Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Природа и культура: телесный код в поэзии О.Мандельштама 16
1. Категория телесности в ранней лирике О.Мандельштама («Камень», «Tristia») 16
2. Категория телесности в лирике О.Мандельштама 1920-х-1930-х гг. 49
Глава 2. Душа и тело: категория телесности в творчестве Н.Гумилева 71
1. Категория телесности в ранней лирике Гумилева («Путь конквистадоров», «Жемчуга», «Чужое небо») 71
2. Категория телесности в поздней лирике Н.Гумилева («Колчан», «Огненный столп») 99
Глава 3. «Феноменология тела» в лирике А.Ахматовой 113
1. Телесность в раннем творчестве А.Ахматовой («Вечер», «Четки») . 113
2. Телесность в творчестве А.Ахматовой второй половины 1910-х - 1960-х гг 134
Глава 4. Концепция телесности в творчестве М.Зенкевича и В.Нарбута 148
1. Натуралистическая телесность в творчестве М.Зенкевича 148
2. Карнавальная телесность в творчестве В.Нарбута 160
Заключение 170
Литература 174
- Категория телесности в ранней лирике О.Мандельштама («Камень», «Tristia»)
- Категория телесности в ранней лирике Гумилева («Путь конквистадоров», «Жемчуга», «Чужое небо»)
- Телесность в раннем творчестве А.Ахматовой («Вечер», «Четки»)
- Натуралистическая телесность в творчестве М.Зенкевича
Введение к работе
В настоящее время нельзя не заметить значительного оживления интереса к проблемам телесного бытия человека, как на уровне обыденного сознания, так и на уровне сложных социокультурных форм.
Видимо, это связано с тем, что долгое время категория человеческой телесности находилась «под запретом», а человек в культуре представал как бестелесное существо. Такое положение дел было обусловлено прежде всего влиянием христианской традиции, которая осуждает бренное тело и противопоставляет ему бессмертную душу. Другая не менее важная традиция, по замечанию, Е.Фарино, - «мещанская, которая культивирует разбиение на человека общественного и человека частного, интимного, налагая запрет на публикование интимного»1. Наконец, «запрет» на телесный аспект был, очевидно, также связан с философской традицией рационализма, в которой человек полагался как существо рациональное и принципиально «бестелесное», в результате такого одностороннего подхода к человеку биологический аспект, связанный с телесностью, оставался в тени.
Однако в начале XX века интерес к телесному бытию человека резко повышается, и художественная литература как один из видов «социокультурной практики» отражает этот фундаментальный сдвиг. Но полного и детального анализа категории человеческой телесности в аспекте ее функционирования в литературе XX века (за исключением частных случаев) - до сих пор нет, что, возможно, связано с противоречием «между уровнем развития социально-антропологического знания и реального места и роли тела в жизнедеятельности человека» . Поэтому изучение категории телесности в русской поэзии XX века в целом и в поэзии акмеизма, в частности, - явление, безусловно, новое.
Фарино Е. Тело. Анатомия. Метаморфозы // Фарино Е. Введение в литературоведение. СПб.: РГПУ им. А.И.Герцена, 2004. С. 202. Быховская И.М. Homo somatikos: аксиология человеческого тела. М.: УРСС, 2000. СП.
Актуальность исследования категории телесности в литературе связана с рядом причин.
Во-первых, категория телесности является важнейшей при анализе мира художественного произведения, ибо любой поэтический мир, являясь по своей природе двусоставным, предполагает человека и предметность окружающей его реальности. Человек же в литературе Нового времени оказывается существом «психофизиологическим», поэтому, как отмечает Е.Фарино, «человеческое тело, его строение и физиологические функции семиотизируются отдельными культурами не в меньшей степени, чем, скажем, внешний вид или костюм»3.
Тем не менее, на некоторое время человеческая телесность вовсе исчезает из литературных произведений. Поэтому, обладая внешним видом, фигурой, одеждой, жестикуляцией, страдая от тех или иных физических недугов, литературные персонажи производят в большинстве случаев впечатление бесплотных. Их телесность подразумевается, конечно, как нечто самоочевидное, но как самостоятельный объект и как творческий материал вводится чрезвычайно редко.
Во-вторых, категория телесности оказывается чрезвычайно значимой именно в лирике, ибо этот род литературы не предполагает развернутых психологических описаний, поэтому внутренние состояния, как правило, могут выражаться метонимически, через ряд конкретных «телесных» деталей.
В-третьих, телесность играет огромную роль именно в акмеистическом дискурсе, поскольку базовая установка акмеизма связана с поэтическим воплощением бытия в его вещности, а человека - в его конкретной телесности. Изучение категории телесности в творчестве акмеистов позволяет по-новому интерпретировать некоторые вопросы акмеистической поэтики и картины мира. В частности, телесно-физиологический аспект, связанный с целыми мотивно-образными парадигмами в акмеистической
3 Фарино Е. Указ соч. С. 203.
поэтике, непосредственно соотносится с мифопоэтической основой акмеистической картины мира, что помогает по-иному взглянуть на проблемы, касающиеся общих семантических и мифопоэтических закономерностей в творчестве акмеистов - в сопоставлении с символистской и футуристической концепциями тела.
Дело в том, что в различных художественно-эстетических системах Серебряного века проблема телесности решается в разных ключах. Характерно, что при этом тело выступает в качестве одной из важнейших категорий, реализующейся в разных образно-мотивных парадигмах. Но в целом Серебряный век идет под знаком реабилитации тела.
Много сделали для реабилитации телесного поэты-символисты и
религиозные философы, выдвинув концепцию символа как
феноменологически «явленного», эпифанического божественного бытия . Утверждая изначальное единство тела и духа, они говорили о том, что материальное и духовное начала бытия должны были соединиться в символе. Поэтому символ с необходимостью включал в себя элемент телесности, понимаемой в теургическом ключе.
Однако категория телесности в символистской эстетике была весьма амбивалентной. С одной стороны, попытка преобразить материально-телесную сторону мира через возвышение его духом приводит к установкам на некий духовный прагматизм, носящий отчетливо религиозный характер. С другой же стороны, практические попытки жизнетворчества оказались безрезультатными, что привело к трагическому противопоставлению материи и духа.
