Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Актуальные вопросы современной компаративистики 11
Глава II. Славяноведение и русистика в Соединенных Штатах Америки, Англии и Германии 22
1 США 22
2 Англия 38
3 Германия 47
Глава III. Русский символизм в литературоведении США, Англии и Германии 67
1) Периодизация и классификация течений русского символизма в отечественном и зарубежном литературоведении 67
2) Общие работы по истории русского модернизма: основные проблемы и методологические принципы 71
3) А. П. Чехов и русский модернизм: новые подходы в старом споре 92
4) Предшественники и первопроходцы русского символизма: Н. Минский, А. Волынский, А. Добролюбов, И. Коневской в работах западных ученых 105
5) В.С.Соловьев ПО
6) Д. С. Мережковский и 3. Н. Гиппиус 114
7) Федор Сологуб (Ф. К. Тетерников) 119
8) К.Д.Бальмонт 124
9) В.Я.Брюсов 138
10) И. Ф. Анненский 152
11) А. А. Блок 158
12) Вячеслав Иванов и Андрей Белый 173
Заключение 181
- Актуальные вопросы современной компаративистики
- США
- Англия
- Периодизация и классификация течений русского символизма в отечественном и зарубежном литературоведении
Введение к работе
Актуальность и новизна темы
Особая интенсивность изучения литературного процесса конца XIX -начала XX веков, обозначившаяся в последние десятилетия, выявила необычайную пестроту, причудливость и сложные противоречия в литературе того времени, что, в свою очередь, требует всё более разноаспектного и комплексного подхода к ее дальнейшему осмыслению. Наряду с синтезирующим осознанием "некой онтологической всеобщности культуры"1 пришло аналитическое понимание того, что адекватное восприятие таких сложных явлений в литературе рубежа веков, как символизм возможно только с учетом самых различных точек зрения на него. Значительную научную ценность в подобной ситуации представляют исследования зарубежных ученых, которые "вчуже", с позиций некоторой отстраненности и остраненности в ряде случаев более чутко и ярко отражают те или иные свойства изучаемого предмета - в данном случае русского символизма.
Творчество русских символистов давно и плодотворно изучается литературоведами Западной Европы и США. Значительная часть анализируемой в диссертации англо- и немецкоязычной части этого материала не введена в активный научный оборот российского литературоведения, некоторые работы до сих пор не обсуждались в отечественной научной печати. Актуален не только поиск нового материала, но и его осмысление, дающее возможность по-новому взглянуть на рецепцию наследия русских символистов в Европе и США и опосредованно дополнить и уточнить научные знания как собственно о русском символизме, так и о возможных способах его постижения.
Полученные таким образом сведения актуализируются в наше время еще и потому, что в последние десятилетия происходит своего рода "переоценка ценностей" - как в методологии литературоведения, так и в осмыслении сущностной природы символизма как одного из высочайших достігжений человеческой культуры.
Включение в отечественный научный контекст наблюдений и выводов западных исследователей приобретает на этом фоне актуальное, масштабное и плодотворное значение для более глубокого проникновения в глубинные смыслы эстетики и поэтики русского символизма.
Актуальность диссертации обусловлена и возрастающим значением функционального изучения русской литературы, требующего в том числе и осмысления ее рецепции на Западе.
Цель, задачи и связанные с ними структурные параметры исследования
Основная цель диссертации - собрать, проанализировать, систематизировать и обобщить новые и недостаточно изученные работы о русском символизме, опубликованные в Западной Европе и США на немецком и английском языках (в ряде случаев привлекаются работы, опубликованные на французском и итальянском языках) с 1920-х до середины 1980-х годов, с тем, чтобы охарактеризовать особенности рецепции данного ярчайшего литературного явления рубежа XIX - XX веков западными учеными, получить новые данные для более корректного восприятия и осмысления его философско-эстетической доктрины, генезиса, эволюции, исторической роли в мировом литературном процессе.
Особенности непосредственной читательской рецепции творчества русских символистов нами не учитывались в силу малой доступности исходных материалов (библиотечные формуляры, отчеты о литературных дискуссиях и диспутах, результаты социологических опросов и т.д.), а также по причине недостаточно широкой популярности произведений русских авторов Серебряного века в широких читательских кругах.
Следует признать, что к настоящему времени наследие русских символистов по большей части воспринимается на Западе в основном как эстетическая доктрина, осложненная философско-религиозной рефлексией и проиллюстрированная, пусть и блестящими, но малопонятными художественными произведениями. Последнее обстоятельство обусловлено и малым количеством адекватных переводов и, главным образом, глубочайшей эзотеричностью и языковой (в широком смысле) сложностью художественных творений символистов, все смысловые глубины которых не в полной хмере доступны даже российским читателям.
Именно поэтому, говоря о рецепции русского символизма на Западе, мы имеем в виду главным образом его научное осмысление, лишь попутно касаясь писательских и читательских откликов на это явление.
Иной рецепции как сложившегося предмета для филологического изучения в настоящее время не существует.
