Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. История отношений А. А. Фета и Я. П. Полонского 21
1. А. А. Фет и Я. П. Полонский в 1839—1875 годы 21
2. Полонские в фетовской Воробьевке. 1890-е годы 32
Глава 2. Эстетические воззрения А. А. Фета и Я. П. Полонского в историко-литературном контексте 46
1. Цели и задачи поэзии в эстетике А. А. Фета и Я. П. Полонского 46
2. А. А. Фет и Я. П. Полонский в полемике с Некрасовым 75
3. «Поздний» Л. Н. Толстой в оценке Я. П. Полонского и А. А. Фета 92
Глава 3. Поэтические миры Я. П. Полонского и А. А. Фета 120
1. Картина мира в лирике А. А. Фета и Я. П. Полонского 120
2. Автор—повествователь—герой в прозе А. А. Фета и Я. П. Полонского 150
3. Конструкт память в воспоминаниях А. А. Фета и Я. П. Полонского 175
Заключение 188
Список использованной литературы 193
- А. А. Фет и Я. П. Полонский в 1839—1875 годы
- Цели и задачи поэзии в эстетике А. А. Фета и Я. П. Полонского
- «Поздний» Л. Н. Толстой в оценке Я. П. Полонского и А. А. Фета
- Картина мира в лирике А. А. Фета и Я. П. Полонского
Введение к работе
Круг поэтов, который условно называли поэтами «чистого искусства», обращался к самым глубинным вопросам человеческого бытия, разрабатывал «вечные» темы: красоту мира, природы, любви. Если реалистическая проза решала проблему человека конкретно исторически, то эти поэты перевели ее в общечеловеческий план. И это роднило их между собой. В. М. Жирмунский в свое время говорил даже о «школе Фета» и относил к ней А. К. Толстого, Полонского и, в особенности, Вл. С. Соловьева.
Знакомство Фета и Полонского произошло во время учебы в Московском университете, продолжалось полвека и приобрело характер творческого диалога (Б. М. Эйхенбаум о книге Полонского «Вечерний звон»). Диалогический комплекс посланий и посвящений, включающий в себя восемь стихотворений Полонского, адресованных Фету, и четыре ответных стихотворения Фета, позволяет говорить о взаимоадресном цикле двойного авторства (О. В. Мирошникова).
Однако в своих размышлениях над проблемой человека каждый из этих художников прокладывал свой путь. Их поэтическое творчество выделялось редким выразительным многообразием и поиском нетрадиционных способов художественного выражения. Полувековое общение поэтов происходило преимущественно в форме переписки (расставшись после общих студенческих лет, они жили в разных местах и встречались редко). Эпистолярное общение было регулярным и насыщенным. Представления о поэзии как главнейшем двигателе духовного и общественного развития, вопросы качества переводов и их принципах обсуждались в переписке Фета с Полонским, которая стала страстным разговором несхожих поэтов, и ценивших друг друга, и ревниво оберегавших собственную неповторимость. Фет вычленяет в стихах Полонского сильные стороны и отделяет их от частой у Полонского небрежности. Полонский, восхищаясь Фетом, то и дело предостерегает его от лирических «дерзостей», а жалуясь на недостаток творческой силы, упорно держится своей — в общем-то эклектичной — манеры. В их диалоге наглядно предстает разность личностей — цельного, упрямого, страстного Фета и толерантного, смирного и нервно-самовлюбленного Полонского. Различия, однако, не отменяют общности: оба не мыслят себя вне поэзии.
