Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. СТАНОВЛЕНИЕ ПСИХИАТРИИ В РОССИИ: ИСТОРИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ В КОНТЕКСТ ИССЛЕДОВАНИЯ 19
Исторический контекст и первые проекты создания домов умалишенных 19
Дома умалишенных периода приказа общественного призрения (1775-1864 гг.).-.. 23
Дома умалишенных второй половины xix в. (казанский окружной дом
Умалишенных) 27
ГЛАВА II. ПРАКТИКИ ОСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНИЯ И ИСПЫТАНИЯ: ИСТОРИКО- ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ И СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ 31
Практика освидетельствования 31
Освидетельствование безумия и сумасшествия после административной реформы 1815 года 47
Испытание в русской культуре до xix в 56
Практика испытания и закон 1835 г 64
Выводы второй главы 76
ГЛАВА III. ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИЯ ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ:
СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ДИНАМИКА
78
«Проект просвещения» и возникновение научно-медицинского дискурса 78
Психиатрия и правовая система: взаимосвязи и взаимовлияния 93
Развитие научного метода: наблюдение как основа испытания 100
Процедура освидетельствования и процедура испытания во второй половине xix в.
104
Выводы третьей главы 114
ГЛАВА IV. ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О БЕЗУМИИ В РУССКОЙ ТРАДИЦИОННОЙ
КУЛЬТУРЕ И СТАНОВЛЕНИЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО МЕДИЦИНСКОГО
Дискурса: опыт социологической проблематизации 116
Традиционные феномены «безумия» в русской культуре 116
От прагматики бесполезности к прагматике опасности: возникновение
Административного взгляда 138
Душевная болезнь: оформление профессионального медицинского дискурса 148
Выводы четвертой главы 165
Заключение 167
Приложением» 1. Список используемых сокращений 173
Приложение № 2. Таблица употребления терминов
Освидетельствование и испытание, а также использования
Категории «безумия» в российском законодательстве 174
Библиография 177
- Исторический контекст и первые проекты создания домов умалишенных
- Испытание в русской культуре до xix в
- Психиатрия и правовая система: взаимосвязи и взаимовлияния
Введение к работе
Психиатрическая экспертиза до сих пор является ключевым звеном в правовом обеспечении психиатрии; она гарантирует легитимность помещения пациентов в психиатрические лечебницы (как на добровольное лечение, так и на принудительное). Будучи необходимым и привычным элементом системы психиатрической помощи, эта процедура в то же время представляет собой мощный инструмент научной или психиатрической власти. Сегодня обыденное сознание воспринимает психиатрию в качестве естественного и необходимого эксперта в определении нормы и патологии человеческого поведения и мышления. Однако следует подчеркнуть, что социальные функции, присущие современной психиатрии сложились исторически, претерпев значительные изменения. Психиатрия, как и современное общество в целом, прошла сложный процесс развития, в результате которого была сформирована система научного и практического медицинского знания, административных политик, повседневных социальных практик взаимодействия врача и пациента - все, что в сущности и составляет систему экспертного психиатрического знания. Состояние духовной жизни российского общества, связанное с переосмыслением социокультурной ситуации, актуализирует социальный заказ на систематизацию данных, проведение социально-исторических исследований генезиса социальных институтов с точки зрения власти и практик производства знания. Социологический анализ истоков легитимации института психиатрии в современном обществе может помочь в выработке концепций, объясняющих логику и механизмы процесса функционирования психиатрии в настоящем.
Задача социологического анализа генезиса социального института психиатрии напрямую связана с важностью осмысления роли культурного и идеологического наследия в современном социальном развитии России. Недостаток исследований в области социальной истории медицины в России, а также многомерность процессов становления современной культуры ставит
перед социологией задачу анализа сложной проблематики интституциональных изменений и социального развития. После революции 1917 г. советская психиатрия унаследовала инфраструктуру, профессиональные кадры и систему образования, существовавшие в прежнюю эпоху. В области права изменения были незначительны, но существенны — были усилены полномочия психиатров, которых они не смогли добиться при царской власти. Усиление властной составляющей психиатрической деятельности вкупе с тоталитарным характером власти советского государства способствовали выделению так называемой «политической» функции психиатрии в поддержке существующего режима. Это привело к тому, что советская психиатрия превратилась в объект обвинений. Репрессивная функция психиатрии в Советском Союзе до сих пор занимает внимание исследователей. Современная психиатрическая система России является прямой наследницей двух предшествующих периодов - имперской и советской России. Поэтому социально-исторический анализ генезиса института психиатрии представляется особенно важным. Необходимость диссертационного исследования обусловлена своевременностью анализа институциализации психиатрии как неотъемлемого атрибута современного общества. Предлагаемое диссертационное исследование представляет собой попытку социологического осмысления процесса институциализации российской психиатрии.
Большая часть психиатрических категорий незаметно и прочно вошла в язык повседневной жизни - такие слова как параноик, дебил, маньяк, шизофреник, псих, и т.п. нередко используются в бытовых ситуациях обычными носителями языка. Все они в той или иной степени обозначают отклонение от нормы. И именно феномен «ненормального поведения» служит обоснованием необходимости института психиатрии в современном обществе. Категория безумия - житейская категория, объединяющая в сознании непрофессионала весь спектр психических заболеваний. Психическое расстройство в свою очередь обозначает определенную форму болезни,
подлежащей лечению. Однако описание многих видов медикализированного безумия до сих пор неопределенны и бесформенны, а их строгая идентификация представляется затруднительной1. Психическое расстройство, таким образом, вовсе не является самоочевидным феноменом - даже сегодня и даже в его медикализированных разновидностях. Безумие, кроме того, можно, с определенной точки зрения, рассматривать как феномен скорее «исторический», нежели «природный». В контексте нововременного развития русской культуры, формирование представлений о безумии было вписано в общий контекст формирования и развития новых общественных отношений, в ходе которого происходила постепенная реконфигурация и последующая медикализация многих традиционных практик и феноменов. Представления о безумии и взгляд на него как на психическую болезнь имеют свою историю на уровне индивидуальных, коллективных, административных и профессиональных представлений.
В данном исследовании мы не ставим перед собой цель проанализировать содержание психиатрического знания, мы не пытались также проследить историю идей или взаимоотношений конкретных личностей в истории психиатрии. Эта работа не является попыткой дать новое определение безумия или дискредитировать (в который раз!) институт современной психиатрии. Данное диссертационное исследование есть скорее попытка понять как во взаимосвязи с конкретными историческими условиями складывалась и развивалась в России определенная совокупность практик, давшая начало институту психиатрии, и как внутри и на основе этого комплекса практик постепенно формировалась и развивалась категория безумия, изменяясь во времени, наполняясь новыми значениями, распространяясь на новые группы явлений.
