Содержание к диссертации
Введение
1. Первая глава. Андрей Белый и Сергей Есенин: эзотерический путь 15-56
1.1. "Штейнерианство" Андрея Белого: путь к религиозной культуре 15-32
1.2. Антропософская концептосфера "Ключей Марии" и "Отчего слова" 33-56
2. Вторая глава. Андрей Белый и Сергей Есенин: мифология революции 57-94
2.1. "Скифы": идеология и практика 57-75
2.2. Сравнительный анализ поэм "Пришествие" и "Христос Воскрес" 76-94
3. Третья глава. Андрей Белый и Сергей Есенин: опыт эстетической утопии 95-124
3.1. "Инония" и "Аэрия":
топос утраченного рая 95-111
3.2. "Магия слов" и "Мистическое изографство": языки утопии 112-124
Заключение 125-126
Библиография 127-145
- Антропософская концептосфера "Ключей Марии" и "Отчего слова"
- "Скифы": идеология и практика
- Сравнительный анализ поэм "Пришествие" и "Христос Воскрес"
- "Магия слов" и "Мистическое изографство": языки утопии
Введение к работе
Актуальность темы: Поэтические имена Андрея Белого и Сергея Есенина являются символами разных литературных эпох. Развитие художественного мира Андрея Белого осуществлялось под знаком жизнетворческого идеализма символистов второй волны. Его теоретические работы формировали принципы философии и эстетики культуры будущего, а поэтическая практика отразила во всей полноте этапы становления нового художественного языка. Путь Андрея Белого воплотил собой программную установку младших символистов на слияние «текста жизни» и «текста искусства», и его трагический излом говорит о высокой цене, заплаченной за этот жизнетворческий эксперимент.
Есенин пришел в литературу после распада символизма как литературного течения. Художественный мир и язык его произведений свидетельствовали о приобщенности поэта к глубинным истокам национальной культуры, о посвященности в сокровенные тайны народного духа. Тем не менее, художественный опыт символистов оказался для Есенина актуальным.
Есенин неоднократно называл поэтов символисткой школы - Белого и Блока - среди художников, оказавших на него влияние: «Из поэтов-современников нравились мне больше всего Блок, Белый и Клюев. Белый дал мне много в смысле формы»1; «в первую пору моего пребывания в Петербурге мне часто приходилось встречаться с Блоком и Ивановым-Разумником, позднее с Андреем Белым» (7, кн. 1; 16). Известно, что Есенин восторженно отзывался о романах Белого «Серебряный голубь» и «Котик Лстасв». То, что опыт Белого учитывался Есениным, становится ясно и из заявления поэта, известного со слов И.Н. Розанова: «Андрей Белый оказывал
1 Есенин С.А. Поли. собр. соч. В 7 т; (9 кн.) / Гл. ред. ІО.Л. Прокушев. - М.: Наука - Голос, 1995-2001. - Т. 7. - Кн. 1. - 2000. - С. 19. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера тома и страницы в круглых скобках.
на меня влияние не своими произведениями, а своими беседами со мной» (7, кн. 1; 344).
Отзывы Андрея Белого о Есенине более сдержанные: известно, что поэт-символист считал Н.А. Клюева более значительной и масштабной фигурой, чем Есенин. В воспоминаниях Белого встает, прежде всего, человеческий, нежели поэтический облик Есенина. Свое выступление на вечере памяти Есенина (2 янв. 1928 г., Москва, 2-й МХТ) Белый начал так: «Мне очень дорог тот образ Есенина, как он вырисовался передо мной. Еще до революции в 1916 <точнее - в 1917> году меня поразила одна черта, которая потом проходила сквозь все воспоминания и все разговоры. Это — необычайная доброта, необычайная мягкость и повышенная деликатность. Так он был повернут ко мне, писателю другой школы, другого возраста, и всегда меня поражала эта повышенная душевная чуткость»2. Наиболее остро интерес Белого к творчеству Есенина проявил себя в годы общения двух поэтов в рамках идейного объединения «Скифы» в 1917-1918 гг. Есенин вспоминал о революционных и пореволюционных годах так: «В общем развитии более всего в эти годы обязан был Иванову-Разумнику. Громадное личное влияние имел па меня также Андрей Белый»3. Признаки этого влияния отметил в дневниковых записях Александр Блок. После встречи с Есениным он делает запись в дневнике 4 января 1918 г.: «Вообще - напев А. Белого - при чтении стихов и в жестах, и в разговоре»4. Иванов-Разумник, хорошо знавший обоих поэтов, в 1926 г. писал Белому о Есенине: «Есть у меня и неизданная статья его о Вас (Вы большое влияние оказали па него, Борис Николаевич, быть может, сами того не зная)»5.
2 Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников / Сост. и общ. ред. II. И.
Шубниковой-Гусевой, подгот. текстов и коммент. СП. Кошечкина и др. - М.:
Республика, 1995.-С. 186.
3 Розанов И. Есенин о себе и других. - М.: Никитинские субботники, 1926.-С. 16.
С. А. Есенин в воспоминаниях современников. В 2 т. / Вст. ст., сост. и коммент. А. А. Козловского. -М.:Худож.лит., 1986.-Т. 1.-С. 175.
