных авторов, живших в разное время и принадлежащих к разным литературным течениям и направлениям;
существует потенциал для исследования «пражского текста» в чешской литературе XX в. и современной литературе; несмотря на смену эпох, основное семантическое содержание произведений чешской литературы с тематикой Праги остается неизменным и на рубеже XX-XXI вв.
Структура работы.
Поставленные цели и решаемые в работе задачи, так же как отмеченный выше характер работы как имеющей одновременно теоретическое и литературно-историческое значение, предопределяют ее структуру.
Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Первая глава посвящена теоретическим аспектам исследования. В ней обосновывается выбор семиотического метода как наиболее эффективного инструмента исследований литературных «архитекстов», в особенности «городских текстов», на примере «петербургского текста» русской литературы иллюстрируются основные структурные особенности подобных текстов, исследуются предпосылки выделения «пражского текста» в чешской литературе. Вторая глава носит преимущественно историко-литературный характер. В ней рассматриваются особенности изображения Праги в чешской литературе вплоть до конца XIX в. и дается характеристика литературы рубежа XIX-XX вв. Наконец, в третьей главе проводится непосредственный анализ литературных первоисточников, в ходе которого выделяются основные инвариантные особенности «пражского текста».
Принципы отбора литературного материала.
Исследование проводится на материале художественных произведений чешской (с древности до начала XX в.), а также немецкоязычной пражской литературы (рубежа XIX - XX вв.), в которых создается образ Праги или присутствуют мотивы, так или иначе связанные с Прагой. Поскольку эта литература столь велика и разнообразна, что в полном объеме не могла быть рассмотрена в данной диссертации даже обзорно, нами был выделен ряд текстов, в наибольшей степени релевантных для нашего исследования.
Поскольку понятия «тема Праги» («образ Праги») и «пражский текст» не тождественны друг другу, в нашей работе рассмотрены не все произведения чешской литературы рубежа веков, в которых был создан образ Праги. Критериями выбора авторов и произведений для исследования, в первую очередь, послужила
близость произведений к семантическому «ядру» «пражского текста», т.е. присутствие в созданном в них образе Праги метафизического начала, символических черт, связи городского пространства с судьбой героя и т.д., а также характерность и важность их творчества для рассматриваемой эпохи и чешской литературы в целом. При определении как широкого круга авторов «пражского текста», так и произведений, проанализированных в настоящей работе, мы опирались также не работы Д. Годровой (Hodrova 1983, 1988, 1994) и П. Билека (Bilek 1998).
Наиболее важным для исследования нашей темы является анализ особенностей изображения Праги в творчестве семи крупных писателей рубежа XIX-XX вв. - Ю. Зейера, В. Мрштика, А. Совы, И. Карасека из Львовиц, К. М. Чапека-Хода, Ф. Кафки и Г. Майринка. Этим авторам в нашей работе будет уделено особое внимание. Однако будут рассмотрены и тексты других авторов периода рубежа веков (Л. Арлет, О. Бржезина, Я. Врхлицкий, Я. Демл, В. Дык, Р. Есенская, А. Клаштерский, П. Леппин, М. Майерова, М. Мартен, И. Ольбрахт, К. Шелепа и др.), в которых присутствует наибольшее число «пражских» мотивов и в семантике которых образ Праги, приобретающий символические черты, играет важную роль. Данные анализа этих текстов будут привлечены для описания отдельных особенностей «пражского текста». При этом произведения некоторых из рассмотренных нами авторов (И. Карасек из Львовиц, Ю. Зейер) проанализированы в диссертации впервые в отечественной богемистике, в творчестве других (А. Сова, В. Мрштик, И. Ольбрахт и др.) открыты новые важные аспекты.
В связи с тем, что одной из задач работы является обзор изображения Праги в чешской литературе в период до непосредственно составляющего ее содержание рубежа веков, в ней анализируется также ряд текстов предшествующих этапов развития чешской литературы - от средневековых хроник до произведений ряда крупных авторов XIX в. (К. Г. Маха, Й. К. Тыл, Я. Неруда, Я. Арбес и др.).
В работе исследуются главным образом тексты, созданные на чешском языке. Однако наше исследование было бы неполным, если бы мы не обратились к произведениям пражских немецкоязычных писателей, таких как Ф. Кафка, Г. Мейринк, П. Леппин, Р. М. Рильке и другие. На основании анализа соответствующей теоретической литературы, а также собственно текстов, можно сделать предположение о существенном сходстве мотивов, встречающихся в произведениях чешских и немецких авторов, посвященных Праге, и поэтики чешских и пражских немецкоязычных авторов рубежа веков. Учитывая, что Прага в данную эпоху представляла собой многоязычный город, а чешская национальная литература развивалась в контексте литературы Австро-Венгрии в целом, в тесном взаимодействии с произведениями немецких писателей - жителей Праги, а также важность текстов немецких писателей для создания «пражского текста» и культурного мифа о «магической Праге», в данной работе мы приняли решение проанализировать также некоторые произведения, созданные на немецком языке, с точки зрения их сходства с произведениями чешских писателей и включенности в «пражский текст».
Степень изученности темы и новизна работы. Источниковедческая база исследования и его актуальность.
Исследования «городских текстов» в последнее время являются одними из наиболее актуальных в рамках как исторической поэтики, так и семиотики и культурологии, как в нашей стране ((Топоров 1995), (Абашев 2001), (Меднис 2003) и др.), так и за рубежом ((Hodrova 1994), (Kononen 2003) и т.д.). Однако, несмотря на то, что ряд исследователей ((Jirat 1978), (Krejci 1981), (Ripellino 1996), (Hodrova 1994) и др.) отмечал существенное сходство в изображении Праги различными писателями и связывал это сходство с ролью города в чешской культуре и представлений о нем в национальном самосознании, «пражский текст» как комплексное явление, феномен чешской литературы, исследован до сих пор не был. Между тем, появление понятия «пражский текст» в чешской литературной теории и истории чешской литературы, по нашему мнению, своевременно и необходимо. Данная работа впервые обосновывает использование данного термина и вводит его в научную практику2.