Достаточно обратиться к все еще открытой дискуссии об определении вялотекущей форме шизофрении или к пространной, объемлющей тончайшие отклонения от нормы, классификации психических заболеваний в сборнике «American Psychiatric Association: Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders, Third Edition, Revised. Washington, DC, American Psychiatric Association, 1987».
Объектом исследования в диссертационной работе выступает психиатрия в России на этапе своего становления в качестве социального института (конец XVII - XIX вв.).
Предметом исследования является социально-историческая трансформация административных практик освидетельствования и испытания безумия в легитимную практику научной психиатрической экспертизы.
Постановка проблемы. Проблема исследования связана с более широкой задачей адекватного понимания общества современности, немаловажной составляющей которого является социальный институт психиатрической помощи. Она заключается в социологическом анализе процессов социально-исторического становления в российском контексте психиатрии как целого, и а также в детальной реконструкции основных этапов развития одного из центральных элементов психиатрии -психиатрической экспертизы.
Целью диссертационного исследования является социологический анализ механизма формирования центральных практик психиатрической экспертизы - практик освидетельствования и испытания безумия. Для реализации поставленной цели выдвигаются следующие задачи:
1. Раскрыть смысловое содержание практик освидетельствования и испытания в историческом контексте развития административных и медицинских институтов. Проанализировать социально и культурно детерминированный характер развития (генеалогию) практик освидетельствования и испытания как составляющих психиатрической экспертизы.
2. Выделить и проанализировать наиболее существенные структурные компоненты формирования психиатрической экспертизы, т.е. показать, как
были связаны воедино теоретический код, административные технологии интерпретации, институциональное устройство, наличие профессионалов и статус безумца.
Проанализировать процесс производства знания о безумии и провести анализ оснований легитимации психиатрических классификаций в российском контексте. Осуществить социологический анализ систем научного медицинского и юридического знания, поддерживающих легитимность психиатрического дискурса.
Выяснить роль экспертов в производстве знания о психической болезни. Раскрыть специфику разделения возможностей власти и контроля между профессиональными психиатрами и политическими агентами (административными органами) в процессе психиатрической экспертизы.
Разработать и обосновать семантическую типологию категорий безумия. Дать описание трансформации семантики традиционных феноменов, ее наполнение нововременными смыслами. Описать процесс переструктурирования (переопределения) поля традиционных феноменов русской культуры (юродство, изумление, беснование и др.) в поле научных психиатрических классификаций.
Методы.
В исследовании использовался социологический анализ корпуса исторических документов и библиографических источников. Анализ документов и публикаций осуществляется в русле классической традиции социально-исторических исследований (М. Фуко, Н. Элиас).
Эмпирическую базу исследования составили:
1. Законодательство XVIII - XIX вв.: Полное Собрание Законов Российской Империи (ППСЗ), Кассационные решения суда по делам гражданским,
проекты законоположений, выработанные психиатрами на психиатрических съездах.
Опубликованные и неопубликованные архивные материалы. Российский Государственный Архив Древних Актов (РГАДА), Российский Государственный Исторический Архив (РГИА), Национальный Архив Республики Татарстан (НАРТ), архивные материалы, собранные и опубликованные дореволюционными психиатрами М. Ю. Лахтиным, Н. Новомбергским, А. Любавским, современным исследователем Е. Б. Смилянской, архивные материалы, опубликованные в периодической печати дореволюционной России «Русской старине», «Вестнике Европы» и проч. журналах XIX в. - нач. XX в.
Научные русскоязычные публикации по психиатрии XIX в. — учебники, руководства, монографии.
Положения, выносимые на защиту:
1. Психиатрическая экспертиза берет свое начало в судебно-
административных практиках освидетельствования и испытания конца XVII в. - н. XVIII в. Психиатрическая экспертиза обеспечивает легитимность существования института психиатрии в России в исследуемый период (начало XVII - XIX вв.).
2. Социально-историческая реконструкция процесса становления
психиатрической помощи в России позволяет сделать вывод о том, что с появлением профессиональной психиатрии произошла переориентация изначально административно-политически ориентированных процедур освидетельствования и испытания с административной перспективы на научный дискурс.
3. Проблематизация безумия исторически была связана преимущественно с
политической целесообразностью (прагматикой). Со сменой форм
политической прагматики изменялись и формы проблематизируемого поведения социальных агентов.
4. Выступая в контекстах экономического интереса, политической и научной
целесообразности, понятие безумия как болезни участвует в процессе постоянного воспроизводства института психиатрии, способствуя при этом распространению стандартизированных моделей поведения агентов поля психиатрических практик.
Смысл различных поведенческих и культурных российских феноменов является порождением различных практических контекстов и вследствие этого обладает разной семантикой (например, «дурак» - «сумасброд» — «юродивый»). В процессе своей институционализации психиатрия придала этим специфическим культурным феноменам унифицированное значение психической болезни.
Поскольку психиатрия появилась в России как одна из ветвей и технологий
власти, обвинения психиатрии в политической лояльности теряют свою целесообразность. Напротив, именно генетическая взаимосвязь профессиональной власти психиатров с властью административной и политической и придает специфический (политико-административный) характер институту в целом.
Степень научной разработанности проблемы
До сих пор процесс институциализации российской психиатрии не был
предметом специального, комплексного социологического или исторического
исследования ни в отечественной, ни в зарубежной науке. В западной
социальной мысли проблемы генезиса и статуса психиатрии в обществе были
детально изучены. Исследования, посвященные истории отдельных больниц,
их социальной значимости и отличиям психиатрических систем разных стран
начались еще в XIX в. Начало широкому спектру современных исследований
было положено антипсихиатрическим движением в Европе и Америке 60-70-х
гг. XX в. В рамках этого движения психиатрия однозначно воспринималась как тотальный институт, ущемляющий права и свободу граждан. После нескольких неудачных попыток деинституционализации психиатрии (первая попытка была предпринята в Италии), функциональная необходимость института психиатрии в современном обществе уже не подвергается сомнению.
Теоретическое осмысление институционализации психиатрии в социологии традиционно разрабатывалось в рамках конструктивизма. Психиатрия воспринимается в этом контексте как институт социального контроля. Ведущими темами исследований здесь являются: проблема социального конструирования психических болезней, социализация и ресоциализация пациентов больниц, а также функциональное место института психиатрии в современном обществе в целом. Причем проблемы российской психиатрии в западном дискурсе представлены в основном темой репрессивной функции института психиатрии в СССР (Bloch; Bukovksy and Gluzman; Fireside; Wortis).