Иванов-Разумник — Андрею Белому. 3 марта 1926 г. Детское Село // Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка / Публ., вст. ст. и коммент. А.В. Лаврова и Дж. Малмстада; Продолжение см. на стр. 5.
Действительно, Белый вряд ли догадывался о творческом влиянии, которое он оказывал на Есенина. Поэт-символист отличался активной репрезентацией своих идей именно в устном, межличностном общении: его органической потребностью как мыслителя был поиск внимательного собеседника, в общении с которым он оттачивал свои концепции. Таким собеседником становится для Белого Есенин, который после революции стремится обрести не только статус первого поэта современности, но и звание теоретика искусства. Реализовать эту задачу поэт мог, только приобщившись к культурно-философскому контексту эпохи.
У Есенина не случайно рождается потребность в диалоге с представителем направления, определившего литературный облик первой четверти XX века. Для Есенина освоение «чужого слова» (термин М.М. Бахтина) выступает как освоение чужой - младосимволистской культуры -«Слова-культуры» (термин Ю.М. Лотмана). Нужно иметь в виду, что здесь речь не идет о вторичиости или зависимости. Диалог предполагает равноправные свободные сознания, обогащающие и созидающие друг друга: творческое «я» по принципу узнавания «своего» в «чужом» структурирует, оформляет определенные участки собственного художественного мира. Диалог с Белым выступает для Есенина формой творческой рефлексии -возможностью осмыслить «свое» через призму «чужого». Есенин, усваивая идеи, образы, художественного и эстетического мира Белого, выстраивает оригинальную концепцию художественного слова, создает ярко-индивидуальный миф о посвятительном пути и перерабатывает в собственной творческой лаборатории идею теургического искусства. Принадлежа к другой системе художественного мышления, Есенин обладает по отношению к Белому, говоря языком Бахтина, «избытком видения». Анализ этого видения позволяет на примере Есенина говорить о том, какие
Подготовка текста Т.В. Павловой, А.В. Лаврова и Дж. Малмстада. — СПб.: Athcncum; Феникс, 1998. -С. 339.
концепты младосимволистской эстетики оказывались востребованными для постсимволистов.
Конечно, Белый занимал в диалоге с Есениным доминирующую позицию. Это объяснимо и его принадлежностью к предшествующему поколению в литературе, и его статусом мэтра русского символизма, виднейшего теоретика и практика стиха. Однако Белый обладал особенностью видеть в чужих текстах, прямо или косвенно, неизбежно все тот же свой текст, либо какую-то ступень, переходный этап па пути к своему тексту (А.В. Лавров). В этом смысле произведения Есенина, созданные поэтом во время его тесного общения с Белым (статья «Отчее слово», поэма «Пришествие», стихотворение «Под красным вязом крыльцо и двор...») выступали своего рода катализаторами творческой мысли поэта-символиста.
Анализ диалога двух поэтов разных литературных школ, существовавших в едином культурном и литературном поле, открывает новые перспективы в изучении наследия Есенина и Белого. Стремление обнаружить эти перспективы обуславливает актуальность диссертации. Степень разработанности проблемы: За последние 20 лет изучение наследия Андрея Белого и Есенина вышло на новый уровень. В источниковедческих разысканиях и концептуальных разработках И.Г. Виншевецкого, Е.В. Глуховой, Л.К. Долгополова, А.В. Лаврова, Д.М. Магомедовой, Дж. Малмстада, Ж. Нива, Т. Николеску, Л. Силард, МЛ. Спивак, и др. Белый встает как крупнейшая фигура литературного процесса первой четверти XX века, определившая эстетическим экспериментом своего бытия в культуре магистральные направления в развитии русской словесности.
Современная наука предлагает откомментированную переписку Белого с А.А. Блоком, Р.В. Ивановым-Разумником, М.К. Морозовой, А.С. Петровским. Результатом большой текстологической работы А.В. Лаврова стал выход мемуарной трилогии Белого. Дж. Малмстад подготовил к изданию воспоминания К.Н. Бугаевой. В двухтомнике Белого,
подготовленном А.В. Лавровым и Дж. Малмстадом (вышел в серии Новая библиотека поэта, 2006), успешно разрешены многие текстологические вопросы. Современное научное осмысление проблематики творческого наследия поэта-символиста представлено в сборнике «Андрей Белый в изменяющемся мире: к 125-летию со дня рождения» (2008).
В 1980-х годах наметилась устойчивая тенденция, разрушающая одностороннее понимание Есенина только как «певца страны березового ситца». В работах В.Г. Базанова, A.M. Марченко, ЮЛ. Прокушсва, В.А. Вдовина сложность и многогранность поэтического мира Есенина рассматривается в историко-литературном контексте, сквозь призму фольклорной мифопоэтики и есенинской концепции «узловой завязи природы с сущностью человека». Современная наука (в работах Н.В. Дзуцевой, О.Е. Вороновой, М. Нике, С.Г. Семеновой, Н.М. Солнцевой, СИ. Субботина, Н.И. Шубниковой-Гуссвой и др.) стремится к осмыслению есенинского наследия в аспекте сложных духовных исканий Серебряного века. Осознание причастности Есенина к эпохе русского духовного Ренессанса открывает для литературоведов новые перспективы в изучении есенинского наследия.
