Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Концепция человека в творческом сознании позднего Л.Н.Толстого
1.1. Проблема художественной антропологии в литературоведении 21
1.2. Концепция человека позднего Л.Н. Толстого: духовный смысл и христианский компонент 57
І.З. Актуальньїе вопрсы толстоведения в свете художественной антропологии 76
Глава II. Специфика художественного воплощения человека в творчестве позднего Л.Н. Толстого
2.1. Человек в творческом сознании Л.Н. Толстого: художественная методология 97
2.2. Художественная логика судеб героев романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина» 106
2.3. Идея Воскресения в прозе Л.Н. Толстого позднего периода 130
2.4. Мотив стихии в художественном мире драмы Л.Н. Толстого «Живой труп» 150
2.5 Психология самообольщения в повести Л.Н. Толстого «Дьявол» 159
Заключение 167
Библиография 171
- Проблема художественной антропологии в литературоведении
- Актуальньїе вопрсы толстоведения в свете художественной антропологии
- Человек в творческом сознании Л.Н. Толстого: художественная методология
- Мотив стихии в художественном мире драмы Л.Н. Толстого «Живой труп»
Введение к работе
Христианское основание русской литературы долгое время оставалось вне поля зрения исследователей, так что переосмысление и обновление подходов к предмету изучения, ставшее основной теоретической задачей «постсоветского» литературоведения, обозначает перспективу освоения духовного подтекста русской литературы, ибо «чем меньше внимания к христианской проблематике в отечественной классике, тем очевиднее опасность исчезновения из поля зрения ученого целых пластов художественной мысли и вольного и невольного смещения смысловой иерархии»1, детерминированной внутренним сюжетом отечественной словесности - духовным преображением человека2. Освоение закономерностей и специфики преломления духовной традиции русской культуры, христианской по своим истокам и содержанию, в художественном творчестве русских писателей вписывается в контекст изысканий по проблеме научной концепции истории русской литературы, в свете которой учитываются категории национального миропонимания и духовные доминанты авторского сознания. На данном научном направлении достигнуто немало4,
Тарасов Б. Где искать бесов? Сегодняшние размышления о Достоевском // Литературная газета.-1991.- 13 ноября.-СП
2 См. обитом: Чернов А.В. Архетип блудного сына в русской литературе XIX века // Еван
гельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. - Петрозаводск, 1994. - С. 151-158.
3 Актуализация национального своеобразия русской литературы обусловила необходимость
создания этнопоэтики. См. об этом: Захаров В.Н. Православные аспекты этнопоэтики рус
ской литературы // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. - Петроза
водск, 1998.-С. 5-50.
См. об этом: Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе. - Петрозаводск, 1995; Он же. Пасхальность русской словесности. - М., 2004; Он же. Христианский реализм как художественный принцип Пушкина и Гоголя // Гоголь и Пушкин: Четвертые Гоголевские чтения. - М., 2005. - С. 100-108; Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX веков. - Петрозаводск, 1994-2005; Христианство и русская литература. - СПб., 1994-2002; Русская литература XIX в. и христианство. - М., 1997; Звозников А.А. Гуманизм и христианство в русской литературе XIX века. -Минск, 2001; Кабанков Ю. Одухотворение текста. Литература в контексте религиозного сознания. - Владивосток, 2006; Пушкинская эпоха и христианская культура: Вып.1-8. - СПб, 1993-1995; Одиноков Г.В. Русские писатели XIX века и духовная культура. - Новосибирск, 2003; Воропаев В.А. Духом схимник сокрушенный...: Жизнь и творчество Н.В. Гоголя в свете Православия. - М., 1994; Непомнящий B.C. Пушкин. Русская картина мира. - М., 2000; Мельник В.И. «Обломов» как православный роман // И.А. Гончаров. Материалы Международной конференции, посвященной 185-летию со дня рождения И.А. Гончарова. - Ульяновск, 1998. - С. 143-158.
проделана определенная работа, сводящаяся к новому прочтению русской классики. Внимание к религиозно-нравственным аспектам художественных исканий писателей носит устойчивый характер, что продиктовано изменением литературоведческой аксиологии - системы исследовательских приоритетов, предполагающих «осознание христианского (а именно - православного) подтекста»1 как «общего знаменателя, конституирующего единство русской культуры»2. Все это выявляет перспективы разрешения кризиса адекватности, связанного с несоответствием системы аксиологических координат исследования и аксиологии объекта изучения. Углубление представлений о христианском содержании художественного наследия русских писателей предполагает расширение литературоведческого горизонта понимания человека - носителя и хранителя религиозного идеала и предмета и объекта искусства слова во всей его полноте и онтологической значимости. Формирующееся в науке направление исследования художественной антропологии подчинено освещению человека в литературоведческом дискурсе, что достигается уяснением системно-целостного единства авторской концепции человека и художественных приемов и специфики ее воплощения в произведениях искусства слова. Однако в литературоведении лишь формируются подходы к адекватному истолкованию специфики художественного воплощения человека в искусстве слова: «Современная наука пока мало успела в изучении центральной проблемы литературно-художественной антропологии - целостного (курсив наш. - М.Б.) человека, его природы и структуры» . П.А. Флоренский еще в первой трети XX в. обратил внимание на то, что «научное мировоззрение и качественно и количественно утратило тот основной масштаб, которым определяются все наши масштабы: самого человека»*. Так что пристальное внимание к антропологическому
Есаулов И.А. Литературоведческая аксиология: опыт обоснования понятия // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. - Петрозаводск, 1994. - С. 379.
2 Есаулов И.А. Пасхальный архетип в поэтике Достоевского // Евангельский текст в русской
литературе XVIII-XX веков. - Петрозаводск, 1998. - С. 356.
3 Удодов Б.Т. Пушкин: художественная антропология. - Воронеж, 1999. - С. 9.
4 Флоренский П.А. Собр. соч.: В 2 тт. Т.2. - М, 1990. - С. 40.
компоненту гуманитарного знания1 на рубеже XX и XXI вв. было предопределено всем ходом развития научной мысли2 и нашло свое отражение в изучении творчества русских писателей в контексте христианской культуры.
Очевидно, что изучение художественной антропологии становится одним из продуктивных направлений науки об искусстве слова, активно разрабаты-ваемым в последние годы воронежской филологической школой , сводящимся к прояснению характера связи христианской традиции и своеобразия художественного мира русских писателей в опыте художественного освоения феномена человека. Однако необходимо признать, что данное направление находится в стадии становления, а потому и термин «художественная антропология» отсутствует в «Литературной энциклопедии терминов и понятий» (М., 2001) и им не в полной мере оперируют теоретики литературы.
См. об этом: Москвина P.P., Мокроусов Г.В. Человек как объект философии и литературы. - Иркутск, 1987; Человек в зеркале наук: Труды методологического семинара «человек» / Под ред. А.О. Бороноева. - Л., 1991; Человек: образ и сущность. - М., 1991; Человеческий фактор в языке: Языковые механизмы экспрессивности / Отв. ред. Н.В. Телия. - М., 1991; Человеческий фактор в языке: Коммуникация. Модальность. Дейксис / Отв. ред. Т.В. Булы-гина. - М., 1992; Белик А.А. Культурология. Антропологические теории культур. - М., 1999; Барулин B.C. Российский человек XX веке. Потери и обретение себя. - СПб., 2000; Антропоцентризм современной лингвистической ситуации: Сб. статей. - Липецк, 2002 Художественная антропология русской литературы XIX-XX вв. // Антропоцентрическая парадигма в филологии: Материалы международной научной конференции. - Ставрополь, 2003. - ч.І. - Литературоведение. - С. 117-359; Человек: образ и сущность. Ежегодник, 2003. Слово и культура. - М., 2003; Православное учение о человеке. - М.-Клин, 2004; Русская антропологическая школа: Труды. Вып. 2. - М., 2004.
