Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Проблемно-художественное своеобразие «триптиха» Владимира Максимова «Мы обживаем землю», «Жив человек», «Стань за черту» 22
1. «Печоринствующий тип» в ранних повестях Владимира Максимова (повесть «Мы обживаем землю») и способы его воплощения 22
2. Проблема «мятущейся души» в повести Владимира Максимова «Жив человек» 38
3. Проблема всепрощения в повести Владимира Максимова «Стань за черту» 54
4. Конфликт «отцов и детей» в повести Владимира Максимова «Стань за черту» 67
5. Динамика жанрово-поэтических средств в «триптихе» Владимира Максимова 81
Глава II. Философско-этический аспект проблемы взаимоотношений личности и общества в повествовательной дилогии Владимира Максимова («Дорога», «Баллада о Савве») 92
1. Концепт «дорога» в повестях Владимира Максимова «Дорога» и «Баллада о Савве» 92
2. Проблема праведничества в тоталитарном обществе в дилогии Владимира Максимова 105
3. Антиномия «родина-чужбина» в повестях Владимира Максимова «Дорога» и «Баллада о Савве» 118
4. Особенности пространственно-временных отношений в ранних повестях Владимира Максимова 129
Заключение 143
Примечания 151
Список используемой литературы 156
- «Печоринствующий тип» в ранних повестях Владимира Максимова (повесть «Мы обживаем землю») и способы его воплощения
- Конфликт «отцов и детей» в повести Владимира Максимова «Стань за черту»
- Концепт «дорога» в повестях Владимира Максимова «Дорога» и «Баллада о Савве»
- Антиномия «родина-чужбина» в повестях Владимира Максимова «Дорога» и «Баллада о Савве»
Введение к работе
Творчество Владимира Максимова справедливо сравнивали с «форте», что в музыкальном словаре обозначает звучание в полную силу. Действительно, его повести, романы, драмы свидетельствуют о полной самоотдаче и необычайной силе самобытного голоса истинно русского писателя.
Произведения В. Максимова, которого традиционно относят к третьей волне эмиграции, написаны исключительно о России, о ее судьбе, об ответственности каждого человека за исторический путь Родины. Нельзя согласиться с И.Золотусским в том, что все лучшее было написано В. Максимовым до эмиграции, так как эволюция творчества художника была объективным и естественным процессом, связанным с развитием литературы в мировом сообществе в целом. Но то, что русский писатель на протяжении всей жизни оставался любящим сыном своей многострадальной земли, - это несомненно. «Он долго жил на Западе и научился ценить его культуру и способность к выживанию. Но он чувствовал и то, как опадают силы Запада, как, достигши удовлетворения, грубо говоря, животных нужд, тот уперся в это удовлетворение, как в потолок. Максимову казалось, что Запад в этом смысле безнадежен, а у России еще есть надежда» [1].
Первые повести В. Максимова содержат художественные идеи, которые в дальнейшем будут развиваться и обогащаться в его крупных эпических произведениях, таких как «Семь дней творения», «Ковчег для незваных», «Карантин», «Заглянуть в бездну», «Прощание из ниоткуда», «Кочевание до смерти». Все его творчество представляет неразрывную эстетическую целостность: идеи, образы, мотивы, символы перетекают из одной книги в другую, поворачиваясь все новыми гранями.
Лев Аннинский в рецензии на книгу «Мы обживаем землю» подчеркивал бунтарский дух прозы писателя: «Максимов - это жесткий,
почти исступленный исследователь мятущейся души... Его герои сходятся на случайных перепутьях, тоскливо смотрят в глаза друг другу: «Эх, не вышло
ф разговора!» Жажда разговора, того самого, «русского спора», где все до дна,
- вот их главная жажда» [2].
Поиски истины и правды в действительности ярко и своеобразно отразились в творчестве В. Максимова. Постоянное осмысление фактов истории России повлияло на мировоззрение писателя, который в дальнейшем стал называть себя «христианским анархистом» [3] и способствовать своими произведениями претворению в жизнь мечты: возвращение народа к нравственным истокам, к Православию, некоему единоначалию души, духовному возрождению. Вместе с тем, художник осознавал, что вынужден находиться в постоянной оппозиции к власти: «Мне, наверное, будет неудобно при самой идеальной власти... Я подчиняться не умею!» [4].
Эволюция убеждений и взглядов Максимова не могла не повлиять на выбор художественного метода писателя: в его творчестве очевидно
^ движение от реализма к синтетизму. Идея «синтетического искусства»,
принадлежащая Е.Замятину, понимается как творческий сплав реализма и
символизма, уводящего литературу от бытописательства к художественной
философии[5]. Тенденция к синтетизму, зародившаяся в 1910-е годы,
определила в дальнейшем перспективу развития русской литературы первой
половины XX века (М. Булгаков, А. Платонов, Л. Леонов), а затем -
современной (В. Аксенов, В. Маканин, Ф. Искандер). Синтетическим
ф характером отличается и оригинальная жанрово-стилистическая система
В.Максимова, четко прослеживающаяся в его романистике и берущая свое начало в ранней прозе писателя.
Тем сложнее представляется задача рассмотрения творчества В. Максимова в контексте своего времени, литературной эпохи. О необходимости объективной оценки своего творчества неоднократно заявлял
^ и сам писатель: «Я хотел бы услышать, что думают о моих книгах люди,
которые их читают... Критики о своих книгах я не слышу почти никакой... Эпизодически кто-то где-то что-то скажет, но оценки тому, что я сделал за 40
Р лет работы в литературе, не слышно. Это часто оценки политические,
общественные... Теперь у нас все больше политические даются оценки, а не эстетические... Повторяю, нынешняя критика зависит от политической оценки писателя... Отвечаю: я хотел бы видеть объективную оценку своего творчества» [4]. Вместе с Тем, писатель отмечал, что «надо знать контекст времени» [4, 9]. Представляется целесообразным рассматривать творчество писателя с двух позиций: «эстетической» и в «контексте времени». Исходя из этих оснований, попытка осмыслить творческое наследие В. Максимова -задача весьма непростая, ибо оно продолжает рассматриваться с общественно-политических позиций (например, статьи В. Коротича в «Огоньке», И. Золотусского в «Смене» [1, 54] и другие).
Творчество В.Е. Максимова, и особенно ранний его период, неотделимо от традиций русской классической литературы. В своих
ш. интервью и выступлениях писатель называл имена художников слова,
которые так или иначе оказали воздействие на формирование его взглядов, жизненной позиции, мировоззрения, художественного метода и стиля. К их числу прозаик относил Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, A.M. Горького, М.А. Булгакова, а из современников - А.И. Солженицына, В.И. Белова, Ф.А. Искандера. При пристальном изучении наследия В.Е. Максимова можно выявить как генетические, так и типологические связи его произведений с
Ф творчеством перечисленных писателей, а также с произведениями А.С.
Пушкина, М.Ю. Лермонтова, С.А. Есенина, И.А. Бродского (кстати, у Максимова были не только диалоги с Бродским по «Континенту», но их объединяла глубокая духовная связь, что отражено в воспоминаниях вдовы писателя и в публицистике [6; 7].