Современное состояние изучения творчества Полонского и Фета следует признать вполне удовлетворительным. Однако работ, в которых творчество Фета и Полонского было подвергнуто сравнительному анализу, нет. Сопоставительное изучение поэзии Фета и Полонского было начато еще до 1917 г. (Вл. Соловьев, Ю. Никольский). Однако в научной литературе XX — начала XIX в. указания на сходство и различие поэтов мы встречаем в основном в работах общего характера, которые посвящены вопросам творческой биографии или «художественным особенностям» одного из этих поэтов. Справедливо указано, что сходство этих поэтов — «в несходстве и самостоянии созданных ими поэтических систем и художественных миров — при общности философско-этических идеалов» (Л. Е. Ляпина). Но проблема творческого общения и взаимовлияния Фета и Полонского лишь констатируется и не получает необходимого обоснования, либо в них ставятся частные аспекты проблемы. Таковы известные и в целом весьма ценные исследования К. В. Мочульского, Б. М. Эйхенбаума, Б. Я. Бухштаба, Д. Д. Благого, Л. А. Озерова, В. С. Баевского, М. В. Строганова, В. А. Кошелева. Именно на этих исследованиях базируется решение основных проблем нашего диссертационного исследования, хотя мы стремимся монографически решить всю совокупность проблем взаимных отношений Фета и Полонского. Кроме того, нами учтены и те немногочисленные исследования, которые специально посвящены изучению отношений Фета и Полонского и сопоставлению их художественных миров (Н. Н. Фонякова, Г. П. Козубовская). Но и в этих статьях вопрос о типологической близости и преемственных связях Полонского и Фета, о диалогическом характере их отношений не был сформулирован и не стал до сих пор предметом монографического исследования. Отсутствие такого исследования, осмысляющего эти проблемы, рассматривающего творчество Фета и Полонского как органическую часть историко-литературного процесса второй половины XIX в., предопределило выбор темы диссертации.
Сопоставительный анализ позволяет выявить закономерности в формировании мировоззрения и художественных принципов поэтов и в то же время точнее обозначить индивидуальные черты каждого из них. Этот прием дает возможность проследить, как один и тот же мотив в художественной системе каждого автора развивается в особый образный комплекс, анализ которого открывает путь к пониманию творческой индивидуальности поэта. Кроме того, сопоставительный анализ требует выявить тематические переклички, общие художественные и стилистические приемы в произведениях сравниваемых писателей. Но сопоставительный анализ требует также учесть сходство и различие в восприятии творчества писателей в современной им литературной критике, в дневниках, в мемуарной и эпистолярной прозе современников.
Сравнительная характеристика художественных систем Фета и Полонского, наиболее близких друг другу среди поэтов одного поколения, — как с точки зрения их современников, так и согласно их собственным представлениям, может быть весьма плодотворной. Общность литературной позиции и ощущение своей принадлежности к одному поколению сопровождало длительные личные контакты Фета, Полонского и их общих друзей А. А. Григорьева и А. Н. Майкова. Следует при этом отметить, что хотя Фет и Полонский выступали не только как поэты, но и как прозаики, литературоведение долгое время рассматривало этих авторов исключительно как поэтов. Для читательского и исследовательского сознания долгое время не отменяемой истиной было утверждение Л. Н. Майкова, что «лиризм — естественная и, надобно прибавить, исключительная сфера творчества Фета». То же самое думали и о Полонском. В результате такого подхода творческое наследие и Фета, и Полонского разделилось на две части: изучаемую и маргинальную. Между тем художественная проза, публицистика и литературно-критические статьи ярко воплощали эстетические воззрения Полонского и Фета, давая представление о творческой личности каждого из поэтов, о специфике их писательского метода и об отношении к различным художественным явлениям современности. Проза Фета и Полонского является органической частью литературной и общественной жизни России второй половины XIX в., хотя она не была понята и принята при их жизни (на что, разумеется, были свои причины).
Поэтому научная новизна исследования состоит в том, что впервые его предметом становится творческий диалог Фета и Полонского. Мы анализируем философские и литературно-критические аспекты эстетической позиции каждого из художников, даем сравнительно-типологический анализ художественного, публицистического и эпистолярного наследия Полонского и Фета, уделяя преимущественное внимание образным, тематическим, сюжетным, мотивным перекличкам и параллелям.
Учитывая опыт предшествующих исследователей, мы в своей работе подробно останавливаемся на тех аспектах и случаях рецепции, которые не были прежде изучены с достаточной степенью глубины. Следует также указать, что поскольку проза Полонского и Фета только в недавнее время стала предметом научного изучения, обращение именно к этому материалу усиливает научную новизну нашего исследования.
В силу описанных причин очевидна актуальность исследования, посвященного последовательному описанию биографических отношений Фета и Полонского и систематическому выявлению межтекстуальных связей их лирики и прозы на всех уровнях текста: жанр, сюжет, тематика, лексика, образный строй. Мы исходим из того, что отношения писателей вообще (в том числе и отношения Фета и Полонского) носят характер творческого диалога, при этом обе стороны равновелики друг другу. Мы учитываем, что эстетическое и историко-литературное значение Фета гораздо выше, чем значение Полонского. Толкование литературных отношений писателей как творческого диалога предполагает его взаимный креативно-рецептивный характер. Не только более оригинальный Фет мог влиять на Полонского, но и менее оригинальный Полонский мог оказывать значительное творческое воздействие на Фета. В принципе, это положение уже достаточно распространено в науке, однако последовательное проведение его в данном исследовании также усиливает его научную актуальность.