Подобную специализацию современных литературоведческих исследований предвидел В.В. Кожинов: «Нам не раз придется говорить о литературных явлениях, так или иначе основанных на христианских понятиях и образах» (Кожинов В.В. «И назовет меня всяк сущий в ней язык...»: Заметки о духовном своеобразии русской литературы // Наш современник. -М., 1981.-№11.-С. 158).
См. об этом: Удодов Б.Т. Художественная антропология в русской литературе XIX в. (итоги и проблемы) // Ведущие научно-педагогические коллективы. - Воронеж, 2003. - С. 467-478. В 2004 г. при кафедре русской литературы Воронежского ГУ была создана научно-практическая лаборатория «Проблемы литературно-художественной антропологии». В книге А.А Подорого «Мимесис. Материалы по аналитической антропологии литературы. Т. 1. Н. Гоголь, Ф. Достоевский» (М., 2006) предпринята первая попытка обобщения и систематизации наблюдений над художественным воплощением концепции человека в русской классике. Также следует указать на внимание к обозначенной научной проблеме липецких специалистов. См. об этом: Русская литература и эстетика XIX - начала XX в.: Проблема человека. Сб.1 / Отв. ред. В.А. Сарычев. -Липецк, 1999; Русская литература и философия: постижение человека: Материалы Всероссийской научной конференции / Отв. ред. В.А. Сарычев. - Липецк, 2002; Русская литература и философия: постижение человека: Материалы Второй Всероссийской научной конференции: В 2 ч. / Отв. ред. В.А. Сарычев. - Липецк, 2004.
В свете обновления литературоведческой аксиологии мы предполагаем
расширить и углубить понимание утверждающегося в науке об искусстве слова
понятия художественная антропология. В литературоведческом дискурсе че
ловек познавался исследователями, унаследовавшими доминантные установки
советского литературоведения, как образ - всеобщая категория искусства, ак
туализирующая его коннотативную функцию в художественной системе произ
ведения и изолированность от авторского мировидения. В связи с этим мы раз
личаем образ человека в искусстве слова как литературоведческую категорию и
авторскую концепцию человека (понимание человеческой сущности, восходя
щее к духовной традиции отечественной культуры и определяющее творческую
индивидуальность писателя), воплощающуюся художественно-
изобразительными средствами. Системно-целостное единство авторской концепции человека и подчиненных ее воплощению художественно-изобразительных средств предполагает научное освещение феномена человека в плане художественной антропологии писателя, осваивающей человека во всей полноте его духовной природы. Мы ставим задачу прочитать, учитывая обозначенный вектор методологии исследования, произведения позднего Толстого, вызывающие по-прежнему споры и интерпретируемые явно неоднозначно.
Устойчивое внимание к творческому наследию Толстого, художника и мыслителя, обусловлено тем, что и в начале XXI столетия оно остается существенным фактором отечественной духовной культуры: «Как бы мы ни спорили с Толстым, как бы резко ни отвергали его "ответы" на поставленные им "вопросы", само отношение Толстого к этим вопросам и к поискам ответов на них не может не отозваться в нашей душе животворным катарсисом ее нравственного обновления» . И в связи с этим особый интерес представляет позднее творчество писателя, которое является опытом религиозно-философского и художественного освоения человека в условиях нравственно-социального кризиса рубежа XIX-XX веков. Несмотря на восстановление в современном литературоведении интереса к наследию позднего Толстого, следует признать, что в науке нет об-
Виноградов И. Критический анализ религиозных взглядов Л.Н. Толстого. - М., 1981. - С. 3.
щепризнанной концепции творчества писателя, так что «до сего дня всякий раз, когда мы хотим взять Толстого как итог, он оказывается проблемой» . За прошедшие годы, отмеченные обновлением историко-литературного контекста и сменой литературоведческой аксиологии, в толстоведении не произошло существенных перемен, на что указывает М.В. Строганов в рецензии на монографию И.Ю. Лученецкой-Бурдиной «Особенности индивидуального стиля Л.Н. Толстого в 1870-1890 годы» (Ярославль, 2001): « <...> если с Толстым по «Войну и мир», в общем-то, и так все ясно, то дальше сложнее. Мы давно уже вышли из плена оценок позднего Толстого, данных В.И. Лениным, но мы до сих пор еще не нашли адекватного решения вне ленинской фразеологии» . В связи с этим напоминание В.Б. Ремизова о том, что мы еще «не имеем разработанной концепции <...> мировоззрения позднего Толстого»3, не потеряло своей актуальности и отражает состояние современного толстоведения, обратившегося к осмыслению творческих исканий писателя в поздний период во всей их полноте и неоднозначной сложности.
В связи с этим вполне очевидно, что творчество позднего Толстого «нуждается в новых подходах, непредвзятом прочтении»4, что предполагает разрешение острых проблем его истолкования, ибо писатель, представленный наукой как «адвокат стомиллионного земледельческого народа» и призывавший
Бабаев Э.Г. Лев Толстой: итог или проблема»? // Связь времен: Проблемы преемственности в русской литературе конца XIX - начала ХХвека. - М, 1992. - С. 75. На настоятельную потребность преодоления стереотипности подходов в работах о творчестве Толстого указывала Л.Д. Опульская в обзоре статей и комментариев в Юбилейном издании ПСС (См.: Литературное наследство. Т. 69. Кн. 2. - М, 1961. - С. 521-523), а также А.Б. Тарасов, отметивший, что творческое наследие Толстого по-прежнему представляет собой «серьезную духовную и научную проблему» (Тарасов А.Б.. В поисках высшей правды // Литературная учеба. - М., 2001.-№6.-С. 82).
2 Новое литературное обозрение. - М., 2003. - №5. - С. 385.
3 Ремизов В.Б. Л.Н. Толстой: диалоги во времени. - Тула, 1998. - С. 121. Как отмечает иссле
дователь, невостребованность философских и религиозно-нравственных исканий Толстого
стала следствием «недостаточного уровня культуры <...> общества» (Там же. - С.271), чем и
обусловлена неразработанность подходов к изучению наследия художника и мыслителя,
адекватных его нравственному пафосу.
Опульская Л. Художественное Евангелие от Льва Толстого // Толстой Л.Н. Божеское и человеческое: произведения 1903-1910 гг. - М., 1994. - С. 8.
исключительно «к активной борьбе со злом» , открывается как художник, для которого главным критерием художественности является «внутренняя работа души»2.
Одна из наиболее значимых и актуальных проблем современного толсто-ведения - это уяснение соотнесенности творчества Толстого с христианской традицией духовной культуры. Нам представляется целесообразным в плане изучения художественной антропологии позднего Толстого сосредоточить свое внимание не на расхождении воззрений Толстого на человека и мир с православным вероучением, считая это предметом специального философского или богословского исследования, но обратиться к вдумчивому и взвешенному осмыслению христианского компонента художественных исканий писателя, укорененных по своим истокам и содержанию в христианской культуре. Мы признаем как непреложный факт неустанное стремление Толстого, художника, мыслителя и общественного деятеля, к утверждению христианского идеала в земной жизни человека, что так или иначе близко христианской эсхатологии и отвечает насущным духовным потребностям русского человека. В этой связи положение И.А. Есаулова о христианской доминанте отечественной духовной культуры принимается нами как исходное методологическое обоснование исследования, посвященного специфике художественного воплощения концепции человека в позднем творчестве Толстого.
К сожалению, необходимо признать, что в сегодняшнем литературоведении оформилось весьма тенденциозное направление, признающее христиан-
Осмоловский О.Н. Достоевский и русский психологический роман. - Кишинев, 1981. - С. 147.
2 Толстой Л.Н. Поли. собр. соч.: В 90 тт. Т. 29. - М., 1954. - С. 210. В дальнейшем ссылки на
это издание даются в тексте с указанием тома и страницы. Т.А. Ергольская отметила в своем
дневнике пристальное внимание Толстого, еще студента, к человеку как таковому: «Он ду
мает только о том, как углубляться в тайны человеческого существования» (Цит. по: Гусев
Н.Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1828 по 1855 год. - М., 1954. - С.