«Контекст времени» для Максимова всегда был мощным фактором,
^ воздействующим на становление его как писателя. «Мы родились в эпоху
бесправия и расправ [1930-е годы], и, может быть, потому ничего так не желали в своей жизни, как остановить это насилие. Нам казалось, что
литература тоже может помочь этому», - так объясняет «приход» В.
Максимова в литературу Игорь Золотусский [1, 48]. Творчество Максимова -это источник документальных свидетельств об эпохе.
«Максимов не был королем только литературного королевства, как Набоков, и, наверное, менее всего был им, - но одну заповедь классики он усвоил твердо: не писать мимо себя. Кто хочет узнать его биографию, по крайней мере, ее начало, может прочесть «Прощание из ниоткуда» - там все о Максимове первых витков его судьбы» [1, 49]. Всегда важно знать, с каким багажом знания жизни входит человек в литературу, что сформировало его мировоззрение. Для раннего Максимова - это прежде всего скитания по огромной стране от края до края. «Известно, что его отец (железнодорожный рабочий) был арестован как троцкист. Сам Максимов сидел в тюрьме, в психушке, в колонии. Потом... грянуло время скитаний, побегов, время
ь улицы, подножек товарных вагонов и шпал, по которым все дальше и дальше
относило от детства. Максимов бежал из колонии и из детского дома» [1,49]. Он принадлежал к числу сыновей врагов народа, «затравленных зверушек», как напишет он потом о себе.
И. Золотусский точно определяет, насколько социальная среда и обстоятельства жизни повлияли на формирование Максимова-человека и Максимова-писателя: «Человек, прошедший такую школу, навсегда отделен
ЛЦ от мягкого, детского. Если оно и живет в нем, то очень глубоко, очень
потаенно и только в условиях полной безопасности выходит наружу. Такой человек уже никогда не сделается кроткой овечкой, он, скорей, готовый к упреждающему прыжку на противника волк. К нему с силой лучше не подходить - получишь в ответ ее же» [1,49].
Время хрущевской «оттепели»: разоблачение культа Сталина
(«оттепель» получила свое определение по одноименной повести И.
Эренбурга), процесс освобождения от догм, всевозможных диктатов, запретов, возвращения классики и вместе с тем гонение на интеллигенцию: «лед, который начинал уже отмерзать, вновь превратился в лед» [6, 128], -это время предопределило многое в творчестве В. Максимова.
Максимов твердо вошел в литературу в 1960-е годы. В 1956 году он имел первый литературный опыт - сборник стихов и поэм «Поколение на часах», который вышел в Черкесске (символично название сборника - заявка автора на активную позицию своего поколения). Этот опыт оказался не совсем удачным: «художественно невыразительный - в силу поверхностной публицистичности и штампованности поэтической речи» [6, 129], - так оценила сборник современная автору критика.
И. Золотусский писал: «Как и многие из нас, Максимов начинал в газетах. Он печатал в них статьи и очерки, и даже стихи. Одно из таких стихотворений, где в положительном смысле упоминалось имя Сталина, было извлечено из подшивки перестроечным «Огоньком» и представлено читателю вместе с портретом молодого Максимова. Это был превентивный удар по тем, кто, по возвращении на родину, захотел бы предъявить права на свою чистую биографию. Оставшиеся в СССР и подличавшие в свое время интеллигенты боялись таких людей, как Максимов, и им нужно было, чтобы обелить себя, если не замарать, то хотя бы отчасти запачкать их. Так и поступил редактор «Огонька» В. Коротич, писавший антиамериканские романы, а потом сделавшийся заклятым западником. Он-то перешел в новую веру из корысти, а Максимов, которому во время написания злосчастного стихотворения едва ли было 20 лет, никакой выгоды из почтения Сталину не извлек. Это столкновение главного редактора «Континента» с отцами новой русской демократии было неизбежно: ни он для них, ни они для него не были своими» [1,48].
Владимир Максимов всегда был писателем «максимы». Можно присоединиться к мнению тех ученых, которые связывают выбор псевдонима
писателя не только с именем Максима Горького, с легендарным, разящим врага пулеметом «максим» и с его любимой в детстве трилогией о Максимке, а прежде всего с его максимализмом, со стремлением все сделать для того, чтобы видеть Россию духовно возрожденной.
Писатель вошел в литературу на волне «шестидесятников» (Б. Окуджава, В. Аксенов, А. Гладилин и др.), однако «звездные мальчики» их прозы не привлекали писателя. Максимов обнаруживал в себе способность глубокого исследователя человеческой души, «вневременного» видения проблем современности. И был прав: «молодежная проза» (проза «Юности») оказалась «мимолетным явлением», не сумевшим заложить прочную литературную традицию. «Оттепельная» проза середины 1950-х годов (И. Эренбург, В. Дудинцев, П. Нилин и др.) была мало приемлема для молодого писателя своей назидательной идеей о необходимости общественных перемен, «очеловечевания» социалистических постулатов, сиюминутной злободневностью тематики. В. Максимова интересовали глубинные процессы эпохи, хотя, безусловно, вся литература 1960-х годов («деревенская» проза, военная «проза лейтенантов») не пройдет мимо его творческого обозрения. Спустя двадцать лет, в 1980-е годы, художник так объяснит свое самоопределение: «В литературной среде своего поколения я с самого начала оказался изгоем, пасынком. Меня мало волновали вопросы , занимавшие в те времена моих товарищей по перу... Мне хотелось сразу же «во всем дойти до самой сути», нащупать истоки процесса, раздирающего общество, выявить для себя историческую концепцию» [8, 7]. Это самоопределение В. Максимова выразится прежде всего в его «религиозном поиске».
Творчество В. Максимова, по нашему убеждению, можно условно разделить на три периода. Ранний период датируем 1961-1967 годами. В это время писатель создает ряд повестей: «Мы обживаем землю» (1961), «Жив человек» (1962), «Баллада о Савве» (1963), «Дорога» (1966), «Стань за черту»
(1967),, а также рассказы: «Дуся и нас пятеро», «Искушение» (1963). В этот период происходит становление и признание художественного таланта
|| Максимова. Он развивает самую важную для этого периода тему: познание
человеком себя и окружающего мира.
Критика восторженно встречает его повести: «Проза Максимова — очень самобытная, сильная проза...» (С. Мокашин), «Его вещи несколько грубы и суровы, как сурова и груба жизненная правда, это самобытная проза...» (В. Шкловский), «Максимов выделяется зрелостью, силой и... определенностью таланта... Он из тех молодых писателей, чья принадлежность литературе (профессиональная и душевная) вне всякого сомненья...» (А. Борщаговский) [3, 81].