Тем не менее, интенциональная близость художественного и теоретико-эстетического творчества русских символистов, о которой многократно говорилось в отечественной и зарубежной научной литературе, позволяет через анализ символистских доктрин прийти к более адекватному восприятию их художественных произведений. Это положение вполне корректно экстраполируется и на западную, и на отечественную рецепцию символизма.
Еще одной целью диссертации является демонстрация диапазона на>"чных методов и приемов анализа наследия русского символизма на Западе, с которыми не всегда и во всем можно соглашаться, но которые полезно учитывать нашему литературоведению, особенно в период методологической "смены вех", хотя бы затем, чтобы не повторять ошибок зарубежных коллег, но в большей мере для того, чтобы освоить их несомненный положительный опыт — особенно в скрупулезности сбора и анализа конкретных литературных фактов и последующей широте и глубине их обобщений, ярчайшим примером чего является грандиозная по замыслу и воплощению работа А. Ханзен-Лёве по реконструкции мотивной системы русского символизма. Первая часть исследования недавно была опубликована на русском языке: "Русский символизм: система поэтических мотивов. Ранний символизм" (1999)2.
К работам подобного рода можно отнести и комментарий Вл. Маркова к произведениям Бальмонта, аналога которому в отечественном литературоведении не существует3. "Демонстрационная" цель повлекла за собой следующую, "сопоставительную" цель. Заметим, что компаративистский подход постоянно присутствует в диссертации как методологическая основа для анализа западной рецепции русского символизма. Труды ученых Германии, Англии и США рассматриваются на фоне существующих российских работ о символизме и так или иначе первые поверяются вторыми и наоборот. При этом мы не стремились к полной экспликации всех существующих в отечественной науке о литературе работ по данной теме, полагая, что они с достаточной степенью достоверности присутствуют в современном научном сознании и доступны для возможных сверок и что нет необходимости загромождать диссертацию детальным описанием всех компаративистских параллелей. Однако в достаточно большом ряде случаев такой параллелизм присутствует, доказывая продуктивность сопоставительного бинокулярного рассмотрения литературного явления.
В связи с данной целью мы ставили перед собой задачу своеобразной "реабилитации" компаративистского метода в современном литературоведении, неоправданно, на наш взгляд, уводимого с научной авансцены. Поэтому специальный раздел диссертации мы посвятили апологетическому изложению некоторых точек зрения на современную компаративистику, исходящих в основном из "смежных" областей науки - философии и культурологии, так как научное обоснование актуальности компаративного метода в литературоведении в настоящее время значительно отстает от философско-культурологического.
Специальный раздел диссертации мы сочли необходимым посвятить краткому обзору истории литературной русистики в США, Англии и Германии, полагая, что такой контекст позволит более широко и глубоко осмыслить общее состояние науки о литературе в названных странах, увидеть ее интернациональную общность и национальную специфику. Мы считаем, что на этом фоне более отчетливо проявятся и особенности подходов западных ученых к изучению русского символизма, и обоснованность продуцируемых ими наблюдений.
Наша работа, по определению, носит историографический характер, и в этом аспекте ее главный научный смысл - в репрезентативности тех материалов, на примере которых мы освещаем рецепцию русского символизма в США, Англии и Германии. Понятно, что мы не стремились представить все работы о русском символизме, вышедшие на Западе за минувшее столетие — мы этого просто не смогли бы сделать даже технически; кроме того, в этом нет научной необходимости, так как с течением времени литература по той или иной теме проходит своеобразную селекцию, собирается в некие "фокус-группы", состоящие из довольно ограниченного круга изданий, которые как бы вбирают в себя, поглощают информацию из многочисленных работ-сателлитов и своеобразно представительствуют некое общее, типичное научное мнение о предмете. В ряде случаев такое "поглощение" бывает не библиографически-собирательным, а выраженным в прозрениях большого ученого, сумевшего в своем индивидуальном исследовании сосредоточить вопросы многих предшественников и дать ответы на них. И в том и в другом случае подобное "фокусирование" сказывается на последующей частоте цитирования, входит в научный обиход. Такие работы мы непременно учитывали, как и те, что цитируются пока нечасто, но, на наш взгляд, ярко выражают те или иные аспекты избранной нами темы.
Чтобы обогатить проблемную сторону нашего диссертационного исследования, мы, вопреки его историографическому характеру, в ряде случаев останавливались на подробном анализе тех или иных "проблемных узлов", по которым и в настоящее время, и в прошлом ведутся и велись оживленные дискуссии. В нашей работе такими "узловыми" моментами оказались вопросы актуализировавшейся в очередной раз дихотомии "Восток - Запад", соотношение "цивилизация - культура" в современной отечественной и западной культурологии, место А. П. Чехова в этой соотнесенности как предтечи русского модернизма, само понимание чеховской "предтечности", а также центральный вопрос - о параметрах самобытности русского символизма в западном и российском понимании. В отношении Чехова эта проблемная ситуация раскрывается компактно и концентрированно в специальном разделе главы III, но в большинстве случаев они имплицированы в рассредоточенном виде во всем корпусе проведенного исследования п фокусируются только в обобщающих заключительных выводах в соответствующих разделах и в заключении настоящей работы.