Цель исследования имеет комплексный характер. Нам предстоит, во-первых, восстановить детали творческого диалога поэтов, а во-вторых, выявить сходство и специфику поэтической позиции Фета и Полонского с опорой на материалы, полученные при изучении жанровых образований, сюжетной организации, тематики, лексики, образного строя. Данная цель может быть достигнута при условии решения ряда задач:
1) выяснить те личностные и историко-культурные факторы, которые определили формирование поэтической картины мира обоих поэтов;
2) определить своеобразие общественно-политической и эстетической позиции Фета и Полонского;
3) осуществить сравнительно-сопоставительный анализ образной системы и поэтических принципов художественного изображения внешнего и внутреннего мира человека;
4) выявить когнитивное содержание мнемонических образов поэзии и прозы Фета и Полонского, символов, форм, специфики и единства в ней конкретно-чувственных, иррациональных и абстрактно-логических элементов познания;
5) рассмотреть прозу Фета и Полонского 1840—1880-х гг. в контексте историко-литературного процесса, проследить эволюцию творческой манеры писателей, выявить основные тенденции их развития.
Теоретико-методологическая база диссертации определяется ее целью и задачами. Наша работа имеет историко-литературный характер, и это естественным образом предполагает использование биографического, историко-генетического и историко-функционального методов исследования. Но поскольку работа посвящена сравнительному исследованию двух писателей, основными являются сравнительный и сравнительно-типологический методы.
А. А. Фет и Я. П. Полонский в 1839—1875 годы
В 1839 г. или годом раньше Я. П. Полонский приехал на ямской телеге в Москву — экзаменоваться. В большом белом зале университета, где происходил экзамен, соседом его по парте оказался Аполлон Григорьев. «Тогда он был, — рассказывает Полонский, — еще свежим, весьма благообразным юношей с профилем, напоминавшим профиль Шиллера, с голубыми глазами и какою-то тонко разлитой по всему лицу восторженностью и меланхолией». Молодые люди сошлись, их соединяли общие интересы и первые литературные опыты. «Григорьев жил за Москвой-рекой в переулке у Спаса в Наливках, — пишет Полонский. — Жил он у своих родителей, которые не раз приглашали меня к себе обедать. А Фет, студент того же университета, был их постоянным сожителем, и комната его в мезонине была рядом с комнатой молодого Григорьева. Афоня и Аполлоша были друзьями»42.
В своих воспоминаниях Фет отдает должное этому дому: «...дом Григорьевых был истинной колыбелью моего умственного л...», здесь произошло «полное мое перерождение из бессознательного в более сознательное существо»43. «Казалось, трудно было бы так близко свести на долгие годы две такие противоположные личности, как моя и Григорьева, — вспоминал Фет. — Между тем нас соединяло самое живое чувство общего бытия и врожденных интересов»44.
В доме Аполлона Григорьева, будущего поэта и критика, по вечерам собирались молодые люди, объединенные литературными и философскими интересами. Фет впоследствии вспоминал: «...едва ли я был не один из первых, почуявших несомненный и оригинальный талант Полонского. Я любил встречать его у нас наверху до прихода еще многочисленных и задорных спорщиков, так как надеялся услыхать новое его стихотворение, которое читать в шумном сборище он не любил. Помню, в каком восторге я был, услыхав в первый раз:
Фету и позже казалось, что редко кто, как он способен «чувствовать всю непосредственную целебную струю... освежающего и опьяняющего вдохновения Полонского .