Исследовательский сюжет «Белый - Есенин» нельзя отнести к новым и неожиданным. Тем не менее, единственная попытка выстроить последовательную картину творческих взаимоотношений двух художников -работа Л.К. Швецовой6. Здесь автор обозначает хронологический отрезок (1917-1918), когда шло наиболее плотное и плодотворное общение поэтов. Л.К. Швецова определила ключевые моменты, объединяющие Белого и Есенина в этот период: романтическое понимание революции, участие в
Швецова Л.К. Сергей Есенин и Андрей Белый // Изв. АН СССР: Сер. лит. и яз. 1985. -Т. 44.-№6.-С. 535-547.
идейном объединении «Скифы», интерес к природе художественного образа, эксперименты с каноническими формами стиха.
Эти цепные наблюдения и выводы не исчерпывают, тем не менее, поставленную тему. Новое понимание проблемы «Андрей Белый - Есенин» представлено в комментарии к Полному собранию сочинений С.А. Есенина, где эту тему раскрывали (в пределах возможности жанра комментария) А.А. Козловский и СИ. Субботин. Так, А.А. Козловский в комментарии к стихотворению «Под красным вязом крыльцо и двор...» делает предположение о том, что в этом тексте Есенина нашли свое отражение тезисы из статьи Белого «Жезл Аарона (О слове в поэзии)» и идеи поэта-символиста, которыми тот был увлечен, работая осенью 1917 г. над «Глоссолалией» (1; 504-505). СИ. Субботин, занимавшийся выяснением источников «Ключей Марии», делает в комментарии ряд важных наблюдений: «Трактовка начертаний букв русского алфавита в соответствии с человеческими позами и жестами восходит к беседам Есенина с Андреем Белым осенью 1917 г. в Царском Селе, когда последний работал над своей "поэмой о звуке" "Глоссолалия"...» (5; 476). Проделав большую текстологическую и сопоставительную работу с автографом «Ключей Марии» Есенина и рукописными материалами к «Глоссолалии» Белого, Субботин пришел к выводу, что отдельные изображения звуков, выполненные Белым, и рисунки букв Есенина «имеют несомненное типологическое сходство» (5; 476). Исследователь, комментируя ту часть «Ключей Марии», где Есенин обращается к роману «Котик Летаев», расшифровывает скрытые цитаты из этого романа. В качестве возможных источников к отдельным пассажам «Ключей Марии» СИ. Субботин указывает стихотворение Белого «Я» (декабрь 1917) и его книгу «На перевале. III. Кризис культуры» (Пб., 1920), над которой писатель работал в сентябре 1918 г.
Впервые СИ. Субботин вводит в круг имен, которые следует иметь в виду, размышляя над источниками «Ключей Марии», имя немецкого
философа-антропософа Рудольфа Штейпера. Исследователь обращает внимание на то, что в личной библиотеке Есенина была книга «Мистерии древности и христианство» (MCMXTI <1912>) Штейпера, а так же книга Андрея Белого «Рудольф Штсйнср и Гете в мировоззрении современности. Ответ Эмилю Мстнеру на его первый том "Размышлений о Гете"» (М., 1917).
Источниковедческие разыскания, представленные СИ. Субботиным в комментариях к Полному собранию сочинений Есенина, явились документальной базой настоящей работы.
Новизна работы: Результаты работы А.А. Козловского, СИ. Субботина, Л.К. Швецовой не раскрывают со всей полнотой поставленную тему. В предлагаемом исследовании впервые осуществлена попытка анализа, включающего в себя идейный, поэтический и жизнетворческий уровни диалога Белого и Есенина.
Объектом исследования является творческий диалог Белого и Есенина.
Предметом исследования являются те идеи и образы, которые возникают в текстах Есенина и Белого как результат их диалога друг с другом.
Материалом исследования стали статьи Белого по эстетике символизма 1900-х годов, его дневниковые и ретроспективные записи -«Ракурс к дневнику», «Материал к биографии (интимный)», «Касания к теософии», статьи поэта в левоэсеровских изданиях, поэма «Христос Воскрес», философское эссе «Утопия», книга «Глоссолалия», статья «Жезл Аарона (О слове в поэзии); революционные поэмы Есенина 1917-1918 г., («Инония», «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик», «Октоих», «Отчарь», «Пантократор», «Певущий зов», «Преображение», «Пришествие», «Сельский часослов»), его статья «Отчее слово» и трактат «Ключи Марии», а также эпистолярное наследие обоих поэтов.
Цель диссертации состоит в том, чтобы рассмотреть особенности творческого диалога Сергея Есенина и Андрея Белого, а также его влияние на художественное сознание обоих поэтов. В свете поставленной цели в работе решались следующие задачи:
1. Выявить в тексте «Ключей Марии» антропософскую
концептосферу, возникающую в произведении в результате влияния
антропософских воззрений Белого на Есенина.
2. Сравнить «посвятительный миф» (термин Е. В. Глуховой),
который складывается в художественном сознании Белого к
моменту его знакомства с Есениным и посвятительный миф,
который развернут в «Юнонах Марии».
3. Проследить, как в идеологии «Скифов» реализуется
младосимволистская установка на преображающую роль искусства.
