Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Познавательные модели феномена танатоса в западноевропейской и русской философской мысли 16
Параграф 1. Основные периоды развития философской танатологии 16
Параграф 2. Русская философия о смертности человека: чаяние сверхвозможного и сомнение в неизбежном 44
Глава 2. Проблема познания танатоса в условиях кризисов 67
Параграф 1. Источник смерти: структура кризиса и смыслы смертельной угрозы 67
Параграф 2. Духовные и материальные основания для противостояния смертельной опасности 92
Заключение 118
Библиографический список... 120
Приложения 134
- Основные периоды развития философской танатологии
- Русская философия о смертности человека: чаяние сверхвозможного и сомнение в неизбежном
- Источник смерти: структура кризиса и смыслы смертельной угрозы
- Духовные и материальные основания для противостояния смертельной опасности
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Демократизация
жизнедеятельности общества представляет благодатную почву для широкого, носящего подчас характер напряженной и жесткой полемики, обсуждения проблем смерти и умирания. Вопрос о философских основаниях понимания смерти, отношения к ней, познания её значения для живущих на Земле людей во второй половине двадцатого века уверенно вышел за пределы специализированных учреждений и их подразделений. Суть вопроса может быть определена как экзистенциальная. Но философское осмысление смерти далеко не исчерпывается даже этой крайне обширной сферой рефлексии, ибо так или иначе отмеченные печатью смерти и умирания события связаны как с природными и техногенными катастрофами, так и с агрессивным поведением людей.
В планетарном масштабе ужесточается конкуренция за материальные, энергетические, вещественные ресурсы, формируются идеологии индивидуального и массового уничтожения (самоуничтожения) людей, учения об эстетике смерти и умирания. Даже в условиях цивилизованной, комфортной среды обитания не исчезает угроза усиливающегося, принципиально непреодолимого социального неравенства и связанных с ним смертельных болезней, голода.
Индивидуальный человеческий опыт столкновения со смертью в том или ином облике имеет несколько измерений, в каждом из которых оценка данного опыта порой радикально различна. Таковы экзистенциальное, научное, культурно-философское, религиозное измерения. Поэтому актуально, помимо совершенствования конкретных способов осмысления феномена смерти, непрерывное уточнение предельно общих оснований для подобной рефлексии. Обращение исследователей к философским учениям и системам, создававшимся много веков назад, становится как нельзя более уместным.
Однако и здесь исследователей ждёт сложность, связанная с тем, что большое количество направлений и подходов к осмыслению феномена смерти, часто противостоящих друг другу, создают общую рассогласованную картину. Насущной задачей становится нахождение связи гносеологических и онтологических проблем с феноменом смерти; не менее важно подтвердить или опровергнуть необходимость особых подходов к его исследованию. В условиях продолжающейся дифференциации проблемных областей, где в той или иной степени компетентно освещается феномен смерти, актуальность таких уточнений велика. Специалистам-практикам они позволят эффективнее освоить достижения современной философии, а философам - грамотно интерпретировать научные открытия в области сохранения жизни человека.
Степень разработанности проблемы. Философская категория смерти весьма результативно разработана в самых различных областях теоретической и практической философии. В последние десятилетия отправным пунктом для философской рефлексии над феноменом смерти всё чаще становится также знание, носящее прикладной характер. Такое знание дают частные науки и практические отрасли деятельности, исследуя феномен смерти с использованием строго определённых терминов и выражений. Вместе с тем далеко не все представители специальных наук при осмыслении феномена смерти приветствуют обращение к категориям со многими смысловыми и содержательными уровнями, что составляет препятствие к плодотворному интегральному осмыслению феномена смерти.
Научно-практическое направление философских исследований феномена смерти в целом фокусирует внимание именно на возможностях и перспективах преодоления и упразднения смерти. Акценты расставлены если не на бессмертии как таковом, то, по меньшей мере - на замедлении
процессов старения организма человека и физическом продлении жизни (витаукт). Данные вопросы в разной степени отражены в работах И. Мечникова, В.В. Фролькиса, В.А. Неговского, Н.В. Эльштейна, А.П. Огурцова, А.Я. Иванюшкина, получая научно-материалистическое объяснение и истолкование. Основные изыскания в этой области касаются биомедицинской этики, философских комментариев по поводу оказания социальной, психологической и медицинской помощи пациентам с не подлежащими радикальному лечению заболеваниями (mortal diseases).
Религиозно-философская традиция осмысления феномена смерти связана с именами B.C. Соловьёва, Л.П. Карсавина, Н.А. Бердяева, В.В. Розанова, Л.И. Шестова, И. Ильина, Евг. Трубецкого, С.Л. Франка, С.Н. Булгакова. Актуальность идей, предложенных ими, в условиях современного духовного кризиса российского общества чрезвычайно велика. Тем не менее, углублённое целенаправленное изучение этого ценнейшего наследия в аспекте феномена смерти ещё только предстоит.
В экзистенциализме изучение феномена смерти традиционно занимает одно из ведущих мест. Среди философов данного направления, посвятивших исследованию феномена смерти не один десяток страниц своих главных работ, следует назвать С. Кьеркегора, М. Хайдеггера, А. Камю, Ж.-П. Сартра, Р. Гвардини, К. Ясперса, X. Ортегу-и-Гасета.