Работы, посвященные становлению психиатрического знания в России, представлены дореволюционными исследованиями (в том числе работами историко-правового характера), исследованиями советского и современного периодов. Для дореволюционного периода характерны тщательные исторические описания психиатрических клиник или процесса развития психиатрии как отрасли медицины и научной дисциплины, которые принадлежат главным образом психиатрам XIX в. (Н.Н. Баженову, Ю.В., Каннабиху, П.О. Смоленскому, А. Шульцу, И.В. Константиновскому, Н.И. Краинскому, М.Ю. Лахтину, Ф.С. Текутьеву, и проч.). Эти исследования детальны, посвящены истории отдельных больниц, развитию частных идей и целых научных направлений в психиатрии. История развития науки о душевных болезней отсчитывалась от древнегреческих мыслителей, а развитие института психиатрического ухода в России - от практик призрения сирых и убогих в монастырях. Среди работ дореволюционного периода особое место
следует отвести изысканиям в историко-правовой области. История наказания в русском и церковном праве, история русского гражданского и уголовного права, история государственных учреждений и ведомств были систематизированы и развиты исследователями права дореволюционного периода (Сергеевский Н. Д.; Суворов Н.; Таганцев Н. С; Филиппов А. и проч.). Отдельно стоит отметить работы историко-культурологического характера. Нищенство, бродяжничество, характер тюрем и каторги, проблема понимания традиционных феноменов юродства и православной святости, отношение к этим вопросам административной и законодательной власти, рассматриваются в этих исследованиях как с точки зрения социально-исторического анализа, так и с точки зрения анализа культурологического (Левенстим А. А.; Максимов. Е. Д.; Мальцев А. Ф.; Никитин В. Н.; Прыжов И.).
Советский период характеризуется угасанием интереса к этой тематике и ограничивается единичными работами (Юдин Т.Н., Невский В.А., Федотов Д.Д.). Хотя надо отметить, что в это время появилось несколько исследований, касающихся развития судебной психиатрии в России (Фейнберг Ц.М., Холодковская Е.М., Морозов Г.В.). Несмотря на очевидную ценность исследований первого и второго периода для данной диссертации, в них присутствует известная степень идеализации и мифологизации истории психиатрии. Во всех вышеперечисленных работах речь идет о позитивистском этапе становления научной психиатрии в России. Процесс развития психиатрии рассматривается как имманентное - и неизбежное кумулятивное движение в рамках эволюции и прогресса всего общества.
Среди публикаций современных исследователей большой интерес
представляют работы 90-х годов А. М. Шерешевского и И. И. Щиголева. В
работах этих авторов были затронуты отдельные вопросы развития
психиатрии в России, в частности, история частных психиатрических
лечебниц, и история психических эпидемий в России. В работах И. Е.
Сироткиной, специальное внимание было уделено культурно-историческому
анализу рецепции психиатрами XIX в. современной им культурной жизни России. При чем особое место отводится судьбам отдельных психиатров, истории восприятия психиатрами современной им художественной литературы и социальных изменений, проблеме соотношения таких понятий как гений и безумие, распространению психологических идей среди психиатров, специфике формирования психиатрической профессии. Проблемы процесса формирования психиатрической профессии в России, взаимоотношение психиатрии и власти, роль психиатров в распространении теорий «вырождения», в оценке революционных последствий распространения медико-психологического дискурса в российском обществе были описаны американской исследовательницей Д. Браун (Brown J.V.) Диссертация К. Дике (Dix К. S.), любопытна в основном как факт появления интереса к этой теме в западных исторических кругах, однако эта работа представляет собой пересказ российских работ дореволюционного периода.
Психиатрия развивалась в рамках общих исторических изменений и реформ в России. Для этого исследования исторический контекст, на фоне которого формировался институт психиатрии представляет особую ценность. В этой связи необходимо остановиться на фундаментальных исторических трудах Е. В. Анисимова, А. Б. Каменского (2001), Г. Калашникова (1999). Петровские и послепетровские реформы разных социальных сфер, подушная реформа, понимание общих политических изменений, произошедших в XVIII в., и оценка социальных последствий нововведений в целом являются глубокими академическими исследованиями по истории и культуре России. Наряду с названными историческими работами стали появляться исследования специфических особенностей культуры России. В этих работах были проанализированы вопросы соотношения языка и культуры России XVIII в., а также основные характеристики процесса секуляризации, было обосновано понятие традиционной культуры России XVTI-XVTII вв., описан характер культурных реформ со времени Петра I, формирование правового языка царской России. В этой связи необходимо отметить работу А. С. Лаврова
(2000), публикации и анализ архивных синодальных материалов Е. Б. Смилянской, работы В. М. Живова (1996, 2002). Глубокие разработки, связанные с попыткой понимания некоторых проявлений феномена безумия были осуществлены фольклористами и культурологами (В.Н.Топоров, М.Бахтин, Ю.Лотман). Как уже было замечено выше, несмотря на широкий спектр исследований, которые могут рассматриваться в качестве научных оснований анализа психиатрии как особой социальной системы, социологическая перспектива здесь представлена в ограниченном виде. Исследования психиатрии в основном анализируют конкретные атрибуты этого института как статичного компонента культуры, не подвергающегося изменению и развитию, и мало отражают проблему социальных изменений. Кроме того, требует дальнейшей проработки проблема преобразований в системах знания в зависимости от изменения политической целесообразности.
Хронологические рамки исследования.
Как в советской историографии, так и в дореволюционной, принята единообразная периодизация. Историю восприятия и отношения к тому, что мы называем безумием, в дореволюционной России обычно делили на три периода (см.: Шульц, 1865; вслед за ним Юдин, 1951, Федотов, 1957 и др.). Первый период - период монастырского ухода, хронологические рамки которого отсчитывают с XI в. и до 1775 г. - времени открытия первых доллгаузов. Второй период, 1775-1864 гг., - от основания Приказов Общественного Призрения до формирования Земств. В это время были заложены как основы реформирования домов умалишенных (1844-1847 гг.), так и основы профессионального психиатрического образования. Третий период (1864-1917 гг.) считается периодом земской медицины, который характеризуется процессом профессионализации и популяризации психиатрии. Эта общепринятая периодизация представляет собой конвенциональные вехи, обозначающими историю развития психиатрии в
России. Использование данной периодизации в этом исследовании, с нашей точки зрения, не может помочь в реализации цели и задач исследования. Общепринятая периодизация рассматривает накопление и развитие профессионального знания и институций на пути прогресса и развития гуманных представлений. Такая предпосылка неизбежно накладывает оценочную интерпретацию - прежде было плохо (не организовано, жестоко и проч.), потом стало лучше или хорошо. Не оспаривая право этой точки зрения на существование, следует признать, что придерживаясь той же позиции, сложно добиться более полного понимания процессов, в результате которых психиатрия сформировалась в том виде, черты которого мы наблюдаем. Поэтому принимая во внимание существующую периодизацию, мы не используем ее в качестве основы для анализа практик, пытаясь следовать историческому материалу и сформировать альтернативную позицию.