Исследовать реализацию этой установки на поэтическом материале революционных поэм Есенина.
Провести сравнительный анализ поэмы Белого «Христос Воскрес» и поэмы Есенина «Пришествие» с целью выявления общности творческих устремлений поэтов этого времени.
7. Рассмотреть и сравнить эстетические утопии двух поэтов,
создаваемые ими в революционные и пореволюционные годы:
«Аэрию» Белого и «Инонию» Есенина.
8. Исследовать концепцию художественного слова Белого и
Есенина.
Методология исследования предполагает комплексный анализ,
учитывающий историко-литературный, биографический и
интертекстуальпый аспекты изучения художественного текста.
Методологической базой нашего исследования стали работы М.М. Бахтина,
Б.М. Гаспарова, М.Л. Гаспарова, О.А. Клинга, Ю.М. Лотмана,
Ю.Л. Прокушева, И.П. Смирнова, С.И.Субботина, Б.В. Томашевского, В.Е.Холшсвникова, Н.И. Шубниковой-Гуссвой.
Теоретическая значимость диссертационного исследования определяется тем, что здесь решается проблема присутствия «чужого слова» в художественном сознании поэта.
Практическая значимость работы заключается в том, что ее результаты могут быть использованы в лекционных курсах по истории русской литературы первой трети XX века, в работе спецкурсов и спецсеминаров, посвященных русской поэзии.
Материалы диссертации прошли апробацию в 2004—2009 гг. на международных и региональных конференциях: «Молодая наука в классическом университете» (Иваново: Ивановский государственный университет, апрель 2004); «Есенинская энциклопедия. Концепция, проблемы, перспективы» (М.; Константинове; Рязань, октябрь 2005); «Русская литература XX века. Типологические аспекты изучения: X Шешуковские чтения» (М.: Московский педагогический государственный университет, февраль, 2005); «Историософия в русской литературе XX и XXI веков: традиции и новый взгляд: XI Шешуковские чтения» (М.: Московский педагогический государственный университет, февраль 2006); «Есенин и мировая культура» (М.; Константинове; Рязань, октябрь 2007); Первый Международный текстологический семинар: «Русская литература XX века: актуальные вопросы текстологии и источниковедения» (М.: Институт мировой литературы им. A.M. Горького РАН, ноябрь 2007). «Литературоведение и эстетика в XXI веке ("Татьянин день")» (Казань: Казанский государственный университет им. В.И. Ульянова-Ленина, февраль 2008); 24-ые Клюевские чтения, посвященные 124-ой годовщине со дня рождения Н.А. Клюева (Вытегра, октябрь 2008); V Международная межвузовская научная конференция «Россия и современный мир: проблемы политического развития» (М.: Институт бизнеса и политики, апрель 2009).
Основные положения, выносимые на защиту:
Через устное общение с Белым и через знакомство с книгами Штейнера Есенин воспринимает антропософские смыслы, которые органично входят в его индивидуальный миф о жертвенном тайном -эзотерическом - пути. Это восприятие оказывается возможным еще и потому, что у Есенина к моменту встречи с Белым был уже опыт чтения теософской литературы.
В «Отчем слове» и в «Ключах Марии» присутствует пласт лексики и смыслов, который с некоторой долей условности можно назвать антропософской концептосферой. Условность определения связана, во-первых, с тем, что Есенин воспринимает антропософию не столько через непосредственный письменный источник, сколько в устном общении с Белым, а, во-вторых, с тем, что понимание Белым антропософского учения отличалось от штейнеровского извода.
Через общение с Белым и Ивановым-Разумником Есенин воспринимает «скифскую» идеологию и жизиетворческий пафос ее одушевляющий: Андрей Белый уже в своих ранних работах обозначил тот философский фундамент, на котором осуществилось становление идеологии «скифства».
Техника стиха Есенина в революционных поэмах выработалась, в том числе, под влиянием стихотворных экспериментов Белого, а также его теоретических размышлений. Анализ поэм «Пришествие» и «Христос Воскрес» демонстрирует не только общность духовных устремлений поэтов, но и близость их формотворческого поиска.
Поэма Белого «Христос Воскрес» появилась не только как результат диалога с поэмой Блока «Двенадцать», но и как результат диалога с поэмой Есенина «Пришествие».
Сравнительный анализ двух литературных утопий - «Аэрии» Белого и «Инонии» Есенина - позволяет говорить о том, что опыт Есенина
демонстрирует новый виток теургического искусства, творимого «с крестьянским уклоном». 7. Есенин создавал концепцию поэтического слова и теорию искусства как «мистического изографства», учитывая представление Белого о жизнетворческой роли поэтического языка, которое поэт-символист начал развивать в работе «Магия слов» и продолжил - на момент общения с Есениным - в «Глоссолалии» и в статье «"Жезл Аарона" (О слове в поэзии)».
Цели и задачи работы обусловили ее структуру. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка, содержащего 220 позиций.