Максимов прочно занял свое особое место в литературе тех лет. Он сотрудничает в журнале «Октябрь», получает доброжелательные отклики даже со стороны партийных функционеров (Л. Ильичев, пленум ЦК КПСС, ноябрь 1963). О его повестях и рассказах пишут статьи, заметки, рецензии
^ критики и литературоведы Е. Осетров, Ф. Светов, Л. Фоменко, Ф. Леван,
A. Берзер, В. Бушин, И. Борисова, С. Смоляницкий, В. Литвинов, Л. Тодоров,
И. Вишневская, Ю. Дмитриев, Л. Аннинский, Н. Гордеева, В. Дудинцев,
И. Золотусский, В. Петелин, А. Бочаров, С. Еремина, А. Ланщиков, А. Нилов,
B. Синенко и многие другие [9].
Этот период, условно называемый нами «ранняя проза», включает в
себя следующие произведения: сборник стихов и переводов «Поколение на
ф часах» (Черкесск, 1956); повесть «Мы обживаем землю» (сборник
«Тарусские страницы», Калуга, 1961); повесть «Жив человек» (1962;
«Октябрь», 1964); повесть «Баллада о Савве» (1963; «Октябрь», 1964);
рассказ «Дуся и нас пятеро» (1963; «Октябрь», 1964); рассказ «Искушение»
(1963; «Октябрь», 1964); пьеса «Позывные твоих параллелей» («Октябрь,
1964); повесть «Дорога» («Октябрь», 1966); повесть «Стань за черту»
Л («Октябрь», 1967).
С 1960-х годов в советской прозе активно развиваются малые жанры -рассказ и повесть. Выбор «малого» жанра прозы, требуя пристального
|l внимания к деталям, позволял Максимову живо отзываться на проблемы
современности, примечая в них вечное, «вневременное». Уже здесь были обозначены те темы и идеи, которые в будущем потребуют от писателя серьезного осмысления в более крупном эпическом жанре — романе. Художник создает новый в советской прозе тех лет тип героя, в котором социальный статус, среда и образ жизни деформировали душу, и Максимову - психологу, исследователю «больной» души, важно показать, как происходит обратный процесс: возвращение человека «к себе», к своему предназначению, к истинным нравственным ценностям. В повестях «Баллада о Савве», «Дорога», «Стань за черту» едва ли не впервые в советской прозе 1960-х годов зазвучали христианские мотивы.
Литературовед и критик А. Бочаров справедливо отмечал, что уже ранние рассказы и повести В. Максимова утверждали общечеловеческие
ъ нравственные нормы жизни [10], писались не с позиций сиюминутного, а
вечного, вневременного.
Второй период творчества писателя можно обозначить с 1968 по 1976 годы. В то время как литература конца «оттепели» и начала 1970-х г.г. уходит от злободневных проблем, менялся тип героя и художественное восприятие советской действительности Максимовым. Писатель философски осмысливает судьбу русских семей, историю страны, аксиологию
ф современности, которую не в силах изменить. Будучи членом СП СССР,
Максимов занимает активную гражданскую позицию в защите осужденных за антисоветскую деятельность писателей Гинзбурга, Галанскова, Добровольского. В этот период писателем создаются романы: «Семь дней творения» (1971), «Карантин» (1973), «Прощание из ниоткуда» (1974), «Ковчег для незваных» (1976). «Переход» Максимова к романистике был
закономерен и «подготовлен» предыдущим его творчеством. Роман «Семь
дней творения» справедливо рассматривается критикой как программное произведение писателя, «поворотное» в его творчестве (это отмечал и сам
к автор, желая рассказать о том тупике, к которому пришло общество в 70-х
г.г.) - это первый роман, опубликованный В. Максимовым на Западе. Романы этого периода творчества писателя - итоги глубокого, философского переосмысления советской действительности с точки зрения плодов, которые принесла революция 1917 года. Писатель становится на позиции православно-христианского пути развития общества и государства: через покаяние, очищение к возрождению соборной души народа.
Период эмиграции и адаптации к новым общественным условиям был очень непростым для Максимова. Работа в качестве главного редактора «Континента» привнесла корректировки и даже, можно сказать, существенные изменения взглядов на проблему западной демократии. Писатель остался патриотом и испытывал прежнюю боль за «перестроечную» Россию, о чем говорит его публицистика, телевизионные и
* газетные интервью. В этот, третий период творчества В. Максимов вновь, как
и в романе «Ковчег для незваных», обращается к исторической тематике, к реальным фактам автобиографии в романах «Заглянуть в бездну» (1986) и «Кочевание до смерти» (1995). В 80-90-е г.г. писатель не забывает и малые жанры: пишет повести «Сага о носорогах» (1981), «Как в саду при долине» (1993), а также ряд пьес «Кто боится Рэя Брэдбери?» (1988), «Берлин на исходе ночи» (1991), «Там, вдали за рекой...» (1991), «Где тебя ждут, ангел?»
ф (1993), «Борек - станция пограничная» (1995). В 90-е годы обращение
писателя к публицистике становится постоянным и подавляющим в творчестве. Голос Максимова этого периода - это голос совести, голос «голой» правды. Вышедшая уже в «новой» России книга публицистики «Самоистребление» (1995) свидетельствует о бескомпромиссности и решительности писателя, ставшего к этому времени всемирно известным
^ лауреатом трех литературных премий [6,115].
Таким образом, творческое наследие Владимира Максимова условно соотносится с тремя периодами, связанными непосредственно как с «контекстом времени» (скитания «по Руси» 1950-х г.г., «оттепель» 1960-х г.г., «застой» 1970-1980-х г.г., эмиграция, «перестройка» конца 1980-1990-х г.г. и время «постперестроечной демократии» начала 1990-1995 г.г.) и его честной гражданской, человеческой и писательской позицией, так и с эволюцией взглядов писателя, с изменением его творческих задач, убеждений, с его твердой мировоззренческой религиозно-философской основой. Кроме того, как уже говорилось выше, В. Максимов, как истинный художник слова, вобрал в себя все лучшее, что было создано русской классической литературой, и продолжил в своем творчестве следование реалистическим традициям, под влиянием которых и формировался художественный метод писателя, который он называл «мистическим реализмом». В своей статье «Мистика социализма», опубликованной в журнале «Континент» (1982), Владимир Максимов обосновывает это понятие как следование реализму Ф.М. Достоевского: «Можно без преувеличения сказать, что Достоевский сформировал психологию и мировоззрение, в частности, моего поколения. Через него и с его помощью каждый из нас, его поклонников и последователей, вдруг открыл для себя в плоскостном, трехмерном, сугубо социальном и пропагандно упрощенном мире совсем иное - четвертое измерение, в котором наше «я» обрело новые ценности и другие точки нравственного отсчета. Мы как бы приподнялись над собственным бытием, с предельной ясностью убеждаясь, что вопреки, казалось бы, «железной» логике литературы критического реализма, мало изменить социальные обстоятельства в обществе, чтобы изменить человека к лучшему. Мы поняли, что человек должен прежде всего менять себя и окружающий его нравственный климат в обществе и любые социальные реформы могут быть только следствием такого внутреннего преображения» [8,27].
В ранних произведениях В. Максимова обозначены традиционные, «классические» для русской литературы проблемы: проблема «маленького человека», поиска правды и смысла жизни, богоискательство и праведничество, проблема «мятущейся» души, а также проблема христианского единения людей, проблема особого отношения человека к природе, народа и власти, личности и общества.