Именно это послужило одной из причин кризиса символизма, который распался на две парадигмы (футуристическую и акмеистическую), решающую проблему «синтеза» духовного и телесного в двух диаметрально противоположных ключах.
Разработкой концепции символа как начала выражающего «всю полноту конкретного бытия» занимались прежде всего Вяч. Иванов, С.Булгаков, П.Флоренский, Вл.Соловьев.
Футуристы попытались снять оппозицию «дух - тело» через маркирование первой части оппозиции. При этом футуристы акцентируют телесность; как таковую, взятую вне каких либо культурных контекстов5. Акцентуация материальной плоти бытия инспирирует возврат к некой изначальной докультурной ситуации и концепцию, условно говоря, «абсолютного природного тела». Возврат к природному материальному телу обусловил главный поэтический метод футуристов — «заумь» как обращение к «материи» или «телу» языка - фонетике.
Иногда абсолютизация тела доходит до такой степени, что само тело парадоксально трансформируется в «квази-знак». Символистская установка на жизнетворчество, заимствованная футуристами, привела к предельной семиотизации телесного. Тело становится поэтической формой. Так, художник-авангардист К.Малевич писал, что «поэт закован формой, тем видом, что мы называем человеком»6.
Заметим, что понимание человека как формы косвенно связано с символистской теургической установкой на перевоплощение художника в Логос (ср. в статье А.Белого «Символизм»: «слово должно стать плотью. Слово, ставшее плотью, - и символ творчества, и подлинная природа вещей»7).
Однако здесь мы наблюдаем разные векторы развертывания телесности. Если в символизме происходит трансформация тела в дух, своего рода «выхолащивание» тела, то у футуристов возникает обратный процесс: культура принимает телесные формы, «оплотняется». Это ведет к появлению новых семиотических систем, где главной единицей становится не что иное, как человеческое тело. Вспомним о так называемых «перфомансах», к которым футуристы были склоны. Любая подобная акция, по сути дела, становится произведением искусства, в котором главной квази-
См. об этом: Бобринская Е. Русский авангард: Истоки и метаморфозы. М., 2003.
6 Малевич К. О поэзии // Малевич К. Собр. соч. М., 1995. Т. 1. С.145.
7 Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. С.338.
семиотической единицей становится человеческое тело, взятое в его природной непосредственности.
Другая черта футуристической телесности заключается в том, что она, лишаясь «культурного измерения», также теряет и «духовное». Отрицание «духовного» (по сути дела, логосного) начала в творчестве футуристов второго ряда приводит к «вещецентричности» их модели бытия, что инспирирует «демоническую» образность в творчестве А.Крученых. «Телесные» образы превращаются в «предметные» - тело «опредмечивается».
Акмеисты решали заданную символизмом оппозицию «тело-дух» в ином ключе, нежели символисты и футуристы. Значимость категории телесности - как одного из «краеугольных камней» акмеистической эстетики — выдвинул Николай Гумилев в манифестарной статье «Наследие символизма и акмеизм», где он на первый план выдвигал категорию «существования», постулировал «безоговорочное приятие» «этого» мира, который в рамках акмеистической онтологии трактовался как некая живая органическая целостность, имеющая определенный строй, логику, целесообразность .
С.Городецкий в программной статье «Некоторые течения в современной русской поэзии» пишет: «Борьба между акмеизмом и символизмом <...> есть прежде всего борьба за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету Землю. Символизм, в конце концов, заполнив мир «соответствиями», обратил его в фантом, важный лишь постольку, поскольку он сквозит и просвечивает иными мирами, и умалил его высокую самоценность. У акмеистов роза опять стала хороша сама по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а не своими мыслимыми подобиями с мистической любовью или чем-нибудь еще. Звезда Маир, если она есть, прекрасна на своем месте, а не как невесомая точка опоры невесомой мечты. Тройка хороша и удала своими бубенцами, ямщиком и конями, а не
Гумилев Н. Сочинения: В 3 т. М.: Художественная литература, 1991. Т.З. С.16-20.
притянутой под ее покров политикой»9. Подобными же упреками в адрес символистов изобилуют статьи 1910-х годов Н.Гумилева и О.Мандельштама.
Как бы реализовывая неактуализированные потенции символизма, акмеисты сосредотачиваются не просто на духе (символисты) и не просто на материи (футуристы), а именно на «объективации», а точнее - воплощении духа. Оставив символистскую установку на «одухотворенность» бытия, они «отелеснили» дух, переведя- его в сферу культуры, то есть в сферу объективированных духовных ценностей.
Кроме того, для акмеистов категория телесности, по справедливому утверждению Л.Г.Кихней, тесно связана с идеей воплощения Логоса. «Слово-Логос», как следует из многочисленных деклараций О.Мандельштама («Утро акмеизма», 1913), Н.Гумилева («Слово», 1921), А.Ахматовой «Когда кого-то называли люди», 1945) символизирует «одухотворенное тело» мира. И здесь акмеистическая концепция телесности закономерно сближается с христианской идеей «органичности» мироустройства10. «Рационализм, - пишет В.Ф.Эрн, - воспринимает весь мир в категории вещи. Логизм, прозревая в личности вечную, не гибнущую идею, образ и подобие Божие, воспринимает весь мир в категории личности, <...> а всякое явление космической и человеческой жизни — органически, то есть как относительно самостоятельный организм, или как живую часть организма более сложного или более высшего»11.
Трансформацию этих идей мы находим и у акмеистов. В категориях «организма» они осмысляли природу, общество, культуру. Причем речь у них шла не о внешнем антропоморфном сходстве явлений, а о глубинных структурных принципах устройства мира.
9 Городецкий СМ. Некоторые течения в современной русской поэзии // Поэтические
течения в русской литературе конца XIX - начала XX века: Литературные манифесты и
художественная практика. Хрестоматия / Сост. А.Г.Соколов. М.: Высшая школа, 1988.
С.93.
