Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. Некоторые проблемы современной теории метафоры
1.1. Понятие метафоры 11
1.2. Классификационный подход к метафоре в современной лингвистике
1.2.1. Лингвопсихологическая концепция метафоры 24
1.2.2. Коммуникативно-функциональная классификация метафоры 31
1.2.3. Номинативно-функциональные типы метафоры 41
1.2.4. Концептуальная основа классификации метафоры 47
Выводы по главе 58
Глава вторая. Метафора как модель и её роль в когнитивном процессе
2.1. Когнитивная лингвистика и когнитивная парадигма научного знания 62
2.2. Роль теории фреймов в интерпретации понятия метафоры 68
2.3. Интеракционизм и моделирование метафорического процесса 77
Выводы по главе
Глава третья. Постинтеракционистская концепция метафоры
3.1. Концептуальная метафора как основа когнитивных моделей 90
3.2. Теория смешивания и понятие ментального пространства 101
3.3. Соотношение теории смешивания и коцептуальной метафоры 109
Выводы по главе 120
Глава четвертая. Метафорика политического дискурса
4.1. Политический дискурс как предмет лингвистического анализа .122
4.2. Виды метафоры в политическом дискурсе 135
4.3. Авторская метафора как отражение языковой личности в политическом дискурсе 162
4.4. Национально-культурные особенности политической метафоры 195
Выводы по главе 201
Заключение 203
Бибилиография
- Лингвопсихологическая концепция метафоры
- Роль теории фреймов в интерпретации понятия метафоры
- Теория смешивания и понятие ментального пространства
- Авторская метафора как отражение языковой личности в политическом дискурсе
Лингвопсихологическая концепция метафоры
К.И.Алексеев, рассматривая метафору, обращается к её семантической двойственности и выделяет в её структуре две части — буквальное и метафорическое значение. В основе восприятия данной структуры лежат процессы понимания и распознавания, поэтому некое выражение можно считать метафорой, «если она распознаётся как таковая» (Алексеев 1997, с.6). К.И.Алексеев подчёркивает важность именно распознавания, которое и «позволяет обосновать различие между живыми и мёртвыми метафорами» (там же, с.6). В этой связи мы хотим отметить, что в дальнейшем, обращаясь к живым или мёртвым метафорам, мы будем соответственно использовать терминологию, «окказиональные» и «узуальные» метафоры.
Если принять за основу тезисы о том, что «принадлежность к метафоре определяется наличием двух составляющих: семантического различия между двумя уровнями значения и логической оппозиции на одном из уровней» (Бирдсли, с. 208), и что «метафора — это сокращённое сравнение», то можно отметить весьма своеобразное мнение Анны Веж-бицкой о семантическом анализе метафоры и сравнения в его не поверхностной, а глубинной структуре. Она считает, что «по существу, мы имеем дело с целой семьёй языковых явлений» и потому ставит задачу: «чётко определить родственные связи внутри всей семьи, а не только её самых известных представителей - классической метафоры и классического сравнения» (Вежбицкая 1990, с. 143).
Каждое мнение зависит, в свою очередь, от «широты» взгляда исследователей на саму природу метафоры с учётом тех необходимых обстоятельств, которые и обуславливают её рождение. При этом «подвергаемый анализу предмет рассматривается так, как будто он луковица, с которой снимают один слой за другим» (Гегель, с. 42).
Исходя из гегелевского постулата о понятии, которое «целиком конкретно», и в то же время «есть нечто абстрактное»; о суждении, рассматриваемом как «соединение разнородных понятий» и ещё определённее — «субъект есть предикат»; и об умозаключении, что по сути «есть единство понятия и суждения», - попробуем разобраться в нестандартном метафорическом высказывании Н.Д.Арутюновой о том, что метафора не может найти себе пристанище ни в одной функции, что сама её сущность не отвечает назначению основных элементов предложения - его субъекта и предиката. «Кажущаяся конкретность, «вещественность» метафоры нисколько не превращает её в наглядное пособие языка» (Арутюнова 1979, с. 169). Из этого следует, что дефиниция метафоры возникает аналитическим путём, в результате качественного умозаключения по известной форме Гегеля: Е - О - В, т.е. «некий субъект как единичное смыкается с неким всеобщим определением посредством некоего качества» (Гегель, с. 368).