Особое положение Чехова в данном случае объясняется повышенным в последние десятилетия вниманием западноевропейских и американских ліггературоведов, читателей и театральных кругов к творчеству русского писателя, оказавшемуся необычайно созвучным умонастроениям западного общества на рубеже XX и XXI столетий.
Более других художников и мыслителей fin de siecle Чехов совпал с философскими и эстетическими запросами нового рубежа веков. Гениальный скептицизм и релятивизм Чехова, умудрившегося оставить островки надежды современному человеку, погруженному в "грусть-тоску агностицизма" (Гачев Г.), его "уклонение от нормы", трагический гуманизм, загадочная безрелигиозная этикотелеологпя при мудрой снисходительности к разного масштаба верованиям после того, как "Бог умер" - все эти и многие другие качества "обыкновенного гения" (Залыгин С.) вошли б позитивный резонанс и с новейшими успехами рационалистической эпистемологии, и религиозными исканиями, и с экзистенциальными тревогами современного западного общества.
Необходимо при этом подчеркнуть, что в значительном большинстве зарубежных чеховедческих работ писатель включен в парадигму русского модернизма, что несомненно должно быть учтено в актуальных сейчас дискуссиях о Чехове, необычайно остро развернувшихся в российском литературоведении.
При выполнении диссертации не однажды возникало искушение сопроводить сведения из работ наших зарубежных коллег выписками из сходных по тематике сочинений коллег отечественных, чтобы получить стереоскопический взгляд на обсуждаемую проблему. Однако это серьезно загромоздило бы диссертацию и заслонило собой презентацию зарубежных источников. Пришлось остановиться на идее фрагментарного и по большей части "отсылочного" сопровождения суждений западных ученых выдержками из работ наших соотечественников в строго ограниченных случаях, полагая, что российские источники, во-первых, в латентном, "снятом" виде присутствуют в сознании читателя и, во-вторых, они, естественно, более доступны для корректирующих сопоставлений. Однако мы по-прежнему полагаем, что полномасштабное научно корректное восприятие трудов западных исследователей о русском символизме возможно только при их постоянном сопоставлении с выводами российских ученых всех поколений. Надеемся, что в некоторой мере данную "недостаточность" нашей диссертации восполнит Библиографический список использованной литературы на русском языке, на который мы время от времени ссылаемся по ходу работы.
При ссылках на русскоязычную часть Списка в скобках указываются арабскими цифрами номера соответствующих позиций: (2, 5, 19 и т. п.). Ссылки на иноязычную часть Списка сопровождаются дополнительным указанием соответствующей страницы римскими цифрами: (II, 8; IV, 17 и т. п).
Материалом для исследования послужили все доступные нам работы на русском, английском, немецком и частично на итальянском, французском и других языках.
Мы, естественно, стремились к полноте представления обозреваемого материала, но она не стала исчерпывающей.
Наша задача, повторим, была иной: выбрать из огромного массива существующей литературы по теме те работы, которые в достаточной мере репрезентативно представляют основные тенденции, методологию, уровень и характерные особенности в изучении англо- и немецкоязычными учеными истории и теории русского символизма, осознать особенности его рецепции на Западе.
В соответствии с данной задачей мы не ограничивали себя строгими хронологическими рамками регулярного описания того или иного десятилетия (например, 20 - 30-х или 60 - 80-х годов) и делали репрезентативную тематическую выборку интересующих нас работ, изданных за все время изучения русского символизма в США, Англии и континентальной Европы.
Объектом анализа стали книги и статьи, опубликованные в Англии, США и Германии в 1920 - 1980-х гт. (привлечены также некоторые работы, опубликованные до 1920-х годов и позже 1990 года) и хранящиеся в библиотеках г.г. Москвы и Санкт-Петербурга, а также в книгохранилищах г.г. Пассау, Регенсбурга и Мюнхена (ФРГ), доступ к которым автор имел во время аспирантской стажировки.
Рассматривались, главным образом, книги о русском символизме, символистах, литературном периоде конца XIX - начала XX веков и только самые значительные статьи по теме, часто выходившие отдельными изданиями. В ряде случаев привлекались и небольшие работы, если они освещают либо не затронутую ранее тему, либо посвящаются детальному анализу очень специального вопроса. "Пунктирность" в обозначении некоторых аспектов восприятия русского символизма на Западе обусловлена в большинстве случаев тем, что "сплошного" изучения этого гигантского литературного явления там попросту не существует, если не иметь в виду исключения в виде работ А. Пайман и А. Ханзен-Лёве. Кроме того, подробное обследование всех сторон выбранной нами диссертационной темы непосильно для автора-одиночки - это задача для целого исследовательского коллектива на довольно продолжительное время.