Работы исследователей М. Сабома, Г. Ритчи, Р. Моуди, Э. Кюблер-Росс содержат богатейший преимущественно фактический материал, касающийся процесса умирания, состояния клинической смерти, пограничных состояний между жизнью и смертью (NDE - near death experience). Опыт подобного рода с не меньшей тщательностью комментируют А. Ландсберг, Ч. Файе, Л. Уотсон. Интерпретаторы пограничных со смертью состояний не настаивают на их исчерпывающем объяснении путём создания унифицированной теории или концепции. Авторы, анализируя документы - протоколы наблюдений, тексты
самоанализа лиц, имеющих предсмертный или предполагаемый посмертный опыт - помимо написания своих заключений и комментариев, стремятся привлечь других учёных для теоретического обобщения. Однако речь идёт большей частью о ситуациях, в которых активно применяются современные способы реанимации, известные лишь ряду специалистов узкого профиля. Это вызывает многозначные толкования фактического материала, неоправданные выводы на его основе, полемические столкновения не по сути проблемы, но по частным и порой привходящим моментам. Обнаруживается недостаточность общемировоззренческих и философских концепций, которые обладали бы высокой степенью научности и в то же время могли бы быть доступными широкой аудитории.
Ряд авторов концентрируются на выявлении культурно-исторических контекстов феномена смерти, значения обрядовых практик для выработки отношения людей к смерти. Они исследуют механизмы функционирования символов и знаков смерти в культурном пространстве, этнические и этнопсихологические особенности осмысления смерти и сопутствующие национальные традиции, обычаи, предания. На Западе таким проблемам посвящены работы Дж. Фрэзера, Ф. Ариеса, К. Ламонта, особенно значимы исследования Р. и Б. Кастенбаум; среди отечественных специалистов Т. Щепанская, М.А. Шенкао. М.А. Шенкао даёт философскую оценку важнейшим социальным, культурно-историческим, мировоззренческим аспектам современного осмысления феномена смерти; однако следует отметить, что число работ столь масштабного уровня относительно невелико.
Собственно философские аспекты феномена смерти сравнительно недавно стали предметом подробного рассмотрения российских представителей философской танатологии А.В. Демичева, М.С. Уварова, Е.Ю. Сиверцева, Г.Г. Ершова, А.В. Коневой, Т.А. Лисициной, Т.В. Мордовцевой, О.С. Суворовой, П.Д. Тищенко, О.В. Харитоновой, Г.Н.
Рогановой, Л.А. Колесниковой. Существенный вклад в разработке проблемы принадлежит И.И. Лапшину, Н.Н. Трубникову, СВ. Поросенкову, К.Г. Исупову, С.С. Неретиной. В ряде публикаций саратовских учёных В.П. Барышкова, В.Н. Белова, В.Н. Гасилина, Е.В. Листвиной представлены историко-философские, аксиологические, онтологические и гносеологические, культурологические и религиоведческие аспекты осмысления феномена смерти.
Устойчивый интерес вызывает у современных специалистов биоиммортологическое направление, ориентированное на оправдание и изыскание способов достижения индивидуального бессмертия (И.В. Вишев, В.П. Ярышкин, В.В. Минеев). Свои поиски указанные авторы осуществляют в контексте философских идей Н.Ф. Фёдорова, отчасти B.C. Соловьёва.
Весьма перспективна философская интерпретация обыденного языка, репрезентирующего смыслы и оттенки значения смерти. Но такие исследования нередко лишь подчинены поискам решения более обширных философских проблем, подтверждение чему мы находим, например, у М. Фуко, Ж. Бодрийяра, Ж. Делёза, Ф. Гваттари, Ж. Лиотара. Место и значение феномена смерти в социальных и экономических процессах получают в их работах философское объяснение. Однако и на фоне успеха аналитических изысканий постмодернистской философии потребность именно в фундаментальном осмыслении феномена смерти сохраняется.
В свою очередь, глубинные определения сущности феномена смерти требуют высокого уровня абстракции, удаляясь от предметного и антропологического измерений бытия. В этой связи существенно усложняется и определение аксиологического статуса феномена смерти, поскольку ценностное отношение представляет собой продолжение и своего рода усложнение познавательного отношения. Определить, что есть вещь для меня, затруднительно без уточнения: что она есть вообще (сама
по себе). Последнее и представляет собой предметную область гносеологии.
Одним из основных препятствий к продуктивному осмыслению феномена смерти служит недостаточное взаимодействие учёных естественных и гуманитарных наук, а также практиков и теоретиков, сталкивающихся с проявлениями феномена смерти в проблемном поле философской рефлексии. Данная работа направлена на привлечение возможно большего количества квалифицированных мнений в эту область, предлагая необычный подход к исследованию указанной проблемы.
Методологическая основа диссертации. Ведущим методом исследования избран структурно-функциональный анализ, опирающийся на возможности исторического метода, и по мере необходимости сочетающийся с элементами системного подхода. Содержательная структура диссертации построена с ориентацией на возможность осуществления исследователем избирательно-синтетических заключений сугубо познавательного, оценочного и регулятивного характера. При этом из вида не упускается и необходимость связи частных и общих аспектов данной проблематики, которая прослеживается по публикациям авторов отечественной и зарубежной философии.
