Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Пленарное заседание Государственной Думы: дискурсивный аспект 15
1. Пленарное заседание как форма реализации парламентского дискурса 15
1.1. Понятие дискурса 15
1.2. К определению политического дискурса 24
1.3. Парламентский дискурс 32
1.4. Институциональная структура Государственной Думы 39
1.4.1. Функционально-организационная структура Государственной Думы 41
1.4.2. Идеологически-организационная структура Государственной Думы 41
1.5. Пленарное заседание Государственной Думы 43
2. Коммуниканты парламентского дискурса 45
2.1. Депутат как основной коммуникант парламентского дискурса 46
2.1.1. Институциональная модель и институциональный голос депутата 50
2.1.2. Институциональный голос и функционально-организационная структура Думы 54
2.1.3. Институциональный голос и идеологически-организационная структура Думы 57
2.1.4. Институциональный голос и выражение личного мнения 61
2.1.5. Локальные институциональные роли 64
2.1.6. Институциональный голос председательствующего на пленарном заседании 66
2.2. Иные коммуниканты 74
2.2.1. Контрагенты парламентского дискурса 75
2.2.2. Клиенты парламентского дискурса 81
Выводы 88
Глава 2. Пленарное заседание Государственной Думы как текст парламентского дискурса 90
1. Текст и текстообразование 90
2. Специфика образования текста пленарного заседания Государственной Думы 97
3. Структура текста пленарного заседания Государственной Думы: система субтекстов 102
3.1. Субтекст рассмотрения вопроса повестки дня 104
4. Порядок работы пленарного заседания: целостность текста 108
4.1. Специфика порядка работы пленарного заседания 109
4.2. Рассмотрение повестки дня как метатекстовой элемент пленарного заседания 113
4.3. Связь номинационной цепи текста пленарного заседания с порядком работы: от связности к целостности 121
5. Председательствующий: целостность, отдельность, связность текста пленарного заседания Государственной Думы 123
5.1. Организация текста пленарного заседания 123
5.1.1. Классификация текстоорганизующих реплик 124
5.1.2. Связность текста пленарного заседания 136
5.1.3. Смена председательствующего и связность текста 139
5.1.4. Реплики председательствующего, не связанные с организацией текста 141
5.2. Отдельность текста: организация границ 144
5.2.1. Начало текста пленарного заседания 145
5.2.2. Концовка текста пленарного заседания 151
Выводы 156
Глава 3. Рассмотрение законопроекта как прагматический центр текста пленарного заседания Государственной Думы 159
1. Рассмотрение законопроекта на пленарном заседании как вторичный текст парламентского дискурса 163
1.1. Воспроизведение и интерпретация текста законопроекта 170
1.1.1. Воспроизведение заголовка законопроекта 171
1.1.2. Пересказ законопроекта 174
1.1.3. Цитирование законопроекта 179
1.1.4. Проблема интерпретации законопроекта 182
1.2. Редактирование текста законопроекта 184
1.2.1. Санкционирование изменений первичного текста 184
1.2.2. Экстралингвистические ограничения возможности редактирования законопроекта 193
1.3. Законотворческий контекст 196
1.3.1. Внутренний законотворческий контекст 198
1.3.2. Внешний законотворческий контекст 203
1.4. Правовой и ситуационно-регулятивный контексты законопроекта .205
1.4.1. Правовой контекст 206
1.4.2. Ситуационно-регулятивный контекст 209
1.5. Тематическое расширение рассмотрения законопроекта 217
1.5.1. Необоснованное тематическое расширение 221
1.5.2. Дефектное тематическое расширение 223
2. Специфика аргументации в тексте рассмотрения законопроекта 226
2.1. Специфика тезисов в тексте рассмотрения законопроекта 228
2.2. Роль фактора «субъект оценки» в процессе аргументации 230
2.2.1. Институциональный голос как выражение институционального мнения 233
2.2.2. Ссылка третьего лица на институциональное мнение 237
2.3. Воспроизведение первичного текста как способ аргументации 243
2.3.1. Цитирование первичного текста как способ аргументации 244
2.3.2. Пересказ первичного текста как способ аргументации 249
2.3.3. Дефектная аргументация 251
2.4. «Плюрализм мнений» как прием аргументации 255
2.4.1. Информирование аудитории 257
2.4.2. Опровержение иного мнения для утверждения своего 259
2.4.3. Принятие иного мнения и корректирование своего 262
2.5. Экстралингвистические препятствия аргументационнои деятельности в парламентском дискурсе 264
2.5.1. Проблема свободы реципиента 265
2.5.2. Проблемы парламентского большинства: лексические сигналы...268
Выводы 275
Заключение 277
Список литературы 280
Словари 308
Нормативные документы 309
Источники 309
- Понятие дискурса
- Текст и текстообразование
- Рассмотрение законопроекта на пленарном заседании как вторичный текст парламентского дискурса
Введение к работе
Во вступительной статье к «Общей лингвистике» Эмиля Бенвениста Ю.С.Степанов отмечает, что «имя французского лингвиста наилучшим образом представляет современный этап науки о языке - лингвистики 70-х годов» XX века [Степанов 1974: 5]. Одной из наиболее значимых черт лингвистики этого периода является внимание к субъективному в языке. «Язык есть семиотическая система, основные референциальные точки которой непосредственно соотнесены с говорящим индивидом. С присущей ему простотой Бенвенист называет это свойство "человек в языке" и делает это названием целого раздела своей книги. Иначе все эти черты лингвистической концепции можно назвать антропоцентрическим принципом» [там же: 14].
Лингвистика начала XXI века продолжает придерживаться этого принципа. В центре ее внимания сегодня находятся, в частности, проблемы функционирования языка в различных сферах общения. Отсюда исследования и разработка новых идей в области традиционной функциональной стилистики [см., например: Брандес 2004: 139-292; Крылова 2006: 130-212; Стил.ЭС 2003: 581-583 и др.]. Предметом изучения становятся также более дифференцированные области функционирования языка, в первую очередь профессиональные, для анализа которых привлекаются дискурсивные методики [ср., например: о журналистском дискурсе: Чепкина 2000; Dijk 1991; о педагогическом дискурсе: Черник 2002; о политическом дискурсе: Гаврилова 2002; Демьянков 2002; Русакова 2004; Хмельцов 2004; Шейгал 2000; 2002а; 2002b; 2002с; Dijk 1997; 2001; 2005а; о профессиональном общении: Харченко 2003; о соотношении функциональной стилистики и дискурсивных исследований см.: Кожина 2005: 61-74].