Самобытность художника проявилась в стиле, который отличается глубоким психологизмом, введением в ткань повествования реминисценций, аллюзий (сны, видения, воспоминания, исторические документы, географические справки, библейские сюжеты, притчи, письма, фольклорные элементы), использованием композиции со смещением планов действия в различных хронотопах, фабульной «недосказанностью» (о том, что произошло, читатель лишь догадывается), пристальным вниманием к деталям. Язык произведений Максимова отличается наличием просторечных и диалектных высказываний, а также использованием образов-символов (вода, лодка, ковчег). Мастерство Максимова раскрывается также в описаниях природы, портретных зарисовках. Обращение писателя к христианской тематике было своеобразным новаторством в советской литературе 1960-х годов. Утверждение истинных общечеловеческих ценностей, основанных на православных христианских традициях, создание ярких образов, воплотивших все лучшее в русском национальном характере, - доказательство большого таланта и мастерства Владимира Максимова.
Несмотря на кажущееся изобилие критических отзывов, именно первый период творчества писателя настоятельно требует научного осмысления с позиций современной науки. Все отклики на первые повести и рассказы Владимира Максимова появлялись «по горячим следам» и относились к 1962-1971 годам, затем проза художника перестала находить своего исследователя в России по политическим причинам. Зарубежная же критика и литературоведение интересовались почти исключительно
романами писателя, упоминая о ранней прозе как о советском, лишь подготовительном к настоящему творчеству, периоде. Например, Виолетта Иверни, посвятившая обстоятельную статью романистике В. Максимова, упоминает о его повестях с точки зрения развития в них главной идеи романа «Семь дней творения» [11]. Исследователь подчеркнула, что Максимов в своих творениях «испытывает почти болезненное стремление» через посредничество своих первых героев Виктора Суханова («Мы обживаем землю»), Сергея Царева («Жив человек»), Ивана Васильевича Грибанова («Дорога»), Михея («Стань за черту»), Савву («Сага о Савве») «пробиться к зернышку, из которого произрастает этот таинственный плод - дитя человеческое... В чем его предназначение? Какой незримый долг лежит на нем, какую миссию послано оно исполнять сюда, на эту грязную, воющую, дивную землю?» [11, 35].
В последнее десятилетие творчество Владимира Максимова активно изучалось, но все диссертационные исследования также посвящены романам писателя. Это работы А.Р. Дзиова «Проза Владимира Максимова» [12]; Л.А. Шаховой «Функции интертекста в романистике Владимира Максимова (на примере романа «Ковчег для незваных») [13]; А.В. Баклыкова "Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова «Кочевание до смерти» [14]; Н.Н. Савушкиной «Роман Владимира Максимова «Прощание из ниоткуда». Типология жанра» [15]; Чу Юань «Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова «Заглянуть в бездну» [16]; М.М. Глазковой «Роман Владимира Максимова «Семь дней творения»: проблематика, система образов, поэтика» [8]. Однако ранняя проза писателя не подвергалась монографическому исследованию, а между тем, целостное и объективное изучение ранних повестей писателя давно назрело.
Актуальность исследования обусловлена потребностью обстоятельного и обобщающего анализа раннего творчества Владимира Максимова выявить значимость ранних повестей для дальнейшего развития
прозы художника в более крупных эпических формах, в его романистике.
Многоаспектное изучение повестей «Мы обживаем землю», «Жив человек»,
Ц «Дорога», «Стань за черту» и «Баллада о Савве» позволяет получить более
глубокое представление о логике развития творчества Владимира Максимова и русской литературы 1960-х годов в целом, что, в свою очередь, связано с одним из приоритетных направлений современного литературоведения -исследованием литературного процесса XX столетия.
Объектом исследования являются повести Владимира Максимова 1960-х годов: «Мы обживаем землю», «Жив человек», «Дорога», «Стань за черту», «Баллада о Савве».
Предметом изучения становится идейно-философская и поэтическая структура ранней прозы Владимира Максимова.
Цели исследования:
- определить значимость ранних повестей Владимира Максимова для
всего творчества писателя и советской литературы 1960-х годов;
* - осмыслить идейно-тематические и нравственно-философские
устремления писателя, воплощенные в образную систему его повестей;
проанализировать поэтические особенности пяти повестей Владимира Максимова;
выявить жанрообразующие элементы ранней прозы Владимира Максимова, которые в дальнейшем послужили основой
41 романистики писателя.
Задачи, стоящие перед автором диссертации, связаны с указанными выше целями исследования:
- изучить мотивную структуру повестей Владимира Максимова «Мы
обживаем землю», «Жив человек», «Дорога», «Стань за черту»,
«Баллада о Савве» в аспекте ее философско-художественного
^ содержания;
проанализировать символику повестей, систему образов, выявить роль пейзажа и портретных зарисовок, функциональность художественных приемов, особенности выражения авторского сознания и строения ранних произведений Владимира Максимова;
выявить динамику идейно-эстетических взглядов писателя от первой по хронологии повести «Мы обживаем землю» (1961) до последней - «Стань за черту» (1967);
определить связь ранней прозы Владимира Максимова с крупными эпическими произведениями художника и, в частности, одним из его лучших романов «Семь дней творения».
Методы исследования совмещают биографический, историко-функциональный, сравнительно-типологический, герменевтический и нарратологический подходы к изучению художественных произведений.
В основу диссертационного исследования положена рабочая гипотеза: в ранних повестях Владимира Максимова «Мы обживаем землю», «Жив человек», «Дорога», «Стань за черту» и «Баллада о Савве» художественно воплощены, основанные на глубоко личном биографическом опыте философско-этические представления о русском национальном характере, обусловившие, по мысли автора, историческую судьбу России. Различные аспекты нравственной проблематики повестей вылились и углубились в более сложной жанровой эпической форме - в романе «Семь дней творения», а в дальнейшем в еще более сгущенной форме в романах 1970-1980-х годов.
Научная новизна диссертации состоит в том, что в ней проводится целостный анализ ранней прозы Владимира Максимова как идейно-эстетического единства. Диссертация, обобщая уже сказанное советской критикой и литературоведением 1960-х годов, а также зарубежной критикой, представляет анализ проблемно-тематической и стилистической основы повестей Владимира Максимова «Мы обживаем землю», «Жив человек», «Дорога», «Стань за черту» и «Баллада о Савве», разделяя их на циклы и
обосновывая это деление единством авторского замысла, проблематики и
поэтики произведений. Впервые обращается внимание на то, что в собрании
щ сочинений Владимир Максимов расположил повести в отдельном томе не по
хронологии, а по логике художественной мысли, тем самым подчеркнув их циклическую связанность.
Предметом специального монографического исследования также
впервые становится динамика аксиологического и поэтического аспектов
imt произведений выдающегося русского писателя 1960-х годов, которые
рассматриваются в неразрывной связи с романистикой писателя 1970-1980-х годов.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Повести Владимира Максимова «Мы обживаем землю» (1961),
«Жив человек» (1962) и «Стань за черту» (1967) представляют собой
триптих, а «Дорога» (1966) и «Баллада о Савве» (1963) - диптих, что
обосновывается единством проблематики и сходством
^ художественных средств в их совокупности. В целом пять
произведений являются важным этапом творческой эволюции писателя, так как в них ставится и решается с помощью разнообразных поэтических средств и по нарастающей проблема ответственности человека не только за свою жизнь, но и за историческую судьбу своей родины.