Кроме того, изучение «пражского текста» в чешской литературе конца ХГХ -начала XX вв. может, по нашему мнению, внести существенный вклад в понимание поэтики различных авторов и общих закономерностей развития литературы в данный период. Таким образом, наша работа может быть рассмотрена в контексте исследований чешской литературы рубежа веков и поспособствовать актуализации этой важной историко-литературной проблематики в отечественной традиции.
Таким образом, вынесенная в заглавие нашего исследования проблема весьма актуальна и научно значима. Новизна работы заключается в постановке проблемы, круге анализируемых вопросов, теоретических обобщениях и выводах, наконец, в предложениях, в том числе терминологического характера, о возможностях дальнейшего исследования данной проблематики
Впервые в отечественном литературоведении используются семиотические методы исследования текстов применительно к чешской литературе, в частности, обосновывается понятие «городского текста» на материале чешской художественной литературы. Впервые прослеживается эволюция изображения Праги в чешской литературе и этапы формирования «пражского текста». Наконец, данная работа является первым специальным исследованием, посвященным непосредственно «пражским» мотивам в литературе Чехии рубежа веков. Все предыдущие исследования, в том числе и чешских специалистов, касались данной проблематики лишь в качестве побочной, в более широком контексте. Кроме того, недостаточно была освещена проблематика взаимоотношений литературы, возникавшей в данный период на чешском языке, и творчеством пражских немецкоязычных авторов, которые также нередко обращались в своих произведениях к теме Праги. Сопоставление особенностей изображения Праги в произведениях писателей-чехов и немецкоязычных авторов также является новаторским для отечественной богемистики.
Теоретической базой исследования стали труды российских и зарубежных, главным образом чешских, а также американских, английских, французских, польских, итальянских специалистов в области теории текста, семиотики, исторической поэтики, теории литературы, истории чешской литературы.
2 Термин «пражский текст» встречается в работе Д. Годровой (Hodrova 1988, 373). Годрова употребляет его однократно, говоря о множестве текстов, в которых создан образ-символ Праги, в кавычках и с ремаркой «используя терминологию Лотмана». В других работах как Годровой, так и иных чешских авторов, этот термин не употребляется.
Работы по теории текста включают в себя общетеоретические исследования (Лотман 1985, Лотман 1992, Николаева 1987, Пятигорский 1962, Хализев 1999, Bilek 2003, Dolezel 1998, Eco 1989, Frye 1957, Hodrova 2001, Mukafovsky 1966, Svatofi 1983 и др.), исследования лингвистики текста (Барт 1978, Гальперин 1981, Гиндин 1972, Красных 1998, Macurova 1991, MareS 1989 и др.) и особенностей литературной коммуникации и художественного текста (Барт 1989, Бахтин 1986, Гаспаров 1996, Лотман 1970, Стриженко 1974, Якобсон 1975, Todorov 2000, Kubinova 1992, Hodrova 2003, Pesat 1998 и др.), в т.ч. феномена интертекстуальности (Genette 1997а, Homolac 1997, Kristewa 1983, Markiewicz 1988, Барт 1989, Ильин 1996).
Среди семиотических исследований основная роль принадлежит работам, посвященным исследованию феномена «текст» с семиотической точки зрения (Иванов, Топоров 1975, Лотман 2000, Меднис 2003, Тезисы 1973, Есо 1979, Genette 1997а), семиотике города (Абашев 2001, Топоров 1980b, Топоров 1987, Hodrova 1988, Hodrova 1997а), а также обоснованию и исследованию т.н. «Петербургского текста» русской литературы (Долгополов 1977, Камья 2003, Лотман 1984, Петербургский текст 1984, Топоров 1995, Цивьян 1994, Kononen 2003, Lo Gatto 1960). Основной корпус данных текстов принадлежит представителям тартуско-московской семиотической школы (Ю. М. Лотман, В. Н. Топоров, В. В. Иванов, Т. В. Цивьян, 3. Г. Минц и др.), а также чешским литературоведам, использующим семиотические методы в своих исследованиях (Д. Годрова, В. Мацура, 3. Хрбата и
ДР-)-
Если теоретические вопросы, связанные с выделением «архитекстов» и «городских текстов», нельзя назвать малоисследованными (главным образом благодаря анализам т.н. «петербургского текста» русской литературы, проведенным академиком В. Н. Топоровым), то как «пражский текст», так и связанная с ним тема «образ Праги в чешской литературе» привлекали к себе внимание специалистов (в первую очередь отечественных) отнюдь не часто. При этом в тех исследованиях, авторы которых касались данной темы, отсутствовало принципиально важное разграничение понятий «пражская тема», «образ Праги» и «пражский текст»; не был введен термин «пражский текст» и не было создано комплексное исследование этого феномена.
Вместе с тем, в имеющихся немногочисленных работах, посвященных изображению Праги в чешской литературе, был сделан ряд важных наблюдений о символической природе пражского пространства, генезисе «мифа» о Праге в чешской культуре и его отражении в художественной литературе, на которые опираемся и мы.
Тема Праги как таковая привлекала к себе внимание главным образом зарубежных, в подавляющем большинстве — чешских исследователей. В отечественной богемистике был сделан ряд наблюдений об особенностях изображения Праги в творчестве тех или иных писателей (в частности, Я. Неруды (Соловьева 1973)), а также констатирована важная роль Праги для развития чешской культуры и ее значение как центра литературной жизни (История 1997, История 2001). Кроме того, в некоторых трудах упоминается о «пражской фантастике» 1900-1910-х годов; подчеркивается роль Праги в творчестве немецкоязычных пражских писателей, в частности Ф. Кафки, Г. Майринка (Ковтун 1999).