Нами рассматривались работы по выбранной теме, принадлежащие ученым Англии, США, Германии и иным исследователям, издавшим свои труды на английском и немецком языках. Определяющим фактором в нашем выборе был именно язык (английский и немецкий), а не принадлежность автора к тому или иному национально-государственноъгу образованию. Поэтому в ряде случаев в наш обзор попадали сочинения ученых Австрии, немецкоязычной части Швейцарии и ряда других стран. Время от времени использовали мы и работы на других языках, если они прочно вошли в научный обиход Европы или ярко иллюстрировали то или иное положение нашего обзора. В этих случаях мы прибегали к услугам профессиональных переводчиков. В остальной части диссертации ответственность за адекватность перевода несет ее автор.
При анализе собранного материала в свете поставленных целей и задач мы обращались к сравнительно-историческому, системно-типологическому, историко-генетическому и историко-фунщиональному методам.
Нами учитывались те достижения литературоведческой методологии, которые и в виде теоретико-эстетических доктрин, и в выводах историко-литературных исследований сформировали общую научную картину постижения русского символизма. Прежде всего мы имеем в виду источниковедчески и концептуально выверенные труды тех, кто стоял у истоков изучения литературы Серебряного века (С. А. Венгеров, Ю. А. Айхенвальд, Эллис (Л. Л. Кобылинский), В. Ф. Асмус, Н. С. Ашукин, Н. К. Гудзий, В. М. Жирмунский), и работы следующего поколения российских ученых, устоявших на прочных научных позициях в эпоху идеологического диктата (Л. Я. Гинзбург, Д. Е. Максимов, П. В. Куприяновский, Ю. М. Лотман,
3. Г. Минц, С. С. Аверинцев, В. Н. Топоров), а также методологически богатые, выстроенные на огромном фактическом материале, точные и свободные по духу исследования И. П. Смирнова, Н. А. Богомолова, О. А. Клинга, Е. В. Ивановой, М. В. Михайловой, А. В. Лаврова, С. С. Гречишкина, К. М. Азадовского и мн. др.
В этом же ряду следует назвать ученых США, Англии (BowraC, Cheron G., Clowes E., Grossman J., Markov V., Keys R., Malmstad J., Matich 0., Pachmus Т., Poggioli R., Rosenthal B. G., West J.) и Германии (Cassirer E., Hansen-Love A., HolthusenJ., Ingold F., Knigge F., Stepun F.).
В то же время, исследуя зарубежные труды о русском символизме, мы обязаны были отрефлектировать те методологические принципы, которые легли в основу работ ученых Германии, Англии, США.
Данные обстоятельства обусловили необходимость ознакомления с довольно широким кругом зарубежных и отечественных работ по вопросам мифо- и онтопоэтики, фрейдовского и формального методов, "новой критики" (США), "остфоршунга" и "европеизации" (Германия и Англия), по культурологии, эстетике и философии.
Помня глубокое и точное замечание о том, что "литературное произведение, литературное течение, направление, стиль и пр. значительнейшим образом изменяется от того, с какой научной методологией к ним подходят"4, мы были обязаны включить в свой исследовательский тезаурус практически все методологические принципы и подходы, которые применялись зарубежными учеными в их работах о русском символизме. Широтой исследуемого материала объясняется формирование названного выше достаточно пространного списка использованной литературы на русском и иностранном языках, не всегда процитированной, но имплицитно присутствующей в нашем обзоре.
Теоретико-методологическую базу диссертации составили фундаментальные исследования немецких, английских и североамериканских ученых по сравнительному литературоведению (Bauer Е.. BraunM., Harder Н. В., Harder J., Auty R., Thiergen P., Setchkareff W., Konig H. -Германия; Wellek R., Warren Au., Maslennikov 0., Mirsky D. S.. Morfill W., Phelps G., Poggioli R., Turner С - Англия и США); труды по компаративистике российских ученых А. Н. Веселовского, Н. И. Конрада, В. М. Жирмунского. М. П. Алексеева, А. В. Михайлова, Л. Г. Андреева, А. Л. Григорьева. Л. М. Земляновой, В. И. Кулешова, П. Н. Николаева, Д. Д. Обломиевского, Д. М. Урнова; работы по общим вопросам литературоведения, эстетики, философии и истории культуры А. Ф. Лосева, М. М. Бахтина, В. С. Библера. Я. Э. Голосовкера, Е. М. Мелетинского, Ю. И. Левина, Ю. М. Лотмана, В. Н. Топорова3.
Научно-практическое значение работы определяется новизной подхода к русскому символизму, рассмотренному сквозь призму зарубежных исследований. Основные положения диссертации могут быть использованы при
Структура работы Диссертация состоит из Введения, трех глав, Заключения и библиографического списка работ о русском символизме на русском, английском и немецком языках.
Апробация работы Диссертация обсуждалась на заседании кафедры теории литературы и истории русской литературы XX века Ивановского государственного университета. Основные положения диссертации были и.чложеньт r пяти публикациях и докладах автора на научных конференциях и методологических семинарах.