Лингвистам хорошо известны метафоры, дающие ключ к пониманию природы языка и его единиц (см. Нерознак 1991). Биологическая концепция языка, по мнению Н.Д.Арутюновой, уподобила его живому и развивающемуся организму, который рождается и умирает (ср. живые и мёртвые языки); компаративисты увидели метафоричность в том, что праязык возник по аналогии с прародителем; ключевой для структурного языкознания была метафора уровневой структуры; для генеративи-стов — метафора языка как порождающего устройства. Одним словом, смена научной парадигмы всегда сопровождается сменой ключевой метафоры, «вводящей новую область уподоблений, новую аналогию» (Арутюнова 1990, с. 15). Подводя итог сказанному, следует, прежде всего, отметить огромное разнообразие взглядов на понятие метафоры. Учёные, занимающиеся метафорой, по-разному видят её и неоднозначно интерпретируют широко известные дефиниции этого понятия, не говоря уже о собственных концепциях метафоры. Можно было бы увеличить число учёных, которые высказываются на этот счёт, но мы не видим в этом смысла, потому что суть осталась бы неизменной: сколько мнений, столько и определений.
Колоссальный объём научной литературы по метафоре (число её с каждым годом растёт) приводит не к окончательному прояснению феномена метафоры, а, скорее наоборот, такое многообразие усложняет её исследование, поскольку в основе метафоры, как будет показано нами в дальнейшем, могут лежать различные когнитивные модели (Н.Н.Миронова). Одним словом, «tiber wenig andere systematisch angehbare geisteswis-senschaftliche Einzelthemen diirfte mehr und mehr Widerspruchliches ge-schrieben worden sein als tiber das Phanomen „Metapher"» (R.Wesel, S.202).
И хотя знакомство с когнитивными возможностями и неординарными семантическими качествами, найденными в метафоре её многочисленными исследователями, имеет непосредственное отношение к теме нашей работы, мы будем рассматривать её как «троп или механизм речи, состоящий в употреблении слова, обозначающего некоторый класс предметов, явлений и т.п., для характеризации или наименования объекта, входящего в другой класс, либо наименования другого класса объектов, аналогичного данному в каком-либо отношении». Сам же термин «метафора» может применяться к любым видам употребления слов в непрямом значении» (ЛЭС, с.296).
Роль теории фреймов в интерпретации понятия метафоры
«Когнитивная лингвистика», «когнитивная модель», «когнитивный механизм», «когнитивный денотат»... В этих (и подобных им) терминах чувствуется жёсткость времени, начинённого новыми технологиями, и ощущается упругость отношений между языком и мышлением: именно язык показывает, как работает ум. XX век широко раскрыл двери когнитивной парадигме научного знания, которая послужила отправной точкой для формирования когнитивной лингвистики, у истоков которой, по мнению Е.С.Кубряковой, стояли психологи Дж.А.Миллер и лингвист Н.Хомский. Отличительной чертой новой научной парадигмы является «радикальное переключение внимания исследователей от объекта к субъекту, т.е. порождение и восприятие речи рассматривается как конструктивная деятельность субъекта, осуществляемая на основе имеющихся у него знаний» (Панкрац, с. 403).
Единого определения когнитивной лингвистики в современной науке не существует (Е.С.Кубрякова). В то же время она стала уже очень мощным направлением и противостоит структуралистическому и гене-ративистскому пониманию языка. И потому есть все предпосылки к определению цели данной науки как получения знания о знании. «В настоящее время общепризнано, что без развития науки о знаниях невозможно разрабатывать новейшие средства информационной технологии - лингвистические процессоры, машины логического выводы, робото-технические устройства и т.п.» (Сергеев, с.4). А.Ченки считает, что под «термином «когнитивная лингвистика» понимается группа теоретических подходов, которые в целом совместимы друг с другом и разделяют некоторые основные принципы, например, язык - это неотъемлемая часть познания» (Ченки 1997, с. 340). Важно отметить, что когнитивная лингвистика является наукой междисциплинарной, призванной объединить усилия не только лингвистов, «представляющих разные направления в изучении языка, но и учёных из смежных с лингвистикой научных отраслей» (Абдулфанова, с. 8). Когнитивная наука как источник теоретических постулатов для когнитивной лингвистики сформулировалась, по мнению А.Н.Баранова, на стыке нескольких научных дисциплин (философии, логики, лингвистики, искусственного интеллекта, теории программирования и др.). В поле деятельности специалистов, работающих в этой области входит, в частности, решение таких проблем, как работа сознания, человеческого интеллекта, попытка построения ментальных моделей и т.п. При этом именно язык рассматривается как тип когнитивной деятельности. Являя собой яркое отображение когнитивных способностей человека, язык в данном случае выступает как инструмент познания, как «универсальное эвристическое средство объяснения всего сущего, в том числе - и непосредственно языка» (Кубрякова 1997, с. 22). Примечательно, что в рамках когнитивной парадигмы язык, по мнению Моники Шварц, исследуется как "Ausdruck einer spezifischen kognitiven Fahigkeit des Menschen" (Schwarz, S. 18).