Настоящая диссертационная работа посвящена современному русскому парламентскому дискурсу. Объект исследования - тексты пленарных заседаний Государственной Думы (ГД). Предмет нашего непосредственного внимания -
пленарное заседание ГД в дискурсивном, текстовом и прагматическом аспектах.
Материалом исследования послужили 39 стенограмм пленарных заседаний ГД, отобранных методом сплошной выборки за период весенней сессии ГД 2005 года (с 12 января по 8 июля). Весенняя сессия выбрана по принципу актуальности как последняя в ряду завершенных сессий ГД на момент начала настоящего исследования. Источником стенограмм является официальный сайт ГД.
В политической практике исследуемого периода укоренилась качественно новая для постсоветской России ситуация. Закончилось традиционное противостояние, существовавшее между законодательной властью с одной стороны, Президентом и исполнительной властью с другой. Глава государства получил поддержку не только большинства граждан страны, проголосовавших за него на выборах, но и большинства членов парламента. Причиной этого стали следующие события в общественно-политической жизни страны. Во-первых, в результате «укрепления вертикали власти» региональные элиты, формирующие верхнюю палату Федерального Собрания, потеряли относительную независимость от федерального центра и заняли пропрезидентскую позицию. Во-вторых, большинство мест в ГД получили представители так называемой «партии власти», безоговорочно поддерживающие политику Президента. Особенно заметным стало изменение ситуации в нижней палате, деятельность которой более публична, что объясняется прежде всего порядком ее формирования: депутатов избирают на прямых всенародных выборах, поэтому и депутаты, и потенциальные избиратели заинтересованы в том, чтобы работа Думы широко освещалась.
В таких условиях происходило активное реформирование российской политической системы. Среди прочего, был принят закон, предусматривающий новый порядок формирования ГД. Его действие существенно изменит правила игры. Поэтому можно сказать, что наш материал характеризует уже уходящий
период в жизни российского парламента. Так, действующая в настоящее время Дума четвертого созыва формировалась по смешанной системе: половину депутатов избирали по партийным спискам, а половину - по одномандатным округам. Поэтому в Думе представлены не только депутаты, избранные от партий и объединенные во фракции по партийному признаку, но и так называемые независимые депутаты, не состоящие в депутатских объединениях и представляющие такие политические силы, которые не имеют собственных фракций. В соответствии с новым законом выборы будут проходить исключительно по партийным спискам. Поэтому все депутаты следующего созыва будут состоять во фракциях тех партий, по спискам которых они прошли в Думу. Другие политические силы в нижней палате представлены не будут. Вероятно, в ГД следующего созыва уменьшится и количество фракций. Это связно с тем, что в соответствии с новым законом партии, участвующей в выборах, для прохождения в Думу необходимо набрать не пять, как сейчас, а семь процентов от общего числа голосов избирателей. В то же время неизменной, скорее всего, останется пропрезидентская ориентация вновь избранной ГД.
Специфика исследуемого материала заключается в том, что стенограммы фиксируют официальный текст пленарного заседания, а не совокупный текст, порождаемый в рамках данного коммуникативного события. К официальному тексту относятся результаты речевой деятельности коммуникантов, осуществленной с соблюдением особых институциональных правил. Другими словами, для того чтобы высказывание вошло в стенограмму, его надо произнести в микрофон с разрешения председательствующего. Все прочие высказывания, например разговоры коммуникантов между собой, выкрики из зала и т.п., в официальный текст пленарного заседания не входят. В него также не входят тексты документов, с которыми коммуниканты знакомятся на заседании, если эти тексты не были озвучены с трибуны. В то же время стенограмма содержит данные о каждом коммуниканте, осуществляющем
высказывание, даже в том случае, если они не были озвучены на пленарном заседании. В ней также фиксируется некоторая дополнительная информация, характеризующая ситуацию общения. Это делается с помощью специальных помет, например: «Из зала. (Не слышно.)»; «(Оживление в зале)»; «(Смех в зале)»; «(Шум в зале)» и др.
Методика исследования. В настоящем исследовании текст рассматривается как инструмент социального взаимодействия, что соответствует коммуникативной модели текста, разработанной О.И.Москальской [Москальская 1984]. Текст анализируется в связи с ситуацией общения, а его закономерности объясняются коммуникативно-прагматически [см.: Москальская 1984:161].
Для анализа пленарного заседания ГД в дискурсивном аспекте как текста в совокупности с экстралингвистическими факторами использованы дискурсивные методики [см.: Русакова 2006; Фишман 2006; Чепкина 2000].
В работе использованы информативно-целевой и предметно-содержательный подходы к анализу текста. При информативно-целевом (шире - мотивационно-целевом) анализе «прежде всего выясняются мотив и цель деятельности общения, в которой порождается и интерпретируется текст, а уже затем рассматривается тот материал (тема), на котором этот мотив и эта цель реализуется» [Дридзе 1984: 82; см. также: Карих 2005: 30]. Предметно-содержательный анализ текста предполагает поиск ответов на следующие вопросы: о чем говорится в тексте? (выявление предмета речи текста), что говорится? (основной признак предмета речи) и как говорится? (с помощью каких языковых средств) [подробнее см.: Дридзе 1984: 82; Карих 2005: 30].
Также использованы логический и функциональный анализ как типы структурного описания текста [см.: Новиков 1983: 117].
Кроме того, на разных этапах работы применялись общенаучный описательно-аналитический метод с его основными приемами: наблюдением, интерпретацией, обобщением и классификацией; а также частнонаучные
методы: семантический и структурный анализ текста. Для анализа организационной структуры ГД использован структурно-функциональный метод [см.: Сивуха 2003].
Актуальность исследования. Обращение к изучению пленарного заседания ГД связано с устойчивым научным интересом к политическому дискурсу [см., например: Баранов 1997; Водак 1997; Гаврилова 2002; Герасименко 1998; Демьянков 2002; Куртин 1999; Петрик, Петрик 2004; Русакова 2004; Серио 1999b; Феденева 1999; Федотовских 2005; Хмельцов 2004; Чудинов 2006; Шейгал 2000; 2002а; 2002b; 2002с; Dijk 1997; 2001; 2005а]. В то же время число отечественных лингвистических исследований, посвященных парламентскому дискурсу, который представляет собой существенную часть политической коммуникации, не так велико.