Примечания 1 Библер В. С. Цивилизация и культура. Философские размышления в канун XXI века. Чтения по истории и теории культуры. Вып. 2. М., 1993. С.5. 2 Австрийское издание: Hansen-Love Aage. Der russische symbolismus: System und Entfaltung der poetische Motive. 1 Band: Diabolischer symbolismus. Wien, 1999. См. также библиоірафию работ Ханзен-Лёве: Указ. соч. С.423-424. 3 См. раздел диссертации "К. Д. Бальмонт" и "Библиографический список". 4 Лихачев Д. С. "Принцип дополнительности" в изучении литературы // Русская литература, 1991, № 3. С.Зб. 5 См. "Библиографический список".
Актуальные вопросы современной компаративистики
В классической отечественной науке о литературе сравнительно-историческое литературоведение определяется как "раздел истории литературы, изучающий международные литературные связи и отношения в их исторической обусловленности". При этом сходство и различия литературных фактов рассматриваются либо как производные от сходства "общественного и литературного развития" народов, либо как результат непосредственных культурных контактов между ними. "Соответственно этому различаются типологические аналогии литературного процесса и литературные связи и влияния".
Отдавая исторически обусловленное предпочтение типологическим аналогиям, Жирмунский отмечал, что "всякое идеологическое, в том числе литературное, влияние закономерно и социально обусловлено. Для того, чтобы влияние стало возможным, должна существовать потребность в таком идеологическом импорте" . Исследователь опирался в последнем утверждении на известное суждение А. Н. Веселовского, который говорил о "встречных течениях" в заимствующей литературе3, которые неизбежно ведут к частичным трансформациям заимствований, их переработке и приспособлению "к общественным условиям, явившимся предпосылкой взаимодействия, к особенностям национального развития, к национальной литературной традиции, а также к идейно-художественному своеобразию творческой индивидуальности писателя".
Следует.-отметить, что в последнее десятилетие практически полностью преодолен исторически объяснимый крен сравнительного литературоведения к полюсу социологических детерминат. Компаративизм стал эластичнее, ярче, богаче в сопряжениях с новейшими философско-методологическими и литературно-теоретическим достижениями феноменологии, герменевтики, онтопоэтики.
Намечается отчетливая тенденция к своеобразному ренессансу компаративизма в литературоведении, подкрепляемая очевидными успехами компаративного подхода к анализу современной Западной и Восточной философии. Такой подход предусматривает сравнительный анализ не только диалога разных философских традиций, но и сравнения в рамках одной и той же философской парадигмы".
Последнее обстоятельство представляется существенным для нашего сравнительного анализа современного восприятия русского символизма в России и за рубежом, т.к. все интерпретации будут демонстрироваться в параметрах общей для всех них философской парадигмы, смена которой возможна только при соответствующем синхронизировании различных точек зрения в иной, но вновь общей эпистемологии.
Устремленность ученых-философов к компаративному рассмотрению главного предмета своих исследований вооружает литературоведческий компаративизм и методологическим, и вариативно-аналитическим инструментарием вплоть до использования соответствующих терминов, в выработке которых литературоведение пока что значительно отстает от многих других научных дисциплин.
"Возвращение" компаративизма - вполне естественный и оправданный шаг познающего научного сообщества, ибо и эпистемология в целом, и литературоведение как ее часть всегда связаны со сравнением, и на этом базисе будет постоянно прирастать могущество компаративистики, неуклонно устремляющейся к своему ренессансу. Важно подчеркнуть, что "возвращение" компаративизма основывается не только на вновь входящих в идеологическую моду мифологизированных контраверзах Восток-Запад (в глобальном масштабе), панславянство-западничество (в российском измерении). Современная компаративистика расположена в более широком и потому более корректно-продуктивном поле общенаучной методологии сравнительного анализа, которое порождает обоюдную познавательную пользу как в общефилософском осмыслении мира, общества, культуры, человека, так и в специализированно-научном понимании процессов, протекающих в рамках вполне определенных отраслей знания.
Сравнительное литературоведение раскрывает не только ограниченность западного или российского видения тех или иных литературных явлений или их национального и культурно-историческую герметичность, но и показывает, что национально и хронологически замкнутым литературный процесс никогда не был. Никогда литературы Европы, Америки, России и т.д. не питались только своими национальными корнями - солнце, воздух мировой культуры всегда были общими.
Близкая к нам современность, как и столетие тому назад, обнаружила некоторое отставание российской философской и филологической мысли от ее уже устоявплгхся и даже несколько обветшалых западных аналогов. Свидетельством такого отставания может служить та готовность, с которой отечественные ученые стали насыщать свои труды почтительным цитированием Хайдеггера и Кьеркегора, Барта и Деррида, Гадамера и Хейзинги. Аналогичные процессы просматриваются и в инструменталнстски-терминологическом оснащении российских литературоведческих штудий: "валидность", "локус", "экспликация", "эйдология", "синергийность", "интенция", "симулякр", "наррация". "модус" все интенсивнее ласкают и/или раздражают русское филологическое ухо. Особенно яркое и сильное впечатление на многих производит сочетание этих терминов с "исконной экзегезой русской святости" илн "исихазмом логосной эйдетичности национального духа великороссов".