10 См. об этом: Кихней Л.Г. Акмеизм: Миропонимание и поэтика. М.: МАКС Пресс, 2001.
С. 14-62.
1' Эрн В.Ф. Борьба за Логос // Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991. С.291.
По Мандельштаму, понятие организма объединяет явления самого разного порядка. Так, в «Утре акмеизма» он пишет: «Своеобразие человека, то, что делает его особью, подразумевается нами и входит в гораздо более значительное понятие организма. Любовь к организму и организации акмеисты разделяют с физиологически гениальным средневековьем. <...> То, что в XIII веке казалось логическим развитием понятия организма — готический собор, — ныне эстетически действует как чудовищное. Notre Dame есть праздник физиологии, ее дионисийский разгул. Мы не хотим развлекать себя прогулкой в «лесу символов», потому что у нас есть более девственный, более дремучий лес - божественная физиология, бесконечная сложность нашего темного организма»12.
И наконец, в-четвертых, предпринятое исследование актуально в теоретическом плане. Существует множество точек зрения на человеческую телесность, что естественным образом указывает на значимость этой категории, которая, как отмечает В.Подорога, возникла достаточно поздно: «человеческое тело - это относительно поздний продукт человеческой культуры и его явление совпадает с чувством конечности и смертности человеческого существования»13.
Однако несомненно одно: человеческая телесность — это пограничный феномен, находящийся на грани между естественно-природным и социокультурным бытием. Так, Г.А.Арина утверждает, что телесность - «это явление культурно-историческое и развивающееся»14, а тело, по мнению В.Л.Круткина, ~ «не биологический, а онтологический пункт в жизни
Мандельштам О.Э. Сочинения: В 2 т. М.: Художественная литература, 1990. Т.2. С. 143-144.
13 Подорога В. Феноменология тела. М.: Магистериум, 1995. С. 11. См. также другие
работы философа, где с философских позиций анализируется телесный код в культуре:
Подорога В. Мир без сознания (проблема телесности в философии Ф.Ницше) // Проблема
сознания в современной западной философии: Критика некоторых концепций. М.: Наука,
1989. С. 15-31; Подорога В. Выражение и смысл: Коммуникативные стратегии в
философской культуре XIX - XX вв. М.: ИФАН СССР, 1991.
14 Арина Г.А. Психосоматический симптом как явление культуры // Телесность человека:
междисциплинарные исследования М.: изд-во МГУ, 1991. С. 46, 45-54.
человека» . Подобный междисциплинарный подход характерен для целого ряда работ16.
Собственно литературный аспект телесности Серебряного века в ее связях с категориями вещности текста скрупулезно рассмотрен в работе Д.Э.Милькова17. Особенный интерес для нас представляют исследования, где человеческая телесность анализируется как символическая, наделенная культурной ценностью и значимостью18.
Среди работ, исследующих категорию телесности в подобном семиотическом аспекте, следует упомянуть работы В.Н.Топорова, где телесность рассматривается через мифологический код , и фундаментальную работу З.Д.Волоцкой, Т.М.Николаевой, Д.М.Сегала, Т.В.Цивьян, где категория телесности исследуется в семиотическом
аспекте .
Отдельно следует сказать о работах А.Ф.Лосева, где категории телесности уделялось значительное внимание в связи с ее мифологическим функционированием. Размышляя о мифологических началах античной культуры, А.Ф.Лосев отмечает, что ключевым понятием для нее является понятие «soma» (то есть «тело»). При этом понятие телесности выводится далеко за пределы собственно человеческого «биологического» тела, ибо
Круткин В.Л. Онтология человеческой телесности. Автореф. дисс. ... д. философ, н. Екатеринбург, 1994. С. 18.
См.: Киященко Л.П. О границах телесности человека // Телесность человека: междисциплинарные исследования М.: изд-во МГУ, 1991. С. 7-12; Кривых Л.В. К вопросу о типологии чуственности // Телесность человека: междисциплинарные исследования М.: изд-во МГУ, 1991. С. 12-17; Жаров Л.В. Человеческая телесность: философский анализ. Автореф. дисс. ... д. философ, н. Свердловск, 1998; Фролова СВ. Человеческая телесность: онтологические начала и философские основания. Автореф. дис. ... к. философ, н. Саратов, 2000; Гудков Д.Б., Ковшова М.Л. Телесный код русской культуры. Материалы к словарю. М.: Гнозис, 2007. 288 с.
17 Мильков Д.Э. Русский литературный авангард: поэтика жеста (символизм-футуризм-ОБЭРИУ). Автореф. дис.... к. филол. н. СПб., 2000.
Ямпольский М. От символического тела к репрезентативному пространству // НЛО, 2002. № 56. С. 7-32; Ямпольский М. Демон и лабиринт. М.: НЛО, 1996. 19 См., например: Топоров В.Н. Пространство и текст // Из работ Московского семиотического круга. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 455-516.
См.: Волоцкая З.Д., Николаева Т.М., Сегал Д.М., Цивьян Т.В. Жестовая коммуникация и ее место среди других систем человеческого общения // Из работ Московского семиотического круга. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 8-18.
телесность оказывается универсальным свойством античного мира в целом. При этом телесность понимается не просто как принцип организации природы, а как принцип «прекрасной организации», что обусловливает тесную связь телесности с античным космосом. Эти мысли в разнообразных их вариациях развиваются во многих работах А.Ф.Лосева21.
Культурный аспект телесности заставляет предположить, что в знаково-символическом ракурсе человеческое тело являет собой сложное семиотическое устройство, перерабатывающее поступающую из «внешней» среды информацию и моделирующее основные координаты «обжитого» человеческого мира. Недаром во многих культурах человеческое тело рассматривается как универсальная миромоделирующая категория по отношению к космосу. И именно эта миромоделирующая функция человеческой телесности в акмеистическом дискурсе и модели мира — и будет рассматриваться в этой работе.