Со своей стороны и Полонский в своих, мемуарах «Мои студенческие воспоминания» писал: «Помню, что в то время Фет восхищался не только Языковым, но стихотворениями Бенедиктова, читал Гейне и Гете, так немецкий язык был в совершенстве знаком ему. Я уже чуял в нем истинного поэта и отдавал ему на суд свои студенческие стихотворения...»47 Существо своих отношений с А. Григорьевым в студенческие времена Фет характеризует в мемуарах: «Казалось, трудно было бы так близко свести на долгие годы две таких противоположных личности, как моя и Григорьева. Между тем нас соединяло самое живое чувство общего бытия и врожденных интересов. ... Связующим нас интересом оказалась поэзия, которой мы старались упиться всюду, где она нам представлялась... ... у меня никогда не было такого ревностного поклонника и собирателя моих стихотворных набросков, как Аполлон. В скорости после моего помеще ния у них в доме моя желтая тетрадка заменена была тетрадью, тщательно переписанною рукой Аполлона» 8. Григорьев стал первым «литературным советником» на творческом пути Фета: ему принадлежит идея тех циклов -«Снега», «Вечера и ночи» и др. - с которыми Фет выступил в 1842-1843 годах; о значительности его роли говорит и факт деятельного участия в составлении вышедшего в 1850 году поэтического сборника Фета и ранее -«Лирического Пантеона».
Фет уже становился известностью. В декабре 1839 г. «желтая тетрадь моих стихов, одобренных Гоголем, — вспоминает он в письме Полонскому, — стала ходить по рукам университетских товарищей, и несколько стихотворений из нее перешли в «Лирический Пантеон», напечатанный в сороковом году»49. В 1842 г. их стихотворения появились под одной обложкой — кн. Н. Мансыров затеял издание студенческого альманаха «Подземные ключи». В 1844 г. был издан первый поэтический сборник Полонского «Гаммы», благожелательный отзыв о котором, как и о сборнике Фета, составил П. Н. Кудрявцев. Разговоры Фета с Полонским касались самого существа поэзии. Фет говорил: «К чему искать сюжета для стихов, сюжеты эти на каждом шагу, — брось на стул женское платье или погляди на двух ворон, которые уселись на забор, — вот тебе и сюжеты»50.
Был еще один интерес, соединяющий их. Это — Мочалов. «Не одни мы с Григорьевым, сидя рядом, попадали под власть очарователя, заставляющего своим язвительным шепотом замирать весь театр снизу доверху», — рассказывает Фет. И затем так характеризует игру гениального артиста: «Я не умею ничем объяснить магического действия его игры, кроме его неспособности понимать Шекспира во всем объеме». Понимая Гамлета по тургеневски, Фет противопоставляет ему страстного Мочалова, чуждого всякой рефлексии. Он «искал не воспроизведения известного поэтического образа, а только наиболее удачного случая показаться перед публикой во всю ширь своей духовной бесшабашности... И вот, помимо рокового конфликта случайных событий с психологической подкладкой основного характера, помимо, так сказать, вопроса «почему», окончательные результаты этого конфликта выступают с такой силой, что сокровеннейшая глубина аффекта внезапно раскрывается перед нами:
И действительно зрителям становилось страшно... Когда Гамлет Мочалов, увидя дух своего отца, падает на колени и, стараясь скрыть свою голову руками, трепетным голосом произносит: «вы ангелы святые, кры-лами своими меня закройте», перед зрителем возникал самый момент появления духа, и выразить охватывавшее нас с Аполлоном чувство нельзя было ничем иным, как старанием причинить друг другу возможно сильнейшую боль щипком или колотушкой»3 .
Цели и задачи поэзии в эстетике А. А. Фета и Я. П. Полонского
В зрелые годы Полонский с удивительной настойчивостью сопоставляет себя, свои взгляды и творчество с Фетом. Мягкому, неуверенному в себе, склонному к непостоянству интересов и увлечений, Полонскому импонировала цельность натуры Фета, его решительный, твердый характер. Он писал другу в старости: «Ты человек во сто раз более цельный, чем я. — Ни про кого нельзя сказать то, что можно сказать о тебе. — Сразу ты был отлит в известную форму. Никто тебя не чеканил, и никакие влияния времени не были в силах покачнуть тебя ... Ты и в студенческие годы был почти таким же ... Веянья времени колебали меня во все стороны. — Нигилизм заставил меня написать: Жалобы музы, — взятие Севастополя: „На Черном море", осада Парижа: ,ложи свой меч". .. . Какие тут Идеалы! — тут всего скорей страдание по отсутствующим идеалам» 10. Творческая эволюция Полонского действительно не отличалась той ясностью и последовательностью, которая, как правило, присуща сторонникам определенного литературного направления. В эпоху крайней поляризации идеологических лагерей в русском обществе и литературе, которая произошла в 