М.Шварц попыталась собрать воедино всевозможные характеристики когнитивной лингвистики, и в результате суть её исследований может быть изложена в следующих шести пунктах: 1. комплексная система ментальных структур определяет человеческое поведение; 2. эта система подразделяется на многие подсистемы, которые основаны частично на специфических, частично на универсальных принципах; 3. языковая способность зафиксирована нейробиологически в структурных и функциональных закономерностях человеческого мозга; 4. язык позволяет себя описывать как когнитивная система, но — на абстрактном уровне, отличном от физиологического основания мозга, как ментальный феномен; 5. когнитивная лингвистика — диалектична, и в большей степени она пытается объединить все аспекты перспективных исследований; 6. когнитивная лингвистика указывает на ментальное начало, так как акцент делается на ментальном характере языка,, который описывается как часть когнитивных процессов. Кроме того, при исследовании языковых способностей человека возникают следующие вопросы: 1. Из чего состоит наше знание языка? 2. Как оно приобретается? 3. Как оно используется? 4. Какие мыслительные структуры и механизмы лежат в основе воспроизведения, овладения и употребления языка? Каждый из этих вопросов является предметом изучения отдельной дисциплины. Так (1) стоит в центре теоретической лингвистики, (2) и (3) определяют область психолингвистики, а (4) является предметом изучения нейролингвистики.
Когнитивная лингвистика ставит перед собой цель не только наглядно показать связь между этими вопросами, но и применить на практике выводы, полученные в результате этой связи. Одно из ключевых предположений в когнитивных исследованиях заключается в том, что «записанные» в нашей памяти когнитивные структуры отображают окружающий мир. Они состоят, в свою очередь, из концептов, в функцию которых входит сбор и хранение знаний о мире. "Als Bausteine unseres Kognitionssystems ermoglichen sie die okonomische Speicherung und Verarbeitung subjektiver Erfanrungseinheiten durch die Einteilung der Informationen in Klassen nach bestimmten Merkmalen" (Schwarz, S. 84). Благодаря концептуальным единствам люди оказываются способными быстро перерабатывать и организовывать огромное количество информации таким образом, что возможно не только понимание её, но ещё и разумное действие на её почве.
Фундаментальными принципами категоризации мира и знаний о мире являются идентичность, с помощью которой мы способны узнать своего школьного товарища и вне классной комнаты; и эквивалентность, благодаря которой мы понимаем, что яблоня, как на собственном садовом участке, так и на участке соседа, относится к классу деревьев.
Концепты возникают в результате ментальных операций, которые абстрагируются от индивидуальных характеристик одного объекта, извлекая из него общие признаки. М.Шварц показывает такой процесс на примере концепта СОБАКИ (ЯВЛЯЕТСЯ ЖИВОТНЫМ, ИМЕЕТ ЧЕТЫРЕ ЛАПЫ, ОДИН ХВОСТ, МОЖЕТ ЛАЯТЬ). Спорным, однако, остается момент овладения подобными концептами: некоторые учёные рассматривают все основные концептуальные структуры как врожденные, другие же — наоборот, считают, что необходимы ещё и определенные познания об окружающем мире. Но так или иначе, а концепты записаны в нашей памяти не изолированно: через различные отношения они связаны с другими концептами. Что же касается межконцептных связей, то они представляют собой когнитивные структуры в одной реальной области.
Теория смешивания и понятие ментального пространства
Итак, предположим, что в одном исходном пространстве (1) будет находиться Кант, размышляющий над определённой проблемой и делающий соответствующие выводы. В другое исходное пространство (2) мы „поместим" современного философа, так же высказывающего свои мысли о разуме. Как видим, оба эти пространства обладают общей фреймовой структурой: философ, рассматривающий некое явление, его язык, цель данных размышлений, их тема, время и способ выражения. Именно данная фреймовая структура и наполняет пространство всеобщности.