Чешские литературоведы начали проявлять интерес к изображению Праги в литературе в первые десятилетия XX в. Следует, впрочем, отметить проведенную до этого времени, в частности, И. Сватеком важную работу по исследованию пражского городского фольклора (Svatek 1883, 1891, 2001). На сборники Сватека опирался А. Ирасек, в 1893 году выпустивший «Старинные чешские сказания», в которые «истории о старой Праге» вошли отдельной главой (Ирасек 1983). Эти и более поздние обработки сюжетов «пражской мифологии» (Bilianova 1995, Kosnaf 1992, Wenig 1958, Langer 1956, Cibula 1972, Rut 1993, Bartos 2000, Vurm 2000 и т.д.) представляют собой художественную обработку сюжетов «пражской мифологии», а не научный анализ их генезиса, проведенный значительно позднее в частности в трудах В. Томека (Tomek 1932), К. Крейчи (Krejci 1981), П. Грима (Grym 1992), В. Карбусицкого (Karbusicky 1995), П. Деметца (Demetz 1998), И. Рака (Rak 1996) и
др.
Что же касается исследований пражской темы в собственно художественной литературе, то первоначально внимание литературоведов привлекали особенности изображения Праги в произведениях отдельных писателей - И. Карасека (Pichertova 1923), Ю. Зейера (Krejci 1901) или же история какого-либо «пражского» мотива в литературе Нового времени (Werstadt 1920, Hysek 1925).
В 1930-е годы появился ряд обобщающих исследований, в которых отмечались некие общие черты в изображении Праги различными писателями и впервые был дан почти полный перечень произведений, так или иначе связанных с темой Праги. На материале чешской прозы рубежа XIX — XX вв. эту работу провели А. Новак (Novak 1932) и К. Сезима (Sezima 1940), поэзии 1920-х годов - Я. Шнобр(поЬг1934).
Недостатком данных и подобных им работ было отсутствие четкой методологии и принципов изучения проблемы, а также не вполне ясно сформулированные цели и задачи. В результате их авторы, отметив важную роль образа Праги для чешской литературы, нередко ограничивались обычным перечислением произведений и авторов без серьезного анализа.
Первым литературоведом, теоретически обосновавшим постановку вопроса «особенности изображения Праги в чешской литературе», можно считать В. Йирата (1901-1945). Он подошел к теме в первую очередь с точки зрения литературной истории и сделал в работах «Вышеград в романтической поэзии», «"Либуше" Зейера», «Роль "бидермейера" в чешском Национальном возрождении», «Карел Гинек Маха», «Голос Праги в чешской словесности», созданных в начале 1940-х годов (см. все эти работы в (Jirat 1978)) ряд наблюдений, не потерявших своей ценности до сих пор.
Следующий всплеск интереса к пражской тематике в зарубежном литературоведении был связан с ростом популярности исследований жизни и творчества Ф. Кафки, ставшего самым известным пражским писателем в мире. Из множества работ, посвященных поэтике этого автора, нами были выбраны и проанализированы труды, посвященные особенностям изображения пространства в произведениях Кафки и влиянию Праги на его творчество (Мелетинский 1976, Затонский 1999, Siebenschein 1947, Demetz 1947, Eisner 1948, Eisner 1958, Goldstucker 1960, Eisnerova 1963, Kautman 1963, Wagenbach 1993, Stolzl 1997, Demetz 1998, Deleuze 2001), а также работы, в которых творчество Кафки, в том числе и пражские мотивы в нем, подвергается сопоставительному анализу с творчеством тех или иных чешских писателей (Kosik 1963, Krejci 1975, Hodrova
1994). В этих работах делаются выводы о близости пражских мотивов у этих авторов и возможности их рассмотрения в одном - «пражском» — контексте.
Нами были проанализированы также работы о феномене пражской немецкоязычной литературы. Исследования этой темы, имеющие богатую традицию (Kraus 1902, Eisner 1930), стали особенно актуальны в 1990-е годы (Vesela 1991, Hyrslova 1993, Demetz 1997, Kneidl 1997, Kosatik 2001, Vizdalova 2001,МаіШ2001ит.д.)
В послевоенные годы тему Праги в творчестве отдельных писателей и в чешской литературе в целом исследовали, в частности, К. Крейчи (Krej6i 1946, Krejdi 1981), Р. Уэллек (Wellek 1963), Р. Б. Пинсент (Pynsent 1973), А. М. Рипеллино. Книга последнего «Магическая Прага» (Ripellino 1996), не являясь научным исследованием, тем не менее сыграла важную роль в раскрытии темы, поскольку первой поставила проблему уникальности Праги в мировой культуре. Чешский литературовед В. Мацура, реконструировав при помощи семиотических методов «культурную модель» чешского Национального возрождения, сделал ряд наблюдений над генезисом культурного «мифа» о Праге в начале XIX в. (Macura 1976,1983).
Ближе всего к исследованию феномена «пражского текста» в его целостности подошла Д. Годрова. В работах, посвященных как «поэтике пространства» вообще (Hodrova 1994), (Hodrova 1997), (Hodrova 2001; соответствующие разделы), так и Праге в частности (Hodrova 1983), (Hodrova 1988), она обращается к двум основным темам — особенностям функционирования в чешской литературе пражских топосов и эволюции в изображении Праги в конце XIX — начале XX вв. Однако многочисленные ценные наблюдения Д. Годровой все же недостаточно систематизированы и обобщены в силу небольшого объема ее работ о Праге и того обстоятельства, что анализ образа Праги или «пражского текста» не был основной задачей исследовательницы.