Антропософская концептосфера "Ключей Марии" и "Отчего слова"
Теософское учение распространялось не только через тексты Е. Блаватской и А. Безант: книжный рынок был наводнен «специфически-брошюрной теософической, магической и оккультной литературой, за редкими исключениями сплошь сомнительной со всех точек зрения»7. Андрей Белый объяснял популярность теософской доктрины так: «...Теос офическое 0 бщест во стал проповедовать ... вообще интерес к мистике востока, и туда стеклось все, недовольное оф ициальным католичеством и материализмом»8. О деятельности теософов Эллис высказался в более резкой форме, с его точки зрения, она заключалась в «пропаганде азиатских религий в форме полу-научной, полу-фантастической, в общем, совершенно хаотической и не лишенной (у Блаватской и у Анни Безант) шарлатантизма», которая «совпала с декадентским стремлением части европейского общества к экзотике»9. Тем не менее, нужно иметь в виду, что Эллис и Белый дают эту негативную характеристику учению Блаватской в 1912 и в 1914 гг, когда возможность интеллектуальной рефлексии была обусловлена временной дистанцией. По верному наблюдению Г. Нефедьева, «несмотря на порой критическое отношение А. Белого к теософии, последняя, будь то в транскрипции Е.П. Блаватской, либо Вл. Соловьева, постоянно присутствовала в оккультных исканиях как самого Белого, так и других "младших" символистов»10. Здесь хотелось бы обратить внимание на существенное отличие транскрипций Соловьева и Блаватской,
«Свободная теософия» Соловьева основана «на мистическом знании вещей божественных, которое она посредством рационального мышления связывает с эмпирическим познанием вещей природных, представляя таким образом всесторонний синтез теологии, рациональной философии и положительной науки». В системе взглядов Соловьева «свободная теософия» приравнена к религиозной философии.
Последователи Блаватской манифестировали теософию как «всеобъемлющую целостную доктрину, философскую, научную и этическую, лежащую в основе всего и включающую в себя все, что есть точного в философиях, науках и религиях древнего и современного мира»12. Духовная всеядность теософии давала повод к серьезной критике, которая не утихала и тогда, когда теософия сошла со сцены интеллектуальной и духовной жизни русского образованного общества. Н.А. Бердяев обнаруживал несостоятельность претензий теософии на статус философского знания: «...На современной теософии лежит неизгладимая печать той умственной эпохи, в которую она возникла. Возникла же она в эпоху торжества натурализма и эволюционизма, рационализма и материализма ... Теософическое сознание принимает самый вульгарный монизм, разрушенный работой более утонченной философской мысли. Поразительно, что теософия соединяется с самыми вульгарными философскими течениями и чуждается философии более сложной и глубокой. Современная теософия сразу приняла популярный характер, рассчитывая на не особенно высокий культурный уровень»13.
Интерес символистов ко всем формам сверхчувственного познания вообще и к теософии в частности можно объяснить тем, что в эпоху модерна «искусство и в целом сфера эстетического "переняли" и актуализировали важные функции религиозного»14. С. Н. Булгаков обвинял теософию, что она «притязает (в более откровенных своих признаниях) быть заменой религии, гностическим ее суррогатом, а в таком случае превращается в вульгарную псевдонаучную мифологию»15. Однако, и для младших символистов установка на преображающую силу искусства, обоюдную близость религиозной и эстетической сферы была определяющей в творческом поиске; стремление преодолеть сложившиеся формы искусства рождало концепцию новой культуры. Современность осмысливалась как время, которое ищет религиозной культуры. Символизм должен был ее воплотить: «...Русский символизм с каждым днем и часом все более и более становится подлинным христианским искусством, горестным песнопением о падении человеческой души, молитвой об искуплении и песнью радостной о спасении»16. Впрочем, определение христианское здесь необходимо использовать с серьезной оговоркой. Андрей Белый убеждал Блока: «Теурги мнят о себе слишком много. Они - лишь ветвь вселенского христианства, ветвь, могущая расти правильно лишь тогда, когда параллельно будет развиваться теософское и церковное понимание христианства»17.
Организация русского антропософского общества в 1913 году обозначила новую веху в распространении теософского учения в России. По словам антропософки М. Жемчужниковой, к этому времени «влияние обоих течений (теософии и антропософии - С.С.) уже было ощутимо в интеллектуальной художественной среде русского общества»18.
Самый яркий антропософский сюжет сложился, как известно, в судьбе Андрея Белого. Однако его путь к антропософии - это, прежде всего, путь большого художника, который определяется константами творческого мира автора.
"Скифы": идеология и практика
Вновь переживаемая лирическим героем голгофская трагедия должна стать залогом того, что Русь, переродившись, воскреснет и перевоплотится в страстно и мучительно желаемый иной вариант Бытия - в идиллический топос «Инонии».
Три революционные поэмы - «Певущий зов», «Товарищ» и «Отчарь» -были опубликованы во втором выпуске «Скифов», где также увидел свет цикл стихотворений Есенина «Под отчим кровом»50. Все поэмы были созданы Есениным в 1917 году: «Товарищ» - в марте, «Певущий зов» - в апреле, «Отчарь» - в июне-июле. Каждая из поэм до публикации в «Скифах» увидела свет в левоэсеровской газете «Дело народа».