Строго ограничить хронологические рамки исследования в нашем
случае непросто. Феномен безумия и практики его распознавания
складывались и трансформировались на протяжении столетий. Выбранные
нами верхняя и нижняя даты весьма условны, они обозначают рамки периода,
к которому относятся источники данного исследования. Нижней
символической границей является первый петровский закон, имеющий
отношение к безумию (1722 г.). Верхней, также подвижной, границей мы
будем считать период научной, институциональной психиатрии. Это
пореформенный период окружных психиатрических клиник (ориентировочно
его можно обозначить 70-ми гг. XIX в.). К этому времени практические
вопросы идентификации и сбора больных, и их лечения были уже в
достаточной мере упорядочены, и именно по отношению к этому периоду
можно говорить об институциональной психиатрии в России. Строительство
хорошо финансируемых и передовых в научном отношении Окружных
психиатрических лечебниц (первая, и практически в течении 20-ти лет
единственная, была построена в 1869 г. в Казани), реконструкция и
реформирование старых, центральных лечебниц Москвы и Санкт-Петербурга относятся именно к этому периоду2.
Методологические и Теоретические основания исследования.
Основными методологическими понятиями являются понятия практики
и социальный институт. Для представляемого исследования стержневой
является концепция практик. Под практиками в исследовании понимается
совокупность неявных правил и коллективных норм, по которым то или иное
интерпретативное или научное сообщество устанавливают значимые факты,
приемлемые объяснения, смыслы текстов (Волков, 1997. С. 31). В этой
перспективе общество можно представить как множество раскрывающих
разнообразные смыслы пространств, характеризующихся специфичным
инструментальным снаряжением, совокупностью навыков, практическими
проектами и идентичностями, на фоне которых развиваются идеологии и
ценности профессиональных сообществ. Исследование сфокусировано на
процессе формирования психиатрии в России как процессе закрепления
определенных, имеющих различную социальную природу, практик сбора,
определения и классификации пациентов (тех, кто населял первые
психиатрические институты), процессе, в результате которого стало
возможным говорить о социальном институте психиатрии. Используемое в
работе понимание социальных институтов восходит к традиции, введенной в
научный оборот Энтони Гидденсом. Здесь термин институт широко
используется для описания регулярных и долговременных социальных
практик, санкционируемых и поддерживаемых с помощью социальных норм.
Принимая во внимание это определение и учитывая, что нас интересует
происхождение практик психиатрической экспертизы, в исследовании под
институционализацией понимается процесс и результат процесса в ходе
В исследовании также используются материалы начала XX века. Оправданием для столь подвижных хронологических границ может послужить идея о большом и малом времени М. М. Бахтина (1995). Говоря о характеристике культуры, нации, феномена Бахтин замечает, что «каждый образ нужно понять и оценить на уровне большого времени» (С. 135). Безумие является образом именно такого характера - оставаясь в рамках только психиатрического периода мы замыкается на одной символической системе, тем самым сводя все многообразие социальных феноменов к медикализированному явлению XX века.
которого социальные практики становятся достаточно регулярными и долговременными, так что их можно представить в качестве институтов.
Поскольку анализ развития социальных и культурных практик наиболее
исчерпывающе может быть представлено в рамках методологии М. Фуко, в
качестве ключевых теоретико-методологических предпосылок исследования
были использованы идеи, лежащие в основе его работ. Данное
диссертационное исследование можно отнести к перспективе, которой
принадлежат работы М.Фуко, Н.Элиаса, Л.Энгелыптайн, Р.Кастеля, для
которых характерны интерес к историко-теоретической реконструкции
социальных и культурных практик и стремление продемонстрировать то, что
кажущиеся естественными способности человека, основные формы опыта и
самосознания, а также ставшие привычными основные культурные навыки,
имеют длительную и часто нелинейную историю становления или
трансформации. Сформировавшийся в рамках этого направления
генеалогический метод применялся к анализу социально-исторических и
культурных предпосылок становления различных институтов общества
модерна (Dreyfus, Н., Rabinow, P., Goldstein, J., Castel, R., Dean, M., Kritzman
L., Kharkhordin, О.). В диссертации делается попытка применения
генеалогического метода Фуко к российскому материалу. Стоит отметить, что
значение работ Фуко для российских социальных наук возрастает. Достаточно
обратиться к дискуссии, которая развернулась в журнале НЛО (№49) или к
появлению сборника статей «Фуко и Россия» (2002).
«История-генеалогия в варианте Фуко ... полностью осуществляет программу традиционной истории; она не обходит вниманием общество, экономику и т.д., но она иначе структурирует эту материю: для такой истории нет веков, народов и цивилизаций, а есть практики. Интриги, о которых она рассказывает, - это история практик, в которых люди видели истину, и история борьбы людей вокруг этих истин» (Поль Вейн, 2001. С. 20).
Если работа Гофмана (Asylums: 1961) это рассказ о сущности и основных характеристиках тотальных институтов современного общества, где психиатрия выступает одним из ярких примеров, то работы Фуко - это анализ
условий породивших подобные социальные практики. Цель исследований Фуко - понять, как вообще возможно мыслить определенным способом, и каковы пределы использования специфического языка некоего мышления. Какие условия необходимы для формирования именно этого типа мировосприятия, именно такого рода отношений между людьми, именно такого типа субъективности - это базовые исследовательские вопросы, лежащие в основании практически всех работ Фуко3. Главной задачей Фуко является выяснение того, как возможно управление людьми посредством производства истины4.
В свете этих рассуждений становится актуальной введенная Фуко методологическая категория проблематизации. Проблема использования проблематшации при изучении психиатрических практик, воплощающей процесс порождения истины, была проанализирована Кастелем в специально посвященной этой проблеме статье (1994). Проблематизация - это прежде всего способ обсуждения и коррекции существующей истины. Другими словами, проблематизация - это одна из форм бытования истины. Приведем цитату: «Проблематизация - это не описание ранее существующего объекта и не создание посредством дискурса несуществующего объекта. Это совокупность дискурсивных и недискурсивных практик, перемещающие нечто в область игр истины, создавая таким образом предмет для размышления» (Castel, 1994. С. 237-238).