Активно используются результаты теоретических и методологических изысканий М. Аврелия, Э. Роттердамского, С. Кьеркегора, Р. Гвардини, К. Леви-Стросса, А. Шопенгауэра, Н.Ф. Фёдорова, В.В. Розанова, Л.П. Карсавина. Для соотнесения промежуточных и итоговых результатов осмысления феномена смерти с основополагающими утверждениями религиозно-философской и естественнонаучной традиций привлекаются православно-патристические идеи Н. Святогорца, И. Брянчанинова, Ф. Затворника, о. С. Роуза, материалы современных системных исследований в области гносеологии, идеи кибернетики и экологии.
При рассмотрении разнокачественных явлений, процессов, фактов, относящихся к феномену смерти, постоянно применяется принцип соответствия; привлекается семантический анализ. На основе избирательного подхода к выбору адекватных предмету исследования способов познания это позволяет существенно уменьшить диспропорцию генерализирующей и индивидуализирующей стратегий.
Смертельная угроза рассматривается с позиций потребления и обмена ресурсами, а также в контексте кризисных состояний системы. Таким образом, современный научный арсенал интегрируется в традиционные, исторически сложившиеся философские направления и подходы. Не последнее место в перечне методов исследования занимает принцип аналогии (элемент компаративистского подхода).
Объект исследования. В качестве объекта исследования выступает осмысление феномена смерти, объединяющего в себе обширные группы событий, состояний, явлений, процессов и фактов; изначально принимается характеристика феномена смерти как универсального, имеющего глубинный смысл компонента в структуре Бытия.
Предмет исследования. Предмет исследования - комплекс возможностей, реальных или потенциальных условий, необходимых и дополнительных средств, способов осмысления феномена смерти, описываемый с учётом порядка его использования и требования его соответствия конкретной наличной ситуации. Кроме того, изыскиваются пути перехода от полученных в результате философской рефлексии над феноменом смерти выводов к практическому применению их в повседневной деятельности субъекта.
Цели и задачи исследования. Данная диссертация имеет целью определить наиболее существенные гносеологические аспекты осмысления феномена смерти и предложить способы обращения с ними. Учитывая их, оптимизировать процесс осмысления и, по возможности, максимально
повысить практическую применимость его результатов. Когнитивная регуляция масштабов совершаемой рефлексии позволит привлечь строго необходимый по качеству и количеству эмпирический или аналитико-теоретический материал. В интересах строгости исследования автор стремится избегать в равной степени ограничения трактовки проблемы смерти и необоснованного расширения спектра относящихся к ней вопросов. Заявленной цели соответствуют перечисленные задачи:
зафиксировать изменения, происходившие во взглядах на феномен смерти в ходе исторического развития философской мысли; выделить как стабильные, так и изменчивые компоненты гносеологических структур, применяющиеся, вне зависимости от времени их создания, с высокой эффективностью в условиях современности;
определить ведущие направления, по которым проводилось ранее и осуществляется в настоящее время исследование феномена смерти; установить наличие доступных экспликации форм их преемственности и существенных различий, обусловленных происходящими изменениями в человеческом бытии, природе и техносфере;
3) выявить ситуации, в которых исследовательский арсенал
конкретного направления познания - научного, религиозного,
философского и других форм - перестаёт соответствовать содержательной
и/или сущностной области феномена смерти;
4) предложить гносеологическую схему и практические рекомендации,
направленные на устранение неясности и непоследовательности
исследователя при осмыслении им феномена смерти, на повышение
применимости формулируемых выводов в условиях наличной культурно-
исторической ситуации;
5) проанализировать специфику философской рефлексии над
феноменом смерти в российском обществе и мировом сообществе в
аспекте взаимодействия научной и ненаучной, светской и религиозной областей осмысления.
Научная новизна исследования. Совмещение при проведении исследования элементов системного подхода и структурно-функционального анализа позволило сообщить диссертации следующие инновационные свойства:
на основе внутреннего единства и преемственности философского знания, онтологической общности самих субъектов познания предложены возможные пути преодоления как чрезмерной простоты, так и излишней академической сложности в осмыслении феномена смерти, предпочтительные способы интерпретации соответствующих философских позиций;
разработана особая унифицированная познавательная структура, облегчающая систематику и обобщение имеющихся в распоряжении исследователя данных теоретического, практического, исторического характера и осуществление на их основе направленного избирательного синтеза знания о феномене смерти;
3) применительно к феномену смерти сформулирован принцип
возрастающего познания, который состоит в непрерывном обновлении и
пополнении знания, необходимого в деятельности по обнаружению
источника смерти и защите от его воздействия;
использована возможность непротиворечивого и не враждебного взаимодействия научного и вне-научных подходов к осмыслению феномена смерти при учёте уровня, формы и порядка такого взаимодействия, а также при ограничении области его реализации;
в область собственно научного и философского знания активно вовлекаются высказывания, стереотипы, распространённые в повседневной жизни, а также некоторые пословицы и поговорки как незаменимый эмпирический материал, подлежащий гносеологической интерпретации;
6) рекомендовано привлечение проблемы смерти в качестве тестовой, позволяющей определить практические и теоретические слабые стороны теорий, концепций и учений, претендующих на универсализм и руководящее место в ряду светских и религиозных целевых, ценностных, поведенческих ориентиров, предлагаемых отдельному человеку и всему современному человечеству локальной культурой или культурой, отмеченной признаками глобальности.
Положения, выносимые на защиту.