Корпус текстов для рассмотрения темы «Прага в литературе рубежа веков» был определен уже давно в обобщающих работах (Snobr 1934, Sezima 1940, Jirat 1978 [1941] и др.). Учитывая их существование, (помимо вышеназванных, речь идет и о трудах К. Крейчи, А. М. Рипеллино, Д. Годровой, П. Деметца и др.), мы, проведя необходимый обзор литературного материала и выделив релевантные для «пражского текста» произведения, обратим основное внимание на поиск закономерностей, которые позволяли бы нам судить о степени единства пражской литературы.
Что касается трудов по истории чешской литературы рубежа XIX-XX вв., то, учитывая их многообразие и количество, подробный их анализ будет дан нами, при необходимости, в соответствующих главах. Ведущим принципом отбора критической литературы стала степень изученности творчества писателей: в случае относительно малоизученных авторов (Ю. Зейер, И. Карасек) анализировалось как можно большее число критических и исследовательских работ о них; там же, где речь шла о творчестве хорошо изученных писателей (Ф. Кафка) внимание уделялось лишь тем критическим работам, в которых анализировались аспекты, близкие к нашей теме.
В нашей диссертации мы опираемся на труды отечественных и зарубежных специалистов, носящие обзорный характер ((Кузнецова 1987), (Будагова 1995), (Литература 1976), (Рубеж веков 1989), (История 2001), (DCL 1995), (Ceska literature 2000), (Cornej 2001), (Med 2001), (Janaekova 1989) и др.), а также на ряд
работ, посвященных более частным проблемам литературы рубежа веков -чешскому символизму и декадансу ((Bednafikova 2000), (Med 1994), (Niedziela 1973)), новаторству в чешской поэзии ((Cervenka 1966), (Brabec 1964), (Burianek 1968)), особенностям развития чешской прозы, главным образом жанра романа ((Hodrova 1989), (Honzikova 1970)), жанровым и стилистическим особенностям литературы данной эпохи ((Merhaut 1994), (Moldanova 1993), и, наконец, на монографии и статьи о творчестве отдельных писателей.
Помимо этого, нами были рассмотрены труды, посвященные общим закономерностям развития чешской культуры данной эпохи, в частности культурной жизни Праги ((Ksicova 1998), (Marek 1998), (Vlcek 1986), (Zouhar 2000).
Наконец, в работе мы пользовались библиографическими словарями и справочниками ((Adamovi6 1995), (Кипе 1945), (Lexikon 1985-2000), (Slovnik 1990), (Spisovatele 1973) и др.).
Теоретическая и практическая значимость диссертационного исследования.
Теоретическая значимость работы состоит во внесении определенного вклада в исследование, с одной стороны, одной из актуальных и важных тем теории художественного текста - «городского текста» как разновидности «архитекста», с другой стороны - чешской литературы конца XIX - начала XX вв. Этот результат достигается путем обоснования и уточнения ряда теоретических положений и терминов и исследования конкретных литературных текстов, из которого делаются выводы.
Практическая значимость исследования состоит прежде всего в создании обобщенной картины изображения Праги в чешской литературе, а также в ряде наблюдений о чешской литературе рубежа веков, которые впоследствии могли бы быть использованы при подготовке фундаментальных трудов и учебных пособий по истории чешской литературы и культуры. Кроме того, исследование в целом либо его отдельные части и положения можно учитывать и использовать в преподавании соответствующих дисциплин в высшей школе, создании специальных курсов.
Структура «городского текста» и подходы к его исследованию
Несмотря на отмеченную на примере «петербургского текста» семантическую связность, в «городском тексте» по сравнению с текстами, структурированными как отдельное литературное произведение, естественно, с гораздо большей силой проявляется принцип «открытости» структуры и смысла. В соответствии с этим должны быть откорректированы и методы исследования подобных текстов.
Литературный «городской текст» имеет достаточно четкие границы, но в определенном смысле он является исследовательским конструктом, абстрактным феноменом (автор может написать роман «Преступление и наказание», но группа авторов не может сознательно написать «петербургский текст»). Не всегда можно с уверенностью сказать, относится ли какое-либо произведение к его сфере (в отличие от всей совокупности произведений с «образом города», число которых хоть и весьма велико, но все же конечно84).
Воспользовавшись пространственными метафорами, можно составить сразу несколько моделей структуры «городского текста». Очевидно, что обычное «горизонтальное» членение текста (предложение - абзац - глава и т.д.) в случае с архитекстами невозможно: архитекст как таковой не имеет «начала и конца», не может существовать четкой стратегии его прочтения, его характер как артефакта размыт.
Однако и традиционное «вертикальное» членение на различные уровни, выстраивающиеся в иерархию ((Ingarden 1989), (Barthes 2002), (Лотман 1970) и т.п.) в случае архитекста затруднено. Помимо традиционных «языкового», «суперсегментального» и «смыслового» уровней, в структуре архитекста присутствуют и другие уровни, более адекватно описываемые, вероятно, посредством не вертикальной, «иерархической» модели, а модели «сферической». Очевидно, что «городской текст» членится на некие автономные части по признакам авторства, времени создания входящих в него произведений, их жанров и т.д. Иными словами, в рамках архитекста существует несколько перекрывающихся друг с другом сфер, или «фрагментов» (также архитекстуального характера), входящие в которые произведения более тесно взаимодействуют между собой.
Наконец, структура этого текста может быть описана и с семантической точки зрения - она подобна структуре галактики, обладающей «семантическим ядром», по мере удаления от которого ослабляются и связи конкретного литературного произведения с «городским текстом» в целом. Как полагает Н. Е. Меднис (Меднис 2003), «архитекст предполагает наличие и знание читателем некоего не вовсе статичного, но относительно стабильного круга текстов, наиболее репрезентативных для данного сверхтекста в целом, определяющих законы формирования художественного языка сверхтекста и тенденции его развития. Структура центр-периферия, реализованная в каждом сверхтексте, позволяет соответствующим образом выстраивать его метаописание с опорой на ядерные
Очевидно, иначе обстоят дела с «культурным текстом» города, для исследования которого «в идеале... нам необходимо было бы проанализировать весь объем текстовых отражений (города) во всем многообразии речевых жанров» (Абашев 2000, 12). Однако, перейдя к исследованию «пермского текста» в литературе, Абашев включает в него лишь «значимые» произведения, в которых «локальный текст» манифестируется «в его собственной неповторимости» (там же, 125), а отнюдь не все произведения русской литературы с пермской тематикой субтексты, определяющие интерпретационный код, и при необходимости допускает исключение или замену текстов периферийных».