198).
3 Как заметил исследователь, «русская классика XIX века, обогатившись художественными
открытиями Нового времени, смогла создать шедевры, которые как в тексте, так и в своих
подтекстах наследуют трансисторической христианской традиции в понимании мира и че
ловека» (Есаулов И.А. Христианский реализм как художественный принцип Пушкина и Го
голя // Гоголь и Пушкин: Четвертые Гоголевские чтения. - М., 2005. - С. 105).
скую традицию значимой и ценной для адекватного понимания отечественной культуры, но отказывающее в причастности к ней большинству выдающихся русских писателей. Обращение к духовному подтексту их произведений обусловлено стремлением дискредитировать художника, которому вменяется в вину уже не спор с эстетикой критического или же социалистического реализма, но расхождение с христианскими основами понимания мира и человека. Подобное редуцированное прочтение подменяет предмет литературоведческого исследования, который соотносится уже не с функционированием в тексте «аскетических идеалов», а с несоответствием идеи художественного произведения этим самым идеалам, точнее - недостаточной идейной (теперь уже «христианской») чистотой. Игнорируя духовное богатство и содержание русской классики и заметно сужая поле зрения исследователя, подобный начетнический подход является по сути версией позитивистского литературоведения , в свете которого вопрос о христианском подтексте русской литературы, в частности творчества Толстого, даже не обозначается. Так, A.M. Любомудров, критически оценивая работы последних лет о русской классике и дистанцируясь от православного типа духовности, усвоенного художественной традицией отечественной классики, отмечает: «Православным произведением может считаться такое, художественная идея которого включает в себя необходимость воцерковления для спасения <...> Только если в художественном мире главными ценностями остаются Бог и спасение, понимаемое как спасение в Церкви, можно говорить о православности творчества писателя»2.
Мы полагаем, что экстраполяция нового литературоведческого клише с заведомо известным результатом на «корпус художественных текстов» вряд ли корректна, и ставит под сомнение адекватность полученных результатов, на основании которых «высокомерный отказ писателям в причастности их творчест-
Термин предложен В.А. Котельниковым. (Он же. Христианский реализм Пушкина // Пушкинская эпоха и христианская культура: Вып. VIII. - СПб, 1995. - С. 27).
Любомудров A.M. О православии и церковности в художественной литературе // Русская литература. - СПб, 2001. -№1. -С.117.
ва христианской традиции» выглядит по крайней мере псевдонаучным , ибо русские писатели в таком случае оказываются словно отлученными от русской литературы, христианской по своим истокам и духовному содержанию. Однако в отношении художественного наследия Толстого подобный подход используется столь часто, что «исследователи», по мнению Г. Андреева (Фейна), «подчас теряют элементарный вкус, изображая Толстого то чертом с рогами, то глу-пеньким доморощенным яснополянским болтуном» . Так, М.М. Дунаев в предисловии к статье В. Свенцицкого «Положительное значение Льва Толстого (К восьмидесятилетнему юбилею)» ничего не говорит о заслугах художника и мыслителя в области религиозного просвещения, игнорируя не только позицию Толстого, но и собственно содержание самой статьи, отмечает все же духовный вклад писателя в нравственное совершенствование человека: «Его призыв служить Богу относится вовсе не к Тому, Кому молится христианин <...> И спасение для Толстого мыслится не в вечности, а в земной жизни: как спасение от страха смерти <...> Однако придать смысл самой смерти можно, лишь противопоставив ей то самое Воскресение, какое Толстой безусловно отвергал»4. Нечеткость и неопределенность методологии М.М. Дунаева приводит исследо-
Есаулов И.А. Экфрасис в русской литературе нового времени // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX вв. - Петрозаводск, 2001. - С. 47.
В.Н. Захаров отмечает, что при таком подходе «православными могут быть только духовные сочинения» (Захаров В.Н. Русская литература и христианство // Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX вв. - Петрозаводск, 1998. - С. 7), что собственно и не ставит под сомнение A.M. Любомудров.
3 Андреев (Фейн) Г.Н. Чему учил граф Лев Толстой - М., 2004. - С. 7. В этом смысле показательна статья Сабирова В.Ш. и Соиной О.С. «Жизнь и смерть, любовь и ненасилие», в которой авторы при всей критичности своих суждений все же снисходительно признают философское творчество Толстого выдающимся событием: «Хотя результат его духовных и философских исканий оказался в итоге отрицательным, мы должны быть снисходительны к великому писателю, потому что он заплатил за свои ошибки слишком дорого» (Философия ненасилия Л.Н. Толстого: точки зрения. - Екатеринбург, 2002. - С. 191).
Дунаев М.М. Предисловие // Новый век. Толстой. Журнал размышлений. - Тула, 2005. - № 1. - С. 19. Показательна в свете уяснения исследовательской установки М.М. Дунаева мысль самого В. Свенцицкого, не совпадающая с положениями, выдвигаемыми современным исследователем: «Толстой не разрушил (курсив наш. - М.Б.) христианской догматики, как это думают те, кто считает догматику ветошью, с которой, в сущности, не стоило и бороться <...> застывшая религиозная жизнь, превращающая догмат из живых подвижных творческих начал в мертвые и сухие, почти бессознательные слова, - это религиозная жизнь получила от Толстого мощный толчок вперед» (Там же. - С. 27).
вателя к парадоксальным и взаимоисключающим выводам и суждениям о творчестве Толстого, который осознается им одновременно и еретиком, и наставником православного христианина. Поздний Толстой, после «Анны Карениной», по его наблюдениям, хотя и является создателем «собственного вероучения, далекого от Православия», все же пишет художественные произведения, вполне пригодные «верующему человеку для чтения»1. Заблуждения М.М. Дунаева насчет разноплановости творческих исканий Толстого вполне обоснованны и далеко не случайны. Противопоставление светского и духовного в контексте единой культуры актуализирует мнимое превосходство одного компонента культуры над другим. Литература же своей принадлежностью к светскому компоненту не может и не должна дублировать духовный компонент культуры. Поэтому исследовательские манипуляции обусловлены предубеждением в том, что между светским компонентом культуры и христианской традицией не только не усматривается сколь-нибудь существенной близости, но и постулируется их духовная несовместимость. Однако «убеждение в непереходимости грани между благодатью и миром означает, по сути дела, невозможность самого проникновения идеи соборности в жизнь, невозможность воцерковления жизни»2, поэтому мы, вслед за И.А. Есауловым, полагаем, что для адекватного истолкования творчества русских писателей, а именно Толстого, принципиально важно определить не степень дистанцированности художника от христианской традиции постижения мира и человека, а степень близости ей. Именно с учетом того факта, что «неискушенная в богословских спорах прихожанка храма в русской деревне и св. Иоанн Златоуст причастны христианской традиции <...> находятся <...> на разных ярусах единой православной культуры»3, и можно говорить об укорененности писателей в христианской традиции, ощущаемой подсознательно, не на уровне идеологии, а через непосредственное восприятие ми-
«В вопросах веры не должно быть принуждения»: Беседа профессора Московской духовной академии, автора исследования «Православие и русская литература» М.М. Дунаева и критика, кандидата филологических наук, СМ. Казначеева // Москва. - М,. 2002. - №4. - С. 200.
Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе. - Петрозаводск, 1995. - С.20.
Есаулов И.А. Пасхальность русской словесности. - М., 2004. - С. 549.
pa и глубокий, духовный контакт с ним. И в связи с этим снимается противопоставление духовных исканий Толстого христианскому миропониманию: «Акцентирующие разрыв (Толстого и Церкви. - М.Б.) исследователи ... при рассмотрении его художественного творчества обращают внимание на идеологические расхождения (курсив автора. - М.Б.) писателя с современным ему духовенством. Однако православие не является идеологией (курсив наш. - М.Б.)», так что, как показывает И.А. Есаулов, православный тип духовности стал «своего рода "грибницей" для поэтики Толстого»1. Поэтому при всем многообразии точек зрения на феномен Толстого целью современного исследователя его наследия становится выявление «подлинной сути пути писателя, глубинного смысла его метаний», и вряд ли плодотворны в научном отношении попытки «загнать живую жизнь в определенные идеологические (курсив наш. - М.Б.) или иные рамки» , как это делает М.М. Дунаев.