Андрей Белый был редактором второго выпуска «Скифов». Скорее всего, он был согласен с тем, как Иванов-Разумник оценивает эти произведения Есенина: «И видит Андрей Белый, что "мужичьи ясли" ... раскрыты в сердце русского народа ... Так перекликаются "глубиннейшие" народные поэты наши с "нагорнейшим" русским поэтом» (Ск-2; 230). В таких же интонациях о народных поэтах - Клюеве, прежде всего - говорит Белый: «...Если народный поэт говорит от лица вскрывшейся Правды Народной, то прекрасен Народ, приподнявший огромную правду о Солнце над миром - в час грома...» (Ск-2; 10).
В художественном сознании поэта-символиста мистическое осознание образа России как «мессии грядущего дня» формировалось в течение ряда лет антропософского «посвящения»: «... Определенные "почвеннические" тяготения обозначились у него вполне явственно в 1911 г ... и могли только
В цикл вошли: «Под красным вязом крыльцо и двор...», «Твой глас незримый, как дым в избе...», «Не напрасно дули ветры...», «Нощь и поле, и звон облаков...», «О, край дождей и непогоды...», «Табун», «Не от холода рябинушка дрожит...», «Песня, луг, реки затоны...», «Алый мрак в небесной черни», «Гляну в поле, гляну в небо...», «Заря над полем, как красный тын...»., «Там, где вечно дремлет тайна...», «Покраснела рябина, посинела вода...», «О, Русь, взмахни крылами...». укрепиться в ходе приобщения к антропософии»51. В мае 1917 г. Андрей Белый, отвечет на письмо Иванова-Разумника, где идеолог «скифов» раскрывал свое понимание природы творчества и революции: «...До чего же я обрадовался Вашим словам: в них отклик на то, что я давно стараюсь вдалбливать «великолепнейшим» людям; а именно, что 1) мы переживаем начало мирового переворота ... , 6) что Россия инсценирует мистерию, где Советы - участники священного действа ... , что внутри России мы услышим Голос - не партий, а Самой народной души»52. Представление об изоморфности внутреннего и внешнего планов бытия, душевных и социальных процессов поднимается до уровня мифа: «...Меж революцией и культурой установима теснейшая связь ... революция начинается в духе»53. Поэт-символист мыслил существование подлинного художника в нераздельности «текста жизни» и «текста искусства»: революция в социально-бытовом континууме является знамением новых процессов в духовном пространстве. В свою очередь творческий акт расценивается как модель устроения должного миропорядка. Для Белого социальная революция - лишь внешнее свидетельство того, что «младенец взыгрался во чреве»54. В переписке с Ивановым-Разумником Белый расшифровывает этот образ так: «Взыгрался младенец во чреве России ... Младенец - "мировой": новая культура»55. Генезис этой мифологемы удалось раскрыть Иванову-Разумнику: «Вечно ищущий, подлинный "символист по духу" он Андрей Белый - С. С вступил тогда на путь реального "теургического" делания ... путь этот А. Белый нашел в теософии, в антропософии Рудольфа Штейнера»56. Действительно, Р. Штейнер учил, что «подлинная культура будущего заключена в пробуждающихся народных
элементах Восточной Европы» , где должно осуществиться плодотворное взаимодействие народной души и европейского знания. Для Белого воплощение революции - это воплощение новой культуры. Логике этого мифа Белый следовал создавая образ России-Мессии грядущего дня в стихотворении «Родине», опубликованном в первом выпуске «Скифов»:
И ты, огневая стихия, Безумствуй, сжигая меня, Россия, Россия, Россия,-Мессия грядущего дня (1; 409)!
В мифомышлении поэта образ «стихии» неразрывно связан с представлением о творческой потенции бытия, к которой приобщен художник. Символы «огневой стихии» организуют семантическое поле эссеистики Белого, посвященной грядущей революции духа: «В воспламенении пыли, в блистающем преображающем светоче, в молнии перерождения духа ее ожидаем со - мы, скифы» . Революция предстает как взрыв жизнетворческой энергии, открывающий новый цикл существования мира. Поэт, создающий миры своим искусством, соприроден этой фантасмагории, он ее тайный участник, знающий, во имя чего совершаются «безумства»: Не плачьте: склоните колени Туда - в ураганы огней, В грома серафических пений, В потоки космических дней» (1; 409). «Роковые разрухи», «глухие глубины», «сухие пустыни позора», «моря неизливные слез» - образы темного земного мира. Поэт-пророк провидит иную реальность и во имя ее воплощения готов принести жертву: «Безумствуй, сжигая меня!». Трижды произнесенное имя России звучит как медиумическое заклинание, призывающее принять жертву пророка и осуществить преображение. «Ураганы огней», «крылорукие духи», «кольца Сатурна», «млечных путей серебро» - знаки этого идеального пространства, просветленного космоса, откуда должен сойти новый Миссия:
Сухие пустыни позора, Моря неизливные слез -Лучом безглагольного взора Согреет сошедший Христос (1; 409).
В творческом мышлении поэта миф о «крестном пути» русской революции связан с мифом о «Голгофе самосознания». Человек должен преодолеть свою несовершенную природу, что явится началом преображения мира. Расширение духовных горизонтов личности сопряжено с сакральным и мучительным актом внутреннего перерождении: «...Для сознательной связи с космическим "все кругом" нужен крест мудрых знаний: распятие мудростью»59. Развернутое воплощение этот миф получил в поэме «Христос Воскрес».