«Внешний», «периферийный» пояс текстов, имеющих некоторое отношение к «городскому тексту», однако не входящих в него прямо, составляют привлеченные, в частности, В. Н. Топоровым для исследования «петербургского текста» нехудожественные тексты, описывающие город как объект «физической» реальности, вне его символической природы. Эти тексты могут помочь осознать некоторые закономерности формирования смысла «городского текста». Из них черпаются сведения о климате, ландшафте, географическом положении города, которым могут быть приданы символические смыслы (применительно к Петербургу - белые ночи, наводнения, окраинное положение города и т.п.), и о материально-культурной сфере (планировка, архитектура, население, история города).
Более приближены к ядру художественные тексты, отнесенные В. Н. Топоровым к «петербургообразным», т.е. такие произведения художественной литературы, в которых создается образ Петербурга, действие происходит в Петербурге, упоминаются те или иные петербургские реалии и т.д., однако в семантике которых отсутствует связь с «мифом» о городе, с инвариантной «идеей», составляющей смысловое ядро «петербургского текста». Анализ подобных произведений не входит в число задач исследователя «городского текста», однако их материал может быть использован для более четкого уяснения его особенностей.
Наконец, в собственно «петербургский текст» включаются те произведения, семантическая структура которых так или иначе содержит «петербургский инвариант», о котором говорилось выше. В. Н. Топоров перечисляет большинство авторов «петербургского текста» (Топоров 1995, 275-277), однако замечает, что список открыт - в процессе исторического развития «петербургский текст» может вовлекать в свою орбиту все новые и новые произведения, относившиеся ранее к «субстратной» сфере. «Городской текст» обладает аккумулирующей природой и столь сильным семантическим потенциалом, что «затягивает» в себя все новые и новые тексты.
Особую группу образовывают тексты духовно-культурной сферы, наиболее близко связанные непосредственно с самим «городским текстом» (городские легенды, предания, пророчества, герои литературных произведений, «все варианты спиритуализации и очеловечивания города» (Топоров 1995, 288)), то есть так называемая «петербургская мифология», от которой, по мнению Ю. М. Лотмана, «история Петербурга неотделима» (Лотман 1984, 36). Эта группа текстов является питательной средой для возникновения собственно художественных текстов.
Рассмотрим теперь на примере того же «петербургского текста» структуру «городского текста» с точки зрения ее сферического членения. Как отмечает М. Кононен, «каждый текст «петербургского текста»... предполагает переход от реальности, созданной конкретным автором... к общей реальности «петербургского текста», состоящей из разных версий одного и того же инвариантного сюжета (мифа)» (Kononen 2003, 24). «Реальность, созданную конкретным автором», Кононен называет «авторским петербургским текстом» и рассматривает как подобный текст, в частности, особенности изображения Петербурга в поэзии И. Бродского . 3. Г. Минц и другие исследователи тартуской школы, в свою очередь, говорят о возможности исследовать как автономный архитекст «петербургский текст» в творчестве русских символистов (Петербургский текст 1984). Можно говорить и об определенных жанрах в рамках «петербургского текста» (например, «петербургской повести»), обладающими структурными особенностями, отличающими их от других жанров в рамках того же архитекста.
Иными словами, несмотря на семантическое и структурное единство «городского текста» в целом, возможно рассмотрение как автономных феноменов отдельных его частей или «сфер», при котором акцент будет сделан на особенностях взаимодействия данной сферы с архитекстом в целом. Очевидно, например, что «петербургский текст» символистов отличается от «петербургского текста» Н. В. Гоголя хотя бы тем, что произведения символистов могут вступать в интертекстуальные отношения с предшествующей традицией изображения Петербурга в творчестве Ф. М. Достоевского и того же Гоголя, в них могут содержаться прямые аллюзии к этим произведениям, полемика с ними, сознательное использование тех или иных образов, топосов и т.д., что оказывает непосредственное влияние на семантику; произведения Достоевского, в свою очередь, «можно рассматривать... как миниатюрную модель «петербургского текста» (Камья 2003,174), и т.д.
Подобное членение, по нашему мнению, нисколько не нарушает когерентность «городского текста» в целом. В случае с архитекстом центробежные и центростремительные тенденции представляют собой своего рода диалектическое единство, — можно согласиться и с М. Кубиновой, полагающей, что «явление весьма внутренне дифференцированное требует стремления к приведению различий к общему знаменателю, к гомогенизации гетерогенности. Только так можно создать фон, лишь на котором станет заметна и сможет быть анализирована сама разнородность» (Kubinova 1992, 133), и с 3. Г. Минц и ее соавторами, считающими, что необходимо «историческое изучение генезиса и разных фаз» «городского текста», «выделение его разновидностей» (Петербургский текст 1984, 79). В любом случае, изучение отдельных «сфер» «городских текстов» способствует более глубокому уяснению их структуры, процессов их формирования и функционирования в культуре. В том числе и поэтому в качестве темы нашей работы мы избрали не весь феномен «пражского текста» в чешской литературе, а «пражский текст» в литературе одной из эпох - рубежа XIX-XX вв.
В структуре «городских текстов» как В. Н. Топоровым, так и В. В. Абашевым выделяются 2 важнейших принципа организации - парадигматический и синтагматический.
