Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Формальная структура романа «Братья Карамазовы» в синхроническом и диахроническом аспектах 13
Глава 2. Этико-философская структура романа в диахроническом аспекте 71
Глава 3. Нравственно-социальная семантика «Братьев Карамазовых» в диахроническом аспекте 124
Заключение 177
Список использованной литературы 183
- Формальная структура романа «Братья Карамазовы» в синхроническом и диахроническом аспектах
- Этико-философская структура романа в диахроническом аспекте
- Нравственно-социальная семантика «Братьев Карамазовых» в диахроническом аспекте
Введение к работе
Последний роман Ф.М.Достоевского - из тех произведений, после которых, по выражению Иосифа Бродского, «просыпаешься с другим лицом». «Братья Карамазовы» вызвали чрезвычайно бурную реакцию у современников писателя и продолжают волновать читателя и в наше время. Литературоведа при этом не может не заинтересовать то, что один и тот же текст способен пробуждать в воспринимающем сознании полярные эмоции и мнения. В чем секрет?
Ответ на этот вопрос обычно ищут на путях осмысления и развития понятий «диалогизма», «полифонического слова». Эта научная парадигма, вне соотнесенности с которой крайне сложно представить современное достоевсковедение, главным образом исходит от М.М.Бахтина1. Однако структура «Я и Другой», опираясь на которую Бахтин строит свое толкование Достоевского, отнюдь не полностью описана его литературоведческой и философской концепцией. Это одна из главнейших проблем философии XX века (М.Бубер, Э.Левинас, М.Хайдеггер), современной лингвистики (в особенности коммуникативной) и культурологии. Диалогические трактовки творчества Достоевского еще не полностью актуализированы, большая их часть пребывает в «подсознании культуры», между тем как существуют и противоположные, монологические точки зрения на наследие автора «великого пятикнижия».
Монологическое восприятие Достоевского ярко выражается в современном подходе к его творчеству исключительно с православных традиций и в исторических аналогиях и источниках этого подхода (К.Н.Леонтьев, В.С.Соловьев) ; в трагически гуманистическом понимании феномена писателя, имеющем корни в критической мысли начала прошлого века (С.И.Гессен, Н.А.Бердяев, Вяч.Иванов) и находящем своих последователей и сейчас3; в разнообразных негативных трактовках (от Н.К.Михайловского до фрейдистов и экзистенциалистов)4.
Собственно научное осмысление творчества Достоевского все-таки значительно .уже, чем общекультурная реакция на него. В той или иной степени научная достоевистика, как правило, с поправками и оговорками включает в свой арсенал концепцию М.М.Бахтина, однако упускает из виду другие возможности диалогических трактовок и зачастую вообще тяготеет не только к монологическому пониманию текста Достоевского (что, наверное, имеет право на существование), но и к непростительному упрощению и самой личности писателя, и его творческого наследия. Мы, впрочем, далеки от того, чтобы составлять «табель о рангах» современной науки о Достоевском.
Нам важно, что широта читательской реакции на текст Достоевского обусловлена богатством внутренней формы его художественных текстов, масштабностью отражения в них современной писателю культурной ситуации со всеми ее устойчивыми структурами, мифами, традициями, идеалами, героями и антигероями etc . Однако именно это свойство текста Достоевского порождает трудность его научного (структурированного, конкретизированного и обобщенного) осмысления. Материал превосходит возможности исследователя. Выход, на наш взгляд, в том, чтобы обратить внимание на саму способность текста Достоевского вмещать в себя столь разнообразное «культурное сырье». Может быть, наилучший объект для такого рода анализа - роман «Братья Карамазовы».
Даже беглый обзор монографической научной литературы о последней части «великого пятикнижия» дает представление об огромной широте осмысления и привлекаемого к этому осмыслению историко-культурного контекста. Наиболее важными для нас являются труды американского слависта Р.Л.Бэлнепа, а также отечественных достоевсковедов Р.Г.Назирова и Г.К.Щенникова.