1850—1870-е гг., Полонский не примыкал открыто ни к какой литературно-общественной группировке. И если еще в 1855 г. Н. А. Некрасов в журнале «Современник» писал, что Полонскому свойственно неизменное сочувствие «благородным стремлениям времени»101, то в последующие годы один лишь И. С. Тургенев энергично высказывался в его защиту. В «Письме к редактору Санкт-Петербургских ведомостей» он нашел точные слова о творческой индивидуальности Полонского: «Талант его представляет особенную, ему лишь одному свойственную, смесь простодушной грации, свободной образности языка, на котором еще лежит отблеск пушкинского изящества, и какой-то иногда неловкой, но всегда любезной, честности и правдивости впечатлений» ". Как можно предположить, Тургеневу была особенно близка природа поэтического дарования Полонского, который внимательно воспринимал многообразные веяния времени и чутко откликался на них. Недаром Полонскому принадлежат классические строки из стихотворения «В альбом К. Ш.», в которых выразились его представления о назначении поэта: Не может быть не поражен, Когда поражена свобода103. Н. Н. Страхов, оспаривая расхожее мнение о том, что у Полонского отсутствует направление, пишет: «Направление у г. Полонского есть. ... Это — поклонение всему прекрасному и высокому, служение истине, добру и красоте, любовь к просвещению и свободе, ненависть ко всякому насилию и мраку» . Н. Н. Страхов отмечает и многообразие интересов Полонского: «Какое разнообразие, какие странные арабески! Вот яркая картина природы, переходящая в светлую, неопределенную думу; вот голая и узкая мысль, на которой, как на сухой и безлиственной ветви, вдруг распустилась пышным цветком поэтическая картина. Вот аллегория, в которой аллегорический образ стал несравненно шире и живописнее того, что он должен был изображать; вот серьезная мысль, которая поражает своей дерзкой легкостью и в этой легкости глубиною живого, поэтического понимания. Заманчиво, прихотливо сочетаются краски, образы, звуки, свидетельствуя о каком-то неистощимом роднике поэзии, о чародейской способности господина Полонского обращать в свою поэзию всё, до чего он не коснется» э. Сам же Полонский в стихотворении «Откуда?!» так формулировал свое общественное «направление»: Мне, как поэту, дела нет, Откуда будет свет, лишь был бы это свет — Лишь был бы он, как солнце для природы. Животворящ для духа и свободы, И разлагал бы всё, в чем духа больше нет... Во главу угла человеческой деятельности оба поэта ставят «удовлетворение врожденной жажды истины» (Фет). В статье «Два письма о значении древних языков в нашем воспитании» Фет обозначает «двух близнецов — искусство и науку», у которых «общая цель — отыскать истину»: «Истина! Безотносительная истина! Самая сокровенная суть предмета — и больше ничего. Но тем и кончается поразительное сходство, уступая место поразительному характеристическому различию». Раскрывая это различие, Фет дает удивительное по образности и глубине определение того, как постигают истину две эти сферы жизнедеятельности: «...для нас важно только то обстоятельство, что сущность предметов доступна для человеческого духа с двух сторон. В форме отвлеченной неподвижности и в форме животрепещущего колебания, гармонического пения, присущей красоты. Вспомните пение сфер. К первой форме приближаются бесконечным анализом или рядом анализов, вторая схватывается мгновенным синтезом, всецельно, de facto» .
«Поздний» Л. Н. Толстой в оценке Я. П. Полонского и А. А. Фета
Почти 40 лет длились отношения Фета и Полонского с Л. Н. Толстым. Они были неровными: от дружбы к охлаждению и вновь к возобновлению творческих и человеческих связей. Толстовская картина мира вызывала у каждого из них неоднозначную реакцию, но оценки обоих поэтов отражали многообразие восприятия современниками произведений великого писателя и их собственную творческую эволюцию.
И Фет, и Полонский познакомились с Л. Н. Толстым в 1855 г. в Петербурге. Так, 2 декабря 1855 г. Полонский записал в дневнике о своем участии в обеде писателей в Шахматном клубе: «Были Тургенев, Дружинин, Панаев, Краевский, граф Лев Толстой (автор „Детства"), Дудышкин (критик „Отеч. Записок") и другие»" . Толстой в то время был еще мало известен, что и побудило Полонского в скобках пояснить, кто этот Толстой. Очевидно, Полонский тогда в первый раз видел Толстого. К этому времени Фет и Полонский уже известные поэты, Толстой же начинающий писатель, известность которому и принесла повесть «Детство». Весной 1857 г. Полонский так пишет М: Ф. Штакеншнейдер о встрече в Баден-Бадене с Л. Н. Толстым: «Здесь Л. Н. Толстой ... , — мы с ним сошлись как родные братья» . Впрочем, никогда особенной близости между Л. Толстым и Полонским всё же не было.