Так, В. Абашев отмечает, что наиболее значимые элементы «локального текста» составляют его «словарь», «парадигматические ресурсы», изучение
В целом же неизбежно встающая перед исследователем проблема соотношения между индивидуальностью конкретных произведений и их авторов и целым «городского текста» решается так, что анализ «городского текста» провозглашается анализом данных произведений прежде всего с точки зрения именно того, что их объединяет. При всей «индивидуальности» своих авторов, как отмечает Топоров, конкретные субтексты «петербургского текста» «обнаруживают между собой очень много общего - от самой идеи сопоставления и семантики сопоставляемых объектов до жанрового типа, композиционных приемов, синтаксической структуры и стилистических приемов, фразеологии и лексики...» (271). которых необходимо для изучения города в его «символической текстовой ипостаси». Данные элементы определяются как «семиотически трансформированные реалии», наполняющие историю города. Поскольку в его исследовании речь идет в первую очередь о «Перми-тексте», а не о «пермском тексте» в литературе, данные «ресурсы» мы склонны трактовать как «мифологемы», элементы структуры «мифа о городе».
Что же касается собственно «городского текста», то и у него существует «словарь, составленный из парадигматических единиц. О нем, в частности, пишет В. Н. Топоров86. «Повторяющийся, ограниченный лексикон может восприниматься как система знаков, формирующих основу «петербургского текста». Эти знаки служат кодом, при помощи которого конкретный текст может быть распознан как принадлежащий к «петербургскому тексту»» (Kononen 2003, 25). «Как бы далеко, на каких бы жанровых, стилистических и т.п. полюсах ни отстояли друг от друга тексты, один и тот же набор, от туманов и теней до сверкающих шпилей, с удивительным постоянством кочует в течение почти двухсот лет из текста в текст и от автора к автору», - отмечает Т. В. Цивьян (Цивьян 1994,125). Иными словами, сходство на лексическом уровне предопределяет не только единство «петербургского текста», но и его характер как «кода», как механизма порождения текстов. Более того, по мнению Н. Е. Меднис, «обретение языковой общности» является необходимым условием создания «сверхтекста».
Парадигматические элементы «городского текста» в самом его пространстве (вернее, в конкретных его вариантах) «могут быть аранжированы синтагматически, что практически и происходит ...» (Топоров 1995, 316). Эти отношения, естественно, подчеркивают (целостность текста, образуя «подвижные комбинации... в которых есть общая интенция и смысловой строй», «своего рода квазиповествования» «локального текста» (Абашев 2000,30).
Общие принципы изображения Праги в литературе рубежа веков. Предпосылки формирования ядра «пражского текста»
Проследив судьбу «пражской мифологии» и связанных с Прагой мотивов в чешской литературе от древнейших времен до 1880-х годов XIX в., перейдем к анализу наиболее интересующей нас эпохи - рубежа XIX-XX вв. Именно в этот период, представляющий собой самостоятельную эпоху в истории чешской литературы, окончательно формируется ее «пражский текст», и главным образом на исследовании данного периода основано наше понимание этого феномена.
Анализ мы будем осуществлять по следующей схеме: от общей характеристики общественно-политической и культурной ситуации в чешских землях перейдем к обзору литературного процесса, в ходе которого выделим наиболее релевантные для нашей темы литературные школы, направления и группы текстов, в том числе обратим особое внимание на «пражскую школу» немецкоязычных писателей. Кроме того, в целях создания представления о том объекте реальности, который соответствовал образу Праги в пражских произведениях рубежа веков, мы дадим краткую характеристику Праги и пражской культурной жизни на рубеже веков.
Л. Н. Будагова так характеризует сущность эпохи рубежа веков: «Примечательная особенность... периода - невиданная прежде дифференцированность литературного процесса, в котором разные течения начинали соотноситься друг с другом не только как старое с новым, но и как разные варианты нового. Этому способствовали внутри- и внелитературные причины...» (История 2001, 14). Важным фактором развития литературы в этот период стали как общественно-политические события, так и европейский культурный контекст - возникновение параллельно с развитием реализма модернистских течений (натурализм, символизм, импрессионизм, впоследствии экспрессионизм и «авангард»), и внутренние факторы, обусловливающие динамику литературного процесса в Чехии.
Эпоху рубежа веков в чешской литературе мы условно ограничиваем 1890-1918 гг. Важно, однако, отметить, что данная эпоха не является внутренне недифференцированной. Нам представляется обоснованным разделение ее на следующие этапы:
1. 1890-1894 годы: период ограничен окончательным полемическим размежеванием «старого» и «нового» искусства в связи с т.н. «дискуссией о Галеке» и основанием журнала «Модерни ревю» - основного органа символистическо-декадентского направления в чешской литературе.
2. 1895-1901 годы: период наиболее острых журнальных полемик о «новых направлениях в искусстве», 1901 год - смерть Ю. Зейера, одного из ведущих литераторов данной эпохи и важнейших авторов «пражского текста», выход в свет последнего сборника стихотворений О. Бржезины.