1. Философия располагает действующими моделями осмысления
феномена смерти как факта и умирания как процесса. Однако
эффективность подобной рефлексии достигается не выводом завершённых
и непогрешимых определений, а созданием инвариантных познавательных
структур. Последние уместно сопоставлять с выделенными автором
направлениями исследования феномена смерти: природным,
натуралистически-материалистическим; сверхприродным - божественным,
духовным, демоническим, идеалистическим в собственном смысле;
вещественным, сфокусированном на действительности как таковой и на
видах её интерпретации; экзистенциальным, включающим все деятельные,
динамические характеристики, способы функционирования вещей,
антропные феномены воления и поведения.
2. Применяя избранную познавательную модель для характеристики
самой смерти и взаимодействия с источником смерти, следует учитывать:
время создания модели для выяснения её исторических предпосылок;
основания, структуру и типовые функции самой модели в целях
определения её функциональной и структурной совместимости с другими
одновременно применяемыми моделями; область и способ применения
модели, а также набор объектов и процессов с указанием их типовых
состояний и особенностей, которые номинально доступны для данной
модели, что предотвратит неуместность её приложения; персональные
характеристики пользователя модели, прежде всего преобладание в его мировоззрении научного, религиозного или иного компонента.
3. На основе понятий и схем, положительных и отрицательных
аффектов различной силы и фоновых эмоций, поведенческих стереотипов
и изменяемых композитных поведенческих установок возможен синтез
целостной и согласованной мировоззренческой и поведенческой
конструкции, способствующей оптимизации осмысления феномена смерти.
Синтез осуществляется средствами и методами философии, науки,
религии, искусства с применением индивидуального и коллективного
опыта.
Руководящий принцип осмысления феномена смерти: избирательный подход к поиску необходимых сведений и способов их обработки на всех без исключения этапах исследования (критерии выбора указаны в положении 5, выносимом на защиту). Применяя полученные познавательные конструкции при условии соблюдения правил и порядка обращения с ними, индивидуум получает дополнительную возможность оптимизации своих действий при столкновении с источником смерти и способен в идеале повысить собственную адаптацию.
Прежде чем отвечать на вопрос о персональном отношении к смерти, следует уточнить: характер самого запрашиваемого отношения -познавательное, практическое и др.; частное или всеобщее подразумевается под словом «смерть»; уровень обсуждения личный/общественный; природный/вне-природный и интересующую область наличия феномена смерти: быт, наука, религия или иная. Это помогает определению исследователем доминирующего подхода и выделению соответствующих гносеологических детерминант рефлексии над феноменом смерти.
Теоретическая и практическая значимость исследования. Представленная работа способствует процессу выработки нового подхода к
осмыслению феномена смерти, соответствующего, помимо формальных требований научности, также культурно-исторической ситуации. Специфика последней состоит в значительном обогащении повседневного опыта человека экзистенциальными состояниями проживания или переживания смертельной угрозы. Некоторые идеи диссертации позволяют преодолеть действующие в настоящее время познавательные и поведенческие стереотипы, негативно влияющие на полноценность рефлексии, посвященной вопросам смертельной опасности, смысла жизни человека и жизни как феномена Вселенной, пограничным содержаниям понятий «живое» и «мёртвое». Исследование побуждает к освоению отечественного и зарубежного философского наследия, к органичному включению созвучных персональному мировоззрению и поведенческим стратегиям индивидуума философских позиций в личную, профессиональную и коммуникативную культуру. Материалы диссертации могут стать полезными для создания локальных программ, методических рекомендаций и лекций по таким философским направлениям, как онтология, теория познания; возможно использование их в рамках курсов по истории философии, современной философии.
Апробация результатов исследования. Принципиальные положения, использованные в качестве основы диссертационного исследования, наиболее значимые его выводы и показательные результаты включены в содержание соответствующих научных публикаций. Обсуждение базовых позиций диссертации проводилось на Международной научно-практической конференции «Проблемы образования и воспитания в сфере межэтнических отношений» (Саратов, 2002); научно-методической конференции «Развитие идей Л.С. Выготского в современной отечественной науке» (Саратов, 2003); заочной научной конференции «Философия и проблемы современности» (Саратов, 2003); научной конференции «Философия и жизненный мир человека» (Саратов, 2003);
научной конференции «Человек в глобальном мире» (Саратов, 2004); Всероссийской научной конференции «Социальные идеалы в стратегиях общественного развития» (Саратов, 2004).
Кроме того, диссертация обсуждалась на аспирантских методических семинарах философского факультета СГУ.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, каждая из которых содержит по два параграфа, заключения, приложений и библиографического списка литературы. В заключительной части кратко сформулированы итоги исследования, нашедшие отражение в положениях, выносимых на защиту.
Основные периоды развития философской танатологии
В философии сосуществуют полярные точки зрения на феномен смерти, исследующие его как в традиционных философских (онтологическом, гносеологическом, аксиологическом), так и в телеологическом, психологическом, нравственно-этическом и мировоззренческом разрезах. Данная работа принципиально сфокусирована на европейской и русской философской мысли, поскольку прочие этнокультурные парадигмы, прежде всего восточной философии, требуют квалифицированных религиозно-этнических оценок и дополнительных исторических сведений, которые не предусмотрены целями и задачами настоящего исследования и не способны быть адекватно представленными в его пределах. Именно, сознание восточных мыслителей довольно условно подразделяется на религиозное и собственно философское, также сугубо целостно в культурном и национальном аспектах. Восточная традиция требует не просто погружения в способ постановки и разрешения проблемы, но скорее приобщения к истории развития мысли с обязательным последующим включением и своего образа жизни в изучаемое.