В исследованиях американского ученого6 осуществлен целенаправленный и полномасштабный структуралистский анализ последнего романа Достоевского, сначала в синхроническом («Структура «Братьев Карамазовых»»), а затем и в диахроническом аспектах («Генезис «Братьев Карамазовых»). Однако предметом второй книги Р.Л.Бэлнепа стала только структура романа и отражения в ней предшествующего литературного контекста, основное внимание было уделено именно генетическим аспектам темы. Проблема же диалогического взаимодействия художественных систем «Братьев Карамазовых» и различных пластов культурного фона романа здесь практически не поставлена.
Этот пробел заполнен трудами Г.К.Щенникова7. В его монографиях «Братья Карамазовы» представлены как один из важнейших этапов истории русской классической литературы и вместе с тем национального самосознания, обобщены главнейшие контекстуальные планы романа, связанные как с русской, так и с европейской традицией, по сути, определено место последнего романа Достоевского в истории отечественной и мировой культуры.
Наконец, Р.Г.Назиров заложил основы рецептивноориентированного о понимания творчества писателя . Его сущностная особенность, по мнению ученого, - в принципиально новом решении проблемы читателя. Ученый указал на активную коммуникативную природу текста Достоевского, а также на то, что обращение к традиции значимо прежде всего в рецептивном смысле, поскольку актуализирует читательские ожидания, которыми затем оперирует автор.
Множество монографий различных других авторов также посвящено различным аспектам осмысления «Братьев Карамазовых». Так, тема книги В.К.Кантора9 — карамазовщина и ее психологические вариации в романе. Историко-литературный же фон привлекается автором произвольно. Приоритетная монография В.Е.Ветловской10 имеет своим предметом влияние древнерусской, а конкретнее, православной культуры на текст Достоевского. Необходимо отметить еще несколько исследований, посвященных анализу «Философия Достоевского в систематическом изложения» Р.Лаута и «Достоевский и Кант. Размышления читателя над романом «Братья Карамазовы» и трактатом Канта «Критика чистого разума» ЯЗ.Голосовкера11; тяготяющую к формальному подходу книгу Е.М.Мелетинского12; исследования А.П.Власкина13 и В.В.Борисовой , посвященные проблеме религиозного контекста творчества писателя; фундаментальную монографию британской ученой ДТомпсон «Братья Карамазовы» и поэтика памяти»15, в которой выявлена едва ли не центральная философско-психологическая проблема романа; главы, посвященные последнему роману Достоевского в книге еще одного видного американского слависта Р.Л.Джексона16. Историография исследований о «Братьях Карамазовых» сегодня сама по себе может стать темой полномасштабного исследования, поэтому в дальнейшем указания на предшествующие работы будут даваться в сносках в основной части работы.
В проблеме диалогической природы полифонического романа до сих пор имеются непроясненные нюансы. Прежде всего не до конца изучен механизм объединения миров сознаний героев в единый и неделимый художественный мир произведения, механизм вхождения слова героя в сознание автора, диалогизирующего с ним, и, наконец, механизм взаимодействия этой сложной художественной системы с памятью культуры, актуализирующейся в сознании читателя.
Несмотря на то, что, по формулировке М.М.Бахтина, «новая художественная позиция автора в полифоническом романе Достоевского —
Голосовкер ЯЗ. Достоевский и Кант. Размышления читателя над романом «Братья Карамазовы» и трактатом Канта «Критика чистого разума». - М., 1963.
Мелетинский Е.М. Достоевский в свете исторической поэтики. Как сделаны «Братья Карамазовы». — М., 1996.
Власкин А.П. Творчество Ф.М.Достоевского и народная религиозная культура. — Магнитогорск, 1994. Последнему роману писателя посвящена пятая глава исследования «Проблемы народной религиозной культуры «Братьях Карамазовых».
14 Борисова В.В. Национальное и религиозное в творчестве Ф.М.Достоевского (проблема этноконфессионального синтеза). - Уфа, 1997.