Можно по-разному (апологетически, негативно, иронично, восторженно) относиться к данному феномену, однако нельзя его не замечать и, очевидно, не изучать. В том числе и как проявление попыток самоидентификации через сравнительное сопоставление с "инаковыми" смыслонесущими структурами, расположенными в западной, вненациональной, но эпистемологнческн аналогичной философской, культурологической и филологической парадигме.
США
Уникальный характер русистики США заключается в тем, что в своей основе она во многом складывалась благодаря усилиям выходцев из славянских стран и их потомков, которые воплощали в своих научных трудах не только академический, но и в значительной степени ментальный интерес к русской литературе и ее распространению за рубежами России. В то же время американские русисты, зачастую попадавшие в США не по своей воле на волнах разных поколений эмиграции, были, как правило, отягощены мотивами "изгнанничества", "возмездия", располюсованности на дихотомии "западников" и "славянофилов", "монархистов" и "республиканцев", "правых" и "левых" и др. Поэтому рецепция исследований американских русистов, как, впрочем, и многих русистов Западной Европы, должна по необходимости учитывать исторически сложившуюся "дополнительность", подвергающую академические наблюдения и выводы некой идеологической аберрации.
Начало американской русистики ознаменовано книгой Тальви "Историческое обозрение языков и литератур славянских народов с очерком их народной поэзии" (Нью-Йорк, 1850), тезисы которой были предварительно опубликованы в журнале американского библейского общества за 1834 год. Под псевдонимом Тальви выступила Тереза фон Якоб, в замужестве Робинсон, дочь немецкого профессора, преподававшего в начале XIX века в Харьковском университете. В России Тереза хорошо освоила русский язык, а позже, находясь в Германии, она занималась сравнительными исследованиями славянской и германской фольклористики, перевела на немецкий язык сербские народные песни.
Русской литературе в книге Тальви посвящено около пятидесяти страниц (1-5 главы второй части), обозрение, начатое русским фольклором, доведено до начала 40-х годов XIX века. Знаменательно, что уже тогда Тальви заметила главную особенность русской литературы: "пагубное", по определению автора, влияние на нее "современных философских школ"1.
С конца 1860-х годов и в последующие десятилетия проникновение русской литературы в США значительно интенсифицировалось, чему в значительной мере способствовало появление ряда переводов русских текстов на английский язык. Первым значительным произведением в этом ряду был роман Тургенева "Отцы и дети", переведенный Юджином Скайлером в 1868 г. Ранее и в те же годы переводили русскую поэзию Вильям Давид Льюис (1792— 1881) и Джеймс Гейтс Персиваль (1795-1856).
Серьезным переводчиком русской литературы, главным образом Тургенева и Л.Толстого, была Изабелла Ф. Хепгуд (1850-1928), подолгу путешествовавшая в 1887-1917 годах по России. Высоким научным уровнем отличается книга Изабеллы Хепгуд "Русские былины" (1886)2. Прозаические переводы былин были снабжены в книге введением, основанным на работах ведущих русских фольклористов. Кроме того, Хепгуд составила антологию русской литературы, ставшую популярной в США того времени.
К началу 1890-х годов в Гарварде сложилась школа славистики, связанная с именем ее основателя Арчибальда Кэри Кулиджа, который некоторое время работал в американской миссии в Петербурге, затем получил ученую степень во Фрайбурге (Германия) и возглавил в Гарвардском университете кафедру русской и польской литературы. Он же был инициатором создания в Гарварде (1896 г.) кафедры славянских языков и литературы, которой с 1911 г. заведовал известный выходец из России, владевший 30 языками, Лео Винер (1862-1932), переводчик Л. Толстого. В 1902-1903 гг. Винер выпустил на английском языке два тома "Антологии русской литературы с раннего периода до настоящего времени"3, в которую вошли тексты от летописи Нестора до Чехова и его современников. Антология была снабжена добротным литературоведческим аппаратом, включившим в себя подробную библиографию вопроса, в том числе и журнальных публикаций, а также обстоятельным предисловием, в котором с опорой на русское академическое литературоведение и преимущественно на работы Пьшина Винер изложил историю переводов и распространения русской литературы в США и Англии.
Второй центр славистики и русистики в США создал в Калифорнийском университете Джордж Р. Нойес (1873-1952), переводчик и исследователь Л. Толстого, получивший филологическое образование в Петербургском университете.
Параллельно с университетскими центрами русской литературой по собственной инициативе занимались видные ученые. Так, Вильям Фелпс (1865— 1943), профессор Йельского университета выпустил "Очерки о русских романистах"4, содержащие главы о писателях от Гоголя до Чехова и Арцыбашева, а также обширную библиографию английских переводов русской литературы. Очерки Фелпса содержали прозорливые суждения о мировом значении созданных русскими писателями образов, но были там и ошибочные заявления о том, что чеховское творчество имеет узко национальное значение и не получит распространения в Америке. Взгляды Фелпса во многом сложились под влиянием известной работы Е.-М. Вогюэ "Русский роман", вышедшей в Париже в 1886 г., в которой в качестве лейтмотива прослеживалась мысль о пронизанности русской литературы "религией страдания".