Не утратило актуальности и исследование текста. Первоначально к текстам были отнесены исключительно письменные произведения [Гальперин 1974; 1981]. Однако исследователи традиционно обращают особое внимание на феномены, не соответствующие существующим критериям текстуальности, и постепенно вовлекают их в сферу научных интересов лингвистики текста. Так, в качестве текстов стали рассматривать продукты устной речи, в том числе разговорный диалог [Ширяев 1982; Китайгородская 1988; Купина 1990; Сибирякова 1990]. В настоящее время особенно актуальным представляется изучение сложных диалогических текстов, к которым относится и пленарное заседание ГД [см., например: Богуславская, Гиниатуллин 1994; Данилов 1997; 2001; Краснова, Майданова 1992; Матвеева 1994; Романенко, Санджи-Гаряева 2002].
Исследуемый материал позволяет детально рассмотреть такое свойство парламентского дискурса, как институциональность, и влияние этого дискурсивного свойства на структурирование текстов - продуктов данного дискурса.
Цель работы - описание текста пленарного заседания ГД как сложного диалогического образования, организованного по правилам институционального парламентского дискурса и реализующего редакционно-санкционирующую деятельность коммуникантов, результатом которой является изменение статуса объекта, а именно превращение рассматриваемого законопроекта в Закон или в «ноль». Для достижения этой цели в работе поставлены и решены следующие задачи: 1) показать, что специфика институциональное парламентского дискурса определяет основные свойства пленарного заседания как коммуникативного события и текста, в том числе его прагматическую направленность; 2) показать, каким образом атональность (системообразующее свойство политического дискурса) отражается в парламентском дискурсе, в частности, в пленарном заседании как тексте; 3) описать специфику институционального голоса основных коммуникантов парламентского дискурса, участвующих в пленарном заседании; 4) доказать, что пленарное заседание является текстом, прагматическая установка которого заключается в реализации повестки дня; 5) доказать, что прагматическим центром текста пленарного заседания является рассмотрение законопроекта; 6) выявить специфику аргументации, используемой при рассмотрении законопроектов, как средства реализации целей участников пленарного заседания.
На защиту выносятся следующие положения:
Текст пленарного заседания ГД как основная форма реализации парламентского дискурса развертывается в соответствии с институциональными правилами (которые являются составляющими дискурсивной практики) в условиях атональности (которая является результатом различной идеологической ориентации коммуникантов и представляемых ими институтов).
Коммуниканты парламентского дискурса, участвующие в пленарном заседании, обладают институциональным голосом, который определяется их
включением в институциональную структуру ГД, а также институциональной ролью, исполняемой на данном пленарном заседании.
Прагматическая установка текста пленарного заседания, которая заключается в реализации повестки дня, обеспечивает целостность данного текста и реализацию цели парламентского дискурса (законодательной деятельности).
Особая роль в организации текста пленарного заседания принадлежит председательствующему на заседании, результат речевой деятельности которого - подчиненный институциональным нормам метатекст, определяющий целостность, связность и отдельность текста пленарного заседания ГД.
Рассмотрение законопроекта как прагматический центр текста пленарного заседания представляет собой вторичный субтекст (текст) парламентского дискурса, предметом которого является рассматриваемый законопроект, превращающийся в результате редакционно-санкционирующей деятельности вторых авторов в Закон или в отклоненный законопроект.
Особую роль в парламентской аргументации играют: фактор «субъект оценки», различные способы воспроизведения текста рассматриваемого законопроекта, создание эффекта «плюрализм мнений».
В современном российском парламентском дискурсе существуют экстралингвистические препятствия аргументационной деятельности, связанные с институциональным ограничением свободы депутатов и наличием парламентского большинства.
Теоретическая значимость исследования определяется его междисциплинарным характером. Анализ текста пленарного заседания ГД в дискурсивном аспекте значим для политической дискурсологии и теории дискурса в целом, в связи с тем что парламентская часть системы политического дискурса наименее изучена. В работе описана специфика проявления текстообразующих категорий в тексте пленарного заседания ГД в
связи с институциональным характером порождающего его парламентского дискурса, что соответствует интересам лингвистики текста. При этом текст пленарного заседания изучается в связи с коммуникативным событием и теми целями, которые данный текст реализует. Исследуется субтекст (текст) рассмотрения законопроекта как прагматический центр текста пленарного заседания, что представляет интерес для прагмалингвистики.
Научная новизна исследования обусловлена его объектом и предметом. Комплексный анализ дискурсивного, текстового и прагматического аспектов пленарного заседания ГД прежде в лингвистической науке не производился. Впервые текст пленарного заседания ГД рассматривается как редакционно-санкционирующий «инструмент» порождения текста Закона.
Практическая значимость исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы в учебных целях: при подготовке спецкурсов и спецсеминаров на филологических факультетах, а также факультетах политологии и социологии. Кроме того, результаты исследования могут быть полезны журналистам, специализирующимся на освещении и анализе политических и особенно парламентских событий, профессиональным политикам и политконсультантам.
Апробация и внедрение результатов исследования. Основные положения настоящего исследования изложены на межвузовской научно-практической конференции «Средства массовой информации в современном мире. Молодые исследователи» (Санкт-Петербург, 2005), международной научно-практической конференции «Власть и властные отношения в современном мире» (г. Екатеринбург, 2006), всероссийской научной конференции «Язык. Система. Личность» (Екатеринбург, 2006), всероссийской научно-практической конференции, посвященной 70-летию факультета журналистики Уральского госуниверситета им. А.М.Горького (Екатеринбург, 2006). Содержание диссертационной работы отражено в семи публикациях. Диссертация дважды обсуждалась на заседаниях кафедры русского языка и
стилистики факультета журналистики Уральского государственного университета им. А.М.Горького.
Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы.
Понятие дискурса
В современной науке не существует общепринятого определения термина «дискурс» [обзор основных подходов представлен, например, в работах: Дымарский 2001; Красных 1999; Прохоров 2006; Ревзина 1999; Русакова 2004; 2006; Серио 1999а; Фельдман 2003; Хмельцов 2004; Чепкина 2000]. В.В .Красных указывает на различную интерпретацию данного понятия в лингвистике, социологии, социальной семиотике, политологии, логике и философии [Красных 1999: 26]. Единого подхода нет и в лингвистической науке. Здесь «дискурс» используется как синоним следующих терминов:
1) речь, связная речь;
2) поток речи, сложное синтаксическое целое, сверхфразовое единство, текст;
3) коммуникативно целостное и завершенное речевое произведение;
4) определенный тип ментальносте;
5) вербализованное работающее сознание;
6) сложное коммуникативное явление, включающее наряду с текстом внеязыковые факторы, которые влияют на его производство и восприятие;
7) реальный, естественный текст, речевые жанры [Красных 1999: 26].