Генеалогия практик обращения с субъектами безумия в России таким образом является центральным методологическим ключом нашего исследования. Генеалогия позволяет очертить отношения между истиной,
О проблемах использования методологии Фуко подробнее Dreyfus, Hubert L. and Rabinow, Paul (1983); Mitchell Dean, (1994); Kharkhordin, Oleg (1999).
Категория «истина» используется в исследовании в том смысле, в котором оно понималось Мишелем Фуко: «...есть социальные механизмы, благодаря которым мы можем отличать истинные утверждения от ложных, а также есть санкции, чтобы мы старались не делать ошибок... Общество принимает определенные типы истины и заставляет их функционировать как истинные» (Gordon, 1980. С. 131). Категория «истина» используется в исследовании в том смысле, в котором оно понималось Мишелем Фуко: «...есть социальные механизмы, благодаря которым мы можем отличать истинные утверждения от ложных, а также есть санкции, чтобы мы старались не делать ошибок... Общество принимает определенные типы истины и заставляет их функционировать как истинные» (Gordon, 1980. С. 131).
теориями, ценностями и социальными институтами, в которых эти отношения проявляются (Dreyfus and Rabinow, 1983. С. XXV). Характер генеалогических вопросов выражается в формулировках типа: каковы недискурсивные условия формирования тех или иных дискурсов? как используются дискурсы? какую роль они играют в обществе? и т.п. Если «археология индивидуализирует и анализирует конфигурации дискурсивных и недискурсивных практик, создающих фон для дискурсивных формулировок, то генеалогия изучает перелив, смещение и переплетение этих практик» (Kharkhordin, 1996. С. 16).
При этом мы попытались отойти от тенденции вписывать все богатство
эмпирических феноменов в упрощенные априорные схемы. Мы не пытались
выстроить эволюцию психиатрической практики на основе привычных
культурных стереотипов и выносить соответствующие оценки состоянию
института психиатрии в тот или иной период времени (хорошее / плохое
обращение с пациентами, слишком медленное / слишком быстрое или
правильное / неправильное развитие законодательства, а также
функционирование последнего и т. д.). Вместо этого мы попытались описать
как менялись на протяжении российской истории нескольких последних
столетий реально существующие административные и научные практики
распознавания и классификации психических отклонений и последующего
обращения с пациентами. Эти практики определяют сам характер
психиатрического знания, являясь условием возможности его существования.
Мы пытались показать, как исторические реконструкции этих практик меняли
саму рамку восприятия и понимания феномена безумия в истории российской
культуры последних столетий.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, двух приложений и библиографии (более 430 наименований).
Исторический контекст и первые проекты создания домов умалишенных
Историки психиатрии, отсчитывают начало психиатрии с развития монастырского призрения на Руси. Не берясь оспаривать эту точку зрения, мы только лишь заметим, что научно-медицинский период в истории России начался значительно позже. До XVIII в. говорить о русской медицине ни как о науке, ни как о единой (и тем более институционализированной) практике нельзя. Поскольку народное самолечение и знахарские практики существуют во всех сообществах и обладают более менее универсальными чертами, мы оставляем эту область за рамками нашего внимания, заметим только, что медицина на Руси не представляла собой однородный феномен, а имела сословные характеристики. Высшая знать обслуживалась иностранными врачами, среди крестьян и городских разночинцев было распространено знахарство, и самолечение, основанное на практическом опыте и устной передаче информации (обмене опытом), который нашел отражение в имевших незначительное распространение травниках и лечебниках5. XVII и XVIII вв. в России — время интенсивного вливания западного знания. Русская медицина развивалась как продолжение европейской науки. На это указывает как большое число иностранных врачей, практиковавших в России (в XVII веке в России их было подавляющее количество), так и сам характер образования российских врачей XVTII-XIX вв. — большинство врачей получало образование
см, например, Мацкина Р.Ю. История развития медицины и здравоохранения в России. Обзор документальных материалов. Москва-Ленинград, 1958. за границей6. Вплоть до начала XVIII в. получать помощь дипломированного врача в России было привилегией узкого круга высшего сословия. Нужда в большом количестве хорошо обученных врачей возникла скорее из необходимости вести войны и лечить большое количество раненых солдат, чем из заботы о здоровье населения. Примерно с середины XVTII в. развитие русской медицины достигло такого уровня, что ее справедливо можно было назвать частью общеевропейской науки (Мирский, 1992).
Историю восприятия и отношения к безумию в дореволюционной России обычно делят на три периода (мы уже упоминали об этом выше)7. Первый период - период монастырского ухода, хронологические рамки которого отсчитывают с XI в. до 1775 г. Монастыри служили главным убежищем для разного рода бесных, бешеных, больных черной немощью (эпилепсией). Монастырские практики считаются основой развития медицины, образования, наук. Распространено мнение, что с конца XI в. призрение больных в монастырях достигло в Киеве «высоких организационных степеней», однако мы лишены возможности оценить как масштабы, так и характер этой практики. Можно лишь согласиться с тем, что вплоть до XIX в., пока не вошел в силу процесс секуляризации, православие определяло мировоззренческую картину мира русского человека, тем самым обозначая и рамки восприятия ненормального поведения. База для законодательных основ, касающихся безумия в России была заложена только во второй половине XVI в.8. В 1551 г. состоялся стоглавый Собор, где впервые упоминался факт безумия (помешательства, бесноватости) в связи с возникшим вопросом о наследовании. К этому же времени, а конкретно к 1564 г. относятся первые упоминания о психически больных в русском законодательстве (Юдин, 1951. Второй период, 1775-1864 года, - от основания Приказа Общественного Призрения (далее: ПОП) до формирования Земств. Дома умалишенных были учреждены в рамках ПОП в результате губернской реформы 1775 г. и были призваны упорядочить с одной стороны, филантропию в государстве, с другой - систему пенитенциарных институтов. Монастырские богадельни и стихийная милостыня были замещены регулярными, централизованными органами общественного призрения. В юрисдикцию Приказа входили народные школы, сиротские приюты, богадельни, госпитали и больницы, работные и смирительные дома и дома умалишенных9. Дома для умалишенных ПОП были организованы по модели немецких домов умалишенных 10. Центральной функцией этих Лечебниц было защита общества от потенциально опасных индивидов. Во главе дома ставились отставные солдаты (предполагалось, что они пунктуальны и воспитаны). Не редки были случаи отправки в дом умалишенных непокорных и непослушных крепостных. Изоляция безумных в России шла с большим трудом на протяжении всего XIX века, вначале из-за нехватки больных, затем из-за переполненности лечебниц, которые были просто не приспособлены ко все увеличивающему потоку пациентов. Количество домов умалишенных, как и количество больных, постоянно увеличивалось, превратившись уже к середине XIX в. в серьезную проблему для врачей и государства.