Интерес к славянским литературам в США значительно усилился в годы первой мировой войны. В 1915 году в Коламбии сложился третий крупный центр по изучению славистики, который основал Джон Д. Принс (1868-1945). В 1918 год} вышла в свет обобщающая американская библиография славистики "Славянская Европа", составленная профессором университета в Миссури Робертом Кернером (1887-1956) и значительной своей частью посвященная русской литературе.
После Октябрьского переворота в России ряды американской славистики пополнили русские эмигранты Л. Страховский. Г. Струве, М. Слсним, О. Масленников, Г. Иваск, которые во многом формировали в литературоведении США линию противостояния официальным идеологемам советской науки и в первую очередь - в интерпретации модернистских течений в русской литературе.
Англия
История славистики в Англии разделяется английскими исследователями на два неравных периода: с начала до середины XIX века и с середины XIX века до наших дней1. Первый период отмечен спорадическими работами самого общего характера, и лишь со второй половины 1840-х годов в славяноведении Англии намечается профессиональный культурологический и филологический подход.
Начальные сведения о русской литературе появились в одной из глав книги Вильяма Кокса "Путешествия в Польшу, Россию, Швецию и Данию" (1784), где были приведены данные о Ломоносове, Сумарокове и Хераскове.
Следующей этапной книгой в становлении английской русистики можно считать двухчастную антологию "Образцы произведений русских поэтов" (1821 - I ч.; 1823 - II ч.), составленную и откомментированную Джоном Баурингом. Каждой из частей антологии были предпосланы подробные предисловия, и в совокупности английский читатель получал неплохое представление о творчестве и биографии Ломоносова, Сумарокова, Державина, Хераскова, Хемницера, Богдановича, Кострова, Боброва, Капниста, Карамзина, Жуковского и Крылова2.
К 1844 году относится первая попытка создания кафедры славистики в Оксфордском университете, закончившаяся неудачей.
С 1848 года в Оксфорде начали изучать славянские языки в составе кафедры современных европейских языков, а с 1865 года там же начинают преподавать наряду с языками славянскую историю и литературу.
Как научная дисциплина славистика получила официальное признание в Англии лишь к концу 1880-х годов, намного позже, чем например, во Франции и Германии. В 1889 году в Оксфордском университете был введен курс русского языка, а в 1900 году новообразованную кафедру славистики там же возглавил известный славист Вильям Морфил, автор изданной в 1883 году "Славянской литературы"3. В 1889 году Чарльз Тернер, долгое время работавший преподавателем английского языка в С.-Петербургском университете, прочел курс лекций о русской литературе в Оксфордском Тейлор-институте, а год спустя на этой основе выпустил книгу "Современные русские романисты", в которую вошли главы о Гончарове, Тургеневе, Достоевском, Толстом, Короленко и Гаршине4. Ранее Тернер выпустил книгу "Очерки русской литературы" (1882), в которой рассматривал историю русской литературы от Ломоносова до Некрасова как "каталог политических мучеников и изгнанников"5.
В Кембриджском университете в 1899 году сэр Дэвид Саламан впервые назначил годовую зарплату в 50 фунтов преподавателю - носителю русского языка. Через год фирма "Воршипфул Кампани" установила грант, который позволил организовать чтение лекций по русистике известным профессором Гоуди, курировавшим этот курс вплоть до 1936 года.
В дальнейшем внимание к русистике постоянно возрастало. В 1905 году курс русского языка был открыт в университете Ливерпуля. В 1906 году там же начал читать курс по современной русской истории Бернард Пэарс, а через год он основал "Школу русских исследований" при Ливерпульском университете и с 1907 по 1918 год возглавлял созданную там кафедру русской истории, языка и литературы.
В 1907 году вышла книга Розы Ньюмарч "Поэзия и прогресс в России"6 -одна из первых обобщающих английских работ о русской литературе. Ньюмарч представила обзор русской поэзии, начиная с Пушкина, и в главе о поэзии Хомякова с редким для зарубежных исследователей сочувствием отозвалась о славянофилах в России.
После создания в 1907 году англо-франко-российского тройственного союза русистика стала получать в Англии все возрастающую официальную поддержку, идеология которой была отчетливо выражена десятилетие спустя в работах с "говорящими" названиями: в книге Ч. Сэроли "Долг Европы перед Россией" и литературно-публицистическом сборнике "Русская душа" (1916) .
С 1907 года лекции по русскому языку и литературе читал в университете Манчестера В. Дж. Седгефильд, ранее служивший профессором английской филологии в С.-Петербурге. К 1914 году уже семь английских университетов имели кафедры славистики.
Следует отметить, что вместе с видными английскими учеными основы славистики в Англии закладывали и выходцы из России. Одним из первых значительных славистов-россиян в Англии был Михаил Трофимов, выпускник С.-Петербургского университета, ученик Бодуэна де Куртенэ, начавший свою карьеру в Ливерпуле, а в 1910 году ставший профессором в Манчестере. В 1923 году в соавторстве с Даниэлем Джонсом он издал книгу "Произношение в русском языке"8.