Переходя к семиотическому уровню анализа человеческой телесности в
акмеистическом дискурсе, необходимо уточнить некоторые
методологические координаты. Р.Якобсон отмечал, что наибольший интерес в поэтическом мире художника представляют семантические инварианты, которые возникают в целом корпусе текстов. Ср.: «каждому читателю поэтического произведения представляется очевидным тот факт, что существуют определенные элементы, составляющие неотъемлемый, неотделимый компонент динамики произведения, и интуиция читателя заслуживает доверия. Задача ученого состоит в том, чтобы, следуя этой интуиции, извлечь эти постоянные компоненты, или константы, непосредственно из текста поэтического произведения путем его внутреннего, имманентного анализа, а если речь идет о варьирующих
Лосев А.Ф. Дерзание духа. М.: Политиздат, 1988; Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М.: Мысль, 1993; Лосев А.Ф. Диалектика мифа // Лосев А.Ф. Философия, мифология, культура. М.: Изд-во политической литературы, 1991. С. 21-187.
компонентах, установить, что является закономерным и устойчивым в этом диалектическом движении, найти основу (субстрат) вариаций» .
В работе такой смысловой константой является телесность, которая может реализовываться в целом ряде мотивно-образных парадигм. Эта инвариантная структура будет первоначально выявляться на уровне частных поэтик, а затем на общем уровне - акмеистического дискурса. Уровень дискурса (или «функционального сверхтекста») в данном случае является совершенно необходимым, ибо он позволит рассмотреть телесность как общую тематико-смысловую структуру, характерную для поэтической семантики акмеизма в целом.
Отсюда цель работы - вывить сущностные особенности категории телесности в акмеистическом дискурсе как важнейшего компонента художественной акмеистической онтологии и поэтики.
Означенная цель предполагает решение ряда задач:
Реконструировать системные отношения категории телесности с другими миромоделирующими категориями акмеистической картины мира (душа, вещь, слово и т.д.).
Определить семантические функции категории телесности на уровне топики, тропообразования и системы образов.
Выявить социокультурные и мифопоэтические основания категории телесности в акмеистическом дискурсе.
Установить отношения категории телесности с общим пространственным универсумом поэзии акмеистов.
Вычленить ключевые образы и мотивы с телесной семантикой, определить их миромоделирующие и антропологические функции.
Объектом исследования является творчество О.Мандельштама, А.Ахматовой, Н.Гумилева, В.Нарбута, М.Зенкевича в означенном ракурсе.
Якобсон Р. Статуя в поэтической мифологии Пушкина // Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 145.
Предмет исследования — специфика и принципы мотивно-образного воплощения организации категории телесности в акмеистическом дискурсе.
Исследовательская работа построена на обширном материале поэзии акмеистов как первого ряда (Мандельштам, Ахматова, Гумилев), так и второго ряда (Нарбут и Зенкевич). Это позволяет целостно и системно решить задачи, поставленные в диссертации, и реконструировать общую модель акмеистической телесности.
Положения, выносимые на защиту.
Категория телесности в акмеистическом дискурсе является одной из семантических доминант и смысловых универсалий, в связи с чем телесность становится своеобразным универсальным кодом, позволяющим осмыслить мир в его единстве и целостности.
Телесность в художественной практике акмеистов связывается с общей пространственной картиной мира и, соотносясь со смежными спациальными образами (дом, антидом, небо и проч.), формирует устойчивые семантические парадигмы образов и мотивов.
Категория телесности в творчестве акмеистов коррелирует с такими миромоделирующими категориями, как «вещность» и «душа». При этом ключевым соотношением для акмеистической картины мира является соотнесение категории телесности с категорией поэтического слова, что связано, с одной стороны, с общими мифологическими устремлениями акмеистов, а с другой стороны, - с христианской философией, где Логос является «божественным организмом».
Телесность в акмеистической поэзии осмысляется в мифопоэтическом ключе, в результате чего практически все мифологические мотивы, возникающие в акмеистическом поэтическом дискурсе, соотносятся с категорией телесности, составляя с ней единое смысловое целое.
У каждого из поэтов-акмеистов эта категория соотносится с разными семантическими рядами, за счет чего она наделяется многообразными семантическими валентностями (в поэзии Мандельштама телесность
коррелирует с онтологическим уровнем, в поэзии Гумилева — с
личностно-экзистенциальным, в поэзии Ахматовой - с областью
эмоций, а в поэзии Зенкевича и Нарбута — с хтонической природной и
карнавальной стихиями).
Поэтические тексты акмеистов проанализированы с использованием системно-типологического, структурно-семиотического и мифопоэтического методов исследования.
Теоретическую базу диссертации составили труды лингвистов, литературоведов, философов и культурологов, что связано с разноаспектностью задач, поставленных в диссертации. Тема телесности исследуется с нескольких методологических позиций. Во-первых, с помощью философского методологического инструментария выявляются общие мировоззренческие основания данной категории в акмеистической картине мира. Во-вторых, с помощью конкретных литературоведческих методик исследуются формально-семантические механизмы воплощения категории телесности уже на уровне акмеистической поэтики. Благодаря использованию подобной комплексной методологии научные результаты работы обладают достаточной степенью достоверности и могут быть верифицированы.
Новизна работы заключается в том, что диссертации впервые дан системный анализ категории телесности в акмеистическом дискурсе и предложена реконструкция феномена акмеистической телесности в его проекции на основные миромоделирующие, мифологические и собственно поэтические контексты. В целом анализ категории телесности позволил скорректировать представления об акмеистической картине мира и поэтике.
Практическая значимость диссертации заключается в том, что результаты исследования могут быть применены при дальнейшем изучении специфики акмеистической поэтики в ее семантико-мифологическом аспекте. При этом основные результаты работы могут использоваться в трудах, посвященных концепции телесности в литературе.
Результаты исследования могут быть использованы в вузовской системе преподавания в качестве материала для составления учебных программ, пособий, лекционных курсов и спецкурсов по истории русской литературы и теории литературы; кроме того, материалы и выводы практических глав могут быть использованы в элективных курсах в средней школы.