Сравнительный анализ поэм "Пришествие" и "Христос Воскрес"
Для Белого «слово само по себе есть эстетический феномен»4 мир, созданный в слове, есть «начало сотворения нового мира в мире бытия» («Магия слов»; 132), разрешение кризиса культуры.
В 1913 г. Есенин писал к другу своей юности: «Живое слово пробудит заснувшую душу, даст почувствовать ей ее ничтожество, и проснется она, и поднимет свои ослепленные светом истины очи и уже не закроет их» (6; 37). Еще в начале творческого пути Есенин «наделял Слово "колдовной", врачующей силой ...»5. Обычно исследователи объясняют есенинскую веру в жизнетворческие ресурсы Слова фольклорными и библейскими истоками: «Есенинская вера в живое всесильное слово шла от народной веры в заговор и притчу, которую на Рязанщине считали волшебным словом, устраняющим беду ... Вместе с тем слову Есенин отводит ту же роль, какую ему отводит Библия...»6.
Однако, на наш взгляд, можно обнаружить еще один исток этой веры. Теургическая концепция художественного языка, нашедшая наиболее полное воплощение в текстах Белого, становится актуальной для творческого поиска Есенина. Поэт в статьях «Отчее слово», «Ключи Марии», «Быт и искусство» стремится создать оригинальную, яркую и самобытную теорию поэтического слова, в силу этого он оказывается восприимчив к тем идеям, которые Белый активно излагает в общении с ним: «...Проблема "преображения" мира посредством слова, средствами искусства вообще (одна из основных проблем искусства начала века) принимает своеобразные формы у Есенина»7.
Думается, что общение с Клюевым подготовило почву для того, чтобы Есенин воспринял теургическую концепцию в интерпретации Белого. Западный славист Р. Вроон утверждает, что «претензии Клюева на сакральность своего слова отнюдь не опирались на теургическую теорию символистов. Общеизвестно, что источник их следует искать в сфере народной религиозной о культуры, а именно в мистическом сектантстве и старообрядчестве» . Этот тезис выглядит, на наш взгляд, несколько спорным. Исследовательским интуициям оказывается, подчас, сложно преодолеть силу жизнетворческого мифа Клюева - и признать за поэтом не только укорененность в народной культуре, но и несомненную приобщенность к интеллектуальному и философскому тексту Серебряного века. После прочтения статьи Блока «О современном состоянии русского символизма» Клюев пишет автору письмо, где говорит с ним на равных, демонстрируя собственную осведомленность в тонкостях символистской эстетики. Вначале послания Клюев, между прочим, просит адресата разъяснить ему слово «теург». Конечно, Клюев не мог не знать этого основного понятия символистской мифологии. Вопрос, адресованный Блоку, был своего рода игровым ходом. Для нас важно, что слово это было в тезаурусе Клюева, а смыслы его - в художественном сознании поэта.
Как уже было замечено выше, Есенин знакомится и неоднократно встречается с Андреем Белым в период с января по март 1917 г. К январю-февралю относится период работы Белого над статьей «Жезл Аарона (О слове в поэзии)», впоследствии опубликованной в первом выпуске альманаха «Скифы». Следы знакомства Есенина со спектром идей этого текста есть и в «Отчем слове», и в «Ключах Марии», и в статье «Быт и искусство».
Работая над «Жезлом Аарона», Белый развивает мысли, которые первоначально были сформулированы им в сочинении 1900-х годов: статье «Магия слов». Думается, что Клюев, а, возможно, и Есенин, были знакомы с этим текстом. Некоторые разъяснения Белый, вероятно, дал Есенину в личном общении в 1917 году, когда переосмысливал свои представления о художественном языке.
Если Есенин хочет обрести «отчее слово» через приобщение к тайникам народной культуры, то Белый убеждает художников слова обратиться к древности, когда живая речь была магией: «...Старинное предание в разнообразных формах намекает на существование магического языка, слова которого покоряют и подчиняют природу» («Магия слов»; 132). И для Белого, и для Есенина оказывается важным проникновение вглубь языковой диахронии, в скрытые лексические слои.
По-своему преломляя теорию А. Потебни об образных и безобразных словах, Андрей Белый уже в статье «Магия слов» выстраивает концепцию «живого», художественного и «мертвого», «выветренного» слова. Для Потебни взаимное превращение образных слов в безобразные - это естественное и независимое движение языка. Для Белого важно другое: художник творчески-волевым актом расширяет границу слова, открывает новый цикл словесного творчества. Вершиной этого поэтического словообразования становится метафора-символ, она рождает новый предмет, не содержащийся в обоих членах сравнения, и тогда уже символ становится мифом. Белый видит в этом сближение эстетического и мифического творчества, когда художник в глубочайшей сущности своего творческого самоутверждения не может не верить «в существование некоторой реальности, символом или отображением которой является метафорический образ» («Магия слов»; 141), им созданный. Есенина по этой же причине убеждал своих читателей в том, что его Инония обладает «некоторой реальностью: «на образе эмоционального ангелизма держатся имена незримого и материального, когда они, только еще предчувствуемые, облекаются уже в одежду имени, например, чувство незримой страны "Инонии"» (5; 219).