Как это хорошо видно на схеме, смешанное пространство вмещает в себя данные из двух исходных пространств. Следует при этом отметить, что в данном случае мы имеем частичный перенос на смешанное пространство: точные даты жизни Канта и современного философа, различные формы выражения мыслей, наличие двух языков (один из них -английский, на котором говорит современный философ, проецируем).
Проследим, как же протекают три базовых этапа смешивания. В результате СОЕДИНЕНИЯ мы имеем двух собеседников, ведущих дискуссию в одном и том же месте, в одно и то же время. Благодаря ДОПОЛНЕНИЮ в смешанном пространстве появляется фрейм беседы, (выражен лексически). РАСШИРЕНИЕ же приводит к тому, что наш мозг в состоянии создать на базе данной беседы совершенно невероятные картины: например, кто-либо из философов потерял самообладание и в пылу спора ударил кулаком по столу или демонстративно покинул место дискуссии и т.д. и т.п.
Обратимся теперь к уже известным нам основным принципам смешивания. Возникновение смешанного пространства даёт возможность рассматривать в нём (когнитивно) некоторые события и выделять их в отдельный блок. В данном случае таким блоком (компактной сценой) является фрейм беседы. Причём, беседа современного философа с Кантом представляет собой единую сеть. На схеме чётко прослеживается межпространственная связь: всюду мы имеем философа, размышляющего над определённой проблемой. Нельзя не заметить и отличительную черту концептуальной интеграционной (или фреймовой) сети -общую для всех пространств топологию, которая задаётся организующим фреймом - фреймом, определяющим природу соответствующих действий, событий и участников. Затем он «впитывается», как правило, более разработанным фреймом в смешанном пространстве. Например, общий организующий фрейм философских размышлений вливается в наиболее продуманный фрейм философов, обсуждающих проблему. Но при этом сам он обеспечивает целый ряд отлаженньгх отношений между отдельными пространствами. А когда их разделяет один и тот же фрейм, нам значительно легче проследить межпространственный перенос.
«Разгрузка» данного отрывка происходит легко. Представить же, что кто-то попытается интерпретировать буквально этот отрывок, в данном случае невозможно: ни Кант, ни современный философ не смогут совершить перелёт во времени и заговорить на едином языке. Однако философские дебаты (во времени и пространстве) никому из нас не кажутся странными: мы настолько привыкли к использованию подобного смешивания в повседневной жизни, что даже не замечаем его. Более того, появление всех элементов в смешанном пространстве логически оправдано. Не будь в нём современного философа, было бы непонятно, с кем ведёт дискуссию Кант; а если бы временные данные из двух исходных пространств не слились бы в смешанном, то нам бы пришлось прибегать к услугам мистификаторов или изобретать машину времени... И это ещё раз доказывает, что смешанное пространство является идеальным местом для когнитивного мышления. Для него характерен именно логический ход мыслей (исследование природы познания), кроме того, при смешении появляется возможность сделать определённые выводы (Кант, например, может не согласиться с современным философом); и более того, здесь даже не исключены эмоции (философ может быть польщён, что именно ему выпала честь «поспорить» с великим Кантом).
Рассмотрев теорию смешивания, можно сделать следующие выводы: концептуальная проекция включает в себя подвижную конструкцию, состоящую из связанных между собой двух исходных пространств, пространства всеобщности и смешанного пространства; многопространственная модель даёт нам возможность не только понять, но и представить происходящее в отдельно взятой ситуации -это становится возможным благодаря тому, что каждое пространство в отдельности можно представить в виде сосуда, хранящего в себе когнитивную модель данной ситуации; само ментальное пространство представляет собой такую структуру, которую говорящий/слушающий строит в момент беседы; структуризация важна для членения информации в предложении на ряд небольших когнитивных моделей; каждое пространство отличается логическим и последовательным отображением элементов и содержит в себе информацию об их отношениях в отдельно взятой ситуации.