Кроме того, распространённое на Востоке учение о метемпсихозе (переселении душ) ограничивает рассуждение о смерти несколькими ведущими направлениями: душа и её состояние; образ каждой из «земных жизней», изначально представляющихся множественными; соответствующее истолкование индивидуального бессмертия. Между тем, вопрос о душе, равно как и об образе земной жизни человека, достаточно полно представлен в античной и особенно - в средневековой западноевропейской и русской религиозной философии.
Предпочтение отдано следующим мыслителям: философы, представляющие хрестоматийные образцы философской, научно-философской (естественнонаучной и гуманитарно-научной), религиозно-философской мысли; философы, специально исследовавшие феномен смерти и предложившие идеи, ценные в историческом и методологическом отношениях; философы, чьи идеи остаются современными вне зависимости от даты их введения в употребление. Особым вниманием пользовались те труды, где смерть не только философски осмысливается, но и предстаёт как конкретная область практического приложения предлагаемых взглядов, как «тестовая» модель, выявляющая их сильные и слабые стороны.
Античная философия, с которой начинается предлагаемое исследование, фактически являет, пожалуй, основные подходы, в чём-то созвучные мифологическому мировосприятию (табл. 1). На протяжении своего существования они порой кардинально изменялись.
Досократический период характеризуется включением вопроса о смерти в ряд космогонических проблем, пониманием смерти как части типовых схем проявления вселенских (мировых) законов. Смерть выступает в качестве неотъемлемого, причём вовсе не абсолютно негативного по значению компонента Бытия с чётко обозначенным местом в нём. Анаксимандр1 выделяет два аспекта смерти: этико-аксиологический - справедливость (пока что в пределах натурфилософской модели мироздания), косвенно характеризующую регулирующую функцию смерти во взаимоотношениях первостихий и онтологический -порядок/необходимость.
Намечается категориальный ряд Бытие-Истина-Благо, где Благо, несомненно, есть категория прежде всего этическая (позднее она станет и аксиологической). Создаётся направление рассуждения, предвосхитившее отчасти и продолжение ряда в виде Благо-Добродетель-Бессмертие. Смерть индивидуума есть лишь частное проявление природных преобразований всего существующего (Ксенофан). В картине мироздания отдельная область человека и соответствующей ей антропологии пока чётко не обозначена.
Гераклит Эфесский устанавливает соответствие в пределах изменяющегося Бытия между исчезающим и возникающим3: исчезновение, не прекращая быть необратимым, теряет другой компонент своего значимого признака - окончательность. Алкмеон Кротонец, ученик Пифагора, также истолковал такой эффект не в пользу Небытия: самодвижущаяся душа бессмертна и богоподобна4. Выделение проблемы бытия души не имело содержательных преимуществ по сравнению с познанием Бытия как Бытия мира. Но теперь определяются соотношения разумности человека и познания им собственной природы, а с другой стороны - познания Истины и индивидуального бессмертия.
Демокрит, по существу используя структурно-функциональный анализ в анимистической форме, доказывал смертность души, демонстрируя механистически-материалистический подход к смерти: душа смертна, она уничтожается вместе с телом. Понимание души как огнеподобного образования (сугубо структурная сторона учения Демокрита) предвосхищает отражённую впоследствии в повседневном и художественном языке характеристику целеустремленного и в высшей мере благородного человека: «вдохновлённое горение прекрасной души», «пламя души героя», «душевное тепло».
Наконец, в философии Сократа онтологическое основание нравственности (и её познания) человека превентивно словно восполняет известную ущербность гносеологического основания исследования смерти как феномена неизбежного, неустранимого, но в пределах телесной жизни принципиально непознаваемого. Постулируя приоритет единичного мнения перед мнением большинства, Сократ вводит указание на антагонистический характер взаимодействия двух модусов опосредования познания смерти (индивидуальный и средовой).
У Платона соотношение души и смерти также в итоге резюмируется в духовно-нравственном ключе: предполагается какое-то направление дальнейшего движения самой души, равно как и само её сохранение. Благодаря сохранению тела возможно лишь номинальное «бессмертие», допускаемое с существенными и весьма неубедительными по положительному значению оговорками, указующими на условность.
Русская философия о смертности человека: чаяние сверхвозможного и сомнение в неизбежном
Нет русского философа, для которого вопросы смысла жизни и смерти, духовного состояния человека, взаимоотношений Бога и человека (или просто духовной высоты человека) не имели бы значения первостепенного, исключительного и несомненного.
Показательны идеи «истинной духовной любви», всеединства, Софии В. С. Соловьёва, оформлявшиеся во многом под влиянием Н.Ф. Фёдорова. А имеющаяся у Соловьёва подготовка по части биологии позволила ему компетентно осветить проблему смертности человека и с естественнонаучной стороны.
1. Познавательная способность человека, позволяющая ему постигать истину - в силу неизменности, а, стало быть, и непричастности истины к смерти - наделяет его преимуществом: преодолевать природную ограниченность единичной особи перед цельностью и не-дробностью истины, или истинного бытия, являющегося для особи бытием рода. Человеку предстоит, по Соловьёву, совершить последний акт, который ознаменует не просто самостоятельность рода человеческого к природе, а самый уход из области действия природного закона. Отказ от участия в круговороте смертей и рождений никак не помогает обрести постоянство ни временное, ни пространственное43. Необходимо учитывать в человеке «высшее начало - духовное, мистическое или божественное»44. В таких условиях сам божественный закон обеспечит надёжную защиту человека от смерти: он регулирует мировые события на высшем, нежели природный и социально-нравственный порядок, вместе взятые, уровне.