Уяснение укорененности художественных исканий позднего Толстого в христианской культуре, системно-целостное прочтение произведений позднего периода творчества писателя в контексте его духовного опыта, особенности человеческой природы толстовских героев - вот далеко не полный перечень вопросов, связанных с изучением позднего периода творчества Толстого.
Изучение художественной антропологии позднего Толстого позволяет углубить представления о художественной индивидуальности писателя в ее системной целостности, проявляющейся во внутреннем единстве концепции человека и специфики ее воплощения. Всеми признано, что творчество Толстого - «высшая точка аналитического, объясняющего психологизма XIX ве-
ка» , порожденного пристальным вниманием к глубинным движениям человеческой души, устремленной в своем становлении к нравственному совершенству. Встречи героев Толстого с укорененными в духовной традиции персонажами всегда являются переломным моментом в напряженных и драматических
1 Есаулов И.А. Христианское основание русской литературы: соборность. // Литературная учеба.-М., 1998.-№1.-С. 115.
Тарасов А. В поисках высшей правды. Л.Н. Толстой и православие как научная проблема // Литературная учеба. - М, 2001. - №6. - С. 82. 3 Гинзбург Л. О психологической прозе. - Л., 1977. - С. 271.
жизненных исканиях человека, поскольку благодаря им они обретают покой и согласие с миром. Так что человек Толстого оказывается способен воспринимать другого и доверяет ему.
Актуальность диссертации обусловлена неразработанностью спорных в современной науке вопросов, связанных с научным освоением художественного наследия позднего Толстого:
укорененность в христианской антропологии концепции человека Толстого и преломление христианской аксиологии в системе художественно-изобразительных средств, подчиненной воплощению авторского понимания человека Толстого, что предполагает освоение феномена человека в плане изучения художественной антропологии писателя;
систематизация и углубление представлений о творческом пути Толстого, связанных с уточнением периодизации духовных исканий и определением места в художественном наследии писателя романа «Анна Каренина», который не столько разделяет «ранний» и «поздний» периоды творчества, но смыкает их;
целостность творческих исканий Толстого как художника и мыслителя, все еще ставящаяся под сомнение в науке, проигнорировавшей преемственность этапов творческих исканий писателя;
уяснение существенных различий антропологических воззрений Толстого и революционной концепции личности в истории;
апелляция творческого сознания Толстого к читательскому восприятию, выявляющая особую природу этического воздействия произведений христианского искусства, создание которых стало для Толстого в поздний период творчества основной художественной задачей.
Как показывает представленный в диссертации обзор работ, посвященных художественной антропологии Толстого, на данный момент имеется лишь несколько монографических исследований по этой теме: Сливицкая О.В. «"Война и мир" Л.Н. Толстого: проблемы человеческого общения» (Л., 1988), Линков В.Я. «Мир и человек в творчестве Л. Толстого и И. Бунина» (М., 1989) и Н.Г. Набиев «Человек в творчестве Л.Н. Толстого» (М., 1999). В работах же,
например, Е.П. Барышникова, Т.Я. Галаган, А.Б. Тарасова, А.Г. Гродецкой, В.Д. Днепрова, М.Л. Клюзовой, Е.В. Николаевой, А.А. Донскова и др. сделаны ценные, но все же частные замечания по данной проблеме.
Таким образом, научная актуальность проблемы художественной антропологии позднего Толстого обусловила выбор темы исследования и определила его цель и задачи.
Цель диссертации определяется изучением художественной антропологии позднего Толстого, восходящей к христианскому учению о человеке, что не получило должного освещения в литературоведческих работах.
Задачи диссертационного исследования:
углубить и расширить понимание художественной антропологии как филологической категории;
выявить соотношение художественной концепции человека как составляющей художественной антропологии позднего периода творчества Толстого и христианской традиции отечественной культуры;
уточнить периодизацию творческих исканий Толстого и показать преемственность их этапов, обусловленную системным единством антропологических воззрений писателя и специфики художественного воплощения человека;
определить место в художественных исканиях Толстого романа «Анна Каренина», который смыкает «ранний» и «поздний» периоды творчества;
показать аксиологическую дистанцированность антропологических воззрений Толстого от революционной концепции личности;
уяснить характер эстетического воздействия на читателя жизненных исканий героев, воплощенных Толстым в произведениях позднего периода творчества в свете аксиологии христианского искусства;
рассмотреть специфику воплощения авторской концепции человека в художественном творчестве Толстого позднего периода;
выявить в художественном творчестве позднего Толстого ведущие тенденции в освещении жизненных исканий героев.
Научная новизна диссертационного исследования определяется разрешением узловых проблем толстоведения в свете изучения художественной антропологии позднего Толстого: системная целостность духовных исканий и взаимообусловленность религиозно-философского и художественного направлений в творчестве писателя; преемственность этапов его творческого пути; художественная убедительность картин внутренней жизни человека - социокультурного феномена. Концептуальное освещение человека в литературоведческом дискурсе особо значимо для изучения творчества позднего Толстого, поскольку на основе сделанных наблюдений выдвигаются новые аргументы в пользу уяснения укорененности художественного наследия писателя в христианской культуре. Для адекватного прочтения произведений позднего Толстого принципиально важно определить не степень дистанцированности творческого сознания художника от христианской традиции отечественной культуры, но показать глубинную соприродность художественных исканий писателя христианским доминантам национального самосознания.
Проблема целостности творческого наследия Толстого не может быть решена без учета диалектики «раннего» и «позднего» периода творчества писателя. В связи с этим особое место в творческом пути Толстого занимает роман «Анна Каренина», двумя сюжетными линиями смыкая «ранний» и «поздний» период творчества. Так, на линии Левина Толстой возвращается к пониманию человека, преломленному в «Войне и мире» в судьбах Болконского и Безухова. Духовные метания человека, воплощенные в жизненных исканиях Анны, станут предметом художественного интереса позднего Толстого. Однако, реконструируя путь жизненных исканий героев, типологичный пройденному Анной, в сюжете повестей и драмы «Живой труп», писатель намечает два варианта разрешения трагической жизненной ситуации: Касатский («Отец Сергий»), Иван Ильич («Смерть Ивана Ильича»), Позднышев («Крейцерова соната») и Брехунов («Хозяин и работник») выходят из жизненных противоречий нравственно переродившимися, и тем самым Толстой сопоставляет их духовное самоопределение с благодатными итогами духовной биографии Левина, Болконского и
Безухова; Иртеньев («Дьявол») и Федор Протасов («Живой труп»), при всем различии истоков их нравственной несостоятельности, по сути повторяют пережитую Анной трагедию самоопределения.
Художественное воплощение человека в позднем творчестве Толстого отличается актуализацией его потенциальных духовных возможностей, которые выявляются изображением пути человека, осваивающего конкретную жизненную ситуацию, к нравственному воскресению, тогда как до «Анны Карениной» человек изображался на фоне истории. В поздний период творчества, после «Анны Карениной», творческое сознание Толстого сосредоточено на актуализации онтологического статуса человека как социокультурного феномена, который воплощается с помощью таких приемов художественной выразительности, как встреча неукорененного героя с укорененным в духовной традиции; принцип обратной перспективы как художественное воплощение поступательного движения человека от жизни животной к жизни Божеской; психологическая насыщенность и глубина духовных исканий человека; ситуация самоактуализации в перспективе нравственных исканий; антропонимия заглавий; мотивы стихии и самообольщения в опыте отслеживания драматических итогов духовной биографии героев, так и не сумевших преодолеть соблазн неправедного самоопределения.