П.Серио, опираясь на работы Доминика Манженю (Dominique
Maingueneau), приводит восемь значений термина «дискурс»:
1) любое конкретное высказывание, речь (как ее определил Ф. де Соссюр);
2) последовательность высказываний, текст;
3) высказывание в совокупности с коммуникативной ситуацией;
4) беседа как основной тип высказывания;
5) речь, присваиваемая говорящим (от Э.Бенвениста);
6) речь при противопоставлении языка как «системы мало дифференцированных виртуальных значимостей» и речи как «диверсификации на поверхностном уровне, связанной с разнообразием употреблений, присущих языковым единицам»;
7) система ограничений, накладываемая на высказывание социальной или идеологической позицией;
8) «высказывание, рассматриваемое с точки зрения дискурсного механизма, который им управляет» (определение L.Guespin) [Серио 1999а: 26-27].
Э.В.Чепкина в монографии «Русский журналистский дискурс: текстопорождающие практики и коды» выделяет три группы подходов к определению дискурса, сложившихся в современной литературе. Дискурс рассматривается как: 1) комплексное коммуникативное событие;
2) текст, вербальный продукт коммуникативного действия;
3) социальная формация [Чепкина 2000: 5].
Такое разнообразие подходов и значений свидетельствует о том, что «дискурс» является чрезвычайно популярным термином и находится в центре внимания многих современных исследователей, как лингвистов, так и представителей других наук. Следует отметить, что этот термин был введен в научный оборот З.З.Харрисом лишь в середине 20 века [см.: Арутюнова 1990: 137; см. также: Демьянков 1995: 280-281]. Первоначально же слово «дискурс» существовало во французском языке и означало «речь». Далее оно перешло в другие языки, сохранив близкие значения. Так, в английском дискурс понимается как «речь», «связная речь», «письмо» [Webster s Dictionary 1965: 647], либо отождествляется с текстом. Подобные значения фиксируют и современные неспециальные словари [Longman Dictionary 1992: 363; Oxford Dictionary 1996: 280].
П.Серио считает, что анализ дискурса в современном понимании этого слова появился во Франции в 60-е годы 20 столетия «под знаком соединения лингвистики, марксистской философии Луи Альтюссера и психоанализа» [Серио 1999а: 14]. Н.Д.Арутюнова перечисляет тенденции, существовавшие в лингвистике 60-х - 70-х годов XX века и обусловившие возникновение и развитие теории дискурса:
1) стремление вывести синтаксис за пределы предложения;
2) разработка прагматики речи;
3) подход к речи как к социальному действию;
4) интерес к речевому употреблению и субъективному аспекту речи;
5) интеграция гуманитарных наук [Арутюнова 1990:137]. О.Ф.Русакова связывает расширение понятия «дискурс» с
распространением семиотики на область лингвистики [Русакова 2004: 7-8]. Мнение о том, что лингвистика должна изучать все семиотическое пространство и «большие значащие единицы» языка, высказывал еще Ролан Барт [Барт 1975: 115]. М.М.Бахтин, выделяя предмет философии языка, также указывал на то, что язык - это сложный «физико-психо-физиологический комплекс», который необходимо включить в гораздо более широкий контекст -«в единую сферу организованного социального общения» [Бахтин 2000а: 384]. Только единство данного комплекса и социального контекста может рассматриваться как факт «языка-речи» [Бахтин 2000а: 385]. Однако трансформация и научная популяризация понятия «дискурс» могут быть рассмотрены в контексте значительно более глобальных изменений, получивших название лингвистического поворота.
Лингвистическим поворотом, или языковой революцией, называется «переход от классической философии, которая рассматривала сознание в качестве исходного пункта философствования, к философии неклассической, которая выступает с критикой метафизики сознания и обращается к языку как альтернативе картезианского cogito» [Филиппович 2002: 552].
Принято считать, что лингвистический поворот (Л.П.) осуществлялся в два этапа. Его условной «отправной точкой» стало утверждение Людвига Витгенштейна: «Границы моего мира суть границы моего языка» [Витгенштейн 1994а: 56]. «Первая волна Л.П. приходится на 1920-е и представляет собой разнообразные попытки прояснения и реформирования языка в соответствии с законами логики, которая трактуется как единая структура действительности ... Первоначально Л.П. осуществлялся в границах синтактико-семантического подхода, ориентировавшегося на анализ ассерторических предложений, абстрагируясь от рассмотрения прагматических аспектов языкового значения, связанных с реальным использованием языка. В рамках логического позитивизма осуществлялась явная абсолютизация репрезентативной функции языка, имплицировавшая анализ воплощенного в языке знания по образу и подобию отношения субъекта (депсихологизированного сознания) к внешнему миру. Подобный подход может быть описан как метафизика языка, т.к. он сохраняет основные установки эпохи Нового Времени, которая со времен Декарта выдвигала разнообразные проекты улучшения языка» [Филиппович 2002: 553; см., например: Витгенштейн 1994а; Гуссерль 1994; 2004; 2005; Хайдеггер 1993; 2003].
Однако полномасштабное осуществление лингвистического поворота предполагало «преодоление традиционного понимания, согласно которому язык трактовался по модели связывания имен с предметами и рассматривался как инструмент сообщения, внешний относительно выражаемых в нем мысленных содержаний» [Фуре 2000: 26]. Отход от «традиционного понимания языка» связан со вторым этапом лингвистического поворота, который был осуществлен в рамках структурализма, герменевтики, лингвистической философии в 1940-е - 50-е гг. и связан с разработкой прагматической концепции языка [Филиппович 2002: 553; см. например: Витгенштейн 1994b; Лакан 1997; Остин 1986; Фуко 1994; 1996с; Хабермас 2000а; 2000b]. В результате на передний план выходит коммуникативная функция языка, а функция репрезентации рассматривается как ее производная. Особое внимание уделяется контекстам и предпосылкам высказываний. Язык более не рассматривается как нечто единое и совершенное. В таком контексте «квазисубъектом» познания становится «надындивидуальная языковая игра (форма жизни), производящая "картину мира" - эпистемическую очевидность, первичную и предпосылочную относительно всех рациональных представлений индивидуального сознания» [Фуре 2000: 27].