2. Переоценка собственной значимости ведёт к эгоизму, извращающему порядок самоутверждения человека в истине: гносеологическая некорректность в самоопределении. Онтолого-гносеологическая диссоциация вызвана поверхностностью подхода, в более широком смысле - выставлением за пределы подхода внутреннего наполнения исследуемого феномена. Эгоизм есть не что иное, как сознательное оформление, когнитивный антураж природного закона всеобщей взаимной борьбы и конкуренции.
3. Смерть представлена как радикальная неполнота (болезнь, к примеру, тоже бывает проявлением неполноты, но в большинстве случаев обратимой) индивидуума: человек не душа плюс тело, а целостное единство. При условии, что смертный индивидуум создаёт бессмертное творение, пополняющее сокровищницу всемирной культуры, наличная историческая действительность, успокаиваясь в эстетической завершённости и полноте гениального достижения, отнюдь не взыщет бессмертия самого творца. Это не есть действительное избавление человека от смерти.
4. Пустота жизни в плане восполнения бытия с обязательным достижением окончательной его полноты выражается в двух модусах -положительном и отрицательном. Тяготы лишений, как и лишение тягот, приводят одинаково к обреченности и моральному опустошению. Соловьёв по сути воспроизводит кьеркегоровскую реплику об абсурдности и смысле жизни.
Идея субординации (вначале - высшее, после - остальное) в случае её применения ликвидирует, пусть с известной условностью, смертность человека (как будет показано далее, и эта ликвидация только потенциальна). Да и предшественники новоявленных бессмертных не должны быть забыты (так называемое нравственное препятствие по Фёдорову). Итак, предлагается истинная духовная любовь -трансформация как метод борьбы со смертностью в противоположность неэффективным методам структурной (мумия) или функциональной (эгоизм) консервации индивидуума45.
В аспекте качественно-количественного баланса исследуется человек как органический тип: Соловьёв утверждает, что препятствия к его бессмертию чисто функциональные . Принцип гносеологического приёма инверсии скепсиса, указанный Соловьёвым, остаётся здесь прежним: смерть есть - но не значит, что так и должно быть.
Для Соловьёва важно не столько непременное и незамедлительное обретение человечеством всеединства, сколько, как для Сократа, следование пути всеединства — настоящему пути философии. Поступать правильно - значит служить правде, а она в огне не тонет и в воде не горит (в русском формате), то есть бессмертна...
Итоговое видение Соловьёвым феномена смерти выражается, таким образом, в следующих положениях: -структурно смерть есть дезинтеграция, разъединение частей гармоничного целого; -структурно-функциональная основа смерти есть нарушение субординации в порядке соединения элементов системы - разнополых людей - в брачном союзе; -сам брачный союз суть компромисс между совсем уже животной смертью и смертью человеческой, делающий неприглядность и неизбежность присутствия последней лишь менее очевидной; -в отношении функциональном смерть представляется как следствие ограничений, налагаемых на систему условиями среды, следовательно, не изоляцией индивидуума или модернизацией его органической формы достигается основа для избежания смерти, а созданием иных условий человеком и для человека при помощи и поддержке Бога; -для правильных действий по созданию благоприятных условий человек должен обладать твёрдой верой в Откровение и описанное там событие воскресения Богочеловека; -рассматривать феномен смерти следует только в системе, содержащей категории познавательные (правды, истины), этические (справедливости, добродетели), эстетические (красоты, совершенства), религиозно-философские (веры, упования), оценочные (нормы, естественности), аффективно-нравственные (добра), а также обратные им категории.
С. Н. Трубецкой задаёт вопрос о возможности примирения, достигаемого конкретными людьми, не позволяющего ни человечеству, ни отдельному человеку занимать какую-либо главенствующую позицию в отношении бессмертия, но однозначно предполагающего равноправие (позитивное структурное основание единства): последний обретает своё бессмертие в первом, а не вне его или вопреки ему. Но поскольку очевидная недостаточность человеческих возможностей исключает исправление положения и достижение примирения самими людьми, практический выход виден в пребывании человека «в том или другом церковном богочеловеческом организме»47. Обратно прочитав эту мысль Трубецкого о примирении, можно заключить о вторичности смерти и умирания по отношению к вражде как таковой, к противостоянию, к раздору и нетерпимости.
О том же говорит догматическое положение христианства о вражде диавола против Бога как о начале и условии вхождения смерти в мир. Насколько многообразны и существенны практические следствия, получаемые при внимательном использовании этого положения, будет показано во второй части настоящего исследования.
Источник смерти: структура кризиса и смыслы смертельной угрозы
Задача настоящего раздела исследования - показать соотношения достатка, недостатка и чрезмерности/избытка (количественные показатели) в их связи с феноменом смерти с позиций его осмысления на допустимых и недопустимых основаниях (качественные характеристики).