Апробация результатов исследования. Основные положения работы нашли отражение в 6 опубликованных работах. Результаты исследования были изложены в докладах на следующих международных и региональных конференциях: Вторая международная научная конференция «Проблемы поэтики русской литературы» (Москва, 5-6 сентября 2007); VII международная научная конференция «Художественный текст и культура: Античность и христианство в литературах России и Запада» (Владимир, 4-6 октября 2007); научно-методическая конференция «Литература Дальнего Востока и Восточного Зарубежья» (Уссурийск, 7 февраля 2008).
Структура работы. Диссертация состоит из введения, 4-х глав, каждая из которых делится на два параграфа, заключения и списка литературы, насчитывающего 191 источник.
Категория телесности в ранней лирике О.Мандельштама («Камень», «Tristia»)
В.Н.Топоров, анализируя стихи Мандельштама 1908 - 1911 годов, находит около 40 текстов, представляющих «лучшее, наиболее цельное введение в поэтическую антропологию». Эти стихотворения представляют собой «единый корпус», содержащий «богатый материал для сравнения с архаичными мифопоэтическими космогониями», которые, в свою очередь, служат «верификационными критериями для оценки архетипичности идей Мандельштама», а также «степени их мотивированности психофизиологическими реалиями». «В центре этих ранних текстов, — пишет В.Н.Топоров, — стихотворение о теле, начинающееся как теорема и сразу уходящее в глубину антропоцентрических интуиции» .
Поэтическая философия акмеизма, связанная с отталкиванием от символистских установок, предполагала новое понимание бытия и человека. Это новое понимание двух фундаментальных философских категорий в их взаимосвязи на уровне художественного мира отразилось в ряде поэтических концептов, важнейшим из которых является концепт телесности. Акцентуация телесного начала мира была связана с тем, что бытию в творчестве акмеистов возвращалась его смысловая наполненность, выражающаяся в телесном существовании.
Образы, связанные с телесностью, появляются уже в раннем творчестве Осипа Мандельштама. При этом телесность, воплощаясь в самых разнообразных семантических вариантах, оказывается своеобразным смысловым лейтмотивом поэзии Мандельштама. На подобные повторяющиеся смысловые комплексы в литературе обратил внимание еще К.Ф.Тарановский. Ср.: «Все эти повторяющиеся темы и образы создают внутренние циклы в творчестве данного поэта, циклы, которые невозможно вместить в точные хронологические рамки. Более того, такие возвращающиеся темы могут быть характерными для нескольких поэтов-современников, вне зависимости от так называемых поэтических школ и даже от исторических периодов»24.
Телесные образы и мотивы оказываются в творчестве Мандельштама подобным смысловым комплексом, который находится в корреляциях-оппозициях с другими смежными категориями, такими как «вещность» и «душа».
Так, в ранних стихотворениях категория телесности органично связывается с категорией вещности: тело овеществляется, в результате чего появляются мотивы «игрушечности», «кукольности», а бытие предстает как «искусственно-сотворенное». Например, в стихотворении «Есть целомудренные чары...» возникают образы «хрупких тел», принадлежащих античным богам: Какой игрушечный удел, Какие робкие законы Приказывает торс точеный И холод этих хрупких тел!
Иных богов не надо славить: Они как равные с тобой, И, осторожною рукой, Позволено их переставить .
Мандельштам неслучайно соотносит античные образы с категорией телесности . А.Ф.Лосев отмечал, что античное миросозерцание немыслимо без умной телесности, которая пронизывает всю античную культуру и «видение живого организма» есть сущностная черта античной культуры .
В таком случае телесность у Мандельштама должна обязательно прочитываться через определенный культурный код, когда категория тела оказывается связанной с категорией культуры, ибо те или иные параметры человеческой телесности задаются разными социокультурными парадигмами .
Одна из главных особенностей понимания тела в творчестве раннего Мандельштама заключается в том, что телесность не является «личностно-индивидуальной», она всегда функционирует в своей экзистенциальной соотнесенности с миром, составляя с ним единое целое. Примечательно, что мир Мандельштам понимает не в социальном, но в онтологическом ракурсе29. И это онтологическое понимание реальности бросает семантические отсветы на поэтическую интерпретацию Мандельштамом категории тела. Ключевым стихотворением, где выражается именно такое понимание телесности, является знаменитое «Дано мне тело - что мне делать с ним...»:
Дано мне тело - что мне делать с ним, Таким единым и таким моим? За радость тихую дышать и жить Кого, скажите, мне благодарить? Я и садовник, я же и цветок, В темнице мира я не одинок. На стекла вечности уже легло Мое дыхание, мое тепло. Запечатлеется на нем узор, Неузнаваемый с недавних пор. Пускай мгновения стекает муть Узора милого не зачеркнуть. (1,68-69)
Симптоматично, что вечное существование («Узора милого не зачеркнуть...») соотносится Мандельштамом не с духовным началом (как это свойственно европейской культуре, связанной с христианской парадигмой), но именно с телесной воплощенностью души. При этом человеческое тело, организм, уже созданный однажды Богом, одновременно воспринимается Мандельштамом как эталон божественной сложности и простоты, который считался образцом искусства в акмеистической поэтической традиции.
Ориентация на культурную телесность приводит к тому, что некоторые мифологемы европейской культуры претерпевают телесное воплощение. За счет этого им возвращается энергия жизни и возникает ряд новых значений. Так, в стихотворении «На перламутровый челнок... » воспроизведена ситуация вышивания-прядения. Ее телесная конкретика («о пальцы гибкие...») как будто прячет от читателя мифологический мотив прядения, который соотносится с целым рядом мифологем (Пенелопа, парки и т.д.)30. Ср.:
На перламутровый челнок Натягивая шелка нити, О пальцы гибкие, начните Очаровательный урок! Приливы и отливы рук... Однообразные движенья... Ты заклинаешь, без сомненья, Какой-то солнечный испуг, (1,77)
Однако в ранних стихотворениях Мандельштама «оплотняются» не только традиционные античные мифологемы, но и категории, которые в европейской культуре предстают как принципиально лишенные физического измерения. Речь идет о душе. В христианском контексте душа понимается как «метафизическая» субстанция, противопоставленная телу, которое, в свою очередь, считается источником греха.