Основным содержанием литературного процесса этих двух этапов стала борьба «нового» со «старым»: новых форм и направлений, нового понимания литературы с традиционными. Ф.Кс.Шальда охарактеризовал эту эпоху как «пограничную полосу, где смешивается старое с новым, вчерашнее бурлит вместе с завтрашним» (цит.по: Med 1994, 21). Важность этого периода для истории чешской поэзии подчеркивает И.Славик: «90-е годы стали алхимической мастерской нашей поэзии: современная поэзия родилась на рубеже веков» (цит. по Opolsky 1968, 7). Тогда же в прозе окончательно укрепляется жанр романа: «в нашей словесности роман становится обычным, неотъемлемым жанром лишь в эти десятилетия...» (Janackova 1989,17). 3. 1901-1914 годы: время развития неоромантизма (в конце периода также неоклассицизма) и одновременно с этим - выступление нового, «бунтарского» поколения поэтов (В. Дык, Ф. Шрамек, Ф. Гелльнер, К. Томан). 4. 1914-1918 годы: от начала мировой войны до образования независимого Чехословацкого государства, ведущим направлением становится экспрессионизм (молодые братья К. и Й. Чапеки, Г. Майринк, Я. Демл, О. Тэр); новый импульс для развития реализма. Общественно-политическая ситуация рубежа веков в Чехии характеризуется, с одной стороны, расколом в чешском обществе, появлением различных платформ в борьбе за национальную автономию, от умеренных до радикальных, с другой -уверенным промышленным и культурным развитием чешских земель, превратившим Чехию в одну из наиболее развитых провинций Австро-Венгрии, а Прагу - в крупный современный город. Эти изменения (подробнее см. работы Т.Влчека (Vldek 1986), П. Чорного (Cornej 2001), Й. Марека (Marek 1998), Й. Зоугара (Zouhar 2000), Л. Н. Будаговой (История 2001) и др.) не могли не отразиться и художественной литературе. В еще большей степени это относится к событиям, связанным с началом первой мировой войны, поражением Центральных держав и провозглашением независимой Чехословакии.
Повлиял на развитие чешской литературы и общеевропейский культурный контекст, атмосфера «fin-de-siecle». Уже давно была отмечена изоморфность в развитии европейских литератур в данный период. В последнее время в трудах отечественных славистов были проведены параллели между развитием различных славянских литератур на рубеже веков. Л. Н. Будагова высказывает обоснованное предположение о том, что «понятие "ускоРенного развития"... можно использовать и с другим семантическим наполнением . А именно - для характеристики направлений и эпох, отмеченных повышенной интенсивностью происходивших в них перемен... К таким "сферам ускоренного развития" можно отнести рубеж XIX-XX вв., с его модернистским бунтом против устоявшихся философско-эстетических норм, с которого началась интенсификация поиска новых путей в искусстве» (Будагова 1995,26).
Итак, фактор включенности чешской культуры и литературы в общеевропейский контекст оказал важнейшее влияние на их развитие в период рубежа веков. Однако литературный процесс в Чехии имела ряд специфических особенностей.
Как отметил В. Мацура, «срастание чешской культуры с атмосферой времени... было... вполне естественным и скорее прямо соответствовало специфической чешской ситуации, нежели было простым экспортом из Европы» (Macural992, 108).
Среди предпосылок возникновения «модерны» в чешской литературе и характерных для нее литературных и культурных течений, помимо атмосферы времени (т.е. общеевропейского культурного контекста и общественно-политической ситуации в самой Чехии, о которых говорилось выше), Мацура выделяет следующие:
1. Поиски смысла чешской истории и ответов на «чешский вопрос» о смысле существования чешского народа (статья «Два наших вопроса» X. Г. Шауэра (1886), движение «реалистов» во главе с Т. Г. Масариком).
Пражская фантастика Иржи Карасека из Львовиц и «пражский текст»
Еще одним писателем, произведения которого стали существенными компонентами «пражского текста» чешской литературы, стал Иржи Карасек из Львовиц (1871-1951)194. Творчество Карасека, писателя весьма оригинального, долгое время не оценивалось по заслугам. Лишь в последние 10-15 лет усилиями главным образом чешских специалистов, изучающих литературу рубежа веков и феномен чешского декаданса, был дан научный анализ его основных черт и характерных особенностей.
Имя И. Карасека из Львовиц стало в истории чешской литературы синонимом понятия «декадент». Творчество Карасека считается наиболее чистым образцом декадентской модернистской литературы рубежа веков. Своей принадлежности к декадансу не скрывал и сам Карасек, творческий путь которого начался с натурализма (роман «Беспутье») и импрессионизма (поэтический дебют «Замурованные окна»), а продолжился «декадентским эротизмом» (Я. Мед) (сборник «Содом» и некоторые другие). В течение нескольких лет, наряду с А. Прохазкой, он был редактором, одним из основных критиков и авторов декадентского журнала «Модерни ревю». Вместе с тем, уже начиная с конца 1900-х гг. поэтика Карасека претерпевает постепенные изменения, культ аристократизма, изысканности и «красивого упадка» уступает место иным идеалам. Карасек обращается к католичеству, его творчество проходит периодом неоклассицизма и, наконец, свой творческий путь он заканчивает как неоромантик.
Для мироощущения Карасека характерны, во-первых, крайний индивидуализм, во-вторых, эстетизм (он яростный сторонник теории «чистого искусства»), в третьих, особая форма религиозности - сочетание католической мистики и «нигилизма», восхищение античным язычеством. Как указывает Я. Мед, большое влияние на религиозное мировоззрение Карасека оказал П. Хельчицкий, чей трактат «Сеть Веры» содержит множество пессимистичных рассуждений о судьбе человечества. Хельчицкий для Карасека - воплощение «чешскости», неутолимой тоски по Вечному, и притом абсолютного нигилизма: «никто не может с таким великолепием все отрицать, как чех, а Хельчицкий сумел все отрицать прямо идеально» (Karasek 1991, 42)195. Наконец, для Карасека характерно сочетание «космополитизма» (эстетическая ориентация на французский символизм) и ярко выраженного национального чувства, не только «чешского», но и своеобразного «пражского» патриотизма. Именно он часто становится источником трагического вдохновения для Карасека: «В своей «пражскости» (prazstvi) он чувствовал ядовитое дыхание тления и могильный холод» - отмечает исследователь творчества Карасека В. Пихертова (Pihertova 1923,4).
Творческое наследие Карасека, до сих пор не вполне исследованное, весьма богато. Он писал как стихи, так и прозу больших и малых форм, пробовал свои силы в драматургии, наконец, был весьма активен на ниве критики, а в конце жизни стал автором воспоминаний. Карасек издал более 10 книг стихотворений и романов, кроме того, несколько сборников критических статей и малых прозаических произведений.