Главенствующим понятием при столкновениях с явлениями, вещами, процессами, постоянно или ситуационно указывающими на смерть, оказывается источник смерти или смертельной угрозы. Жизнь, таким образом, предстаёт незащищённым, уязвимым, хрупким как структурно, так и функционально. Речь идёт, в первую очередь, не о ресурсах жизнеобеспечения (светская парадигма) или источнике жизни (религиозная парадигма), но о стабильности, гарантирующей от рассеяния/разрушения несущие структуры самого носителя жизни, субъекта. Перед угрозой смертельной болезни, физической расправы или иного насилия, речь всегда идёт о покупке минимум - благополучия, максимум - жизни. Самые дорогостоящие и ценные ресурсы, запасы без промедления отдаются взамен на сохранение жизни, но обыкновенно с непременной перспективой восстановления её полноценности. Резко выраженное уменьшение последней на длительный срок или отсутствие всяких возможностей сокращения такого срока способны сделать несостоятельной исходную для многих посылку «страшнее смерти ничего нет». Эвтаназия, например, предстаёт как самоё благо, и тогда субъект готов так или иначе оплатить её, то есть попросту купить свою смерть.
Не столь редки и ситуации, сопровождающиеся качественной или количественной избыточностью ресурсов, условно обозначаемой «роскошь» («шик»). Благосклонность к получившему блага, то есть к благополучному, разумеется, требует для своего проявления справедливого (не просто равномерного!) распределения блага, которого даже в духовном модусе на большинство никогда не хватит. Блага жизни могут включать только натуральный (или технически расширенный квазинатуральный) набор ощущений и переживаний, позволяющий не думать о смерти, а со временем и вообще не думать по возможности, заменив сдержанное meditatio на страстное volo (примитивный гедонизм). В противоположность такому ухищрению античная парадигма Сократа-Платона-Аристотеля постижением истинного Блага и добродетелью защищает от смерти даже на фоне постоянных воспоминаний о ней; изобилие материальных ресурсов-благ даже порицается.
Наконец, гегелевская «посредственность», в оптимальном для неё способе бытия-по-средствам, блага расценивает как «всё для жизни», предусматривающее некоторые объёмы духовного и материального. Но с приходом смерти отчётливо проступает соловьёвская пустота прожитой жизни (сравним: «Жил не жилец и умер не покойник»). Источник смерти, в свете сказанного, может представлять собой не только факторы угрозы жизненным благам, понятым как материальные и сверхприродные ресурсы, но и незаконное получение/обладание, неверное распоряжение благами (в пределе это может оказаться сама жизнь как благо-возможность для накопления и рециркуляции новых форм блага).
Солидаризируясь с Н.Ф. Фёдоровым в положении «вопрос богатства и бедности - это вопрос о жизни и смерти»77, можем утверждать: количественные крайности в отношении каких бы то ни было ресурсов столь же смертоносны, как и качественные. Во многих случаях смерть присутствует изысканно завуалировано: человек живёт, но на самом деле он, как принято говорить, заживо умер (сравним: «он умер для коллектива (общества)»). Более подробно такие эффекты будут рассмотрены в конце данной работы как проявления особой формы смерти - функциональной смерти.
Уделим внимание феномену кризиса с позиций смертельной угрозы (имея в виду живые организмы). Кризисное состояние как таковое в своём отвлечённом значении предполагает нестабильное состояние системы, характеризующееся спектром отдельных или последовательно развивающихся изменений. Ф - функциональные: искажение функции одного элемента качественное или количественное; искажение группы функций одного элемента качественное или количественное; утрата функций или их группы одним элементом или их совокупностью. С — структурные: повреждение исполнительного/коммуникационного элемента или их группы вплоть до уничтожения; повреждение регулирующего элемента или их группы вплоть до уничтожения; повреждение всех исполнительных и/или регулирующих элементов, равносильное уничтожению системы.
Если употребляется «глубокий кризис» или «глубочайший кризис», становится ясно: речь идёт о дефекте структурном (больших групп регулирующих и исполнительных элементов). Такой кризис провоцирует резкие недопустимые отклонения от диапазонов устойчивости главнейших узлов системы, потому чреват смертельным исходом для неё.
Агрессивная среда вызывает внутренний кризис системы при отсутствии его и усиливает при его наличии. Принципиально, конфликтуют ли только внутренние элементы системы, или также элементы системы с частями (компонентами) среды. Всякий материальный или духовный процесс всегда основан на присутствии и всевозможных видах обмена некоторого оптимального количества подобающих по своим характеристикам ресурсов. Последние находятся в пространствах (на территориях) действия или в распоряжении участников процесса; сам же процесс требует определённых с различной степенью жёсткости условий, причём с повышением сложности процесса условиям его протекания задаются характеристики всё возрастающей чёткости. Кризис зарождается при внезапном (заранее не предусмотренном) или чрезмерном изменении следующих спецификаций процесса: 1) численность элементов («участников» процесса), 2) скорость (указание на фактор времени) и объёмы потребления ресурсов, 3) воздействие на окружающую среду (территория/пространство), вызванное появлением основных, побочных и случайных (следствия ущерба учёта руководящих сил) результатов процесса.
Духовные и материальные основания для противостояния смертельной опасности
На самом деле в жизни самой по себе абсурдности и бессмысленности не больше и не меньше, чем в смерти95. Для больного, чьи витальные функции поддерживаются аппаратными средствами, при условии сохранения критического отношения к своему состоянию, или смертельно раненного бойца, которому ясна его перспектива, остаётся последний онтолого-гносеологический компонент смысла жизни. Это концентрат, содержащий обычно единственную структуру и единичную с нею соотносящуюся функцию (отношение, действие или слово). Затянувшееся же ожидание смерти актуализирует розановский стиль понимания жизни и смерти: если жить - так жить, если умирать - так полностью и окончательно96 (то есть чтобы в результате умереть).