Но Л. Толстой был не просто современником, но и ближайшим другом Фета в течение двадцати пяти лет, его литературным советником и критиком. О нем Фет написал в предисловии к третьей книге своих воспоминаний «Ранние годы моей жизни»: «...в деле критики литературного интереса едва ли можно отыскать более надежного судью, чем гр. Л.Н. Толстой»209.
Толстой был и литературным «кумиром» поэта. Перед мощью его таланта Фет склонялся до последних дней жизни, вопреки непримиримым идеологическим разногласиям, прервавшим их многолетнюю дружбу. Поэтому вполне объяснима ориентация Фета в своей художественной прозе на толстовскую прозу, естественным представляется своеобразный диалог между художниками, воплощенный в их произведениях.
Толстой начинает свой творческий путь с воспоминаний о детстве. Фет и Полонский обратятся к этой «эпохе развития» уже в зрелые годы, во многом ориентируясь на творческие принципы Толстого. На это указывает и Н. Н. Скатов, анализируя творчество Фета: «Лирика Фета родственна толстовской диалектике души, как она раскрывалась в трилогии и в других произведениях молодого Толстого, где «диалектика души» подчас предстает как таковая, не всегда отливаясь в характеры: характер, созданный на этой основе,— новое позднейшее завоевание искусства Толстого. Фет включился в тот процесс углубленного исследования человеческой личности, который начала производить русская литература, прежде всего Л. Толстой и Достоевский, даже предшествовал этому процессу. Особенно близок он Толстому»" . И это определяется тем, что предмет внимания Фета — человек нормальный, здоровый. Его чувства изощрены, но не извращены. «Мы не найдем у Фета, — писал Н. Н. Страхов, — ни тени болезненности, никакого извращения души, никаких язв... Чтение Фета укрепляет и освежает душу» .
Первым произведением Толстого, на которое откликнулся и Фет и Полонский, стала повесть «Казаки», но оценки произведения в целом кардинально расходились. Фет, как известно, оказался первым, и восторженным ценителем «Казаков» Толстого в среде литераторов. 15 марта 1863 г. он написал Толстому: «У Борисовых видел "Казаков", но не стал читать отрывками, пожую с удовольствием дома, когда получу "Вестник". Борисов говорит, что это лучшее, что Вы написали. Давай Бог, я верю в Вас, и чем Вы несуразнее, тем более верю. ... О "Казаках" побеседую поподробнее с Вами»212. 4 апреля датируется письмо, отправленное уже по прочтении повести: «Сколько раз я Вас обнимал заочно при чтении "Казаков" и сколько раз смеялся над Вашим к ним неблаговолением! Может быть, Вы и напишете что-нибудь другое — прелестное, — ни слова, — так много в Вас еще жизненного Еруслана, но "Казаки" в своем роде chef d oeuvre. Это я говорю положительно. Я их читал с намерением найти в них все гадким от А до Z, и кроме наслаждения полнотою жизни — художественной — ничего не обрел. Одна барыня из Москвы пишет мне, что это прелестно, но не возвышает дух, и видно, как будто автор хочет нас сделать буйволами. Матушка! Тем-то и хорошо, что автор ничего не хочет. Разумеется, так же мало подобные барыни понимают Оленина. Да это и не их дело.
Картина мира в лирике А. А. Фета и Я. П. Полонского
Когда Фет к концу жизни возобновил дружеские отношения с Полонским и между поэтами возникла бурная переписка, то Полонский начал одно из писем показательным обращением: «Дорогой мне враг мой, Афанасий Афанасьевич!» А в другом письме охарактеризовал Фета и себя как людей «до того умных, что нас связывают даже такие противоречия, которые, по-видимому, несовместимы»" .
Разность близких по духу художников обнаруживается в сфере художественного мышления, обусловливающего концепцию бытия и своеобразие художественных принципов. Разность эта выражается в том, что Фет воспевает «разлитую в мире красоту» в ее природных проявлениях. Полонский же становится летописцем своего времени, отразившим в творчестве духовную атмосферу современного общества.