Изменения, произошедшие в результате лингвистического поворота, привели к значительной актуализации термина «дискурс», который перестал быть чисто лингвистическим. К его разработке и использованию подключились представители различных гуманитарных наук и философских дисциплин. Сегодня дискурс рассматривается «как атрибут любой социальной деятельности и любой социальной институционализации» [Русакова 2006: 13]. Собственно лингвистические исследования стали лишь одним из направлений изучения дискурса [см.: Dijk 2006].
Наиболее полная и влиятельная философская концепция дискурса разработана французским структуралистом Мишелем Фуко. В «Археологии знания» исследователь проводит обстоятельный анализ термина «дискурс». М.Фуко начинает с интуитивных и метафорических дефиниций: «дискурс - это тонкая контактирующая поверхность, сближающая язык и реальность, смешивающая лексику и опыт» [Фуко 1996а: 49]. Опираясь на это определение, он формулирует задачу не сводить дискурсы лишь к совокупности знаков, то есть «означающих элементов, которые отсылают к содержанию или репрезентации» [там же: 50]. Таким образом, не оспаривая того, что дискурс является событием знака, М.Фуко утверждает, что дискурс делает нечто большее, чем называет вещи посредством использования знака.
Исследователь приходит к выводу, что дискурсом следует называть «совокупность высказываний постольку, поскольку они принадлежат к одной и той же дискурсивной формации» [Фуко 1996а: 117]. Дискурс, таким образом, понимается не как бесконечная и неделимая общность, он конституируется некоторым числом высказываний, для которых можно определить «совокупность условий существования». Дискурс не является идеальной или вневременной формой, имеющей собственную историю [там же: 117-118].
М.Фуко обосновывает понятие «дискурсивной практики», понимая ее как «совокупность анонимных исторических правил», которые всегда определены во времени и пространстве. Дискурсивная практика устанавливает в «данную эпоху и для данного социального, экономического, географического или лингвистического пространства условия выполнения функции высказывания» [Фуко 1996а: 118]. Другими словами, анализ дискурса у М.Фуко связан не с отношениями между «словами» и «вещами» (языком и реальностью), но с правилами и установлениями, которые определяют режим существования объектов [подробнее см.: Табачникова 1996: 427; Грицанов, Можейко 2001: 900]. Таким образом, дискурс понимается как «социально обусловленная организация системы речи и действия» [Совр. филос. словарь 1998: 249].
Продолжая исследования дискурса, М.Фуко все дальше уходит от конкретных дефиниций. Изучив его работы, можно заключить, что понятие дискурса складывается из нескольких составляющих: дискурс - это совокупность высказываний; это культурно (социально) и исторически обусловленная практика речевого общения; это порядок речепроизводства, возникающий в связи с властными отношениями индивидов; это пространство, в котором формируются объекты конструируемой «реальности» [см.: Автономова 1994; Ильин 1996]. С аналогичных позиций дискурс рассматривают и другие представители французской школы дискурс-анализа [см, например: Гийому, Мальдидье 1999; Куртин 1999; Пешё 1999; Пешё, Фукс 1999; Пульчинелли Орланди 1999; Отье-Ревю 1999].
По мнению О.Г.Ревзиной, возможность такого подхода к дискурсу заложена уже в лингвистической теории Э.Бенвениста [Ревзина 1999]. Опираясь на труды Ф. де Соссюра, который рассматривал язык как «общее всем и находящееся вне воли тех, кто им обладает» [Соссюр 1977: 57], Э.Бенвенист выдвигает тезис о «присвоении языка говорящим». Данный тезис предполагает два прочтения [Ревзина 1999]. Первое позволяет рассматривать говорящего как «хозяина речи», «субъекта, существующего до языка», что приводит к появлению концепции «субъектного дискурса» [Ревзина 1999: 26]. «Но при втором прочтении Э.Бенвениста говорящий - уже не источник и не хозяин дискурса: напротив, дискурс овладевает говорящим. Возникает тема бессубъектного дискурса» [Ревзина 1999: 26-27]. Такой дискурс «анонимен, нелинеен, воспроизводим» и соответствует подходу, разработанному М.Фуко [Ревзина 1999: 27]. Следуя данной логике, можно утверждать, что «субъектный дискурс» исследуется в рамках антропологической лингвистики - дисциплины, в центре внимания которой находится «человек говорящий». Это направление лингвистической теории восходит к работам немецкого философа и языковеда Вильгельма фон Гумбольдта [см.: Седов 2004: 3; Роль человеч. фактора... 1988: 8]. Он впервые выделил язык как предмет философского исследования и, «по существу, стал основоположником философии языка как самостоятельной дисциплины» [Грицанов 2002: 273]. В. фон Гумбольдт рассматривал язык как одно из начал, определяющих сущность человека, конституирующих личность [Гумбольдт 1984]. По мнению исследователей, именно лингвофилософская концепция В. фон Гумбольдта является прообразом современной антропологической лингвистики, которая исходит из утверждения того, что «язык есть конститутивное свойство человека» [Роль человеч. фактора... 1988: 8]. Однако поворот к антропологической проблематике в лингвистической науке произошел уже в 20 веке под влиянием Э.Бенвениста. «Характерным для его теории высказывания, - пишет П.Серио, - является то, что центральное место в лингвистическом размышлении занимает субъект в языке» [Серио 1999а: 15; см. также: Серио 1993; Степанов 1974]. Исследователь отмечал, что «существует только человек с языком, человек, говорящий с другим человеком, и язык, таким образом, необходимо принадлежит самому определению человека» [Бенвенист 1974: 293]. На наш взгляд, здесь выявляется противоречие с пониманием «субъектного дискурса» О.Г.Ревзиной: «субъект, существующий до языка» [Ревзина 1999: 26], не может быть выведен из теории Э.Бенвениста, подчеркивавшего, что «невозможно вообразить человека без языка» [Бенвенист 1974:293].