Методологической основой диссертации являются исследования как теоретико-литературного характера по проблеме художественной антропологии (Б.Т. Удодов, М.В. Строганов, С.А. Мартьянова, В.В. Савельева), так и по проблемам позднего творчества Толстого (С.Г. Бочаров, Е.П. Барышников, Э.Г. Бабаев, Л.Д. Громова-Опульская, В.Б. Ремизов, Г.Я. Галаган, В.Я. Линков, В.В. Основин, Г.В. Краснов, А.Б. Тарасов, А.Г. Гродецкая, А.А. Донсков, Н.В. Кудрявая, Е.В. Николаева, О.В. Сливицкая, СИ. Стоянова). В диссертации также учитываются и обобщающие труды современных литературоведов (И.А. Есаулов, В.А. Котельников, В.Н. Захаров, В.Г. Одиноков), работы философов (П.А.Флоренский, В.В.Зеньковский, С.Н. Булгаков, Г.В. Флоровский Н.А. Бердяев и др.).
Методы диссертационного исследования обусловлены его целью и задачами:
- системно-целостный, вскрывающий смысловую наполненность художест
венного освещения человека как социокульурного феномена в контексте цело
стного художественного наследия Толстого;
- историко-культурный, предполагающий рассмотрение художественной лите
ратуры как части духовной культуры эпохи.
При анализе художественных произведений позднего Толстого используется религиозно-философский подход, учитывающий онтологический статус их содержания.
Объект исследования - произведения позднего Толстого: роман «Анна Каренина», повести «Отец Сергий», «Смерть Ивана Ильича», «Хозяин и работник», «Крейцерова соната», «Дьявол», драма «Живой труп», наиболее отвечающие задаче исследования специфики художественного воплощения авторской концепции человека с учетом категорий творческого мышления писателя и в контексте духовной традиции отечественной культуры.
Предмет исследования - специфика художественного воплощения авторской концепции человека как составляющей художественной антропологии.
На защиту выносятся следующие положения:
Изучение художественной антропологии русской литературы выводит уяснение концепции человека как социокультурного феномена на качественно иной уровень освоения образности художественных произведений с учетом творческих исканий автора и в контексте отечественной духовной культуры;
Концепция человека как составляющая художественной антропологии позднего Толстого во многом близка положениям христианской антропологии;
Человек как социокультурный феномен, сопрягающий в своем становлении духовный опыт самоопределения и онтологическую причастность к христианской традиции отечественной культуры, - идейно-художественная константа религиозно-философских и художественных исканий Толстого в поздний период;
Толстовская концепция человека вписывается в контекст духовной традиции отечественной культуры и противостоит революционной концепции личности, что находит свое отражение в художественном творчестве позднего периода, посвященном освоению онтологической сущности человека;
Преемственность этапов характеризует творческие искания Толстого, в свете которых поздний период, отмеченный единством антропологических воззрений и принципов художественной выразительности, восходит к «Анне Карениной»;
6. Художественные произведения позднего Толстого как опыт морально-
этического наставления на путь праведного самоопределения человека в кон
тексте христианской традиции отечественной культуры воспринимаются чита
телем в свете разрешения проблемы нравственного преображения окружающей
действительности;
Доминантным принципом художественного воплощения человека в позднем творчестве Толстого является изображение героя в перспективе преодоления драматизма переживаемой жизненной ситуации',
Художественному воплощению авторской концепции человека в творчестве Толстого позднего периода подчинено использование комплекса приемов и средств художественной выразительности.
Теоретическая значимость диссертации определяется обоснованием соотношения жизненных исканий героев и авторского сознания, так что расширяется представление о художественной антропологии писателя как системно-целостном единстве литературного образа и авторской концепции человека, восходящей к духовной традиции отечественной культуры и определяющей творческую индивидуальность писателя.
Практическая значимость результатов диссертационного исследования определяется возможностью их использования при подготовке вузовских -общих и элективных - курсов, при разработке учебно-методических пособий для студентов и учителей литературы. Также они могут быть учтены при планировании школьного курса литературы в классах гуманитарного профиля. Выводы, сделанные в диссертации, могут быть использованы как в дальнейших
исследованиях творчества Толстого, так и в работах по проблеме художественной антропологии русской литературы.
Апробация работы. Основные положения и выводы исследования нашли свое отражение в выступлениях диссертанта с докладами на следующих научных конференциях: XXVI, XXVII, XXIX, XXX Международные Толстовские чтения (г. Тула, 2000, 2001, 2003 (г. Тула-Москва), 2005 гг.), Международные Толстовские чтения, посвященные 90-летию ГМТ (г. Москва, 2001 гг.), III Международная Гончаровская конференция (г. Ульяновск, 2002 г.), Толстовские чтения-2002, посвященные 150-летию начала творческой деятельности Л.Н. Толстого (г. Москва, 2002 г.), XI, XIII Всероссийские Барышниковские чтения «Русская классика: проблемы интерпретации» (г. Липецк, 2002, 2005 гг.), XII Всероссийские Барышниковские чтения «Духовное наследие Л.Н. Толстого и современный мир», посвященные 175-летию со дня рождения Л.Н. Толстого (г. Липецк, 2003 гг.), Международная научная конференция «Наследие Л.Н. Толстого и современность (175 лет со дня рождения)» (Беларусь, г. Витебск, 2003 гг.), XIV, XV Международная научная конференция «Ищуковские чтения» (г. Тверь, 2004, 2006 гг.), Международная научная конференция «Русская словесность и православие» (г. Москва, 2004 г.), II Всероссийская научно-практическая конференция «Православие и русская литература: вузовский и школьный аспект изучения» (г. Арзамас, 2006 г.), II Международный конгресс «Л.Н. Толстой в контексте современных проблем: литературное, философское и педагогическое наследие» (г. Москва, 2006 г.), I Международная научная конференция «"Липецкий потоп" и пути развития русской литературы» (г. Липецк, 2006 г.).
Основные положения диссертации нашли свое отражение в лекционном курсе «История литературы с основами литературоведения», в подготовке курсовых работ, а также в спецкурсе «Художественная антропология позднего Л.Н. Толстого». По теме диссертации опубликовано 14 статей, 4 статьи сданы в печать.
Структура диссертации. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка по теме исследования, насчитывающего 281 наименование.
Проблема художественной антропологии в литературоведении
Тенденция к универсализации антропологического видения мира приводит систему аксиологических координат литературоведческих изысканий в соответствие с аксиологией художественного произведения, которое отличают «проблемность, аналитичность, пафос самосознания человека до совершеннейших глубин его души»1. Однако проблема человека в художественном произведении долгое время оставалась на периферии научных изысканий, что привело литературоведение к кризису адекватности, обусловленному игнорированием человека как предмета художественной словесности. Становление же художественной антропологии как литературоведческого направления предполагает освоение человека в литературе в его онтологическом статусе и с учетом духовной многомерности и неисчерпаемости его природы. Постижение духовной многомерности и неисчерпаемости человека стало возможным в свете того, что художественная антропология - новое научное направление литературоведческих исследований, подчиненное уяснению системно-целостного единства авторской концепции человека и комплекса художественно-изобразительных средств, воплощающих авторское видение человека, - предполагает изучение человека в литературоведческом дискурсе с учетом многомерности и неисчерпаемости его природы2. Исследование поэтики воплощения концепции человека, порожденной авторским сознанием, укорененным в христианской традиции отечественной культуры, возможно лишь с учетом признания того факта, что русская литература является «христианской словесностью» . В этом смысле закономерен продуктивный для дальнейших научных исследований вывод Б.Т. Удодова, сводящийся к утверждению, что величайшим завоеванием русской классики стало «открытие реальной многомерности человека, его многосоставной сущности»2.