"Магия слов" и "Мистическое изографство": языки утопии
Белый закреплен в пространстве мировой культуры - не случайно он развивает свое фантазийное языкознание на примере нескольких языков. В центре размышлений Белого - собственно человек и его загадочная связь с мирозданьем посредством языка.
Для Белого в новой поэзии должны по-новому соединиться три смысла «мифологический», «логический», «звуковой», и тогда осуществиться «новое раскрытие Мудрости» (Ск-2; 212). Белый в «Глоссолалии» цитирует строки из текста Есенина «Твой глас незримый, как дым в избе...» («На крепких сгибах воздетых рук // Возводит церкви строитель звук» (1; 102). А.А. Козловский датирует это стихотворение 1916 годом. Несомненно, здесь «ощутима "перекличка ... с циклом Н.А. Клюева "Земля и Железо"» (1; 514). Думается, что Клюев, а вслед за ним и Есенин, ориентировались в своем творческом поиске, в том числе, и на статью Белого «Магия слов» (1909), где поэт-символист развивает представление о жизнетворческой силе звука.
Белый, цитируя строки стихотворения Есенина «Твой глас незримый, как дым в избе...», находился под их несомненным обаянием. Думается, что он услышал в тексте новокрестьянского поэта отголосок собственных мифотворческих рассуждений 1900-х гг., оформленных в яркий поэтический образ. Эти рассуждения зазвучали для Белого по-новому, так как обретали подтверждение не только в антропософских занятиях эвритмией, но, как оказалось, в текстах поэтов нового поколения.
Первый раз Белый цитирует строки из текста Есенина как доказательство органической связи звуков речи с космической прародиной человечества: « - В древнейшей Аэрии, в «Аэре», жили когда-то мы, звуки; и звуки доселе живут; звукословием выражаем мы их: Рудою солнца посеян свет, Для вечной правды названья нет. Считает время песок мечты, Но новых зерен прибавил ты... На крепких сгибах воздетых рук Возводит церковь стороитель звук»15. Для Белого путь художника лежит через звук - к образу: «В звуках слова "г" и "р" (слова гр-ом) ... есть известное проницание природы гремящего звука: в приспособлении гортани, в умении слагать слово - начало науки; душа овладевает телесностью: ее заговаривает» (Ск-2; 160). Для Белого звук -природа, которую необходимо покорить: «...Звуки слова сбивают наросты абстракций с корня; восстание к жизни словесного корня под каменным гробом абстракций начинается ныне уже» (Ск-2; 158).
Белый и Есенин ощущают звук как тайну, с которой настоящий художник должен себя слить: «...Слить себя с тайной звуков и слова и овладеть ею как образом» (5; 190). Для обоих поэтов звук - природой данная точка отсчета в цикле словотворчества: «Первое, что внесли нам западные славяне, это письменность. Они передали нам знаки для выражения звука» (5; 194).
В статье «Быт и искусство» Есенин воспроизводит представление Белого о примате «звука»: «Сначала берем образ без слова. Перед нами неотчеканенные массы звуков пчелы: У-У-У-У, бу-бу-бу.
Перед сознанием человека встает действие, которое определяется звуком "бу"; предмет пойман в определение и уже неподвижен, определение это есть образ слова» (5; 217). Обратимся к статье Белого «Магия слов»: «Всякое слово есть звук ... "я" и "мир" возникают только в процессе соединения их в звук ... Слово создает новый, третий мир - мир звуковых символов, посредством которого освещаются тайны вне меня положенного мира...» («Магия слов»; 131).
В 1930 году писатель высказался конкретнее, что позволяет увидеть очевидную связь представлений - его и Есенина - о звуке: «...Интонация, звук темы, рожденный тенденцией собирания материала и рождающий первый образ, зерно внешнего сюжета, - и есть для меня момент начала оформления в узком смысле; и этот звук предшествует, иногда задолго, работе моей за письменным столом ... В звуке будущая тема подана издали; она обозрима в моменте
В звуке мне подана тема целого; и краски, и образы, и сюжет уже предрешены в звуке ... из него первым содержанием вылупляется основной образ, как зерно: таким зерном, рожденным звуком, были мне: Распутин до Распутина (Кудеяров), сенатор Аблеухов, профессор Коробкин».
Для Белого звук - «темная природа слова», «стихия слова», она должна быть покорена, чтобы «мистика Имени» и «фонетика Имени» соединились по-новому в Слове, которое явит себя как Логос, «но - Логос конкретный, рождаемый внутренним словом к произнесению вслух» (Ск-2; 170-171). Для Есенина звук - часть природного мира, который не надо покорять: надо обнажить свою «узловую завязь» с ним.
Белый и Есенин сближает главное - вера в жизнетворческую силу слов. Для Белого приближение к сокровенным смыслам звука подготавливало переворот онтологического порядка: «Умение прочитать звук - только первый намек на язык языков; и мы знаем: второе пришествие Слова - свершится» 7. У Есенина разгадка тайн, заключенных в языке должна привести к воплощению утопии: «Пространство будет побеждено, и в свой творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства. ... и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром его необъятности» (5; 203).
Несомненно: теургическая концепция Белого оказала влияние на становление теории художественного слова Есенина. Поэт-символист, в свою очередь, находит в поэтическом опыте новокрестьянского поэта блистательное подтверждение своим мифотворческим устремлениям.