В поэзии Фета человек и мир, соотносящиеся как целое и часть, макрокосм и микрокосм, в каком-то смысле равны, заменяемы, тождественны, поэтому лирический субъект фетовской поэзии легко меняет облик, обретая природную субстанцию (волна, луч, свет т. д.), грань, разделяющая природу и человека, легко разрушается, природа и человек как бы перетекают друг в друга. У Полонского эта грань никогда не разрушена; двоеми-рие, предстающее как контраст грубой прозы и воздушно-идеальной мечты, — доминирующий признак картины бытия этого поэта. Чутко воспринимая природность фетовского человека, Полонский не может отказаться от самосознания как чисто человеческой черты. Для него началом самосознания является момент, когда осмысление противопоставления «„я" и „не — я" положит начало двум отдельным мирам: внутреннему и внешнему, душевному и материальному» . Способность человека сознавать свои собственные страдания, обреченность на эти страдания как неизбежный закон бытия придает смысл существованию: И солнцу, что на всё наводит зной, не жарко, И льду не холодно, и этот пышный куст Своих не знает роз, и даже эта чарка Не знает, чьих она касалась жарких уст... И блеск и шорохи, и это колыханье Деревьев — всё полно блаженного незнанья, А мы осуждены отпраздновать страданье, И холод сознаем и пламенный недуг269. У Фета мир, окружающий человека, всегда праздничен, человек и мир отражаются друг в друге, закон отражения становится ведущим прин ципом поэтики Фета; красота, разлитая в мире, постигается чутким художником, настроенным на ее музыкальную волну: Не я, мой друг, а божий мир богат, В былинке он лелеет жизнь и множит"70. У Полонского человек и мир антитетичны, чужды и враждебны друг другу, но при этом реальность мира обусловливает существование человека. Полонский рисует человека как бы в преддверии рая, погруженным в земную жизнь, в эмпирическое бытие, с его адом и безумием, безднами и падениями, но в то же время с жаждой очищения и обретения духовности. В этом смысле очень точно замечание В. С. Соловьева, указавшего на пограничный характер существования личности, на «двойное бытие» человека в поэзии Полонского: «В типичных стихотворениях нашего поэта самый процесс вдохновения, самый переход из обычной материальной и житейской среды в область поэтической истины остается ощутительным: чувствуется как бы тот удар или толчок крыльев, который поднимает душу над землею»271.
Мир в поэзии Фета природен, подчинен циклизму, как бы изъят из истории. История существует для Фета только как память о культуре и событийная канва человеческой жизни. В прошлом (особенно в истории обществ) Фет ценит то, что ближе к природе. Так, например, греческий тип общественного устройства кажется ему более совершенным, нежели римский, потому что в греческом типе достигнута удивительная гармония духа, как бы снимающая антиномии бытия, и рядом с верной Пенелопой, идеалом жены сосуществует музыкальная волшебница Цирцея" .
Полонский, наоборот, прикован к истории, совершающейся у него на глазах, в человеке, и к человеку, существующему в этой истории. Его время линейно, эсхатологично, причем эсхатологизм нарастает с каждым днем. В этом отношении весьма показательно замечание в письме Полонского к Победоносцеву от 1881 г.: «Холодом повеяло от жизни — тяжело душно, невыносимо душно!.. Шестьдесят лет живу на свете, и клянусь Вам, не помню страшного, такого тяжелого времени»273. Полонский понимает историю как процесс развития человечества, его самосознания: «Не было бы истории, не было бы и умственного развития, так как все опыты и идеи прошлого исчезли бы для нас бесследно»274. А секрет долгожительства отдельных государств он объясняет их творческой силой, создавшей совершенную форму культуры. Подобное понимание категории времени обусловило специфику лирического субъекта в поэзии Полонского он либо фиксирует жизнь, события, наблюдая их со стороны, либо сам становится участником событий, действующим лицом на сцене бытия, истории.
В иерархии периодов и явлений человеческой и природной жизни высшим феноменом выступает у Полонского, как и у Фета, вечность; она изображается на пересечении координат философско-романтической и эстетической, и характерно, возникает преимущественно в «фетовском» ре-минисцентном комплексе и его концептуальном ракурсе, в мотивной линии вечной сменяемости времен года и времен личности («А.А. Фет»), в метафорической сфере вечной весны, красоты, песни, любви, роз и соловьев (авторских «знаков» творца «Вечерних огней»).