15 Томпсон Д. «Братья Карамазовы» и поэтика памяти. - СПб., 2000.
16 Джексон Р.-Л. Искусство Достоевского. Бреды и ноктюрны. - М., 1998.
это всерьез осуществленная и до конца проведенная диалогическая позиция»17, автор-демиург, споря с героем, все равно изначально находится в выигрышном положении. Привилегия автора — полнота информации о романном событии, причем не только внутренней, пусть и помещенной в подтекст, но и внешней, контекстуальной.
Задача, однако, осложняется тем, что герои Достоевского сами себя помещают в определенный культурный контекст, узурпируя право наследования какой-либо традиции (как Раскольников, например, узурпирует наполеоновский миф, а Иван - утопию сверхчеловека и социальную утопию). Представление об эволюции идеи как главном содержании характера героев
Достоевского, введенное в обиход достоеведения Б.М.Энгельгардтом , было развито Р.Г.Назировым, указавшим на зависимость событий в романе от внутренней жизни героя-идеолога: «Только героям-идеологам снятся сны ... Не события - причина снов, а сны выступают как тайные причины событий». Говоря о призрачном характере реальности (здесь для последующего анализа одного из ключевых мест в романе нам важно слово «призрачный»), он добавляет: «... в больших романах это представление связано только с миром героя-идеолога и порождает насыщение объективного рассказа эстетической инициативой героя»19.
Задача же автора сводится к тому, чтобы показать самодискредитацию мира, творимого героем-идеологом в рамках собственного художественного мира. То есть проблема сводится к противостоянию текстов и разных культурных и литературных традиций.
В творческой практике Достоевского воплощение этого конфликта усложнялось от романа к роману. Если в «Преступлении и наказании», по меткому выражении Р.Г.Назирова, «герой написан так, словно по ходу
Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. С. 73. 1 Энгельгардт Б.М. Идеологический роман Достоевского // Его же. Избранные труды. -СПб., 1995. См.: с. 286-287.
Назиров Р.Г. Равноправие автора и героя в творчестве Достоевского // Проблемы научного наследия М.МБахтина. - Саранск, 1985. С. 36-37. действия реагирует на авторские ремарки»20, то в «Братьях Карамазовых» авторские возражения герою замаскированы более тщательно и передаются опосредованно через систему скрытых цитат и саморазоблачений героев в диалогах между собой.
Именно введение традиции в синхронический анализ структуры романа позволяет перевести внимание на аспекты взаимодействия, тройственной коммуникации Автора-творца, наследия предшествующей культуры, властно влияющей на творящийся Текст, и Читателя, чья задача максимально сблизить ассоциативное поле своего восприятия с авторским.
Таким образом, цель предлагаемой к рассмотрению диссертационной работы — анализ и истолкование структуры «Братьев Карамазовых» в ее отношениях с литературным и общекультурным контекстом романа, осуществить который предполагается с учетом рецептивных аспектов функционирования текста.
Методологически предлагаемаое исследование опирается на научный опыт отечественного структурализма и семиотики, зафиксированный прежде всего в трудах Ю.М.Лотмана . Соответственно, главным рабочим понятием предлагаемой работы является «структура», понимаемая как обладающая собственной значимостью взаимосвязь элементов, будь то какие-либо формальные элементы текста, категории авторского мировоззрения или же точки взаимодействия традиции и текста, взаимодействующие также и между собой.
Основными же методами, использующимися в диссертации, являются структурно-описательный, сравнительно-исторический и компаративистский, что подразумевает совмещение синхронического и диахронического подхода к материалу.
Назиров Р.Г. Равноправие.автора и героя в творчестве Достоевского. С. 37.
Лотман Ю.М. Структура художественного текста. - М, 1970; Избранные статьи: В 3 т.
- Таллин, 1992-1993; Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история.
- М, 1996.