Категория телесности в ранней лирике Гумилева («Путь конквистадоров», «Жемчуга», «Чужое небо»)
Одна из важнейших черт гумилевского стиля — вещность и пластичность, которая соотносится с принципом «акмеистической вещной изобразительности», т.е. умения «быть, в І слове пластичным выпуклым, скульптурным», являя мир «в ясной материальной, вещной и плотской реальности земного бытия»69. Ш академической «Истории русской литературы» особо оговаривается:, что акмеистическое «увлечение предметностью предметной деталью было- так велико; что даже мир; душевных переживаний нередко образно воплощался... в какой-нибудь вещи» , а в гумилевском томе «Исследований» и материалов» НіЮ.Грякалова обращает внимание на «осознанное стремление» поэта («в духе заветов парнасской эстетики») «к усилению описательно-изобразительных элементов поэтики, совершенствуя средства передачи словом пластики жестов и поз, создавая портретные полотна, фоном для которых служат экзотические декорации»71.
Акмеистическая установка на изображение плоти и вещности: бытия с необходимостью диктует обращение Гумилева к телесным образам и мотивам. Именно Гумилев обосновал значимость категории телесности как одного из важнейших принципов акмеистического мировоззрения.
В программной статье «Наследие символизма и акмеизм» он писал: «Всякое направление испытывает влюбленность/к тем или иным творцам и. эпохам. Дорогие могилы связывают людей больше всего. В кругах, близких к акмеизму, чаще всего произносятся имена Шекспира, Рабле, Виллона и Теофиля Готье. Подбор этих имен не произволен. Каждое из них — краеугольный камень для здания акмеизма, высокое напряжение той или иной его стихии. Шекспир показал нам внутренний мир человека; Рабле — тело и его радости, мудрую физиологичность; Виллон поведал нам о жизни, нимало не сомневающейся в самой себе, хотя знающей все, — и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие; Теофиль Готье для этой жизни нашел в искусстве достойные одежды безупречных форм. Соединить в себе эти четыре момента — вот та мечта, которая объединяет сейчас между собою людей, так смело назвавших себя акмеистами»72.
В художественной практике Н.Гумилева категория телесности становится одной из важнейших составляющих художественного мира. Телесность, понимаемая по-акмеистически как «плоть бытия», играет важнейшую роль в конституировании основных миромомоделирующих параметров его поэзии. Одна основных особенностей категории телесности, воплощенной в ряде гумилевских образов и мотивов, заключается в том, что эта категория претерпевает значительную семантическую эволюцию.
Так, в сборнике «Путь конквистадоров» телесных образов сравнительно немного. Возможно, что это связано с общесимволистской ориентацией этого сборника. Категория символа, воплощенная на уровне поэтики, как правило, была связана с «невещественным бытием», с душой и горним миром. Однако на фоне подобной «а-физологичности» редкие телесные образы, все-таки появляющиеся в сборнике, оказываются особенно значимыми.
Прежде всего, необходимо отметить, что телесные мотивы и образы возникают в стихотворениях, где обнаруживается эпически-мифологический код. Нам представляется это особенно важным, ибо налицо общеакмеистическая «универсалия», которая связывает мифологический и телесный дискурсы. Такое соотнесение является значимым для лирики Гумилева, ибо в этом сборнике как бы «предвосхищается» акмеистическая поэтика. «Акмеистическая онтология, - полагает Л.Г.Кихней, - по своей сути является мифопоэтической. Именно в рамках мифопоэтической модели мира один «текстовой уровень» реальности для акмеистов становится метафорическим образом другого уровня»73.
По мнению ряда ученых-мифологов, за своего рода миф можно принять мышление художника, бессознательно запечатленное художественными структурами74. Так, в некоторых стихотворениях у Гумилева (в связи с подобными мифопоэтическим принципом) появляется корреляция «тело-пространство», имеющая, несомненно, мифологические корни. В стихотворении. «Греза ночная и темная» возникает образ луны, похожей на рану. Ср.:
На небе сходились тяжелые, грозные тучи, Меж них багровела луна, как смертельная рана, Зеленого Эрина воин, Кухулин могучий, Упал под мечом короля океана, Сваран. (1,26) Крайне характерно, что в подобных мифологических «фантазиях» телесность всегда предстает в негативном аспекте — она связана с болью, кровью- и ранами.1 И если в раннем творчестве Мандельштама тело оказывается прообразом гармоничной структуры вселенной, то у Гумилева наблюдается совершенно иная ситуация. Человеческая телесность становится в какой-то степени ущербной, связанной со смертью. Ср., например, такой семантический комплекс в стихотворении «Песня о певце и короле». В этом тексте возникают следующие образы и мотивы,, связанные с телесностью: мертвое тело, рана, смерть и убийство. Симптоматично, что эта тематика увязывается с поэтическим творчеством. Так, в стихотворении появляется мотив «наказания за песню». С подобными телесно-деструктивными мотивами соотносится и цветовая гамма стихотворения: пурпур, багрец... Ср.: Я шел один в ночи беззвездной В горах с уступа на уступ И увидал над мрачной бездной, Как мрамор белый, женский труп... Я далее слушать безумца не мог, Я поднял сверкающий меч, Певцу подарил я кровавый цветок В награду за дерзкую речь. ) Цветок зазиял на высокой груди, Красиво горящий багрец... (1, 26-27) Особенное значение в этом раннем сборнике Гумилева играет «телесность как минус-прием». Существует несколько способов работы с категорией телесности. Во-первых, качеством телесности могут наделяться принципиально не-телесные вещи (как в поэзии Мандельштама), во-вторых, качество телесности может элиминироваться из образов, которые должны бы этим качеством обладать. Такой интересный смысловой пуант обнаруживаем в поэме «Дева солнца». В этом тексте возникает важная оппозиция, связанная с телесностью, которая будет развиваться Гумилевым и в последующих стихотворениях. Речь идет о противопоставлении страсти (зачастую связанной с телесным аспектом) и духа, который, как правило, не связан с этим мотивом. Ср.: И царь навстречу деве мчится, Охвачен страстною мечтой, Но вьется траурная птица над венценосной головой. Он видит деву, блеск огнистый В его очах пред ней потух, Пред ней, такой невинной, чистой, Стыдливо-трепетной, как дух. (1, 32) Возможно, что в образе «Девы Солнца» воплотился традиционный символистский образ Вечной Женственности, которая символизирует духовный аспект мира. И в поэме соположение этого образа с мотивом страсти рождает внутренний конфликт. Речь здесь может идти не только о противопоставлении страсти и духа, ибо эта оппозиция может включаться в более общую оппозицию, связанную с невозможностью претворить духовное начало в условиях материальной действительности (невозможность теургии).