Авторская метафора как отражение языковой личности в политическом дискурсе
В.Н.Базылев полагает, что целесообразно рассматривать политический дискурс как смещённое состояние сознания и соответствено ориентироваться не на общий смысл речи политика, а на «наличие формально сознательно неконтролируемых структур» (1997, с. 10), т.е. использовать в определении политического дискурса не аргументы ad rem (к делу), а только воздействие на чувства «аргумент к человеку» (ad hominem), что значительно ограничивает понятие. Следовательно, дан-ное высказывание может означать только то, что политический лидер знает, что, выступая, например, перед электоратом ему не следовало бы акцентировать какие-то моменты или комментировать их, а так же употреблять нелитературную лексику. Но иногда обстоятельства бывают сильнее здравого смысла. Ср.: „Комсомолка " наехала на нас с Гришкой за эту дискуссию и правильно сделала " (А.Чубайс, «Комсомольская правда» от 02.12.99); ,flem, с 1990 года я не поддерживал Ельцина, но мне противны люди, которые в 1996 году облизали ему все филейные части, а когда он серьёзно заболел, сразу стали пророчить ему смерть" ( Явлинский, «АиФ», № 49/1999); „Руководство Министерства внутренних дел пытается затолкать в психушку журналиста Александра Хинштейна, его коллеги и согласные с ним москвичи вынуждены устраивать возле МВД митинг в защиту свободы слова. Дожили!" (Ю.Лужков, «АиФ», № 5/2000).
Более чётко идея о «сознательно неконтролируемых структурах» была сформулирована У.Коннолли (W.Connolly). Он рассматривает язык политического дискурса как своего рода каркас, внутри которого происходит развитие политических мыслей и действий. Отталкиваясь от подобной интерпретации политического дискурса, У.Коннолли делает вывод, что исследовать политический дискурс - это значит заниматься, в первую очередь, не высказанными до конца мыслями и идеями, пытаясь придать этим мнениям более чёткие очертания или рассматривая их с критической точки зрения.
В.Н.Базылев и Ю.А.Сорокин, в свою очередь, полагают, что «изучение политического дискурса - это изучение сбивчивых речей, неоконченных произведений, бессвязных суждений. Это скорее анализ точки зрения, нежели анализ собственно знания, скорее анализ заблуждений, нежели анализ истины, наконец, скорее анализ менталитета, нежели анализ форм мысли» (1997, с. 6). Данное утверждение можно оценивать как субъективное и трудно согласиться с некоторыми его пунктами. В политических речах, вне всякого сомнения, может проглядывать некоторая неоконченность или сбивчивость. Но это может быть «речь» политизированной толпы, а представить себе бессвязную речь политика, выступающего в предвыборной борьбе и излагающего программу действия своей партии, просто невозможно.
Практически каждый общественный деятель (с претензией на публичность), по образному выражению М.Горького, «весь в словах, как рыба в чешуе». Существует даже определённое мнение, что Homo sapiens в образе политика становится Homo eloquens (человеком говорящим), причём говорящим публично («Независимая газета»). И весьма примечательно, что современная идеология увязывает политику именно с речевой деятельностью, и более того, некоторые политологи (в частности, С.Илл) считают невозможным рассмотрение политических структур и процессов в отрыве от рассмотрения обслуживающего их языка.
При этом анализ выступления политика или политизированной личности, как правило, представляет интерес для изучения политического дискурса. Ср.: „Liebe Genossinnen und Genossen! Ich heisse euch auf einem historischen Parteitag der Sozialdemokratische Partei Deutschlands hier in Bonn willkommen. Ein historischer Parteitag ist es deshalb, weil die Sozialdemokratische Partei Deutschlands einen grossen Wahlsieg errungen hat, der durchaus in einem Atemzug mit dem grossen Wahlsieg Willy Brandts genannt werden darf, derm noch niemals in der Geschichte der Bundesrepublik ist es gelungen, aus der Opposition neraus eine Regierung abzuwahlen, und noch niemals in der Geschichte der Bundesrepublik ist es uns gelungen, die andere grosse Volkspartei so deutlich auf den zweiten Platz zu verweisen" (речь ОЛафонтэна на очередном съезде С ДІЙ); «Я думаю, что правительство выработало неплохую программу действий в этом направлении и на протяжении первого полугодия своего функционирования сделало немало для того, чтобы обеспечить эти предпосылки. К сожалению, в последние месяцы продвижение в этом направлении резко затормозилось» (Е.Гайдар, «ЛГ», № 14/2001); «В стране есть проблема со сбором налогов, проблема бюджетного дефицита, но девальвация не решит их, а, наоборот, только обострит. Те же, кто предсказывает девальвацию и, не побоюсь этого сказать, пропагандирует её как спасение экономики. Скромно умалчивают о том, что девальвация - это тяжелейший удар по регионам, использующим импортное продовольствие, удар прежде всего по Москве» (А.Чубайс, «АиФ», № 27/1998).