Какие модели осмысления смерти и соответствующего поведения способствуют или препятствуют преодолению субъектом духовного кризиса? Человек именно в его теперешнем виде обнаруживает уникальную функциональную избыточность (на ней-то и предполагал B.C. Соловьёв основать бессмертие человека97). Не перевоплощение в те или иные «бессмертные формы», а изыскание праксиологических возможностей и оснований для сопротивления источнику смерти служит признаком духовной зрелости.
Итак, безупречное и строгое оправдание важности жизни из неё самой, безотносительно к её реальной форме и характеристикам, является метафизическим и обнаруживает корреляцию как минимум с этическими вопросами, а по большей части - с вопросами религиозного обоснования святости и светского - неприкосновенности человеческой жизни. Так, становится возможным, нанеся «врагу» поражение, получив от него желаемое, демонстративно информировать окружающих, сколь глубоко сожаление о случившемся. Субъект сокрушается, «бичуя» себя, что такого могло бы и не произойти, будь он чуть осмотрительнее (внимательнее, почтительнее, осторожнее). Между тем действительность ясна: он вполне удовлетворён, и судьба «врага» его не беспокоит (не такова ли ситуация с интервенцией США в Ирак).
Поэтому (и не только поэтому) признание человеческой жизни самой по себе безусловно ценной относится, к области должного (B.C. Соловьёв использует термин «ифика»). Но должное, особенно морального и религиозного порядка, не совершается и не осуществляется само, без участия человека. Следовательно, должное и долг связаны друг с другом, хотя последний, в отличие от первого, всегда конкретен.
В осмыслении феномена смерти апелляции к долгу и должному проблематичны: ясно, что кто-то должен умирать, ясно, что иногда -мучительно умирать, но субъект охотно и делегирует такой свой долг кому-то иному. Должное выхолащивается и лишается практического содержания, знаменуя забвение, прекращение познавательного отношения.
Вся область долженствующего понимается в бытийном ключе, в самом же бытии при этом преобладает, если не господствует, именно витальный план, и он - мой. Познавательное отношение вырождается в пустую, агрессивную претенциозность к источнику сообщения о долге — источнику смертельной угрозы. Моральные правила поведения уступают место аффектам-чувствам, разум умолкает, лишь успевая закрыться когнитивным экраном: долг яростно отвергается.
Эта неспособность владеть собой, соответствующим оформлением которой служит самооправдание, носящее, как будет показано, самый формальный характер, и по-прежнему исходящее из осмысленных неверно универсальных феноменов, в том числе смерти, вторична. Вместо своего персонального вклада в сферу должного (отношение к окружающим сообразно тезису о святости их жизни) человек выдаёт нечто вроде: «Не сделаешь (не скажешь) - убью!»
Следовало бы начинать с того, что должен я (принцип сформулирован B.C. Соловьевым98), и уже после думать о том, что же, исходя из повседневных представлений, должны мне. Этого не происходит: если что-то всё же должен Я, так это жить, не-Я должен умирать; Я, безусловно, в принципе тоже должен умирать, но это - не теперь. Сейчас я должен жить, не должен умереть. Крайний модус такого тезиса: не-Я должен умирать, потому что это не-Я (негативно-радикальный, агрессивный эгоизм).
Агрессия вида «чтоб тебе...» (в пределе это пожелание смерти) в адрес окружающих людей и вещей со стороны субъекта сконцентрирована вокруг одного (гомологично конструированию жизненного пространства): не дали пожить так, как хотелось бы мне. В современном обществе, как можно предположить, значительно изменилась функция «мементо мори»: напоминание не катализирует и не усиливает (не амплифицирует, не потенцирует - по механизму не важно) положительных впечатлений о жизни, оно теперь пугает, настораживает и откровенно злит.
Главное - чтобы не прекращалось и не портилось позитивное впечатление о жизни, чтобы она всегда представала только с радужных сторон, «помни о смерти» вырождается во «вспомни о смерти». После однократного воспоминания можно заказать гроб и участок на кладбище, а затем продолжать жить. Так субъект расправляется с необходимостью думать о смерти: о жизни не следует особо думать, следует просто жить; и для смерти также не предусматривается исключения, придёт — так придёт. Скорее нынешний человек о смерти подумывает (как у Розанова писатель «пописывает», а читатель «почитывает»), причём явно не в целях выверки результатов своих действий и вне осмысления последующих первоочередных жизненных задач.
Онтологические значения (те, что жизненно важны и напрямую способны воздействовать на индивидуальное бытие) смерти и любого, даже самого ничтожного, негатива, сблизились. Со смаком произносится «сдохну» (о тяжёлой работе), «едва не прибили» (о суровом наказании), «умирал - пива хотел» (о сильно желании чего-либо). Смерть представляется обратимым, игрушечным, «невсамделишным», вроде безобидного шута с маской в виде черепа. Гносеологизация выражений и слов, обозначавших первоначально явления и процессы, сопряжённые с реальной смертью живых организмов (людей, животных), устраняет из них тот леденящий душу и тело ужас, те отчаяние и потерянность, та обречённость и беспомощность, с которыми слово mors трижды произносится певцом в Реквиеме Дж. Верди (Mors stupebit).