У истоков формирования концепции человека русской классики стоял А.Н. Радищев, показавший в своем философском труде «О человеке, о его смертности и бессмертии» несостоятельность антропологических воззрений эпохи Просвещения, ограничивающей человека как социокультурный феномен лишь земными параметрами существования и отвергающей саму возможность метафизического толкования его сущности. А.С. Пушкин, сопоставляя степень укорененности религиозной аксиологии в сознании человека европейского и русского, утверждал: «Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы» . А.Н. Радищев и делает попытку обоснования этой «другой», по отношению к идеям Просвещения, «формулы», расширяя горизонт понимания жизни человека и его предназначения, чем и объясняется бессмертие «мыслен-ности», или души, чья власть над «телом оную гораздо превышает»4. Этим положением А.Н. Радищев фактически преодолевает материалистическую односторонность суждений о телесности, исчерпывающей природу человека, подчеркивая, что именно развертка духовной вертикали «составляет особенность» и «человек может по ней называться человеком» . Именно духовная природа человека предполагает возможность его нравственного совершенствования, вследствие которого он «возвышается выше всех существ на земли», а потому «человек по смерти своей пребудет жив; тело его разрушится, но душа разрушиться не может: ибо несложная есть; цель его на земли есть совершенствова ниє, то же пребудет целию и по смерти; а из того следует, как средство совершенствования его было его организациею, то должно заключать, что он иметь будет другую, совершеннейшую и усовершенствованному его состоянию соразмерную»1. Таким образом, А Н. Радищев, обозначив в человеческой природе духовное измерение и противопоставив его плотскому началу, пытается преодолеть неполноту и односторонность антропоцентрических воззрений уходящей эпохи Просвещения.
Спор «карамзинистов» и «шишковистов» следует рассматривать не только в эстетическом плане как отклик на прежде недопустимые языковые вольности, но и в антропологическом аспекте, ибо усложнение представлений о человеке отразилось на языковых процессах. Так, прежде всего появилась необходимость описания обозначенного А.Н. Радищевым духовного плана жизни человека, проигнорированного Просвещением. Н.М. Карамзин, чьи повести являются первыми в нашей литературе образцами психологического повествования, осознавал насущную потребность в новых средствах языковой выразительности: интерес для писателя и читателя стала представлять частная жизнь человека с различного рода переживаниями, привлекали внимание не столько поступки и их последствия, но мотивы, побудившие к действию. Однако использование церковнославянизмов и архаических синтаксических конструкций, строгая иерархия стилей, превратившаяся в систему языковых догм, не отвечали потребностям зарождавшихся художественных тенденций. И А.С. Пушкин на основе достижений «карамзинистов» создает русский «православный язык»2, ос-мысленный им как «стихия, данная нам для сообщения наших мыслей» , источником которого стали простонародное наречие и старославянский книжный язык, сформированный переводами Священного Писания, влиянием греческого языка и церковного витийства. Конечно, собственно антропологические изыскания остались вне поля внимания деятелей «Арзамаса», поскольку решение этой проблемы не входило в круг их литературных и культурных инте ресов. Тем не менее, проблема обновления человека, так или иначе актуализированная ими, обозначила вектор освоения антропологического направления русской культуры, поскольку человек в их понимании являлся не матрицей установленных общественным сознанием норм поведения, а свободной, подвижной, самоизменяющейся структурой. Принципиально важным в эстетической позиции арзамасцев представляется их стремление освободить человека от необходимости следования внешним нормам, выработанным в соответствии с представлениями о его месте в социальной иерархии, ибо богатство внутреннего мира человека проявляется в его духовной свободе. Очевидно, что стремление арзамасцев поставить под сомнение устоявшиеся нормы и правила и социальную детерминированность человека обусловило смену точки зрения отечественной словесности на его природу. Поэтому главнейшей задачей художественного освоения многомерной сущности человека стало стремление показать не что человек переживает, а как. В этой связи совсем неслучайным видится то, что мотив преображения стал ведущим в системе аксиологических представлений арзамасцев, причем омовение водой символизировало духовное обновление человека и мира, составляющих единое целое в момент совершения таинства, когда вода очищает не только тело, но и душу. Так, в протоколе заседания 6 января 1817 г. призыв к Жуковскому пройти через очищение водами реки Теши указывает, с одной стороны, на перспективу духовного обновления человека вообще, с другой, на связь этого процесса с одухотворенной природной стихией: «О, бедная Светлана! Ты и в самом деле очухонилась. Приезжай скорей омыться в струях реки Теши»1. Поэтому свое по сути мессианское предназначение члены общества «Арзамас» видели именно в актуализации внутреннего совершенствования человека до достижения им идеального состояния свободы от внешних условностей, благодаря чему развитие литературы оказалось обусловленным именно новым описанием нового человека новым языком, что и было со всей очевидностью осмыслено в «Донесении»
Старушки (С.С. Уварова), признавшегося: «Я ожидаю возобновления отечественной литературы»1.
Актуальньїе вопрсы толстоведения в свете художественной антропологии
Освещение художественной концепции человека Толстого в литературоведческом дискурсе предполагает решение комплекса актуальных для современной науки проблем. Углубление представлений об укорененности толстовского учения о человеке в христианской культуре выдвигается исследователями как непреложный аргумент в пользу утверждения концептуального видения целостности творческих исканий писателя, рассматриваемых по-прежнему с опорой на мировоззренческий перелом в начале 80-х гг. XIX в. В связи с этим углубление представлений о понимании Толстым человека во многом уточняет принятые на вооружение выводы о революционном пафосе художественных картин жизни человека, созданных писателем в поздний период творчества. Проблема читателя в авторском сознании Толстого, представленная в науке как частный вопрос, восходит к пониманию человека писателем и выводит исследователей на принципиально иной уровень обобщений и наблюдений над художественной манерой Толстого. В. Богданов еще в 1978 г., размышляя о художественных путях освоения человека в творчестве Толстого, заметил: «Художественный мир Льва Толстого - это настоящая энциклопедия едва ли не всех чувств и страстей, переживая которые человек и становится Человеком»1. Так что решение проблемы художественной антропологии Толстого как важнейшей составляющей творческих исканий писателя предполагает формирование новой научной точки зрения на его художественное наследие, и в связи с этим адекватно авторскому замыслу прочитываются произведения писателя и органично вписываются творческие искания русского классика в контекст христианской традиции отечественной культуры.
Освоение антропологии Толстого в ее религиозно-философском аспекте и художественном воплощении позволяет выдвинуть предположение о целостности исканий писателя, разделявшихся традиционно и во многом надуманно на два периода: «до» и «после» пресловутого перелома, искажающих логику становления творческой индивидуальности. Активно разрабатываемая советским литературоведением идея перелома в творчестве Толстого была поставлена под сомнение даже его представителями, хотя они были лишены адекватной методологической базы и научной перспективы рассмотреть «вопрос о знаменитом "переломе" в его взглядах ... который и знаменует поворот к религии» . В.И. Кулешов обозначил по сути проблему системно целостного освое ния творчества Толстого, состоящую в уяснении связи двух эпох в его жизни и принятии «некоего "единого" Толстого, уже в начале поприща знавшего, куда идти» . Сам Толстой настаивал на преемственности этапов своего творческого пути. В 1882 г. он отвечал на письмо Ж. Дюма, французского профессора, обратившего внимание на истоки религиозно-философского учения писателя в раннем творчестве, когда уже в «Войне и мире» было показано, что «данной нам Христом мерой хорошего и дурного» (12; 165) возможно избежать духовной погибели под бременем греха и порока. Толстой соглашался с наблюдениями ученого и в ответном письме к нему подчеркивал: «Я думаю, что вы совершенно правы, предполагая, что перемена, о которой я говорю в "Исповеди", произошла не сразу, но что те же идеи, которые яснее выражены в моих последних произведениях, находятся в зародыше более ранних» (66; 188). Преемственность творческих исканий Толстого подтверждает его запись в Дневнике о своих юношеских письмах к А.А. Толстой, с которой он был в предельно откровенной переписке на протяжении всей жизни: « ... теперь бы ничего не сказал другого» (58;23).