Телесность в раннем творчестве А.Ахматовой («Вечер», «Четки»)
С.Аверинцев дал емкую характеристику творчества А.Ахматовой, написав, что «есть интонация, которую не спутаешь ни с какой другой. Ее не раз стилизовали, но ее простоты нельзя подделать — она либо есть, либо нет, для нее нужен не только склад поэтики, но и склад души. Она звучит в старинных летописях, в исторических песнях, повествующих о трудных часах истории России»100.
В лирике А.Ахматовой вещная акмеистическая конкретность связана с пластическим изображением мира. При этом в центре этого пластически выраженного мира оказывается сама героиня, облик которой метонимически репрезентируется в тех или иных телесных деталях. Л.Г.Кихней отмечает, что «особый строй мироощущения ранней Ахматовой, воплотившийся в поэтике "Вечера" и "Четок", родился из пересечения двух начал: гармонического приятия природного бытия и экстатического напряжения внутренней жизни»101.
Отсюда и специфика реализации телесного кода в поэтике ранней Ахматовой: большинство телесных образов и деталей связано с воплощением внутренних эмоций лирической героини. И если у Мандельштама телесность связывалась со сферой культуры, у Гумилева — со сферой любви и духа, то у ранней Ахматовой телесность соотносится с областью эмоциональной жизни.
Образ тела в его соотнесение с поэтическим пространством является у Ахматовой одним из семантических инвариантов ее поэтической картины мира . О.Давиденко отмечает, что «в лирике Ахматовой пространство и время, преодолевая замкнутость определенного места и времени действия, постепенно восходят к запредельности. Хронотоп обрел у Ахматовой новые грани и смыслы, явившись отражением менявшегося в то время личностного мировосприятия» . Это личностное мировосприятие на уровне поэтики воплощается в определенных семантических константах.
Так, Н.Вентцель отмечал, что «Анна Ахматова выгодно отличается среди десятков других российских поэтов тем, что у нее есть своя манера, по которой нетрудно было бы признать ее стихи, если бы даже они появились без подписи. Есть в них что-то капризное, какой-то особый "женский" тон, какой бывает иногда в женских письмах, в которых говорится иногда о мелочах, делаются скачки от одного предмета к другому, по-видимому, без всякой связи, и, несмотря на это, чувствуется, что какая-то связь, которую трудно формулировать логически, все-таки есть»104. Возможно, что эта связь основывается на смысловых константах лирики Ахматовой, одной из которых оказывается категория телесности.
Основная особенность инвариантных единиц заключается в том, что в художественном мире автора они должны повторяться на разных уровнях поэтики, ибо их появление обусловливается самой структурой поэтического мира поэта. Здесь мы солидарны с мнение Ю.К.Щеглова, указывающего, что творчество Ахматовой следует изучать именно с позиций «автоповторений», которые указывают на скрытые глубинные структуры текста.
Ср.: «применить эту рекомендацию к изучению творчества Ахматовой кажется более чем своевременным. Исследователями констатировано большое количество текстовых параллелей, вплоть до самых косвенных и замаскированных, между ее стихами и произведениями других авторов, как крупных, так и второстепенных. Но чем объяснить то, что научная мысль, проявляющая столько упорства, хитроумия и эрудиции при обнаружении у Ахматовой скрытых цитат из Амари или В. Комаровского, остается почти равнодушной к поистине огромному количеству более или менее явных автоповторений и автовариаций у самой Ахматовой? Ведь последние заведомо не менее важны для раскрытия тайн «личности автора» и понимания того, что именно он старается сказать и выразить во всех своих текстах; а без такого понимания (хотя бы интуитивного) рискованно формулировать даже сам тот ряд литературных имен, в котором следует искать релевантных параллелей к изучаемому явлению»105.
О.Седакова указывает на сложное семантическое построение таких инвариатных единиц в лирике Ахматовой. Ср.: «зрительным представлением таких мотивов могла бы быть "матрешка", вложенные друг в друга объемы. Не соположность вещей, а их внутриположность и ее возможные последствия - лирическая тема Ахматовой. Глубинный мотив внутриположности проводится на всех уровнях ее поэтики и, как часто бывает, ярче всего откликается на самых поверхностных»106.
Одной из таких глубинных инвариантных структур является образ тела. Уже неоднократно отмечалась значимость и важность вещных образов для лирики Ахматовой, выполняющих функцию «овеществления» эмоций, но при этом упускалось из виду, что категория телесности призвана в поэтическом мире Ахматовой играет такую же роль.
Функциональная однородность тела и вещей может интерпретироваться в двух ключах: либо вещи оказываются «живыми», «одомашненными», наполняясь лирическими эмоциями; либо телесность овеществляется. Два этих типа работы с телесными образами являются важными для лирики Ахматовой. Категории вещности и телесности в ее творчестве оказываются смежными, и на разных этапах творчества между ними устанавливаются разные корреляции.
В ранних сборниках Ахматовой («Вечер» и «Четки») телесный код органично соотносится с основными темами ее лирики , а также с вещностью мира, при этом вещи, окружающие лирическую героиню, становятся хранителями ее эмоций, поэтому телесные детали, через которые изображается человек, становятся в ряд с вещными образами. При этом телесные образы по метонимическому принципу репрезентируют личность, а вещные образы - мир. Ср., например, стихотворение «Тот же голос, тот же взгляд...»: Тот же голос, тот же взгляд, Те же волосы льняные. Все как год тому назад. Сквозь стекло лучи дневные Известь белых стен пестрят... Свежих лилий аромат И слова твои простые108.