2. Тесно связанная с философской проблемой смысла человеческого
Ф бытия, проблема судьбы России воплощается в повестях Владимира
Максимова в следующих аспектах: необходимость познания
окружающего мира и роли человека в нем («Мы обживаем землю»);
важность познания самого себя и способность самопожертвования
во имя ближнего («Жив человек»); умение противостоять жестоким
обстоятельствам и служить доброму, вечному, а не суетному, злому
J*
^ («Дорога»); нужность возвращения к христианским заповедям
милосердия, покаяния, всепрощения («Стань за черту»); стремление к духовному очищению и самосовершенствованию, к рождению в духе как основной смысл бытия («Баллада о Савве»).
Все названные аспекты нравственных проблем, поставленных в ранних повестях Владимира Максимова, будут сфокусированы и представлены более широко в его романе «Семь дней творения», «предтекстами» которого являются все пять повестей в своей совокупности.
В ранней прозе Владимир Максимов разрабатывает различные жанровые разновидности эпического произведения, которые затем станут романным, то есть жанровым синтезом у писателя. «Мы обживаем землю» - романтическое повествование с трагическим финалом; «Жив человек» - лирическая исповедь с драматическим концом; «Дорога» - социальная повесть с элементами «производственной драмы»; «Стань за черту» - драматизированное повествование в классицистическом духе с соблюдением закона «трех единств» и трагической коллизией; «Баллада о Савве» -притчевое повествование с неожиданной лирической концовкой.
Поэтическое своеобразие ранней прозы Владимира Максимова заключается в доминировании следующих средств выразительности и изобразительности: использование евангельской символики (звезда, небо, земля, слепец, дорога, море); многофункциональность пейзажных зарисовок, выполняющих роль антитезы, обрамления, психологического параллелизма; средств характеристики образов с помощью снов и видений, приемов самораскрытия, портрета, «говорящей детали».
6. Применение особых пространственно-временных отношений,
служащих важной формой выражения авторского сознания,
позволяет писателю наиболее полно претворить свой авторский
замысел в художественную форму. Во всех повестях Владимира Максимова доминирует повествовательный хронотоп, ориентированный на воссоздание связи событий исторических с внутриличностными, взятыми в их мифопоэтическом контексте с использованием архетипов: дом, лес, путь, блудный сын, а также антиномических концептов: свет-тьма, жизнь-смерть, любовь-ненависть. Методологической и теоретической базой диссертационного исследования являются труды известных литературоведов, историков и теоретиков литературы, таких как В. Виноградов, Б. Томашевский, М. Бахтин, Ю. Лотман, Б. Корман, В. Хализев, а также Н. Лейдерман, В. Тюпа, И. Саморукова и другие. Автор опирается на работы отечественных и зарубежных ученых, обращавшихся к прозе Владимира Максимова, таких как В. Иверни, 3. Маурина, И. Рубин, П. Равич, В. Марамзин, Ж. Морель, Ф. Эберштадт, Л. Аннинский, Л. Фоменко, И. Золотусский, А. Бочаров, И. Попова и других.
Теоретическая значимость работы заключается в том, что диссертация способствует более глубокому уяснению теоретических сторон жанра повести, а также в целом методологии реализма. Практическое применение.
Результаты научного исследования могут быть использованы при чтении лекционных и специальных курсов, проведении семинарских занятий по истории русской советской литературы второй половины XX века. Апробация диссертационного исследования.
Основные положения диссертации и отдельные проблемы исследования многократно обсуждались на заседаниях кафедры русской филологии Тамбовского государственного технического университета, а также были представлены на Юбилейной Международной научно-практической конференции «Лермонтовское наследие в самосознании XXI
столетия» в 2004 году в городе Пенза, на Второй Всероссийской
конференции «Текст: теория и методика в контексте вузовского
ь образования» Тольяттинского государственного университета в 2004 году.
Основные положения диссертации изложены в семи публикациях. Структура и объем работы.
Работа состоит из введения, двух глав, заключения, примечаний и списка использованной литературы.
Введение включает в себя обоснование темы, актуальности и новизны исследования, обзор критической литературы и определяет методологию исследования, его цели и задачи.
Первая глава «Проблемно-художественное своеобразие триптиха
Владимира Максимова («Мы обживаем землю», «Жив человек», «Стань за
черту») посвящена анализу проблемы «мятущейся души» в повести «Жив
человек», проблемы преображения «печоринствующего типа» в повести «Мы
обживаем землю», а также проблемы всепрощения и конфликта поколений в
* повести «Стань за черту». В первой главе рассматриваются также жанрово-
поэтические средства, с помощью которых происходит воплощение нравственно-философской тематики в прозе Владимира Максимова 1960-х годов.
Во второй главе «Философско-этический аспект проблемы
взаимоотношений личности и общества в повествовательной дилогии
Владимира Максимова («Дорога», «Баллада о Савве»)» исследуются вопросы
Щ авторской художественной концепции: проблемы праведничества,
антиномии «родина-чужбина», мотива дороги жизни - и способы их воплощения в повестях писателя.
В заключении диссертации делаются выводы, вытекающие из анализа художественного текста повестей Владимира Максимова 1960-х годов.
Основное содержание работы изложено на 179 страницах. Список
W использованной литературы включает 253 наименования.
«Печоринствующий тип» в ранних повестях Владимира Максимова (повесть «Мы обживаем землю») и способы его воплощения
Повесть «Мы обживаем землю» по достоинству еще в рукописи оценил К.Г. Паустовский, обозначив в ней «тему духовного прозрения», крутого и коренного переворота в душе человека и подчеркивая «острую правдивость» произведения. Первую повесть Максимова В. Иверни называла «образцовым произведением об ответственности человека» перед землей и перед самим собой. «Центральный герой произведения Виктор Суханов уверен, что по сути человек «бескрыл и безлик»... И вот на глазах у Виктора происходит странное - то, что по всем его раскладкам должно обернуться лишней пакостью, мелочью оскорбительной, разворачивается в трагедию, и все персонажи оказываются достойными высоко жанра» [2].
Во время работы над повестью Владимир Максимов был увлечен творчество М. Горького. По признанию автора, его привлекали горьковские персонажи широтой души и добротой поступка. Эпиграф «Знаю ли я людей?» из переписки М. Горького, поставленный перед повестью «Мы обживаем землю», маркирует установку автора на глубокое познание реальности. На наш взгляд, влияние пролетарского писателя проявилось у Максимова в желании «увидеть в человеке человека».
По убеждению автора повести, истинная суть человека проявляется в ситуации «на пороге» между жизнью и смертью. Местом действия повести «Мы обживаем землю» являются «кулички», Крайний Север, «угол земли, где светораздел измеряется полугодиями» [3, 1, 5]. Там, на грани света и тьмы, среди суровой природы герои и оказываются «на пороге».