Исследования Э.Бенвениста «положили начало теоретическому, эксплицитному и систематическому размышлению о субъективности в языке» [Серио 1999а: 15]. В настоящее время происходит усиление антропологической тенденции в лингвистике. «Обращение к теме человеческого фактора в языке свидетельствует о важнейшем методологическом сдвиге, наметившемся в современной лингвистике, - о смене ее базисной парадигматики и переходе от лингвистики «имманентной» с ее установкой рассматривать язык «в самом себе и для себя» к лингвистике антропологической, предполагающей изучать язык в тесной связи с человеком, его сознанием, мышлением, духовно-практической деятельностью» [Роль человеч. фактора... 1988: 8]. К.Ф.Седов отмечает, что в отечественном языкознании постоянно растет объем антропологических исследований. «Усиление роли «человеческого фактора» приводит ученых к осознанию важности не только проблем описания языковой структуры, но и задач всестороннего исследования homo loquens (человека говорящего)» [Седов 2004: 3].
Текст и текстообразование
Понятие «текст» по-разному трактуется в современной лингвистической науке [обзор подходов см., например, в работах: Гиндин 1977; Купина 1983; Матвеева 1990b; Николаева 1977; Прохоров 2006; Филиппов 2003; Чепкина 2000]. Большинство исследователей определяют текст как продукт речевой деятельности, реализующий определенную цель и обладающий такими свойствами, как целостность, связность, отдельность [см, например: Гальперин 1981; Доблаев 1982; Дридзе 1984; Купина 1983; Леонтьев 1976; 1979; Лосева 1980; Майданова 1987; Майданова и др. 1984; Матвеева 1990b; Мурзин, Штерн 1991; Николаева 1978; Сахарный 1994].
Текст как продукт речевой деятельности. Деятельность есть продуктивная активность человека [Каган 1972: 43]. Следовательно, текст, образующийся в процессе речевой деятельности, представляет собой некоторый продукт, причем не только идеальный, но и материальный [Майданова 1987: 8]. Говоря словами В.И.Тюпы, этот продукт обладает свойством «манифестированности», то есть «внешней явленности в знаковом материале, что отличает текст от картин воображения» [Тюпа 2006: 26].
Первоначально к текстам относили произведения письменной речевой деятельности [см.: Гальперин 1974; 1981]. Однако впоследствии объектом лингвистики текста стала и устная речь, произведения которой также обрели текстовой статус [см.: Ширяев 1982; Китайгородская 1988; Купина 1990; Матвеева 1990а; Матвеева 1994; Сибирякова 1990; Богуславская, Гиниатуллин 1994]. В настоящем исследовании под текстом понимаются продукты как письменной, так и устной речевой деятельности.
Рассмотрим, в каких отношениях находятся понятия «дискурс» и «текст», понимаемый как продукт речевой деятельности. Н.Д.Арутюнова считает дискурсом речь, «рассматриваемую как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания (когнитивных процессах)», речь, «погруженную в жизнь» [Арутюнова 1990: 136-137]. То есть дискурс, по сути, и есть речевая деятельность, осуществляемая в определенных социокультурных условиях («погруженная в жизнь»). К.Ф.Седов называет речевую деятельность, продуктом которой является текст, дискурсивной, то есть такой, которая относится к дискурсу. В таком случае «текст - это не что иное, как взгляд на дискурс только с точки зрения внутреннего (имманентного) строения речевого произведения» [Седов 2004: 9]. М.Я. Дымарский определяет дискурс как «текущую речевую деятельность в какой-либо сфере» [Дымарский 2001: 37]. Таким образом, понятия «дискурс» и «текст» соотносятся как деятельность и продукт, процесс и результат, целое и часть [см.: Бисималиева 1999; Милевская 2002; Седов 2004; Чепкина 2000].
Такой подход, фиксирующий, казалось бы, статическую природу текста, не проблематизирует возможность его рассмотрения в движении, действии, развитии. Динамическая природа текста описана, например, Р.Бартом. Ученый указывал на то, что «Текст ощущается только в процессе работы, производства» [Барт 1989b: 415]. Аналогичные мысли высказывают и другие исследователи. К.А.Филиппов отмечает, что «текст является не просто продуктом речевой деятельности, но и самим процессом создания этого продукта» [Филиппов 2003: 173; см. также: Бахтин 1996с: 307; Дымарский 2001: 24; Москальская 1984: 159; Мурзин, Штерн 1991: 29]. Следует отметить, что динамический подход не ограничивается анализом текстообразования как деятельности автора, связанной с созданием речевого продукта. Текст также является предметом деятельности реципиента. Процесс восприятия и интерпретации - это тоже своеобразное текстообразование, в ходе которого в сознании реципиента конструируется уникальный образ данного текста. Следовательно, возможен анализ текста «в аспекте его порождения и восприятия» [Филиппов 2003: 173]. Особый интерес в таком случае представляет динамический анализ устных диалогических текстов, в которых процессы порождения и восприятия происходят параллельно: коммуниканты, участвующие в создании текста, поочередно выступают в роли адресантов и адресатов.
Таким образом, «текст имеет как бы два основных состояния: статическое и динамическое. Статическое состояние соответствует тексту, рассматриваемому как некоторый результат, продукт речемыслительной деятельности. Динамическое состояние - это текст в процессе его порождения, восприятия и понимания» [Новиков 1983: 31].
Прагматика текста. Текст не просто продукт речевой деятельности, но продукт, реализующий определенную цель. Исследователи по-разному называют данное свойство. Рассмотрим несколько фрагментов из определений понятия «текст»:
«это некоторая (законченная) последовательность предложений, связанных по смыслу друг с другом в рамках общего замысла автора» [Николаева 1978: 6];
«это произведение речетворческого процесса, ... имеющее определенную целенаправленность и прагматическую установку» [Гальперин 1981:18];
это «система коммуникативно-познавательных элементов, функционально ... объединенных в единую замкнутую содержательно-смысловую структуру общей концепцией или замыслом (коммуникативным намерением) партнеров по общению» [Дридзе 1984: 7];
это «речевое образование, продукт речевой деятельности говорящего, реализующий авторский замысел» [Майданова 1987: 5];
это «коммуникативно детерминированная речевая реализация авторского замысла» [Матвеева 1990b: 12].