В России, как и в западной Европе, отношение к безумию изменялось под влиянием государственных реформ XVIII в. Первоначально внимание реформаторов было направлено скорее на водворение общественного порядка - то есть все, что в принципе не приносило реальной пользы либо же, еще хуже, нарушало порядок и вредило таким образом государству, становилось специальным объектом внимания власти. Постепенно сфера безумия становилось отдельным объектом внимания, и, следовательно, реформ, хотя этот процесс растянулся практически на сто лет.
Начало формированию законодательства по отношению к душевнобольным было положено Петром І. В указе от 16 января 1721 года было предложено учредить добрую полицию, посредством которой можно было бы создавать госпитали, школы и смирительные дома в губерниях (Константиновский,1887. С. 4). Однако политика Петра по отношению к дуракам не была последовательной, представляла из себя серию указов, которые в целом не получили ожидаемого распространения в свое время, но сильно повлияли на характер развития законодательства о душевнобольных уже позднее, в XIX в. К проблеме административного регулирования безумия вернулись ближе к концу XVTII в. Указом Петра III от 20 апреля 1762 снова говорится о том, безумные не должны посылаться в монастыри, для них должны быть созданы специальные дома - доллгаузы (от немецкого названия домов умалишенных Tollhaus)12. Екатерина Великая 3 июля 1762 подтвердила
Однако между проектами обустройства домой умалишенных 1840-х годов и открытием первой лечебницы -Казанского Окружного Дома Умалишенных в 1869 году произошло много событий. Во-первых, реформа 1861 года, в результате которой огромная часть населения получила новый статус, во-вторых, основание земств в 1864 году, в ведомство которых перешли Дома умалишенных. Считается, что в 1864 году начался новый этап в психиатрических практиках. Качественно иным институтом практически по всем направлениям политики по отношению к безумию были Окружные лечебницы. Окружные лечебницы могут быть примером результата борьбы психиатров за свой статус и именно здесь нашел свое выражение весь комплекс практик, изучение развития которых и является главной задачей этого исследования.
О том же у Екатерины II от 20 ноября 1762 (T.XVI, № 11647); Интересно, что указ вышел как следствие решения проблемы опеки и наследования земель помешанных братьев Козловских; указ своего покойного мужа, и уже в этом же 1762 году историограф Мюллер представил проект первого доллгауза (Юдин, 1954. С. 30). Первые доллгаузы и ирительные дома появились лишь в 1765 году - один в Новгороде, в Зеленецком монастыре, другой в Москве, в Андреевском (Каннабих, 1994. С. 285-296). В 1767 году вышло предписание Синода направлять психически больных для освидетельствования к врачам, однако при отсутствии последних освидетельствование часто проводилось Сенатом или административными губернскими органами. В 1773 г. в каждой губернии было назначено по два монастыря для помещения психически больных
Испытание в русской культуре до xix в
Практика испытания, конечно же, не была выдумана российскими законодателями специально для психиатрического освидетельствования преступников на предмет их вменяемости. Эта практика имеет широкие культурно-исторические коннотации, и до того как она стала непосредственной частью психиатрической экспертизы, она бытовала в совершенно различных контекстах. Наши дальнейшие рассуждения будут попыткой понять, что представляла собой эта практика в судебно-административном контексте.
Мы вряд ли сможем определить, в чем именно заключалась процедура испытания, руководствуясь законодательными актами. В законодательстве,
Дела об освидетельствовании в состоянии умственных способностей поступали в III и IV Департаменты Правительствующего Сената, смотря по губерниям. Правительствующий Сенат. Справочная книга. Составил имеющем отношение к душевнобольным, процедура психиатрического испытания появляется только в XIX в. В этом же контексте испытание встречается в указах середины XVIII в., связанных с содержанием и отсылкой сумасшедших в монастыри. Позднее процедура испытания появляется в указах, имеющих отношение к освидетельствованию сумасшедших преступников (1835 г.). Первые психиатры требовали введения испытания в процедуру освидетельствования в делах гражданских. Испытание в XIX в. вводилось как практика, служащая дополнением к уже закрепившейся практике освидетельствования сумасшедших.
Попробуем разобраться в этой последовательности. Согласно словарным статьям, испытывать значит узнать что-то, выяснить; испытание — изучение, познание, буквальное искание истины. Еще одно значение слова испытывать, — это устаревшее и широко распространенное обозначение того, что сейчас мы называем словом экзамен11. Позднейшие словоупотребления наделяют слово испытывать значением проверки, пробы, исследования качеств и свойств объекта, а также практического испытания предмета на его пригодность или непригодность для каких-либо целей, (с использованием физических, механических, микроскопических, химических методов)72. Современным эквивалентом последнему значению является слово эксперимент.
Обращение к энциклопедическому словарю Брокхауза и Ефрона показывает, что значение слова испытание имеет в русском языке долгую традицию (Т. XXII., СПб, 1897. С. 116). Словарь приводит несколько значений слова испытывать, используя его для обозначения разных практик . Прежде всего, он приводит значение испытания как инквизиционной.практики, по сути своей близкой понятию экзамена, теста, но затем словарь отсылает нас к понятию ордалии (ordeal), которое, в свою очередь, отсылает к статье «Суд Божий» (Dei iudicium)74.
Словом испытание также обозначалась процедура, которая по церковным правилам была установлена для лиц, желающих вступить в монашество (искус): «се ныне во святые церкви без испытания и без крещения принимают и святых тайн причащения сподобляют» (1666 г.) (Словарь Др-рус. Яз. XI-XVII веков)75.
Если в английском языке (как впрочем, и в немецком и французском), на лексическом уровне существуют точные различия между пыткой (torture), испытанием-экзаменом (test, examination), испытанием-судом преимущественно светским (trial), судом Божьим (ordeal), испытанием-исследованием, применявшимся в науках (examination, test, investigation, research), то в русском языке все эти значения обозначались словом с одной корневой структурой - они имеют одно корневое происхождение. В основе всех лексических форм, обусловливающую смысловую разницу, лежит корень пытать.