Сделанные исследователями Толстого в советский период развития науки замечания о единстве творческих исканий писателя не были учтены в полной мере. Б.М. Эйхенбаум высказал мысль о предвзятости стереотипных подходов к освоению творческого пути писателя: «Обычное прежде деление жизни и творчества Толстого на два периода - до "кризиса" 80-х годов и после него -искажает реальную перспективу»2. Л.С. Дробат, развивая выдвинутые положения о целостности творческих исканий Толстого, так и оставшиеся в науке ча стными замечаниями, показывает, что «ранний Толстой это уже в известной мере и "зрелый" Толстой, сочетающий невиданную до него в литературе детализацию душевной жизни отдельного человека, все его бытие, воссозданное с потрясающей пластичностью, и эпическое начало, взгляд с точки зрения вечности»1.
Отделяя Толстого, умудренного учителя человечества, от метавшегося в поисках своего места в жизни молодого человека, мы невольно замалчиваем, что уже в юности писатель мыслил как художник и философ, усвоивший христианскую традицию духовной культуры и христианское учение о человеке. Об этом свидетельствует запись в Дневнике от 4 марта 1855 г.: «Нынче я причащался. Вчера разговор о божественном и вере навел меня на великую громадную мысль ... [о] религии Христа ... не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле» (47;37). Преисполненный эсхатологических ожиданий, Толстой в следовании христианской аксиологии усматривает направление жизненных исканий человека на пути к счастью и согласию с миром и самим собой. Христианским воззрениям на человека и мир Толстой остался верен и в поздний период творчества. Так, С.А Толстая отметила в своем дневнике, что Толстой в августе 1877 г., после успеха «Анны Карениной», обеспокоенный неудачами в турецкой войне и положением дел в России, «всякий день становится на молитву, ездит по праздникам к обедне ... и все говорит о духе смирения» , соблюдая постные дни. А в письме к В.Г. Черткову от 17 февраля 1884 г. Толстой, углубившийся в религиозно-философскую проблематику, проводит мысль, уясненную еще в молодости, о непреложности доверия человека к христианской аксиологии: «Учитель один - Христос, и учит он одному - исполнять волю Отца не для похвалы людей, а для того, чтобы быть с ним и по тому быть счастливым и свободным (85;27). Так что нет ничего удивительно в признании своей укорененности в христианской традиции отечественной культуры, которое Толстой сделал в письме к А.А. Толстой: «Во мне есть, и в сильной степени, християнское чувство» (60;266). Именно доверие к христианской аксиологии побуждало молодого Толстого, находившегося в атмосфере армейской «вольницы», в Дневнике 16 апреля 1853 г. обратиться за помощью к Богу: «В Новогладовской не согрешил в страстной вторник, так только потому, что Бог спас меня. Хочется взойти в старую колею уединения, порядка, добрых и хороших мыслей и занятий. Помоги мне, Боже» (46; 158).
Человек в творческом сознании Л.Н. Толстого: художественная методология
В творчестве Толстого находят свое преломление сквозные идейно-художественные тенденции освоения онтологической сущности человека и его воплощения, как - то: проникновение в исконные глубины человеческой природы, выстраивание повествования как развертки жизненных исканий героев во всей их полноте и завершенности или же актуализация нравственного выбора и самоопределения, вовлечение литературных героев в отношения с другими персонажами и читателем. Пристальное внимание Толстого к человеку выразилось в психологически точных и убедительных описаниях его внутренней жизни во всей ее полноте и неисчерпаемости, или диалектике души, определившей художественную индивидуальность классика русской литературы.
Признавая единство и системную целостность антропологических воззрений Толстого, восходящих к христианскому учению о человеке, мы считаем, что на протяжении всего творческого пути писателя главной темой его художественных исканий была тема духовного самоопределения человека, однако художественные принципы воплощения концепции человека менялись в зависимости от установок авторского сознания. До «Войны и мира» Толстой изображает человека «на фоне» истории или сквозь призму жизненной ситуации, что восходит к традициям древнерусской словесности, в которой человек познается как участник исторического события и намечается движение художественного сознания к освоению феномена человека. Толстого в свете самоактуализации человека занимает событие как таковое, порожденное духовными усилиями его участников. В связи с этим детально отслеживаются горести, переживаемые Николенькой Иртеньевым в трилогии «Детство». «Отрочество». «Юность», эмоциональные состояния, мотивы поступков людей во время обороны Сева стополя, воссоздаются многопланово и коллизии Кавказской войны. После «Войны и мира» начиная с «Анны Карениной» в художественном мире Толстого принципиально меняется угол зрения на человека: жизненная ситуация, событие накладываются на человека, в переживании которых и выявляется его характер и реализуются потенциальные духовные возможности. В позднем творчестве Толстого не событие определяет духовный облик человека, но человек порождает определяемый им событийный ряд. Это высвечивает внимание Толстого к проблемам и процессам нравственного совершенствования человека в перспективе его праведного самоопределения, в чем мы и усматриваем прецедентную особенность художественной манеры Толстого в изображении человека, определяющую художественную специфику позднего периода его творчества.
Психологическая глубина и убедительность картин внутренней жизни человека в позднем творчестве Толстого обусловлены сложностью решаемых героями нравственных задач в опыте своего самоопределения, и в связи с этим роль диалектики души как приема воплощения духовной неисчерпаемости человека в произведениях позднего периода, построенных по фабуле воскресения, становится художественно более значимой, ибо воплощение духовного преображения человека и составляет ядро их художественной системы. На глубинах духовной природы человека Толстой художественно актуализирует «внутренние силы для пробуждения, присматривается к условиям, препятствующим или способствующим этому пробуждению»1, обращая в своем творчестве позднего периода внимание на «нравственные обязанности человека».
Толстой постигает закономерности самоопределения неукорененных в духовной традиции героев, чему способствуют нравственно состоявшиеся и укорененные в духовном опыте отечественной культуры, христианской по своему существу, персонажи. В «Крейцеровой сонате» таким укоренным героем оказы вается рассказчик (он же собеседник Позднышева во время его, по сути, исповеди), в «Отце Сергии» - Пашенька, в «Смерти Ивана Ильича» - Герасим, в «Хозяине и работнике» - Никита, в «Анне Карениной» - старик Фоканыч.
Для воплощения фаз духовного преображения человека Толстой использует особую систему художественно-выразительных средств. Писатель подчеркивает ограниченность внутреннего кругозора героев переживаниями текущего момента, когда они словно отделяются словно отделяя их ширмами от жизни, как Иван Ильич «выгораживал» свое духовное пространство в семье. Так, все помыслы Ивана Ильича сосредоточены на получении места в Петербурге и обустройстве новой квартиры, а его внимание сфокусировано на самом себе. Брехунов одержим идеей покупки рощи и игнорирует предостережения жены и природные знамения. Позднышев занят карьерой и не замечает усугубляющейся духовной инертности. Касатский, будучи монахом и почитаемым затворником Тамбинской обители, выстраивает мнимую вертикаль Богообщения, укрепляя собственную гордыню и эгоизм. В повествовании произведений позднего периода Толстой констатирует переживаемое героями чувство страха. Ужас охватывает Ивана Ильича, Позднышева и Анну. Внутренняя опустошенность открывается Касатскому во время встречи с Маковкиной. В таком же положении оказываются Брехунов и Евгений Иртеньев. Ключевым этапом в судьбах героев становятся ситуация духовного перепутья и совершаемый ими нравственный выбор, и в связи с этим повествование произведений позднего периода творчества Толстого развивается по принципу обратной перспективы - художественное воплощение поступательного движения человека от жизни животной к жизни Божеской. Герои начинают понимать, что жить необходимо не для своего «Я», а во имя ближних (Других), исправляя все то, что было совершено ими до внутреннего перелома. И в связи с расширением кругозора разрушается и мешавшая их духовному пробуждению ширма. Иван Ильич постигает пагубность всей своей успешной в плане карьерного роста жизни, и, хотя Воскресение происходит лишь на грани жизни и смерти, он успевает увидеть ближнего в Герасиме. Брехунов постигает тщетность и призрачность своих прежних корыстных помышлений и спасает Никиту, Позднышев раскаивается в содеянном и признается в своем грехе случайному попутчику. Касатский отрекается от притязаний на собственную исключительность и с мыслями о Пашеньке, всколыхнувшими душевные глубины, идет скитаться по свету с желанием помочь всем людям, осознавая себя на этом пути рабом Божьим.