Главными теоретике-литературными проблемами предлагаемой работы являются: механизмы смыслопорождения в системах «Автор - Автор» (за
22
исключением случаев мнемонической коммуникации) , «Автор - Традиция (Контекст) - Текст»23 и «Автор - Текст - Аудитория (Читатель)»24.
Исходя из этого задачи диссертационного исследования формулируются так:
- анализ и истолкование формальной структуры «Братьев Карамазовых» с точки зрения коммуникативного взаимодействия с историко- литературным контекстом;
- выявление в семиосфере «Братьев Карамазовых» устойчивых структур, связанных с различными культурными традициями, определение их взаимодействия и взаимовлияния;
- историко-литературный анализ и интерпретация диалогических отношений, порождаемых взаимодействием культурных традиций, в рамках
• семиосферы или ассоциативного поля романа;
- анализ и истолкование динамических семиотических структур, связанных с конкретными коммуникативными, как правило, полемическими, либо провокативными задачами, поставленными перед текстом самим автором;
— определение принципов и механизмов формирования структурной целостности романа в противовес заложенным в нем потенциям к полярному восприятию;
- определение структурно-типологической ниши «Братьев Карамазовых» в семиосфере русской и европейской литературы.
Научная новизна работы определяется методологическим совмещением конкретного интертекстуального анализа и структурно-описательных обобщений. По сути, в диссертации делается попытка проследить историю литературной структуры на примере текста конкретного произведения, взятого в его конкретных интертекстуальных связях. Кроме того, описанный подход позволил отметить несколько важных интертекстуальных схождений, до этого времени не замеченных достоевсковедением.
Практическая значимость диссертации состоит в том, что ее материалы могут быть использованы при преподавании курса русской литературы XIX века, а также спецкурсов по творчеству Ф.М.Достоевского, международным связям русской литературы, структурному и интертекстуальному анализу литературного произведения.
Предлагаемая диссертационная работа состоит из Введения, трех глав, Заключения и Списка использованной литературы. Предметом первой главы стала формальная структура «Братьев Карамазовых», анализируемая в синхроническом и диахроническом аспектах. Вторая глава посвящена анализу диахронического аспекта этико-философской концепции романа. В третьей главе анализируется нравственно-социальная семантическая структура последнего произведения Достоевского, при этом учитывается изначальная, диалогически-полемическая ориентация, общественной и моральной позиции писателя.
Работа прошла апробацию на Международных Старорусских чтениях «Достоевский и современность» (2000-2003 гг.), Международных чтениях «Достоевский и мировая культура» (Санкт-Петербург, 2000-2003), Международном юбилейном симпозиуме «Достоевский в современном мире. 1821-2001» (Москва, 2001), Межвузовской научно-практической конференции «Негосударственное образование в России: результаты, проблемы, перспективы» (Уфа, 2000), Всероссийской студенческой конференции «Актуальные вопросы филологии» (Уфа, 2000). Основное содержание диссертации нашло отражение в десяти научных публикациях.
Формальная структура романа «Братья Карамазовы» в синхроническом и диахроническом аспектах
Р.Л.Бэлнеп в своей книге «Структура «Братьев Карамазовых», помимо многих других важных наблюдений, касающихся воздействия последнего произведения Достоевского на читателя, механизма и принципов этого воздействия, также обобщил основные проблемы восприятия романа, которое в итоге базируется на логически некорректном вопросе о возможности синтеза полярно противоположных смыслов. По мнению ученого, сама структура «Братьев Карамазовых» программирует подобное восприятие романа и более того «отражает подобное противоречие, свойственное творческому сознанию Достоевского - противоречие между стремлением включить в роман богатый запас возможностей, заложенных в материале, и постоянно нарастающей тенденцией самого романа исключать их»2. Это суждение можно понять как структуралистскую вариацию бахтинской коллизии взаимоотношений авторского «голоса», организующего роман в его целостности, и «голосов» героев-идеологов, каждый из которых пытается организовать свой «текст». Однако эта аналогия ничего не проясняет в механизме взаимодействия читателя и текста.
Механизм этот в отдельных своих аспектах изучен достаточно полно3, однако обобщающих исследований, ориентированных, например, на выяснение жанровой природы романов Достоевского с точки зрения их коммуникативных задач, на наш взгляд, еще не проводилось. Одной из наиболее обобщенных трактовок жанрового своеобразия «Братьев Карамазовых» является предложенная ГЛМ.Фридлендером концепция «романа-универса», как синтетической жанровой формы, рассчитанной на незнакомую доселе эпическому повествованию широту изображения внешней, социальной, и внутренней, душевной и психологической, реальности4.
Н.М.Чирков считает основной линией развития творческого мышления писателя движение к синтезу жанров социального, психологического и философского романа. При этом «Братья Карамазовы», по мнению ученого, -«наиболее завершенный у Достоевского синтез социального и психологического романа» и одновременно «полнейшее выражение так называемого философского романа» . В различных вариациях эта точка зрения господствует в современном отечественном и зарубежном достоевсковедении6.
Однако включение в анализ произведения его историко-литературного контекста сразу осложняет задачу его жанрового определения: «Братья Карамазовы» представляют собой своеобразное возрождение формы мистерии в новом виде ... сращение трансформированного старинного жанра с формой европейского реалистического социального и психологического романа XIX века ... литературный симбиоз самой современной и архаической форм, определяющий жанровое своеобразие последнего романа Достоевского»7.
Попытки уточнить понятие синтеза жанровых форм романа применительно к Достоевскому неизменно связаны с различного рода экскурсами в богатейший контекст этого жанра. Так появляются концепции «житийного слова» в романе (В.Е.Ветловская), «летописного времени» (Д.С.Лихачев), публицистичности и т.д.
Синтетическая жанровая природа «пятикнижия» Достоевского, новизна его формы, неизвестные доселе принципы характеросложения уже у современников писателя вызывала сложную реакцию. Особенно интересен в этом смысле отзыв Э.-М. де Вогюэ, по мнению которого персонажи Достоевского «рвутся вперед, не зная удержу и повинуясь лишь бессознательным импульсам и эмоциям, а не разуму; это вырвавшаяся на свободу стихийная воля в чистом виде» . Данное, в общем, расплывчато-лирическое высказывание в высшей степени симптоматично. Даже если подобные воззрения на художника и не могут быть названы источниками концепции романного полифонизма, то они определенно лежат с ней в одной плоскости: «...множественность не приведенных к одному идеологическому знаменателю центров-сознаний»9 не слишком противоречит суждению Вогюэ.
Концепция Бахтина толкуется главным образом в духе свободы героя и уважения автора к герою10. Однако, как будет показано дальше, некоторые принципы художественной критики концепций героев-идеологов, которыми пользовался в «Братьях Карамазовых» Достоевский, противоречат этому пониманию.
С другой стороны, существует и иная интерпретация системы Бахтина: «Нет никаких оснований видеть в Достоевском морального релятивиста. Главное для Бахтина в Достоевском — не диалог, а поступок» , а в таком случае критерием смысла текста является его динамическая, сюжетная структура.
Структурирование сюжета романа подразумевает расчленение его на несколько смысловых пластов, текстов. Первый и простейший способ этой операции - прочитать тексты каждого члена «случайного семейства», действительно имеющие в романе самостоятельную значимость.
Термин «случайное семейство» взят из «Дневника писателя» за июль-август 1877 г.: «Спросят, что такое эта случайность и что я под этим словом подразумеваю? Отвечаю: случайность современного русского семейства, по-моему, состоит в утрате современными отцами всякой общей идеи, в отношении к своим семействам, общей для всех отцов, связующей их между собою, в которую бы они сами верили и научили бы так верить детей своих, передали бы эту веру в жизнь»12[25; 178].
Для нас этот термин удобен тем, что без кавычек он наиболее адекватно обозначает внешнюю, событийную историю карамазовского семейства, а в закавыченном виде позволяет выявить некоторые элементы идеологии и структуры итогового романа Достоевского. Подразумевается рассмотрение семейства Карамазовых как целостного феномена в противоречивом единстве его сюжетного и идеологического содержания.
Этико-философская структура романа в диахроническом аспекте
Мировоззрение Достоевского, пожалуй, одна из самых популярных тем критики и науки, посвященной творчеству автора «пятикнижия». Спектр мнений и в этом, казалось бы, достаточно ясном вопросе чрезвычайно широк. Конечно, полностью устарели фрейдистские и вульгарно-социологические мнения, оспорены построения, объединяющие писателя с некоторыми из его героев, однако и современная концепция восприятия автора «Братьев Карамазовых» в духе догматического православия также имеет свои недостатки.
Думается, что причина этих конфликтов восприятия коренится, во-первых, в той же открытой к диалогу с традицией и читателем структуре текста Достоевского, о которой писал Р.Л.Бэлнеп, а во-вторых, в том, что философия Достоевского развивается в пространстве действительной жизни, фактической истории. В терминологии М.М.Бахтина, философия Достоевского есть философия выбора и поступка, в самой себе она прежде всего этична , а по отношению к читателю - провокативна.
С провокативной структурой философствования «жестокого таланта», на наш взгляд, связано то, что основной этический вопрос романа (вопрос о страдании невинных и об оправдании существования зла) ставится на примере детского страдания. Детская тема - сквозная для всего творчества Достоевского, в последние же годы писатель постоянно выводил ее на первый план в связи с проблемами «случайного семейства», воспитания и образования, которым уделено огромное внимание в «Дневнике писателя» — в той творческой лаборатории, где вызревали «Братья Карамазовы»4.
Именно ««детские» главы становятся своеобразными символическими вершинами «Дневника писателя»5. Более того, в последующее романное творчество Достоевского перекочевал из «Дневника писателя» такой символ людской, бытийной, исторической etc. несправедливости, как «слезинка ребенка», история поруганного, обманутого и раздавленного жизнью ребенка. Весьма показателе в этом смысле рассказ «Мальчик у Христа на елке», который, на наш взгляд, обозначает собой один из центров миросозерцания Достоевского.
Обратимся к традиции восприятия рассказа. Главная особенность практически всех этих интерпретаций: представление интертекстуальности как основного структурообразующего принципа произведения. По отношению к Достоевскому это более справедливо, нежели ко многим другим писателям6. Осмысление «Мальчика у Христа на елке», как правило, связано с традицией святочного, рождественского рассказа7, а конкретно с балладой Фридриха Рюккерта «Елка сироты». Есть, однако, в этой интерпретации и некоторые несообразности: 1) рождественский рассказ обладает в значительной мере канонизированным содержанием. В частности, он не допускает плохого конца, тем более, смерти героя. С развязкой же рассказа Достоевского все, как минимум, на порядок сложнее; 2) адресат рождественского рассказа — маленький ребенок. Рассказ же Достоевского — принципиально недетский (мнение одного из цензоров: «Достоевский мог любить детей, но менее подходящего к детскому возрасту писателя не существует ... По мнению моему, рассказ этот не для детей, и никак уж не для низших училищ»[22; 325], — с этим невозможно не согласиться). Интересно, что Достоевский, выступая перед детьми с чтением «Мальчика у Христа на елке», отчасти видоизменил структуру рассказа. Как будет показано ниже, этот текст действительно может быть прочитан как рождественская история, если выпустить несколько фраз в начале и в конце; 3) баллада Рюккерта не только несоизмерима по смысловому масштабу с рассказом Достоевского, совершенно очевидно, что только этот фабульный источник не может быть условием богатства внутренней структуры рассказа.
Самый близкий к поверхности слой толкования «Мальчика у Христа на елке» выглядит так: рассказ двоится. Это замечено уже Т.В.Захаровой. Исследовательница нашла если не еще один источник реминисценций в рассказе, то по крайней мере, текст, близко соприкасающийся с Достоевским: это некрасовский образ забитого ребенка из стихотворения «Детство» . Однако дальше тематического схождения тут дело не идет. Говорить о рождении синтеза «факта и мифа» в рассказе «Мальчик у Христа на елке» и очерке «Мальчик с ручкой» вполне возможно и, более того, контекстуально оправдано. Но само по себе декларирование этого синтеза ничего не проясняет: ни хотя бы приблизительной концептуальной схемы текста, ни авторского целеполагания, ни даже структурных особенностей рассказа.
Однако, в размышлениях Т.В.Захаровой есть один важный элемент — противопоставление «факта» и «мифа». Если представить его как противопоставление методов рассказывания, то мы получим различение, раздвоение образа рассказчика.. Анализ образа рассказчика и есть второй слой толкования данного текста.
Рассказчик-автор «Дневника писатель» не всегда тождествен реальному Достоевскому: « ... рассказчик, будучи зависимым от общей концепции книги, тем не менее не настолько детерминирован ею в своих репликах и оценках, чтобы выступать в роли идеологического рупора Достоевского»9. Более того, вообще сложно говорить о наличии в этом произведении единого типа рассказчика: это было слишком сложное жанровое образование: «Новый статус автора в «Дневнике писателя» Достоевского, ознаменовавшийся необычайной свободой авторской деятельности, подразумевал соединение несоединимых сфер проявления авторской индивидуальности: общественно-публичную ... , личную дневниковую ... , публицистичность и учительность — художественное творчество вплоть до фантастических жанров, по праву автора-писателя»10.
Нравственно-социальная семантика «Братьев Карамазовых» в диахроническом аспекте
Г.К.Щенников в своем обобщающем исследовании «Целостность Достоевского» сформулировал концепцию восприятия «Братьев Карамазовых» как национального эпоса, в социокультурном смысле соперничающего с «Войной и миром» и вбирающего в себя актуальнейшие вопросы социального и национального развития страны1. Для нас важно, что решение актуальных задач общественного бытия России в текстах Достоевского неизменно увязано с проблемой читателя. Какую бы проблему ни вычленяли бы мы в «Братьях Карамазовых» - «антитезу русского "превращения государства в единую церковь" европейской дороге», «противопоставление России Западу как силы обновляющей мир» и т.д. -неизменно останется ориентация не столько на согласие читателя, сколько на неравнодушие3.
Таким образом, задача анализа социальных и национальных аспектов семантической структуры романа Достоевского осложняется в контексте нашей темы проблемой читателя, требующей рассмотрения в аспекте историко-коммуникативных связей «Братьев Карамазовых». Во взаимодействии романа с читателем и сразу с несколькими традициями осмысления актуальных социально-нравственных проблем в полной мере реализовывалась идея диалога. В не меньшей степени художник склонен с диалогу с самим собой как автором более ранних произведений, автором не 1870-х, а 60-х, 50-х и так далее годов. Причем, диалог написанных в разное время текстов может быть весьма поучителен. Примечателен, например, контекст романа «Идиот» в «Братьях Карамазовых», анализ которого проливает свет на некоторые принципы диалога с читателем, используемые автором.
Современное состояние изучения романа «Идиот» достаточно сложно. Существуют две полярные тенденции его осмысления. Одна, традиционная, поддерживает и развивает представление о князе Мышкине как попытке воплотить в художественной реальности образ «положительно прекрасного человека». Вторая, желающая быть революционной, неуклонно стремится к развенчанию образа главного героя как воплощения «ложного идеала».
Интересно, что эта «критическая» оценка образа Мышкина так или иначе жила параллельно с традиционной на протяжении практически всей истории восприятия романа4. Еще интереснее, что современные исследователи, развенчивающие князя с позиций ортодоксального православия, и критики-марксисты 50-60-х годов сходятся в выводах: «...«положительно прекрасный человек» со своим подлинно христианским, даже Христовым характером совершенно несостоятелен в борьбе со злом, в достижении победы добра»5. «Князь и приезжает с набором «врачебных» средств, какие якобы исцеляют. ... Но метод Мышкина не исцеление, а всего лишь пользование врачевательством, утешение во времени»6.
Можно бесконечно спорить с подобными концепциями и утверждениями, приводить разнообразные контраргументы, но то, что такое восприятие романа уже имеет свою историю и даже традицию, само по себе заслуживает внимания. Может быть, в самом романе присутствует нечто провоцирующее читателя составить именно такое мнение о главном герое?
Проанализируем роман с этой точки зрения. Князь приезжает в Россию, имея четкие задачи: «...я действительно, пожалуй философ, и кто знает, может, и в самом деле мысль имею поучать...»[8; 51]; из подготовительных материалов к роману: «КНЯЗЬ ГОВОРИТ ПРО ЛЮДЕЙ ГРЕШНЫХ: «ВСЕ БОЛЬНЫЕ, ЗА НИМИ УХОД НУЖЕН»[9; 221; выделение Достоевского]. Заканчивается миссия не просто неудачей — катастрофой. «Больные» гибнут, «исцелитель» возвращается в исходное безумное состояние совершенно без надежды на собственное исцеление: «...Шнейдер все более хмурится и качает головой; он намекает на совершенное повреждение умственных органов; он не говорит еще утвердительно о неизлечимости, но позволяет себе самые грустные намеки»[8; 508]. Нравственное влияние князя на окружение тоже проявилось слабо, о чем и сказано в заключении к роману: «Лебедев, Келлер, Ганя, Птицын и многие другие лица нашего рассказа живут по-прежнему, изменились мало, и нам почти нечего о них передать»[8;508]. Финал романа не просто трагичен, а бессмысленно трагичен - лишен катарсиса. Особенно ярко это проявляется в сцене «бдения» Мышкина и Рогожина над телом Настасьи Филипповны. «-Значит, не признаваться и выносить не давать. - Н-ни за что! - решил князь, - ни-ни-ни!» И далее фраза Рогожина: «Я ее клеенкой накрыл, хорошею, американскою клеенкой, а сверх клеенки уж простыней, и четыре стклянки ждановской жидкости откупоренной поставил, там и теперь стоят»[8;504]. Попытка Рогожина «остановить мгновение» смерти, «законсервировать» мертвое тело и согласие с этим князя — констатация остановки бытия, безысходно трагического финала. Связь финальной сцены с картиной Гольбейна «Мертвый Христос», висящей в доме Рогожина, очевидна. Смысл и того, и другого - остановка времени в момент смерти. Фраза Мышкина, сказанная еще в самом начале романа: «Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!»[8; 182] - приобретает в таком контексте очень мрачный смысл.
«Князь Христос» — формула, задавшая направление традиционного осмысления романа. Но романное отражение сюжета Христа лишено важнейшего элемента евангельского оригинала — воскресения, пасхального торжества. Излюбленный прием Достоевского — нарушение читательских ожиданий — своеобразно срабатывает и здесь. Именно отсутствие евангельского катарсиса в сюжете о «христоподобном» человеке провоцирует на отрицательное восприятие образа князя. Проще говоря, читателю в романе «Идиот» не хватает чуда. Прием обмана читательских ожиданий служит в «Идиоте» средством сильнейшего стимулирования читательской мысли. Неслучайно сам писатель считал своими лучшими читателями именно тех, кто предпочитал «Идиота» всем другим творениям.
Но ведь Достоевский и не мог допустить прямого вмешательства сверхъестественного в роман, этого не допускает логика реалистического повествования. «Реалистический роман в принципе отрицает чудо», — пишет Р.Г.Назиров . Достоевский это отрицание смог использовать для усиления эстетического и нравственного воздействия своего текста.