Все славянские языки, кроме русского (польский, чешский, болгарский, украинский, славацкий, белорусский), обозначают причинение физической боли разными словами - «torturowac», «катувати», «катаваць», «muchit », «мъча» (Черных, Т. II, С. 88). Слово же пытать в славянских языках имеет значение спрашивать, или значение допроса, но без телесных истязаний. В древнерусском и старославянском языке слово пытать первоначально также обозначало спрашивание, выяснение истины без причинения боли (Срезневский, II, 1759). В памятниках XV века слово пытать появляется в значении «допрос обвиняемого», причем без пыток76. В этом смысле слово испытание также имеет значение расследования, дознания: «достоить та казнити разбоиникы, но с испытанием»; «... после мужи избранные в Углечь, да испытание о смерти цревчевои сотворя т »77. Значение испытания как пытки - допроса с истязанием, причинением телесных мучений, мук, конечно же не является основным - хотя в русском языке XVII-XVIII вв. присутствует ассоциативная и семантическая связь78. Словарь русского языка XI — XVII веков приводит в качестве одного из значений слова испытывать истязание, пытку: «...И того отца духовного потомужъ роспросив со всяким испытанием накрепко, чтобъ он про то сказал правду, помня душу свою». «А которые холостые блуд творят твоим небрежением или таи от тебя, и тебе [подобает] тог о ... пытати со многим испытанием». В Уложении 1649 г. слово пытать приобретает новое для русского права значение допроса с причинением боли79
class3 ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИЯ ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ:
СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ДИНАМИКА class3
Психиатрия и правовая система: взаимосвязи и взаимовлияния
Во второй половине XIX в. внимание специалистов все чаще обращается на законодательную систему. И юристы и психиатры говорят о бедности и несовершенстве российского законодательства в отношении безумных и сумасшедших. Скорее одобряющий и снисходительный взгляд профессионалов на законодательство первой половины XIX в. сменился на взгляд глубоко критический, реформаторский. Однако юристы и психиатры преследовали разные цели и стояли на разных позициях133. Юристов интересовало не только усовершенствование законов, но и место психиатрии в обществе и статус психиатра как эксперта. Насколько психиатры компетентны в определении помешательства? Насколько суждения психиатров стоит воспринимать всерьез? Ведь если верить новейшим положениям психиатрии, практически все преступники оказываются душевнобольными, и вследствие этого подлежат лечению в домах умалишенных, а не наказанию. Юристы не были готовы к идее замены ранжированной пенитенциарной системы тюрем
С самого зарождения психиатрии начали говорить о «неодинаковости и диаметральности понятий, высказанных врачами и юристами» (Дюков, 1865. С. 35). Латентное напряжение между двумя профессиями выражалось в разных формах. Психиатры Второго и Третьего съезда жаловались на то, что среди испытуемых преступников, направляемых в психиатрические заведения часто попадаются случаи умственно здоровых (Труды II съезда, 1907. С. 149, 153, Труды III съезда, 1911). Эти факты также связывались с недостаточным вниманием к словам психиатра на суде. психиатрическими лечебницами. Со своей стороны психиатры стремились к статусному признанию своего экспертного знания и ограничению процессуальной власти юристов: «экспертам должна быть предоставлена полная свобода действий» (Сербский, 1907. С. 135).
«Врач-эксперт не свидетель, он и не помощник или простое орудие судьи; он - самостоятельный судья научных фактов. Отсюда вытекают его права и полная независимость его деятельности от судебной власти» (там же, С. 140).
Отсутствие осознанной государственной политики по отношению к безумию вело к двум важным последствиям. С одной стороны, если лицо, признанное помешанным, не представляло непосредственной опасности для окружающих, и не было причиной преступления, у него были реальные шансы избежать каких-либо административных санкций (инкарцерации, изменение гражданского статуса). Эти лица оказывались вне внимания правовой системы. Этот вопрос был предметом специального внимания психиатров, которые пытались разработать механизм учета и оценки душевного состояния населения страны. С другой стороны, несовершенства законодательства вели к усилению полицейской власти - при крайней неопределенности понятия душевная болезнь и политике психиатров направленной на то, чтобы пропустить через клиники как можно большее количество больных, а также неопределенность категорий и юридических процедур законодательства, вели к широкой интерпретации помешательства, позволяя объявлять таковыми (помешанными, сумасшедшими, слабоумными, умалишенными)" самые разные проявления не укладывающегося в рамки нормального поведения.
Обратимся к законодательству XIX в. Можно согласиться с общим мнением современников — и юристов, и психиатров — о том, что с юридической точки зрения признание человека «безумным или сумасшедшим» и учреждение над ним опеки осуществлялось на основаниях «крайне неопределенных и случайных»:
«Во-первых, он ставится в зависимость от случайного обстоятельства — от желания ближайших родственников страдающего безумием заявить о том местному начальству. Во-вторых, относительно порядка освидетельствования умственных способностей, не имеется в законе никаких твердых и определенных указаний: оно производиться в особых присутствиях губернских правлений, образуемых в смешанном, различном смотря по состоянию свидетельствуемого, составе, из представителей разных административных ведомств, имеющих отдаленное, и во всяком случае случайное отношение к вопросам психиатрии, и хотя также из представителей врачебной науки, но без обязательного участия специалистов-психиатров, и осуществляется на практике крайне неопределенно, без твердых, законом указанных, руководящих начал, , по разнообразным, в каждом месте и в каждом случае практикой установившимся, правилам и основаниям.
В-третьих, способ освидетельствования, который по закону, (ст. 373) заключается в строгом рассмотрении ответов на предлагаемые вопросы, до обыкновенных обстоятельств и домашней жизни относящихся - нельзя не признать крайне шатким, неопределенным и совершенно устарелым, так как такого рода освидетельствование путем рассмотрения ответов на предлагаемые вопросы идет в разрезе с элементарными основаниями новейшей психиатрии и не может нисколько служить к установлению факта безумия или здравого ума.
... В четвертых, значение освидетельствования, в смысле результатов его, нашим законом раздваивается: фактический момент освидетельствования установляется особым Присутствием, которое ограничивается только составлением акта, в который вносятся результаты «строгого рассмотрения» ответов на предлагаемые вопросы, а юридический момент - признание подвергнутого освидетельствованию лица сумасшедшим, - предоставляется другому учреждению, сенату, который разрешает вопрос заочно, в отсутствии свидетельствуемого и без непосредственных наблюдений, а исключительно имея в виду бумажное производство, т. е. данные, занесенные в протокол особым присутствием, причем между этими двумя моментами - между актом освидетельствования и актом признания - проходит обыкновенно продолжительный промежуток времени, нередко многие годы, в течении которых личность и имущество остаются в совершенно неопределенном положении.