Основные персонажи - Димка Шилов, амнистированный, тридцатилетний парень, Тихон Лебедь, «вечный вербованный» и Виктор Суханов, от лица которого ведется повествование, - не могут «сообразоваться» в «спаяный соцколлектив» [3, 1, 5]. Максимов вводит это клише социалистической культуры, заковычивая его и тем самым отторгая себя от официальной идеологии, противопоставляя свое видение ситуации общепринятой точке зрения. Действительно, в начале пути по тайге герои разобщены. Так, флегматичный Димка «просыпается только затем, чтобы отхлебнуть из фляжки» [3, 1, 5]. Особняком держится и Тихон. Он схож с «футлярным» человеком А.П. Чехова: «Душа у Тихона вроде личного вещмешка - вся в гнездах - значках - и в каждом по словцу, по мыслишке. Поэтому разговаривать с ним - что у скупца кредитом пользоваться, разве лишь по необходимости» [3, 1, 6]. В отличие от чеховского персонажа, Тихона сделала скрытным окружающая его действительность.
Главный герой повести Виктор Суханов, человек особого склада, «печоринствующий тип».1 Занимаясь «лепкой» «героя своего времени», он не только разочарован в людях, в любви, в жизни в целом, но и жаждет высоких подвигов и великих дел. Монолог Виктора (письмо воспитателю детдома) - это изложение жизненного кредо героя в момент его встречи с товарищами по вербовке: «Носит меня по свету, и не ведаю я, будет ли сему конец когда-нибудь. Все, за что бы я ни брался, увлекает меня только поначалу, а потом тоска наваливается мне на душу...» [3, 1, 13]. Именно здесь, в письме героя, сфокусированы, на наш взгляд, проблемы повести: смысл человеческого бытия, познание себя и людей, истинная и ложная любовь, проблема взаимоотношений человека и природы.
В письмах к своему учителю Виктор Суханов предстает как уверенный в себе, познавший жизнь человек («вдвое старше своего воспитателя»). Но все его умствования не подтверждаются жизнью, которая «смела, раздавила удушающей своей обыденностью» [3, 1, 8]. Все оказывается «жестче и проще». Виктор осознает, что романтические иллюзии развенчаны: «Трагедия в том, что жизнь оказалась не сложнее, а мельче, упрощенней... Она выматывает силы не борьбой - борьбы нет, - а жутким своим, унизительным для человека однообразием» [3, 1,9]. Особенно разочаровали Суханова живущие рядом люди. Максимовский «печорин» уверен, что «героев» в жизни нет совсем: их выдумывают плохие писатели, а человечество «копошится в собственной грязи, посильно оттирая ближнег своего от корыта бытия» [3, 1, 9]. Повторение антиномии «теория-жизнь» в двух максимовских повестях «Мы обживаем землю» и «Жив человек» свидетельствует об уверенности автора в ложности «умствований человечества».
Все духовные ценности, по мнению повествователя, опошлены: «семейное сожительство называется у них любовью, житейская изворотливость - мудростью, павианье чванство - гордостью» [3, 1, 9]. В восприятии героя земля — «это само несовершенство». Виктор критически настроен и по отношению к самому себе («испорчен печатными бреднями вселенских шизофреников»); среда «выталкивает» его, как чужеродное тело. Он пессимистично заявляет, что сам тоже не состоялся как личность, и цинично относится к окружающим его людям, наделяя их едкими характеристиками. Единственный человек, который дорог Виктору
Суханову, - это детдомовский воспитатель, в свое время заменивший ему отца. В суровой тайге все персонажи сбрасывают «маски» и предстают в момент совершающейся трагедии «с обнаженной душой». «Печоринствующий» герой Владимира Максимова тоже меняется. Виктор высокопарно признается в том, что ошибался в людях: «Взрывная волна откровения сдувает с души моей серый пепел устоявшихся мыслей, обнажая II ее для пристрастного допроса жизни» [3, 1, 31]. Становится очевидной эволюция главного героя: от осуждения людей он приходит к пониманию сложности жизни, от ненависти и презрения - к сочувствию и жалости, от слепоты - к прозрению христианской истины. «Кто и когда давал тебе право судить этих людей? Разве их судьбы мельче и легче твоей?» [3, 1, 31], вопрошает он свою гордыню. В этом откровении Виктора звучит явный библейский подтекст. Очередное письмо к воспитателю бросается в огонь, тем самым совершается жертвоприношение во имя спасения Христины и ее еще не рожденного ребенка. Виктор Суханов делает важный вывод о том, что жизнь главнее теорий и размышлений: «Ведь письма - не жизнь, их можно переписывать заново» [3, 1, 41]. Приоритет жизни над идеями, чувств над «умствованиями» налицо. Этот аспект проблемы в повести будет усилен в повести «Жив человек». Изначальные рассуждения Виктора, их логика привели героя к разочарованию в людях, но сердцем он все-таки понял «величие безумных поступков» человека.
Конфликт «отцов и детей» в повести Владимира Максимова «Стань за черту»
Ф. Эберштадт писала, что «своим творчеством Владимир Максимов выражает самоотверженную решимость сохранять преемственность, культурное наследие и историческую память человечества» [14, 216]. Обращаясь к конфликту «отцов и детей» (в русской литературе тема весьма распространенная), прозаик ставит ее по-своему, рассуждая над вполне современным вопросом: как вина отцов-революционеров отражается на новых поколениях и что должны делать дети, чтобы не быть отягощенными «едва из колыбели ошибками отцов и поздним их умом». Рассматривая семантику названия повести, можно увидеть, что выражение «стань за черту», представляющее категорический императив, означает прежде всего побуждение стать за черту зла и отчуждения от своих детей и всех близких. В. Иверни справедливо писала о представителе поколения отцов: «Михей ушел в смерть. Переступил черту. Только мертвого - его простят. Только мертвый - уйдет он от приговора, произносимого своей же плотью - кровью, детьми» [2,39].
В обозначении проблемы «отцов и детей» показателен эпизод, когда Михей рассказывает Илье Степановичу о своих «злоключениях»: он «только что не вывернулся перед ним наизнанку». Однако вместо сочувствия и совета, как жить дальше, он выслушивает обвинения старика. Для него судьба Михея - это типичная судьба поколения, «отцы» которого произвели революционный эксперимент: «вас нынче таких... знаешь сколько? Куда ни плюнь - бедолага... Папашкам своим кланяйтесь, они кашу заварили, а вы расхлебывайте...» [3, 1, 216]. Причину мытарств Михея он распознал сразу: «Богачество твое в тебе самом, а ты за ним по миру шастаешь... Пой теперя лазаря всякому встречному-поперечному...» [3, 1, 216]. Илья Степанович говорит Михею о вине отцов, об отрыве от родной земли, «от гнезда теплого», о тщетных усилиях «природу на коне объехать» [3, 1, 216], то есть идти против законов естества, экспериментируя с построением социализма, о поруганной вере: «Не допустит Господь такого поругания над православной верой. Слезой душа исходит, глядючи на всеобщий разор и столпотворение. Куда только несет нашу матушку Расею! В самые, видать, тартарары... Отцовская шкода, а у детей чубы трещат» [3, 1, 218]. У старика «вырубили, как спелый колос на корню», сыновей, лишили его «родного куреня»: «За что? Да за все: за верность мою царю и отечеству, за то, что Господа Бога почитал, за то, что надел свой, потом политый, с оружием против них, басурманов, боронил» [3,1,219].
Старый казак зрит в корень. Автор повестей, по нашему убеждению, пришел к необходимости осознания одного из самых важных аспектов проблемы поколений: за вину отцов судят детей, и дети расплачиваются своими судьбами сполна.