Итак, текст рассматривается как продукт речевой деятельности, реализующий определенную цель, называемую обычно «авторским замыслом». Это понятие разрабатывается как в лингвистических, так и в литературоведческих, психологических исследованиях [см., например: Бахтин 1996с; Выготский 1956; 1999; Жинкин 1982; Норман 1994; Леонтьев 1976; 1979; 1999]. Авторский замысел определяется предельно широко, например, как «мыслительное образование, в котором неразвернуто спрессованы для автора ответы на пять вопросов: о чем? что? как? зачем? и кому?» [Майданова 1987: 6]; при этом основными являются ответы на первый (о чем говорится в тексте) и второй (что говорится о предмете речи) вопросы, которые можно рассматривать как «универсальную конструкцию любой коммуникации» [Колшанский 1980: 15; см. также: Новиков 1983: 47]. Современная лингвистика признает наличие замысла и в разговорном диалоге. И.Н.Борисова пишет по этому поводу: «Замысел может быть описан как набор микроинтенций коммуникантов с диапазоном действия, покрывающим всю протяженность коммуникативного события» [Борисова 2001: 147; см. также: Майданова 1987: 6].
Представленный подход связан с двумя классическими идеями, справедливость которых в настоящей работе не ставится под сомнение. Во-первых, всякий продукт, будучи результатом деятельности как процесса, реализует ее основные черты. Этот тезис известен в лаконичной формулировке К.Маркса: «Процесс угасает в продукте» [Маркс 1959: 31]. Во-вторых, всякая человеческая деятельность, в том числе речевая, является целенаправленной [Каган 1972: 43]. Таким образом, в тексте реализуется цель речевой деятельности. В настоящей работе данное свойство текста будет называться прагматической установкой.
Текст, реализующий прагматическую установку, - это текст динамический, причем как с точки зрения автора, так и с точки зрения реципиента. Автор воплощает прагматическую установку не одномоментно, а в процессе текстообразования: «замысел автора воплощается не сразу, а лишь постепенно, в ходе развития, расширения самого текста, его смысловой структуры» [Доблаев 1982: 18]. Восприятие и интерпретация текста - это также процесс, в ходе которого реципиент распредмечивает созданный продукт, в результате чего реализуется воплощенная в тексте прагматическая установка.
Целостность текста. Целостность (цельность, интегративность) - «это психолингвистический феномен особого рода, который представляет собой возникающее в психике человека симультанное (одновременное) интегральное, полностью не осознаваемое представление о некотором объекте» [Сахарный 1994: 20]. Психолингвистическая сущность целостности затрудняет ее объяснение в рамках традиционной лингвистики текста [см.: Леонтьев 1976: 47; Леонтьев 1979: 18; Сахарный 1994: 20]. В результате, исследователи обращаются к возможностям других наук. Например, Л.Н.Мурзин и А.С. Штерн раскрывают природу целостности через обращение к понятию «гештальт», применяемому в психологии [см.: Мурзин, Штерн 1991: 12-13]. Л.В.Сахарный, характеризуя целостность текста, также анализирует близкие понятия, используемые в исследованиях «психических феноменов человека» [см.: Сахарный 1994: 22-24]. В.И.Тюпа прибегает к эстетическому объяснению целостности [см.: Тюпа 2004: 22]. Перейдем к лингвистической интерпретации данного понятия.
Рассмотрение законопроекта на пленарном заседании как вторичный текст парламентского дискурса
Рассмотрение законопроекта является составной частью текста пленарного заседания. Оно обладает высоким уровнем автосемантии и может быть рассмотрено как относительно самостоятельный текст (субтекст) парламентского дискурса, предметом речи которого является законопроект.
164
Данный текст, таким образом, непосредственно связан с реализацией цели парламентского дискурса - осуществлением законодательной деятельности.
Рассмотрение законопроекта представляет собой диалогический текст, производителем которого являются несколько адресантов. Он состоит из субтекстов разных жанров, например, доклада, содоклада, выступления, вопроса, ответа и др., границей которых является смена отправителя речи. Для обозначения субтекстов, входящих в состав рассмотрения, как класса в настоящей главе будет использоваться термин «выступление». Все выступления объединены следующими основными моментами:
1) общим предметом речи, который совпадает с предметом речи рассмотрения;
2) общей интенцией адресантов, которая заключается в стремлении повлиять на процесс принятия решений по данному законопроекту в соответствии со своими интересами;
3) репликами председательствующего, выполняющими те же функции, что и в рамках текста пленарного заседания.
В настоящей главе мы охарактеризуем рассмотрение законопроекта как вторичный текст парламентского дискурса, выявим специфику его взаимодействия с первичным текстом, а также специфику аргументационной деятельности, осуществляемой вторыми авторами.
Итак, рассмотрение законопроекта представляет собой вторичный текст, то есть «текст, созданный на базе другого, первичного текста» со сменой субъекта речевой деятельности: «первичный текст выступает как предмет, а вторичный -как результат этой деятельности» [Майданова 1994: 81; см. также: Гавенко 2000а; 2000b; 2002; Голев, Сайкова 2001; Ширинкина 2001; ср. с другим подходом, согласно которому вторичным считается составной текст: Лазарева 2004]. Таким образом, в качестве первичного текста выступает законопроект. Его рассмотрение можно сравнить с речевой деятельностью коллектива редакторов (редколлегии). Проекты законов рассматриваются в трех чтениях. В первом чтении вторые авторы оценивают концепцию проекта и определяют, может ли текст после необходимой доработки выйти в свет и стать законом. На аналогичный вопрос отвечают и редакторы при первом знакомстве, например, с журналистским материалом. Здесь отсеиваются те законопроекты, концепция которых не соответствует действующему законодательству, либо, по мнению думского большинства, противоречит интересам общества. Кроме того, отклоняются некачественно подготовленные проекты, дальнейшая обработка которых невозможна или значительно затруднена, например, в связи с серьезными дефектами смысловой структуры (их можно сравнить с нередактируемыми журналистскими текстами [Майданова 2001: 181-182]).
Второе чтение - собственно редакторская правка, в процессе которой согласуются политические интересы. Как отмечает А.Э.Мильчин, «суть редактирования в самом общем виде - в своеобразной прогностической проверке произведения с точки того, как оно будет служить читателю» [Мильчин 2005: 38]. Можно сказать, что при редактировании законопроекта вторые авторы оценивают текст с точки зрения того, как он будет служить обществу в качестве закона. Изменение проекта осуществляется путем принятия поправок. Текст дорабатывается и изменяется так, чтобы его содержание удовлетворяло всем юридическим требованиям и интересам субъектов, способных повлиять на его принятие. Интересно, что при этом обсуждаются уже два текста. Формально - это тексты поправки и законопроекта. Однако процесс можно представить и как обсуждение двух альтернативных текстов одного законопроекта: существующего и потенциального (текста с учетом данной поправки).