Наконец, условия осуществления опеки над личностью и имуществом безумных и сумасшедших недостаточно выяснены законом, который только общим образом приравнивает безумных, в отношении условия опеки, к малолетним...» (ст. 377, 1854 год.)» (Канторович, 1899.C.IV-VI).
Приведенная цитата из книги юриста Канторовича отражает общее мнение широкого круга специалистов. Те же мотивы присутствуют практически во всех исследованиях, посвященных этому вопросу (Боткин (1887, 1911), Воротынский (1899, 1907), Кони (1911), Сербский (1895, 1907), Левенштейн (1887), Ковалевский (1881), Баженов (1907, 1911), Слонимский (1879, 1883) и др.). Процедура освидетельствования (и очного, и тем более заочного), как процедура верификации душевного состояния, представляла собой значительную проблему как для психиатров, так и для юристов. Заочная форма освидетельствования во второй половине XIX века воспринималась как аномалия, неудобство, некая законодательная случайность, которая не только замедляла правовой (судебный) процесс, но и, по мнению юристов, являлась выгодной для умалишенных, оттягивая решение иногда на целые годы, в то же время, «гарантируя их, по-видимому, от злоупотреблений» (Слонимский, 1879. С. 74, 76-77; о том же Канторович, 1899).
Очная форма освидетельствования также обладала недостатками, на которые жаловались как первые, так и вторые. Не удовлетворяло ни содержание этой процедуры, ни ее качество, ни характер ее функционирования. Причем все три последствия освидетельствования (1. признание свидетельствуемого слабоумным или умалишенным, 2. отдача его на испытание или 3. признание свидетельствуемого подлежащим пользованию — лечению) могли быть в результате недобросовестности, попустительства, а также возможных злоупотреблениях со стороны заинтересованных лиц (Кони, 1911. С. 29).
Для психиатров одним из наиболее важных недостатков процедуры был тот факт, что им при этом была отведена второстепенная роль, и мнение психиатров не обладало силой экспертного акта, рекомендации которого не могут быть проигнорированы134. Именно неопределенность юридического статуса психиатрической экспертизы вела к тому, что свидетельствовать им часто приходилось, опираясь на очень незначительный фактический материал,
«К сожалению, юристы у нас иначе понимают предложенное им по закону право. В современной судебной хронике нередко можно встретить случаи, когда обвинительная власть входит в роль строгого экзаменатора и с видом знатока опровергает все данные психиатрической экспертизы, беспощадно критикует все ее выводы, основанные в большинстве случаев на продолжительном и всестороннем клиническом исследовании. При этом юристы не упускают случая процитировать отрывки из специальных исследований по психиатрии, сделать ссылку на крупного авторитета, привести не идущие к делу выдержки из ходячих руководств - и все это с той целью, чтобы пошатнуть достоверность и правильность психиатрической экспертизы.... Суд весьма часто вдается в оценку мнения психиатров и по своему усмотрению принимает или отвергает его. Нередко также суд постанавливает решения прямо противоположные заключениям психиатрической экспертизы, основывая свой приговор «на обстоятельствах дела и на внутреннем убеждении» (Воротынский, 1898. С. 20-23). при этом нередко случалось, что они видели подсудимого единственный раз, на самой процедуре освидетельствования (Сербский, 1907. С. 122-163; 1895).
«Но в том и секрет, ..., что помешательство определяется не одними только симптомами, которые могут симулироваться, но непременно развитием и течением помешательства, изучением биографии и генеалогии больного» (Боткин (1),1893. С. 9).
В целом психиатры стремились к полной независимости от судопроизводства. «Наиболее целесообразным ...следуют признать полное выделение психиатрической экспертизы из общего судопроизводства с представлением экспертам надлежащей свободы» (Сербский, 1907. С. 134). Точка зрения юристов была не столь однозначной. Нельзя было не согласиться в необходимости участия сведущих людей. При этом, однако, сложно было признать столь исключительное положение психиатров на суде. Начало дискуссии о статусе психиатрической экспертизы было положено врачом Громовым в его «Кратком изложении судебной медицины» с отделом, посвященным душевным болезням в судебно-медицинском отношении (1832). Впоследствии юристы посвятили этой проблеме отдельные работы (Гофман, 189Г35; Канторович, 1899; Слонимский, 1879; Фохт, 1874).
Взгляд юристов на место и значение психиатрической экспертизы характеризуют достаточно типичные рассуждениях Фохта «Границы судебно-врачебной экспертизы. Судебно-психиатрический очерк» (1874), в которых присутствует интересная попытка анализа криминального случая, изложенного в «Архиве судебной медицины» за 1871 год. По нашему мнению, дело, о котором шла речь, не было исключением; наоборот, подобные ситуации в России второй половины XIX в. были распространенным явлением136.
При оценке состояния преступника в момент совершения преступления психиатры разошлись во мнениях: один эксперт посчитал поступок В четвертое переиздание перевода с немецкого «Руководства по судебной медицине» Э. Гофмана (1891) была включена глава «Обрядовая часть», посвященная положению эксперта на суде в России. Все законы в переводе были заменены на российские. предумышленным, второй решил, что это был припадок временного помешательства. Столь явное расхождение в мнениях экспертов и вызвало к жизни рассуждения Фохта. Поставив под сомнение необходимость психиатрической экспертизы на суде вообще, в конце своих рассуждений он приходит к выводу, что обойтись без психиатров все-таки невозможно (хорошее свидетельство достигнутого психиатрами статуса и общественного признания ценности психиатрической экспертизы). Рассуждения Фохта несколько запутанны, но чтобы понять точку зрения юристов, в них стоит разобраться. Согласно Фохту, врач на суде должен дать ясный ответ о мотивах преступления и о психическом состоянии свидетельствуемого, в соответствии со своим опытом и имеющимися знаниями (Фохт, 1874. С. 2). Но знание психиатров является довольно условным137:
«На деле, однакож этого особого критерия не существует; в оценке проявлений нормальной психической жизни и их мотивов, они (психиатры, -Л. Я.) пользуются общефилософскими, эмпирическими приемами, доступными юристам... суд которых в этом случае и не имеет никаких преимуществ перед обыкновенным людским судом.... Что же касается интерпретации права и вменяемости, то в этом деле они совершенно не компетентны» (Фохт, 1874. С. 3).