Если в повести «Мы обживаем землю» Виктор Суханов судит все человечество, всех окружающих людей, а в повести «Жив человек» Сергей Царев уже вершит суд преимущественно над собой (под влиянием жертвенной людской доброты), то в повести «Стань за черту» главного героя беспощадно осуждают его дети.
Среди них есть и «милостивые судии». Это младший сын Семен, «божий человек», представляющий несомненную аллюзию на Алешу Карамазова Ф.М. Достоевского: «Семен собирается нести слово Божье людям, учится в духовной семинарии» [3,1, 190-191]. Он не только прощает отца, благословляет его, но и не умаляет его вину перед семьей и обществом. Глубоко осмыслив жизненный путь отца с точки зрения православия, Семен говорит: «Для себя жить - еще не заслуга перед Господом» [3,1, 246]. Он призывает всех простить Михея, уверенный, что это может изменить отца и спасти его.
Прощает Михея даже Плющ. Во время войны он оставил умирать раненого Плюща в тылу врага, забрав документы и пользуясь ими много лет, совершая злодеяния и скрываясь от правосудия. Плющ мучился, всю жизнь доказывая, что под его именем действовал другой человек, бывший лучший друг. Желая наказать «подлеца», он с трудом нашел дом Михея, но, когда он увидел глаза его жены Клавдии, в нем просыпается «милость к падшему». Эта сцена контрастна другой, в которой Клавдия умоляет детей простить отца: «Вглядываясь в каждого из детей поочередно, Клавдия видела, чувствовала, знала: ничего они не забудут и не простят. И не потому, что действительно столько лет держали на отца сердце. Нет! Просто тронула их слабые души какая-то порча, что, разъедая людскую суть, закостеняет их тягостным и для них самих не объяснимым ожесточением» [3,1, 249]. Эту мысль Клавдии поддерживает Плющ. Он говорит детям о Михее: «Каждый грех его в вас за ним по следам ходит». По его справедливым словам, «хуже кары не придумаешь» [3,1,232]. И кара настигла отца в его нежелании жить.
Болезнь михеевского поколения — «хлипкие», слабые души, опустошенные в результате социального эксперимента, - передалась и поколению детей. «Порча», выражающаяся в забвении христианских заповедей, в разрушении связи поколений, по мысли автора, есть главная причина конфликта «отцов и детей» 1960-х годов. Авторская идея -«вернуться к самому себе (т.е. к человеческой своей сути), исходив много дорог жизни», сформулированная в повести «Стань за черту», - воплотилась в том, что Михей не смог сделать этого, ибо его сердце полно ненависти к собственным детям, разоблачающим «горькую» правду: «каждый из них добавлял к его холодеющему от гнева сердцу свой уголек» [3,1, 186].
Концепт «дорога» в повестях Владимира Максимова «Дорога» и «Баллада о Савве»
Повести «Дорога» и «Баллада о Савве» имеют очень существенное отличие от первых трех произведений писателя, которые анализировались в первой главе настоящего исследования: эти повести обнаруживают новый тип героя, решающего внутриличностную проблему смысла бытия не саму по себе, а в связи с общенародной судьбой, не отдельно каждой личностью, а в неразрывном единстве со всем обществом. Поэтому проблематика повестей значительно усложняется, а анализ «Дороги» и «Баллады о Савве» позволяет более глубоко уяснить авторский замысел и предшествующего триптиха («Мы обживаем землю», «Жив человек», «Стань за черту»).
Владимир Левин совершенно правильно, на наш взгляд, утверждал, что «художественные открытия, которые несут в себе книги этого писателя, особенно явственно, еще шире прежнего, вырисовываются теперь, когда перед нами все пять его произведений. И хотя уже первые его книги поражали нас зрелостью мастерства автора, полным отсутствием того, что мы привыкли относить на счет литературной молодости, тем не менее, теперь творчество В. Максимова открывается нам под совершенно новым, значительно более объемлющим углом зрения. Мы видим, какое широкое и доскональное знание жизненного материала лежит в основе его произведений, притом знание не умозрительное... а переплавленное и осмысленное собственным жизненным опытом» [1]. Обозревая динамику художественной системы русского прозаика, прослеживаемую во всех его повестях, можно с уверенностью говорить о движении Владимира Максимова к крупным эпическим формам, к роману, так как и «Дорога», и «Баллада о Савве» - это уже больше чем повести. Современные критики, по крайней мере, самые прозорливые из них, заметили эту тенденцию. Так, Анатолий Ланщиков писал в своей статье «От литературных фикций к литературной действительности»: «Если говорить о новаторстве В. Максимова не в прошлом, а в будущем, то таковое я вижу в переходе писателя от жанра повести к жанру романа. Разумеется, я вовсе не собираюсь сводить новаторство к одному лишь освоению различных жанров, но в данном случае речь идет конкретно о В. Максимове, о его творческом искании. Философское осмысление времени, глубокое проникновение в психологию современников, самостоятельная оценка сложных жизненных явлений во всей их совокупности, к чему так тяготеет в своих повестях В. Максимов, предполагает более широкий и более глубокий разговор о самой нашей жизни, который возможен только в жанре романа [2].
Повести «Дорога» и «Баллада о Савве» не столько социальны (хотя в них есть элементы «производственной» повести), сколько философичны. Максимовские герои решают «вечные» проблемы, основная из которых -смысл человеческого существования. Л. Аннинский справедливо утверждал: «И все люди, и все события, и все малые детали максимовской прозы настроены на эту волну смысла, все ловят единую связь вещей и событий, ищут мира всеобщий контур» [3]. Не случайно обе повести имеют названия с глубоким философским подтекстом. Необходимо обратить внимание на такие важные, отличающиеся от первых повестей детали, как отсутствие в «дилогии» эпиграфов и смена императивных заголовков, представляемых собою повелительные предложения, на номинативные, с нейтрализацией категоричности.
Первоначальное название повести «Баллада о Савве» - «Шаги к горизонту» - усиливало концепцию автора о необходимости поиска человеком пути к небу, к Богу, к «горизонту». Заметим, что в зарубежных изданиях повесть приобрела более конкретное, сосредотачивающее внимание на судьбе центрального персонажа название «Баллада о Савве» или «Сага о Савве». Очевидно, что название «баллада» («сага») - это не смена жанра: автор лишь акцентирует внимание на героико-романтическом строе произведения с притчевыми ответвлениями (история Васены, Кирилла, Сашки). «Тяжкий путь к истинным нравственным высотам образно назван Владимиром Максимовым «шагами к горизонту»: когда перед взором человека открывается горизонт, тогда, независимо от того, суждено ли ему жить, он - Человек», - писал критик «Литературной России» В. Левин [1,5].
Концепт дороги, то есть смысла человеческого бытия, ради которого и идет человек по своей жизненной дороге, возникает в дилогии В.Е. Максимова как определяющий сюжетообразующий и аксиологический мотив. В центре обеих повестей - путь главного героя, который прочерчивается, как в древнерусских житиях, от грехов юности к покаянию в период зрелости. Проблема «преображения» личности, ее второго, духовного рождения (а первое рождение всегда во плоти) является, как и в предыдущих повестях писателя, главенствующей в дилогии. В повестях «Дорога», «Баллада о Савве» чувствуется влияние идей Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого в аспекте развития автором религиозно-нравственных проблем.