К теме Праги Карасек обращался на протяжении всего творчества. По мнению Я. Меда, Карасек одним из первых среди чешских писателей открыл «магическую притягательность Праги - города, в котором он нашел неисчерпаемый источник фантасмагорической красоты и величия судьбы» (Med 1991,239).
Картины Праги присутствуют едва ли не во всех произведениях Карасека - от первого романа «Беспутье» (1891-1892) до романа воспоминаний «Потерянный рай» (1938), от декадентского поэтического дебюта «Замурованные окна» (1894) до последнего сборника «Последний сбор винограда» (1946).
Общие тенденции в описании Праги в творчестве Карасека с течением времени практически не менялись. Город предстает в его произведениях как таинственное, мистическое пространство, в котором прошлое более реально, чем настоящее, а миражи и видения героев - чем здания и улицы. Поэтика Карасека -декадента и неоромантика - в «пражских» фрагментах его произведений, с одной стороны, вполне соответствовала общему характеру «пражского текста», с другой -помогала созданию произведений, в этот текст вошедших.
Прага стала для Карасека синтетическим символом «мертвого города» и одновременно воплощением трагедии Чехии, уникальным пространством для осуществления фантастических и мистических событий или кулисами, в которых разворачивается личная трагедия человека. В целом Прага предстает у Карасека пространством мрачным, открытым связям с потусторонним миром, оказывающим решающее влияние на жизнь и судьбу героев. В то же время, описания Карасеком Праги, в особенности Малой Страны, ее старинной красоты и таинственной атмосферы, стали гимном красоте и загадочности этого города, а многие стихотворения Карасека - выражением любви их автора к чешской столице.
В творчестве Карасека можно встретить практически все основные мотивы «пражского текста». Анализировать его мы будем следующим образом: вначале перечислим в хронологическом порядке произведения Карасека, в которых Прага играет важную роль, затем отметим особенности поэтики прозаических произведений, а после этого проанализируем важность различных пражских мотивов в творчестве Карасека. В результате этого анализа мы сможем уяснить специфику этого творчества по отношению к «пражскому тексту».
Карасек дебютировал в литературе не слишком удачным натуралистическим романом «Беспутье». Затем последовала новелла «Стоячие воды» (1895) и несколько книг стихотворений - «Замурованные окна» (1894), «Содом» (1895, 2-е изд. 1905), «Аристократическая книга» (1896), «Sexus necans» (1897). Завершается первый, сугубо «декадентский» период творчества Карасека, публикацией романа «Готическая душа» (1900), одного из важнейших произведений «пражского текста».
В 1900-1910-е годы Карасек, постепенно отходящий от декаданса и склоняющийся к мистическому католицизму, а в своем творчестве - к неоромантизму, помимо книг лирики («Разговоры со смертью» (1904) и др.), публикует циклы легенд и новелл, в основном на средневековые, но также на античные сюжеты - «Абсурдные любови» (1904), «Священные огни» (1911). В 1907-м году Карасек начинает создавать цикл романов, посвященных магии и мистике, под общим названием «романы трех магов». Первым из этих романов стал «Роман Манфреда Макмилллена» (1907), затем был издан «Скарабей» (1909), и лишь спустя десятилетие, в 1921 (отд. изд. 1925) был опубликован последний роман - «Ганимед». В 1915 году Карасек выпустил драму в стихах «Король Рудольф».
Все эти годы Карасек принимал достаточно активное участие в литературном процессе, не только как писатель, но и как критик. Популярность Карасека стала падать после 1918 г. Его «барочные» легенды 1920-х гг. (например, «Легенда о преподобной Марии Электе де Хесу», 1922), так же как и новые стихотворения, собранные в книге «Песни бродяги о жизни и смерти» (1930), были почти не замечены читателями. Последним изданным Карасеком произведением стало «староместское романето» «Зловещая мадонна» (1947), главную роль в которой играет один из традиционных пражских мотивов - «чудесный» (в данном случае зловещий) портрет из одного из пражских храмов, приносящий несчастье своему обладателю.
В первых поэтических сборниках Карасека картины Праги появляются нечасто, однако включенные в них стихотворения буквально пронизаны атмосферой этого города. Прага выступает в роли фона для мистических, суицидальных, эротических фантазий героя. Мотивы, на которых построены сборники (напрасность жизни, интерес к прошлому: «я ряжусь в одежды мертвых» (Karasek 1912, 11), мрачные и пустые храмы, изгнанничество), одинаково актуальны как для героя, так и для фона. Герой однороден со средой, которая является и метафорой его души, и сама творит лирические сюжеты19 .
В поэтических сборниках 1900-1910-х гг. появляются описания Праги, в них есть стихотворения, посвященные Градчанам, Белой горе, различным пражским храмам и т.д. («Вечерние колокола», «Звезды Рудольфа», «Медитация в храме св. Вацлава» и т.д.). Эта тенденция сохраняется в поэтическом творчестве Карасека и после 1918 года.
Картины Праги создаются во всех романах Карасека, за исключением «Скарабея», действие которого происходит в Венеции (в творчестве Карасека Венеция, как у Ю. Зейера Рим, нередко служит параллелью Праги). Если в «Беспутье» образ Праги выступает в основном как фон, то в остальных романах он имеет важнейшее структурное значение.
Новелла «Стоячие воды» представляет собой своего рода эскиз к «Готической душе». Если согласиться с мнением польской исследовательницы Г. Михальской, что «главным мотивом творчества Карасека является смерть» (Michalska 1973, 51) (она же утверждает, что столь же важна для этого писателя идея одиночества), то как «Стоячие воды», так и «Готическую душу» можно определить как тексты о смерти и одиночестве.