В 1915 году лектором-русистом в Ноттингеме стал выходец с Кубани В. С. Слепченко. С 1918 года он преподавал русский язык и литературу в университете и городской коммерческой школе Ливерпуля.
С 1921 года по приглашению Баринга в Лондонском университете работал князь Д. С. Святополк-Мирский (1890-1939), издавший две книги, которые впоследствии получили в Англии широкое распространение: "История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского (1881)" (1927) и "Современная русская литература: 1881 - 1925" (1926)9. Книги выдержали несколько изданий, став эталонной работой, а в 1949 году они были с небольшими сокращениями объединены ігздателями в один том. который в 1992 году в переводе Р. Зерновой впервые вышел в Лондоне на русском языке10. Мирский активно печатался в "The Slavonic Review" со дня его основания и более 10 лет сотрудничал в "Школе славянских исследований", в 1926 году он издал первую на английском языке биографию Пушкина.
Периодизация и классификация течений русского символизма в отечественном и зарубежном литературоведении
Одной из первых попыток рассказать Европе о русском символизме была задуманная, но так и не состоявшаяся книжка Максимиллиана Шика, план которой юный тогда приверженец "новой поэзии" изложил первого августа 1903 года в письме к Брюсову: "1. Русская лирика от Пушкина до появления Фофанова и т.д. (всего несколько страниц; ссылка на Волынского). 2. Мережковский, Минский ("Северный вестник"), Гиппиус, Сологуб ("Мир искусства"); одним словом: Петербург. 3. Петербург: появление новых личностей (Добролюбов и Коневской). 4. Петербург: религиозное течение; "Новый путь"; А. Блок. 5. Константин Бальмонт. 6. Москва: "Русские символисты". Первые попытки. Московский кружок. 7. Валерий Брюсов. 8. Балтрушайтис, Миропольский, Дурнов, Курсинский, Мирович и т.д. 9. "Скорпион" и "Гриф" (их сотрудники: Гофман, Койранский, Пантюхов и Рославлев). 10. Андрей Белый". Комментируя составленный план книги, Шик добавляет: "Интересно будет показать, как Петербург и Москва, сперва два отдельных лагеря позднее сливаются в одно целое. Последние звенья, соединявшие их, - это Белый -Блок"1. "В этих словах, - замечает Азадовский, - довольно точно отражено развитие русского символизма и его состояние к 1904 году, хотя роль Блока и Белого, связанных в то время тесной дружбой, представляется несколько преувеличенной (пройдет несколько лет, и разделение символистов на "москвичей" и "петербуржцев" возобновится и притом с чрезвычайной остротой)"". Обозначенная Шиком конфигурация течений, групп и локусов русского символизма в общих чертах присутствовала в рецепции западных исследователей долгое время, дополняясь новыми именами. Любопытно сравнить первую попытку выявления всех пунктов символистского топоса с недавними работами западных ученых. Аврил Пайман в своей "Истории русского символизма" (1994, русское издание: М., 1998) признает, что проблема рубрикации по-прежнему сложна и даже вводит в конце книги специальный раздел "Хронология (1892 - 1910)". "Хронология, - поясняет исследовательница, - (...) призвана уточнить представление о последовательности событий в русской литературной жизни, связанных с развитием символизма (...)" . Пайман справедливо полагает, что следует быть предельно внимательным в установлении приоритетов в различных группировках символизма по "простому" принципу деления на поколения ("младших" и "старших") и локусы ("петербуржцы" и "москвичи"). "Общепринятые классификационные и эволюционные модели символизма, - пишет видный австрийский славист А. Ханзен-Лёве, -ориентируются отчасти на хронологические срезы, отчасти на расщепляющиеся или полярно противопоставленные друг другу эстетические и мировоззренческие программы, которые в значительной степени скоординированы с историческим (или связаны со сменой поколений) членением"4. Подобный классификационный подход, считает австрийский ученый, предполагает выделение простых и прозрачных дихотомий, которые "отчетливо группируются следующим образом: "старший символизм" "младший символизм" "первое поколение" "второе поколение" 1890-1900 1900-1910 декадентство религиозно-философский символизм, "истинный символизм" эстетизм реалистический символизм артифициализм fin de sieele неомифологизм стиль "модерн" (югенштиль) неоромантизм франкофильство германофильство"3. Данную дихотомичность, как правило, окантованную пред- и постсимволистскими рамками и основанную на традиционном делении искусства (и культуры) на искусство классического и романтического шла, Ханзен-Лёве предлагает заменить парадигматической типологией трех моделей символизма, и каждая из моделей "сама подразделяется на две "программы", которые находятся друг с другом и в хронологической и в эволюционной связи . Каждую из "моделей" ученый обозначает символами: CI; СП; OIL Глубокая и разветвленная классификация Ханзена-Лёве венчает достаточно долгий путь, пройденный наукой в попытках отчетливой дифференциации сложных и разнообразных проявлений русского символизма. В отечественном литературоведении первая попытка периодизации (если не учитывать не публиковавшиеся работы М. Шика) была предпринята С. Венгеровым по разделяющему психологическому признаку "поколения" .