В. Иверни считает, что основная идея повести «Дорога» заключается в том, что главный герой Грибанов «бессилен изменить что-либо. Но и вынести ужаса открывшегося ему близкого крушения Грибанов не в силах. Ему подарено избавление: сердце не выдерживает, на множество построенных им дорог истраченное сердце» [4]. Как показывает мотивно-тематический анализ текста, идея повести значительно сложнее. Герою подарено не «избавление», а наказание за бездушно прожитую в лоне официальной идеологии механическую жизнь «честного труженика-партийца».
Владимир Максимов вводит новый тип героя - убежденного большевика, честного бескомпромиссного максималиста, всю свою жизнь посвятившего делу строительства социализма. От героя отщепенца, бродяги писатель приходит к изображению «типичного представителя» литературы социалистического реализма, но, показывая все положительные стороны этого типа героя, Владимир Максимов вступает в полемику с той линией русской литературы, которая показывала построение светлого будущего народа путем жертвенного подвига миллионов коммунистов. «Максимов люто ненавидит рациональную прагматику, для которой человек - только функция. «Жестокая ясность», глядящая сквозь человека - предмет мучительных раздумий в повести «Дорога». Закрыть стройку -целесообразно, конечно, но кощунственно по отношению к человеку, ибо для людей, проложивших дорогу через тундру, дорога стала частью их самих, она обрела для людей нравственный смысл, существующий помимо сухих, инженерных расчетов» [3, 208], - справедливо подчеркивал Лев Аннинский, определяя основную идею повести «Дорога». Критик связывает ее с философией бытия: «Ничто не исчезает! Все должно иметь смысл! Ни нравственный фермент, который сплачивает воедино элементы максимовской прозы... «Зряшный труд» в повести «Дорога» страшен именно моральной зряшностью: не только тем, что брошены на ветер миллионы, а прежде всего тем, что «зряшность» убивает в человеке творца, - и остается холодный исполнитель» [3,209].
Антиномия «родина-чужбина» в повестях Владимира Максимова «Дорога» и «Баллада о Савве»
Отличительной чертой повествовательной дилогии «Дорога», «Баллада о Савве» («Шаги к горизонту») является возросший критицизм автора по отношению к советскому обществу. Если в повести «Дорога» эта критика звучит из уст второстепенных персонажей, а главный герой Иван Васильевич Грибанов и подобные ему «большевики» - Алексей Царьков, Башкирцев, Каргин - противостоят всякой критике своей искренней верой в идеалы партии, то в «Балладе о Савве» в полный голос звучит тема несвободы человека в собственной стране, ставшей «чужбиной».
Главный герой повести начинает истинное осмысление прожитой жизни, как и Иван Васильевич Грибанов, со «вступления» на таежную тропу.
До этого момента Савва не ощущает «основного, самого главного», для чего его пустили в мир: «Он ходил по земле, ел, пил... но ни на минуту не оставляло его ощущение пустяшности, тщеты своей жизни» [6, 1, 358]. Тропа в лесу, на которую стает Савва в начале повести, подобна извилистому жизненному пути Саввы и других персонажей: то идет в чащу, то круто в гору, то падает в обрыв.
Оказавшись среди настоящих людей, с крепкими душами, герой начинает, как и все центральные персонажи предыдущих повестей Владимира Максимова, путь к себе. Автор показывает мир людей, живущих за «шестьдесят шестой параллелью», у которых нет времени для созерцания, которые «дерутся за жизнь со щедрой, но недоброй землей», - это «рыбаки и охотники, лесорубы и речники» [6, 1, 289]. Но и здесь есть поэты, вроде Родиона Плахина, философы и праведники. Герои испытывают одиночество среди людей: Савва, Сашка, Зяма и другие не могут понять, почему им так плохо, почему не получается разговора по душам, что мешает быть счастливыми на просторах родной страны.
Понять причины своего состояния центральному герою позволяет, на уровне подсознания, сон, который его испугал и потряс. Савве снилась «огромная черная баржа, похожая на ту цельнометаллическую, в которой его везли в енисейские низовья, движется руслом мелководного - утке по колено - ручья. Жуть ее целеустремленного движения передается Савве, и он, пронизанный этой жутью, весь в ожидании чего-то страшного и непоправимого. И оно, это ощущение, вдруг оборачивается перед ним пустынной, свинцового оттенка, гладью без конца и края. Только остров, одинокий остров впереди. Остров, увенчанный молчаливой громадой церкви» [6, 1, 278]. Появляется туркменка-старуха, с большими глазами, и дает Савве луковицу. И у церкви - глаза старухи.
Тяжелая «громадина» черной баржи, как таран, наступающий на человека, - это символ тоталитарного режима, который превращает личность «в песчинку», обесценивает ее и ломает, делая «хлипкой».
Савва и Сашка, Васена и Кирилл - все постоянно чувствуют психологический синдром погони, слежки, преследования. «Тягостная тень» режима лежит на всем, заставляя человека не жить, а бояться, «тлеть». Человек стал частью «тусклой реки, тяжелого, низкого неба». И все, что жило, звучало, цвело вокруг, проходило сквозь него, растворяясь в нем и растворяя его в себе. Личность распадалась и гибла. Васену, например, иногда «ожигает щемящая боль какая-то, зов какой-то болезненный», но вскоре все проходит, и идет по инерции привычная скорбная жизнь, полная одиночества и неприкаянности.
Сон знаменует судьбу не только Саввы или других персонажей повести, но и всей России в целом, которую «подмяла» стальная идеологическая Система, искалечив души нескольких поколений людей. Но добро и Вера, утверждает повествователь, спасут народ, прошедший через жуткие страдания. Как свидетельство этому, в повестях показаны добрые отношения между бродягами, ворами, беспризорниками, которые вынуждены объединиться, чтобы выжить. Васена Горлова, «верная баба», поняла мудрость немца Бекмана, который не вступает в прямую борьбу с сильным режимом, но спасает свой народ. «Тревога большого мира» вошла в нее, она меняет свою жизнь, чтобы была возможность служить людям, и делает не меньше добра, чем Кирилл.
Все «опущенные на дно» жизни по-своему сопротивляются «чужбине». Беспризорники и бродяги селятся в руинах театра, создавая свое сообщество на более справедливых началах. Недостроенное и брошенное до войны здание театра стало символом «недостроенности» идеала коммунизма. А ложа правительственная - это теперь «святая святых воровской знати», бродяг. О невозможности внедрить в людские души и в саму природу «выдуманные горячечным умом законы» говорят плывущие облака там, где, по мысли идеологов и строителей, должна была находиться правительственная ложа второго яруса, «меж ржавых ребер обнаженной арматуры». Недостроенный театр, ставший пристанищем уголовников, красноречиво свидетельствует о гибели мечты пролетариата о равенстве и братстве. Руины говорят о поругании культуры прошлого, о деградации общества, для которого более важным стало строительство сотен лагерей и тюрем.