В некоторых случаях граница между вещностью и телесностью сдвигается и возникает мотив овеществления человеческого тела (ср. подобный мотив в ранней лирике Мандельштама). Этот мотив воплощается в образе «игрушечного тела», который обнаруживается в стихотворении «По аллее проводят лошадок...». Примечательно, что овеществление тела коррелирует с мотивом душевной дисгармонии, это соотношение будет значимым и для более поздней лирики Ахматовой. Ср. в указанном стихотворении: Странно вспомнить: душа тосковала, Задыхалась в предсмертном бреду. А теперь я игрушечной стала, Как мой розовый друг какаду. (1,26)
Мотив кукольности должен анализироваться в сопоставлении с мотивом телесности и вписываться в более общую оппозицию «живое-мертвое». Ю.М.Лотман, анализируя образы кукол в системе культуры, отмечает: «движущаяся кукла, заводной автомат, неизбежно вызывает двойное отношение: в сопоставлении с неподвижной куклой активизируются черты возросшей натуральности — она менее кукла и более человек, но сопоставление с живым человеком резче выступает условность и ненатуральность ... Это придает новый смысл противопоставлению живого и мертвого. Мифологические представления об оживлении мертвого подобия универсальны»109.
Натуралистическая телесность в творчестве М.Зенкевича
Зенкевич - один из представителей «натуралистической» ветви акмеизма. Одна из главных бинарных оппозиций в творчестве Зенкевича -это оппозиция «культура - природа».
Противопоставление культуры и природы в поэзии Зенкевича инспирирует тему телесности, воплощающуюся в различных материально-вещных образах. На первый взгляд, образ тела у Зенкевича интерпретируется как «тело распадающееся», оно разделяется на составляющие, расчленяется: На лике бронзовом налеты тлена Как бы легли. Два вылезших белка Ворочались и, взбухнув, билась вена, Как в паутине муха, у виска
С размаха рухнул лось. И в выдавленном ложе По телу теплому перепорхнула дрожь Как бы предчувствия, что в нежных тканях кожи Пройдется весело свежуя, длинный нож (С. 26)
Пред десятками загонов пурпурные души Из вскрытых артерий увлажняли зной. Молодцы, окончив разделку туши, Выходили из сараев за очередной. (С. 37)
Как видим, у Зенкевича образ тела мыслится как воплощение некого первозданного хаоса, материи в ее чистом виде. Это инспирирует появление в поэзии Зенкевича обилие образов, связанных, в терминологии Бахтина, с «телесным низом»: Средь нечистот голодная грызня Собак паршивых. В сутолке базара, На лике бронзовом налеты тлена Как бы легли. Два вылезших белка Ворочались и, взбухнув, билась вена, Как в паутине муха, у виска. И при питье на сточную, кору, Наросшую из сукровицы, кала, В разрыв кишок, в кровавую дыру, Сочась вдоль по колу, вода стекала. (С. 50) Льют воду ведрами, и сальную трясину, По локоть пачкаясь, ворочают рукой. Помои красные меж челюстей разжатых Спустивши, вывалят из живота мешок, И бабы бережно в корытах и ушатах Стирают, как белье, пахучий ком кишок. (С. 51)
Обращение Зенкевича к образам телесного низа, и хаоса роднит его поэзию с футуристической, для которой эти образы является достаточно частотными, возможно, это связано с тем, что поэзия Зенкевича была в какой-то степени периферийной для акмеизма, что обусловило ее родственность с футуристическими телесно-образными мотивами. Однако сходство — поверхностное, поскольку принципиально различны художественные концепции тела.
Образ тела у футуристов - физиологичен — тело это всегда, плоть, материя, приемлемая футуристами как таковая, в своей абсолютной материальной однозначности.
Именно поэтому для футуристов хаос был попыткой обрести незыблемые ценности в архаичной культуре (через однозначное разрушение культурной традиции) и возвратиться к первоначальной природной стихии слова, которое, очищаясь от литературной и культурной шелухи, становится воплощением чистого сверх-смысла, не связанного с каким-либо культурными категориями. При этом словесный образ, который по сути дела, есть культурный знак, понимался футуристами как природное тело (ср. высказывание Хлебникова о том, что «язык также мудр как природа» - на это указывает С.Бирюков в статье «Тело и язык тела в русской авангардной поэзии»131).
Зенкевич же, в отличие от футуристов, осмысляет хаос по-акмеистически, - в культурных категориях. Он «культуризирует» хаос и сквозь «телесные образы» начинает просвечивать их культурная подоплека. Зенкевич на уровне образной системы гармонизирует хаос и не противопоставляет «дионисийское» начало «аполлоническому», а скорее, выводит одно из другого.
Примером такого синтеза может служить стихотворение «Под мясной багряницей». Главная тема этого стихотворения - расчленение живого тела (ср. с кубофутристической установкой на расчленение предмета): Под мясной багряницей душой тоскую, Под обухом с быками на бойнях шалею, Но вижу не женскую стебельковую, а мужскую Обнаженную для косыря гильотинного шею. (С. 39)
На первый взгляд это стихотворение представляет собой один из вариантов футуристического литературного эпатажа — его образы грубы, крайне физиологичны и натуралистичны. Но при более глубоком прочтении можно заметить, что физиологические образы оказываются наполненными «культурным» содержанием. Это «натуралистическое» стихотворение парадоксально репрезентирует христианскую ситуацию искупления. На христианский подтекст указывают, прежде всего, название и такие культурные образы, содержащиеся уже в самом стихотворении, как, например, образ чаши, отсылающий к евангельской ситуации искупления:
На копье позвоночника она носитель Чаши, вспененной мозгом до края. (С. 39) Кроме того, прямой отсылкой к христианству является образ вселенского искупителя: Не женщина, а мужчина вселенский искупитель, (С. 40)
Но сама христианская ситуация в контексте этого стихотворения неоднозначна и на нее накладываются совершенно акмеистически другие сходные культурные ситуации. Так мотив распятого Христа вызывает в стихотворении Зенкевича древний архаический образ разорванного на куски и съеденного бога:
