Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Агрессия и механизм вытеснения речевых практик 14-89
1.1. Социально-философские основания концептуализации феномена «агрессия» 14-37
1.2. Особенности формирования механизма вытеснения речевых практик. 38-62
1.3. Агрессивный дискурс и инновация: как возможно развитие общества . 63-89
Глава II. Актуализация вытесненных речевых практик и феномен «встречной агрессии» 90 -146
2.1. Внешний вызов и господствующий дискурс: провокация к актуализации вытесненных речевых практик . 90-112
2.2. Актуализация вытесненных речевых практик как проявление встречной агрессии. 113 - 137
2.3. Концептуализация письма в статусе основной презумпции философской парадигмы постмодерна, или как возможен неагрессивный дискурс . 138 - 146
Заключение. 147-155
Список литературы. 156-167
- Социально-философские основания концептуализации феномена «агрессия»
- Агрессивный дискурс и инновация: как возможно развитие общества
- Внешний вызов и господствующий дискурс: провокация к актуализации вытесненных речевых практик
- Концептуализация письма в статусе основной презумпции философской парадигмы постмодерна, или как возможен неагрессивный дискурс
Социально-философские основания концептуализации феномена «агрессия»
Предлагаемая профессиональному сообществу диссертационная работа посвящена исследованию трансформаций, осуществившихся в Дискурсе агрессии. Специфику настоящего исследования отличает от традиционных исследовательских работ, посвященных агрессии то, что, опираясь на тексты авторов прошлого столетия, мы пытаемся проследить эволюцию и «рассеивание» (термин М. Фуко) этого феномена в социально-историческом дискурсе.
В основании настоящего исследования зиждется положение К. Лоренца, согласно которому агрессия рассматривается не как абсолютное, метафизическое Зло рефлексии, по поводу которого подлежат безоговорочному вытеснению, но отмечается её вполне позитивные (т. е. наблюдаемые), конструктивные и деструктивные свойства. Изучение этих свойств мы, также как и К. Лоренц, полагаем объективно необходимым сточки зрения современного знания. [87. С. 36]
Необходимость такого исследования обусловливается тем, что практически в каждом конкретном историческом периоде наблюдается тенденция к вытеснению рефлексий по поводу агрессии. Видимо, вполне рациональное, на первый взгляд, желание исключить агрессию из контекста повседневного существования приводит к тому, что каждая эпоха, каждый исторический период фиксирует за агрессией определённый набор атрибутов и впоследствии стремится к их вытеснению из контекста социального взаимодействия. Но такое вытеснение происходит с большим трудом и не всегда успешно. А потому, представляется вполне вероятным, что отсутствие возможности вытеснить, исключить реальную агрессию из жизненного пространства приводит к переносу этого стремления на всё то, что о ней напоминает. Подобное положение дел отнюдь не способствует тому, чтобы с агрессией было покончено роз и навсегда.
Природа этого, несколько поспешного стремления, в общем понятна, но не представляется достаточно рациональной, хотя бы потому, что некоторое время спустя феномен агрессии вновь «всплывает» в социальном дискурсе, атрибуированный несколько иначе, нежели ранее. И всё происходит по прежней схеме. Наличие же в обществе силовых структур, институтов принуждения, фиксация за ними позитивных ролей и вовсе необъяснимы с позиций, обусловливающих вытеснение рефлексий относительно феномена агрессии.
Агрессия, как феномен требующий философской концептуализации, в определённый период времени подверглась вытеснению из рамок как научного, так и философского дискурса. Подобное стало возможным, по-видимому, вследствие отказа рассматривать агрессию как своего рода «двигатель эволюции», благодаря которому человек стал тем, что он о себе мнит.
Начало тенденции к её вытеснению приходится на классический и завершается в постнеклассическом периоде развития европейской цивилизации. По мнению многих исследователей, для этого были веские причины. Объясняется утрата актуальности понятия «агрессия» (или «Зло»), наряду с оппозиционным ему понятием «Добро», в социально-философском контексте отчасти тем, что постепенно, в ходе развития научного дискурса, начали набирать интенсивность попытки рационализации указанных понятий. Вследствие этого возросло производство чрезвычайно утилитаризованных истолкований оппозиции «Добро-Зло». А потому со временем на смену этой оппозиции пришла оппозиция «полезно - вредно». К этому можно привлечь и замечание Ф. Энгельса, дополняющее наш аргумент: «представления о добре и зле так сильно менялись от народа к народу, от века к веку, что часто прямо противоречили одно другому». [176. Т. 20. С. 94]
Но, как показывает исторический дискурс, агрессия вновь становится актуальной в прошлом столетии. Конкретная цель, поставленная в настоящем параграфе, заключается в том, чтобы, отследив процесс трансформации агрессии, отметить то каким образом:
а) естественная агрессия гипертрофируется в условиях цивилизации (термин «гипертрофированная агрессия» предложен К. Лоренцем для обозначения тех форм агрессии, которые являются производными от естественных);
б) в каких гипертрофированных формах агрессия проявляется в цивилизованном обществе. [87]
в) отследить процесс легитимации агрессии в качестве одного из феноменов социального взаимодействия.
Обозначенные задачи можно решить, предварительно развернув материал, в наиболее общих формах экспонирующий исследуемую проблему. Но, для начала, следует оговориться, что представления о естественной агрессии как абсолютном Зле весьма преувеличены. Настоящую тревогу вызывают гипертрофированные формы внутривидовой агрессии, которые проявляются лишь у редких видов высоко социализированных животных и человека. В случае же с человеком дела обстоят и того хуже. Эскалация неконтролируемой агрессии может привести к катастрофическим результатам. [87. С. 306 -312]
В качестве исходных положений, раскрывающих роль агрессии в естественных условиях, т. е. в природе, представляется целесообразным принять те, что оформились в современной этологии. Данный подход представляется рационально обоснованным, хотя бы потому, что представителям этой дисциплины, как никому другому, открывается истинная сущность естественной агрессии. Итак, обратимся к описанию этого феномена с точки зрения этолога.
Этологи отмечают несколько изменённое под воздействием PR представление об истинных функциях агрессии в природе. К. Лоренц по этому поводу замечает: «Как правило, неспециалисты, сбитые с толку сказками прессы и кино, представляют себе взаимоотношения «диких зверей» в «зелёном аду» джунглей как кровожадную борьбу всех против всех. Совсем ещё недавно были фильмы, в которых, например, можно было увидеть борьбу бенгальского тифа с питоном, а сразу вслед затем питона с крокодилом. С чистой совестью могу заявить, что в естественных условиях такого не бывает никогда. Да и какой смысл одному из этих зверей уничтожать другого? Ни один из них жизненных интересов другого не затрагивает!» [там же. С. 36]
По-видимому, подобное отношение происходит от сложившегося в поздней Античности представления о несовершенстве природы и высшем назначении человека - исправлении этого несовершенства.
В том или ином виде, интересующий нас вопрос попадал в область философской рефлексии в различные исторические периоды, начиная с Античности. Имплицитно эта проблема представлена и в ряде работ, отразивших новые веяния эпохи Ренессанса (Л. Валла, Л. да Винчи, Н. Кузанский, Н. Макиавелли, М. Монтень, Ф. Рабле, Э. Роттердамский и др.)
Причем, позиции некоторых из названных авторов в отношении естественной агрессии вполне сопоставимы с современной экспликацией исследуемого вопроса, предложенной К. Лоренцом в «Агрессии или так называемом «зле»».
Взять хотя бы текстовой фрагмент, оставленный Л. да Винчи. «Почему природа не запретила одному животному жить смертью другого? Природа, стремясь и находя радость постоянно творить и производить жизнь и формы и зная, что в этом рост её земной материи гораздо охотнее и быстрее творит, чем время разрушает; и потому положила она, чтобы многие животные служили пищей одни другим; и так как это не удовлетворяет подобное желание, часто насылает она некие ядовитые и губительные испарения на большие множества и скопления животных и прежде всего на людей, прирост коих велик, поскольку ими не питаются другие животные, и по устранению причин устраняются следствия. Итак, земля ищет прекращения своей жизни, желая непрестанного умножения на указанном и доказанном тобою основании; часто следствия походят на свои причины, животные служат примером мировой жизни» [83. С. 120]
При таком подходе к оценке агрессии, как отмечет К. Лоренц, «... люди, свыкшиеся с идеями классического психоанализа, могут усмотреть ... злонамеренную попытку апологии Жизнеуничтожающего Начала или попросту Зла». [87. С. 44]
Агрессивный дискурс и инновация: как возможно развитие общества
В предыдущем параграфе, отслеживая эволюцию аппарата репрессии и способов реализации агрессивных интенций в традиционном обществе и обществе модерна, мы выяснили, что в процессе их развития формируется некое дискурсивное образование, назначением которого является дискредитация дискурсов как «старых», длительное время пребывающих в статусе легитимных, так и «новых», претендующих на статус господствующего социального дискурса.
По этому поводу следует добавить, что в обществе модерна эта операция осуществляется посредством адаптации, «сращивания» дискурса формальной логики, в «арсенале» которого находятся как «оправдывающая», «утверждающая» программа, благодаря которой какой-либо дискурс может приобрести легитимность, так и «отрицающая», «дискредитирующая». Посредством актуализации отрицающей программы, направленной в отношении какого-либо из противоборствующих дискурсов, «старого» или «нового», и при достаточно интенсивном его отрицании, дискурс, подвергнутый таким образом дискредитации, рано или поздно утрачивает легитимность или право претендовать на легитимацию. Та дискурсная формация, которая позволяет своим адептам быстрее и «качественнее» осуществить этот процесс, и становится основанием, на котором в последующее время оформляется господствующий социальный дискурс. Формирование господствующего социального дискурса возвращает общество к прежнему состоянию социальной реальности - традиционности. Ярким примером такого возврата является ситуация сложившаяся в древнегреческом просвещении. Эту ситуацию Э. Р. Доддс в «Греках и иррациональном» назвал «страхом свободы». [60. С. 238 - 269] Конструируемая Р. Доддсом ситуация детально показывает процесс взаимодействия двух тенденций, наблюдаемых в античном социуме.
С одной стороны, мы наблюдаем древнегреческих интеллектуалов, агрессивные интенции которых находят свой объект в качестве традиционного дискурса. То есть, в этом случае мы наблюдаем, как агрессивные интенции направляются на «неодушевлённый», «нематериальный» объект (эрзац - объект).
С другой - представителей традиции. Для них ценность, в противоположность первым, представляет не человек, а традиция, тот самый «неодушевлённый», «нематериальный» эрзац - объект, сокрытый и охраняемый от «пытливого разума» культурой логоцентрического подавления. Термин «логоцентрическое подавление» мы заимствуем у Ж. Деррида («Письмо и различие») [56. С. 319 - 320]
Человек же, «посягающий» на сакральностъ господствующего социального дискурса, бросающий вызов традиции, становится объектом коллективной агрессии. [60. С. 238 - 269]
Э. Р. Доддс отмечает наличие «шокирующих фактов» - «... это факты преследования интеллектуалов по религиозным основаниям, имевшим место в Афинах в последней трети V века до н. э. Примерно в 432 году до н. э., возможно, годом - двумя позднее, неверие в сверхъестественное и преподавание астрономии стало преступлением. Последующее тридцатилетие отмечено серией беспрецедентных в афинской истории процессов над «еретиками»», [там же. С. 194]
Автор «Греков и иррационального» в числе жертв, подвергшихся гонению, указывает имена Анаксагора, Диагора, Сократа, вероятно Протагора и Эврипида, [там же] Обвинение в «ереси», разумеется, сопровождалось установлением табу на частные дискурсы, которые этим интеллектуалам принадлежали. Собственно, таким образом и формируется корпус вытесненных дискурсов в коммуникативном пространстве традиционного общества.
Итак, для традиционного общества характерно стремление к сохранению тотального дискурса. В контексте социального взаимодействия традиционного общества основными условиями его существования полагаются всеобщность, всеобязательность, универсальность, унифицированность установленных ценностей и норм.
Но при этом весьма смутно объясняется неоднородность его социальной структуры. Формы агрессии в этом обществе носят, как правило, коллективный характер и направлены на искоренение всего «чуждого», неспособного вписаться в контекст господствующего социального дискурса, будь то чужая культура, целый этнос или индивидуум (в том числе и избранный на роль «козла отпущения» из членов традиционного общества).
Модернистское общество отличает ясно прослеживаемое стремление некоторых его граждан к индивидуальности. Но модернистское общество становится возможным лишь при одновременном наличии в рамках господствующего социального дискурса, по меньшей мере, двух диаметрально противоположных дискурсных формаций - традиционной и модернистской. Исследование особенностей становления традиционного или господствующего социального дискурса позволяет установить факт функционирования агрессивного дискурса, на который возлагается роль контролёра за производством и репродукцией общеобязательных социальных смыслов. Помимо этой задачи агрессивный дискурс выполняет и охранительную функцию «наличной» социальной реальности. Агрессивный дискурс, в традиционном обществе, так же как и в обществе модерна, наделяется статусом дискурса экспертизы. С позиций агрессивного дискурса, находящегося в тесном взаимодействии с господствующим социальным дискурсом, осуществляется экспертирование речевых практик. Те речевые практики, что соотносятся с общеобязательным корпусом социальных смыслов, объявляются «истинными» и поглощаются господствующим дискурсом. И, напротив, речевые практики, угрожающие господствующему дискурсу дискредитацией, или же, речевые практики, несоотносимые с ним вовсе, подпадают под критерий «ложных» и вытесняются на статусную периферию социального дискурса.
Итак, специфику «работы» механизма вытеснения речевых практик традиционного и модернистского обществ мы обозначили. Основание, на котором функционирует механизм вытеснения речевых практик, мы выявили. Теоретическую модель механизма вытеснения речевых практик, мы построили. Теперь остаётся прояснить ещё один вопрос. Существует ли какой-либо конкретный материал в анналах научного дискурса, на примере которого можно было бы с достаточной степенью достоверности установить причины актуализации механизма вытеснения речевых практик?
Для этого нам придётся вновь привлечь феномен табу и результаты его исследования, изложенные на страницах предшествующего параграфа. Вспомним, что в определённый период развития общества становится актуальной проблема сохранения вида. В этой связи на убийство себе подобных налагается табу. Само собой разумеется, что в данном случае, а речь идёт о наиболее ранних ступенях развития социума, табу на убийство налагалось, по-видимому, лишь в отношении сородичей, соплеменников. По мере эволюции социума, формирования правовой системы убийство себе подобного и вовсе ставится в ряд социально нежелаемых событий. Однако, если мы говорим о традиционном обществе (как репрессивном социуме), которое презумпируется положением о подавлении стремления к насилию в каждом конкретном, то рано или поздно мы окажемся перед ситуацией неминуемой катастрофы. Такого рода ситуация может возникнуть, если в этом обществе не будет организован механизм сброса накопившейся в обществе агрессивной энергии.
Этот процесс и следует, на наш взгляд, развернуть детально.
Наиболее отвечающим нашим намерениям текстом представляется «Теория религии» Ж. Батая. В этой работе он обосновывает положение, согласно которому в традиционном обществе существует «иллюзия о возможности избавления от насилия посредством его ориентирования вовне». [12. С. 60-69] В целях прослеживания логики настоящего исследования развернём это положение.
Итак, из установленного факта, согласно которому готовность к агрессии носители социокодов традиционного общества испытывают постоянно, и что если агрессивные интенции не реализуются длительное время, то под угрозу ставится стабильность общества «изнутри», следует, что агрессивные интенции должны быть реализованы в целях сохранения социума. Желательно также, что бы они были реализованы в организованной форме. Организовать эманацию агрессивных желаний, не совершив при этом радикального и весьма опасного для социума неоправданного насилия в отношении представителей социума, возможно лишь направив её за пределы социума. Эта роль и возлагается на социальное кодирование в традиционном обществе.
Внешний вызов и господствующий дискурс: провокация к актуализации вытесненных речевых практик
В настоящем параграфе мы ставим перед собой задачу рассмотреть причины, приводящие к включению механизм актуализации вытесненных речевых практик.
Проведенный в первой главе настоящего диссертационного исследования структурно-функциональный анализ механизма вытеснения речевых практик обозначил перед нами речевое пространство, традиционно выпадающее из поля социально-философской рефлексии. Этим регионом социального дискурса является Дискурс визуального.
Данная область социального дискурса, длительное время находясь на статусной периферии господствующих речевых практик, тем не менее, оказывала значительное воздействие на формирование господствующего дискурса.
В настоящем параграфе мы, на основании модели представленной оппозицией «вытесненные-господствующие» дискурсы, исследуем проблемную ситуацию, в которой актуализация вытесненных речевых практик становится необходимой.
Интересующая нас проблемная ситуация характерна тем, что в ее контексте сталкиваются два противонаправленных дискурсных «потока»: господствующий (презентирующий социальную реальность) и индивидуальный (конституирующий позицию субъекта в дискурсном пространстве социума). Подобное противопоставление, исследуемое в настоящем параграфе, позволяет эксплицировать сущность проблемного контекста, в котором актуализация вытесненных дискурсов становится неизбежной. Уточним, что в настоящий момент речь идёт о Западноевропейской философии.
Вытеснение Дискурса визуального из контекста философской рефлексии, продолжавшееся длительный исторический период, сопровождалось, как мы неоднократно отмечали в предыдущих параграфах настоящего исследования, дискредитацией всего телесного, материального.
Такая позиция большинства социальных агентов способствовала тому, что господствующий социальный дискурс редуцировал к минимальному терминологическому составу, совершенно утратив, тем самым, какую бы-то ни было связь с действительностью. Это повлекло возрастание агрессивного потенциала в социуме, в конце концов, в XII столетии, к постепенной смене господствующей парадигмы.
Объяснить подобное положение дел можно, обратившись к концепции «внешнего вызова» (в значении предложенном А. Тойнби).
Наличие «внешнего вызова» приводит к оформлению двойственного взгляда на реальность. С одной стороны, социальный агент ощущает неадекватность своего способа концептуализации реальности, поскольку его существование «исчисляется» в предикатах конечности, составляющих корпус вытесненных речевых практик, с другой - он не находит средств для иного типа концептуализации своего способа существования.
Поиск иных оснований концептуализации, позволяющих рационально обозначить момент неудовлетворенности социальной реальностью, и провоцирует обращение к вытесненным речевым практикам. Однако последние могут вернуться, только разрушив господствующий дискурс, т.е. как встречная «вербальная агрессия».
В такие периоды, т.е. периоды смены господствующих парадигм «мышления», особо обостряются социальные противоречия, что выливается в эскалацию различных форм агрессии, в том числе вербальной и лингвистической.
Для описания подобной ситуации как нельзя лучше подходит оппозиция энкратического и акратического дискурсов, предложенная Р. Бартом. Где монолитный энкратический дискурс продолжает сохранять свою целостность, а акратический дискурс, бесконечно множась, в конце концов, разрушает в определённый момент неприступность и неуязвимость энкратического (господствующего) дискурса.
Но для того чтобы подобное произошло, потребовалась долгая подготовительная работа, без описания которой «картина» событий не будет полной. Следовательно, нам желательно не упускать из виду цепь событий, имевших место в философии и приведших Дискурс Метафизики Присутствия (наличия) (по Э. Левинасу) к утрате легитимности. [80] К тому же, это событие свидетельствует о становлении модернистского типа мышления.
Начнем с того, что уточним, обществу модернистского типа характерна ситуация, которую можно назвать «кризисом доверия к спекулятивному слову». В основе этого кризиса зиждется проблема соотношения философии и языка. Обычно данная тема задается серией вопросов приблизительно следующего содержания:
1. Сводиться ли проблема языка как проблема философская к вопросу о возможности мыслить язык, а следовательно, к проблеме соотношения мысли и ее предмета?
2. Можно ли вообще мыслить язык, и, если это возможно, то каким образом?
3. Если же нет, тогда можно ли говорить на языке и при этом не мыслить его?
4. Как целесообразно представить соотношение языка и философии: как философию языка или философский разговор о языке?
5. И какова в данном контексте функция слова?
Подобным вопросам, равно как и ответам на них, несть числа в истории языка и философии. Философия сформировала некоторое количество подходов к решению данной задачи. Каждый из них обладает собственной спецификой.
Существует ли нечто, к чему бы можно было обратиться как к основанию, несмотря на все многообразие и, на первый взгляд, отсутствие возможности обобщения позиций, мнений, точек зрения, предложений? Каким, собственно, образом, и благодаря каким обстоятельствам Кризис доверия к Спекулятивному Слову стал настолько «травматичен» для философии? И с какими обстоятельствами ситуация недоверия к спекулятивному слову, собственно говоря, связана, чем и как она обусловливается в историческом контексте?
Отчасти ответы на эти вопросы мы получили, исследуя особенности становления спекулятивной практики высказывания в предыдущих разделах настоящей диссертации. Отчасти ответы на эти и подобные им вопросы мы намерены получить от обращения к истории развития данной проблемы.
Общеизвестным фактом в практике философствования считается наличие дефиниции, репрезентирующей некоторый ряд вопросов философско-лингвистического характера под именем «философии языка». Известно также, что уже в ранних вариантах философии языка, в рамках традиционной парадигмы, обнаруживается четко фиксируемая неоднородность представлений, вполне вероятно являющаяся началом или тем семантическим континуумом, в пространстве которого эволюционируют противоречия, кои впоследствии привели к эскалации «лингвистического кризиса». Уже в античности мы имеем возможность наблюдать, как разворачивался кризис доверия к слову. В этом смысле, кризис доверия к слову фиксируется в контексте так называемой философии имени. Центральным предметом философии имени является неразделяемый первоначально на составляющие, феномен номинации (акта наименования) и «имени», унаследованный от архаической культуры в виде предзаданного, синкретического комплекса, существующего вследствие неразличаемости функций понятия и представляющего это понятие слова.
Наиболее ярко это выражается в том, что философией имени в качестве основной рассматривается проблема соотношения имени и соответствующего ему предмета как фрагмента действительности.
Данное обстоятельство уже намечает в будущем вероятность формирования семантической «полифонии».
Концептуализация письма в статусе основной презумпции философской парадигмы постмодерна, или как возможен неагрессивный дискурс
Завершая предыдущий параграф, мы отметили, что в обществе постмодерна появляется надежда на формирование неагрессивного способа социального взаимодействия.
При этом, необходимо акцентировать внимание на специфике социального взаимодействия в традиционном, модернистском и постмодернистском обществах, поместив в «центр» наших экспликаций агрессию.
Наше предложение о философской концептуализации агрессии спровоцировано несколькими подходами и позициями, наблюдаемыми в современной социальной реальности.
Одной из таких позиций является стремление иной раз активное, открытое, в другом случае мучительно лапидарное, возложить табу на саму попытку исследовать принципы социального взаимодействия, принятые в современных интеллектуальных сообществах, воспользовавшись для этого семантической структурой понятия «агрессия» как, некоторого рода, сетью градиент (по Х.-Г. Гадамеру).
Сам факт такого стремления, принимая во внимание то, что табу налагается лишь на «сверхсильные» желания, заставляет серьёзно задуматься об архитектонике психологических комплексов современного интеллектуала. Значительно меньшее недоумение вызывает тщетность стремления табуировать агрессивные формы социального взаимодействия.
Безусловно, эта ситуация становится актуальной, если принять во внимание продолжительность и масштабность «компании Борьбы со Злом».
В традиционном обществе источником Зла объявили Тело и с невиданным исступлением боролись с тем, что было ответственно за производство желаний и удовольствий. Причём, в процессе этой священной борьбы были созданы столь хитроумные способы социального кодирования и столь грандиозные по своей влиятельности социокоды, что в речевых практиках некоторых социальных групп и по сей день доминирует стремление к дематериализации лексики, посредством перевода всех значений коммуникативного пространства социума исключительно на формальные, абстрактные языки, лишённые конкретных референтов в физическом мире.
Казалось бы, абстракции создаются лишь для упорядочивания существующих лексических массивов. Ан нет. Проходит время и для первого «слоя» абстракций, создаётся второй, для второго третий и смотришь, без путеводителя и лоцмана уже не обойтись. Эволюция казалось бы налицо и кажется всё хорошо. Но в определённый момент пользователи лексики по какой-то причине вдруг начинают проявлять недовольство наличным лексическим массивом. В результате производятся дополнительные лексические массивы, которые не только не снижают интенсивность производства абстракций, но и сами становятся частью этого множества без какого-либо референта, природа которого была бы отлична от них самих.
М. Фуко, завершает «Археологию знания» фразой: « - Дискурс -это не жизнь, у него иное время, нежели у нас, в нем вы не примиряетесь со смертью. Возможно, что вы похороните Бога под тяжестью всего того, что говорите, но не думайте, что из сказанного вы сумеете создать человека, которому удалось бы просуществовать дольше, нежели Ему». [142. С. 207]
И впрямь, попытка создать человека уже позволяет наблюдать, насколько трудно осуществить это предприятие. Выливается это в бесконечные нападки на концепцию постмодерна, основной презумпцией которой является не отказ от картезианского cogito, как предельного онтологического основания; не отказ от языка, как предельного основания Бытия. Да собственно парадигма постмодерна, скорее всего, презумпируется всеми Отказами, которые когда-либо приходили на ум человеку.
Однако, феерический поток Отказов, составляющих сущность постмодернистского общества содержит и Отказ от Отказа и Отказ Отказывать кому-либо или чему-либо в Отказе. Хотя последнее выполнить практически невозможно, но стремиться не значит -осуществить. Но во всей этой толерантной, полисемантической ситуации, которая и характеризует состояние постмодерна, кроме того, что в её контексте сосуществуют практически все типы речевых практик, бесконечно пересекаясь, наскакивая друг на друга, разбегаясь, сливаясь и расходясь, наблюдается нечто общее, а точнее стремление бежать агрессивного взаимодействия. Вот только один аспект затрудняет реализацию этого намерения - полисемантизм и толерантность, а также, склонность к лингвистической агрессии этого маркера модернистского общества, для которой толерантность и полисемантизм является «лакомым кусочком».
Видимо, это и послужило причиной реинкарнации в философии постмодерна концепции «телесности». Вероятно, что именно таким образом, воздействуя на наиболее глубинные пласты психологических комплексов, предполагалось задействовать те принципы, на основе которых зиждется вся архитектоника человеческой психики и тем самым фундировать концепцию Неагрессивного Дискурса.
Настоящая проблема раскрывается в философии постмодерна за счёт синтеза двух позиций.
Одна из них формируется в лингвистически ориентированных направлениях философии, лингвистике, социолингвистике, текстологии.
Эта позиция фундируется концепцией «интертекстуальности» (термин Ю. Кристевой), представленной исследованиями Р. Барта (текст как интертекст), диалогом текста с текстами и жанрами («полифонический роман» М. М. Бахтина), постмодернистское многоязычие (В. Велыпа), указание на уже и ещё сказанное (Х.-Г. Гадамера), утверждения о том, что нет текста корме интертекста (Ш. Гривелья), переоткрытия утраченных значений (М. Готдинера), отсутствие однозначности (Ж. Деррида), текст как палимпсеста (Ж. Женетта), цитационной литературы (Б. Морриссета), ансамбля суперпозиций других тестов (М. Риффатера), а так же концепциями других ярких представителей постнеклассической философии. Одной из концепций, которую следует отметить особо, является письмо (Ж. Деррида)
А потому письмо, может быть рассмотрено в качестве одной из основных конвенций философии постмодерна.
Обращаясь к концепции «письма», мы тем самым оказываемся перед необходимостью сопоставления классической и неклассической версий интерпретации данного понятия. Согласно узко-классическому или традиционному (наиболее распространенному в обиходе) значению термина «письмо», мы будем вынуждены констатировать, что в этом случае, востребованное понятие ограничивается функцией расчленения потока речи на слова, звуки и буквы.
В более широком значении, письмо фиксирует общую артикулированность, членоразделенность в функционировании чего-либо: психики, сознании, культуре и т. д. В данном контексте артикуляция и членоразделение оказываются общим условием любого человеческого опыта.
Рассматриваемый подход, как известно, впервые был задан Р. Бартом, предлагавшим легитимировать «артрологию», говоря иначе, «суставоведение» в статусе научной дисциплины, функция которой заключалась бы в изучении членоразделений любого типа, наблюдаемых в социо-культурном контексте.
В некотором смысле, указание Р. Барта на необходимость создания новой дисциплины, в функции которой вменялось бы изучение членоразделений любого типа, воплотилось в «грамматологии» Ж. Деррида. К слову будет упомянуто, что единственной конвенцией грамматологии, по мнению исследователей творчества Деррида, концепция «письма» и является. [38]
К подобному же выводу приходит и Н. Автономова, анализируя причины выбора Деррида письма, в качестве предмета исследования. [54. С. 25]