Специфика третьего чтения - рассмотрение готового (отредактированного) текста. Здесь происходит его окончательное принятие или отклонение. Обычно проекты, дошедшие до этого этапа, принимаются. Исключение составляют проекты, потерявшие актуальность за время нахождения в ГД.
166
Мы показали, что рассмотрение законопроекта имеет общие черты с другим вторичным текстом - рассмотрением редколлегией журналистского материала. Основное сходство между ними заключается в том, что депутаты ГД, так же как и редакторы, могут изменять первичный текст. Другими словами, они являются не только авторами вторичного текста, но и соавторами текста первичного. Однако очевидны и специфические черты рассмотрения законопроекта как вторичного текста, основными из которых являются количество «редакторов», наличие агональных отношений между «редакторами», жесткая регламентация деятельности «редакторов» и публичность этой деятельности.
1. Законопроект - это, пожалуй, единственный текст, в официальном обсуждении которого одновременно и в одном пространстве могут принимать участие почти пятьсот человек: четыреста пятьдесят депутатов и некоторое количество контрагентов парламентского дискурса (число последних всегда значительно меньше и обычно не превышает десяти человек). Все они, осуществляя речевые действия, становятся авторами вторичного текста (рассмотрения законопроекта).
Впрочем, это идеальная ситуация. Как показывает практика, количество привилегированных коммуникантов, участвующих в обсуждении законопроекта (соавторов вторичного текста), всегда значительно меньше. Во-первых, на заседаниях редко присутствуют все парламентарии. Так, 18 мая 2005 года пленарное заседание возобновилось после перерыва в 16 часов. По подсчетам председательствующего, в этот момент в зале находилось чуть более сорока депутатов. Регистрация же показала, что присутствуют 395 человек. Дело в том, что депутат, отсутствующий на заседании по уважительной причине, может передать свою карточку для голосования другому парламентарию [Регламент 85.2]. Именно эта карточка используется для регистрации присутствующих, то есть для определения кворума. Поэтому фактическое число депутатов, находящихся в зале заседаний, может не соответствовать данным электронной системы учета. Во-вторых, не все присутствующие в зале заседания привилегированные коммуниканты осуществляют речевые действия при обсуждении каждого законопроекта. Высказываются, а значит, становятся соавторами рассмотрения как вторичного текста, лишь немногие. Так, депутаты, состоящие в комитетах, фракциях и других элементах институциональной структуры ГД, делегируют право представлять данный элемент одному из своих коллег, который и осуществляет речевые действия в рамках рассмотрения законопроекта от имени всех членов данного элемента структуры. Тем не менее число соавторов вторичного текста достаточно велико. При этом все они одновременно находятся в одном пространстве, то есть общаются «лицом к лицу».
2. Другая особенность рассмотрения законопроектов связана с тем, что ГД является представительным органом власти [Конституция 94; подробнее см.: Халипов 2005: 214-216]. Депутаты и депутатские объединения представляют интересы различных социальных групп. Часто эти интересы можно назвать противоположными. Результатом присутствия в парламенте разных политических сил, реализующих свои властные интенции, являются отношения атональности, открытое проявление которой имеет форму парламентской полемики. Впрочем, отсутствие явного столкновения не свидетельствует об отсутствии отношений атональности, которые могут иметь имплицитный характер и проявляться в более широком контексте как столкновение «картин мира» представителей разных политических сил. Чтобы организовать взаимодействие значительного числа вторых авторов, между которыми существуют отношения атональности, и не допустить коммуникативного хаоса, необходимы четкие правила игры, регулирующие деятельность всех коммуникантов.
3. Процесс рассмотрения законопроекта на пленарном заседании строго регламентирован. Нормы и правила в основном носят формальный институциональный характер - это официальные документы, обязательные для исполнения [см., например: Регламент]. Они устанавливают порядок рассмотрения законопроекта.
Уже было отмечено, что законопроект рассматривается в трех чтениях [Регламент 116]. То есть его принятие осуществляется в рамках трех коммуникативных событий, результатом которых являются три вторичных текста рассмотрения. Каждый из этих текстов имеет специфическую композицию, определенную Регламентом и решениями палаты. Рассмотрение законопроекта в первом чтении начинается с доклада субъекта права законодательной инициативы, после которого следует содоклад представителя ответственного комитета [Регламент 118.2]. Далее предоставляется время для ответов на вопросы депутатов, заслушиваются предложения и замечания депутатов и депутатских объединений, полномочных представителей Президента и Правительства в ГД, других лиц, приглашенных для участия в обсуждении [Регламент 118.5]. После окончания обсуждения на голосование ставится предложение о принятии законопроекта в первом чтении [Регламент 119.2]. Втрое чтение начинается с доклада представителя ответственного комитета, далее, если необходимо, выступают полномочные представители Президента и Правительства в ГД, представители субъекта права законодательной инициативы [Регламент 123.1; 123.2]. Затем происходит рассмотрение поправок (их принятие или отклонение) и голосование по проекту закона в целом [Регламент 123.2-123.13]. Композиция третьего чтения в нормативных актах не описана. Регламент лишь оговаривает, что «при рассмотрении законопроекта в третьем чтении не допускаются внесение в него поправок и возвращение к обсуждению законопроекта в целом либо к обсуждению его отдельных разделов, глав, статей» [Регламент 125.2].
4. Рассмотрение законопроекта на пленарном заседании, кроме исключительных случаев, происходит публично. Это единственный этап парламентской работы над законопроектом, доступный широкой аудитории. Вторые авторы ориентируются не только на тех, кто заседаний, но и на массового «адресата-наблюдателя». Эта аудитория не принимает непосредственного участия в данном обсуждении, но играет важную роль в политическом процессе, определяя в ходе выборов новый состав органов законодательной и исполнительной власти. Поэтому говорящие стремятся повлиять не только на процесс принятия решений по данному законопроекту, но и на массовую аудиторию, что отражается на содержании и стилистике вторичного текста.
Публичность рассмотрения законопроекта обеспечивается, прежде всего, с помощью СМИ. Следует отметить, что в пространстве медиадискурса данный текст может функционировать как первичный, выступая, например, в качестве предмета речи в журналистском материале, информационном или аналитическом.