Художественное воплощение духовного преображения человека в позднем творчестве Толстого можно представить как отслеживание психологических процессов самоактуализации человека, осознающего неведомые доселе свои потенциальные духовные возможности. До пережитого момента нравственного воскресения герой изображается Толстым со стороны, с учетом эпической дистанции, а его внутренние состояния всего лишь фиксируются авторским сознанием и констатируются авторской речью как психологическая данность. Переживая же нравственное воскресение, герой, чье поведение отличается непосредственностью и естественностью в отношениях с миром и окружающими, получает право собственного голоса и оказывается способным к самооценке, адекватному восприятию переживаемых жизненных ситуаций и диалогу с миром и окружающими, вступая в глубокие межличностные отношения. После пережитого преображения герои оказываются внутренне ограниченными обретенными исконными первоосновами жизни, спасающими их от пагубного воздействия стихийных и чужеродных человеку тенденций, что расширяет их духовный кругозор до безграничной бесконечности.
Мотив стихии в художественном мире драмы Л.Н. Толстого «Живой труп»
Художественному осмыслению трагических итогов духовной биографии человека посвящена драма Толстого «Живой труп». Жанровая структура драмы позволяет художественно убедительно выявить многомерность человека: возникает настоятельная потребность отследить логику его поведения в процессе нравственного выбора. И в связи с этим вполне объяснима апелляция Толстого в своем творчестве позднего периода к драме как литературному роду: «Одна из частей искусства, едва ли не самая влиятельная, есть драма» (35;269), ведь «произведения драматического искусства, очевиднее всего показывающее сущность всякого искусства, которая состоит в том, чтобы представить самых разнообразных по характерам и положениям людей .. . поставить их всех в необходимость решения жизненного, не решенного еще людьми вопроса и заставить их действовать, посмотреть ... как решится этот вопрос» (52;78).
Работ, посвященных драматургии Толстого, не так уж и много, что объясняется тем, что в большинстве своем драматические сочинения не были опубликованы при жизни писателя и вошли в историко-литературный контекст с заметным опозданием. Об изучении драматургии Толстого писали М.М. Се-манова, М.Б. Храпченко, В.Я. Лакшин, К.Н. Ломунов, В.В. Основин, однако ее христианский подтекст оказался вне поля зрения исследователей. Статья же С.А. Шульца «Драматургия Л.Н. Толстого как пограничный феномен» опять-таки не отвечает на вопросы современной науки, поскольку в ней понимание драмы «Живой труп» сводится к социальному аспекту: «В «Живом трупе» со всем тщанием показана не столько история, сколько «анатомия», экзистенциально-психологическая подноготная семейной распри, заканчивающейся добровольным «уходом» Феди из семьи ради счастья его жены с другим человеком ... Критика барского образа жизни, всего наличного жизненного уклада определяет художественную идею (курсив наш. - М.Б.)»1. Однако сам Толстой в Дневнике объяснял замысел произведения, близкого к драме, так: «Ясно пришла в голову мысль повести, в которой выставить бы двух человек: одного -распутного, запутавшегося, павшего до презрения только от доброты, другого -внешне чистого, почтенного, уважаемого от холодности, не любви» (52; 112). Тем самым автор указывает на то, что в центре замысла драмы оказалась задача глубокой психологической разработки характеров, попавших в сложнейшие жизненные обстоятельства, что стало следствием их вступления в конфликт с жизнью как таковой.
Развитие сюжета драмы начинается со свершившегося факта: Федор Протасов уходит из семьи, сохраняющей лишь подобие благополучия, а затем ретроспективно выявляются психологические причины подобного поступка героя. Подобная специфика повествования, без экспозиции и завязки, отнюдь не случайна. Толстому не интересен собственно процесс распадения былого, гармоничного уклада жизни, крушения семейного счастья прежде близких друг другу людей, поскольку за бытовыми причинами скрывается глубинный смысл произошедшего. Толстой в драме «Живой труп» воплощает срез жизни общества, в котором стихийность самоопределения человека предполагает духовный кон Шульц С.А. Драматургия Л.Н. Толстого как пограничный феномен // Русская литература. -2000. -№1._ С. 26. фликт - столкновение суетно-мирского и абсолютного как в душах героев, так и в их взаимоотношениях, что воплощено в системе героев драмы, вскрывающей глубину нравственных противоречий, актуализированных противопоставлением индивидуальной судьбы - «общему закону».
Каренин в своих жизненных исканиях, казалось бы, становится духовно чистым и непорочным человеком, о чем говорит его мать с Лизой: «Я знаю его душу, как свою. Это гордая душа. Горд не именем, не богатством, но горд своей чистотой, своей нравственной высотой, и он соблюдал ее» (34;49). Однако Анна Дмитриевна, сама того не замечая, вскрывает глубину душевных противоречий Виктора: «гордость», выражающаяся в стремлении к самоутверждению, не сочетается с нравственной чистотой, которая становится ширмой себялюбия, что замечает Саша, дающая отдельными репликами: «отвратительно» и «противно» (34;32) - иную характеристику внешне идеального Каренина. Князь Аб-резков в разговоре с Федором оперирует в оценке Виктора теми же категориями, что и Анна Дмитриевна, и не замечает в духовном облике Каренина того, на что обратила внимание Саша. Подобная нравственная близорукость есть не что иное, как свидетельство зыбкости морально-этических оценок общества. Причем Абрезков отзывается о Викторе и членах его семьи как о людях, ориентированных в своем жизненном становлении на православное мировидение: «Вы знаете его и его семьи строгие православные правила» (34;58). Саша же развенчивает сложившееся о Каренине мнение как о добропорядочном христианине, поскольку ей в свете предначертанного в символике имени («защитница людей») дано видеть истинную натуру человека, а потому она и заявляет: «Да я скорее не знаю за кого выйду, но не за него» (34;33).
Совершенно иное отношение к Федору у Анны Павловны, князя Абрез-кова, и даже Протасова к самому себе, которое резко контрастирует с оценкой цыганки Маши. Анна Павловна считает, что Федя - причина неудачного брака ее дочери Лизы: «Надо радоваться, а не печалиться, что можешь освободиться от такого дурного человека, освободиться от такого золота» (34; 10), и при этом она презрительно называет Протасова «гадиной» (34;20). Князь Абрезков отмечает в характере Феди странную черту, которая, по его мнению, обусловлена тем, что вся жизнь Протасова направлена против него самого: «Муж ее один из тех людей, про которых говорят, что он только сам себе враг ... Это слабый, пьяный, совершенно падший человек» (34;45). Внешне благопристойное общество, представителями которого являются Анна Павловна и князь Абрезков, формирует у Феди ощущение своей неполноценности. Оказавшись удаленным от светской суеты, Протасов, поддавшись общественному мнению о себе, признает свою духовную несостоятельность: « ... я лишний человек» (34;39). Он обличает себя в нравственной несостоятельности, однако, сам того не замечая, выявляет беспочвенность оценок, данных ему Анной Павловной и князем Аб-резковым: «Я негодяй» (34;58), но «не могу спокойно лгать» (34;58). Маша же отмечает сердечную чистоту и духовную высоту запутавшегося в своих жизненных исканиях Протасова, характер которого сам Толстой, занятый работой над драмой, в разговоре с А.П. Сергиенко 21 декабря 1900 г. определил так: «И это чисто русский тип. Он и алкоголик, и беспутный, и в то же время отличной души человек»1. Показательно, что в сцене объяснения со своими родителями Маша отмечает неповторимость и значимость Феди для нее: «Я сама к нему пришла и теперь уведете, опять приду. Люблю его и все. Крепче всех ваших замков моя любовь» (34;55).
